Оттепель как неповиновение

Сергей Чупринин, 2023

Продолжая исследования «оттепельной» культуры (март 1953 – август 1968 гг.), начатые в книгах «Оттепель: События» (отмечена премией «Просветитель», 2020) и «Оттепель: Действующие лица», Сергей Чупринин размышляет о ключевых поворотах и тенденциях этого периода. Сколько прожил «идеологический нэп» в послесталинскую эпоху? Можно ли говорить об этом времени как о насильственно оборванном Возрождении, уроки которого становятся всё более и более актуальными? Как из-под глыб постепенно прорастала этика неповиновения казенной догматике и начальственным окрикам? Ответы на эти вопросы автор ищет, опираясь на свидетельства, оставленные непосредственными участниками культурных процессов 1950–1960‐х годов. Статьи, вошедшие в книгу, рассказывают об оттепели как о сложном времени надежд и разочарований, в котором, однако, было место нравственности, гуманизму и сопротивлению советской системе. Сергей Чупринин – доктор филологических наук, профессор Литературного института, главный редактор журнала «Знамя».

Альманашники: к истории «Литературной Москвы»

1

Первые сигналы о том, что оттепель в стране разрешена, были поданы, естественно, властью.

Сегодняшний номер «Правды», — 12 апреля 1953 года записывает в дневник историк Сергей Дмитриев, — имеет воскресный, праздничный характер. Небольшой, не сильно едкий фельетон. Значительный (1½ подвала) рассказ К. Паустовского «Клад». В рассказе природа занимает заметное место, а люди имеют свой язык и не говорят фразами из плохих передовиц. Обстоятельная театральная рецензия Н. Погодина «Веселый и содержательный спектакль» одобрительно отозвалась о спектакле «Стрекоза». Словом, газета всем своим обликом являет старую истину: воскресенье — праздник. И эта старая истина веселит и радостно входит в сознание: да, воскресенье — праздник. И это хорошо. <…>

Вообще полезно вспомнить, что «великий народ» — это ведь тоже люди, как и все люди. Просто люди. И хотят жить, как все люди живут¹².

Дальше больше: 1 мая «Литературная газета» разместила на первой (!) своей полосе подборку «Весеннее» с лирическими стихотворениями Николая Грибачева, Сергея Смирнова, Маро Маркарян, Льва Ошанина, Вероники Тушновой, Евгения Евтушенко. И, — вспоминает Лев Копелев, —

когда начали публиковать в журналах, в газетах стихи о любви, о природе, о смерти, стихи, свободные от идеологии, от морализирования, это уже само по себе воспринималось нами как приметы духовного обновления¹³.

Население, и творческая интеллигенция в том числе, ответило на эти сигналы, прежде всего, слухами.

А вот, уже 7 мая, заносит в дневник ленинградка Любовь Шапорина:

В массе весенние настроения, ждут смягчения режима, улучшения жизни, перестали чувствовать этот тяжелый гнет, висевший над страной.

Странное дело, но это так! Кажется, ничего не изменилось, а легче стало дышать. В Москве расшифровывают СССР: смерть Сталина спасет Россию¹⁴.

2

Где слухи, там и разговоры, там и обсуждение не только руководящих поползновений, но и собственных, как сейчас бы сказали, проектов, в том числе коллективных.

И начальство, прежде всего курирующее творческие кадры, забеспокоилось.

По сообщению секретарей Правления СП СССР тт. Суркова и Полевого, — докладывают по инстанциям руководители Отдела науки и культуры ЦК, — часть литераторов, критиковавшихся в свое время за серьезные идейные ошибки в творчестве и примыкающих к ним, откровенно высказывает настроения реваншизма и веры в какой-то «идеологический НЭП»¹⁵.

