Сибирский фронтир

Сергей Фомичёв

Книгу можно назвать вестерном и хронооперой, робинзонадой и историческим романом – на её страницах достаточно путешествий во времени, стычек с туземцами, разбойниками, прочих классических приключений на суше и на море. Однако это не чистый экшн. Герой не только действует, он наблюдает, сопоставляет, размышляет. Книга содержит серьёзный этнографический и исторический материал по Восточной Сибири, Дальнему Востоку, бывшим русским территориям Америки ещё до того времени, как они стали русскими.

© Сергей Фомичёв, 2022

ISBN 978-5-0050-3537-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог. Сквозняки

— 1-

Они увязались за мной в безлюдной и тёмной серёдке парка. Их двое: Бомж — крепкий мужик неопределённого возраста в драном плаще, с пакетом дребезжащих бутылок, и Проныра — вертлявый паренёк в кепке, похожий на уголовную шестёрку, какими изображает их отечественная кинематография. Оба движутся в пятидесяти шагах, повторяя все мои повороты последние десять минут. Вопросов почти не осталось — они поджидали меня и никого другого.

Черту под сомнениями подводит выстрел. Пуля шуршит над головой и, выбросив щепки, исчезает в сосне. Итак, мои преследователи не расположены к разговору. Накатывает запоздалый звук выстрела, тут же угасший в ближайших деревьях, но для меня он звучит отчётливо, словно стартовый револьвер. Они стреляют, а значит мне остаётся только бежать.

Бегу, стараясь оставить между собой и преследователями побольше деревьев и бугров. Ритмичное бряцанье бутылок за спиной обрывается, раздаётся звонкий хруст — Бомж отбросил ненужную ношу. Ага! Это вам не бабочек ловить. Лёгкая атлетика! Как у нас говорилось — царица полей. Учился—то я в школе со спортивным уклоном. И хотя любовь к пиву со временем обернулась солидным брюшком, но и курить я не начал, а потому лёгкие качают кислород без труда.

Бегу вполсилы, лениво маневрирую. Палая хвоя приятно пружинит под кроссовками. Преследователи больше не стреляют, а скоро и вовсе стрелять не смогут: во—первых, сбитая дыхалка не позволит прицелиться, а, во—вторых, вот—вот людно станет — парк невелик и шум города слышен всё ближе.

Выскакиваю на площадь перед ДК ГАЗа, бросаюсь к краснокирпичному павильону метро. Народ брызгает в стороны, словно мальки от окуня. Барабаню ногами по ступенькам, спотыкаюсь, задеваю плечом какую—то бабку…

— Извините, — кричу за спину…

Состав стоит, но это ничего не значит. Станция—то конечная, интервалы большие. Он так долго простоять может. Несусь по платформе к другому выходу. Оглядываюсь — мои преследователи равняются с последним вагоном.

— Осторожно двери закрываются, — бодро сообщает магнитофон. — Следующая станция «Кировская».

Название станции записанный на плёнку диктор объявляет особенно торжественно. Будто это не станция, а руины древнего города. Ныряю. Двери пфукают и нестройным громыханием сопровождают первый толчок поезда. Поехали. Стараясь дышать глубоко и ровно, я обдумываю ситуацию. На «Кировской» можно выскочить и поменять направление, но тут не подгадаешь с интервалами — нижегородское метро не московское. Лучше всего проехать до «Комсомольской». Да, пожалуй, так будет вернее. Что я могу сказать? Они сильно удивятся, когда через станцию не обнаружат меня в этом поезде.

***

Ворота я нашёл совершенно случайно.

Было мне лет пятнадцать, и я гостил у родственников в Волгограде. Каникулы подходили к концу, и я уже собирал вещи, когда моим родителям пришло в голову через родственников устроить меня на приём к зубному врачу. В те времена хороший врач считался таким же дефицитом как чешское пиво, венгерские кроссовки или подписка на «Иностранную Литературу» (старшее поколение могло бы добавить к этому перечню финскую сантехнику, польскую или болгарскую парфюмерию и многое другое). К хорошим врачам попадали по великому блату, в обмен на продовольственные наборы или шоколадные конфеты фабрики «Россия». К моему сожалению, у родственников такое знакомство нашлось.

Зубных врачей я и теперь побаиваюсь, а тогда не переносил на дух. Я до жути боялся бормашинки, меня тошнило от особенного, ни на что непохожего, мерзкого запаха, висящего в зубных кабинетах, бросало в дрожь от плевательниц, ковырятельниц, крючков и прочих орудий инквизиции, била лихорадка от лампочек над креслом, от самих кресел. Даже плакаты про кариес перед входом в кабинет с зубной щёткой в виде былинного богатыря и бактериями, изображёнными злобными лохматыми монстрами навевали щемящую тоску.

Хороший врач вовсе не означает врач добрый. Напротив, профессионал относится к пациенту как к бездушной кукле; все его успокоительные фразы дежурны, а ваш рот — полость, так они и говорят — полость, в которой нужно произвести санацию. Зачистить, говоря по—современному.

Короче говоря, я единственный кто не обрадовался случившейся оказии. Последние дни каникул и без того омрачённые тем, что они последние, превращались в сущий кошмар. Но восставать против родителей и родственников я в то время ещё не решался. Пришлось покориться, уговаривая себя философским «всему приходит конец».

Я ездил в поликлинику окольным путём, нарочно давая крюк и делая ненужную пересадку, пытаясь тем самым оттянуть неизбежное. Мне было тоскливо. Я смотрел через окно на город, на покрытые пылью пирамидальные тополя, на нетерпеливые машины, на весёлых беззаботных людей. Может и у них были свои печали, но мне чужие печали казались совершенно ничтожными в сравнении с собственным.

— Остановка «Школа», следующая «Поликлиника», — объявил сквозь электрический треск стандартный женский голос.

Я невольно улыбнулся, забыв о страхах. Дело в том, что в родном Саранске троллейбус с таким же номером делает остановки с точно такими же названиями и в той же последовательности. Видимо, на какое—то время я забылся, вообразил, будто уже вернулся домой, и еду к однокласснику Петьке Дворкину, у которого давно собирался переписать Владивостокский концерт «Машины времени». А когда открыл глаза, то за окном не увидел привычных пирамидальных тополей — только начинающие уже желтеть берёзы и клёны. Это был Саранск — столица советской Мордовии.

Наваждение? Нет, картина более чем реальна. Оглядевшись, я увидел совсем других людей, иную отделку салона, но, что любопытно, к моему появлению в саранском троллейбусе его пассажиры остались равнодушны, будто и не заметили вовсе.

Вот и поликлиника, но не та в которую я направлялся сдаваться зубному врачу, а другая, в которой полгода назад мы проходили медосмотр всем классом. Двери открылись, я бросился к выходу, и хлопнул ладонью о ствол растущего возле остановки клёна. И ведь вроде никаких психических отклонений за мной раньше не замечалось, и врач вот из этой самой поликлиники перед последними сборами нашёл меня вполне адекватным и годным ко всему, что только можно вообразить. А тут такой крендель в голове образовался.

Нет, я определённо не спал. Потому даже не стал щипать себя за разные части тела. Я почему—то всегда отличал сон от реальности. Бред? Провал в памяти? Амнезия? Может быть, я давно уже вернулся домой, но позабыл об этом? Что ж, проверить легко. Я осторожно коснулся больного зуба кончиком языка и обнаружил шершавость заложенного накануне в канал мышьяка. Для верности проверил пальцем — так и есть, пломба временная.

