Избранное

Сергей Хоршев-Ольховский, 2019

Отдельное внимание стоит уделить «Донским рассказам». Своеобразный, фольклорный, удивительно красочный мир казачества пленяет аутентичностью, погружает в особенную атмосферу юга России. Милые, смешные рассказы «Хуторские байки» и душевные, философские рассказы про собак, вызывающие бурю эмоций, пропитаны жарким донским солнцем. «Британские рассказы» другие. Здесь открываются новые грани творчества Сергея Хоршева-Ольховского, вдохновлённого иной культурой, говорящего более кулуарно, с элементами сатиры.

Дорожные истории

Настенька

1

Георгий Крылов спешил на Родину, на юбилейную встречу со школьными товарищами, и то и дело порывался разогнать свой автомобиль до максимально разрешённой скорости, только сделать это было непросто. Дорога шла на юг, была неровной и частенько исчезала из виду за многочисленными крутыми поворотами и затяжными подъёмами. Крылов нервничал, но поделать ничего не мог. Впереди него, в конце длинного подъёма, маячил КамАЗ. Он надрывался от рёва, был окутан чёрным облаком и, казалось, завис на одном месте. Вслед за ним тянулась вереница быстроходных легковушек разных «мастей», водители которых тоже нервничали — многие спешили к Чёрному морю и терять драгоценное отпускное время из-за старого тихохода, утонувшего в клубах едкого дыма, не намеревались. Они вскоре пошли, один за другим, презрев от отчаяния правила дорожного движения, на опасный обгон. Следом за ними потянулись дальнобойщики на «Сканиях», «Вольво», «Рено»… И даже нервы тракториста новенькой «Беларуси» не выдержали — он тоже попытался сделать обгон.

Крылов спешил, но ехал по правилам. Он уже несколько лет жил за границей и привык к дисциплине. А на каждом следующем подъёме был очередной поезд из нескольких десятков быстроходных автомобилей-вагонов, тащившихся за очередным паровозом-КамАЗом. Такое безобразие выдержать было невозможно. Не выдержал к середине дня и Крылов. Он пристроился в хвост к двум очередным отпускникам и, лавируя, стал то и дело пересекать вслед за ними сплошную полосу и обгонять тихоходов. Они волнообразно прошли на большой скорости один подъём, второй, третий…

На четвёртом их поджидал жигулёнок ДПС*, который уютно умостился багажником в лесополосе — только капот слегка торчал из-под арки уже отцветавших акаций. Из жигулёнка тут же выскочил патрульный с большущим радаром и остановил лихачей. Он не спеша подходил к нарушителям и вежливо представлялся. Когда очередь дошла до Крылова, он спокойно подал документы отдавшему ему честь старшему лейтенанту и чистосердечно извинился за своё хулиганское поведение.

Старший лейтенант улыбнулся, но в ответ ничего не сказал — он пристально и очень медленно рассматривал документы. И как только Крылов занервничал, сразу оживился:

— Что же вы, господин Крылов, нарушаете правила дорожного движения? Это опасно для жизни! И не только для вашей!.. Придётся заплатить штраф.

— Сколько? — с готовностью открыл портмоне Крылов, желая как можно быстрее загладить вину.

— Пятьсот рублей. Но платить надо не мне.

— А кому?

— В городскую сберкассу. Я выпишу квитанцию. Оплатите её и получите права обратно.

— Но я уже проехал город! — испугался Крылов — ему никак не хотелось возвращаться обратно и снова преодолевать крутые повороты и подъёмы позади какого-нибудь грохочущего и несносно дымящего тихохода.

— Ничего не поделаешь, такие правила.

Крылов чертыхнулся и запустил двигатель.

— Не торопитесь. Сегодня воскресенье, сберегательная касса не работает, — подсказал ему старший лейтенант.

По взмокшей от жары и нервного напряжения спине Крылова пробежал холодок, но он тотчас взял себя в руки, присоединил к новенькой пятисотрублёвке ещё одну и вкрадчиво спросил:

— Нельзя ли, в виде исключения, заплатить на месте?

— Иди в патрульную машину. Там старший, с ним и разберёшься, — бросил старший лейтенант Крылову на колени его документы и остановил новую группу лихачей, выскочивших из-за старика КамАЗа.

Крылов побежал к патрульному жигулёнку, нежившемуся в прохладной лесополосе, без колебаний открыл дверцу со стороны водителя и на мгновение застыл — на заднем сиденье развалился, с нагловатой усмешкой, старший сержант. Не обнаружив другого старшего, Крылов молча сунул ему деньги и побежал обратно, быстрее прежнего.

Теперь он ехал осторожно. И чтобы не умереть от тоски, с любопытством разглядывал обочины, превращённые жителями Ельца, Воронежа и других населённых пунктов поменьше в сплошной базар. Чего тут только не продавали! Пряники и пирожки, кукурузу воздушную и кукурузу пареную в початках, дыни и арбузы, рыбу и раков, грибы, огурчики и помидорчики, консервированные в банках, картошку, лук, кабачки, яблоки и груши в вёдрах… Мёд, растительное масло и сгущённое молоко в пластиковых бутылках из-под напитков. А ассортимент самих напитков был ещё более велик — просто невозможно было сразу все рассмотреть и упомнить названий. На вещи он старался внимания не обращать — они были турецкие и китайские, низкого качества и его совсем не интересовали. Кое-где среди этого пёстрого разнообразия стояли длинноногие девчонки.

