Последний викинг. Великий город

Сергей Степанов, 2021

Книга «Последний викинг. Великий город» является продолжением книги «Последний викинг. Ярость норманнов». Роман посвящен жизни и подвигам человека, которого историки считают «последним викингом». Его имя Харальд Суровый, воин и поэт, завоеватель и повелитель Норвегии, зять киевского князя Ярослава Мудрого. Он провел жизнь в странствиях, оставил о себе память в Новгороде, свергал и возводил на престол византийских императоров, сражался в Святой Земле. Эта книга повествует о его жизни при императорском дворе в Константинополе, который на Руси называли Царьградом, а в скандинавских сагах – Миклагардом, или Великим Городом.

Глава 4

Великий город

Харальд Суровый вглядывался в туманную пелену, укрывавшую Стенон — так на северном языке именуется узкий пролив, на берегу которого стоит Миклагард. Греки называют пролив Босфором, или Фосфором от следующего случая. Филипп Македонский, отец Александра Великого, желая овладеть греческий город Византием, долгое время держал его в осаде. Поскольку у него не получилось взять город открытым нападением, он приказал прорыть тайный ход под городскою стеною. Работы шли в тайне, и жители Византия долго ни о чем не подозревали, пока однажды ночью воссиявший свет — фосфорос не указал осажденным на предстоящую опасность, каковую они не замедлили отвратить. Правдив ли этот рассказ или нет — кто знает, однако он был записан царем Константином Багрянородным.

В густом тумане ничего нельзя было различить. Вдруг из белесой мути вырос рыбацкий челн. Грек, возившийся с сетью, издал предостерегающий крик и заработал веслами, спеша отойти подальше от морской ладьи, неожиданно возникшей из тумана.

— Спроси его, в какой стороне Царьград? — велел Харальд болгарину Петру.

Болгарин обратился к рыбаку на греческом языке. Владелец челна указал рукой на туман и громко выкрикнул:

— Истинополин!

— Он не понял тебя, — с досадой заметил Харальд. — Нам нужен великий град греков.

— Так и есть. По-гречески «ис тин полин» означает «в городе». Почти все греки так называют так Константинополь. И неудивительно, ибо для заносчивых ромеев не существует иных городов, кроме их столицы.

Постепенно туман начал рассеиваться. Над морем встало солнце, и его лучи быстро нагрели воздух. Молочная муть поплыла клочьями, и открыла корабль, лениво покачивавшийся на едва ощутимой утренней волне. Это была одна из десяти огненосных хеландий, денно и нощно стороживших греческую столицу. Харальд не знал, как называется выглянувший из тумана корабль, но сразу же догадался о его предназначении. Огромная хеландия имела три мачты. Паруса были спущены и прилежно свернуты. Вдоль высоких, как крепостные стены бортов, шли три яруса отверстий, предназначавшихся для весел. Верхние отверстия были закрыты кожаными заглушками, а весла нижнего яруса опущены в воду. Норманн узрел решетчатый помост на носу корабля и догадался, что там стоит сифон, извергающий пламя. В первых лучах солнца блеснули шлемы воинов, охранявших огнеметательную машину. Туман рассеялся, и за одной хеландией показались еще несколько, покачивавшиеся поодаль. Харальд завороженно смотрел на огненосные корабли и только спустя некоторое время заметил самый большой и самый богатый город на всем белом свете.

Как не быть этому граду богатым, когда он стоит между Западом и Востоком и все торговые пути сходятся в одной точке? Достойно удивления, что греки не сразу поняли преимущество этого места. В Земле греков был Оракул, или языческое капище, имевшее пребывание в Дельфах. Там у высокого треножника сидела прорицательница-вельфа, именуемая пифией. Она вдыхала ядовитые пары из расщелины, подобной многим расщелинам в Исландии, откуда веет запахом серы и которые, несомненно, ведут в преисподнюю, где черти мучают грешников. Под воздействием адского пара пифия прорицала, но речи её были туманными, как испарения из расщелины. Иногда в её смутных речениях мелькала искра божьей правды. Дельфийский Оракул посоветовал основать город «напротив слепых». Долго раздумывали греки, кого Оракул назвал слепыми, и только потом догадались, что слепцами являлись люди, жившие на азиатском берегу и не видевшие, что напротив них лежит удобная гавань. Получив пророчество, греки основали город и назвали его Византием по имени своего царя, а может, по другой причине.

