Метро 2033: Свора

Сергей Чехин, 2019

«Метро 2033» – Дмитрия Глуховского – культовый фантастический роман, самая обсуждаемая российская книга последних лет. Тираж – полмиллиона, переводы на десятки языков плюс грандиозная компьютерная игра! Эта постапокалиптическая история вдохновила целую плеяду современных писателей, и теперь они вместе создают Вселенную «Метро 2033», серию книг по мотивам знаменитого романа. Герои этих новых историй наконец-то выйдут за пределы Московского метро. Их приключения на поверхности на Земле, почти уничтоженной ядерной войной, превосходят все ожидания. Теперь борьба за выживание человечества будет вестись повсюду! На этот город не падали ракеты, но пришедшее с юга ядовитое облако убило всех, кто не успел спрятаться в убежищах. Несмотря на пережитый ужас, уцелевшие не поняли урока и с упоением продолжили грызню за место под солнцем. Увлекшись новой войной, они совсем позабыли, что на окраинах обитают стаи чудовищ-падальщиков. Запасы мертвечины подходят к концу, и вот уже хвостатые хозяева руин совсем иными взглядами смотрят на двуногих соседей. Появляется Свора, ведомая беспощадным вожаком. И цели этой Своры – убивать, поглощать и размножаться.

Глава 2. Кровь на мелу

Август 2033

Белгород, Крейда

В неполные восемь Саша вела себя, как годовалый младенец: бессвязно бормотала, пускала слюни, передвигалась ползком и орала по поводу и без. Всякий раз, когда покосившийся домишко сотрясался от рева и плача, Герман хватал сестру в охапку и нес матери на диван. Женщина, похожая на закутанную в тряпье мумию, укачивала ее, напевала колыбельную, и лишь тогда бедолага забывалась беспокойным сном.

Глядя на это, парень благодарил бога, что родился и вырос здоровым и сильным, а это в прекрасном новом мире — уже подвиг. Жизнь на Крейде — бесконечная гонка со смертью, и с каждым годом черный катафалк сталкивал в кювет все больше и больше машин. И если поначалу с пробега снимали старые, проржавевшие до дыр развалюхи, то ныне скелет за рулем подобрался в упор к лидерам заезда.

— Ты куда? — спросила мать, вздрогнув от скрежета засова.

— По делам, — буркнули с порога.

— Знаю я твои дела. Связался с этой шайкой… Запомни, мы живем на Крейде, но мы не крейдеры. И никогда ими не станем.

— Мой отец был крейдером! — в сердцах выпалил парень.

— И погиб из-за этого! За ним собрался? А о нас подумал? Что мы делать будем, если сгинешь?

— То же, что и сейчас. Гнить в помойке и подыхать от голода. Мне такого счастья не надо.

— Герман! Вернись сейчас же!

Он пяткой захлопнул дверь и вышел во двор. Накрытый целлофаном парник нуждался в срочном уходе, но подростка достало таскать воду и копаться в навозе. Пацаны с Завода такой чепухой не маются, для грязной работы есть «левые», и Герман спал и видел, как Капитан пожалует ему настоящий ствол, а кольщик набьет первую татуировку.

Попасть на Завод означало попасть в рай. Самогон рекой, жратвы навалом, охочие до ласк девки и реальные дела, а не мышиная возня. Да, могут убить: крейдеров в городе никто не жалует. Но с тем же успехом сдохнешь и в собственном доме — от голода, чудовища или вражеского налета. Или просто спьяну разобьешь башку об пол. Или даже по трезвяку — поскользнулся, упал, труп, мало ли таких случаев? Да и свои грохнут за милую душу, ведь у «левых» прав не больше, чем у рабов или крепостных крестьян: пока платишь оброк за крышу — не тронут, а если урожай погиб — считай, погиб и ты, так на кой хрен тогда трястись за свою жизнь, коль она что тут, что там и мокрой сиги не стоит. В жопу такие расклады. Лучше прожить год, как волк, чем сто лет — как баран.

Герман окинул снулым взглядом накрытую грязным целлофаном клеть и вытащил спрятанную в водосточном желобе дубинку — черенок от лопаты с ржавым набалдашником и оплетенной шнурком рукояткой. Это лучшее, что он мог себе позволить, ведь шмонать хаты «левым» нельзя, все высотки и промзоны вокруг Завода давно забиты и поделены, и если застукают с хабаром — кончат на месте, и радуйся, если кончат быстро.

