Выбор натуры. роман

Сергей Шикера

Бывший режиссер Андрей Сараев после двадцатилетнего перерыва вновь собирается снимать кино и сталкивается на этом пути с неожиданными препятствиями. При этом истинную цель своего возвращения к прежней профессии Сараев хранит до поры до времени в глубокой тайне.

VI

Будни

После недельного перерыва позвонил продюсер и назначил Сараеву встречу со своим помощником в «Виктории» на полдень. В половине двенадцатого Сараев вышел из дому и, перейдя наискосок переулок, спустился в подвал, где сидел единственный (хуже не придумаешь) посетитель — тощий и черный от загара пляжный спасатель Климов. Выбросив вверх разжатый кулак, он крикнул: «Меня с работы уволили, слыхал?» Сараев взял стакан каберне, выпил и тут же взял второй. Посмотрев вино на свет и отпив треть, он некоторое время простоял напротив выхода из подвала, бездумно глядя из его темной, уже вполне осенней прохлады вверх, на залитую солнцем улицу. В эти ласковые, нешумные дни и алкогольное воодушевление было под стать погоде.

— Что там у тебя? — спросил он, обречено усаживаясь напротив Климова.

— Тятя, тятя, наши сети, — сообщил спасатель. — Мужик в мою смену утоп, а меня не было.

— И где ж ты был?

— Болел.

— Понятно. Погоди, какая работа — начало октября?

— Так это когда еще! Мы с тобой сколько не виделись?

Действительно, последний раз они виделись месяца три назад, когда Сараев отказался впускать пьяного Климова среди ночи к себе домой.

— Молодой? — спросил Сараев.

Климов кивнул.

— Сибиряк.

— Царствие небесное, — Сараев допил вино.

— Вот тебе готовый сценарий.

–?

— Ну а что, плохая история?

Сараев пришел в подвал пораньше с расчетом провести полчаса в одиночестве, в легком мечтательном хмелю, и теперь на языке у него вертелось: «Ну, вот что ты за трепло, Климов?», но он терпеливо спросил:

— Какая история?

— Любви. Мелодрама подходит? — Климов закурил, закинул ногу на ногу и подался вперед. — Смотри. Мужик, вроде меня, работает спасателем. Как-то прогуливает смену, а там утопленник. Или еще лучше: опаздывает. Пока просыпается, опохмеляется, добирается… В общем, приезжает, а там труп под простыней, скорая помощь, все дела. Ну и сначала вроде бы ничего, а потом его постепенно начинает мучить совесть. Причем так — по полной. Депрессия, бессонница и всё в таком духе. Полный набор. Может, даже покойник во сне является. А что? Короче. В конце концов, чтобы облегчить душу, он начинает искать его родственников, и находит жену, эффектную такую бабу. Вдову. Знакомится. Ну и между ними возникает чувство. Страсть! А он же инкогнито. Сразу-то не сказал, что он тот самый спасатель. Понимаешь, да? Затянул с признанием…

Сараев отвлекся, засмотревшись на спустившуюся в подвал рыжую фигуристую девицу, которая из большой сумки, поставив ее на пол, стала выкладывать на прилавок перед хозяйкой Викой свой товар. Когда-то такую же кожаную коричневую юбку с медной широкой змейкой носила его жена. У девицы змейка была полураскрыта, и Сараев почти ощутил упругое, как мяч, бедро в ладони и зубчатый ход замка, отдающий зудом в пальцах.

— Ну что скажешь? — спросил Климов. — Ладно, думай пока…

Он прошел к стойке и, размахнувшись от плеча, хватанул за ягодицу наклонившуюся в этот момент коммивояжерку. Лягнув мимо цели, та резко выпрямилась и угрожающе выставила какой-то баллончик.

— Извините, обознался, — сказал Климов, смеясь, пятясь, вскидывая ладони.

— Климов, ты сейчас выйдешь отсюда! Совсем с ума сошел?! — крикнула Вика.

Девица отпустила обидчику долгий гневный взгляд, перешагнула через сумку и присела над ней с другой стороны.

Вот так просто. Учись, Сараев.

С полной стопкой, повеселевший, Климов вернулся за стол и вопросительно дернул головой. Сараев не знал что отвечать. Конец истории про влюбленного спасателя он прослушал. Выручил чирикнувший в кармане телефон. Звонил Вадим, который сказал, что помощник придет на час позже.

