Метро 2033: Свора

Сергей Чехин, 2019

«Метро 2033» – Дмитрия Глуховского – культовый фантастический роман, самая обсуждаемая российская книга последних лет. Тираж – полмиллиона, переводы на десятки языков плюс грандиозная компьютерная игра! Эта постапокалиптическая история вдохновила целую плеяду современных писателей, и теперь они вместе создают Вселенную «Метро 2033», серию книг по мотивам знаменитого романа. Герои этих новых историй наконец-то выйдут за пределы Московского метро. Их приключения на поверхности на Земле, почти уничтоженной ядерной войной, превосходят все ожидания. Теперь борьба за выживание человечества будет вестись повсюду! На этот город не падали ракеты, но пришедшее с юга ядовитое облако убило всех, кто не успел спрятаться в убежищах. Несмотря на пережитый ужас, уцелевшие не поняли урока и с упоением продолжили грызню за место под солнцем. Увлекшись новой войной, они совсем позабыли, что на окраинах обитают стаи чудовищ-падальщиков. Запасы мертвечины подходят к концу, и вот уже хвостатые хозяева руин совсем иными взглядами смотрят на двуногих соседей. Появляется Свора, ведомая беспощадным вожаком. И цели этой Своры – убивать, поглощать и размножаться.

Глава 1. Дикая охота

Июль 2033

Белгород

71 километр к северу от Харькова

Население до Войны ~ 377 000

Население после Войны ~ 4000

Старики верят: волчий вой — к большой беде. До сих пор ходят слухи, как около века назад в лесах и топях что-то выло по ночам, а вскоре пробирающий до дрожи звук сменился куда более страшными сиренами и леденящим душу баритоном: «Внимание! Говорит Москва».

Многие убеждены — и перед Катастрофой замогильное вытье разносилось по округе. Его слышали в деревнях, хуторах и сторожках, построенных там, куда не успела добраться цивилизация с ее рациональностью и научным объяснением всего и вся, в крохотных оплотах человечества в дикой и до сих пор неизведанной природе, на зыбкой грани меж небылью и явью.

И вот, спустя долгие годы после гибели старого мира, когда, казалось, дела шли хуже некуда, ночную тишину вновь пронзил раскатистый рев, но уже не среди лесов и топей, а в шаге от последней твердыни человечества, где еще сохранились хоть какие-то намеки на закон и порядок.

Марк откинул одеяло и подошел к окну. В стекле отразилось бледное морщинистое лицо, слезящиеся глаза за линзами в роговой оправе обвили щупальца лопнувших сосудов. В свои пятьдесят пять Фельде дал бы фору молодым, но усталость и постоянный стресс год за годом отравляли тело и душу. А тут еще и треклятое завывание действовало на нервы. Врач жил на предпоследнем этаже — выше стояли аккумуляторные батареи, а на крыше — нестройные ряды жужжащих, тарахтящих и стрекочущих ветряков. Вот и получалось, что тихие спокойные ночи, когда не приходится вздрагивать от воплей, выстрелов или всего сразу, выдавались столь же часто, как и гроза в январе.

С непривычки не то, что век не сомкнешь, тик подхватишь или чего похуже, а тут еще чертова псина разрушила и без того шаткий распорядок. Как рявкнет — и сна как не было, можно не пытаться считать овец или глотать таблетки. К счастью, выли редко, пару раз в неделю, но и этого хватило, чтобы у слабых духом потекли чердаки.

Этажом ниже громыхнул выстрел. Заверещала женщина — так громко, словно стояла в шаге от Марка, ей вторил пронзительный детский визг. «Еще один», — прозвучал в мыслях жестокий, но обыденный вердикт. Подобное происходило и в обустроенном, благополучном Технологе — не у всех хватало сил столько лет жить в аду.

Бабахнуло еще два раза, крики смолкли. Доктор, на ходу натягивая черный вязаный свитер, рванул из комнаты с прытью, которой позавидовал бы заправский спринтер на пике формы. Лестница дрожала от дробного топота — со всего корпуса стекался вооруженный люд: кто в полном облачении, с дежурства, кто в майках и трениках, прямиком из кроватей. Пролеты перегородили хмурые ребята с «калашами» — зевакам тут делать было нечего, а зевакам со стволами — тем более. Но еще и года не прошло, как Фельде сменил автомат на скальпель, и охранники помнили его как опытного сборщика и «полевого» ученого, предпочитавшего изучать подарочки нового мира в естественной среде, а не в безопасных лабораториях. Вот и пропустили без вопросов, не столько из-за медицинских познаний, сколько из-за незыблемого авторитета и умения находить общий язык со всеми: от мала до велика. А в сложившейся ситуации хочешь, не хочешь — придется договариваться, ведь если заложники ранены, горячку штурма точно не переживут.

Охрана собралась у триста второго кабинета, где с семьей жил Миша Шукшин — душевный мужик и превосходный сборщик, для него сольный рейд в город — что поход на кухню за чаем. Даже будучи серьезно потрепанным улыбчивый розовощекий бородач не переставал балагурить, пока не отключался от наркоза. На жену только что не молился и все ногти изгрыз, узнав, что без кесарева не обойтись. Малышку боготворил, хотя та росла слабой и часто болела, не боялся рисковать, лишь бы родные ни в чем себе не отказывали. А теперь они — заложники, и то если очень повезло. В интересное, однако, время живем.

— Куда? — рявкнул усатый верзила, заступив Фельде дорогу.

— Мне надо с ним поговорить, — с привычным хладнокровием ответил доктор, не отводя взгляда.

— Скоро «львы» подойдут и поговорят.

— Там могут быть выжившие. Штурмовать нельзя.

— Не тебе решать, — огрызнулся амбал.

— Уверен? — Врач шагнул к нему, и спорщик будучи на голову выше и раза в два шире в плечах изменился в лице и отступил, но, услышав ехидные шепотки соратников, набычился пуще прежнего и приготовился дать отпор. Но тут в коридоре раздались мягкая поступь и едва заметное поскрипывание снаряги.

К кабинету вальяжно, вразвалочку приближались «Белые львы» — элита, спецназ, диверсанты и разведчики, умельцы широчайшего профиля. И натиск в лоб, и рейд в глубокий тыл — не задания, а так, прогулка. Их знали все в городе, а боялись не только чужие, но и свои. Серая цифра, броники высшего класса, лучшие игрушки и связь. Но главное — абсолютное и беспрекословное подчинение Ректору, из-за чего бойцов за глаза называли личной гвардией Ярошенко. Если надо было решить скользкий вопрос, когда иные могут заартачиться — например, убрать шуховца или прикончить крейдера особо жестоким способом, посылали именно этих ребят.

Вел отряд Семен Смирнов с позывным Майор — высокий и бородатый, с застывшей на лошадиной физиономии ухмылкой надменного, самодовольного мудака, с изжеванной веточкой в уголку рта, в огромных, на пол-лица, темных очках. Довершали образ презревшего мораль и смерть ландскнехта неторопливая, качающаяся походка и прическа в стиле «могавк» — подобие ирокеза на бритой голове. В группе он числился еще и подрывником и даже во сне не расставался с помповым ремингтоном.

За ним брел сутулый мужчина среднего роста со смуглой кожей и чуть раскосыми глазами, не выражающими ничего, кроме безразличия. Кадавр — полевой медик, если не превзошедший Фельде в мастерстве, то и не сильно отстающий от признанного лекаря. На бедре — брезентовая сумка с красным крестом, на плече — похожий на масленку «кедр».

Следом — кряжистый паренек с копной русых волос и пугливым взглядом. С виду — рохля рохлей, невесть как затесавшийся в спецуру, но это впечатление многим стоило жизни, ведь в обращении с РПК Банану не было равных.

Рядом с ним Краб — высоченный радист, вооруженный «калашом» сотой модели.

Замыкала строй невероятно красивая и столь же опасная Карина, баюкая на сгибе локтя карабин Симонова с оптическим прицелом. Пухлые губки и длинные каштановые локоны лишили сна и покоя каждого второго парня из общины, но еще больше сердец разбили ее точные выстрелы. Видная невеста не спешила менять ствол на пеленки, а всех ухажеров отшивала так, что самые стойкие сбегали, сгорая от стыда и позора.

Пару раз Фельде доводилось пересекаться со «львами», и впечатления остались сугубо положительные, но в данном случае он пообещал себе приложить все усилия, лишь бы оставить отряд без работы.

— Еще один слетел с катушек? — пробасил Смирнов, вытащив из кармашка разгрузки светошумовую гранату. — Отойдите от двери, сейчас мы его…

Марк понимал — времени утекло критически много. Он мог бы попытаться остановить Майора — надавить влиянием, вспомнить совместные вылазки, послать, в конце концов, за Ректором, но на все это в лучшем случае уйдут минуты, и шансы спасти хоть кого-нибудь исчезнут, как пыль на ветру.

Поэтому доктор без споров и увещеваний обогнул усача, отвлеченного появлением отряда, и дернул ручку быстрее, чем собравшиеся осознали, что произошло. А когда поняли — загомонили, затопали и собрались было сунуться за врачом, но Майор взмахом ладони утихомирил соратников и проворчал:

— Пусть попробует. — И добавил: — Но если раздастся хоть один выстрел — заходим без команды.