Вопреки пророчеству о блистательном будущем, Византий долго оставался небольшим рыбацким селением. Но пророчество исполнилось, когда император Константин Великий решил перенести столицу империи из языческого Рима в новый город. Он нарек его Новым Римом. Прежнее имя не было забыто. Ученые мужи по сей день предпочитают называть город на старинный лад: Византием. Сей град также именуют Константинополем, в просторечии же говорят: Истинополин. Среди славян он известен как Царьград, в Северных Странах его величают Миклагардом, то есть Великим Градом. И думается, что наше название самое точное, ибо воистину это самый великий из всех великих городов и ничто на свете не может с ним сравниться по размеру и великолепию.

Воды двух морей сталкиваются здесь и, смешав свои потоки, разделяют два материка. Поток с севера, волнуясь и как бы кичась, что он касается берегов Азии и Европы, подходит к городу. И кажется, видишь ты перед собой спокойно текущую реку. То, что лежит налево от этой реки, стиснуто высокими берегами, открывая восхищенному взору рощи, красоту лугов и всего остального, что лежит на противоположном материке. Расширяясь здесь, Босфор отходит от города в южном направлении, отстраняя от него Азию возможно дальше. Здесь поток уже называется Пропонтидой, или Предморьем, а иной раз и Мраморным морем. Великий Город стоит на европейском берегу. С востока священный град омывают волны Босфора, с севера — тихие воды залива, называемого на нашем языке Сьявирдарсундом, а славяне сокращают его до Суда. Что касается греков, то для них эта бухта суть Золотой Рог. И подлинно, длинной и слегка изогнутой формой залив напоминает рог для возлияния. Залив сей спокоен, и нет на нем никогда волнения, как будто здесь положен предел для бури и волнам запрещено здесь появляться из почтения к городу. Если случается, что в зимнюю пору бурные ветры дуют на морях и обрушиваются на пролив Босфор, то корабли, достигнув входа в Золотой Рог, попадают в тихое место. Они могут идти без опаски и становятся на якоря, где им угодно без всяких мер предосторожности.

— Нам надобно к Маме — сказал кормчий, указывая на противоположный берег Золотого Рога.

В договорах, которые конунг Хельги и конунг Ингвар заключили с греками, сказано: «Приходяще русь да витаютъ у святого Мамы». Святой Мама, то есть монастырь Маманта, доителя коз и мученика кесарийского, стоит на противоположном берегу залива. Харальд обратил внимание на две мрачные башни, возвышающиеся на противоположных берегах Золотого Рога. Между ними в самом узком месте покачивались несколько плотов

— Чепь железна. Буде война, греки замкнут Суд, — пояснил кормчий.

Прозрачная вода залива позволяла рассмотреть обросшую водорослями цепь, приспущенную примерно на сажень в глубину. Несколько больших плотов не позволяли ей лечь на дно. Должно быть, в башнях стояли мощные вороты, позволявшие натянуть цепь таким образом, чтобы она могла преградить вход в залив.