Минут десять совершенно ошалелым я стоял посреди родного города, держась рукой за дерево, пока не вспомнил, что опаздываю на приём, но и тогда мысли продолжали пребывать в хаосе… Что делать? Отправиться домой? И что я скажу родителям? Что сбежал от врача? Не слишком ли далеко убежал? Пойти к Петьке? А что потом? Вернуться в Волгоград? Но как? На поезде больше суток, да и билетов наверняка не купить.

Трезвая мысль пришла не скоро. Если я каким—то Макаром попал в Саранск, то не может ли тот же Макар перебросить меня обратно? Мысль бредовая, если уж честно, но и положение было бредовым, а других вариантов в голову всё равно не пришло. Я вернулся на остановку, дождался троллейбуса и поехал. Ни на что не надеясь, но… Со второго раза у меня получилось. Я вновь оказался в Волгограде и даже не слишком опоздал на приём.

Наверное, это был единственный визит к зубному врачу, когда сидя в кресле я думал не о визжащей внутри головы бормашине.

— 2-

–… и выход к вокзалам: Ленинградскому, Ярославскому и Казанскому, — доложил совсем другой голос, но тоже весьма торжественно.

В вагон врываются пассажиры со всех трёх вокзалов. Чемоданы, тюки, тележки. Ругань коренных москвичей на приезжих, ещё более крепкая брань москвичей не столь коренных, ответная ругань, как пулемёты осаждённого дота. Я едва успеваю высунуться и взглянуть назад. Чёрт! Сильно удивлённым оказался в итоге я сам: Бомж с Пронырой барахтаются в толчее, пытаясь пробиться вперёд. Это им удаётся, и они оказываются на один вагон ближе.

Делать нечего — начинаю перебегать на каждой станции, пока не оказываюсь в самой голове поезда. Облокотившись спиной о дверь кабины машиниста, я обречённо констатирую, что дальше бежать некуда.

Выскакиваю на Кропоткинской. Перед носом громадина ХХС. Беру правее, на бородатого мужика. Памятник то ли Марксу, то ли Энгельсу — не понять, потому что поверх настоящего имени масляной краской выведено «Пётр Кропоткин». Мне плевать на бородатые разборки, быстро иду мимо. Оглядываюсь. Мои недоброжелатели шустро перебегают дорогу на красный свет. И ни одного чёртова гаишника поблизости, ни одного нувориша на бронированном мерсе, чтоб раскатать наглецов по асфальту.

Быстрым шагом иду по Остоженке в сторону «Парка культуры». Оба преследователя спокойно идут вслед за мной. Бомж давно скинул лохмотья и теперь больше похож на советского инженера. Проныра то и дело лазит рукой за пазуху. Проверяет пистолет? Похоже. Не яблоки же у него там. Будет стрелять? Среди старой застройки прохожих негусто. Может и будет. Перехожу на бег. Ещё немного осталось. Выдержу.

Сбавляю темп лишь в толчее подземного перехода. Здесь не разбежишься — народу полно, да и внимание привлекать не стоит — остановят менты, начнут прописку спрашивать, билеты требовать. А где я их возьму, билеты—то?

Проныра стрелять не рискует. Это радует. Однако, что делать дальше?

***

Пятнадцать лет — хороший возраст. Уже нет доверчивого ребёнка, но ещё не вылеплен системой забитый, загнанный на кухни и в курилки человек страха. У меня хватило ума сохранить обретённое знание в тайне от всех, и не достало осторожности тут же о нём забыть.

Правда, корысти от открытия оказалось немного. Разве что экономия на билетах. Но не будешь же к родственникам каждый день ездить — подозрение вызовет, да и зачем? Ну так, катался на «квадрате» погулять — в Волгограде тусовка поживей смотрелась, не то что в Саранске. Тусовался — да, но близко ни с кем не сходился. Ни там, ни дома.

Я стал обладателем сокровенным знанием, и это наложило отпечаток на мои отношения с людьми. В школе я превратился из общительного, настырного и бойкого мальчишки в угрюмого замкнутого индивидуалиста. Во дворе и вовсе перестал появляться.

Тайна встала между мной и сверстниками, она варилась внутри меня, ломая прежние черты характера… Но она же дисциплинировала, заставляя следить за словами и поступками. Магнитофонные катушки, спортивные сборы, соревнования, игры, книги перестали иметь значение. Впрочем, нет, книги остались, но, отстранившись от прежних друзей, я перебрался в читальный зал городской библиотеки, где и поглощал томами научную фантастику в полном одиночестве. Приятели не заметили потери, а девушки тогда ещё не настолько интересовали меня, чтобы выбирать между ними и тайной.

Всё эти изменения в себе я, конечно же, осознал значительно позже, а тогда мне просто казалось, что я взрослею.

Года через два я настолько свыкся с существованием лазейки в пространстве, что перестал принимать её за чудо. Это как с моим первым кассетником. Сколько я копил, сколько ждал покупки. И вот она, «Легенда 404» — чёрное совершенство, на моём столе. Первые дни я ложился спать и вставал с мыслями о ней. Но прошёл всего месяц, и обладание магнитофоном стало чем—то обыденным. Воротами я наслаждался дольше, но всё равно — приелось. Приелось чудо. А вот характер таким и остался. Нелюдимым.

Когда я стал чуть постарше, феномен открытых ворот начал интересовать меня, так сказать, с научной точки зрения. Я пытался познать их тайну. Физика, доступная моему пониманию, хранила на сей счёт гордое молчание. Я увлёкся психологией, эзотерикой, мистикой, восточной философией. Впрочем, тогда многие увлекались подобной лабудой, время было такое: Союз распадался, сбережения пропадали, запахло безработицей, нищетой. Наряду с прочими прелестями новой жизни импортировались учения, плодились секты.

Я посещал собрания каждой из них, что добиралась до нашего города, с той же целью мотался и в Волгоград. Я слушал проповеди и искал в них ответ. Ответа не находилось, а спрашивать напрямик я остерегался. Возможно, поэтому ни одна из сект меня в свои лапы не получила.

Армия не сделала из меня коллективиста. Оба года я успешно пересидел на глухой таёжной точке — единственный срочник среди трёх офицеров и прапора. Нечего и говорить, что четыре начальника беспробудно пропили весь этот срок, оставив на меня заботы по обороноспособности страны. Что ж, я в накладе не остался — освоил редкие в те времена компьютеры и системы спутниковой связи.

Мне стукнул двадцать один год, когда я понял, что всё это время валял дурака. Вместо того чтобы искать другие ворота, я раскрывал природу единственных мне известных. Зачем? Да чёрт с ней, с природой! Какая разница, как это работает?

Идея, что ворота могут быть не одни, родилась в магазине за разглядыванием модного органайзера, на форзацах которого помещались схемы крупнейших метрополитенов страны. В разных городах станции носили одни и те же названия: Комсомольские, Автозаводские, Пролетарские, Московские, Пушкинские, Парки Культуры.

«А что, если…» — подумалось мне, и я поспешил заплатить за дорогую игрушку.