Бояться «групповщины», как эти проекты назовут впоследствии, пока еще вроде бы рано. Однако разрозненные новомирские публикации статей В. Померанцева (1953. № 12), М. Лифшица (1954. № 2), Ф. Абрамова (1954. № 4), М. Щеглова (1954. № 5) уже выстраиваются в пугающую линию, и «внутри страны, в писательских организациях Москвы и Ленинграда, вокруг этих статей начинает группироваться отсталая часть писателей…»¹⁶.

А одновременно и композиторы затевают трехдневную публичную дискуссию с требованием «открыть двери» для 8‐й, 9‐й и 10‐й симфоний Д. Шостаковича, других произведений, ранее «подвергнутых широкой критике за их формалистический язык, чуждый народу круг образов»¹⁷. И художники своевольничают — в ЦДРИ еще 23 января 1954 года открывается первая «выставка без жюри»,

где не было цензуры выставочной комиссии — каждый смог принести в зал и повесить свою работу на обозрение широкой публики без каких-либо проверок, оценок и препон, что было немыслимо еще некоторое время назад¹⁸.

И осмелевшие поэты вослед художникам голос подают, на своем собрании внося предложение устраивать вечера непринятых, то есть неопубликованных стихов¹⁹.

Самых зарвавшихся, конечно, вовремя пресекли. «Выставки без жюри» более в Москве не повторялись, ни одного «вечера непринятых стихов» так и не провели, либерала П. Пономаренко с министерского поста отправили поднимать целину в Казахстане, а набиравший опыт журнального противостояния А. Твардовский из «Нового мира» был уволен. Однако хмельной воздух оттепели кружил голову, и

в 1955 году М. Алигер, В. Каверин, К. Паустовский, Э. Казакевич, В. Тендряков, В. Рудный образовали редколлегию сборников «Литературная Москва»²⁰. Замысел возникал в домашних беседах, на дорожках Переделкина. И вся работа издателей проходила в разговорах дома, в квартирах, на дачах²¹. <…>

Не было никаких официальных объявлений, однако московские литераторы вскоре узнали, что готовится необыкновенное издание²².

3

Отнюдь не самиздатское, конечно, но — раз нэп, то нэп — кооперативное. 20 октября 1955 года Президиум Московской писательской организации принял решение об издании этого сборника, а 24 ноября утвердил его редколлегию во главе с коммунистом, дважды лауреатом Сталинских премий Эммануилом Казакевичем; заместителями главного редактора назначены Георгий Березко и директор Гослитиздата Анатолий Котов²³.

…разумеется, оно <это решение>, — рассказывает Вениамин Каверин, — не было бы принято, если бы в предварительных переговорах А. Бека²⁴ и В. Рудного с Отделом культуры ЦК не удалось (с большим трудом) убедить Д. Поликарпова в том, что будущая «Литературная Москва» ничем не будет угрожать существованию советского искусства. Там же происходило и обсуждение кандидатур членов редколлегии²⁵.

Но как бы то ни было, инициаторы могли уже не прятаться. И издательство им было определено, причем не «Советский писатель», а еще более солидный Гослитиздат. И бумага на огромный том выделена. И, хотя члены редколлегии работали на общественных началах, была даже выбита штатная единица секретаря. На эту роль по рекомендации Каверина пригласили Зою Никитину и не ошиблись.

Войдя в литературную среду еще в начале 1920‐х как одна из «серапионовых девушек» и накопив в последующие десятилетия немалый редакторский и организационный опыт, Зоя Александровна не только любила писателей, но и знала, как с ними обращаться: вела делопроизводство, сговаривалась с авторами и типографией, выдерживала рабочий график и сама много редактировала; булгаковскую «Жизнь Мольера» в частности.

Хотя не все, конечно, у кооператоров выходило гладко. Предложенные Б. Пастернаком стихи, например, они то ли сами не рискнули взять, то ли не сумели провести сквозь редакторское сито Гослитиздата. Но самой большой проблемой неожиданно стала так называемая «крупная проза».