— Понял. Хорошо, — с показной серьезностью ответил Сараев и поднялся.

— Ну так что, сценарий покупаешь? — спросил Климов.

— Напиши — посмотрим.

Дома, ополоснув липкие от вина пальцы, Сараев сел рисовать. Постепенно и как-то само собой получалось что-то вроде раскадровки. Он и не подумал бы за нее браться, если б не принесенные со Староконного рынка цветные карандаши с кремлевской башней на коробке, которые он в тот же вечер с наслаждением заточил, и ради чего он их, собственно, и покупал.

Сегодня, вспоминая подготовку мальчика к рыбалке, он, как мог, изобразил кучу навоза, которую они с приятелем перекапывали в поисках червей. Подразумевался день, когда он случайно разрубил лопатой медведку. Медведок Сараев боялся. А ту, рассеченную пополам, истекающую белесой жидкостью, упрямо ползущую прочь, запомнил навсегда. Как и жгучую смесь страха, отвращения и жалости.

Скандал у Дерюгиных, соседей по этажу, вдруг стал громче, словно напряжение между участниками скакнуло сразу втрое, но пьяная Наташа по-прежнему перекрикивала всех, включая зашедшегося в плаче ребенка. С яростным упорством она повторяла теперь одну и ту же фразу: «Вы суки, блядь, потому что вы суки, блядь!», и, сбившись на нее, уже не могла произнести ничего другого. Далее обычно следовали, а, впрочем, вот уже и последовали: шум, грохот, звон чего-то разбитого вдребезги и отчаянный визг матери и старшей сестры вперемешку с криками мужа последней, маленького круглого то ли турка, то ли азербайджанца.

Существование этой семьи (да еще и такое) явилось в свое время для Сараева сюрпризом. До переезда он ни разу ни с кем из них не столкнулся, а сообщение о матери с двумя дочерями за соседней дверью пропустил мимо ушей. Да и чем бы оно могло насторожить? В том разбитом, истерзанном состоянии, в каком он тогда пребывал, чистая, светлая и тихая (!) квартирка с балконом, так похожим на его родной, ростовский, настолько пришлась ему по душе, что он не очень-то интересовался всем прочим. К тому же и Наташи здесь тогда не было, она вернулась из-под Одессы только в начале зимы.

Если не считать мизерных пенсий и пособий, жили Дерюгины продажей жареных семечек и контрабандных молдавских сигарет на ближайшей трамвайной остановке. А измождённая, большеглазая сестра Наташи, молодая мать, подрабатывала еще тем, что купленные на Староконном рынке охапки дешевых цветов раскладывала на букеты и, обернув фольгой и целлофаном, перевязав яркими лентами, предлагала их влюбленным парам в уличных кафе.

Когда, за несколько минут до назначенного времени, Сараев вышел на веранду, выбившаяся из сил Наташа, свесив голову на грудь и уронив ладонь в подол, крепко спала в ободранном кресле возле своей двери.

В переулке за этот час мало что изменилось. Стояла та же ленивая тишина середины дня и, несмотря на обилие вокруг осенних примет, время здесь, казалось, тянулось еще по-летнему. Разве что на фасадах, освещенных почти в упор невысоким солнцем, несколько сместились тени акаций.

Круглолицый, с красивыми каштановыми, расчесанными на прямой пробор волосами, да и в общем недурной собой молодой человек, которого Сараев видел второй раз в жизни, ждал его в «Виктории» за единственным свободным столом. Он выложил из папки бумаги и, деловито насупясь, принялся отчитываться за последние несколько дней. Сараев никогда не понимал смысла этих отчетов, тем более, что в первые же пять минут сознание его затуманивалось, и все фамилии, названия учреждений и цифры, которыми обычно сыпал Вадим, а вот сейчас его помощник, тотчас же и навсегда им забывались. В такие минуты Сараев часто думал о необозримых мусорных полигонах где-то на окраинах памяти, изо дня в день прирастающих горами ненужных сведений. Только одна фраза привлекла его внимание.

— Минуточку! А что это? — остановил он помощника Вадима.

— Что? — встревожено спросил тот.