Золотой Рог наполняли корабли. Мачты теснились, подобно деревьям в густом лесу. Паруса всех размеров и расцветок свисали до воды. Вереницы носильщиков сбегали с кораблей, неся на головах тяжелые глиняные амфоры. На уши молодых полян обрушился шум и суета, царившие на берегу. Асмунд и свеи жадно смотрели на нестерпимо сиявшие кресты на куполах церквей и прикидывали, сколько на них ушло золота. Кормчий с трудом нашел свободное место для двух ладей. Высокий берег был сплошь заставлен грудами красной обожженной черепицы, узкогорлыми амфорами с вином и прочим товаром. Между сгруженным с кораблей товаром сновали погонщики ослов. Весь этот муравейник являлся всего лишь торговым пригородом, называемым Сиками или Галатой. Сам город возвышался на другом берегу залива, окруженный мощными стенами и еще более мощными башнями. Харальд пересчитал башни, выходившие на берег Золотого Рога, и не поверил самому себе. Их было сто десять. Он пересчитал снова, и опять получилось сотня и десять башен.

Исландец Ульв стоял по колена в воде и не отрывал взора от красных черепичных крыш и церковных куполов, одни из которых были позолочены, другие покрыты серым свинцом.

— Разве в Миклагарде обитают великаны? — в страхе спросил он, показывая рукой на всадника подле самого обширного купола, больше похожего на курган.

Только тут Харальд, занятый пересчетом башен, обратил внимание на колонну, которую венчал позеленевший от времени всадник. Даже издали, с противоположного берега, было видно, что всадник превосходит своим размером любого из обитателей Ётунхейма, одного из девяти миров, населенного великанами-ётунами.

— Вон еще один ётун! — воскликнул Ульв, указывая на нестерпимо блиставший под солнечными лучами столп, на котором стоял великан, столь огромный, что человеческий глаз, привыкший к обычному размеру, принимал его за причудливую скалу.

Харальд спросил кормчего, что за ётуны возвышаются над крышами, и получил насмешливый ответ:

— Варяг, ты напрасно принял их за живых людей? Сие медные и каменные истуканы, коими наполнен весь Царьград. Их там больше, чем людей, причем некоторые из них выше самого высокого дуба.

— Я хочу поскорее увидеть сии чудеса собственными очами.

Однако оказалось, что росам нельзя просто так войти в город. Особо поставленный от греческого царя муж должен был переписать всех вновь прибывших к святому Маме. Только после этого им разрешалось зайти за стены Царьграда. Пришлось подчиниться давно заведенному порядку. Харальд кликнул на помощь болгарина Петра, знавшего греческий язык, но его не могли найти. Кто-то из дружинников сказал, что беглец потихоньку улизнул, когда ладьи причалили к берегу. На всякий случай решили проверить имущество, сложенное в ладье. Харальд развязал кожаный мешок со своим добром и не обнаружил золотой гривны. Он хорошо помнил, что спрятал ожерелье в мешок, решив не носить более заколдованное украшение на шее. Трижды перерыв свое добро, он убедился, что ожерелье исчезло.

— Одно из двух! — сказал норманн. — Либо ожерелье забрал идол Юмалы, либо его похитил спасенный нами болгарин. В любом случае я не слишком опечален. Из-за колдовского ожерелья произошло столько бед, что лучше о нем более не слышать.

Святого Маму наполняли купцы и паломники из Гардов. Монастырь был небольшим, и немногочисленные монахи терялись в толпе мирян. Богатые гости занимали хозяйственные монастырские помещения, их слуги и бедные паломники ютились под навесами. Дружина Харальда разместилась на монастырском дворе под раскидистым платаном, дававшим спасительную тень. К вечеру, когда стало чуть прохладнее, свеи приступили к трапезе, состоявшей из мяса, закопченного на оленьем помете. Всякий в Северных Странах знает, как вкусна эта еда, хотя люди других народов утверждают, что она несколько отдает дерьмом.