В просторной комнате, некогда бывшей кабинетом для семинаров, царил полумрак, разбавляемый занимающимся рассветом. Грузный человек сидел под окном, прижимая к груди неподвижные тела. Ноздри защекотали пороховая гарь, соль и металл — проще говоря, запах смерти. Костлявая уже стояла в уголку, дожидаясь своего часа, но судя по тихим стонам и надсадному, булькающему дыханию, страдальцев еще можно было вытащить из-под удара ржавой косы. Но сперва придется пообщаться со стрелком, а это — задачка не для всякого, с учетом направленного в грудь пистолета. Особенно когда на сто процентов уверен, что рука бывалого вояки не дрогнет, и пуля, несмотря на темень, угодит точно в цель.

— Миша, это доктор Фельде, — начал Марк с порога, стараясь не выдать ни страха, ни волнения. — Помнишь меня?

— Я не пойду, — всхлипнули в ответ. — Снаружи эта тварь… Я видел ее. Нет, не пойду. Не заставите. Не прикажете.

— О чем ты? Какая тварь?

— Но если я не пойду, кто позаботится о родных? Кто согреет, прокормит? — Здоровяк говорил сам с собой, не замечая гостя, но при этом продолжая держать его на мушке. — Пусть лучше так. Лучше для всех. Я не мог оставить их в мире, где бродит это существо. Я видел его глаза. В этих глазах — ад.

— Миша, любую проблему можно решить. Даже эту. Помнишь, как все говорили, что Алена умрет при родах? Никто не верил, что ребенок выживет. Но кто в итоге оказался прав? Я помог тогда — помогу и сейчас. Что бы ни приключилось, твоя семья не виновата. Позволь отнести их в лазарет.

— Они черные и пустые, но горят огнем, — продолжал боец, не слыша ни единого слова, кроме собственного бормотания. — Скоро… очень скоро и я отправлюсь туда. — Михаил поднял блестящее от слез лицо и поднес «Макаров» к виску. — Но мне не страшно. Ведь я буду там, а это существо — здесь. Это вам надо бояться. Вам…

— Стой!

Громыхнуло, пуля с хрустом расколола череп. Марк включил свет и распахнул дверь, прежде чем в кабинет вломились «львы». Присев у тел, доктор осмотрел раны, вздохнул и покачал головой. Один опытный хирург, одна оборудованная операционная, двое пострадавших. Как ни крути, какому богу ни молись, а всех спасти не получится. Кого же выбрать?

Молодая женщина родит еще, но ребенок есть ребенок. Здравомыслие против совести, чувства против разума — пожалуй, самый сложный выбор из всех возможных.

* * *

— Все резервы — на медблок, — распорядился Марк, натягивая перчатки.

Вызвавшийся ассистировать Кадавр защелкал рубильниками в щитке у входа. Хотя на высоте ветер ревел круглые сутки, энергии постоянно не хватало. С одной стороны, сказывалось обилие самых разных потребителей, от упомянутых лабораторий и лазарета до кухни и транспортного цеха, с другой — жители бывшего университета привыкли к комфорту и с ропотом воспринимали всякую экономию тока, когда ради срочных нужд отключали свет на этажах или водонагреватели.

Но в борьбе за жизнь мелкими неудобствами пренебрегают — без соблюдения этого простого правила горстка студентов и преподавателей никогда не построила бы самую развитую и технологичную общину. Пока медсестры включали лампу и отлаживали стол, доктор взял скальпель, как дирижер палочку — двумя пальцами, отчего острие играло при любом движении — и склонился над пострадавшей.

Рентген показывал — пуля прошла на безопасном расстоянии от сердца, но пробила одно ребро и расплющилась о второе, наполнив грудную клетку осколками костей и свинца. На первый взгляд, немного — всего семь штук, но пока до них доберешься, пока достанешь, а крови утекло столько, что поддерживающие системы едва справлялись. Повезло еще, что за годы шуховцы добыли все необходимое оборудование, какое только было в поликлиниках и больницах. Но порой и самой современной техники не хватает, и этот случай — один из таких.

Пришла врач из соседней палаты, куда доставили вторую раненую, развела окровавленными руками и произнесла всего одно слово:

— Увы.

Ангелы в белых халатах, большинство из которых Фельде обучал лично, завздыхали, закачали головами, но Марк не уделил всеобщей печали ни толики драгоценного внимания. Все, что его волновало в тот момент — монотонное попискивание кардиографа: слишком сильное, чтобы списывать беднягу со счетов, но слишком слабое для твердой уверенности в благополучном исходе.

— Пинцет.

В ладонь легла холодная тяжесть. Девушка промокнула взмокший лоб салфеткой, но хирург этого даже не заметил, целиком и полностью сосредоточившись на проклятых кусочках. Если операция обернется провалом, наисложнейший выбор потеряет всякий смысл, чего доктор себе не простит, пусть в произошедшей трагедии нет и намека на его вину.

В помещение без стука заглянул Банан, вмиг получив порцию шиканья и тихого возмущения, будто крики и ругань могли бы навредить раненой или потревожить ее наркотическое забытье. Но пулеметчик не ушел, а зашипел в ответ:

— Марк Антоныч… Марк Антоныч! Вас Ректор вызывает.

— Ты — идиот? — накинулся на соратника Кадавр. — Сейчас все бросит и пойдет!

— Мне Майор приказал позвать, — окрысился толстяк. — А ему — Ярошенко. Говорит, дело срочное, все шишки в сборе.

— Подождут, — ответил врач, шаря пинцетом в легком.

— Но…

— И дверь закрой.

Операция длилась еще полтора часа. Последний обломок упал в лоток, перчатки полетели в урну. Врач, не переодев замызганный халат, направился на предпоследний этаж, в сохранивший довоенную роскошь кабинет, куда без очень важных причин заглядывала лишь избранная верхушка. Фельде, пусть и полуофициально, числился в группе приближенных, но крайне редко пользовался своим статусом, предпочитая не вмешиваться в и без того отлаженный быт, а заниматься полезными делами вроде медицины, исследований и обучения молодняка.

За овальным столом расселись деканы всех кафедр: от экономической, ведущей учет и распределение добываемых ресурсов, до военной, отвечающей за оружие и подготовку бойцов — как обычных постовых, так и сборщиков. Ректор — исхудавший лысый старикан в твидовом пиджаке — напоминал добермана перед броском. Он аж привстал, намереваясь вцепиться опоздавшему в глотку и как следует пропесочить.

Но тут Тамара Гончаренко — единственная женщина среди заседателей — вопреки сложившимся правилам и нормам озвучила вопрос, волновавший всех, кто знал о ночном расстреле, еще не подозревая, что парой невинных слов обрекает себя на опалу.

— Ну, как девочка?

Марк настраивался на выволочку, поэтому вопрос застал его врасплох. Он замер, чем привлек еще больше любопытных взглядов, ведь заминку можно трактовать по-разному: от паузы перед доброй вестью до нежелания открывать страшную тайну.

— Жить будет. Долго и, будем стараться, счастливо.

Напряженная тишина разрядилась самым неожиданным образом — преисполнившаяся чувств женщина хлопнула в ладоши, остальные подхватили, и кабинет несколько секунд дрожал от дружных аплодисментов. Но всеобщее ликование тут же было прервано ударами по столу.

— Кончайте балаган! — рявкнул Ректор, вытаращив глаза.

— Так ведь… радость-то какая… — со слезами пролепетала Тамара.

— Да?! А за ребят, пропадающих чуть ли не каждый день, тоже порадуетесь?! Давайте, рукоплещите — чего притихли?

— Сергей Николаевич, извините, — сказал Фельде и занял свое место.

Ректор дрожащими пальцами сунул шарик валидола под язык и глубоко вдохнул. Кровь отхлынула от потного лица, уступив болезненной бледности. Старик сцепил руки в замок, дождался полной тишины и произнес:

— Сборщики пропадают — факт. И этого не избежать: крейдеры, твари, аномалии и бог знает что еще. Но в последнее время бойцы стали погибать один за другим. В разных местах, в разное время, будто их нарочно выслеживали. Но у бандитов мало сил, чтобы бегать за нашими по всему городу. Значит, дело в ином. И пока я ломал голову над разгадкой, исчезли сразу десять парней — вся дневная смена. Лишь один успел выйти на связь и передать вот это. — Ярошенко положил перед собой лист бумаги и прочистил горло: — Я на ж/д вокзале. Они повсюду. Помогите.

Подняв взгляд, старик посмотрел в глаза каждому из собравшихся, и, удовлетворившись всеобщим напряжением, продолжил:

— По словам диспетчера, за бедолагой кто-то гнался. Кто именно — и предстоит выяснить. Отправная точка известна, и я сразу же пошлю «львов» проверить ее и по возможности отыскать тело. Доктор Фельде пойдет с ними — опытный медик всегда пригодится. Вопросы?

Вопросов не последовало, хотя Марка так и подмывало спросить, почему его посылают на столь опасное задание. Но ответ был слишком очевиден.