Схватились за роман Владимира Дудинцева «Не хлебом единым». Эта рукопись, «с жестами брезгливого возмущения» отвергнутая панферовским «Октябрем»²⁶, была вроде бы принята симоновским «Новым миром», но шла к печати так долго и с такими мытарствами, что потерявший терпение автор втайне передал ее Казакевичу. И этот поступок, став явным, решил дело: Симонов, — по словам Дудинцева, —

закричал: «Немедленно засылайте в набор! Сейчас же чтобы был заслан в набор!» И роман был заслан в набор в «Новом мире». Тут же он сел и написал письменный протест в секретариат Союза писателей с жалобой на Казакевича, который переманивает авторов «Нового мира». <…> Одним словом, роман там пошел²⁷.

Вышел он там, правда, не сразу — только в восьмом-десятом номерах за 1956 год, то есть спустя уже несколько месяцев после выпуска «Литературной Москвы». Но тогда, в конце 1955-го, кооператоры оказались вдруг на безрыбье. И ситуацию спас сам Казакевич, вынув из «Знамени» свой уже принятый В. Кожевниковым роман «Дом на площади» и поставив его на опустевшее место «крупной прозы».

Те, кто от кооператоров стояли поодаль, это решение главного редактора осудили. «Совсем дикие люди, — раздраженно заметила, например, Анна Ахматова. — Казакевич поместил 400 страниц собственного романа. Редактор не должен так делать. Это против добрых нравов литературы»²⁸.

Да плюс ко всему и самому Казакевичу его безупречно нормативный роман казался уже устаревшим, своего рода данью прошлому, впрочем, по сути обязательной. «Что же делать, нам все равно не обойтись без социалистического реализма», — сказал он Каверину²⁹. А Тендрякову уже весной 1956 года заметил: «Пока я его <роман> писал, время перепрыгнуло через меня. <…> Во всяком случае я „Домов на площади“ строить больше не буду!»³⁰

4

Чтобы поспеть с подарком к открытию XX съезда КПСС, надо было торопиться. 31 января 1956 года весь массив «Литературной Москвы» сдали в набор, и, — вспоминает В. Тендряков, — «члены редколлегии установили дежурство в типографии на Валовой, считывали чистые листы»³¹, а 17 февраля, когда съезд уже шел, но за неделю до секретного хрущевского доклада о культе личности, сборник был подписан к печати.

52 печатных листа, 832 страницы убористого текста. Стотысячный тираж. Все, что полагается, на месте — и писательское начальство в лице К. Федина, А. Суркова, К. Симонова, С. Михалкова, и проверенные классики Н. Асеев, С. Маршак, В. Гроссман, М. Пришвин, К. Чуковский, и пока еще сомнительные А. Ахматова, Н. Заболоцкий, Б. Пастернак, и недавние фронтовики М. Луконин, В. Розов, В. Тендряков, Б. Слуцкий, и задиристая молодежь, представленная Е. Евтушенко, Р. Рождественским, Л. Щипахиной. На каждую парчу, словом, свой ситец, так что, — рассказывает Каверин, — «Эренбург, привычно оценив альманах с политической точки зрения, сказал мне, что он мало отличается от хорошего номера „Нового мира“»³².

Вот и казенные критики встретили его как нечто вполне приемлемое. Если к чему-то и придрались, то к вполне невинному стихотворению Роберта Рождественского «Утро», с негодованием отметив, что

стихотворение это аллегорическое, но смысл этих аллегорий совершенно ясен. Если верить автору, то только сейчас наступает «рассвет», а вот до недавней поры в нашей жизни господствовала сплошная «ночь», воплощенная в облике страшного существа, подчинявшего людей своей безраздельной власти и заставлявшего их служить себе — одному себе, больше ничему и никому³³.

Тогда как у читателей, — сообщил В. Шаламов своему магаданскому другу А. Добровольскому, —

этот альманах (ценой в 18 р. 75 к.)³⁴ идет нарасхват, в Москве 200 руб. идет с рук и только, — продолжает Шаламов, — из‐за тех 6–7 страниц Б. Л. <Пастернака>, потому что, несмотря на именитость и поэтов и прозаиков — читать там больше нечего³⁵.

