Верхом на посохе

Сергей Черепанов

Истинный путешественник – это человек. который не только посещает разные экзотические страны, но и собирает о них неповторимые впечатления. Таков и автор этой книги: собрав ярчайшие впечатления, он щедро и достоверно делится ими с читателем. И если пока нет времени, сил или средств повторить его маршруты – не беда: сядьте поудобнее, возьмите «Верхом на посохе» – и посмотрите на весь мир, не отрываясь от кресла.

Дом, который Сэм

Виза

Обдумывая предстоящее собеседование в американском посольстве (а вопрос был серьезный, в получении визы отказывали часто), мы с женой решили: отвечать по возможности честно, правдиво. В очереди на собеседование я слышал, что хуже всего, если попадешь к этой толстой идиотке в роговых очках. На вопрос: «Чем вы докажете, что не откажетесь возвращаться на вашу родину?» — приемлемых ответов, как выяснилось, не было. Она считала, что всякий нормальный визитер, посетив американский рай, должен всеми силами, любыми изощренными способами пополнить ряды незаконной эмиграции.

На все попытки аргументировать: оставленными дома детьми и родителями, собственным бизнесом, незнанием языка, да чем угодно — эта патриотка будто бы делала пометку — «не вполне искренне», — что означало безусловный отказ.

Понятно, я попал к ней. И отвечал так: «Я люблю Киев, мою родину. Поэтому в США уезжать не намерен».

Она поглядела на меня внимательно и не поверила.

Так бы, униженный и обозленный, я и отличал бы стопроцентных американцев, как толстых очкастых идиоток, если бы не Линда, «принимающая сторона».

Она послала в посольство телеграмму следующего содержания:

Всем, кому следует

Я была гостьей этой семьи в 1993-м и 1995-м. Разумеется, я должна проявить ответное гостеприимство.

Д-р Линда Рокк

Как все-таки мы отличаемся! Если бы я обращался в посольство, мое письмо-ходатайство было бы пространным, просительным, напирающим на значительные заслуги д-ра Рокк как педагога и спонсора, оказавшей неоценимую помощь в организации культурного обмена, что способствует укреплению дружбы и сотрудничества между нашими странами и пр. и пр. То есть я бы сделал акцент на ее достоинствах и высоких моральных качествах. И совершенно не был бы уверен в результате.

Линда написала о долгах, которые следует возвращать. И в ее искренности никто не усомнился.

Нас впустили.

Так начиналась наша первая поездка в США в 1997-м. А в октябре 2011-го состоялась вторая. И, надеюсь, не последняя. Теперь у нас мультивиза на пять лет. И мы уже не те, испуганные неофиты, а повидавшие и мир, и жизнь.

Многое изменилось. Украина уже не так любопытна американцам, о Чернобыле не помнят. И Штаты не столь притягательны, есть и Германия, и Норвегия.

Оценки сдержаннее, эмоции не зашкаливают.

Вот и хорошо. Можно браться за перо.

Линда

Каждый раз Линда приезжала к нам с целым чемоданом подарков. Но вручала не все и сразу в первый же день, а порциями, находя повод, и мы уже ждали вечера, ждали, как дети, когда, прервав чаепитие, она вдруг, улыбнувшись, будто вспомнив о чем-то далеком: «Я имею кое-что для тебя!» — доставала из-под стола нечто, упакованное в новогоднюю бумагу и перевязанное ленточкой.

Следует заметить, что все подарки были подобраны с учетом интересов и желаний каждого члена семьи. Но как она догадалась, как узнала — до сих пор непонятно. Мне, например, досталась чашка с портретом Ван Гога, моим любимым, из музея «Метрополитен», подарочное мини-издание анекдотов Марка Твена с печатью его дома-музея, изысканный альбом фотографий — пейзажей на стихи Роберта Фроста (угадайте, из какого музея?); моей супруге — целая коллекция: платок, серьги, брошь, магнит на холодильник из музея «Изящных искусств». И дети, и старики, и даже собака были счастливы.

Видно было, что и она сама замирала, когда нетерпеливые ручки разворачивали-разрывали бумагу, находя там коробочку, и — Вау! Боже, какая прелесть! — в немом восхищении вынимали и показывали всем.