* * *

От Технолога до вокзала — два километра по прямой: частный сектор, мост через Везелку — и вот уже железная дорога. Один из самых коротких и спокойных маршрутов к центру города, где лет десять не встречали ни твари, ни крейдера. Ведь оттуда в первую очередь вынесли все, представлявшее хоть какую-то ценность, а трупы погибших во время Войны собаки сожрали еще раньше.

Белгород не бомбили в отличие от соседа Харькова, но пришедшее с юга ядовитое облако превратило большую часть людей в восковые фигуры, а растения — в идеально сохранившийся гербарий. Выжили лишь те, кто успел укрыться в многочисленных, но тесных убежищах, выходцы из которых и основали три крупнейших поселения.

Студенты и преподаватели БГТУ с помощью примкнувших позднее военных, ученых и техников превратили университет в передовой оплот научной мысли и прогресса, закрыв двери всем случайным и бесполезным. Шуховцы принимали в свои ряды только первоклассных профи, экзаменуя абитуриентов с особой дотошностью — кормить и обеспечивать уют обузе никто не станет, это против Устава и здравого смысла.

Поэтому те, кто мог и хотел трудиться, но не сумел пройти тщательнейшую проверку, заняли музейную площадь, превратив Диораму «Огненная дуга» и находящиеся рядом краеведческий и художественный музеи в неприступные крепости. Музейщики всех полов и возрастов сосредоточились на охоте, сборе и кустарщине, обменивая хабар и самоделки на еду и патроны. И если в Уставе старших товарищей почти два десятка пунктов, то у простых и свободолюбивых трудяг всего три: не убей, не укради, не обмани. Но распространяются эти законы исключительно на союзников, никоим образом не затрагивая третью сторону, представителей которой корежит от одного только слова «закон».

— Эй, док, — позвал Банан. — Как думаешь, это люди или чудища?

— Не знаю. — Марк пожал плечами и поморщился. За год безвылазной вахты в лазарете он сбросил килограммов пять, и некогда сидевший, как вторая кожа, камуфляж теперь болтался и шелестел на каждом шагу. — Могли постараться и те, и другие.

— А мне кажется, это какая-то новая тварь, — продолжал рассуждать пулеметчик, считавший тишину во время походов особо изощренной разновидностью пытки. — Такое же возможно? Или нет?

Фельде улыбнулся.

— Оглянись вокруг. Разве в этом мире осталось хоть что-нибудь невозможное?

Накрывшая город туча заразы не развеялась сама собой — ее разогнала еще одна аномалия неизвестной природы, воздушная стена, медленным смерчем кружащая над крышами, пробирающая до дрожи ненастными ночами и запредельно прекрасная летними вечерами, когда закаты окрашивают облачный нимб багряным золотом.

Двум новообразованиям, опухолям на искалеченном теле планеты, стало тесно, и они принялись поглощать друг друга, забыв о главных целях — людях, чудом получивших шанс на спасение, но распорядившихся этим даром в привычной манере. Раздробленность вместо единства, война вместо мира — там, где не справились ракеты, человек разумный сам доведет дело до закономерного итога.

Да, яд ушел из воздуха, но остался в трупах и растениях, изменяя уцелевшую живность — и хищную, и травоядную. Процесс, как начался двадцать лет назад, так и продолжается до сих пор, и пищевая эволюция не прервется, пока не останется последний кусок зараженного мяса и тот, кто сможет его проглотить. Поэтому Банан, несмотря на склонность к бездумным фантазиям, мог оказаться прав. Ведь за годы упорных изысканий так и не стало ясно, когда же бурлящий бульон вторичной биомассы перестанет изрыгать все новые, с каждым разом более уродливые виды.

Потрепанные непогодой одноэтажные домики выгнутыми террасами спускались с холма, почти впритык подступая к берегу реки, рассеченной тремя мостами: железнодорожным — по центру и пешеходными — по бокам. Белгород во многом город контрастов: частные сектора соседствуют с элитными высотками, скверы с роскошными газонами и фонтанами — с промзонами, а заросший кустарником гаражный массив может граничить с вокзальной площадью — просторной и красивой.

Но чего не отнять, так это стерильной чистоты, сохранившейся с довоенной поры. И хрустящая под ногами листва выглядела не мусором, а органичным дополнением залитых сепией улиц. Город-музей. Город-калейдоскоп. Город — ожившая фотография середины прошлого века, где застывшее время подарило всем живущим вечное лето, пробуждающее ностальгию по безвозвратно ушедшей эпохе.

— И все же не пойму… — молчать для Банана было так же сложно, как и не дышать. — Пес съел труп и превратился в тварь. А если человек отведает мертвечины?

— Как ты достал, — выдохнула Карина, хуже других переносящая болтовню соратника.

— Я же по делу спрашиваю, — парировал тот. — Врага надо знать в лицо, а то мало ли, какая срань встретится. А доктор, — крепыш оттопырил большой палец, — вот такой спец по всякой срани.

Марк поправил очки и чуть слышно произнес:

— Человек, скорее всего, отравится и умрет. Животные менее восприимчивы к заразе. Почему — очередная загадка.

— И все же, — не унимался боец. — Как вы там говорите… чисто теоретически, во. Если наш брат начнет меняться — кем… или чем станет в итоге?

Фельде открыл было рот, но его перебил сердитый рык Майора:

— Цыц. Работаем.

Если до этих слов отряд напоминал туристов на прогулке, то после преобразился в матерых хищников, собранных и настороженных убийц. Пружинящий шаг — как по минному полю, сосредоточенные лица и цепкие взгляды, от которых не скроется ни единая мелочь. Даже Фельде выглядел, как во время сложнейшей операции, но вместо скальпеля пальцы сжимали ребристую рукоятку ТТ. Излюбленный для сольных выходов АКМ остался на базе: когда с тобой «львы», автомат — лишний вес. Но без тяжести в кобуре врач чувствовал себя, как без штанов — некоторые привычки не вытравить ни временем, ни сменой деятельности.

К проржавевшим рельсам навеки прикипели колеса серо-зеленых мавзолеев, чьи нетронутые тленом экспонаты гуртились в тамбурах и тесных проходах. Яд убивал не сразу, и десятки, сотни пассажиров под рев сирен и вопли соседей ломились на перроны, не понимая, что на открытом воздухе смерть настигнет в разы быстрее.

Не нужно было быть сыщиком, чтобы в точности восстановить события судного дня. Давка, выпученные глаза, раззявленные рты, кровь на сломанных ногтях — реконструировать трагедию легко. Сложно ею проникнуться. Осознать в полной мере. Почувствовать то же, что чувствовала спешащая в гости к сыну старушка, похороненная под копошащимися, как черви в банке, телами. Или хоть на миг впитать ужас маленькой девочки, которую обезумевшие родители пытались протиснуть в разбитое окно купе. Если бы каждый спасшийся познал хоть толику этого кошмара, город зажил бы по иным правилам. Но пока люди из последних сил тщатся разминуться с бедой, они, сами того не подозревая, множат ее день за днем, год за годом, и будут множить до конца веков, ибо некоторые привычки не вытравить ничем.

Поезда — грузовые, пассажирские, пригородные — окружили перроны стальным лабиринтом, где могла притаиться любая тварь. К зданию вокзала вел мост, но прежде чем осмотреть терминал, Смирнов решил поискать следы снаружи.

— Кадавр — первая платформа. Банан — вторая. Краб — третья. Карина — давай наверх и прикрывай. Мы с Марком прочешем крайние пути.

— Стоит ли разделяться? — спросил врач, с тревогой поглядывая на давящих со всех сторон многотонных колоссов. Несмотря на чистое небо над головой, Фельде ощутил легкий озноб клаустрофобии, подпитанной ограниченным обзором.

— А почему нет? — Командир шевельнул прутик и пожал плечами. — Твари, если и были, то давно ушли, иначе мы бы их уже встретили. А крейдеры и прочий сброд «львам» не помеха. Погнали. Раньше начнем — раньше отсюда свалим.

Гусеницы товарняков стояли борт о борт, размежеванные не просторными перронами, а узкими бетонными плитами. Майор закинул за спину дробовик и по шаткой лесенке взобрался на цистерну с надписью «Огнеопасно». Топливо слили в первый же год, и громадный бак отдавал гулкой пустотой на каждом шагу, что ничуть не смущало Смирнова. Судя по расслабленной походке, в засевших на вокзале тварей он верил примерно так же, как и в падение метеорита на голову или в визит зеленых человечков. Возможно, потому и не заметил того, на что обратил внимание врач, напряженный до предела в окружении замерших, но все еще таящих угрозу гигантских стальных червей.

— Ну что, док? — Семен опустился на колено и протянул ладонь. — Не забыл, каково оно — в поле?

Марк ухмыльнулся и с ловкостью подростка вскарабкался на вагон, не издав ни единого звука на фоне грохочущего берцами спутника.

— Видел? — дрогнувшим голосом спросил Фельде.

— Видел что?

Хороший вопрос. Все произошло слишком быстро: то ли тень мелькнула вдали, то ли мохнатая спина шмыгнула под колеса. Нечто черное и большое даже по сравнению с псами — новыми хозяевами пригородов и окраин. Как бы в чертовом лабиринте гробниц из гнилого металла не завелся свой минотавр — под стать окружению.