Действительно нечего³⁶? И только ли «Заметки к переводам шекспировских трагедий» — причина столь ошеломляющего успеха?

Редчайший в истории литературы случай: альманах, подготовленный еще до XX съезда, был весной 1956 года прочтен как первая художественная реакция на взрывной хрущевский доклад о культе личности и его последствиях.

«Как кстати вышла „Лит. Москва“. Роман Казакевича воспринимается как протест против сталинщины, против „угрюмого недоверия к людям“», — 4 марта записал в дневнике К. Чуковский³⁷. А еще неделей ранее, 28 февраля, признался:

Третьего дня Бек принес мне «Литературную Москву», где есть моя гнусная, ненавистная заметка о Блоке. Я, ничего не подозревая, принялся читать стихи Твардовского — и вдруг дошел до «Встречи с другом» — о ссыльном, который 17 лет провел на каторге ни за что ни про что, — и заревел³⁸.

Плакали не все, конечно. И совсем по-другому отозвался бывший лагерник Аркадий Добровольский в письме от 18 августа к другому бывшему лагернику Варламу Шаламову:

Конечно, кусок из поэмы Твардовского «Друг детства» — хорош. Но он и радует и возмущает одновременно. В начале поэмы ляпнуть этакий домостроевский реквием на смерть Великого Хлебореза и блядски вилять задом, оправдывая это «крутое самовластье», а через пару сотен строк строить из себя хризантему и задавать риторические вопросы: «Винить в беде его безгласной страну? При чем же тут страна?.. Винить в своей судьбе жестокой народ? Какой же тут народ!..» Талант «применительно к подлости» и больше ничего!³⁹

С лагерниками о лагерях не поспоришь. И все-таки будем справедливы: первое, пусть глухое и половинчатое, напоминание в открытой печати о репрессиях и безвинно репрессированных дорогого стоило. Как дорогого стоило и то, что самая опасная, казалось бы, из публикаций «Литературной Москвы» через цензуру прошла, поношений со стороны нормативной критики не вызвала и властью была как бы не замечена.

5

Значит…

Первый том, — 4 июня написал Эммануил Казакевич Константину Федину, — был пробой наших сил и разведкой в стане праздно болтающих и обагряющих руки. Второй, надеюсь, будет более решительным и определенным⁴⁰.

За его составление и взялись. Пробуя одновременно расширить отвоеванный вроде бы плацдарм.

Уже 12 мая бюро секции прозы ССП СССР выдвигает идею создания кооперативного писательского издательства. В инициативную группу, которую на первых порах возглавляла Маргарита Алигер, вошли Алексей Арбузов, Александр Бек, Сергей Бонди, Александр Дементьев, Эммануил Казакевич, Валентин Овечкин и другие, а председателями правления будущего Товарищества писателей избрали Александра Твардовского и Всеволода Иванова.

Два с половиной месяца, срок не такой уж долгий, ушли, надо полагать, на согласования, Товарищество обрело новое звучное название⁴¹, и 24 июля в «Литературной газете» появилось сообщение о том, что «Президиум СП поддержал предложения о создании издательства московских писателей „Современник“» (с. 3).