Утром должен был явиться грек для переписи приезжих. Однако они никого не дождались. Харальд потерял терпение. Он решил взять с собой двух исландцев и проплыть на ладье вдоль городских укреплений, а буде представится возможность, то проникнуть за стены. От монастыря святого Маманта до выхода из Золотого Рога было рукой подать. Морская ладья проскользнула мимо башен, с которых спускалась железная цепь, и выплыла в Предморье. Там ходили крутые волны и следовало опасаться сильного подводного течения. Ладья, подгоняемая свежим северным ветром, мчалась мимо зубчатых стен, перед которыми громоздились позеленевшие от водорослей камни. Морские волны разбивались о подножья огромных башен, коих Харальд насчитал сто восемьдесят восемь. В одном месте к берегу спускались ступени от стоявшего наверху каменного здания, прорезанное арками. Норманн оценил красоту палат и предусмотрительность неведомого зодчего, позаботившегося о том, чтобы изящные арки не делали уязвимыми крепостные стены. Нижняя часть здания, выходившая к морю, представляла собой глухую стену, причем такую гладкую, что взобраться по ней не было возможности. Когда норманн спросил кормчего, чьи это палаты, тот перешел на шепот:

— Греческого царя. У него много палат, токмо они незримы за высоким тыном. Сии палаты стоят на берегу, и царь, говорят, приходит сюда и всходит на ладью, ежели случится надобность.

Харальд решил, что попросит Ярицлейва Мудрого подарить своей дочери эти красивые палаты, когда повелитель Гардов возьмет Миклагард. Они с Эллисив каждый день будут сходить по ступеням к воде и устраивать прогулки по морю. Впрочем, сначала надо было найти брешь в укреплениях, окружавших греческую столицу. После сто восемьдесят восьмой по счету башни морская стена резко повернула от моря и пошла по суше.

Кто бывал в Миклагарде, тот знает, что в означенном месте находится пристань Источников, от которой можно пройти к храму Богородицы Святого Источника. Стены же, идущие по суше, называются Феодосиевскими по имени императора Феодосия, приказавшего возвести их на новом месте после землетрясения. Харальд не упустил из вида, что перед сухопутной стеной прорыт широкий и глубокий ров, частично заполненный водой. Ров разделяли земляные перемычки, не дающие воде убежать в море. У основания перемычки были широкими, но вверху сужались настолько, что даже самый ловкий воин не смог бы преодолеть ров по их гребню. Ров был обложен тесанным камнем, причем облицовка продолжалась каменным валом с бойницами, из-за которых можно было осыпать стрелами неприятеля, вознамерившегося преодолеть водную преграду.

Еще норманн приметил, что Феодосиевские стены являлись двойными, так как город был наиболее уязвим с суши, и считалось, что одной стены будет недостаточно. Первая — так называемая внешняя стена поднималась сразу за рвом. Она была снабжена небольшими башнями, стоявшими на расстоянии броска копья одна от другой. На верхней площадке такой башни могло поместиться семь-восемь воинов. Вторая — внутренняя стена отстояла на сорок шагов от внешней. Она была гораздо выше и толще. Пространство между внешней и внутренней стенами было засыпано землей, так что пробить укрепления тараном не представляется возможным.

Глядя на двойные стены Миклагарда, норманн даже засомневался, являлись ли они делом рук человеческих? Только великанам-ётунам под силу поднять огромные камни, из которых были сложены городские укрепления. Каждый ряд камней чередовался с рядами обожженных кирпичей, из-за этого стены и башни выглядели полосатыми, подобно парусам викингов. Верхнюю часть стены прорезали бойницы, по гребню шли зубцы в рост воина. Над стеной возвышались башни, столь мощные, что на верхней площадке каждой башни могли свободно поместиться сорок-пятьдесят воинов. Харальд заметил, что башни плотно примыкали к стенам, но не являлись их частью. Даже если бы каким-то чудом удалось бы обрушить внутреннюю стену, это нисколько не повредило бы башням, способным обороняться, как самостоятельные крепости.