«Может, взять какую-нибудь попутно?.. Всё веселее будет, — подумал Крылов, но тут же отогнал эту мысль. — Нет, так я вовсе не доеду». Он продолжал терпеливо тащиться среди разношёрстного пыльного пелотона и изучать российский дорожный рынок. И тут в голову неожиданно ворвалась крамольная мысль: «А может, гнать напропалую? Ну, заплачу ещё пару раз штраф, зато поспею на встречу».

Он так и сделал. И только когда до конечной цели осталось менее ста километров, сбросил скорость и увидел на обочине робкую, худенькую девчонку. Он резко затормозил, сдал немного назад и галантно предложил:

— Садись. Бесплатно подвезу.

Девчонка заколебалась.

— Садись-садись. Не обижу, — пообещал Крылов, меняя тон.

Девчонка нерешительно села в салон и в волнении принялась поправлять полупрозрачную коротенькую юбчонку из китайского бледно-розового ситца с птичками по подолу и такую же полупрозрачную розовую маечку, через которую отчётливо просвечивался белый лифчик, под которым прятались тугие, не по фигуре объёмные грудки. Потом мельком взглянула на восторженное лицо Крылова, немножко успокоилась и стала ловко поправлять длинные волосы, разбросанные по спине.

— Ты спешишь, ехать побыстрее? — осведомился Крылов, не сводя с неё удивлённого взгляда. Девчонка оказалась прекрасным лебедем, а не гадким утёнком, как ему вначале представилось. В её фигуре всё было в меру, и чувствовалось, что она с годами ещё похорошеет.

— Не надо, — улыбнулась она, окончательно успокоенная его доброжелательным голосом. — Мне не к спеху.

— Зовут-то тебя как, путешественница?

— Настенька. Ой!.. — вдруг сконфузилась девчонка. — Настенькой меня называют только папа с мамой да бабушка, к которой я сейчас еду.

— Настенька… Настя… Анастасия… Чудное имя… — задумчиво произнёс Крылов, и взгляд его невольно упал на аккуратненькие, не по-девичьи округлые коленки попутчицы и никак не хотел отрываться от этой свежей красоты.

— Собачка! На дороге собачка! — закричала Настенька.

Крылов инстинктивно, не успев даже взглянуть на дорогу, ударил ногой по педали тормоза. Автомобиль качнуло и понесло на обочину.

Девчонка за разговором забыла пристегнуть ремень безопасности, и её бросило на Крылова. Она как ребёнок обхватила его обеими руками за шею и висела на нём даже тогда, когда автомобиль благополучно остановился. Она доверчиво прильнула к его слегка заколосившейся щетиной правой щеке своей нежной, шелковистой щёчкой, тоже правой, и, трепеща, вжалась в него остренькими девичьими грудями. От её тела пахло юностью, полем и чем-то ещё, Крылову совсем незнакомым.

Он затаился, ему были необычайно приятны её прикосновения. Он боялся ворохнуться и отпугнуть от себя это ангельское создание.

— Собачка живая? — спросила она, не разжимая рук и не открывая глаз.

— Живая… — не шевелясь, прошептал Крылов.

Девчонка успокоилась, но цепкие, ласковые ручонки разжала не сразу. Подержалась за него ещё минутку, длинно и глубоко набрала в себя воздух через остренький носик, холодный кончик которого — почему-то холодный, тогда как всё тело было горячим, колол шею Крылова чуть пониже уха, создавая эффект наркоза. Он в ту минуту на самом деле был будто в наркотическом состоянии. А она набрала в лёгкие воздух ещё раз, так же длинно и глубоко, села на место и расторопно пристегнулась ремнём безопасности.

— Путешественница, ты бы рассказала что-нибудь, — попросил Крылов.

— Лучше вы расскажите. В вашей жизни точно было больше интересного, чем в моей.

«А почему бы и не рассказать, не порадовать это милое создание своими байками?..» — подумал Крылов и стал рассказывать. Он побывал во многих странах, видел много разных людей, испробовал много разных профессий и много чего знал о жизни. Он был великолепным рассказчиком. Говорил с душой, ярко, с многочисленными примерами и выводами, быстро, чётко, и, самое главное, девчонка не отрывала от него восхищённых глаз. А Крылов говорил, говорил и говорил — его жизнь была бурной и неоднозначной, но удавшейся, как он сам считал. Ему действительно было что рассказать. Он темпераментно рассказывал и чувствовал, что против своей воли влюбляется.

— Всё. Не могу больше. Устал, — проворчал он, сознательно сухо, когда глаза Настеньки совсем заблестели. — Теперь твоя очередь.

Она отрицательно покачала головой, и её мягкие русые волосы веером заскользили по ровной спине и плечам и закрывали от Крылова, когда голова шла вправо, разрумянившееся, милое его взгляду личико.

— Почему?! — воскликнул он с нескрываемым огорчением. — Мне совершенно нечего сказать после вас.

— Тогда помолчим, — обиженно буркнул Крылов и откинул голову на спинку сиденья.

Девчонка достала из большого целлофанового мешка с видом Эйфелевой башни на лицевой стороне толстую, иллюстрированную цветными фотографиями газету, и стала читать. Сначала невнимательно: взгляд её то и дело падал на дорогу или на Крылова. Потом увлеклась и забыла и про дорогу, и про Крылова…

Крылов искоса глянул на верхнюю часть страницы и заметил подзаголовок: «Интим-клуб».