Не терпелось побыстрее опробовать дикую гипотезу, и я собрался в дорогу. Ближайших к Саранску мегаполисов обладающих подземкой было два: Горький и Куйбышев, накануне переименованные в Нижний Новгород и Самару. Но в Куйбышеве метро только—только начали строить и три его действующие станции, расположенные к тому же на самой окраине города, не вызывали особого энтузиазма. В Горьком метро начиналось от вокзала и было раза в три длиннее. Сделав выбор, я поспешил за билетом.

Поезд «Куйбышев—Ленинград» неспешно полз по задворкам империи, вставая на каждом разъезде, а я всю ночь ворочался в духоте и пыли плацкартного вагона.

С десяти утра и почти до самого вечера я катался туда—сюда по единственной ветке горьковского метро, но ничего не получалось. Я был слишком взволнован, ожидая чуда, и не мог настроиться на переход. Но стоило мне только решить, что идея не больше чем бред, как вдруг я оказался в Москве.

— Получилось! — заорал я в восторге посреди переполненного вагона, следующего куда—то на Ждановскую.

Действительно получилось. Я прыгал из Горького в Москву, из Москвы в Ленинград, в Новосибирск и далее, как говорится, со всеми остановками. Вот это да! Не случайная дыра между Саранском и Волгоградом — здесь открывались совершенно иные перспективы.

Метро всё же прорыли далеко не везде. Зато троллейбусов и трамваев имелось сколько угодно. Я принялся скупать в магазинах транспортные схемы городов. В те годы их продавали в избытке, и единственное чего нельзя было найти, так это схему собственного города. Но Саранск я и без того знал неплохо.

Продавцы, принимая меня за молодого, но уже чокнутого коллекционера, стали подсказывать места книжных развалов и сообщать о новинках.

Итак, я обложился картами и вырвал из тетради разворот. Наивный! Лист закончился уже через минуту. Названия остановок во всех городах поражали однообразием: больницы, Ленины, школы, Гагарины, универсамы… Не составляло труда найти навскидку пары в двух любых городах.

Пространство расползалось передо мной, как передержанная в хлорке простыня.

— 3-

Решаю сбросить хвост на кольцевой линии — трое ворот там следуют плотно друг за другом, и это даёт мне возможность маневра. Гоблинов, а именно так я окрестил преследователей за их тупое и злобное упрямство, с каким они старались прикончить меня; так вот гоблинов всего двое, и если даже им известны все мои отнорки, пусть попробуют угадать, в котором из них я скроюсь.

Втискиваюсь в переполненный поезд, прислоняюсь к бортику у входа. Бомж с Пронырой устраиваются в соседнем вагоне, их хорошо видно через стекло. Поворачиваюсь к ним спиной. Главное сейчас не расслабляться, не впадать в привычный лёгкий транс, что помогает пробивать пространство. Сейчас нужно, напротив, зацепиться взглядом за реальность, за окружающих, не то вынесет помимо желания. Со мной не раз так случалось, когда я неожиданно проваливался в другие ворота. Это вроде как мимо своего дома в задумчивости пройти, или этаж перепутать. Бывает.

За хмурые лица пассажиров цепляться неохота. Выбираю красивую девушку, что стоит напротив и читает толстую книгу. Стараюсь думать только о ней. Красивая. Что она там читает? Вот хорошо бы отдохнуть с ней на море, лучше на Адриатическом. Умная. Не детектив читает, не любовный роман, судя по обложке что—то философское. Фигурка — ах, ах, какая фигурка. Студентка? Молоденькая…

Девушке навязчивое внимание явно не нравится, она опускает книгу, заложив пальцем страницу, и хмурится. Набираюсь наглости, подмигиваю в ответ. Она отворачивается.

— Станция «Проспект Мира», — сообщает надоевший голос, — переход на Калужско—Рижскую линию. Уважаемые пассажиры, просим…

Проскочил!

Девушка решила сойти. Уж не из—за меня ли? Провожаю взглядом уплывающие бёдра и оглядываюсь. Бомж исчез, Проныра остался. Что ж, пока один — ноль. Посмотрим, как сможет он в одиночку прикрыть двое оставшихся ворот. Правда и передо мной стоит выбор, в какие из них нырять, но тут уж пятьдесят на пятьдесят.

Вторые ворота. Третьи… пора! Расслабляюсь, перехожу… и вижу за стеклом Проныру. Вот чёрт!

***

Сперва я мог перемещаться только туда, где бывал раньше. Я должен был знать, помнить место. Чтобы раздвинуть горизонты приходилось покупать билет на поезд или автобус, и добираться до нового города обычным путём. Но уже оттуда я переходил без напряжения. Позже я научился пробивать пространство, не обременяя себя предварительной разведкой. Я даже целую медитационную систему разработал, основанную на картинке из телевизора или журнала.

И, наконец, пришло время, когда мне удалось вырваться с одной шестой части суши. Получилось это совершенно случайно.

Я любил кататься на скейтборде по безлюдным затяжным спускам. И потому часто навещал один удмурдский городок, вся прелесть которого для меня заключалась лишь в единственной тихой улице, что сбегает волнами вниз.

И вот привычно скатываясь по трассе, зная на ней каждую выбоину, я расслабился, замечтался, и на ум вдруг пришёл Сан—Франциско, где по такой же волнистой улице гонялись в боевиках за крутыми бандитами ещё более крутые полицейские. На один лишь миг я прикрыл глаза или моргнул протяжённо… Ослепительное солнце, пробившее закрытые веки, и жара, хлынувшая под куртку, дали понять, что вокруг уже не Удмуртия. Я открыл глаза. Вместо привычных вечно мокрых пятиэтажек вдоль улицы стояли особняки, вместо чахлых берёз — пальмы.

В то время поездки за рубеж ещё не стали обычным делом, и я сильно перепугался, оказавшись в социальном зазеркалье.

С перепугу пробыл я там не долго. Оглянулся, не видит ли кто, быстренько вскарабкался повыше и оттолкнулся ногой, думая только об одном — о сырой удмурдской осени.

Вернувшись домой я сел за английский язык. Выучил его за три месяца, решительным штурмом, словно собирался поступать в МГИМО. Вот ведь когда припрёт — а в школе едва вытягивал на тройку. Теперь за дело!

С каким упоением и лёгкостью я открывал для себя Соединённые Штаты! Мэйнстритов и авеню в честь Линкольна и Вашингтона там встречалось не меньше чем у нас площадей Ленина. Скоро сеть переходов опутала всю страну. Со скейтом под мышкой я отправлялся в Удмуртию, «спускался» в Сан—Франциско и уже оттуда путешествовал по Америке.

Я отдыхал на Гавайях, наблюдал за космическими стартами во Флориде, слушал Ниагару, заглядывал в Большой Каньон. Пару раз заскочил в бывший Новоархангельск на Ситке, удовлетворяя любопытство юности, а, воплощая более ранние мечты, побывал в Диснейленде. Несмотря на возраст, я полюбил там бывать — видимо добирал то, что недодали в детстве. Подозреваю, что и те, кто приводил в парк развлечений толстеньких отпрысков, использовали их только как повод.

Попав за Атлантику, под впечатлением неожиданного открытия, я поначалу как—то упустил ещё один важный момент — само открытие. Не придал значения, не подумал. А подумать стоило. Впервые мне для перехода не понадобился общественный транспорт и привязка к названиям остановок. Новый метод оказался, что называется, своевременным — в родной стране как раз настали тяжёлые времена. Улицы и станции переименовывались, в транспорте перестали объявлять остановки, да и сам муниципальный транспорт ветшал и заменялся повсюду частником. Людей эти мелочи трогали мало, у них проблем и без того хватало, но мне именно мелочи представлялись катастрофой. Так что неожиданное открытие явилось спасением, и я принялся экспериментировать.