Вот и приходится рыться по помойкам и заброшкам, откуда все ценное двадцать лет назад еще вынесли — за два года до рождения славного мальчугана по имени Герман Гридасов. Радовало лишь то, что в наследство от отца досталось приличное барахло: обрез и патроны забрали в общак, а вот одежку оставили. Берцы, теплые джинсы, кожаную куртку и серую толстовку с капюшоном и вышитыми белым цифрами «31» — все заношенное и в заплатках, но у большинства соседей и такого не было. Пару раз особо борзые сверстники пытались отжать шмотки — тогда-то дубинка с набалдашником и пригодилась. Как известно, увесистая палка — лучшее лекарство от жадности.

Но плох тот отец, который оставил только вещи — лицом и телом Герман тоже пошел в предка: высокий, поджарый, с тяжелой челюстью и волчьим взглядом. Волосы, жаль, мамины — каштановые с рыжеватым отливом, вьющиеся и непослушные, даже будучи остриженными на полногтя. Но на этот «недостаток» мало кто обращал внимания, глядя на посеченную шрамами хмурую физиономию и свернутый зигзагом перебитый нос.

Но как же получилось, что сын авторитетного крейдера прозябал на задворках среди «левых»? Во-первых, свадьбу никто не играл и штампов в паспорте не ставил, а для пацанов с Завода люди — тот же хабар: смог — взял, не смог — пришел попозже с братвой и волынами. Но у Родиона Гридасова по кличке Нюхач с матерью Германа все сложилось иначе, по крайней мере, сын ни разу не слышал плохого слова об отце. Он подолгу пропадал на ходках в город, но всегда возвращался с подарками и тратил преступно много времени на семью, рискуя нарваться на непонятки со стороны подельников, у которых постоянные отношения считались непозволительными.

Особенно отец любил возиться с мальчишкой и души не чаял в Сашке, несмотря на ее недуг, проявившийся уже в раннем возрасте. Не очень-то похоже на поведение типичного крейдера, ведь на родню легко надавить, она — якорь, что мешает по первому требованию сорваться в опасное плавание. Родня — это берег, и чем дальше от него, тем сильнее хочется вернуться, а правильный босяк должен быть свободен, как ветер, и верен только главарю. Но Родион считался лучшим добытчиком и превосходным бойцом, поэтому ему многое сходило с рук. Почти все, кроме одного — слава и уважение росли слишком быстро, и тень от них неумолимо подбиралась к незыблемому авторитету Капитана, чего хитрый и предусмотрительный вожак допустить никак не мог. Скорее всего, из-за этого шайку Нюхача и отправили в самоубийственный налет на блокпост шуховцев. Возможно, дело было в ином, но при любом раскладе Герман считал главной целью попасть на Завод — не ради правды, но ради семьи, которая не заслужила позорного, рабского существования.

Но уважение, в отличие от шмоток, по наследству не передается — его нужно зарабатывать самому, и вот здесь начинались проблемы.

Герман прислонился к соседскому забору и трижды свистнул. В доме тут же послышалась возня. Парень сызмала приучил Булку отзываться по первому зову, переняв эту науку из баек старших про японских братков, у которых, если сразу не ответил — вскрывай пузо и радуйся, что еще легко отделался. Грид, понятное дело, так не зверствовал, но частенько угощал товарища подзатыльниками за нерасторопность.

Спустя годы «тренировок» ушастый увалень научился собираться за считаные минуты. Несмотря на врожденную вялость и лицо олигофрена, Булка отличался немалым умом, смекалкой и рассудительностью, но предпочитал держать язык за зубами, отчего прослыл тормозом и тугодумом. Хорошо, что отец незадолго до смерти успел поведать сыну важную вещь: правильный вожак ищет в своих людях в первую очередь слабости, и только потом — сильные стороны, чтобы первые не тревожить, а вторые развить и использовать себе во благо. Проще говоря, на терки идет с языками, а на стрелку — с кулаками.