И все же самое-самое она приберегала к концу поездки. Я был в восторге от книги стихов Евг. Евтушенко, подписанной автором мне — именно мне на вечере в Бостоне. А как она угодила отцу, вручив ему, майору в отставке, альбом о холодной войне СССР и США, выпущенный для участников саммита на высшем уровне.

Такое не стыдно было предъявить любой компании, поскольку и содержание, и происхождение, а значит, и цены подарков — в музеях они, как известно, недешевые — говорили сами за себя. А кроме того, чувствовалась, что и ей они интересны, в том числе и как повод поговорить о живописи и поэзии, «оранжевой революции» и Горбачеве.

Первый же ее визит показал, что мы знакомы давно. Память о войнах, больших и малых, о дружбе и вражде, непоказное сочувствие чернобыльской беде, внимание к старикам, детям, птицам и деревьям — все было близко. С Линдой мы подружились. И не только мы.

Благодаря доктору Рокк, педагогу и финансовому сьюпервайзеру (что-то вроде зам. начальника районо), детский театр, играющий на двух языках — украинском и английском, побывал с гастролями в США, причем наиболее одаренные смогли затем поучиться в американских школах, а трое из них — поступили в университеты, стали стипендиатами и после окончания получили приглашение в солидные фирмы.

Оптимизм, ясное мышление, практичность, твердость в принятии решений, умение слушать, патриотизм, любовь к литературе и истории, прекрасное владение автомобилем и фотоаппаратом, тяга к путешествиям и неутраченное любопытство…

Элегантная и уверенная в себе, она давно разошлась с мужем-пастором, сама воспитала троих детей и дала им превосходное образование; теперь у нее девятеро внуков, а также сестры, братья, кузины и их большие семьи по всей стране и друзья по всему миру.

Она боролась против войны во Вьетнаме, аплодировала Мартину Лютеру Кингу, примером служения родине считает Рузвельта и братьев Кеннеди, не уважает Бушей, поднимает американский флаг, когда приезжает на дачу, и клянет олигархов — врагов Обамы.

Проживает в Честере, под Нью-Йорком и в Новой Англии, штат Массачусетс, на Кэйп-Коде.

Короче говоря, стопроцентная американка. И главная достопримечательность США.

Дом

— У нас две проблемы, — Линда улыбнулась, — дураки и дороги.

И я не понял, шутит она или просто демонстрирует свою эрудицию, но если с дураками, особенно в правительстве, можно было согласиться, то дороги? Гладкие, прекрасно организованные, проложенные к каждому дому.

Как выяснилось, речь шла об американской мечте — собственном доме. И о пути к нему, о дорогах, которые мы выбираем.

«Одноэтажную Америку» я прочел еще в школе и, без особых проблем проживая в хрущевке, дивился, как можно свести жизнь — единственную и неповторимую — к покупке недвижимости. Разве так уж важно — где жить? А палатка в походе? А вагончик в стройотряде? А коммуналка, не потерявшая тогда своей прелести? Однажды в Крыму мы с дружком поселились в мотоциклетном сарае и каждую ночь менялись, то он спал в длинной части, а я в короткой, для коляски, то — наоборот. Погода стояла ясная, и комаров не было, а звезды светили вовсю!

Прошли годы, и теперь уже доцент, читающий основы предпринимательства, был восхищен определенностью т. н. американской мечты. «Собственный дом». Как же это правильно! Потому что — конкретно. Большая, ясная цель, определяющая будущее, жизненный путь. Не богатство — безмерное, абстрактное, а именно — дом, родовое гнездо. Образец для подражания, когда дети, вылетая из него, знают, что нужно строить свое, собственное, не только по необходимости, но и по традиции, семейной, фамильной, «так в нашей семье повелось».

В середине ХІХ века скромный дом стоил 500 долларов, и требовались десятки лет, чтобы накопить такие деньги.