Это открыло передо мной весь мир. Я играл шариком, словно чаплинский диктатор. Я упивался властью над пространством, насмехался над расстоянием.

Я был Эриком Рыжим, Колумбом, Дрейком и Магелланом. Моим солёным ветром стали сквозняки подземных тоннелей, запахом моря — дух шпальной пропитки, криками чаек — скрежет железных колёс.

Я побывал в Тадж—Махале, топтал Великую Стену, трогал пирамиды Египта, руины инкских городов, всё то, что раньше мог видеть лишь на картинках. Я загорал на пресловутых Канарах, между управляющим банка справа, и членом правительства слева. Мы вместе пили пиво и болтали о политике. Они считали меня удачливым хакером, ведь я намекнул им, что работаю по компьютерной части.

Мало—помалу, привычная, то есть изображённая на географических картах, картина мира стала казаться противоестественной и абсурдной. Там где города разделяли океаны, мне порой хватало единственного усилия, а в соседний район приходилось добираться обычным способом. Из Сиднея в Новосибирск я переходил за мгновение, зато из того же Сиднея в Канберру путь получался неблизким, и проще было воспользоваться автобусом.

Границы рухнули, исчезли, стёрлись. Государства потеряли значение. Мешало, пожалуй, только разнообразие языков и диалектов, освоить которое я даже не помышлял. Но политические образования смешили своей нелепостью.

Неверно полагать, будто другая сторона жизни осталась неведома мне. Я воочию увидел тех рахитных детишек, которыми нас пугали в «Международной панораме», женщин с обвислыми, как уши спаниеля, грудями. Но реальность оказалась куда страшней картинки. Телевизор не передавал ни вонь нищеты, ни вкус тухлой воды, ни низкий гул мириадов насекомых, ни масштабов человеческой катастрофы.

Я побывал в трущобах, где понял, что Хрущёва ругали напрасно. Дома из картонных коробок, древесных обрезков и дырявой плёнки, что тесно лепились, занимая самые бросовые участки пригородов; трущобы, где вместо улиц чавкающая грязь, где змеи и крысы заменяют породистое домашнее зверьё; всё это совсем не то же самое, что малогабаритные пятиэтажки.

Случалось попадать под обстрелы и бомбёжки, нарываться на внезапные вспышки ксенофобии, присутствовать при переворотах. Я не привык к стрельбе и взрывам, но перестал пугаться их понапрасну. Не каждый раз удавалось понять, кто и за что воюет, поскольку не о всякой бойне сообщали потом по телевизору. И не понимая причин, я вдруг отчётливо понял мерзость войны. Да, вовсе не гниющие трупы навсегда отвратили меня от неё, а тупая бессмысленность.

Я остался индивидуалистом, но чувство глобальной несправедливости выросло в убеждение. Однако, даже обладая знанием, я не пытался изменить мир. Индивидуалист с убеждениями — не может стать чем—то большим, нежели критический наблюдатель событий.

— 4-

Скоро я понимаю, что все известные мне переходы для гоблинов не секрет. Я уже больше часа мечусь по городам и странам, как костяной шарик по рулетке, но никак не попаду на зеро. Силы ещё есть, и я должен сбросить хвост, прежде чем они покинут меня.

Прибавляю, сделав ставку на скорость и выносливость.

Прага. Выскакиваю из метро «И. П. Павлова» и сразу прыгаю в трамвай. Кажется двенадцатый — то, что надо! Из трамвая выхожу в Бостоне, неподалёку от Массачусетского Технологического Института. Идёт дождь, но зонтик не достаю — с ним не побегаешь, а темп терять жалко. Несколько кварталов позади и я ныряю в супермаркет, на эскалатор. Поднимаюсь из метро в Харькове. С куртки льётся вода, волосы слиплись. Хорошо не зима. Ловлю удивлённые взгляды обывателей. Они смотрят на меня словно на придурка, умудрившегося как—то вымокнуть в метро. Ничего, граждане, там за спиной скачет ещё пара мокрых придурков. Опять трамвай, на этот раз в Ижевск…

Не отстают, злыдни. Прибавляю ещё. Где оно там, пресловутое второе дыхание? Сколько занимаюсь спортом, близко его не видел…

Вашингтон, станция «Арлингтонская». Где—то здесь хоронят отборных героев. Сажусь на жёлтую линию еду до «Пентагона» — основного поставщика отборных героев для Арлингтонского кладбища.

…Киев. Почтовая площадь. Поднимаюсь на фуникулёре в Тбилиси. Оттуда в Сингапур… Оглядываюсь. С тем же успехом я мог удирать по беговой дорожке тренажёра. Мало того, гоблины подтянули свежие силы. Их уже четверо. Для удобства, каждому из преследователей я придумываю подходящее внешнему виду прозвище. Агентур псевдоним, так сказать, присваиваю. Одного из новеньких я называю Крокодилом, второго Громилой.

Итак, всё гораздо серьёзней. Они знают куда больше моего, по крайней мере, несколько раз преследователи выходили наперерез, отсекая меня от удобных ворот. Правда, как вскоре выясняется, иногда это играет и в мою пользу — избыток знаний не позволяет гоблинам сразу сообразить, какие из ближайших ворот я выберу. Они распыляют силы, перекрывая те ходы, о существовании которых я даже не подозреваю. Да и держать в голове эту чёртову прорву переходов, наверное, не легко — то и дело один из преследователей пропадает, видимо, сверяясь с какими—то картами, или связываясь с начальством. Однако понемногу они всё равно берут верх — их попросту больше.

Про квартиру в Питере придётся забыть. Кто знает, сколько времени гоблины следили за мной? И, кстати, любопытно, кто же они такие? По большому счёту моей голове всё равно от кого получить пулю, но она размышляла сама собой…

***

Нет, я вовсе не ощущал себя всесильным демоном. Скажем, не мог проходить сквозь стены или становиться невидимым. Я опасался полиции — ведь в моём паспорте не было нужных виз. Не во всякой стране можно гулять спокойно. В иные лучше вообще не соваться. И ещё мне не хватало денег. Во всём их многообразии.

Наверное, я мог бы безумно разбогатеть. На одном лишь маршруте Медельин — Майами. Много ли тот кокаин весит? А стоит прилично. Но я не желал оказаться однажды в канаве с дыркой во лбу, и потому занялся более спокойным бизнесом.

Приходилось ли вам пересекать польскую границу на пригородном поезде «Брест — Тересполь» в середине девяностых годов? Тогда вы, наверное, слышали оглушительный хруст скотча — это срываются сотни повязок, которыми местные челноки привязывают к телу пакеты с контрабандным спиртом, словно палестинские мученики взрывчатку. Мне однажды пришлось. Это была единственная граница, которую я пересёк обычным манером, собираясь набрать на той стороне туристических буклетов для экспериментов с ассоциациями. Но, услышав хруст скотча, я забыл о буклетах и подумал, что не составлю слишком большую конкуренцию этим бедолагам. Что до закона, то на него я уже тогда смотрел косо.