Парень на всю жизнь запомнил этот пример и строил на нем свою маленькую, но гордую бригаду, готовя ее к великим свершениям. Булка был в отряде за советника, хотя и по тыкве мог надавать в два счета — ручищи во! — жаль, сноровка подкачала. Но для решения вопросов силой в шайке был Хлыст — невысокий, щуплый парнишка, чьи удары без напряга ломали кости и сшибали с ног взрослых быков. Переломанный нос Германа — отчасти его заслуга: в детстве они бились смертным боем, выясняя, кто же будет главным на улице, но один стремился достать до звезд, а второй мечтал, чтобы от него отвалили, поэтому роли распределились именно так, как соперники того заслуживали.

Хлыст напоминал хорька, ходил в рванине и отпустил патлы аж до плеч вопреки всем принятым нормам, внешний вид его, в принципе, мало заботил. Соратники ценили его не за внешность, а враги на собственной шкуре уясняли, что насмехаться над лохмачом — себе дороже.

Это был костяк стаи, в которую они сбились еще щенками; так было проще не только зарабатывать авторитет, но и отбиваться от тех, кто жаждал его отобрать. «Левые», в отличие от заводских, никогда не считались сплоченной общиной, где один за всех, а все за одного. Наоборот — на каждой улице в три дома промышляла своя бригада: в первое время после Войны они стерегли добро от всякого ворья, но с каждым прожитым голодным годом в это самое ворье и превращались, без зазрения совести нападая на соседей. И лишь другая бригада была способна уберечь улицу от разбоя, ведь шмалеры «левым» носить было не по масти, а палками и кулаками отбиться можно исключительно сообща.

И так уж вышло, что на улице Германа жила парочка подростков, прибившихся к банде по собственной воле, хотя Хлыст принял их в штыки, а Булка долго уговаривал главаря прогнать прилипал взашей. А все дело было в том, что эти юные сорвиголовы — сестры, а бабы в банде, да еще и на равных правах с пацанами — страшное западло. И ладно старшая, Ксюха — та брилась налысо, таскала мужскую одежду и вела себя, как заправский урка. Но младшая — Машка по кличке Мелочь — к таким переменам оказалась не готова и тихим хвостиком всюду шлялась за сестрой, бросая тень на всю шайку. И если бы не определенные таланты Ксюхи, обеих послали бы куда подальше. Но девушка дралась, как бешеная кошка, пробиралась в дома без единого шороха и умела вскрывать любые замки кусочком проволоки и гвоздем, поэтому, чтобы не терять столь ценный кадр, пришлось пойти на уступки. Правда, с одним уговором: если кто спросит — девчонки не в шайке, а просто трутся вместе. Это устроило всех. Вот и сейчас, едва услышав свист, сестры заявились на зов аж с другого конца улицы.

— Че за кипеш? — спросила Ксюха, старательно бася и подбрасывая на ладони заточенную отвертку.

Мелочь, как обычно, пряталась у старшей за спиной, поглядывая на парней широко распахнутыми глазами. Ей бы дома сидеть и в куклы играть, но девушка всюду таскала ее с собой, и Герман прекрасно понимал, почему: три года назад на их дом напали какие-то отморозки и убили родителей, а от изнасилования бедняг спасли подоспевшие в последний миг ребята. С тех пор сироты видели в них единственную защиту, а пацанские повадки Ксюхи были еще одним способом уберечься от надругательства. По крайней мере, так полагал Булка, а главарь привык всецело доверять его котелку.

— Прошвырнемся до Проходной, — ответил Грид. — Надеюсь, подкинут какое дельце.

До Войны у главного входа стояла высокая клумба, а за ней находилось крыльцо под козырьком с золоченой надписью, от которой нынче осталось первое слово: «Завод». Новые обитатели разобрали клумбу, закрыли окна первого этажа плитами, которые предприятие и выпускало, а на крыльце выложили стены из мешков с цементом до самого козырька, оставив три бойницы с фасада и узкий проход сбоку.

Остатки клумбы полукругом обложили бетонными блоками, за ними на шухере стоял обвешанный волынами отряд. Каждое утро доверенный Капитана приносил быкам листок с поручениями для шестерок — «левых», стремящихся стать «своими». Получалось мало у кого, последние задания выдавались запредельно сложными, граничащими с чистым самоубийством, но поток желающих по-быстрому подняться не иссяк до сих пор. Шайка Германа как раз и ходила в этой масти, но сами себя они так никогда не называли и никому, кроме крейдеров, не позволяли.

— Здорово, пацаны! — гаркнул Грид, подойдя к нагромождению серых обломков.