— Тебе нравится секс? — удивился он.

Настенька засмущалась и ничего не ответила. А Крылов подумал: «Да она, наверное, ещё и не знает, что это такое». И неожиданно ляпнул это вслух.

— Ну почему же? Я замужем! — гордо ответила попутчица.

— Значит, можно!.. — обрадовался Крылов и зарулил в ближайшую рощицу.

— Нет. Нельзя… — неуверенно проронила она, и это скорее прозвучало как: «Да. Можно».

Но Крылов уже успел взять себя в руки и вырулил обратно из рощицы.

— Хочешь поехать со мной? — с затаённой надеждой посмотрел он на свою хорошенькую попутчицу.

— Куда? — с радостью встрепенулась она.

— Я еду на встречу со школьными друзьями.

— Это будет не совсем удобно. И мне, и вам.

— Да, это не совсем удобно, — с сожалением вздохнул Крылов и поинтересовался: — Тебе ещё далеко ехать?

— Нет, я уже приехала. В деревеньке, что напротив, живёт моя бабушка. И дальше я пойду пешком, — твёрдо сказала Настенька и тоже с сожалением вздохнула.

Крылов наклонился над её коленями и помог открыть дверцу автомобиля. Девчонка непринуждённо выпорхнула из кабины и застыла, будто повисла в невесомости. Лёгкий летний ветерок ласково трепал её розовую юбчонку, и она напоминала, в своей невесомости, прекрасную розовую бабочку. Крылову стало не по себе от этой юной красоты, и он поспешил тронуться с места. На ближайшем повороте дороги он всё же глянул в зеркало заднего вида — Настенька стояла на прежнем месте и смотрела вслед. Сердце его тотчас защемило какой-то непонятной, радостной болью. Он затормозил и включил дрожащей рукой заднюю передачу.

— Послезавтра, в полдень, я буду возвращаться. Мы можем встретиться ещё раз, — сказал он через окно и сорвался с места ещё быстрее, чем в первый раз. У него не было больше сил видеть этот свежий, прекрасный цветок и не держать его в своих руках.

Крылов повидал одноклассников и одноклассниц, вволю наобщался с ними и окончательно остыл. Он возвращался в указанный день через указанное место, но умышленно ехал четырьмя часами позже.

«Зачем мне тревожить девчонку, да и себя тоже… — думал он. — А так, даже если она и придёт, подождёт часик и уйдёт. Конечно, она сочтёт меня сволочью, но это, в данной ситуации, пожалуй, к лучшему…» Ему от этой мысли стало немного легче, он покопался в бардачке и достал аудиокассету. Он частенько, как и многие россияне, страдал ностальгией. В такие минуты были очень кстати мелодичные песни довоенных и послевоенных времён. Их любил слушать его отец и теперь, с тоской вспоминая беззаботные годы детства и отрочества, любил слушать он. Ведь он тоже вырос в той, уже не существующей стране.

Он вставил кассету с ремиксами в магнитолу. Из динамиков тотчас поплыла лиричная, берущая за душу мелодия и следом раздался приятный, бросающий мурашки по телу голос Лещенко:

Почему ж ты мне не встретилась юная, нежная…

В те года мои далёкие, в те года вешние?..

Голова стала белою, что с ней я поделаю?..

Почему же ты мне встретилась лишь сейчас?..

«Да, я не должен с ней больше встречаться…» — утвердился в своём мнении Крылов, но в голову вдруг влетела другая, шальная мысль: «А если она не ушла?!» И в груди у него опять защемило, как в прошлый раз, при расставании — радостно и в то же время тоскливо. Он встряхнулся и увидел на обочине Настеньку. «Надо проскочить!» — подумал он, но до боли в пальцах сжал руль и остановился.

Я забыл в кругу ровесников, сколько лет пройдено.

И об этом мне напомнила юная, стройная…

Страдал Лещенко.

Настенька решительно села в кабину. Глаза её были мокрыми. Она ладошками стёрла с них слёзы и тихо сказала:

— Вези в рощу.

Крылов, этот монстр в мужском обличье, растерялся — он не знал, что и сказать.

— Вези! — повторила Настенька.

Крылов послушно заехал в рощу, выскочил из кабины и в растерянности присел на капот. Настенька тоже выскочила и кинулась к нему. Крылов спрятал её лицо у себя на груди и успокаивающе шепнул ей в маленькое, по-детски розовое ушко:

— Не надо. Ты любишь мужа.

— Нет! Я люблю тебя!

— А как же он?

— Я ушла от него.

— Почему?

— Да потому что не люблю!

— Но ты же говорила любишь! — оторопел, совсем сбитый с толку, Крылов.

— Это вышло случайно. Все девчонки нашего двора были без ума от него. Он играет на гитаре, поёт… И они все хотели за него замуж. А он выбрал меня. Подругам стало завидно, и я сдуру согласилась. Мне казалось, что я тоже люблю его… Но теперь-то я знаю, что люблю тебя. Сразу полюбила! С первого взгляда! Бывает же такая, случайная любовь с первого взгляда! Ведь писатели же пишут про это в книжках! Неужели они всё это выдумали?

— Что-то выдумали, что-то приукрасили, а что-то и на самом деле было. Абсолютно всё трудно придумать. Всегда сверкнёт какая-то искра, заставившая автора взяться за перо.

— Вот видишь!