Осознанная материальная цель, равновеликая трудовой жизни среднего американца, определила национальный характер, и прежде всего настойчивость и организованность. К этому следует добавить, что и могидж — ссуда под покупку дома лет, скажем, на 30 — заставляла заемщика следить за стабильностью получаемого дохода, иначе, если просрочить оплату, дом могут… Но лучше об этом не думать. То есть думать надо. Думать на этом пути вообще необходимо…

Дом в Честере, маленьком городке неподалеку от Нью-Йорка, оказался, как и положено, стопроцентноамериканским, и тогда, в первый наш приезд, показался большим, фешенебельным. На крыльце под белыми колоннами нас встретили миссис Дженнифер Рокк и мисс Эмма Рокк — мама и сестра. И повели по дому, показали спальни, гардеробные, ванные комнаты и туалеты на каждом этаже, кухню, оборудованную в том числе и посудомоечной машиной, гостиную, застекленную веранду и еще одну — открытую, на заднем крыльце.

Ясно, что такие дома строятся не только для детей и внуков, но и для пра — и прапра-. Я догадывался, что задача эта учтена и в выборе небольшого (соток 12—15), но достаточного участка, в комбинации цветника с элементами огорода, в выборе материала — где должен быть кирпич — кирпич, где дерево — нужные древесные породы, где шифер — отличная черепица. Дом для династии должен быть прочным, двухсполовинойэтажным, выкрашенным в белый цвет. Почему именно в белый? По традиции: чем мы хуже Президента? Ясно, ничем не хуже.

Белый — цвет чистоты, света. «Светлой мечтой всей прогрессивной семьи» и должен быть Дом. Воплощенной мечтой, реальной до-райской наградой за труды всей жизни, за что и дети, и внуки будут благодарить пра — и прапра-, а значит, и наследовать, и продолжать.

По этой причине и Линдин дом мог быть цвета любого, но остался в моей памяти белым, и в силу этого обращенным скорее к небу, чем к земле, выражающим саму «идею Дома». Думаю, по этой же причине Линдин дом выглядел тогда — в 1997-м — излишне комфортным. Сейчас же я могу назвать его хорошим, достойно скромным, в самый раз.

Страна пацанов

Штатам — одиннадцать. Считайте: если США — 200, а Китаю — 2000 — в пересчете на человеческий возраст — пацан и Конфуций. По этой мерке нетрудно просчитать, что Германия, Франция, Россия — предпенсионного возраста. Боятся, что подсидят. Тридцатилетняя Япония в самом расцвете творческих сил! Украине, если считать от первых гетманов, — 20—22, возраст выпускника. А Штатам — одиннадцать, как Тому и Геку, как тому пацану из «Последнего дюйма», или другому — из «Вина из одуванчиков», и персонажам Нормана Раквелла, и мне. «Я родился на острове Борнео в одиннадцать лет», — писал я когда-то, то есть вчера. Не потому ли Линда и повезла нас по одиннадцати штатам Восточного побережья? Штат за год?

— Я включила в план одиннадцать штатов, и еще — дистрикт Коламбия, как довесочек! — сообщила она в аэропорту, прищелкнув пальцами так, что мы просто обязаны были завизжать — Вау!

И мы завизжали.

История Дома

— Дом начал строить мой прапрадед, а завершил — дед. Три поколения.

Линда взяла с полки альбом:

— Это мой отец, вот — дед, прадед. А вот здесь в кресле — мои прапра — Лу и Джо. Первые американцы в нашей семье. Мы храним их письма. А это, — Линда перевернула страницу, и в прозрачном файле я увидел пожелтевший листок, — автобиография Джо. Родился в 1818-м в Манчестере, Англия. В 1826-м — да-да, в возрасте восьми лет, семья была многодетной — начал работать на шахте. Рабочий день — 12-14 часов. В 11 лет работу бросил, ушел. Устал. «Закон о бродягах» заставил снова пойти в шахту. В 15 лет встретил Лу, но о семье не могло быть и речи. Ему было 16, когда он прибыл в Штаты. За лучшей долей, как говорится. И снова, после многих мытарств — снова шахта. Но условия — и труд, и быт, и оплата — уже были иные. Через год вызывает Лу. Начинает учиться, вечерами, ночами — школа, горный колледж. В 23 — мастер, в 26 — начальник смены. В 32 — дипломированный горный инженер. Семья растет. Дети подрастают и разъезжаются по стране. Вместе со старшим — Джим идет по его стопам — начинает строиться.