Это еще, конечно, не решение директивных органов, но кооператоры торопятся, уже через четыре дня на заседании инициативной группы принимая «Примерный список ближайших изданий издательства „Современник“». В список, в частности, включены «Доктор Живаго» Б. Пастернака⁴², «Мы идем в Индию» Вс. Иванова,⁴³ «новый роман» В. Гроссмана⁴⁴, «роман о рабочем классе» В. Дудинцева, «новый роман о советской науке» В. Каверина, «роман о Сибири» Г. Маркова, «роман о Шамиле» П. Павленко⁴⁵, сборники статей М. Щеглова и Ю. Оксмана⁴⁶. В разделе «Забытые книги» — однотомники М. Зощенко, А. Платонова, А. Веселого, Н. Эрдмана⁴⁷, О. Мандельштама⁴⁸, М. Булгакова, «Чукоккала» К. Чуковского⁴⁹, «Виктор Вавич» Б. Житкова⁵⁰, «Хулио Хуренито. 13 трубок. Трест Д. Е.» И. Эренбурга⁵¹, «Два мира» В. Зазубрина, «Капитальный ремонт» Л. Соболева, «Пушкин» Г. Гуковского (РГАЛИ. Ф. 2533. Оп. 1. Д. 467).

Всяко, как видим, разно, баланс, — как сказал бы Твардовский, — птиц певчих и птиц ловчих почти соблюден. Начальство, обнаружив в перечне надежные имена П. Павленко, Г. Маркова, Л. Соболева, должно быть довольно, и, — 18 сентября Казакевич пишет Льву Гумилевскому, — «я надеюсь — и у меня есть на это веские основания — что такое издательство, управляемое самими писателями, будет создано и начнет функционировать»⁵².

Да и как не надеяться, если даже предельно осторожный К. Федин, возглавлявший тогда столичную писательскую организацию, 17 октября открыл первый номер информационного бюллетеня «Московский литератор» многообещающими словами:

Откладывать дело с организацией «Современника» в долгий ящик после единодушной поддержки его всеми писателями, и в том числе Президиумами СП СССР и Московского отделения СП, не имеет никакого резона уже в силу того, что это — единственно верный и кратчайший путь к радикальному улучшению деятельности другого нашего издательства — «Советский писатель» (с. 1).

Есть надежда даже на собственный журнал, тоже «Современник», где место главного редактора с самого начала уготовано Твардовскому, и именно ему на первом же заседании инициативной группы 7 июня было поручено «представить предложения по поводу организации журнала»⁵³.

Надо сказать, что трудоустройство опального поэта все эти месяцы всерьез волновало не только кооператоров, но и власти. Так, Наталия Бианки, при Твардовском заведовавшая технической редакцией в «Новом мире», вспоминает, как вскоре после отставки в 1954 году Александр Трифонович предлагал ей перейти в возрождаемый журнал «Красная новь», где он будет главным редактором⁵⁴. А когда проект возрождения старейшего советского журнала⁵⁵ был после долгих размышлений окончательно похерен во властных коридорах, Твардовскому 18 сентября 1956 предложили место главного в «Октябре».

Он колебался: «Все время думаю, — записано в рабочей тетради, — зовет меня к этой работе, хотя, как вспомнишь все муки, неудовлетворенность и т. п. и как подумаешь, что чего нужно написать <…>»⁵⁶. И все же отказался — будто зная, что впереди его ждет второе пришествие в «Новый мир».

6

Но издательство, журнал — это все пока мечты и звуки, а работа над вторым выпуском «Литературной Москвы» не останавливалась ни на день.

На открытие поставили некрологическую неподписную заметку об А. Фадееве, застрелившемся 14 мая, и главу из его незавершенного романа «Последний из удэгэ», а замкнули сборник словами прощания со скончавшимся 2 сентября М. Щегловым, который в этом же выпуске был представлен статьей «Реализм современной драмы».

Роман Каверина «Поиски и надежды», завершающий его трилогию «Открытая книга», равно как и вполне казенные стихи А. Суркова, Е. Долматовского, Н. Тихонова, С. Михалкова, других начальников, равно как и вообще значительная часть альманашных публикаций, прорыва не сулили.

