В поисках силы. Книга первая

Сергей Шерстенников

Когда герой был мальчиком, один мужчина назвал его слабачком. Мальчик не мог возразить – тогда он не знал, что это значит. Он стал смотреть на мир своими глазами. Прочтя эту книгу, кто-то увидит события своей жизни под непривычным для себя углом зрения.

ЧАСТЬ 2. АРМИЯ

В школьные годы Сережа любил смотреть фильмы про армию, слушать рассказы отца, деда и тех парней, которые отслужили. Служба тогда считалась почетной обязанностью, и он хотел отслужить. Пройти все трудности, закалиться и стать сильнее подсознательно входило в его сценарий, и он шел в армию именно за этим. Он был призван в одни из самых лучших родов войск — пограничные, о чем даже не мечтал. Жестокая желтуха перед самой службой (он целых три месяца очень тяжело болел) не стала поводом «откосить», и на комиссии он о ней не сказал. Врачи не могли не знать о его болезни и понимали, что в армию ему сейчас идти нельзя, но почему-то пропустили.

Столкнувшись с первыми трудностями, он все же начал скулить и хотеть вернуться домой к маме и теплой печке, не ожидая, что будет так жестко. Армейский порядок его удивил еще в поезде.

— Призывники, подъем! — твердо и уверенно скомандовал сержант, проходя по вагону. — Всем встать, умыться, заправить постели и готовиться к завтраку!

Эта первая команда разделила жизнь Сережи на ту, которая была, и на ту, которая началась. Ему было непривычно подчиняться другому человеку, который всего на один год был старше его. Сережа не принял эту команду всерьез и подумал, что это шутка, что все будет как прежде с небольшим отступлением от привычного. Он раньше слышал про армейскую дисциплину, но там все было не с ним.

— Подъем, так подъем, умыться, так умыться, — проворчал себе под нос Сережа, но так, чтобы его услышал сержант. Он медленно слез со второй полки, взял полотенце и пошел занимать очередь в туалет, перед дверью которого уже выстроилось человек десять.

Прищурив один глаз, сержант проводил Сережу взглядом, ничего ему не сказав, но во взгляде читалось: «Ну-ну, поговори ещё немного». На завтрак была пшенная каша, кусок сливочного масла, кусок белого хлеба и чай. Это добро у Сережи было пока еще не в почете, потому что в его сумке еще лежали мамины пирожки. Сережа решил после завтрака снова залезть на верхнюю полку и «оторваться» чтением книги Джека Лондона «Время не ждет», которую взял с собой. Путь в 7000 километров до далёкого Забайкалья был для него целым богатством: поезд, верхняя полка, любимая книга и лафа! Сережа допил чай, помыл и сдал посуду и быстренько полез наверх.

— Отставить! — услышал он строгий голос сержанта. — На верхних полках лежать нельзя — можно сидеть на нижних!

— Это почему? — вытаращив глаза, спросил сержанта один из призывников, опередив своим вопросом Сережу.

— Был подъем, а после него на кроватях лежать нельзя — такой в армии порядок, — нарочито громко, чтобы услышали все, ответил сержант, явно ожидавший такого вопроса.

— Но мы ещё не в армии! — возразили ему сразу несколько человек, явно озадаченные такой неожиданностью.

— Ошибаетесь, уже в ней — родимой, — с улыбкой ответил сержант довольный, что вызвал у парней первое недоумение и, вероятно, вспомнил, как то же самое произошло с ним год назад.

Слова сержанта прозвучали для призывников как приговор и дали понять, что гражданская жизнь для них закончилась прямо здесь и сейчас. Мечта Сережи полежать с книгой на верхней полке рухнула, и пришло сожаление, что он уже не может делать то, что захочет, а обязан подчиняться приказам. Всю дорогу вместо Джека Лондона ему приходилось читать устав воинской службы; в общем, началась совсем другая жизнь и нужна была сила ее принять и все пройти.

***

Забайкалье встретило Сергея Шмелева сурово: стояла поздняя осень, было очень холодно и мрачно. Сложное душевное состояние усугубляли жесткие команды, которые следовало немедленно выполнять. Баня, переодевание в военную форму, столовая, казарма и армейская кровать — в такой последовательности Шмелев продолжал свое знакомство с совершенно новой для себя жизнью. Первое письмо домой было не радостным, а скорее грустным. Преодолевать тяготы и лишения ему уже совершенно не хотелось, а хотелось скорее отслужить и вернуться домой. Но быстрее не получилось — два года пришлось отпахать.