Как все похоже! И с моим дедом было то же — и сиротство, и голод в двадцатые, и с бабушкой встретился, когда ей было 15, и в свою первую квартиру — а до того бараки, общага — в долгожданную, обставленную покупной мебелью, въехал 22 июня 1941 года…

Я слушал Линду и убеждался: семейная память у них минимум на два поколения больше. Я начинал понимать, что ни трипольцы, ни арии, ни протошумеры, ни скифы — не ими измеряется память народа, а средней семейной памятью, и вся эта память вращается вокруг конкретного участка земли и возведенного на нем строения.

Русское чудо в Филадельфии

— Праздник начинается в Филадельфии, у здания, где была объявлена независимость. Это особое место. Это — как у вас Кремль, то есть, извините, в России. Туда — уже сообщили — прибудут Тэд Тернер, Джейн Фонда… — Линда называла фамилии, — и попробуем мы. Конечно, если удастся припарковаться. Это — проблема. В последние годы мне приходилось бросать машину далеко и идти пешком. Хорошо бы успеть, — сообщила, выезжая на автобан.

Автобан описывать уже бессмысленно. Не многим отличается и центр Филадельфии от Киева в часы пик. Впрочем, одно отличие есть. У нас машину поставить можно, пусть под угрозой штрафа и эвакуатора, а здесь не ставят, потому что нельзя, а кроме того — штрафы.

Подъезжая к центру, Линда озабоченно завертела головой, и так же озирались водители перед нами. На лицах у всех — увы, без шансов. У бровки вплотную стояли счастливчики, прибывшие на шоу ранним утром, и предположить, что кто-то из них уедет, освободит желанное — нет, вожделенное! — местечко, было столь же невероятно, как и представить, что Джейн Фонда-Тернер снимает свое красное суперплатье, о котором столько писали и говорили на СиэНэН, и протягивает его Линде со словами: «Возьмите, милая. И Теда в придачу, и место на сцене, и место для авто! Сегодня — ваш день!»

— Ах! — вздохнула Линда, уловив мои фантазии. — Они все чаще сворачивают налево. Надо уезжать из центра.

И тут я вдруг заявляю:

— За тем поворотом мы получим место, — говорю я, совсем не понимая, откуда это взялось, и почему — мы, ведь перед нами — очередь, но повторяю: — Вперед, да, сразу за поворотом.

Мы повернули, задержавшись на перекрестке, и как только джип перед нами проехал дальше, освободив место для выезда, — от бровки, мигнув левым глазком, резко вывернула дама в красном; поджав при этом переднего, засуетившегося, понимающего, что как-то надо бы сдать назад, замигавшего нам аварийкой, мол, это мне, мое…

— Это — мое, — произносит Линда, твердо и жестко, как акула капитала. — Йес! Хиа ви а! — голос ее звучит победно, и, оборачиваясь, Линда вдруг пристально смотрит на нас: «О, эта загадочная, таинственная русская душа!» — говорят ее глаза.

А мы молчим смиренно. И что сказать? Чудо.

Что было дальше? Речи, гимн, хор афроамериканцев, красное платье Д. Ф., волонтеры в одежде того времени… Интересно, конечно. Но с чудом-то не сравнить.

Хаус и Хом

«Настоящим родовым гнездом, — сообщал Хаус, — я ощутил себя на рубеже веков — ХІХ и ХХ. А знаете, почему? Неправильно. Достроили меня раньше, в восьмидесятые. Все просто. Джо и Лу дождались правнуков! А правнуки проводили стариков из дома, где родились. Круг замкнулся. Обычный дом стал Домом. В английском для этой метаморфозы предусмотрены два слова: Хаус и Хом. Емкие слова. Хаус — произнесите: „Ит из май хаус!“ — звучит „Как просторно!“, как будто хозяйка показывает его гостям (или покупателям), обращая внимание на обилие света и воздуха. А Хом — с продолженным „оу“ — норка, теплая берлога хомяка, место у семейного очага, первое слово-звук санскритской мантры „Ом мани падме хум“, мантры, приводящей в равновесие дух и плоть, пространство дома и Космоса. Вот почему Дом — есть точка соединения времени и пространства. Четыре поколения — закольцованный век — и четыре угла отдельной жилплощади — и есть Квадратура круга, разрешаемая самой жизнью. И опять — все сначала».

Перечитывая Ильфа и Петрова, я понял, почему так мало изменилась жизнь американской провинции. В аптеках, правда, уже не перекусывают, а в Кристмас Три шопе

Конец ознакомительного фрагмента.