— Вижу. Но ведь я старше тебя вдвое. Да и что ты, в конце концов, могла найти во мне? Как говорится: «Рожа да…»

— Замолчи! — перебила его Настенька. — Я люблю тебя таким, какой есть. И возраст здесь ни при чём. Я люблю всё! Я люблю твои хитрые, жутковатые глаза. Я люблю твой колдовской голос. Я люблю твои крепкие… — вздрогнула она, но прижалась ещё ближе, — …бесстыжие руки… И запах! Я люблю твой запах! Я читала: женщины всегда по-настоящему влюбляются по запаху. Только они сами этого не знают. А я знаю.

— Ты уже успела обнюхать меня? — удивился Крылов.

— Ещё тогда, — торжествующе улыбнулась Настенька, — когда собачка выскочила на дорогу.

— Настенька, милая! Я тоже буду звать тебя Настенька! Можно?.. — бессвязно забормотал Крылов, теряя рассудок.

Настенька утвердительно кивнула, обернулась и радостно охнула.

3

В обратном направлении Крылов гнал ещё быстрее. Он весь горел. Он никогда не испытывал столь ярких, оглушающих разум чувств. Это был удар грома со снопами жгучих молний, сразу во все органы чувств. В глаза, в уши, в нос, в руки, в сердце, в мозг — в сознание. И даже не в сознание, а куда-то дальше — в подсознание. Он любил образ, он любил голос, он любил запах, он любил прикосновения, он чувствовал радость и тоску. Он точно знал, что ранее ничего подобного не было. И нутром чувствовал — ничего подобного уже и не будет. Но он знал и другое — назад возвращаться нельзя. Сейчас он бодр и полон жизненных сил. Сейчас. Но через десять лет ему будет далеко за пятьдесят, а ей ещё не будет и тридцати. Он не хотел, чтобы она в будущем тяготилась его годами. Он опять нажал на кнопку PLAY, и Лещенко продолжил свои и его страдания:

Ты ещё моложе кажешься, если я около.

Видно, нам встреч не праздновать.

У нас судьбы разные.

Ты любовь моя последняя… Боль моя…

В его глазах стояли слёзы.

— Что делать?.. — в отчаянии спрашивал он себя. — Может, вернуться прямо сейчас?.. Ну его, этот Лондон!

Но внутренний голос ответил за него:

— Нет. Пусть решит время.

Утро на британской железной дороге

(в сокращении)

Когда Виталий Иванов приехал на Туманный Альбион, он был совершенно не готов к условиям местной жизни и на первых порах подрабатывал на частной стройке декоратором*, как и многие другие выходцы из восточноевропейских стран. Жил он в южной части Лондона, в центре знаменитого района Уимблдон, а на работу ездил ещё дальше — на самую окраину.

Рано утром лондонские электрички обычно опаздывают на несколько минут, особенно в южном направлении, из-за чего Виталий однажды застрял на пересадочной станции Балам на целых полчаса. Он нервно ходил по перрону из одного конца в другой и то и дело с надеждой поглядывал на табло: все британские эмигранты панически боятся потерять работу, какая бы она ни была тяжёлая и нелюбимая — это автоматически выбрасывает человека на улицу и даже вовсе из страны. Вскоре Виталий не выдержал, выхватил из кармана телефон и отыскал на экране надпись BOSS*. Его виноватая, сбивчиво-корявая английская речь насмешила начальника строительной бригады, и он благодаря этому добродушно и коротко буркнул, словно два раза нехотя рыкнула большая ленивая собака: «ОК. No problem».*

Виталий с облегчением выдохнул из лёгких надолго задержанный воздух и плюхнулся на первую попавшуюся скамейку, на другом краю которой сидели, плотно прижавшись друг к дружке, три юные девчушки. Все как на подбор: невысокого росточка, стройненькие, с одинаковыми белокурыми причёсками с хвостиком, в одинаковых бело-красных спортивных курточках, в джинсах и кроссовках. Выглядели они утомлённо. Говорили тихо и неторопливо. О чём и на каком языке, Виталий вначале не расслышал. Да и не вслушивался. Он только с сожалением подумал: «Бедные девчонки, в такую рань едут на работу! А вечером ещё в колледж!» — и, нахлобучив на глаза бейсбольную кепочку, стал с наслаждением думать о приближающемся отпуске.

Девчонки приняли Виталия за чужого и заговорили чуточку громче, и он отчётливо расслышал русскую речь, с заметным украинским акцентом. Эти крошки рассказывали друг дружке с подробностями, что с ними в эту ночь вытворяли солидные дяденьки, гораздые на выдумку. Разговаривали они непринуждённо, обыденно, как троечка хороших хозяюшек, обсуждающих на кухне секреты нового салата.

Виталий был обескуражен. Девушки ехали спозаранку вовсе не на работу, в одно из многочисленных лондонских кафе или гостиниц, как это делают многие студентки — они ехали с работы! Он вскочил, не в силах более слушать пикантные подробности, и увидел свою электричку, подходящую к перрону. Он зашёл в последний вагон, уютно умостился на мягком сиденье у окна и закрыл глаза. Но помечтать об отпуске ему опять не удалось. Плавно тронувшийся поезд неожиданно затормозил. Три подружки сидели, сжавшись в комочки, на прежнем месте, как раз напротив Виталия.

«Я могу помочь, звоните…» — стал он быстро выводить пальцем на потном стекле, искренне сочувствуя девчонкам. Но поезд тронулся так же резко и неожиданно, как и остановился, и он не успел написать номер телефона.