— Не разобрал.

— Может, показалось?

Марк смерил напарника хмурым взглядом.

— Я похож на человека, которому могло показаться?

Лицо Смирнова разгладилось и одеревенело, намекая на быстрые, но тяжелые раздумья. Выждав пару секунд, боец кивнул, соглашаясь с упреком: сборщик, пусть и отошедший от дел, остается сборщиком, а этой братии чепуха не мерещится. Умение смотреть по сторонам и отделять важное от ерунды куда важнее выносливости или меткой стрельбы. Этот навык развивается задолго до первой ходки и проверяется всякий раз, когда несокрушимые стены убежища остаются за спиной. Те, кому кажется, в ремесле не задерживаются: или возвращаются на базу (чаще всего — по наводке соратников, которым слабые звенья не нужны), или гибнут из-за тварей и крейдеров.

Поэтому Смирнов не стал спорить и выпячивать командирское «я», а коснулся красной кнопки на рации и пробубнил:

— Карин, глянь на двенадцать часов.

Снайпер облокотилась на обшарпанные перила и прильнула к окуляру. На добрый километр в указанном направлении тянулись покосившиеся опоры линий электропередач, справа бело-красным маяком застыла заводская труба, а вдоль змеящихся по гравию рельсов вытянулись технические помещения и склады. Стоило девушке доложить, что ничего подозрительного нет, как со стороны терминала затарахтел пулемет, едва заглушая отборную ругань Банана.

— Какого хрена?! — рявкнул Смирнов, когда пальба стихла.

— Псина! — выкашлял динамик. — Выскочила прямо под ноги…

Фельде поднял руку, привлекая внимание Семена:

— Спроси, большая?

Майор нахмурился, явно устав от заскоков «прицепа», который, несмотря на все заслуги и опыт, доставлял больше мороки, чем пользы. Но слово Ректора — закон, и против него ничего не попишешь.

— Слушай, наш Айболит интересуется, велик ли блоховоз.

— Хм… — Толстяк цокнул. — Ну, примерно с волка. Щенок еще совсем. Хрен знает, на кой шатается тут в одну морду.

— В том-то и дело, что не в одну, — протянул Марк, с прищуром разглядывая вереницы составов. — Лучше отойти на вокзал.

— Мы еще не закончили, — буркнул боец.

— Да. И рискуем закончить, как тот сборщик. И все остальные до него. — Фельде нервным жестом водрузил на переносицу соскользнувшие очки. — Я не первый раз в городе и знаю, как ведут себя собаки. Я изучил их повадки от и до, и происходящее сейчас мало на них похоже. Лучше отступить.

— Отступай. — Ладонь в тактической перчатке указала на длинное белое здание с синими полосами, зеркальным фасадом и красными буквами «Белгород» на крыше. — Ты — не мой подчиненный, я — не твой командир. Поступай, как знаешь, а у нас приказ.

Семен так увлекся склокой, что не сразу услышал Кадавра, успевшего трижды повторить одну и ту же фразу:

— Стая на шесть часов. Около дюжины голов.

— Стая на полдень, — отозвалась Карина. — Вдвое больше.

Псы мчали без единого звука, как тени. Даже кошки удивились бы грации и тишине, с которой неслись в атаку существа, в чьей природе нет и намека на бесшумность. Ни рычания, ни воя, ни лая, коими собаки обычно встречали вторгшихся в их вотчину людей.

Стаи воевали меж собой за укромные логова и россыпи лакомых, приправленных заразой трупов, — грызлись с запредельной жестокостью и беспощадностью к врагам. Но Фельде хватило бы и одной руки, чтобы пересчитать все нападения на человека за минувшие два десятилетия. И во всех случаях причиной становились либо бешенство, либо человечья жадность, когда сборщик в погоне за ценным хабаром лез в убежище ощенившийся суки.

Но любая благодать рано или поздно заканчивается: сначала тела, а за ними — и негласное перемирие. Только слепой не заметил бы, что центр вычистили до последней капли крови, а Окраины вряд ли прокормят разросшийся в сытости приплод. И коль уж мертвых на всех не хватает, волей-неволей придется переключаться на живых, ведь и венец творенья забывает о всякой дипломатии, когда в брюхе пусто несколько дней подряд.

И когда голодное чудище несется к тебе с явным ожиданием скорого перекуса, тут уж самый стойкий и закаленный ощутит холодок в затылке и дрожь в коленях. Представьте существо величиной с теленка и с прытью гепарда, которому не мешают ни обожженная шкура, ни длинные космы свалявшейся шерсти, похожие на лоснящихся черных пиявок. Добавьте сюда морды с настолько тонкой облезлой кожей, что рядом с ними обтянутые резиной черепа выглядят естественнее, и два, а то и три ряда острых, как у щуки, клыков, вразнобой торчащих из сочащихся гноем пастей, способных согнуть арматуру в палец толщиной.

И этого хватит, чтобы человек с непривычки рухнул без чувств, но самое страшное в облике прямых потомков двортерьеров — огоньки в глубине глазниц: алые, желтые, почти белые, тлеющими углями светящиеся во мраке. Адские гончие по сравнению с этими красавцами — таксы, и одному богу ведомо, чем обернется столкновение с подобными созданиями, если те собьются в свору и заявят права на весь город.

С высоты защелкал карабин — девушка старалась прикрыть отступающих соратников. Но бить по несущимся во весь опор тварям — занятие бесполезное, ведь даже бронебойные патроны не всегда пробивают сросшиеся ребра и толстенные лбы, а в единственные уязвимые точки — глаза — на ходу не попадет и ворошиловский стрелок. Обычные же пули вязли в пропитанных гноем космах и распухших мышцах, а если и рвали плоть, все равно не доставали до внутренних органов.

Да, Банану удалось перебить самой ретивой псине лапы, но на это ушел весь рожок. Не сильно помогли и осколочные гранаты, брошенные Майором через левое плечо, будто волшебные гребни из старой сказки. Совместными усилиями отряд завалил бы трех, в лучшем случае — пятерых гадин и остался бы без боеприпасов против двух десятков порождений сатаны, соскучившихся по свежей крови и теплому мясу.

Когда разведчики в полном составе собрались на мосту, Семен велел бежать в терминал без оглядки и даже не думать сопротивляться. И пусть этот день войдет в историю как первый раз, когда непобедимые «львы» сверкали пятками, но лучше обтечь, собраться с духом и отомстить, чем сгинуть без малейшего шанса на победу.

Дверь в здание оказалась цела, но ненадолго. Троица псов на полной скорости врезалась в створки, разбив стекло и смяв уставшую сталь, как фольгу. К счастью, твари застряли, клацая пастями и обдирая шкуры, дав беглецам время добраться до узкой лесенки на крышу. Несмотря на суматоху и горячку погони, Фельде успел заметить бурые отпечатки на ручке и перилах, а значит, преследователи, сами того не подозревая, направили людей по верному пути.

— Вот суки! — крикнул Банан и врезал ботинком по парапету. — Загнали, как мышей! И что теперь, гранатометы рожать? Или танк у музейщиков слямзить?

— Не ори, — прохрипел Смирнов. — И так башка гудит от лая.

— Не двигайтесь! — Доктор вскинул ладонь и опустился на корточки, словно перед ним простиралось минное поле.

И хотя слой пыли на крыше справедливей было назвать ковром, а то и матрасом, мины бы в нем не уместились, а вот следы отпечатались, как на лунном грунте — полосатые отметины явно принадлежали пропавшему сборщику, а вот хозяина второй цепочки сразу определить не получилось.

— Ладно, хрен с ним, с танком. Огнемет сварганить вообще не проблема, — рассуждал пулеметчик, который и в спокойной обстановке болтал без умолку, а уж после пережитого и вовсе не затыкался. — Будем жечь гадов. Любая тварь огня боится, и этим хвосты подпалим.

— Угу. — Кадавр перегнулся через край и сплюнул. — Когда-нибудь пробовал поджечь мокрую шубу? Вот попробуй. И если одного кобеля отпугнешь своей горелкой, два других зайдут в спину и башку тебе откусят. Поодиночке эти сволочи не ходят, верно, док?

— Бывает, и ходят, — пробормотал Марк, потирая острый, с ямочкой, подбородок. — Но редко.

— Что это? — Семен присел рядом и уставился на глубокие следы. То ли у оставившего их была обувь без подошв, то ли босые ступни… размера эдак сорок седьмого, с отчетливыми вмятинами когтей.

— Без малейшего представления.

— Кстати, а почему следы такие… странные. Их разве не должно быть больше? Допустим, я представляю, как здоровенная псина вскарабкалась по приставной лестнице — как говоришь, в нашем мире всякое бывает. Но она что, на задних лапах потом шла?

Врач повернулся к соратнику, смерил его хмурым взглядом и побрел по протоптанной в пыли дорожке, приведшей к высокому вентиляционному коробу. За ним, привалившись спиной и уронив голову на грудь, сидел пропавший сборщик. Левая рука вцепилась в рацию, правая прижимала кишки к затянутому темной коркой животу.