Каждый день было одно и то же: команда «Подъем», одевание на скорость, одно очко на четверых, бегом по лестнице, бег строем по круговой дорожке; темно, холодно и тоскливо. Шмелев искал поддержки от силы, которая бы его вдохновила. И эта сила к нему пришла — он нашел ее в сравнивании себя с другими. Его постоянно раздражал один удмурт, который чему-то всегда улыбался, при этом из его носа всегда плыла большая зеленая сопля. Шмелеву было ужасно неприятно видеть эту соплю, и он черпал силы в мыслях: «Этот „сопля“ может, а я что, хуже него?»; осознавать такое было совершенно невыносимо — он «включал форсаж» и снова овладевал собой.

После утренней зарядки нужно было очень быстро заправить постель, умыться и встать на утренний осмотр, который в первые недели был смехом и бедой одновременно. Ты должен быть в полном порядке: аккуратно подстриженным и побритым, с подшитым свежим белым подворотничком, в поглаженной форме и до блеска начищенных сапогах — в общем, ты должен был выглядеть как огурчик. Такое не всегда получалось, а вернее сказать, в первое время не получалось вообще. Особенно плохо дело обстояло с подшивом свежего подворотничка — на него всегда не хватало времени и сноровки, и получалось подшивать его то криво, то косо.

— Почему не подшит? — спросил Шмелева сержант.

— Не успел, товарищ сержант, — ответил ему Шмелев, понимая, что такой ответ командира совершенно не устраивает.

— У тебя есть целых восемь часов сна, — произнес командир стандартное в таких случаях возражение, — за это время можно подшить целую сотню подворотничков — сегодня вместо личного времени с тряпкой на полы.

— Есть! — коротко, уже вполне по-военному, ответил сержанту Шмелев; другого ответа в уставе воинской службы в таких случаях не существует.

Если ты решишь обмануть, сказав, что подворотничок свежий, то это может обойтись тебе очень дорого — лучше об этом даже не думать. Сержант служит второй год, и все уловки молодых солдат видит еще в момент зарождения у них мысли (вчерашний подворотничок от свежего отличается очень сильно). Состояние твоих сапог — совершенно особая тема — они должны быть даже чище твоего белоснежного подворотничка. Командира совершенно не волнует, что на улице грязь, что ты только что вернулся с зарядки, и у тебя нет даже минуты, чтобы подойти к тумбе для чистки сапог.

***

«Поле Радости», на котором он «радовался» в учебке в первые месяцы службы, забыть было нельзя. «Полем радости» солдаты гарнизона называли поле для занятий по тактической подготовке, откуда через несколько часов бесконечных атак с криками «Ура» и ползания по снегу, обычно, все возвращались едва живые. Бушлаты и ватные штаны были сырые насквозь — их можно было выжимать. Эти занятия для парней были настоящим наказанием непонятно за что. «Тяжело в учении, легко в бою», — слова великого полководца А. В. Суворова первые тридцать минут поддерживали боевой дух, но на 31-ой минуте их уже хотелось послать ко всем чертям собачьим.

Бушлат, ватные штаны, валенки, ОЗК (общевойсковой защитный комплект от химической атаки), подсумник с магазинами для патронов, подсумник для гранат, МСЛ (малая саперная лопата), автомат — все нужно было на себе как-то разместить и очень постараться ничего не потерять. В первый раз новички на занятия выдвинулись бодрые, не зная, что готовит для них «Поле радости»; старослужащие, смотря им вслед, тихо улыбались.

После первых атак Шмелеву пришло желание — убежать с этого поля как можно дальше и как можно быстрее, но бежать положено было только по команде и только вперед. Десятки раз приходилось выстраиваться в атакующую шеренгу, падать в снег и ползти, вставать и снова бежать, выстраиваться в бегущую колонну, потом вновь в шеренгу, снова падать и ползти; все это должно было сопровождаться бодрыми криками «Ура!», чтобы силой своего духа привести в ужас мнимого противника.