— А, щенок Нюхача. — Крепыш в балаклаве ощерил гнилые зубы. — Че надо?

— Пошабашить.

— Ну, этого у нас навалом. Жратвы в обрез, патронов кот наплакал, а шабашек — хоть сракой жуй. — Охранник расхохотался. Парень стоял шагах в пяти от него, но чуял тошнотворную вонь из пасти.

Крейдер повесил двустволку на плечо и поднес к лицу список заданий. Долго бегал по строчкам блеклыми глазками и, наконец, сказал:

— Сгоняй в девятый дом, что на Пионерской — там один черт за крышу платить не хочет. Передай ему привет от Капитана и намекни, что борзеть — нехорошо. Возьмешься?

Герман сглотнул. Пионерскую держала шайка Славки Крота — редкостного отморозка, которого сторонились даже заводские. В отличие от правильных воров, краснощекий амбал не гнушался убивать, даже когда мокрухи можно было избежать. И не просто не гнушался, а всеми силами искал повода проломить кому-нибудь череп куском арматуры. А приход чужаков, да еще и за долгом — повод более чем веский, старшие и слова против не скажут.

— Эй, фраер! — окликнул бык. — Заснул, что ли? Или очко разжать пытаешься?

На этот раз загоготала вся троица. Дать заднюю в такой момент — значит, прослыть трусом на весь район, и тогда пощады не жди ни от своих, ни от «левых». Уж лучше сдохнуть в драке с Кротом, чем стать распоследним чмошником, за секунду растеряв годами и кровью скопленное уважение.

— Беру! — с вызовом ответил парень.

* * *

— Это песец, — печально вздохнул Хлыст, а вздыхал он реже грома среди ясного неба.

— Нет. — Герман излюбленным движением закинул биту на плечо. — Это — шанс.

Молчаливый и замкнутый Булка, вопреки всем ожиданиям, переметнулся на сторону патлатого хорька:

— Нас кончат. Не просто отмудохают и прогонят, а реально замочат. Или покалечат. И хрен его знает, что хуже.

Главарь сплюнул под ноги и окинул шайку хмурым взором:

— Короче, я вас, как целок, уламывать не собираюсь. И пойду на Пионерскую при любом раскладе, хоть в одно жало. Мечтаете стать главными чмырями в округе — сидите на жопах ровно, силком тащить никто не будет. Если так обоссались на первом серьезном деле — какие вы, на хер, крейдеры? Или идем все вместе, или нам по этой жизни не по пути. Дальше начнется та еще веселуха, а вы уже напрудили в штаны.

— Я пойду. — Ксюха встала и сунула руки в карманы замызганного ватника. — На хер вас. — Она кивнула на парней, да так, что чуть не слетела кепка. — Тоже мне, герои. Очкозавры, вот вы кто.

— За метлой следи, коза, — проворчал Хлыст. — А то не погляжу, что ты — телка.

— Так не гляди. — Острие отвертки выскользнуло из-за пазухи. — Давай раз на раз, че ты? Или только на словах махаться мастак?

Лохмач медленно выпрямился, и в этой неспешности таилось столько же опасности, как и в поднявшейся из гнезда гадюке.

— Не надо! — всхлипнула Мелочь и повисла на шее сестры, подставив спину шагнувшему навстречу мальчишке. — Не деритесь!

Ржавый набалдашник со свистом рассек воздух и рухнул в костер, разметав во все стороны искры и уголья. Драчуны прыгнули кто куда, как сошедшиеся в поединке коты, чье заунывное пение прервало ведро ледяной воды.

— Варежки — хлоп! — прикрикнул главарь. — Никаких рамсов в бригаде, ясно?

Хлыст и Ксюха отвернулись друг от друга и надули губы: пламя пригашено, но не потухло. Засиделись ребятки, давненько не стравливали пар. Ну, ничего, скоро разомнутся, лишь бы от такой зарядки башни не снесло.

— Ну, кто еще?

Первым подошел Булка, за ним, с большой неохотой — хорек. По глазам было видно — боится, но коль уж тормоз не струсил, то и ему слабину давать никак нельзя — загнобят.

— А вы — марш домой. — Герман ткнул пальцем в сторону притихших сирот.

— С чего вдруг? — окрысилась старшая. — По-твоему, я хуже вас?