Зато немногое, но какое!.. Огромная подборка стихов Марины Цветаевой, предваряемая очерком Ильи Эренбурга! «Из литературных дневников» Юрия Олеши как напоминание о погубленном огромном таланте! Едкая статья Лидии Чуковской «Рабочий разговор», острые размышления Александра Крона о том, как мешают театру идеологические надсмотрщики⁵⁷, памфлет Марка Щеглова, где и камня не было оставлено от фундамента соцреалистической драматургии!⁵⁸

И зато…

Воистину, велик и значителен рассказ Яшина «Рычаги», — 15 июня 1957 года, то есть уже после «проработки», записывает в дневник Сергей Дмитриев. — Значителен и велик не как явление художественно-литературное, а как явление самостоятельного движения мысли. Автор, вероятно, и не подозревает, какую страшную и всем известную правду, всеми замалчиваемую правду, он выговорил, выразил. С авторами так бывает⁵⁹, ⁶⁰.

Автор «Рычагов», до того известный лишь колхозной поэмой «Алена Фомина», если и не знал, что он написал, то догадывался.

Два года тому назад, — рассказывал он Каверину, — я послал этот рассказ в «Новый мир». Кривицкий вызвал меня и сказал: «Ты, — говорит, — возьми его и либо сожги, либо положи в письменный стол, запри на замок, а ключ спрячь куда-нибудь подальше». Я спрашиваю: «почему?» — а он отвечает: «Потому что тебе иначе 25 лет обеспечены»⁶¹.

Словом…

Спасибо за драгоценный подарок, — 17 января 1957 года благодарит Л. Пантелеев Лидию Чуковскую. — Читаю второй выпуск «Литературной Москвы» — как чистую воду пью. Читаю с каким-то трепетным (простите) ощущением, что являюсь свидетелем очень большого события. А ведь выход этих книг — действительно, событие. Обе они войдут в историю нашей литературы — или как предвестие нового подъема ее, или, в худшем (к сожалению, очень и очень возможном) случае, как короткий просвет, «светлый луч в темном царстве»⁶².

7

Как же он, этот светлый луч, пробился? Куда цензура смотрела?

И здесь стоит обратить внимание на то, что цензорское разрешение на сдачу рукописи в набор (01.10.1956) от подписания в печать (26.11.1956) отделяют чуть более полутора месяцев.

Невелик вроде бы интервал, но в него, совпав по времени, поместились и народное восстание в Венгрии, и обсуждение дудинцевского романа в ЦДЛ, неожиданно превратившееся в триумф писательского вольнолюбия⁶³.

На экстренно собранной в ЦК встрече Хрущеву, еще недавно благодушно либеральничавшему, доложили:

Митинг в клубе писателей состоялся 22 октября. В этой связи напоминаю, что митинг в Будапеште <…> с которого начались события, состоялся именно 22 октября, в тот же час. И тут и там главную роль играли писатели. Трудно поверить, что не имел места сговор. Итак, налицо сговор антисоциалистических сил.

И, — продолжает свой рассказ Евгений Долматовский, вызванный на эту встречу как первый заместитель руководителя Московской писательской организации, — «Никита Сергеевич разбушевался»⁶⁴.

На первых порах младшие товарищи даже попытались его остудить. «Я думаю, что самым неправильным и самым грубым для данного момента было бы административное запретительство, но осуждать, а не влиять и не дискутировать по этому вопросу, это значит загнать болезнь внутрь, это значит надевать на такого рода авторов венок страдальца и мученика со всеми вытекающими отсюда последствиями», — примирительно заявил секретарь ЦК по идеологии Д. Шепилов на пятидневном совещании по вопросам литературы⁶⁵.

Но куда там! Конечно, фрондерски в ту пору настроенная редколлегия «Литературной газеты» вопреки воле своего главного редактора В. Кочетова еще в октябре сумела не допустить появления на печатных страницах заушательской статьи В. Дорофеева о романе «Не хлебом единым»⁶⁶

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

12

Отечественная история. 1999. № 5. С. 147–148.

13

Орлова Р., Копелев Л. Мы жили в Москве. 1956–1980. М.: Книга, 1990. С. 35.

14

Шапорина Л. Дневник. М.: Новое литературное обозрение. Т. 2. С. 233.