По команде «Газы» следовало быстро надеть на лицо холоднющий от мороза резиновый противогаз и все, что было до этого, проделывать уже в нем. Стекла маски мгновенно запотевали, и через них не было видно ничего: куда бежать, что у тебя под ногами, где фронт, где тыл. У Шмеля случались моменты, когда он уже не понимал, кто он вообще, куда бежит и главное — зачем.

— А, ч-черт! — вскрикнул он и упал противогазом в снег. — Хорошо, что попал лицом не в кочку. Кто я? Где все? Снял противогаз и осмотрелся — оказалось, что убежал далеко в сторону.

Команда «Химическая атака» была самой веселой из всех, потому что на морозе надеть на себя прорезиненный костюм ОЗК было очень сложно — если бы это можно было снять на камеру! Шпеньки-пуговицы приходилось долго искать, а если их удавалось найти, то они никак не хотели застегиваться трясущимися от усталости руками. Если удавалось их застегнуть, то обязательно не в свою петлю, и весь костюм выглядел ужасно перекошенным.

Сержанты от души смеялись, и парни тоже бы посмеялись вместе с ними, если бы им не нужно было в этом наряде продолжать атаку, не забыв при этом подобрать в снегу свой автомат. В этом костюме ползти по снегу было совершенно невозможно — он ужасно скользил и все движения локтями и коленями были почти безрезультатными.

Обычно занятия продолжались с утра и до обеда с короткими, в пять минут, перекурами; покурить у Шмелева не возникало ни малейшего желания. Спасительная команда «Закончить занятия по тактической подготовке» была одной из самых прекрасных команд во всей его жизни в учебном пункте, почти как команда «Строиться на обед».

***

«Строиться на обед (завтрак, ужин)!» — слышал Шмелев команду, которая звучала три раза в сутки в первые месяцы службы в гарнизоне. В столовую они ходили только строем — сначала это было странно, но потом привыкли. После занятий по военной подготовке еда становилась особенно вкусной: перловая каша для Шмелева стала вдруг самым лучшим в мире продуктом, да еще с мясом, хлебом и стаканом компота, а гороховый суп!.. Дежурный «разводяга» раскладывал еду по тарелкам, и все внимательно следили за равенством распределяемых им порций — каждая ложка была на вес золота.

«Остался не съеденный кусок хлеба — спрячу под бушлат, а потом его съем», — подумал Шмелев.

— Пищу из столовой брать не положено! — будто читая мысли, громко проговорил сержант, — Кого увижу в казарме с хлебом, пойдет с лезвием на очко (чистить лезвием бритвы эмалированное чугунное очко в туалете было особенно неприятным занятием).

— Вы сейчас постоянно хотите есть, — с пониманием говорил парням офицер особого отдела. — Это понятно: вы молодые и много двигаетесь, но, несмотря на это, от правильного распорядка в питании ваш вес сейчас увеличивается.

Есть все же очень хотелось, и если кому-то приходила из дома посылка, — радость была для всех: там конфеты, там печенье и еще много всего вкусного; из посылок в казарме кушать не запрещалось. До армии Шмелев особенно любил карамель «Слива» по цене рубль шестьдесят за килограмм, и мать ему их присылала.

***

— Завтра мы заступаем в наряд по кухне, — сделал объявление перед строем старший сержант; парни засверкали улыбками — в первый раз все приняли это известие, как радостное, ведь можно было до отвала поесть. Все ошиблись, не зная, что наряд по кухне — это сущий ад!

На весь гарнизон нужно было начистить картошки, двуручной пилой на мелкие куски распилить большое количество мороженых мясных туш, три раза перемыть все кружки, миски, ложки, вилки и котлы, а также гектары полов, ряды столов и десятки квадратных метров стен. Спать в эти сутки удавалось только четыре часа — все были грязные, мокрые и уставшие.

При этом парни умудрялись находить для себя разные развлечения. Цех для мытья посуды сантиметров на двадцать они заполняли водой и по ней запускали миски, как камни с речного берега, — смотрели, как они летят по поверхности; в другом конце цеха их ловили. Так было легче справиться с работой и очень забавно.

В этот день можно было кушать, сколько хочешь, но это уже никого не радовало — каждый мечтал в следующий раз провалиться сквозь землю, но в наряд по кухне не попасть. Улизнуть от наряда по кухне, как правило, ни у кого не получалось.