— Твою мать… — шепнул Майор. — Кто ж его так?..

Фельде, по привычке взяв боевой нож двумя пальцами, разрезал обрывки одежды и обнажил рану — вернее, целых пять рваных ран, как если бы бедолагу полоснули когтистой лапой. Но в таком случае разрезы не шли бы параллельно друг другу на одинаковом расстоянии. Скорее всего, неизвестный вспарывал бедняге живот, пока тот не умер от болевого шока.

Продолжив осмотр, доктор заметил бинты на плече, а под ними — разодранную плоть. Картина потихоньку прояснялась: парня укусил пес, он спрятался на крыше, где наложил повязку, а после вызвал диспетчера. Кроме двери, перил и небольшого пятачка между ног трупа, крови нигде не было, значит, выпотрошили шуховца на этом самом месте. Псы не сумели добраться до цели, потому что еще ни одна тварь не научилась взбираться по перекладинам. И тогда явился некто и завершил начатое, но насыщаться парной человечиной не стал, а бросил ее, будто осознавая, что вскоре пропажу отыщут. Что же это? Предупреждение? Объявление войны? Случайность? Или?..

— Краб, свяжись с базой, — распорядился командир. — Пусть пришлют всех, кого смогут. Надо порешить выродков здесь и сейчас.

Марк вздрогнул, как от легкого удара током, и поднял голову:

— Приманка.

Бородач сдвинул брови, и даже очки не смогли скрыть выражение лица в духе: а не перегрелся ли ты часом на солнышке? Но из уважения к былым и нынешним заслугам собеседника выдавил из себя пару капель вежливости и уточнил:

— В смысле?

— Такое впечатление, что он хочет выманить из Технолога как можно больше народа. — Фельде встал и отряхнул ладони. — Если основные силы полягут, тварь получит и еду, и контроль над городом, ведь без нас ни музейщики, ни тем более крейдеры не продержатся и трех месяцев.

— Погоди. — Смирнов выплюнул изжеванный прутик и скрестил руки на груди. — Кто — он? О ком ты сейчас говоришь?

Марк пожал плечами.

— Тот, кто оставил вот эти следы. Тот, чьи когти острее кинжалов. Тот, кто способен подчинить прежде разобщенные стаи. Я не знаю, о каком существе идет речь, но мы столкнулись с угрозой, подобной которой еще не было. Двадцать лет зло зрело под боком и теперь застало нас врасплох.

Майор замолчал, стихли и другие «львы» в ожидании ответа на заявление, меньше всего подходящее уважаемому ученому.

— Извини, — наконец изрек разведчик, — но это херня какая-то.

Банан закивал, Карина поджала губы, Кадавр и Краб стояли, как истуканы, обдумывая услышанное и сопоставляя с известными фактами. И чем глубже вникали в суть выдвинутой гипотезы, тем четче осознавали ее право на жизнь, но вставать на сторону доктора не собирались — полномочия не те.

— Хочешь сказать, — продолжил Семен, — что на Окраинах завелся этакий собачий оборотень, который копит блохастые войска и устраивает нам ловушки? Да в это даже дети не поверят!

— Есть объяснение лучше? — спокойным тоном изрек врач.

— Да в жопу такие объяснения! Это все равно, что объяснять молнию Перуном! Я вызову бойцов и вырежу хвостатую нечисть до последней шавки. Потом поймаю парочку крейдеров, и они, как на духу, выложат: кто, когда и зачем порешил пацанов. А ходящего на задних лапах разумного кобеля оставь тем, кто угорает от жаб-гипнотизеров, стен-предсказательниц и прочего бреда. Серьезно, Марк. Ну, вообще ни в какие ворота!

— Твой скепсис обоснован. — Голос Фельде зазвенел булатной сталью. — Когда-то сомневались в необходимости вакцин. А еще раньше считали глупостью личную гигиену. Отрицать ненормальное — это нормально. Но я не позволю рисковать людьми, пока не выясню причину странного поведения собак.

Смирнов фыркнул.

— И что ты предлагаешь? Куковать на крыше, пока псины не уйдут? А вдруг позовут своего вожака — и что тогда?

Он произнес это, как шутку — с легкой беззлобной издевкой, но преданные соратники вопреки обычаю не поддержали командира смешками и ухмылками, а с тревогой поглядывали то на выпотрошенного сборщика, то на уходящие к люку следы.

— И тогда, — врач шагнул к здоровяку, не спуская глаз с блестящей глади очков, — будем молиться, чтобы стать последними, кому тварь выпустит кишки.

Псы стерегли добычу до позднего вечера, окружив терминал стайками по три — пять особей. Состав караула то и дело менялся: одни уходили — наверное, перекусить — другие приходили на их места. Пару раз к семейным дозорным наведывались суки с подросшими щенками, которые то гонялись за сверстниками, то донимали взрослых попытками поиграть.

Наблюдавший за распорядком осадного лагеря Фельде никак не мог избавиться от назойливой, гложущей душу, но глупейшей в своей основе мысли. А если это существо — назовем его Вожак, отринув чуждый уху и малопонятный термин «Альфа» — не забросило удочку в надежде выманить хоть кого-нибудь, а вывело из строя самую боеспособную единицу, тем самым ослабив рубежи шуховцев и открыв путь для новых, куда более кровавых нападений? Пока спецназ прохлаждается на крыше, блокпосты не получат оперативного подкрепления — придется либо посылать охранников, наловчившихся сражаться только против мишеней, либо перебрасывать людей с других опорных пунктов, тем самым пуще прежнего истончая оборону.

— Нет… — Марк выдохнул и покачал головой. — Вот это точно бред.

— Ты о чем? — спросил Майор, явно опасаясь, как бы товарищ не повторил судьбу Михаила.

Врач отвернулся от усеянной черными точками вокзальной площади и сел на парапет. Потер глаза, окинул уставшим взглядом бивак под темнеющим небом. Кадавр и Банан резались в карты — пулеметчик раз за разом проигрывал и матерился под тихие смешки медика. Краб развалился на жестяном коробе и бережно, как прелести любимой женщины, крутил тумблеры радиостанции. Карина отсоединила прицел и наблюдала за округой, отвлекшись на пару минут для перекуса.

Месяц назад можно было заниматься тем же самым без необходимости забираться на верхотуру. Причем в компании тех же собак, проявлявших к двуногим соседям не больше интереса, чем к столбам и гниющим остовам автомобилей.

— Да так, — отозвался Марк. — Размышляю.

Вечерний туман непроглядной волной обогнул дома, разлился по асфальту, облизнул пыльные борта троллейбусов и маршруток. Когда-то здесь бурлила жизнь, теперь это было кладбище поломанных игрушек сгинувшей цивилизации — одно из миллионов по всей планете.

Белую пелену прорезал вой — тот самый, не дающий спать по ночам. Но одно дело — слышать его в неприступной крепости, среди прочных стен и забитых до потолков арсеналов, и совсем другое — внимать гласу нового хозяина города, когда от клыков и когтей свирепой Своры убережет лишь воля ее Вожака. От псов не убежать, не скрыться, и уж тем более — не защититься оружием, столь жалким и беспомощным на фоне огнеглазой смерти. Но сегодня у чудовищ сложились иные планы, и звук, похожий на смесь человеческого рева и похоронной собачьей песни с металлическими нотками старой сирены, растворился в мареве. Мохнатые тени вдали закружили у ног существа, один лишь силуэт которого пробуждал стойкое желание забиться в тесную нору, сжаться в комок и убежать себя, что это просто видение, морок, игра света и воображения. Вот только убедить не получится. Ни у кого.

— Теперь видел? — пробормотал доктор, не слыша себя.

— Видел, — ответил Семен, и собеседник впервые уловил в голосе матерого вояки неприкрытый ужас.

Твари ушли, но никто из разведчиков не предложил оставить надежное, но порядком утомившее убежище и спуститься на улицы — туда, где за каждым кустом, углом, кузовом могло таиться зло, по сравнению с которым любое известное чудовище показалось бы унылой рутиной. Да и не очень-то хотелось возвращаться по темноте, привлекая налобными фонарями и людей, и нечисть. Заночевать можно и на крыше — и не в таких условиях приходилось дожидаться утра частым гостям мертвого города. Но тут Краб вытащил из рации штекер наушников и добавил громкости.

— Всем, всем, всем! — прорвался сквозь треск очередей перепуганный возглас. — Это третий пост. На нас напали. Повторяю… — Речь утонула в хлопке гранаты. — На трешку напали! Помогите!

Упомянутое укрепление было своеобразной линией Мажино белгородского разлива, стерегущей подступы к Технологу со стороны злейшего врага — крейдеров. Бандиты всего раз покусились на окруженный перевернутыми машинами и бетонными обломками пятачок у моста, но положили столько своих, что бурые пятна на асфальте и стойкий запах соли до сих пор не стерли ни дождь, ни ветер. А если учесть, что логово упырей от обители шуховцев отделяет четыре километра, потеря ближайшего пути на богатые хабаром южные окраины пошатнула и без того плачевное состояние пацанчиков с Завода. Неужели отчаяние и безнадега толкнули их на новый, заведомо обреченный на провал штурм?