Итак, я гнал водку полякам. Затем нашёл покупателей в Финляндии, где платили втрое больше. Спиртное таскал по пол—ящика — всё же мой конёк лёгкая атлетика, не тяжёлая. Зато таскал часто. В день совершал по десятку рейсов. Нашлись ещё кое—какие халтурки. Германские вьетнамцы брали у меня сигареты, французские русские — икру. В общем, денежка капала понемногу. На жизнь хватало. И на путешествия.

Как только появились деньги, я покинул родителей, с которыми давно перестал ладить. Саранск оказался вдалеке от многих проложенных путей, он не имел метро, да и вообще выглядел блекло. Так что я купил квартиру в Питере, где и стал жить один.

Я не заводил никаких животных, даже каких—нибудь рыбок. Не желал иметь не то что семьи, но и более—менее постоянной подружки. О детях даже не говорю. Вряд ли тут дело в одной лишь скрытности или образе жизни, состоящем из путешествий. Гораздо важнее, что мне не хотелось нести ответственность. Я до жути боялся её. Слова Маленького Принца засели в голове, словно высеченный из камня партийный лозунг. Ответственность! В ней всё дело и другие мне не указ, не пример. Те, кто заводят животных, семьи, детей, либо чихать хотят на ответственность (и таких я презирал), либо в состоянии с ней совладать (к этим я питал уважение). Что до меня, то чихать не хотелось, но и тащить этот груз сил не хватало.

Возможно, я попросту подводил философию под свой образ жизни — это всегда проще, чем менять жизнь. Не знаю. Говорят, а больше пишут, что человек нуждается в общении. Дескать, он и человеком оттого стал, что общаться научился, и общество оттуда же пошло, цивилизация. Сомневаюсь. Лично меня одиночество не тяготит. Ну, то есть я, конечно, общаюсь, но главным образом в сети. Удобно. Тем удобно, что можно слепить себе любой имидж.

Я слепил из себя разведчика. Годков накинул с десяток, литературу по теме почитал, но в основном брал знанием стран и городов. Там кинешь вскользь про партизанский Чиапас, здесь про погоду в Мальмё, и любую мелочь, вплоть до автобусных сообщений между никому неведомыми деревеньками в джунглях, при случае вставишь. Короче провёл я тусовку интернетную. Да так руку набил, что во время войнушки одной локальной, начал разведпрогнозы в сеть сливать. И все в точку попали. Газеты тогда обо мне написали. Приятно, хотя анонимность и не позволила насладиться славой.

Так что общения, если меть в виду обмен информацией и идеями, мне за глаза хватало. А живое общение, так сказать для души… я же в транспорте полжизни провёл, живее некуда. Ну и подружки, которые иногда оставались у меня ночевать.

Девушкам у меня нравилось. Ещё бы — по стенам всевозможная экзотика развешана, на столе деликатесы редкие, просто праздник гурмана. Да и привычные вроде бы вещи несли запах «Нэйшнл Джиографик». Бананы из Эквадора — гроздьями, спелые — не те, что дозревают месяцами в пути в брюхе балкера. Рыба с Ньюфаундленда или с рыбацких рынков Бискайского залива — не вмороженная в глыбу льда, свежая. Пряности из Азии, о которых у нас и не слышали. Бордосское вино из Бордо, хотя его, разумеется, можно купить в любом супермаркете, но из Бордо получалось аутентично. Девушки принимали меня за моряка. Вряд ли за капитана, скорее за какого—нибудь моториста. Я не разубеждал.

Для девушек моряк, для виртуального мира разведчик, по образованию недоучившийся спортсмен, я по большому счёту не умел ничего в этой жизни.

***

Природа ходов по—прежнему не давала покоя, хотя желание раскрыть тайну и поутихло с возрастом. Больше всего мучил вопрос — являются ли эти лазейки физическим явлением, или же некая психическая (ну не магическая же?) уникальная способность возникла только у меня одного, под воздействием страха или тоски перед посещением стоматологического кабинета. От ответа на этот вопрос зависело, один ли я могу проворачивать трюки с пространством, или любой желающий.

Ответ пришёл, но принёс собой угрозу.

Однажды, совершив дежурный переход в Питер, я вдруг увидел сидящего напротив человека в серой курточке, машинально отмеченного мною ещё в Москве. Возможно ли встретить двух столь похожих людей? В совпадения я не верил. На счастье человек был сильно уставшим и не заметил меня. Может, он пробил ворота случайно, как в своё время это проделал я сам? Ждать осталось недолго. Человек продолжал сидеть, как ни в чём не бывало, а когда объявили Василеостровскую, спокойно встал и направился к выходу. Случайность исключалась.

То, что я пользуюсь ходами не один, обрадовало меня не больше чем Робинзона следы дикарских ног на берегу его острова. Изумление пополам с ужасом не помешало, однако, проследить за «попутчиком» до серого здания на какой—то там Линии.

Адресок я запомнил, и время от времени наблюдал за зданием из арки напротив. Пять или шесть раз мне удалось проследовать за человеком до метро. Обычно там я и терял его, но дважды мы перешли вместе. И хуже всего, что последний раз он воспользовался воротами вместе с каким—то парнем.

Я испугался и прекратил слежку, опасаясь разоблачения. Кто эти люди — мафия, спецслужбы или некие хранители ворот, а если последнее, то пришельцы они, или какой—нибудь мистический орден? Создали они ворота сами или только наложили на них лапу? Эти вопросы так и мучили меня до сегодняшнего дня. Впрочем, и теперь к разгадке я не приблизился.

— 5-

В Бангалоре я едва не попадаю в западню. Они заходят с трёх сторон разом, блокируя все пути отступления. Но, на их беду, гоблины выделяются среди смуглых индусов, как белые медведи на зелёной лужайке. Я изворачиваюсь, прыгаю на ходу в переполненный автобус… Ушёл! Проскочил! Однако не вечно же будет мне так везти?

Думал ли я, что когда—нибудь явятся подлинные хозяева или узурпаторы ворот и попытаются сцапать меня за ухо, как безбилетника, а мне придётся вот так вот спасаться бегством? Конечно, думал. С тех пор как уяснил, что не один пользуюсь тайными переходами. Думал и подготовился. В разведчика в сети я не зря играл — кое—что из прочитанного оказалось полезным.

У меня есть тайники. Они разбросаны по всему свету. Но прежде чем добраться до одного из них, нужно сбить со следа погоню. Необходимо что—то предпринять. Увёртываясь от рикши, я вспоминаю о велосипеде.

Знакомый по интернет—форумам диссидент как—то рассказывал мне, будто он в молодости отрывался от слежки КГБ на велосипеде. Дело в том, что агенты наружки обычно пасут клиента либо пешком, либо на автомашинах. А за велосипедистом следовать очень непросто. От пешеходов он отрывается за счёт скорости, от машин — сворачивая во дворы, используя узкие тротуары, проходы, мостики.

Не знаю, быть может, знакомый и привирал, а может, был вовсе не диссидентом, а даже наоборот. Может, он этих диссидентов допрашивал в лубянских подвалах. Так или иначе, я этот опыт решаю использовать.

Велосипедных линий у меня в наличии несколько. И все они берут начало в Амстердаме. Там, на гигантской парковке возле вокзала, я держу свой велик, купленный у местных торчков за десятку, а значит наверняка краденый. Но кому до этого есть дело?