— Нет. Никто из нас так не думает, — соврал Грид, покосившись на Хлыста. — Но если тебя шлепнут — с мелкой что будет? Я с ней нянчиться не собираюсь, у самого… забот хватает. Да и другие тоже.

Девушка хотела возразить, но опустила голову, и, несмотря на разницу в росте и сползшую на лоб кепку, Герман заметил, как розовые пятнышки расползлись по скулам, а губы сжались в бледную линию.

— Вот-вот. Короче, рамсить с Кротом вообще не резон, надо провернуть все тихо и быстро. Ждем ночи и чешем огородами прямо к должнику, щемим черта — и по тапкам. Как стемнеет — у меня, и прихватите что-нибудь с кухни… так, на всякий.

Когда он вернулся домой, мать спала на диване, прижимая к груди Сашку. Укрыв их облезлым одеялом, парень занялся хозяйством, которое с прошлого года заметно оскудело. Помидоры уродились крохотными, как сливы — в горсти с десяток уместится, зеленовато-бурыми, с засохшими, похожими на старые шрамы, носиками. Бочка наберется — и то радость, а ведь треть придется отдать Капитану за крышу. То есть, за защиту, но не от шуховцев или тварей — на них крейдеры и не думали нарываться, чуть какой шухер — сразу на Завод, и двери на засов. Нет, оброк оберегал от самих крейдеров, да и то так… тухленько. Убить не убьют, да, но изувечат или ограбят — за милую душу. А если вдобавок проштрафиться и не выполнить поручение, то никакие помидоры не помогут, хоть собирай манатки и беги, куда глаза глядят — да только некуда. Больного ребенка и с трудом ходящую женщину не примут даже музейщики, а если Герман уйдет один — в наказание порешат не только родных, но и шайке достанется.

Да и не привык он бегать от проблем — на Крейде трусы и слабаки долго не задерживаются. В день, когда отец ушел в последнюю ходку, он позвал сына, взял за плечи и строго посмотрел в глаза. Нюхач редко говорил с отпрыском на подобные слишком взрослые темы, но тогда как почуял, что уже не вернется.

— Ты, — начал он, — ничего не бойся. Кто боится — тот не жилец. На заводских не рыпайся, покуда сам заводским не станешь, а «левым» спуску не давай, понял?

Мальчишка кивнул.

— Вот и молодец. Живи так, чтобы ни одна мразь об тебя ноги не вытирала.

И Герман жил по этому святому завету, но одно дело — соседская шантрапа, и совсем другое — Славка Крот, которого считали чокнутым самые отмороженные крейдеры. Отфутболив пустое ведро, Грид взял биту двумя руками и выставил перед собой, как меч, рисуя в мыслях образ чернобрового крепыша с торчащими ушами и бритым черепом, щедро усыпанным белесыми проплешинами шрамов.

В одном они были похожи: и Германа, и Крота пытались прикончить не раз и не два — не получилось ни у кого. Смерть ублюдка — верный способ подняться разом ступени на три, но и сгинуть можно с теми же шансами.

В калитку тихонько постучали.

— Че? — проворчал главарь, увидев Ксюху у забора.

— На. — Она протянула грязный сверток.

В промасленной тряпице лежал кинжал, выточенный из обломка косы — длинный и легкий, похожий на коготь неведомого чудовища.

— Это отца… Ему уже без надоба, а тебе пригодится. Только, чур, верни потом.

— Дура ты, Ксюша. — Грид закрыл калитку и подпер плечом, чтобы не скрипела на прохладном ветру. — Прикид этот, повадки. И слепой поймет, что ты — девка.

Она молчала, отрешенно разглядывая дом через дорогу.

— Отрастила бы патлы, одела бы бабьи шмотки — сам Капитан бы в жены взял.

— Ага. — Девушка улыбнулась. — Пятой или шестой. И то, если на дороге никто не… сосватает.

— Ну. Видишь, какая умная.

— Да и ты — не дурак. Прикидываешься только, чтобы за своего сойти. Но это место — не для тебя, а для таких, как Крот. Свалить бы отсюда… да подальше.

— К нам лучше давай.

Ксения вздрогнула и с удивлением уставилась на парня.

— В смысле?

— В прямом. Места полно, будете мамке по хозяйству помогать.

— Скажешь тоже. — Она коснулась затылком забора. — Сами с голоду пухнете, а тут еще два рта кормить.

Он улыбнулся.