15

Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953–1957. М.: РОССПЭН, 2001. С. 200.

16

Там же. С. 207.

17

Там же. С. 213.

18

Оттепель: Каталог выставки. М.: Гос. Третьяковская галерея, 2017. С. 474.

19

Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953–1957. С. 200.

20

На первых порах, разумеется, еще инициативную группу.

21

«У них не было помещения, собирались или у нас в Лаврушинском, или на даче в Переделкино», — подтверждает Лариса Казакевич, дочь писателя (https://dem-2011.livejournal.com/359553.html).

22

Орлова Р., Копелев Л. Мы жили в Москве. С. 41–42.

23

РГАЛИ. Ф. 1579. Оп. 2. Д. 1.

24

«Инициатор сборника — Бек», — сказано в дневнике К. Чуковского (Чуковский К. И. Дневник. 1936–1969. С. 212).

25

Каверин В. Эпилог. М.: Аграф, 1997. С. 351.

26

«Все члены редколлегии, — рассказывает Д., — встали, а я там тоже сидел — я тоже встал, и все, стоя, проголосовали против печатания моего романа…» (Дудинцев В. Между двумя романами. СПб.: Ж-л «Нева». С. 54).

27

Дудинцев В. Между двумя романами. C. 54–57, 59.

28

Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. М.: Согласие, 1997. Т. 2. С. 186.

29

Каверин В. Эпилог. С. 353.

30

Розенблюм О., Тендрякова М. «Наше время богато примерами солдатского мужества и почти совсем не знало гражданского…». Владимир Тендряков об Эммануиле Казакевиче // Знамя. 2019. № 7. С. 153.

31

Там же.

32

Каверин В. Эпилог. С. 353.

33

Соловьев Б. Смелость подлинная и мнимая // Литературная газета. 1956. 14 мая.

34

На самом деле 18 р. 50 к.

35

Шаламов В. Собр. соч.: В 6 т. Т. 6: Переписка. М.: Книжный клуб Книговек, 2013. С. 141.

36

Вот и Александр Солженицын — «в отдалении времени» — нашел, что «ничем замечательным сборник не обогатил нашу литературу» (Солженицын А. Двоенье Юрия Нагибина // Новый мир. 2003. № 4).

37

Чуковский К. И. Дневник. 1936–1969. С. 212.

38

Там же. С. 211.

39

Шаламов В. Собр. соч. Т. 6. С. 144–145.

40

Казакевич Э. Слушая время: Дневники. Записные книжки. Письма. М.: Советский писатель, 1990. С. 374.

41

Недатированные «Проэкт <так!> о создании издательства московских писателей „Современник“», «Положение» о его работе и его «Устав», представленные тоже в проектах, находятся в фонде Зои Никитиной. И там же — черновик обращения в ЦК КПСС, заканчивающегося словами: «Мы просим Центральный Комитет утвердить издательство „Современник“» (РГАЛИ. Ф. 2533. Оп. 1. Д. 467).

42

Вс. Иванов, кого прочили в председатели правления, — по словам его жены Т. Ивановой, — «охотно соглашался и даже наметил список произведений, которые следует опубликовать: первым в списке стоял роман Пастернака „Доктор Живаго“» (Пастернак Б. Собр. соч. Т. 11. С. 286).

43

Роман выйдет в 1960 году.

44

Изъят у автора летом 1960 года.

45

«Кавказская повесть» издана в 1958 году.

46

«Литературно-критические статьи» Щеглова выйдут в 1958 году, избранные работы Оксмана будут изданы в Саратове в 1959 году.

47

«Избранное» Эрдмана будет издано только в 1990 году.

48

Том в Большой серии «Библиотеки поэта» появится в 1973 году.

49

Издана с купюрами в 1979 году, без купюр — только в 2008 году.

50

Полный вариант этого романа был издан только в 1999 году.

51

Ранние произведения Эренбурга были переизданы только в первом томе его собрания сочинений (1962).