В Кракове сажусь в электричку и через минуту прибываю на Централ Стэйшн Амстердама. Неспешно поднимаюсь по спирали парковки, открываю замок и резко срываюсь с места. С горки разгон и без того хороший, но я помогаю гравитации, давя на педали всем весом. Проношусь ураганом мимо стоящих у входа и озадаченных гоблинов.

Они не ожидали такого поворота. Бомж растерянно мечется по сторонам, Проныра бросается за мной, а Крокодил пытается завладеть чужим велосипедом. Куда там — амстердамцы те ещё жуки, даже одним замком редко ограничиваются. А ближайший прокат — пять минут ходьбы. Не успеть вам, голубчики, ни за что не успеть!

Каналы, улицы, мосты, каналы. Хорошо по ровному Амстердаму катить, приятно. Погоня отстала. На всякий случай перехожу в Йоханнесбург, затем в Тарту, оттуда обратно в Амстердам. 51—я линия метро, перехожу на 54—ю. Ворота. Кройцберг, Берлин. Погони нет.

Довольный собой, спускаюсь по ступенькам со станции «Йоркштрассе». Велосипед становится обузой и брошен возле метро. Готов поспорить, его сопрут в течение часа. Но спорить не с кем. Переулком выхожу на Кройцбергштрассе, а с неё вновь возвращаюсь на Йоркштрассе. На углу этих улиц стоит полуразрушенный корпус бывшей фабрики. Прохожу мимо, кинув на фасад фабрик рассеянный взгляд. Маячок — разбитый изолятор на проволоке — свисает со стены. Всё в порядке.

В детективах часто пишут про пресловутый волосок на капельке коньяка. Чушь! Когда я увижу нарушенный волосок, мне уже закрутят за спину ласты. Маячок должен быть виден загодя, когда ещё можно, не вызывая подозрений, сойти за прохожего. Так я всё здесь и устроил.

Поворачиваю во двор, поднимаюсь по усеянной битым кирпичом лестнице на второй этаж. По пути «отключаю» сигнализацию — вставляю в щель под перекрытием железный штырь, который блокирует проволоку. Теперь можно изымать закладку. Она в бывшей курилке, или что у них здесь было. Просовываю руку в дыру вентиляционной шахты — вот он заветный контейнер. На самом деле обыкновенная пластиковая коробка из—под какой—то химии, но мне нравится называть её контейнером.

Для начала достаю стопку автомобильных атласов «Фалькплан». Отбираю карту Соединённых штатов и Канады, сую в рюкзачок. Это для резервного маршрута отхода.

Следующим номером программы идёт ксива. Паспорт я купил здесь же в Кройцберге у местных турков. Имечко соответствующее — Ибрагим Куцгун. Это если читать по—немецки, а как оно звучит по—турецки, предстоит ещё выяснить — мало ли на какого грамотея из полицейских нарвёшься. Имя мало соответствует моей внешности и если угодно самоидентификации, но черты лица на фотографии, как ни странно подходят. Если конечно добавить «оригиналу» немного загара и вычернить волосы.

Как раз для этой надобности в контейнере лежит коробочка с гримом и краска для волос. Они тоже исчезают в ненасытной пасти моего рюкзачка — на заброшенной фабрике отключена вода и нет ни единого зеркала — придётся поискать кафешку или воспользоваться санузлом на стоянке автобана.

Деньги. Наше всё. Две перехваченные резинкой пачки. Старые добрые доллары и новоиспечённые, но тоже незлые евро. Деньги лишними не бывают. Именно поэтому я половиню пачки и оставляю запас в тайнике. Кто знает, как сложится с финансами в следующий раз.

Наконец я достаю пистолет, запасную обойму и выгребаю патроны, рассыпанные по коробке. «Чезет» семьдесят пятый. Чудо социалистической индустрии созданное под натовский патрон парабеллум. Штуковина массивная, на себе не спрячешь. А потому ствол с причиндалами отправляются вслед за атласом, гримом и деньгами.

Лишь несколько секунд я позволяю себе подержать пистолет в руке. Ребристая рукоятка пробуждает воспоминания. Пистолет я обрёл в Сухуми.

***

Открывая новый проход, я оказался на пустой и разбитой электричке, что медленно пробиралась из Сочи. Пахло войной, и люди предпочитали ехать в обратную сторону. На сухумском вокзале этот поезд ожидали толпы людей, но диктор объявил о задержке с отправлением на два часа. Народ всё равно ворвался внутрь, кто отжав двери, кто через окна, и скоро все места и проходы заполнились людьми. В моём закутке разместилась большая семья беженцев, состоящая в основном из детей и подростков, во главе с пожилой женщиной.

Хотелось в туалет, на воздух, но я боялся выходить из вагона — вдруг не смогу влезть обратно.

— Сходите, — сказала женщина. — Мы подержим место.

Я поверил ей и вылез через окно. Нужда долго времени не заняла, и я решил прогуляться возле вокзала, просто чтобы размять ноги. Тогда город ещё не покрывали страшные развалины, война только—только входила в силу. Но первые её признаки я скоро почувствовал. И увидел.

На соседней улице прямо на тротуаре лежал облачённый в камуфляж парень. Он был мёртв. Шальная ракета? Граната? Воронки не было, но ноги убитого валялись отдельно. Из обрубков уже не текло, но тёмной крови вокруг и без того хватало. Коричневая с каким—то синим отливом кожа на лице и руках парня выглядела неестественно. Таких цветов в природе не существует, если не относить к особой расе мертвецов. Кто он такой, абхаз или грузин, чеченец или казак; защищал ли он свой дом или пришёл в чужой; кто его убил?

Не знаю почему, но я подошёл ближе. Мёртвая рука сжимала пистолет, но не сильно и мне удалось его вытащить. Зачем? Я и сам тогда не понимал. Патроны и запасная обойма валялись рядом — видимо, лишаясь сил, парень ещё пытался перезарядить оружие. Я собрал их, сколько успел. Но тут из—за дома выскочила та самая женщина и крикнула мне, что в Пицунде высадился десант, а в Гадауте идёт бой, что электрички в Сочи больше не будет, и что они уходят к границе пешком. Я побежал за женщиной и присоединился к колонне беженцев.

Отдельная история как мы шли в Гагры, как рядом с дорогой начали рваться снаряды ли ракеты. Я мало что помню, кроме запаха мандаринов и аджики. В Гаграх мы попали в рейсовый автобус и, пробив дырку в пространстве, я исчез до того, как беженцев обыскали на мосту через Псоу.

Позже я научился добывать оружие без излишнего риска и в любых количествах. Но этот пистолет ценил всегда выше других.

— 6-

Отсыпаюсь в соседнем с фабрикой, таком же запущенном здании. Всю ночь в соседнем крыле играют панк—рок. Не колыбельная, но я так устал. Утром, вернее уже днём, осторожно выглядываю на улицу. Гоблинов не видно. Стало быть, вчерашний день остался за мной. Выхожу.

Чем хорош этот район — здесь легко затеряться. Кройцберг расположен в самом центре Берлина. И когда город разделяла стена, здесь, под дулами советских танков, селились лишь панки и эмиграция. Потом стену снесли, но район так и остался маргинальным. Даже полиция суётся сюда только крупными подразделениями — можно нарваться на баррикады и коктейль Молотова. Зато беглецам, вроде меня, сущее раздолье.

Возле кебабницы расспрашиваю турков про моё новое имя. Оказывается это ворон по—турецки, а произносится через «з». Ну, пусть будет Кузгун.