— Больше рук — больше еды.

Из окна донесся истошный крик — Сашка проснулась. Герман сплюнул и протянул подруге клинок.

— Забери. Мне битой сподручнее.

— Гер… — Она подняла ладонь, но парень скрылся за калиткой.

После улицы кислый запах в доме чувствовался гораздо сильнее, не помогали ни растопленная печурка, ни булькающая в чугунке каша. Груды тряпья на диване и пружинных кроватях впитали столько пота, что клопы и блохи не завелись в них лишь потому, что старых истребила зараза, а новые, к счастью для всех, так и не появились.

Мать стояла у плиты, опираясь на костыль, и помешивала варево длинной поварешкой. Когда-то давно ее выточил отец — обычным перочинным ножиком он превращал чурбаки и ветки в ложки, курительные трубки, дудочки и прочую занятную мелочевку. Все, что мог сделать с ножом сын — кого-нибудь пырнуть. Однажды мать сказала, что в этом вся суть нового мира, но смысла фразы Герман так и не понял.

— Опять шлялся где попало? — проворчали с кухни. — Помидоры полил?

— Ага, — буркнул парень.

— На Завод ходил?

— Нет.

— Не ври! — Поварешка стукнула об чугун, и Сашка тут же захныкала. — Все хочешь крутым стать. В люди выбиться. Да только то не люди, а зверье.

— Я не собираюсь жить в помойке.

— Радик тоже не хотел. И как, лучше стало?

— И что ты предлагаешь? — Герман вздохнул и покачал головой — терпеть ее нытье с каждым днем становилось все сложнее.

Что ни сделает — все не то. И ладно бы жили в Технологе — базара ноль. Он бы учился, зубрил мудреные книжки, паял всякие штуковины и получал за это патроны и пайки. Но здесь-то какие варианты? Гнуть спину на грядках в ожидании чуда? Чудо само собой в руки не упадет, ему хотя бы ладонь подставить надо. И даже если в один прекрасный день шуховцы вырежут крейдеров, жить от этого легче не будет. Перестанут щемить заводские — начнут щемить соседи или те же шуховцы. Как ни крути, а полагаться можно только на себя. И коль уж оказался в болоте, то лучше быть главной жабой, чем последним головастиком. Головастикам везде погано, хоть с одними, хоть с другими, потому что пока ты под кем-то, об успехе и не мечтай.

— Уходить отсюда надо, — после долгих раздумий прошептала женщина.

Грид хмыкнул.

— Куда?

— Без разницы. Крепкие, толковые ребята везде нужны.

— А вы?

— А мы, сынок, свое отплясали. В том мире еще подергались бы, а теперь… какой с калек прок?

— Да ну тебя! — в сердцах выпалил Герман и вышел во двор.

Еще удивляется, почему он где-то шастает целыми днями. На улице мрак, а дома хоть вешайся. И как тут не думать о Заводе? О месте, где стены в руку толщиной, у каждого — волына, а то и две, и не надо с весны прикидывать, переживешь ли зиму и хватит ли урожая на оброк.

Небо потемнело, кружащие облака окрасились бурым, над ними вспыхнули первые звезды. Парень крутанул биту и разрубил холодный воздух, представляя перед собой бритую голову Крота. Если повезет, уже скоро на ней появится последняя отметина. А может, Крот раскроит наглецу череп его же палкой: не попробуешь — не узнаешь. И как Герман ни храбрился, сколько ни выискивал доводы «за», сердце все равно сжимали колючие тиски. Пока легонько, едва ощутимо, но чем ближе была развязка, тем сильнее кололо в груди. Говорят, робкий боится до, смельчак — после, а трус — все время. Вот «левые» и живут, как рабы. Не потому, что слабые. Не потому, что не грезят о лучшей доле. А потому, что боятся пальцем о палец ударить. Ну и хрен с ними, сами заварили — сами пусть и жрут. Иного пути нет лишь у тех, кто его не ищет.

С улицы донесся хруст — главарь сразу узнал медленные, тяжелые шаги увальня. У калитки топот стих, ему на смену пришло надсадное, с присвистом, дыхание. Вскоре послышалась вкрадчивая поступь Хлыста — бригада в сборе, пора на дело. Уходя, Герман засмотрелся на пляшущий в окне огонек. Видит ли он его в последний раз? Весьма вероятно. Помешает ли это задуманному? Нет. Отец каждую ночь уходил гулять со смертью, теперь пришел черед сына. Ни храбрецом, ни трусом нельзя стать по наследству — каждый сам выбирает, кем быть в этой жизни. Снаряд не падает в одну и ту же воронку, молния не бьет в одно и то же место, а шанс проявить себя не выпадает дважды. Испугался, отказался — и на тебе поставят крест, который смоется только кровью.