Но не надо было напрягать уши, чтобы вычленить из пальбы и воплей звуки, которые никак не могли издавать крейдеры. Звуки, хорошо знакомые чудом выскочившим из клацнувшей пасти разведчикам.

* * *

Это место и по сей день не утратило малость жутковатой, но в то же время притягательной красоты. По обе стороны от серой ленты моста обильно разлился Донец в камышовой оторочке, и у берегов, словно животные на водопое, сгрудились пологие холмики в россыпях разноцветных домишек: синих, красных, бежевых, стоящих то порознь, то забор к забору, то подпирая друг друга косыми стенами.

Любоваться ими с переправы было сплошное удовольствие, но сама мысль о прогулке по живописным склонам вызывала легкую оторопь и дрожь — даже опытные сборщики предпочитали обходить те холмы дальними дорогами. И это раньше, а сейчас, когда псины белены объелись, туда не сунулась бы и вооруженная до зубов сотня. Но собаки собаками, а дежурство на самом важном блокпосту никто не отменял. И Макс Куликов, несмотря на волнение, не мог сдержать улыбку, шагая с отрядом сменщиков к неказистой крепостице.

Пять лет муштры и напряженной учебы, экзамены и нормативы на «отлично» — ради заветной нашивки с желтым львом с факелом в лапе. А вместе с ней — и назначение на важнейший рубеж. И пусть соратники поглядывали с недоверием, в шутку величали салабоном и сыном полка, никто не смог бы отобрать у парня гордость за успех, заслуженный каждодневной борьбой не столько с сокурсниками, сколько с самим собой.

Издали пост напоминал сваленные кругом остовы машин, щели меж которыми законопатили всем, что под руку подвернулось — кусками бетонных ограждений, мешками с песком, покрышками. Возводили в спешке, под плотным перекрестным огнем, сразу после того, как ценой многих жизней выбили противника с моста.

В ход шло все — от павильончика автобусной остановки до сидений из тех же автобусов. Впоследствии пост как следует укрепили изнутри, но сходства с горой ржавого хлама он так и не утратил. Потом его хотели облагородить, но дозорные уперлись рогом — мол, служит исправно, и трогать не надо. Но была еще одна причина, далекая от прагматичных соображений. Как-то раз мимо проходил седой странник — то ли из музейщиков, то ли одиночка — и сказал, что окропившая стены кровь защитников скрепила их прочнее любого цемента, и покуда они стоят недвижимы, ни один враг пост не одолеет. Для выжившей братии подобные речи — не пустой звук, вот и пошло с тех пор такое поверье.

Бойцы колонной по два покидали крепость: улыбались, травили байки, подшучивали над свежим караулом. Службу на Костюкова нельзя было назвать сложной и опасной, старожилам тут — что курорт, но ощущение нависшей угрозы не покидало ни днем, ни ночью. Да, крейдеры не рыпались со времен последнего поражения, но если уж полезут снова, мелкой стычкой дело не кончится. И вроде сидишь себе и в ус не дуешь, смолишь самосад, бренчишь на гитаре и пайки трескаешь, знай только по сторонам посматривай. Но в то же время, сидишь ты на пороховой бочке: вчера не рванула, сегодня пронесло, а завтра так бабахнет, что ошметки всем миром не сыщут.

И это накладывало свой отпечаток на всех, кто задерживался среди ржавых баррикад хотя бы на час, а смешками и прибаутками выражалось то самое облегчение, с каким игрок в русскую рулетку слышит заветный щелчок.

— Эй, братва! — окрикнул замыкающий, пышноусый и розовощекий детина, при взгляде на которого в памяти всплывали слова из песни: «Казак лихой, орел степной». — Кто-нибудь умеет? — Он развернулся и, пятясь, снял с плеча чехол. — На базе подруге скучно, отовсюду шикают, играть, петь не велят, тишину блюсти требуют. Зато на воле красавицу не наслушаешься, но в кривые да грубые лапищи не доверю, пусть лучше в углу молча стоит. Лучше сразу признавайтесь, кто на что горазд.

— Радисту отдай. — Командир взвода, седовласый крепкий мужчина, похлопал Макса по спине. — Талантище!

И это была не очередная издевка, парень в самом деле освоил инструмент в свободное от занятий время, но не от безделья, а ради руки и сердца ясноокого ангела со второго этажа. Но ни мелодичные переборы, ни вдохновенные серенады не растопили льда, и ангел упорхнул к помощнику снабженца. Тот играть ни на чем не умел, был старше на двенадцать лет, зато жил с достатком и перспективой, чем рядовой охранник козырнуть не мог при всем старании. Любовь ушла, но навыки остались — уж они-то в отличие от юных чувств не исчезают утречком в четверг… впрочем, как и не появляются в среду вечером.

— На. — Усач под недовольное бурчание начальства подбежал и протянул ношу — двумя руками, на ладонях, как долгожданного первенца. — Вернешь в целости, не то уши оторву. Усек?

— Так точно, — произнес Макс, понимая по взгляду и голосу, что угроза более чем реальна.

— Удачной вахты, братва! — Музыкант махнул сменщикам и зашагал вслед за бредущими по пригорку сослуживцами.

Убранство форта нельзя было назвать спартанским, но излишеств никто не позволял. Вдоль стены примостился длинный брезентовый шатер, формой напоминающий рукав, в центре — под навесом из кафешного зонтика — радиостанция, слева от входа — буржуйка с чугунной конфоркой и стол с расколотым вдоль бревном вместо лавки. Напротив — столитровый бак с водой, в который каждую смену бросали три щедрые жмени обеззараживающих таблеток, под ним — поленница и плаха с воткнутым колуном.

Годы назад к лагерю подвели ток, пустив по земле кабель в защитной оплетке. И если фонари на стенах включали каждую ночь, то небольшой, но мощный прожектор на подвижном лафете использовали в крайних случаях, когда враг, будь то крейдер или тварь, сновал в округе. В последний раз всевидящее око, как назвал прожектор один ценитель древних книжек, включали пару лет назад, да и то потому, что в камышах шуршала раненая лисица. Кто-то скажет — ложная тревога. Дозорные покачают головами и ответят несмышленышу: на трешке ложных тревог не бывает.

Несмотря на относительное спокойствие, бойцы и не думали расслабляться — каждый из дюжины нашел себе занятие без приказов и понуканий. Троица снайперов следила за сереющим вдали торговым центром и заправкой, кухонный наряд растопил печурку и поставил на огонь начищенный и смазанный маслом казан, Макс для проформы проверял и без него настроенную станцию, остальные раскладывали спальники и обустраивали быт на свой лад.

Хоть работа и рутинная, а день пролетел, словно шуховцы пришли не ранним утром, а прямо под вечер. Расплавленное золото залило Донец, река ответила зябким ветром, насытившим воздух особым запахом, какой бывает на закате среди дикой природы.

— Слыхали, Миха застрелился? — под треск костра и сытое бульканье каши спросил парнишка чуть старше Макса. — И всю семью перед этим завалил.

— Да уж понятно, что не после, — хмыкнули в ответ.

— Нашли, о чем болтать, — проворчал командир.

Он стоял на ящиках от патронов с биноклем в руках — и оттого напоминал капитана на мостике. Орлиный профиль и седые виски лишь подчеркивали сходство, жаль, вместо фуражки на макушке красовалась свернутая в блин вязаная шапка.

— Давно пора в Технаре сухой закон ввести, — отозвался грузный амбал, усевшись на плаху в позе бывалого зэка. — А то нажираются до «белки», а потом черт-те что мерещится.

— Ага, — хмыкнул молодой. — И воют по ночам тоже белки.

— Воют — псы. — Командир мог бы закончить разговор и велеть эту тему впредь не поднимать, но тогда слухи и кривотолки размножились бы, как жабы по весне. А брожение в умах приводит к раздраю в дисциплине, чего при нынешних обстоятельствах допускать ни в коем случае нельзя было, особенно на третьем — самом дальнем — посту. Уж лучше доводами и авторитетом на корню задушить все сплетни, чем ждать появления в своих рядах нового Михи. — А у парня просто чердак протек. Не у всех хватает духа день за днем гулять по городу. Одни гибнут, другие бросают это дело, ну, а третьи…

Договорить не успел — погасли лампы, причем все разом, и на крепость нахлынула тьма, отгоняемая лишь тусклым светом из брюха буржуйки.

— Вот те на. Макс, свяжись с базой. Не сломалось ли у них чего?

Диспетчер ответила, что у них все в порядке, значит, оставался единственный вариант — кабель. Хоть он и в броне, но в окрестностях порой такое шастает — разорвет и не заметит.

— Захар, Даня — пройдитесь по шнуру. Остальные — по местам! Луна нынче яркая, обойдемся и без ламп.

Ржавая рухлядь ощетинилась автоматами и дробовиками, но, как бойцы ни вглядывались в сумрак, как ни вслушивались в хрустящий осокой ветер, так и не заметили ничего, кроме удаляющихся соратников. Заброшенные магазины впереди казались зыбкими миражами в холодном свете, а луга и посадки слились в темную волну, надвинувшуюся с флангов и замершую в ожидании атаки.