Внешняя сухопутная стена имела девяносто две башни, внутренняя — девяносто шесть. Теперь Харальд хорошо представлял общий вид укреплений Великого Города. То был треугольник, две стороны коего ограждали морские стены, а третья с суши город имел двойную защиту. Лишь ближе к Золотому Рогу двойная стена сменялась одинарной. Раньше эта красивая местность, называемая Влахерной, находилась за городской чертой. Император Ираклий обнес ее одностенком, который, впрочем, стоил двойных Феодосиевских стен. Здесь стояли двадцать башен, чья величина и мощь превосходила человеческое воображение. Кроме того, перед самым заливом, на уязвимом стыке сухопутных и морских стен шла дополнительная Львовская стена, которую приказал возвести царь Лев Армянин. Из-за этого стены вновь обращались в двойные. Все это норманн и исландцы разглядели, когда дошли до Золотого Рога, а потом вернулись назад к тому месту, где высадились на берег.

— Мы напрасно жаримся на солнце, — сказал Ульв, утирая пот. — Миклагард неприступен! Даже Тор не смог бы сокрушить своим молотом его стены и башни.

— В любых укреплениях имеется слабое место, — возразил Харальд. — Стены выглядят неприступными. Но в них проделаны ворота. Вот красивые ворота, через которые торговцы гонят скот. Поглядим, хорошо ли они охраняются?

Ворота, о которых говорил Харальд, находились недалеко от пристани Источников. С боков их ограждали две башни. Они были сложены из каменных глыб, скрепленных железными скобами так плотно, что казались вытесанными из цельной скалы. Над арками ворот блистали золотом письмена. Если бы на месте Харальда, едва разбиравшего латинские литеры, оказалась златовласая Эллисив, то она бы бойко перевела, что император Феодосий, воздвигший Золотые ворота, навсегда установил на земле Золотой век. Два мраморных орла на карнизе ворот стерегли эту горделивую надпись. К воротам вела вымощенная гладкими плитами дорога. Её ширина позволяла свободно разъехаться двум груженным повозкам, а плиты были уложены так ровно, что их можно было использовать в качестве обеденного стола. Об этой удивительной дороге, называемой Эгнатиевой, или Большой Государственной дорогой, еще будет рассказано в свое время. Сейчас же следует отметить, что въезд с Эгнатиевой дороги в Золотые ворота устроен с большой торжественностью.

Перед Золотыми воротами стояла арка, по бокам которой были укреплены двенадцать мраморных плит, разделенных между собой небольшими колонами. Когда викинги поравнялись с аркой, они увидели изображения людей, вырезанные на мраморе. Харальда сразу же привлекла фигура мощного воина, вступившего в единоборство со львом. Каждая мышца воина трепетала, словно он был живым. Другой мрамор изображал прекрасного юношу, прикованного цепями к скале. На скале сидел орел и клювом терзал его плоть. Харальд подумал, что греки знают толк в мучительных казнях. Наверное, юноша украл золото, принадлежавшее конунгу, и был подвергнут наказанию за свое преступление.

Вдруг до ушей Харальда донесся дикий хохот Ульва. Бесстрастный Халльдор тоже ухмылялся, разглядывая мраморы с нимфами. Так греки называют троллих и ведьм. Их изображают не уродливыми старухами, но юными нагими девами. Невозможно передать, с каким дьявольским искусством были высечены на камне греховные фигуры, и остается только удивляться, как благочестивый конунг Феодосий позволил украсить въезд в столицу столь неблагопристойными изображениями. Ульв ржал, как жеребец, тыкая грязным пальцем в мраморную плиту.

— Я видел такое лишь в детстве, когда случайно зашел в басту, где мылись бабы с соседского хутора. Ох, и исхлестали они меня!

Греки, проходившие через ворота, с удивлением глазели на чужеземца. Они так привыкли к обнаженным нимфам, что не понимали причину веселья варвара. Отсмеявшись, викинги миновали проход во внешней стене и оказались перед Золотыми воротами, состоявшими из трех арок. Средняя и самая высокая арка всегда остается закрытой, её створки распахивались только перед царями, торжественно въезжающими в город. Для простых людей предназначались боковые арки, где в нишах стояли статуи Феодосия Великого и Феодосия Малого, их супруг и наследников. Перед семейством конунга шествовали звери с башнями на спинах, огромными клыками и длинными толстыми хвостами вместо носов. Харальду не удалось рассмотреть невиданных животных, потому что к викингам сразу подступила стража в доспехах. Они что-то настойчиво требовали, но Харальд и его спутники не понимали греческого языка.