Виталий несколько дней не находил себе места, был уверен — девчонок запугали и эксплуатируют.

На южной окраине Лондона он работал ещё более месяца и всё искал на платформе девчонок, но так и не нашёл. Он встретил их гораздо позже, на другой станции и сразу предложил помощь.

— Он мент! Из наших! — выкрикнула одна из них, и они все разом стали пятиться и озираться по сторонам.

— Нет-нет! Я бывший военный! — выкрикнул в ответ Виталий и показал удостоверение.

Девчонки внимательно, по очереди, изучили удостоверение, но их сомнение не прошло. Они потребовали местный документ. И он у Виталия был. Самый надёжный на острове — британское водительское удостоверение*. Девчонки тотчас успокоились и стали приставать к новому знакомому с совершенно неожиданной для него просьбой — они хотели нелегально* привезти в Англию свою четвёртую подругу.

Но подруга, к большой радости Виталия, уже никуда ехать не хотела.

«Мне и дома богатых хватает!» — гордо заявила она, когда девчонки позвонили ей.

Запах Родины

(в сокращении)*

Товарищу по литературному творчеству, поэту-земляку Алексею Алексеевичу Лавронову

Предисловие

Это повествование двоякое. Тут и лично пережитое, и то, что довелось услышать. За пережитое лично отвечаю перед вами, дорогие читатели, полностью. А за то, что довелось услышать — не обессудьте: что слышал, то слышал.

Поднимая тяжёлые кисти

Выше самых высоких оград,

Ловит солнце ладошками листьев

За окошком моим виноград.

Не в ладу с этим летом, а в споре

Утомлённый жарою народ.

Одних так и тянет на море,

А других — лишь в свой огород…

Алексей Лавронов

1

Одним затяжным, довольно быстрым рывком проскочил по гладким и широким дорогам Западную Европу, и на латышско-российской границе опешил — в очереди более сотни легковых автомобилей*.

Без особого энтузиазма припарковался за последней машиной с латышскими номерами и пошёл осмотреться.

От конца и до начала очереди было всего три автомобиля с отпускниками, включая меня. Остальные спешили в Россию за жидкой валютой.

— Сколько придётся простоять? — осведомляюсь на всякий случай у сбившихся в кучку суетливых мужичков.

— Часов девятнадцать-двадцать, если повезёт.

— А если не повезёт?

Любители чужого дешёвого топлива с ухмылками пожимают плечами и предлагают мне, «всего лишь» за пятьдесят евро, стать в первую десятку.

— А сколько в этом случае простою? — догадываюсь спросить.

— Часа два…

«Бог с ними, с пятьюдесятью евро, — решаю для себя, — отдам».

Но в последнюю секунду совесть запрещает платить шарлатанам. Прошусь на аудиенцию к пограничникам, пытаюсь объяснить, что я не за российским бензином и водкой, что таких, как я, всего трое, хорошо бы всех пропустить без очереди и никакого урона от этого ни пограничникам, ни латышам-бензовозам не будет.

— Да ты что! — возмутились пограничники. — Мы даже немца не пропустили!

От безысходности показываю удостоверение члена Международного Союза литераторов и журналистов и докладываю, что еду из Лондона в редакцию московского уважаемого журнала на ответственное мероприятие.

— А нам какое до этого дело? — усмехнулся старший по званию.

— Лично вам никакого, — спокойно отвечаю. — Только из-за этого может упасть имидж погранично-таможенной службы, да и Латвии в целом. Пресса всё-таки, напишут про это.

Пограничники меняют тон, начинают куда-то звонить на тягучем, совершенно непонятном мне языке, несмотря на то что я свободно владею схожим литовским. И чудо свершается. Пропускают-таки!

Латыши-бензовозы, прознав про такое дело, напряглись похлеще пограничников. Краткосрочные поездки в Россию для них хлеб насущный: выскакивают порожняком к ближайшей бензоколонке, заливают доверху бензобак и дополнительно разрешённую канистру, там же прикупают ещё что-то легкопереводимое в валюту — водку, сигареты… и на всех парах обратно в Латвию. А если удастся продать очередь в первой десятке «всего лишь» за пятьдесят евро, и того лучше… И так каждый день!

Мои чистосердечные извинения, с шутками и прибаутками, быстро успокаивают бензовозов. Они почти все из Латгалии*, поэтому на весёлую русскую речь реагируют тоже весело и непринуждённо.

Дорога по Псковской и Тверской областям узкая и во многих местах весьма неровная — середина выпуклая, края окрошены, всюду бугорки, ямки, шероховатости, россыпи щебня, так и норовящие подскочить под колёсами встречного транспорта и угодить в лобовое стекло.

В некоторых местах, правда, проскакивают хорошо отремонтированные участки, да ещё кое-где продолжается ремонт — это радует глаз, но затрудняет движение и пощипывает нервы. Одно только скрашивает нудную ночную поездку, заставшую меня на середине пути — трасса не особо извилистая и автомобилей на ней совсем мало.

Качает, болтает, подбрасывает, но летишь практически без помех и в Московской области налетаешь на приличный, почти европейского уровня автобусник, который скоро перерастает в настоящий автобан. С облегчением выкрикиваю: «Наконец-то! Теперь легче будет!»