***

— Вы чего так медленно! — провизжал прямо Шмелеву в ухо воин второго года, наполовину высунувшийся из окна хлеборезки. — А ну — быстро схватили хлеб, масло и растащили по столам — чтобы все было «чики-чики»! Шмелеву захотелось врезать ему, чтобы тот влетел обратно в свою хлеборезку и там заткнулся, но сдержался — взял несколько тарелок с цилиндриками сливочного масла и, молча, понес расставлять их на столы.

После очередного наряда по кухне можно было смело себе сказать, что ты не слабый, раз смог такое выдержать! Справедливости ради нужно сказать, что выдерживали все.

***

Каждую пятницу всех поджидали ХЗР — это хозяйственные работы по наведению порядка в казарме. Каждый забирал свой матрац, подушку и одеяло, чтобы на улице как следует все вытрясти. С особенной тщательностью на ХЗР отмывались полы: мылом, щетками и большим количеством воды.

«Мыть полы как следует: чтобы я вас не видел, а видел лишь пену и мелькающие из нее руки с тряпками!» — строго шутил сержант, руководивший наведением порядка. «Влажные полы лучше, чем сухие», — любил шутить командир.

Как известно, в каждой шутке есть доля шутки, и парни трудились на полах до седьмого пота. После горячего мыла на полах оставалась тонкая матовая плёнка, похожая на лаковое покрытие — на него не хотелось ступать как можно дольше, и каждый старался пройти к своей кровати ближе к табуреткам.

Подоконники, металлические части кроватей, двери — все тщательно протиралось, и нигде не должно было остаться ни одной пылинки. Качество уборки руководителем уборки проверялось белой тряпкой в самых укромных местах: за ножкой тумбочки или тыльной части отопительной батареи. Постели заправлялись с выравниванием специальными досками, потом длинной ниткой в единую линию, и картина в казарме принимала вид идеального порядка. После ХЗР казарма всегда дышала чистотой и свежестью; в чистоте точно есть сила.

***

Строевая подготовка была одной из самых серьезных дисциплин, и Шмелев понял почему. Однажды, второй или третий час маршируя по плацу, он испытал очень серьезную вещь — его как будто пробило, и по телу побежали мурашки. Шагая плечом к плечу со своими товарищами, он вдруг зарядился мощью, которая с каждым шагом входила в него, и ему хотелось, не останавливаясь идти и идти строевым шагом хоть на край света. Ему показалось, что его товарищи почувствовали то же самое, что и он, потому что после команды «Стой» наступило общее таинственное молчание: не было ни шуток, ни кряхтений, ни шмырканья носами и, казалось, что все окаменели. Столько было мощи в этом общем молчании!

Ему очень понравилось это чувство, и он стал очень уважать армейские приемы овладения силой, потому что к внешней красоте строевого шага для него прибавилось его внутреннее содержание.

***

Через три месяца учебных занятий в гарнизоне всех новобранцев распределили по пограничным заставам, где им предстояла самая настоящая служба на самой настоящей государственной границе; Шмелев попал на именную заставу (застава имени героя-пограничника) и прослужил на ней до окончания своего срока. Каждый день ему, как и всем, приходилось ходить сначала младшим, а на втором году старшим пограничного наряда.

Служба на заставе была не сахар: день и ночь нужно было охранять участок с многокилометровыми правым и левым флангами. Каждый вечер в 20.00 часов — с этого времени начинались пограничные сутки — начальник заставы перед строем зачитывал «Суточный боевой расчет», где было подробно расписано: кому в какое время нужно заступать на службу и в какой вид наряда. Служили днем, служили ночью, служили утром, служили вечером; границы было много, и ее с лихвой хватало на всех. На заставе была особая атмосфера, в которой было комфортно: не было «дедовщины», не было времени заниматься ерундой, а была единая для всех задача и настоящая служба.

***

Пролетело полтора года на пограничной заставе. Разбудил Шмелева дежурный сержант. Было 23.00, через 30 минут нужно встать на приказ. Согласно суточному «Боевому расчету» сегодня ему было идти в наряд «в ночь», впрочем, как вчера и позавчера. Привычными движениями он «влез в ПШ» (полушерстяное обмундирование), намотал портянки, всунул ноги в сапоги и надел шапку, слегка скосив ее набок — так разрешалось ходить «дедам» — небольшая привилегия для тех, кто прослужил полтора года.

Конец ознакомительного фрагмента.