— Объясни им по-фински! — предложил Ульв.

Харальд повторил все на финском, но стража, как ни странно, не понимала наречие финнов. Тогда Харальд заговорил с ними на славянском языке. Один из стражников сразу же выступил вперед и сказал, что он родом из Чернигова.

— Наконец, хоть кто-то понимает меня! — обрадовался Харальд. — Мы пришли служить греческому конунгу.

— Росам запрещается входить в город с оружием. Разве только за вас поручится кто-нибудь из людей эпарха или приближенных самого василевса.

Харальд открыл рот, чтобы сказать, что их никто не знает, но тут Ульв осторожно тронул его за рукав.

— Мне ведомом, что в дружине греческого конунга служит один исландец. Мы можем к нему обратиться. Его зовут Гест, он сын Торхалли. Он ведь известен тебе, Халльдор?

— Еще бы не известен, — мрачно отозвался второй исландец. — Между нами кровная вражда.

Оказалось, что стража у ворот хорошо знает Геста и при упоминании его имени почтительно отозвалась: «Он манглавит». Черниговец пояснил:

— Ваш друг не простой воин, а манглавит, сиречь царский телохранитель.

В это время в воротах появился пожилой стражник, в котором издали можно было узнать свея. Он имел важный вид, поскольку являлся гемилохагом, то есть начальником полулоха тагмы иканатов, а иканаты — это подразделение, охранявшее городские ворота и стены. Лох — это военный отряд, насчитывающий шестнадцать человек, полулох, соответственно, вполовину меньше. Начальник полулоха снизошел до беседы. Он сказал, что знаком с Гестом и готов послать за ним. Пока ходили за Гестом, что заняло немало времени, так как Миклагард велик и обширен, исландцы вели обстоятельную беседу с начальником полулоха. Речь шла о жаловании наемным воинам. Свей упомянул, что ему платят пятнадцать номисм.

— Объясни нам, сколько это выйдет в эйрирах, ибо нам неведома стоимость греческих денег, — попросил Ульв.

— Номисма — это золотая монета, весом примерно в эйрир. Сто номисм составляет литру золота, а выше — кентинарий, но такие деньги хранятся лишь в царской казне. Для здешнего люда и одна номисма представляется несметным богатством. В золотой номисме — двадцать четыре серебряных милиарисия, в каждом милиарисии — двенадцать медных фоллов.

— Что можно купить за номисму?

— Совсем недавно на одну номисму можно было прожить целый год, если, конечно, вкушать пищу один раз в день, как делает здешняя беднота. Я покупал за номисму дюжину модиев зерна, а это такой груз, который не в силах поднять ни один человек. Видать, с тех пор я очень возмужал, потому что сейчас я легко уношу на плечах зерно, купленное за одну номисму.

— Неужели в тебе прибавилось столько силы?

— Ха-ха! Ты не понял шутки, исландец! Все так вздорожало, что теперь на одну номисму не купить и половины того, что давали раньше.

— А пиво подорожало?

— Здесь не пьют пива, зато на каждом углу предлагают вино. Оно дешевое, и его может позволить себе любой бедняк и даже раб. Правда, вино слабое и отдает гипсом.

— Задерживают ли жалование и много ли тебе удалось скопить?

— Платят без задержки, но пока мне не удалось скопить ни одного эйрира. Здесь дорогая жизнь. Сегодня ты получил пригоршню монет, а завтра они утекли, как вода сквозь растопыренные пальцы.