Направляюсь в какое—то альтернативное кафе с испанским названием, там плотно обедаю. Умываюсь, гримируюсь под фотографию на паспорте, после чего меняю панковское кафе на относительно буржуйское. Там беру час Интернета, проверяю почту, создаю эффект присутствия на нескольких форумах — просто так, по привычке.

Выхожу на улицу — гоблины тут как тут. Маскировка сбивает их с толку лишь на минуту. Узнали! Бросились вслед.

Бегу. Ругаю себя.

Чёрт! Ну, вот зачем мне понадобилось в Интернет лазить?

***

Для перехода нужно движение. Не осознав этого, я упорно пытался медитировать стационарно. К примеру, в однотипных китайских ресторанчиках, разбросанных по всему свету. Я просиживал часами за порцией цыпленка, пытаясь сосредоточиться или напротив расслабиться и перенестись в похожее кафе на другом краю Земли. Но тщетно. Я протирал штаны в транснациональных фастфудах, сетевых гостиницах, бродил по супермаркетам. Но найти ворота мне удалось лишь однажды, поднимаясь на эскалаторе в универмаге. Вот тогда я и осознал роль движения, а заодно включил в список транспортных средств эскалаторы.

Легче всего переход открывался на рельсовом транспорте и на троллейбусах. Хуже на автомобильном. Рейсовые автобусы ещё ничего, а вот, например, с такси случались комические накладки. Водитель хоть и не видит моего появления, но где—то в подсознании у него возникает сбой. Он, возможно, считает, что попросту получил провал в памяти от переутомления, забыл, как и где подобрал пассажира. Делает вид, что смущён, переспрашивает адрес, лихорадочно включает счётчик, терзаясь мыслью об упущенной прибыли. Короче говоря, неудобно.

Такси менялись, а велосипеды, ролики, скейтборды переносились вместе со мной. Я не стал экспериментировать с личным автомобилем или мотоциклом. Не хотелось вдруг выскочить на красный свет или на скорости оказаться без опоры под задницей. Да и не завёл я машину. Зачем? Налоги, сборы, штрафы, ремонт, бензин, парковка. Я и так легко добирался до любого места, где существует хоть какая—то цивилизация. А за город можно съездить и на велосипеде.

Настало время, когда растущий поток информации перестал помещаться в голове. Возникла потребность в систематизации знаний и опыта. Нужна была схема. Купил дорогой портативный компьютер, я принялся заносить в него переходы.

Но не всё оказалось так просто. Ворота не работали постоянно. Даже Московское метро вставало на четыре часа каждые сутки. Чего уж говорить о других. Но само по себе это пустяк, в конце концов, отдых всем нужен. Часовые пояса, вот главный враг мой! Когда в Москве полдень, в Вашингтоне ещё ночь, а в Сеуле уже вечер. Транспорт не работает то там, то здесь. Я выучил наизусть все эти GMT, UTC и прочие стандарты времени, включая и те, что стандартам не соответствовали. Они крепко засели в голове, переключаясь по необходимости, словно реле.

Кроме того, маршруты менялись, укорачивались, закрывались совсем. Вчерашние ворота могли не сработать сегодня, а завтра открыться вновь. Метро в одних городах кишело контролёрами, в других требовалась карточка на выходе. Задний карман распух от разномастных проездных и стрипкарт, а оба боковых — от пёстрой куч мелочи. Следовало учесть и расстояния между воротами — добираться с одной окраины мегаполиса на другую — занятие для мазохистов. А погода и климат? Всякое бывало — и в шортах по колено в снегу появлялся, и на экваторе в полдень в пуховике. Выручал рюкзачок с одеждой, который я взял за правило всегда таскать с собой.

Проблему часовых поясов частично решили лифты! Я не сразу на них наткнулся, ведь и в Саранске и в Питере жил в небольших домах. Лифты как правило работали круглосуточно, и было их много. Правда, во многих домах стояли кодовые замки на подъездах, а в учреждениях и отелях — подозревающие всех швейцары, консьержки и вахтёры. И ещё оставалась опасность попасть в режимное учреждение. Окажись я в кабине с чернокожими офицерами какого—нибудь африканского генштаба и доказывай потом, что примус починяешь. Так что лифтами я пользовался осторожно.

Схема нуждалась в каркасе. В чём—то подобном кольцевой линии московской подземки. Я отобрал два десятка самых крупных и изученных мной мегаполисов — перекрёстков, от которых расходились линии перемещений по всему миру. Линий получилось много, они пересекались, ветвились, иногда заканчивались тупиками. Даже карта лондонского метро показалась теперь детским ребусом.

В итоге, схема представляла собой финал конкурса среди пауков на лучшую паутину. Полюбовавшись работой, я включил принтер и сшил вылезшие из него листы в атлас. Единственный в мире, как я наивно полагал, пока не повстречал настоящих хозяев ворот.

— 7-

Второй раз на финте с велосипедом гоблинов не проведёшь. Да и велосипеда не оказывается на месте — спёрли, как я и предсказывал. У меня остаётся единственная хитрая норка — Парк развлечений в Калифорнии. Там за «Русскими горками» есть небольшой аттракцион на сюжет «Звёздных войн». Прелесть этой забавы для нынешней ситуации заключалась в том, что посетителей туда запускают поодиночке. То есть, я спокойно перехожу из здешнего «космического» лифта в «космический» же лифт, но уже в парке возле Великих Озёр. А мои преследователи тупо ожидают своей очереди. Минимум десять минут форы. За это время я, не используя ворот, отбываю автобусом на Чикаго и успешно теряюсь на американских хайвеях. Для того и взял атлас из тайника. Второй раз буду умнее и затихарюсь по—настоящему, без самоуверенных вылазок в сеть.

Для начала пытаюсь затеряться в толчее парка, куда проникаю мимо входа, появившись в прогулочном «паровозике». Оглядываюсь. Не тут—то было — гоблины едут в соседнем вагончике, без малого дыша в затылок. Это бы ладно, но ещё около десятка их злобных собратьев устремляются ко мне со всех концов парка. Такое ощущение, что меня здесь поджидали. Неужели знают? Самое неприятное открывается позже — путь к «Русским горкам» отрезан, а значит хитрая норка пока недоступна. Иначе говоря, бежать некуда, меня окружают и вот—вот прикончат. А народ вокруг веселится. Жрёт мороженное, фотографируется с поролоновыми Микки—Маусами, гогочет. Ему, народу, неведомо какая драма близится к трагическому финалу под самым его, народа, носом. Пожалуй, только кровь сможет отвлечь людей от потехи, да и то ненадолго. Но кровь—то моя, и это мне кажется чрезмерной платой за общественное прозрение.

Необходимо время, чтобы собраться с мыслями, так как пока никаких свежих идей в голову не приходит. Нужно где—то укрыться, хотя бы на некоторое время. Соскакиваю на ходу с паровозика. Тут же замечаю Крокодила с Толстяком, которые бросаются наперерез со стороны «Утиных историй».

— Обложили, меня, обложили. Гонят весело на номера… — напеваю я.

Стараясь не выглядеть затравленным, оглядываюсь по сторонам. Возле «Пиратского острова» наблюдается подозрительная толчея, в ней могут затесаться гоблины. А вот в «Юрском парке» вроде бы то, что надо — вагончик почти заполнен, но пара мест всё ещё остаются пустыми. Отлично! Как раз позволит отсечь погоню. Несколько минут покоя — тоже неплохо по нынешним временам. А на выходе придумаю что—нибудь. Сигану через ограждение. Не впервой.