52

Казакевич Э. Слушая время. С. 382.

53

РГАЛИ. Ф. 2533. Оп. 1. Д. 467.

54

Бианки Н. К. Симонов, А. Твардовский в «Новом мире». М.: Виоланта, 1999. С. 34.

55

Его, если уж не получится с «Современником», готовы были подхватить и кооператоры — вместе с «тонким» журналом современных рассказов, новелл и очерков «30 дней» (РГАЛИ. Ф. 2533. Оп. 1. Д. 467) или с возрождаемым журналом «Прожектор», «редакционные коллегии которых также должны быть избраны на демократических началах» (Московский литератор. 1956. № 1. 17 октября).

56

Твардовский А. Дневник. 1950–1959. М.: ПРОЗАиК, 2013. С. 237.

57

«Самая умная статья в „Лит. Москве“ — Александра Крона: о театре. Острая, полная неотразимых силлогизмов», — записал в дневник Корней Чуковский (Чуковский К. И. Дневник. 1936–1969. С. 225).

58

Принимая эту статью к печати, Казакевич написал Щеглову: «При чтении я испытывал чувство восхищения, давно уже не испытанное мной над критическими статьями. Думаю, что в Вашем лице наша советская литература — может быть, впервые — приобретает выдающегося критика» (Казакевич Э. Слушая время. С. 384).

59

Отечественная история. 2000. № 3. С. 155.

60

«Автор „Рычагов“ навсегда останется в русской литературе, те рычаги кое-что повернули», — сказано в письме, которое Александр Солженицын 11 июля 1968 года написал в коридоре перед больничной палатой, где в этот день умирал Яшин («Пусть наступающий не будет слишком злым»: К истории письма А. И. Солженицына к А. А. Яшину // Солженицынские тетради: Материалы и исследования. М.: Русский путь, 2014. <Вып. 3>. С. 246).

61

Каверин В. Эпилог. С. 357.

62

Пантелеев Л., Чуковская Л. Переписка. 1920–1987. М.: Новое литературное обозрение, 2011. С. 86.

63

Как вспоминает Раиса Орлова, «билеты на обсуждение в клубе писателей распределял партком по строгим „номенклатурным“ спискам. <…> Мы остались после обеда и заблаговременно уселись на балконе. Зал заполнился задолго до назначенного часа, не одни мы ухитрились забраться досрочно. Долго не начинали. Снаружи шумела толпа, висели на окнах. Наконец, сквозь толчею пробрались Владимир Дудинцев, руководитель обсуждения Всеволод Иванов, редактор „Нового мира“ Константин Симонов. Они не могли войти в здание из‐за толпы, их провели через подвал» (Орлова Р., Копелев Л. Мы жили в Москве. С. 38).

В номере «Московского литератора» от 3 ноября, где опубликован сбалансированно сдержанный отчет об обсуждении, помещена и эпиграмма А. Раскина:

Не удержать трем милиционерам

Толпу, что рвется, клуб наш окружив…

Да, видно, не единым «Кавалером»

Читатель жив.

64

Долматовский Е. Очевидец. Нижний Новгород: ДЕКОМ, 2014. С. 143.

65

РГАНИ. Ф. 5. Оп. 36. Ед. хр. 12.

66

Эту статью, — вспоминает Л. Лазарев, работавший тогда в редакции, — «нам раздали ее уже набранной, предупредив, что завтра будет обсуждение на редколлегии, в котором мы должны принять участие. Напечатать статью Дорофеева своей властью, минуя редколлегию и отдел литературы, Кочетов не решился, а может быть, надеялся, что на редколлегии выбьет „добро“ на публикацию. Но не тут-то было, участники обсуждения не склонны были поддаваться нажиму, осознавали, что вопрос решается принципиальнейший (Лазарев Л. Шестой этаж, или Перебирая наши даты. М.: Книжный сад, 1999. С. 59–60).