Слушая сетования свея, Харальда внезапно понял, где слабое место в обороне Великого Города. Он потратил все утро, пытаясь найти брешь в укреплениях. На самом деле слабым местом являлись не могучие стены и башни, а люди, которые их охраняют. Если их подкупить, они уйдут со стен и оставят город беззащитным.

За время, проведенное Харальдом и его друзья со стражниками, через Золотые ворота прошли тысячи людей. Некоторые из них, закончив свои дела в городе, уже возвращались назад, а Геста всё не было. И вот когда они совсем отчаялись его дождаться, к воротам быстрым шагом подошел невысокий человек и спросил на северном языке:

— Кто хочет видеть меня и за какой надобностью?

Скажу о Гесте. На самом деле его звали Торгестом, то есть Гостем Тора, но все привыкли сокращать его полное имя. Он был сыном Торхалли, павшего от рук богатого хёвдинга Стюра Убийцы из Лавовой Пустоши. В ту пору Гесту едва исполнилось тринадцать зим. Из жалости его приютил один добрый человек, который набрался смелости, пришел к хёвдингу и укорил его: «Люди считают, что ты из-за малых дел убил Торхалли. Его дети смалу стали сиротами. Было бы справедливо, если бы ты чем-то утешил их». Стюр Убийца велел показать ему мальчика. Надо сказать, что Гест был мал ростом и очень невзрачен на вид. Стюр решил, что ребенок не способен отомстить и заметил с издевкой: «Я убил тринадцать человек и ни за кого из них не заплатил. Но сейчас я, пожалуй, сделаю исключение. В моем стаде есть плешивый серый барашек. Работницы сказали, что шерсть на нем больше не вырастет. Пусть мальчишка получит плешивого барашка в качестве виры за отца, а больше он ничего от меня не добьется».

Гест запомнил обидные слова. В ту же зиму Стюру и его людям довелось проезжать мимо усадьбы, где приютили сироту. Люди Стюра провалились под лед, промокли и искали место, где могли бы просушить свою одежду. Они вломились в дом, сняли штаны и башмаки и потребовали развести огонь, чтобы высушить одежду. Никто не осмелился возражать им. Огонь развели, Стюр сел у очага. Воспользовавшись тем, что всё в доме было наполнено клубами дыма от сырого хвороста, Гест подкрался к Стюру сзади и со словами «Получай за серого барашка!» всадил ему в голову секиру с такой силой, что она вошла по самую рукоять. Потом он выбежал через боковую дверь и был таков. Люди укрыли мстителя за отца, передавая его от хутора к хутору.

Было ясно, что мальчишку рано или поздно найдут. И тогда Гесту тайно помогли покинуть страну. Через несколько лет пришли добрые вести, что он добрался до Миклагарда и служит в дружине греческого конунга. Он был удостоен высокого звания манглавита, которое означает, что ему доверена охрана повелителя греков. В знак своего высокого положения он носил на поясе самшитовую палку, предназначавшуюся для разгона толпы при торжественных выходах из дворца.

Ульв приветствовал Геста и назвал себя, но едва он представил Халльдора, как манглавит отпрянул назад и схватился за секиру.

— Стюр Убийца из Лавовой Пустоши твой дед?

— Да!

— Ты собираешься мстить?

— Мне нет дела до старой распри. К тому же последний мститель погиб на наших глазах в Стране Бьярмов.

Гест поразмыслил и только потом сказал знаменательные слова.

— Будь я язычником, я бы приказал схватить тебя, внук Стюра Убийцы, дабы сполна насладится местью за моего невинно убиенного отца. Но я давно принял святое крещение. Христианам надлежит прощать врагов, хотя сие очень странно. Но довольно о кровной вражде! Я помогу вам. Уповаю, что на том свете мне воздадут за благие дела!

Гест старался говорить по-дружески, но при этом держался не ближе, чем в двух шагах от Халльдора. Впоследствии было замечено, что он никогда не поворачивался к Халльдору спиной из опасения получить такой же удар секирой, который он сам в детстве нанес Стюру из Лавовой Пустоши.