Да не тут-то было! На кольцевой случайно замечаю позади себя подозрительный BMW. Приклеился как хвост и будто чего-то ожидает. На всякий случай меняю полосу — он тоже меняет. Моё подозрение усиливается. Я снова, как бы невзначай, меняю полосу. И он меняет. Включаю аварийные огни, ухожу в середину кольцевой, чтобы не прижали, начинаю тормозить…, даю понять: я догадался! Позади мгновенно прочитали сообщение. Слева и справа тотчас уходят вперёд, увеличивая скорость, два абсолютно одинаковых чёрных BMW — о втором я даже не подозревал, — и приклеиваются впереди к какому-то тёмному автомобилю. Разглядеть марку и номера в ночи не удаётся. Они на большой скорости скрываются из виду…

С сожалением вздыхаю: «Заметит ли тот, впереди, погоню? И увернётся ли от подставы?..» Я тоже начинаю ускорять движение и в очередной раз убеждаюсь, что это великолепное средство для снятия стресса. Постепенно успокаиваюсь и ловлю себя на мысли: «Не похож я, видимо, на британца. Иначе, не приклеились бы, паразиты! И когда только найдут на них действенную управу?..»

От Москвы на юг ситуация другая. Дорога хорошая, широкая, с разделительными ограждениями, отличными разметками и подсветками. Видно, что страна активно и успешно готовится к Олимпиаде.

Проблема на этой дороге иная. Чем дальше к югу, тем больше людей в форме. Вскоре начинает преследовать навязчивая мысль: «На охоту они вышли, что ли?..»

Как только заприметят чужие номера, водителю тотчас обеспечена душещипательная беседа — это в том случае, если совсем не к чему придраться. И всё-то им любопытно. И почему у британцев сзади жёлтые номера? И почему такое маленькое водительское удостоверение? И почему технический паспорт на листе бумаги? А могли бы сами знать по долгу службы. Или, на худой конец, любопытства ради и не цеплялись бы с неприличными провокационными вопросами: где и за сколько купил? Зато сразу чувствуется: домой приехал. Только из-за этого на время можно забыть все неурядицы. Запах Родины дороже всего!

2

Я искренне люблю свою Родину и каждый год посещаю её, чего бы мне это ни стоило. Это моё кредо. Мне необходимо поговорить с мамой, побывать на могиле отца, испить родниковой водицы из глубинного колодца, выбитого родительскими руками, съесть плод с фруктовых деревьев, посаженных родительскими руками, и хорошо выспаться в отчем доме, сработанном родительскими руками. Мне также необходимо встретиться с друзьями детства и юношества и зарядиться от них живой, доброй энергией. А Родина встречает и провожает меня порой своеобразно. Всё начинается с паспортного стола. Мне туда, собственно, не обязательно. Мама должна написать заявление, что согласна приютить родного сына в родном доме на недельку-другую.

Принимают нас всегда добродушно, терпеливо разъясняют частенько меняющиеся правила регистрации, интересуются зарубежными новостями. Но в этот раз как-то не заладилось — старший инспектор, обычно принимающая нас, была, к сожалению, в отпуске.

Заходим в кабинет. В кабинете сидят рядышком за одним столом молоденькая девушка и парень. Увлечённо шепчутся.

Докладываем:

— Прибыли, — дескать, — на регистрацию.

— Подождите десять минут, сами позовём, — нехотя буркнула девушка, едва взглянув на нас.

Проходит десять минут. Затем ещё десять… пятнадцать… двадцать… тридцать… Никто не зовёт. Набираюсь нахальства, вежливо спрашиваю:

— Не примут ли, Христа ради, а то бабушке по хозяйству пора хлопотать?

В ответ удивлённые взгляды:

— А что вам надо?

— Регистрация, что же ещё!

— А это не к нам. Это в соседний кабинет, к начальнику.

— Ёлки-палки! — расстроился я. — Столько времени истратили понапрасну!

Заходим в соседний кабинет — за столом крепко сбитый, чуть более полутораметровый, бесконечно важный капитан. Даже некоторый страх охватил. Мимолётом бросаю взгляд на стену, увешанную грамотами, и успокаиваюсь: «Всё в порядке. Люди вон сколько наград получили за хорошую работу!»

Капитан не обращает внимания на приветствие, строго требует документы. Медленно листает паспорт. Важничает.

Я тем временем успеваю ещё раз взглянуть на стену с грамотами — это, оказывается, личные награды капитана по стрельбе из пистолета, зачем-то вывешенные в паспортном столе. Для устрашения, что ли?..

«Всё, — думаю, — не избежать канители».

Так и есть. Начальник темнеет лицом, приподнимается с места, с каким-то затаённым смыслом начинает усложнять ситуацию.

— Где болтался три дня?! Почему вчера не прибыл на регистрацию?!

— Так во второй половине дня приехал, ближе к вечеру.

— А паспортный стол до восьми открыт! — всё суровеет и суровеет капитан.

Мама в панике. Закон ей в данном случае непонятен. Плачет:

— Да как же это?.. Родному дитю нельзя приехать в родной дом к родной матери?..

Мне вынужденно приходится перенимать инициативу.

— Извините, — говорю капитану, теряя некоторую вежливость, — паспортный стол, может, до восьми открыт для уборки помещений или ещё каких-то мероприятий, но лично вы принимаете до шестнадцати ноль-ноль. Я человек наблюдательный, заметил табличку на дверях. И в законах маленько разбираюсь. Зарегистрироваться необходимо в течение трёх суток по прибытии в конечный пункт, а не с момента пересечения границы. Это написано на обратной стороне иммиграционной карты. А раз начальник этого не знает, мне придётся обратиться к более высокому руководству…

Чрезвычайно суровый начальник утихает, без лишних слов выполняет свои обязанности и попутно интересуется дружеским тоном маркой моего автомобиля.