— Готовы?

Вместо ответа Булка показал ржавую кувалду, а Хлыст крутанул на пальце самодельный свинцовый кастет. Герман улыбнулся и накинул капюшон. Его стаю нельзя назвать лучшей из лучших, зато шакалы в ней не водятся.

— За мной.

Крейда засыпает в полночь. Каким бы крутым ты ни был, хлопоты по хозяйству никто не отменял. Хоть до заката гоняй чужаков и бегай по стрелкам, но с восходом как штык — в парник: просрочишь мзду — проблем не оберешься.

Дорога петляла через заброшки — в последние годы опустевших домов становилось все больше. Кто-то умирал от старости, кто-то — от голода и болезней, иные — от заточек меж ребер. Были и те, кто уходил в поисках лучшей жизни, но большая часть возвращалась — изуродованными, окровавленными, а то и вовсе по кускам. Заводские обвязывали тела пойманных беглецов тросами и таскали по улицам, рисуя на асфальте алые полосы, а когда те становились едва различимы, вешали добычу на ближайшем к жилищу суку или фонарном столбе. Как правило, за ноги — так мертвец «зреет» дольше и держится пару недель в назидание остальным.

По этим зловонным маякам парень издали подмечал, какой двор освободился — полезное знание, когда надо без лишнего шума прошмыгнуть на соседнюю улицу. И жизненно необходимое, когда улицу держат типы вроде Славки Крота. От Тимирязева (вотчины Германа) до Пионерской два ряда смежных огородов — считай, рукой подать. Но пересечь их нужно так, чтобы свидетельницей ночной прогулки была одна лишь луна. Вожак постарше и поопытней наверняка дождался бы туч — желтый глаз в чистом небе светил, как прожектор. Но парень спешил — не столько из стремления поскорее справиться с заказом, сколько из-за страха со временем передумать.

Ведь взрослый и опытный вожак не дрогнет ни в первый день, ни на десятый — бывали случаи, когда охотники выслеживали жертву годами, а их азарт лишь рос и крепчал. Но юнец с каждым шагом чувствовал, как ноги набиваются ватой, а сухая земля превращается в зыбучий песок. Страх — не приговор: боятся все, но не все показывают это. Провалить задание — не приговор: ситуации бывают разные, можно и на чудище нарваться, и в засаду шуховцев угодить, тут уж любая сходка в твою пользу решит. Но если ты даже не попытаешься сделать обещанное — вот тогда пощады не жди. Повезет, если кончат сразу, а могут и по улицам «покатать», да еще и живьем.

Хлыст дважды хлопнул Германа по плечу — опасность. Парень вскинул кулак, и стая юркнула за блестящий, будто покрытый льдом парник. Условным знакам научил отец — Нюхач знал их десятка два и мог без слов предупредить об угрозе и в подробностях поведать о вражеском отряде. Большую часть сын забыл, некоторые додумал сам и в таком виде передал шайке, стремясь обучить не заурядных уличных драчунов, а полноценную боевую единицу, чтобы не сгинуть в первом же походе за хабаром, когда заветная мечта о Заводе, наконец, исполнится.

Хорек «прошелся» пальцами по воздуху и показал «V» — за нами хвост, двое. Главарь кивнул и коснулся губ, хотя подельники и без того знали, что шуметь нельзя. Но повторение, как известно, мать учения: умелый воин упражняется до самой смерти, а верный способ поскорей с ней встретиться — это лень и переоценка своих сил.

Шаги стали громче: кто бы ни шел по следу, таиться он не собирался. Или попросту не умел. Когда неизвестные поравнялись с парником, Герман выскочил из укрытия и наотмашь ударил битой на высоте своего роста. К счастью, загадочные незнакомцы оказались гораздо ниже, но ржавый набалдашник лишь чудом не снес кепку с лысой макушки Ксении.

— Это мы! — Девушка пригнулась, бредущая за ней сестра пискнула и зажмурилась.