— Пост, это Захар, — прошипел динамик. — Глянули под мостом — шнур цел. Двигаем дальше.

— Вас понял, — ответил радист, тщась скрыть дрожь в голосе.

Передатчик будто превратился в дверь, прямой проход к тем, с кем связывал бесплотный эфир. Разыгравшееся воображение рисовало во всей красе, как напарники бредут в темноте, вдали от надежного укрытия и вооруженных товарищей. Он слышал скрежет под подошвами, бряцанье снаряги и хриплое дыхание, и каждый звук бил по сердцу разрядами тока, а от напряжения пересохло во рту. Макс потерял чувство времени и расстояния и, словно по волшебству, переместился за спины дозорных, превратившись в невидимого наблюдателя, всецело разделяющего пронизывающее дозорных волнение.

— Ребят, вы как? — Макс не выдержал и первым нарушил тишину.

— Как в шахте, — буркнул Захар. — Не грузи, пацан. Пока все ровно, а станет криво — сами скажем.

Пару минут спустя рация выплюнула простое, но очень емкое:

— Черт!

— Что там?

— Старшего кликни.

Командир тут же поднес к губам коробочку микрофона на скрученном проводе:

— Слушаю.

— Шнур перебили, — вздохнул боец. — Гребаные крейдеры.

— Поясни. — Седовласый «капитан» нахмурился.

— Разрыв примерно в ста метрах от моста. Кольчуга, начинка — все в труху, будто топором кромсали.

— Обожди. Свет погас полчаса назад. Если бы бандиты рубили кабель, мы бы услышали.

— Ну, не знаю, — бросил Захар. — Как вижу — так и говорю.

— Эй, — в разговор вклинился встревоженный голос напарника. — Глянь, светится…

— Что у вас там светится? — разъярился начальник. — А ну, бегом назад!

— И правда… светится. — Дозорный, казалось, не услышал приказа. — Красным.

— И приближается…

Крик утонул в стрекоте очередей. Секунды спустя пальба стихла, но сквозь помехи отчетливо слышались щелчки спусковых крючков.

— Куда оно делось?!

— Попали, нет?

— Захар! Даня! — рявкнул командир. — Отвечайте!

— Может, помочь? — предложил один из снайперов.

— Пост не оставлять! Малой, свяжись с базой, пусть…

— Сука! — Отчаянный рев сменился мокрым хрустом, на миг наступила тишина, а затем раздался такой вой, что закаленные дозорные отшатнулись от рации, как пауки от спички. Бедолага орал так, словно его жрали живьем. Напарник дал очередь, но пальба почти сразу сменилась чавкающим звуком, за ним последовал еще один, и все стихло. Но рации продолжали работать, и миг спустя Макс услышал то, от чего вопреки воле навернулись слезы, а волосы встали дыбом.

Больше всего это напоминало астматические хрипы в железный раструб с примесью едва различимого бульканья слюнявой пасти. Время от времени дыхание срывалось то на свист, то на цоканье, перемежаясь пробирающими до мурашек натужными предсмертными вдохами и тихим скрипом сушины на ветру.

Никто толком не понял, как долго длился этот потусторонний (в обоих смыслах) звук, пока рации, судя по оглушительному хрусту, не раздавили. А вот чем — пальцами, пяткой или зубами — большой вопрос, но каким бы ни был ответ, ничего хорошего бойцам он не сулил.

— Малой! Малой!! — Из оцепенения радиста вывела увесистая командирская оплеуха. — Бей тревогу, живо!

Стены задрожали, зазвенели от рокота и залпов девяти стволов. Огненные вспышки озарили бурлящее смолянистое море, хлынувшее на укрепление со всех сторон. И защитники, в схожей ситуации легко связавшие бы людей боем, не сумели оказать достойного сопротивления молниеносному натиску. Ведь стрелять по бешеному хороводу псов — все равно, что тушить пожар из водяных пистолетиков.

Огромные желтоглазые чудища без труда перепрыгивали баррикады, неудержимым напором опрокидывая остовы машин, снося мешки, бетон, и разбрасывая шины. С высоты пост напоминал песочный куличик, в середину которого под мощным напором била черная струя. За считаные минуты укрепление превратилось в груды хлама, украшенные растерзанными телами. Макс, забившись под перевернутый павильончик, с ужасом наблюдал, как к трясущимся берцам подбирается темное пятно, пахнущее солью и железом.

Хвостатые твари не стали пожирать мертвечину, покрутились немного среди устроенной разрухи и без единого рыка растворились в ночи, точно привидения. Но парень и не думал покидать убежище, вытаращенными глазами следя за блеском подступающих струек. В сдавленной ладонями голове воцарился ледяной мрак, не оставив места ни мыслям, ни чувствам, ни даже остаткам всепоглощающего страха, миг назад рвавшего душу, что те собаки. Тонкая пуповина, связывавшая разум с реальностью, оборвалась, но взбудораженное адреналином сознание не погасло, не провалилось в слепящую пустоту, превратив радиста в живую куклу, слепленный из плоти и костей манекен, безучастный к творящемуся вокруг аду.

И когда оцепенение начало потихоньку отпускать, совсем рядом раздались тихие хлюпающие шаги, а вместе с ними — и то инфернальное дыхание, принадлежащее существу, чуждому самой природе.

Шаги стихли у края навеса, по ушам резанул скрежет, как будто по металлу чиркнули острием ножа. Макс дернулся и стиснул губы, не понимая, что ночной гость уже выследил его по запаху, но не нападал, наслаждаясь щекочущим ароматом концентрированного ужаса.

Парень зашептал про себя «Отче наш», но сбился на третьей строке. Каша в голове мешала сосредоточиться, поэтому на смену молитве пришла мольба, но и связать несколько слов в осмысленные предложения оказалось непосильной задачей. Покачиваясь из стороны в сторону, Макс раз за разом повторял то, на что хватило скованного страхом рассудка: «Господи, пожалуйста. Пусть оно уйдет. Господи, пожалуйста. Пусть оно уйдет…»

Павильон с лязгом и скрежетом завалился набок, когтистая лапа змеей вынырнула из темноты и вцепилась в плечо. Алый свет из глубоких глазниц смахивал мрак с обтянутого серой кожей волчьего черепа и пасти, усеянной похожими на ржавые иглы клыками в палец толщиной. Миг спустя они вонзились в изгиб между шеей и плечом, и ночную тишину прорезал тонкий мальчишеский крик.

* * *

— Твою-то мать… — Смирнов сплюнул, глядя на кровавую разруху перед собой.

Первыми на помощь подоспели охранники Технолога и отдыхавшие на базе сборщики, но все, что им оставалось — убрать трупы. Хмурые люди молча бродили в свете переносных ламп, ища и складывая ошметки на брезентовые носилки.

— Если бы мы не сидели на крыше…

— То лежали бы вон там. — Фельде указал на горку «пазлов» и склонился над единственным уцелевшим телом, как вдруг «мертвец» вытаращил глаза и вцепился в протянутую руку.

— Он укусил меня! — прохрипел радист, роняя слюну с розовыми прожилками. — Укусил!

— Тише, тише… — Доктор взял страдальца за плечи и уложил на асфальт. — Все кончилось, успокойся.

Боец повертел головой, переводя взгляд с Майора на Марка, а затем разрыдался — совсем как ребенок.

— Укусил…

— Ну, все, все. — Врач достал из аптечки шприц и сбил носик ампулы. — Сейчас сделаю укол, и все пройдет.

После инъекции Макс пьяно зашатался и обмяк, позволив Фельде наконец заняться раной.

— Жесть… — процедил Банан. — Вся шея — в лохмотья.

— Не слепые, — буркнула Карина. — Лишь бы нагнетать.

— Все, здесь закончил. — Доктор выпрямился и вытер ладони об остатки бинтов. — Надо отнести его в лазарет, и чем быстрее, тем лучше.

Несмотря на глубокие отметины и потерю крови, жизнь пострадавшего была вне опасности. Но зубы падальщиков — бездонные кладези всевозможной заразы, и пока медсестры хлопотали над плечом, Марк растер капельку крови меж стеклышек и прильнул к окуляру микроскопа.

Среди бляшек окисленного железа плавали неизвестные тельца, похожие формой на эритроциты, но более бледные. Лейкоциты без промедления нападали на непрошенных гостей, но те в мгновение ока сжирали их и делились столько раз, сколько поглотили клеток.

За считаные секунды вещество превратило в себе подобное половину препарата, после чего «нелегальные» копии кровяных телец напали на оригиналы, но не схарчили, как прежде, а вызвали молниеносную некротическую реакцию. Создалось впечатление, будто на первых этапах все шло по плану, но затем программа клеточной реконструкции дала сбой и уничтожила весь образец, включая уже измененную часть.

— Не понимаю. — Марк откинулся на спинку стула, снял запотевшие очки и сжал переносицу.