— И зачем ему это? — удивляюсь я в коридоре.

— Так он же бывший инспектор ГИБДД, своим даст знать, — с сочувствием шепнул пожилой сердобольный казак, всё слышавший через приоткрытую дверь, — и от моего сердца сразу отлегло.

— Ах вот в чём дело! Что с них, с инспекторов, — говорю, — спросишь. Такая у них психология.

— Ну да, — охотно согласился казак, — такая у них психология.

— Не бери ты всё близко к сердцу. Напиши очередную хуторскую байку и сразу повеселеешь, — советует мне мой близкий друг, прекрасный поэт, человек с хорошим чувством юмора Алексей Алексеевич. — Кстати, хочешь расскажу смешную историю про твоего земляка Воротникова?.. — изучающе посмотрел он на меня и, не дожидаясь ответа, начал:

— Сидит как-то вечерком Воротников с женой своей Марьей у телевизора. Тихо, мирно, чаёк попивают. И тут, ни с того ни с сего, страшный-престрашный грохот за стеной. Светопреставление прямо. Стена лопается, шкаф с посудой валится на пол, стёкла из окон сыпятся… Жена завывает, по комнате мечется как угорелая. «Караул!..» — кричит. А Воротников как ни в чём не бывало чаёк попивает в кресле и спокойненько, тихим баском говорит: «Марусенька, солнышко, в шкафу недопитая бутылочка стояла, посмотри, пожалуйста, — не пролилась ли водочка?..»

Я вздрагиваю от смеха, но Алексей Алексеевич останавливает мой порыв вытянутой вперёд рукой.

— А в это время как раз заглянул в трещину в стене насмерть перепуганный шоферишка, врезавшийся в дом, и, заикаясь от испуга, спрашивает: «Не подскажут ли хозяева, как проехать в райцентр?»

— А это мимо шкафа. И нигде не сворачивай, — отвечает Воротников.

Я забываю про всё на свете. Хохочу до слёз.

3

На следующий день еду в областной центр на автобусе. На своём автомобиле накатался вволю — не хочется то и дело останавливаться и долго объясняться.

Сажусь на последнее сиденье, достаю бутылочку холодной минеральной воды, которую в несносную степную жару хочется осушить немедленно, до последней капельки. Делаю глоток, другой… и взгляд падает на табличку впереди — рядом с водителем:

Семечки, орехи, бананы употреблять с кожурой, напитки — с бутылками, конфеты — с фантиками.

«Любой юморист включил бы такое объявление в свой концерт», — мелькает мысль. Желание выпить воду до последней капельки сразу исчезает. Закручиваю бутылочку, прячу в дипломат.

На обратном пути снова заезжаю к Алексею Алексеевичу по его официальному приглашению. За шашлыками и рюмочкой красного марочного вина приходим к обоюдному мнению: вчерашних баек про Воротникова явно недостаточно для полноценного рассказа.

— Так и быть, подарю тебе ещё одну смешную историю, — проявляет Алексей Алексеевич полное гостеприимство. — Про фронтовика Кайду.

— Про фронтовика?.. — настораживаюсь я.

— Да ты не сомневайся, — успокаивает меня Алексей Алексеевич. — Тот фронтовик ушлый был, с юмором воевал. А уж рассказывать как умел!..

— Ладно, — соглашаюсь я. — Можно и про Кайду послушать для общего счёта.

— Переправляемся мы с другом Колькой через Днепр, — начинает рассказывать Алексей Алексеевич от имени фронтовика то ли по фамилии Кайда, то ли по прозвищу. — А немцы лупят из пушек и пулемётов страсть как, аж вода кипит! Нам, конечно, хоть бы что, корягой какой-то прикрылись и на всех парах вперёд. Вот-вот берег. А тут как назло самолёты немецкие налетели, бомбы швыряют пачками. Но ничего — уворачиваемся, форсируем. А они всё здоровее и здоровее бомбы кидают. Слава богу, наши истребители подоспели. Отогнали. И один из них, напоследок, низочко так над водой пролетел и чирк меня кончиком крыла за плечо, аж клок ваты вырвал из телогрейки. Задрал я голову, а там сам главнокомандующий.

«Здорово, Кайда! Как держишься дружище?»

«Здравия желаю, товарищ Сталин! — ору в ответ. — В атаку щас пойду!»

«Молодец! — говорит. — Действуй как Чапаев!»

Пулей вылетаем мы с Колькой на берег и в штыковую атаку! А тут снаряд прямо в ноги бах!.. Очнулись в каком-то сарайчике. В щели глянули — немцев кругом, не счесть. Тысячи!.. В плен, значит, попали из-за контузии.

На другое утро приходит к нам здоровенный, как слон, офицер, и говорит: «Кайда, иди к генералу на допрос!» А я, не будь дураком, Кольку первым послал — он пару лет в школу ходил.

Как чесанул им Колька на допросе на чистейшем немецком, куда там фашистам до такого! Зауважал нас сразу генерал, уборщиками определил на аэродром.