— Вот это: «и был отлучен от кино на все последующие годы». И перед этим несколько фраз.

— Ваша биография. Что-то не так?

— Я понял. Но меня никто не отлучал. Я сам ушел. Перестал снимать. По своим причинам, личным.

— Да? Извините, я не в курсе. Это Вадим писал. Наверное, он решил, что так будет лучше. С точки зрения привлекательности. Ну, вы понимаете…

Тут к их столу подошли двое молодых людей, и один из них ударил помощника кулаком в лицо. Тот упал на пол, а когда попытался встать, второй парень его опять уложил и успел еще ударить ногой. Помощник вскочил и выбежал из подвала. Молодые люди бросились за ним. Всё произошло в секунды. Сараев только протянул руку, но сказать ничего не успел. Барменши Вики, наверняка бы поднявшей крик, за стойкой не оказалось, а из сидевших в подвале ни один не проронил ни слова, лишь из угла, за спиной Сараева, кто-то негромко пропел по нарастающей: «эй… эй, эй! эй!! эй!!!», но то было не негодование, а скорее невольно вырвавшееся и отчасти веселое удивление.

Сараев собрал в папку разбросанные на полу бумаги и вернулся домой.

До продюсера он, сколько не пытался, дозвониться не мог, и когда раздался стук в дверь, подскочил и бросился открывать, как будто боялся не донести те несколько крепких фраз, что жгли ему язык.

За порогом стояла невысокая худенькая девица в широких штанах и кофте. Она была в контражуре, и в первое мгновение Сараев принял ее за одного из рабочих снизу, несколько раз прибегавших с предупреждением о временном отключении газа или воды.

— Андрей Андреевич? — спросила она.

— Да, — резче, чем следовало, ответил Сараев, ожидавший увидеть Вадима.

— Сараев?

— Да.

— Режиссер?

— Да.

Стройная, с прямой спиной девица смотрела с усмешкой и как будто с некоторым вызовом.

— Посмотрите, как он нарисовал.

Сараев взял протянутый ею листок бумаги. На нем было что-то вроде плана-схемы. Была надпись «Бар» (очевидно, имелась в виду «Виктория»), стрелки от нее шли во двор напротив, там заворачивали и упирались в квадрат с надписью «2 эт.», и еще одна стрелка показывала на дверь.

— Всё правильно, только двор не тот, — сказал Сараев, возвращая листок.

— То-то и оно, — сказала гостья, пряча записку в карман черной, похожей на бушлат кофты.

— А вы кто?

— Я от Павла.

— Какого Павла?

— Моего брата.

— А кто ваш брат?

— Он у вас в кино снимался.

— А подробней? Мало ли кто у меня в кино снимался сто лет назад…

— Он сказал, вы сразу сообразите.

— Нет, не сообразил. Вы с ним близнецы?

— Нет, вы что! У нас разные отцы, и он на десять лет старше.

— Тем более.

— Он расстроится.

— Мне очень жаль. И?

— Он у вас неделю назад был. Мальчик с собакой.

— Ах, этот… Да, вспомнил. Павел. Моряк.

— Вам подарок.

Девица двумя руками достала из сумки на плече сверток и протянула Сараеву.

— Вот. Получите и распишитесь.

— Сейчас я за ручкой схожу… — растерянно произнес Сараев.

— Я пошутила. Это же подарок.

Она круто развернулась и — Сараев даже не успел поблагодарить — быстро пошла вниз по лестнице.

Внутри тяжелого свертка оказался футляр, а в футляре большой — то ли морской, то ли полевой — бинокль. Под ним лежала записка: «Дорогой Андрей Андреевич, примите в знак глубокого уважения. Пусть далекое станет близким. Семья Убийволк».

Позвонивший только в девятом часу Вадим сообщил Сараеву, что ждет его в подвале. Об избиении помощника он, конечно, уже знал, и на вопрос «как это всё понимать?» раздраженно ответил, что не собирает досье на всех тех, с кем ему приходится иметь дело, случаются и проколы, и переживать за помощника, утаившего, какой за ним тянется хвост проблем, он не собирается. «Каких проблем?» — спросил Сараев. «Вам это надо? Всяких, — ответил Вадим. — В общем, помощника вычеркиваем. Его папка у вас? Несите».