— Вижу, блин! — Парня трясло от злобы и страха — махни он чуточку иначе, и мозги подруги удобрили бы соседский огород. — Какого хера приперлись?

— Вам помочь. — Девушка опустила глаза. — На шухере постоим… Мало ли что.

— Да от слепого и глухого больше толку, чем от вас! Нашлись, блин, дозорные.

— Гер, пожалуйста… Там кто-то бродит у забора. Нам страшно одним.

— Кто бродит? — насторожился вожак.

— Не знаю. Мужики какие-то.

Грид стиснул зубы и посмотрел туда, где темнела крыша его дома. Шарить по улице мог кто угодно, но с добрыми вестями в такой час не приходят. Вряд ли парни проболтались о деле, и вражья шайка решила устроить налет, пока своих нет. Скорее всего, припозднившиеся бухаресты заблудились или крейдеры на ходку пошли. Возвращаться и проверять — уйму времени сжечь, к тому же сейчас все на мази, ни одна собака о них не пронюхала.

— Ладно. Сидите тут и не шуршите, на обратном пути подхватим.

— Тут? — Глаза Ксюши заблестели, от напускной дерзости не осталось и намека. Кругом были покосившиеся заборы, покинутые дома и заросшие бурьяном огороды, где могла притаиться тварь гораздо опаснее человека. — Тут тоже страшно!

— Везде, блин, страшно, — огрызнулся Хлыст.

— Цыц, — шикнул главарь. — Сказал ждать — значит, ждите. Или проваливайте, пока всю малину нам не обломали.

Девушка кивнула и прижала Мелочь к груди. Издали их силуэты не бросались в глаза — авось все обойдется. Выждав минуту для верности, Герман махнул рукой и, пригнувшись, пошел к хибаре напротив. До цели оставались считаные шаги, еще чуточку — и половина дела сделана.

Девятый дом выглядел так, словно в нем и до Войны никто не жил, но вряд ли адрес перепутали на Проходной — Капитан разгильдяев не привечает, иначе район давно бы вырезали под корень. Это со стороны Крейда — сборище отморозков, а по факту структура не хуже, чем в армии: есть и разведка, и ударные группы, и снабжение, и штаб, где пустоголовых лохов не держат.

Герман жестом велел остановиться и припал на колено — шагах в сорока по курсу блестел на ветру разодранный парник, рядом виднелась компостная яма. Ничего и никого подозрительного, но стоило пересечь узкую полосу травы, как ботинок ухнул по щиколотку в землю, и раздался глухой звон. Спутники без лишних слов шлепнулись на сырой грунт, щедро усыпанный кусочками мела, в лунном свете напоминавшими дробленые кости. Белгород не абы за что получил свое название, а Крейда и вовсе переводится с немецкого как мел.

Хлыст зачем-то накрыл голову ладонями — думал, растяжка? Герман оцепенел и напряг слух до звона в ушах: в лесу поскрипывали сосны, на окраинах брехал пес, со стороны Завода доносились треньканье гитары и пьяное пение. Если хозяин и услышал звон, то вида не подал, но над внезапным налетом навис большой и толстый вопрос.

— Че делаем? — просипел хорек.

— Дело делаем, — окрысился главарь. — Или ты от сраной банки в штаны навалил?

— Сам ты… — Тот цокнул языком. — Мутно все как-то.

— А ты думал, в сказку попал? Марш к парнику.

— А че я? Пусть Булка чешет.

— Рот закрой. Ты легче — если на грядках мины, глядишь, не шарахнет.

— Мины? — От испуга лохмач дал знатного петуха.

— Да прикалываюсь я. — Грид растянул губы, но на ободряющую улыбку это походило, как хрен на конфету. — Иди, давай. И под ноги смотри, а то мало ли…

Хлыст на полусогнутых побрел к теплице, щупая почву перед собой и озираясь по сторонам. Из дома не доносилось ни шороха, и мрачная тишина придавала ему сходство с притаившимся зверем, огромным чудовищем с острым гребнем, черепичной чешуей и глазами с узкими вертикальными зрачками, в которых отражалась полная луна. Шагни к нему — разверзнется зубастая пасть и проглотит непрошеных гостей, как мух, ветер заметет следы, и ни одна живая душа не узнает, где нашли последний приют смельчаки с Тимирязева.

Конец ознакомительного фрагмента.