Похватали мы с Колькой мётлы и давай шуровать по взлётной полосе. Столб пыли подняли, заглядываем в один из самолётов — а там всё простенько, как в полуторке.* Решили мы оглядеться и дёру дать. А тут немцы, как назло, на обед стали звать. Но мы ни в какую. «Дело прежде всего, — говорим. — Дометём до конца взлётную полосу, а потом уже и пообедаем». Покрутили фрицы в удивлении головами, посмеялись, одобрительно похлопали нас по спинам и ушли. А мы прыг в ближайший самолёт, я сразу за руль и по всем газам. Жму и слышу в шлемофоне испуганную немецкую речь: «Ахтунг! Ахтунг! В воздухе Кайда!»* Оглянулся я, а следом мчится целая эскадрилья «Мессершмидтов». Я газу — и они газу! Я в сторону — и они в сторону! Я вверх-вниз — и они вверх-вниз! Не отстают гады! Что делать?.. Не знаю! И тут-таки догадался, залетаю в самую большую тучу и резко по тормозам: «Бац!» А эти дурачки мимо пронеслись. Нам потом главнокомандующий лично вручил ордена за угнанный самолёт…

Мой Чернобыль

(правдивый очерк)*

У меня был свой Чернобыль.

Весной 1986 года я был на побывке в родных краях — на Верхнем Дону. В конце апреля среди казаков прошёл слух о взрыве на атомной электростанции на Украине. Верить людской молве не хотелось, да пришлось. Вскоре по степям заколесили мобильные группы со специальными приборами по выявлению уровня радиации в грунте и атмосфере.

Отпуск как раз закончился. Я вернулся в Литву. В то время я стал курсантом Вильнюсского военного училища МВД СССР и на какое-то время забыл в учебной суете о случившемся. Однако чернобыльская тема вскоре снова всплыла. Об этом шепотком заговорили между собой в коридорах и курилках преподаватели и даже упомянули, что весь состав училища могут направить в район Чернобыльской АЭС на охрану общественного порядка.

И это случилось. Все курсанты были направлены на полное — очень тщательное медицинское обследование. И тут у многих сдали нервы. У кого-то неожиданно появились мудрёные болезни, у кого-то травмы рук и ног, а кто-то откровенно отказался. Начальник училища сразу всех образумил, доложив на общем собрании, что симулянты и отказники будут не допущены к государственным экзаменам и в результате лишатся дипломов юристов-правоведов и воинских званий лейтенанта, которые должны были стать реальными всего лишь через полгода, да ещё, вдобавок, со всех будут вычтены деньги, вложенные государством на наше обучение. И даже грозил возбуждением уголовных дел. Все сразу угомонились и пошли на обследование к приехавшим прямо в училище врачам. Слишком много стояло на кону: часть из нас уже были женаты и имели детей либо ждали их появления, а другая часть активно примерялась связать себя, буквально в ближайшее время, «Узами Гименея», так как знали, что многие попадут по распределению в северные, малообжитые районы нашей тогда ещё не развалившейся на части необъятной родины — а там незамужних девушек, как говорится, днём с огнём… Благо торопились и засидевшиеся в незамужестве девушки, почувствовав свой час.

Несмотря на жёсткий контроль со стороны руководства, несколько курсантиков умудрились-таки прикупить какие-то справки о болезнях. В основном это были местные кадры — жители Литвы. В каждой группе, в обязательном порядке, были два-три местных кадра. Если они даже не набирали на экзаменах достаточного количества баллов (а конкурс был вполне приличный), их всё равно принимали. И они, будучи местными, находили какие-то лазейки: у кого-то отец был в дружбе с отцом знаменитого в то время на всю страну и даже на весь мир баскетболиста Сабониса, у кого-то отец был знаменитым портным и шил костюмы* власть имущим, а у кого-то, видимо, просто были деньги. Большинство закавказцев, которых в училище было не так уж и много, тоже умудрились как-то отвертеться от командировки. Но братья славяне — русские, украинцы и белорусы, сопровождаемые татарами и северокавказцами — адыгейцами, дагестанцами, осетинами, чеченцами, ингушами… — загремели практически полным составом в места чернобыльские, радиационные.

Везли нас поездом Вильнюс — Гомель. Из Гомеля, до баз дислокации в белорусских городках Хойники и Брагин, — автобусами. Я попал в Хойники. Нам сразу нацепили на грудь именные датчики, чтобы впоследствии знать, кто сколько получил микрорентген, и расквартировали в местной районной школе, классы которой были оборудованы под жилые помещения. На службу ходили парами. День дежурства — сутки выходной, ночь дежурства — двое суток выходной. Службу несли в пустых сёлах Полесья — напротив атомной электростанции. Перед заступлением на службу каждому выдавали две бутылки минеральной воды, привезённой извне, чаю из общего котла в собственный термос, из воды, привезённой извне, сухой паёк, привезённый извне, портативную рацию, штык-нож, фонарик — и в путь. Автобус шёл полукольцом — от Припяти до Припяти. Останавливался только в сёлах, расположенных друг от друга на расстоянии примерно 7–8 километров. Каждое следующее дежурство — в следующем селе. Делалось это потому, что уровень заражения в зоне отселения был разным. Перемещаясь, мы прошли все точки на полукольце и получили одинаковое количество радиации. При въезде в центр села дежурный офицер выкрикивал его название и две фамилии. Автобус на пару секунд приостанавливался, из него выпрыгивали два курсанта и молча шли по пустынной, безмолвной улице к специально оборудованному под наблюдательный пост дому. Одна из комнат дома была обеззаражена, в ней находились стол, два табурета, керосиновая лампа «летучая мышь» и исправная печка.

Конец ознакомительного фрагмента.