Плюхаюсь в кресло. Человек двадцать, давно занявших места, извелись в нетерпении, ожидая начала. Наконец, гремит неуместный здесь колокольчик и нас отправляют по рельсам к искусственной пещере. Я читал Майкла Крайтона. Хорошая книга, мне понравилась. Фильм гораздо хуже, хотя и зрелищнее. Спилберг выхолостил из темы всю научную фантастику и сделал триллер. Диснейленд довершил начатое Голливудом. Аттракцион годен пугать маленьких детей, но почему—то в кабине их нет, сидят сплошь взрослые люди. Сидят и визжат. Мне не до липовых ужасов, адреналин и так только что из ушей не хлещет. Нужно искать выход. Выход.

Каучуковая голова ящера высовывается из пластмассовых зарослей и щёлкает зубами над публикой. Все дружно визжат. От неожиданности я тоже зажмуриваюсь. И вдруг, теряя под собой опору, падаю в высокую траву.

— 8-

Раздумывать, что там случилось, нет времени. Возможно, негодяи подорвали аттракцион, и кабинка слетела с рельсов. Хотя ни взрыва, ни криков людей, я не услышал. Перекатываюсь поближе к какой—то кочке, прячусь за ней. Достаю пистолет и щёлкаю предохранителем. Момент истины, так это называется.

Я не собираюсь продавать шкуру подороже, я не торгую жизнью. Я надеюсь победить и у моей надежды есть основания. Не такие уж они и ворошиловские стрелки, раз промазали в парке. И потом, гоблины наверняка не желают лишнего шума, и если даже не было взрыва, то пальба должна заставить их отступить. Через пару минут сюда сбегутся полицейские и охрана парка. Сейчас все помешаны на террористах и снайперах—маньяках.

Запах. Какой странный запах. Напоминает лесной, хвойный, но с необычным едким привкусом. И тишина. Нет, не совсем тишина — звуки доносятся, но это не голоса людей и не шум механизмов. Открываю глаза, поднимаю голову над травой. Вокруг ни людей, ни домов, ни аттракционов — только покрытая пологими холмами, изрытая оврагами степь, или вернее прерия с частыми островками леса. Над прерией висит Солнце — наверное, единственный знакомый мне элемент ландшафта. Где же гоблины? Их нет.

Вдалеке над зеленью поднимается морда диплодока или кого—то похожего на него и голова эта выглядит отнюдь не резиновой. Чёрт! От догадки становится дурно. Я и не предполагал, что ворота могут пронзать время. Спину холодит, когда я вспоминаю о тиранозаврах и прочих плотоядных. Спилберг уже не кажется мне халтурщиком.

Однако я жив уже больше минуты. Вокруг вовсе не кишат летающие и скачущие твари, как это любят изображать в реконструкциях. Кроме единственного диплодока других динозавров пока не видать. Мысли обгоняют одна другую. Как же мне теперь выбраться отсюда? Это ж Юра! И куда делась погоня? Последуют ли гоблины за мной, или уже потеряли след? А если последуют, куда мне бежать дальше? В прерию?

Сидя в траве, я размышляю, наверное, около часа. Неожиданно в затылок бьёт струя холодного воздуха, и мне чудится родной до боли в сердце запах выхлопных газов. Оборачиваюсь — на кочке лежит поднос с едой. Штамповка с отделениями для первого, второго, салата, с аккуратной дыркой для стаканчика. В стаканчике, судя по цвету апельсиновый сок, а может быть лимонад. К единственному тонюсенькому кусочку хлеба, шпилькой для сэндвичей приколота записка. Затаив дыхание, читаю:

«Вы, верно, уже догадались куда попали.

Пойти на этот шаг нас вынудила необходимость в сохранении тайны.

Увы, но Ваша ссылка бессрочна. Три раза в день независимо от местонахождения, Вы будете получать питание, содержащее достаточное количество калорий для поддержания жизни.

P.S. За окружающую среду не беспокойтесь. Подносы сделаны из материала, который разлагается в течение суток».

— Дерьмо! — кричу я, и повторяю это слово на всех известных мне языках.

Так это была не погоня, это был гон, травля, и меня загнали сюда словно волчару, обложив красными флажками.

— Дерьмо! — повторяю я и мне становится чуточку легче.

Ну нет, это не спецслужбы и не мафия. Те попросту бросили бы меня здесь, или скорее пристрелили бы. А эти какие—то не по—человечески гуманные. Эта эпистолярная «Вы», да ещё дурацкие разлагающиеся подносы… экологи хреновы!

Что ж, я пока жив и это главное. Нечто похожее я читал в каком—то фантастическом романе. Там троцкистов, анархистов и прочих леваков ссылали в Кембрий. Так что по сравнению с их ссылкой, меня всего—навсего выставили за дверь.

— 9-

Они, наверное, празднуют победу. Довольны, что отделались от нарушителя. Возможно, получают сейчас награды, пожимают друг другу руки, бьют пробками шампанского в потолок.

Они будут праздновать победу ещё четыре дня, а на пятый один неприметный сервер, свободный от контроля всяких там «Эшелонов» и СОРМов, не получив вовремя кодового сообщения, откроет всеобщий доступ к особому сайту. А с моего скромного счёта, уйдёт платёж за баннерную рекламу. Очень агрессивную и дорогую. На сайте же людям откроется потрясающая перспектива. Информация на пяти языках с описанием тысячи самых доступных ворот, медитационной системой и рекомендациями, как самостоятельно отыскивать новые переходы.

Многие сочтут это за бред или розыгрыш, но я знаю человеческую натуру — не меньше найдётся тех, кто захочет попробовать. И тогда возникнет цепная реакция, которую не остановит никакой орден и никакая мафия. Да и государства не смогут остановить. Метро не закопаешь, всех горок не сроешь. Это вам, сукины дети, не летающую тарелку в ангаре спрятать.

Информационную кампанию я подготовил на случай собственной смерти. Не как страховку, нет. Просто не хотелось уносить чудо в могилу. У меня так и не появилось никого, с кем я мог бы поделиться знанием, вот я и решил подарить его человечеству. Знание должно принадлежать всем. Это я понял давно, но позволил себе придержать тайну.

Что теперь значат границы; что значат колючие проволоки, контрольно—следовые полосы, пулемётные вышки, секреты, разъезды; какой смысл в таможнях, санитарных кордонах. Через четыре дня тысячи людей узнают, как обойти их.

Интернет стал первым шажком на пути к свободе, а ведь сколько шуму наделал. Что будет теперь, когда границы исчезнут не только для информации, но и для людей? Простых людей. Привычный мир рухнет. Туда ему и дорога. Мне не жалко. Сам я давно уже живу в другом мире. А теперь лишь пригласил всех к себе.

К себе. Вот тут есть проблемы.

Но я верю, что выберусь отсюда. Все прежние ворота срабатывали в обе стороны, и нет оснований думать, что здешние устроены иначе.

Там за прерией я увидел отблеск моря. Я пойду туда и сделаю лодку. Человек научился делать лодку раньше любого другого транспорта, раньше, чем обманул лошадь. Я сделаю лодку и вернусь.

Но когда я вернусь, им будет не до меня.