Э-балты. Рассказы из Латвии, Литвы и Эстонии

Сергей Терешенков

Они веками живут на этой земле – бесстрашные, свободные и непокорные. Кто они? Древние рыцари или герои новых сказок? Хуторяне или граждане мира? Лесные язычники или «э-балты», обладающие последними технологиями? Сборник рассказов Сергея Терешенкова многолик, как культурные ландшафты Латвии, Литвы и Эстонии, где в каждой истории чувствуется зыбкая грань между прошлым, настоящим и будущим.

Сосна. Мерикюль

Недавно дорогу заасфальтировали, а ее саму уважительно обнесли безвкусной оградой из белого кирпича, под которой валялись осколки бутылок из-под шампанского, разбитых молодоженами на счастье. На могучих ветвях, расходившихся в разные стороны от раздавшегося туловища, развевались пестрые ленты. Отчаянные женихи размашистыми шагами забирались чуть ли не под самую крону, потом так же резво спускались под аплодисменты гостей и целовали невесту. Помогало ли это, ей было неведомо: легенды домысливают люди, а деревья и так понимают свою значимость.

Гораздо радушнее привечала она детишек, обычно приезжавших на велосипедах, сидевших, опершись о ствол, у прохладных корней и восторженно глядевших ввысь. Иногда дети тоже пытались залезть на сук повыше, и она слегка припадала к земле, чтобы им стало легче. Правда, среди них тоже попадались озорники, которые от досады, что не обломить вознесшиеся к небу тонкие ветки, дубасили ее кулаками и даже ранили перочинным ножом. Таких она награждала ударами по лбу, и, побуянив еще немного, те отступали.

Она знавала другие времена. Но в самом начале, как только она проклюнулась и распушила первые иголки, ее едва не затоптал крестьянский мальчишка, пятившийся от обильных кустов черники. Через несколько лет она уже достаточно окрепла, чтобы ее обходили стороной. Подле нее проложили тропинку, и одним росистым утром она не без удовольствия наблюдала, как повзрослевшего мальчишку, вместе с другими рекрутами, отводчик гнал на войну.

Она устремлялась все выше и уже заметно выделялась на фоне окрестных деревьев. Осенью те лишались своей лиственной мишуры и мертвенно серели зиму напролет, а она надевала снежную шубу и, посверкивая, ждала весны. Однажды мимо проходили темный и светлый господин. Они, еле шевеля губами, разговаривали и глубоко кутались в пальто, и вдруг светлый господин остановился, показал на нее и, придерживая цилиндр, продекламировал:

— Ein Fichtenbaum steht einsam

Im Norden auf kahler Höh’…²¹

Они молча полюбовались ею и проскрипели дальше.

Известной она стала благодаря живописцу с сосновой фамилией. Он часто укрывался в ее тени и, выставив мольберт, рисовал раскрывавшийся пейзаж. Ей нравились его картины, и она благодарно покачивалась на ветру. От ствола уже поползли первые, не обломанные до срока на растопку ветви, от которых вниз, накреняя ее всю, к дороге свисали роскошные колючие лапы. В другие дни художник делал карандашные наброски: тогда он приникал к ней спиной — и белый лист бумаги вмиг становился живым. Бывало, что от зноя и воздуха художник ронял карандаш, и она бережно хранила его сон. Как-то он расположился по другую сторону тропинки. От любопытства она пыталась подняться на цыпочки корней и наконец рассмотрела, что он писал ее. Она вскинула крону, чтобы в лучах солнца казаться еще более величественной. Прохожие ей донесли, что теперь ее масляная копия украшает далекий музей.

Следующий век она вспоминать не хотела: слишком много смолы за растерзанные судьбы ей довелось пролить. Она чудом уцелела в продвижении войск с запада и в наступлении с востока, провожала обозы грязных мужчин и женщин с отрешенными взглядами и плачущими детьми, которые больше никогда не вернулись, и долго не верила, что спонтанный праздник много лет спустя, когда ее, взявшись за руки, обнимали пассажиры тормозивших у знака машин, снова не оборвется.

Она вздохнула всеми иголками. Вечность тяжко давила на сердцевину.

Примечания

21

На севере диком стоит одиноко / На голой вершине сосна… — из стихотворения Г. Гейне «Ein Fichtenbaum steht einsam…» (нем., пер. М. Ю. Лермонтова).