В этот момент тихонько попискивавший кардиограф выдал такой пик, что обступившие радиста девушки вздрогнули, как от выстрела. Макс дернулся и распахнул налитые кровью глаза, свежие повязки пошли темными пятнами. Фельде бросился к пациенту и навалился всем весом, стараясь прижать к койке, пока помощницы готовили успокоительное. Но вены надулись так, что острие и молотком не вколотишь — как медсестры ни старались, иглы гнулись одна за другой, пока черная, как нефть, жижа расползалась по сеткам сосудов.

Бедолага трясся всем телом и ревел не то от непереносимой боли, не то от звериной злобы, по бледному и очень горячему лицу ручьями струился пот, на дрожащих губах взбилась пена.

— Ну же! — рявкнул врач, едва сдерживая парня.

— Не получается! — пискнули в ответ.

— Коли хоть куда-нибудь!

— Никуда не получается! У него кожа тверже дерева!

Стены дрогнули от дикого рыка. Марк получил открытой ладонью в грудь и врезался затылком в соседнюю койку. Это его и спасло — безумец принял неподвижное тело за труп, а вот ангелов в белых халатах ждала иная участь. Удар — без замаха, полулежа — раскроил белокурой красавице череп. Если бы Фельде, теряя сознание, не видел это зверство своими глазами, то никогда бы не поверил, что такой след оставил кулак, а не кувалда.

Темноволосая невысокая пышка замешкалась, глядя на рухнувшую к ногам подругу, и нерасторопность стоила ей призрачного, эфемерного, но все же шанса спастись. Макс — или же нечто, вселившееся в опустевшую оболочку — свалил бедолагу таранным толчком плеча и, сиганув на половину высоты своего немалого роста, приземлился пятками на лицо.

От последовавшего звука свело зубы даже у опытного врача, что уж говорить о девчонке, закончившей учебу в прошлом году. Она бросилась к двери и почти успела схватиться за ручку, но тварь догнала беглянку одним прыжком и свернула шею, да с такой яростью, что орангутанг из рассказа По выглядел бы хилым младенцем по сравнению с брызжущим слюной чудовищем.

Хлопнула дверь, из коридора донеслись крики, топот и пальба. Тот, кого некогда звали Максом, успел прикончить двух гражданских и охранника, прежде чем превратился в решето. День спустя Фельде лично вытащил из трупа сорок восемь пуль, но по заверениям стрелявших, и после двух десятков попаданий в упор нечисть дергалась, клацала зубами и пыталась схватить пробегающих мимо людей.

* * *

В медблок заглянул Банан — как обычно, без стука. Марк в некогда белом фартуке и маске склонился над вогнутым хромированным столом со скальпелем в неизменных двух пальцах. Скамья подле него напоминала шведский стол людоеда, где на поддонах лежали вынутые органы — все, кроме кишечника.

— Уф… — Пулеметчик поморщился — запашок в помещении стоял еще тот. — Вас Ярошенко вызывает.

— Я занят.

— Он в курсе. Но все равно велел привести.

— Если дело в недавних нападениях, то больше мне добавить нечего.

— Речь не о том. Вернее, не совсем о том. — Крепыш почесал нос. — Ректор в бешенстве, хочет послать все силы на собачью охоту, да еще и музейщиков подрядить.

— В бешенстве? — Фельде хмыкнул. — Не говори мне о бешенстве. Погоди… — Нож звякнул о край стола. — Собачью охоту?

— Ну да. Рейд по Окраинам. Чтобы раз и навсегда избавиться… вы куда?

После всех случившихся зверств вид залитого кровью доктора произвел на деканат неизгладимое впечатление. Единственная вежливая просьба — и советники в полном составе покинули кабинет, чем пуще прежнего разозлили начальника.

— Что это еще за выходки? — проскрипел старик, хлопнув по пухлой папке с отчетами, среди которых лежал и принадлежавший Марку.

— Выходки? — Врач лишь сейчас вспомнил о маске и трясущейся от усталости рукой сорвал ее с лица. — Ты отправляешь парней на убой, а у меня, значит, выходки?

— Во-первых, не надо мне тыкать, даже с глазу на глаз! Во-вторых, если не уничтожить псов сейчас, уже завтра они нам житья не дадут! Да что там завтра, и сегодня черт-те что творится, все наперекосяк идет! Я десятилетие отлаживал эту систему, а она рухнула едва ли не за неделю!

— Ты… вы не решите проблему таким способом. Вспомните третий пост.

Ярошенко пожал плечами.

— Там было мало людей. Вместе с музейщиками мы от этих кабысдохов и клочка шерсти не оставим. Пулеметы, огнеметы, бронемашины… думаете, не сдюжим? Не сгущайте краски. Это обычные твари, просто их развелась целая орда. Давно пора показать, кто в городе хозяин, а то пустили все на самотек.

— Нет. — Марк опустился на стул и качнул головой. — Против нас — не обычные твари.

— О боже! — Ректор вскинул ладони. — Не начинай, умоляю! Я устал от сказок про злого волка!

— Сказки? Смирнов, по-вашему, тоже сказочник?

— Он сказал, что ничего не видел.

— Да как… — Фельде сцепил пальцы в замок и откинулся на спинку, не в силах подобрать приличных слов.

— Вот так. Туман, поздний вечер, стресс. Вот и померещилось.

— Сергей, одумайтесь. Вы посылаете людей на верную смерть.

Собеседник подался вперед и сощурился.

— А я думаю, суть в ином. И коль уж мы остались наедине, скажу, как есть — не пытайся вставлять мне палки в колеса. Вижу, прицелился на мое кресло, но ты его не получишь — ни подвигами, ни пакостями. Поэтому занимайся своими делами и не лезь в чужие. Договорились?

Марк молчал добрую минуту, не сводя глаз со старика и всем своим видом выражая сомнение в его адекватности и умственных способностях.

— Серьезно? Ты делаешь все это из-за страха потерять власть?

— Не ты, а…

— Закрой рот, — произнес врач таким тоном, что полная возмущения тирада застряла у Ректора в глотке. — Раз уж тебя не переубедить, попрошу лишь об одном — оставь «львов» на базе. В ином случае мне с тобой не по пути. Трясешься за кресло? Трясись, сколько влезет, а меня давно приглашали в «Диораму».

— Остынь. — Ярошенко сменил гнев на привычную ворчливость перед угрозой потерять лучшего медика в городе. Когда разменял восьмой десяток, разбрасываться такими кадрами — себе дороже. — Ну, как еще избавиться от гадин? В край же обнаглели, скоро под окнами начнут сборщиков жрать!

— Как? — на стол опустился шприц с прозрачной жидкостью. — Вот так.

— И что это? — Старик поправил очки и с любопытством навис над неизвестным веществом. — Яд? Решил отравить хвостатых?

— Это сыворотка, синтезированная из крови радиста. По моим подсчетам, с определенной вероятностью она сможет наделить носителя собачьей силой и чутьем. С таким препаратом человек станет равен зверю, и уж тогда чудищам придет конец.

Настал черед Ректора долго и напряженно молчать. Он вскинул брови и уставился на доктора, будто ожидая, что тот улыбнется и скажет — мол, неудачная шутка. Но Марк и не думал веселиться, глядя на старика, как Клинт Иствуд на дуэли.

— Знаешь, — начальник кашлянул в кулак, нарушив затянувшуюся и грозившую стать совсем уж неловкой паузу, — я всегда считал тебя первоклассным специалистом с пытливым умом и трезвым рассудком. Однако это… — разбитый артритом палец щелкнул по шприцу, — за гранью здравого смысла. Просто… нет слов.

— Сергей, послушай…

— Нет, — сказал тот тоном человека, которому друг детства сунул нож промеж лопаток. — Не хочу. Забери это позорище и скройся с глаз долой, а я сделаю вид, что ничего не видел и не слышал.

— Но…

— Уйди. — Ректор достал из кармана блистер валидола и сунул похожий на икринку шарик под язык. — Все с катушек съехали. Не община, а бедлам. Кому сказать — не поверят! И ради чего я столько лет отдал?

Фельде попытался еще раз все обосновать с научной точки зрения, но старик не издал ни звука, подперев кулаком дрожащий подбородок и отрешенно уставившись в окно.

* * *

Три дня спустя в дверь медблока постучали.

— Войдите, — произнес Марк, не отходя от крутящихся в центрифуге пробирок. — Что беспокоит?

Перед ним стоял Ярошенко, сам на себя не похожий. Прежде идеально сидящий, костюм был измят, взгляд — потухший, изо рта — слабый, но совершенно не свойственный чванливому педанту запах крепкого алкоголя.

Гость в бессилии опустился на кушетку, снял очки и уронил лицо в ладони. Просидев так с минуту, собрался с духом, поднял слезящиеся глаза и прошептал:

— Все погибли. Все, до единого. Сто десять увешанных стволами парней разорваны в клочья. Целая армия полегла за одну стычку, а с той стороны — десяток трупов. Десяток… Как, Марк? Как такое возможно? Неужели я и впрямь ослеп от страха ошибиться?

— Акела промахнулся, — без издевки ответил врач, — потому что боялся промахнуться. Я — не боюсь. Второй, более стабильный состав готов к испытаниям. Нужны только ресурсы и твое одобрение.

— Делай, что хочешь. — Ответ прозвучал последним словом приговоренного. — Но избавь нас от этой напасти.