— Ты ведь не исландец? — спросил Гест, обращаясь к Харальду:

— Я из Норвегии, имя моё Нордбрикт.

— Сдается мне, что сиё не твое настоящее имя, — усмехнулся Гест. — Судя по гордой осанке, ты сын ярла или даже из рода конунгов.

— Возможно, ты угадал. Но я не хочу смущать греков знатностью моего рода.

— Разочарую тебя, Нордбрикс. Грекам безразлично, какого ты рода. Будь ты сыном ярла или сыном бедного бонда — мы для них варвары. И даже для самих греков знатность происхождения не столь важна. В этой стране сын простого ремесленника или раба может стать важным вельможей. Насколько я понял, ты со своими людьми хотел бы поступить на службу?

— У меня полсотни отличных воинов: исландцы, свеи, поляне.

— Посмотрим, куда вас удастся определить. Мое слово кое-что значит при дворе конунга, но есть люди поважнее меня, и им предстоит решить вашу участь. Ступайте за мной!

Харальд и исландцы последовали за манглавитом. За Золотыми воротами Эгнатиева дорога превращается в улицу, называемую Меса, то есть Срединная улица. Она идет вдоль берега на некотором расстоянии от морских стен. Сначала улицу обрамляли виноградники и редкие дома, похожие на сельские усадьбы. Из зелени деревьев выглядывали церковные купола — вдоль защищенного стенами берега шла цепочка монастырей и храмов. Гест провел Харальда и его людей сквозь старые Золотые ворота, они были сделаны в Константиновой стене, заброшенной и наполовину развалившейся. Почти все действующие ворота Феодосиевских двойных стен имели такие же названия, как ворота прежней Константиновской стены, поэтому приходилось уточнять, идет ли речь о «новых» или «старых» воротах.

За Константиновскими стенами сельские усадьбы сменились двухэтажной городской застройкой. Стены первых этажей были глухими, на улицу выходят только двери, предусмотрительно запертые на несколько засовов. Вторые этажи нависали над первыми, так как земля в Миклагарде стоила очень дорого и жители города пользовались любой возможностью расширить свои жилища. Сверху дома накрывали легкие террасы, которые в старом Риме назывались «соляриями», а в Новом — «гелиаконами». Они не имели крыш и были открыты солнцу, однако решетчатые стены надежно закрывали обитателей домов от посторонних глаз. Императорские эдикты запрещали «возводить строения, называемые солнечными комнатами, не отступив от соседнего дома чуть более шести локтей», но это предписание сплошь и рядом нарушалось.

По мере приближения к сердцу Великого Города дома становились обширнее и богаче, глина и кирпич уступили место полированному мрамору. Через некоторое время Гест привел варягов на форум Аркадия. В центре форума стояла колонна, самая высокая в Великом Городе, хотя Аркадий был правителем незначительным и вялым. В военные походы он ходил только в молодости, наблюдая за сражениями из-за спины своего отца Феодосия Великого. Когда его отец умер и Аркадий унаследовал Восточную империю, он не постыдился воздвигнуть колонну в честь якобы одержанных им побед. Колонна была сложена из огромных мраморных блоков и стояла на мощном постаменте. Длинная процессия воинов спиралью обвивала колонну до самой вершины, и чем выше она уходила, тем крупнее были фигуры воинов. Это делалось, чтобы глаз стоящего у подножья человека не упустил ни малейшей детали. Харальд с упоением разглядывал картины сражений. Вот конунг или ярл, попирающий груду вражеских щитов. Вот два корабля, а рядом, в волнах, видны головы людей, чьё протараненное судно только что пошло ко дну.

В давние времена колонну Аркадия венчала статуя императора, но она сначала лишилась руки, а потом землетрясение повергло её наземь, словно Господь Бог наказал владыку, присвоившего чужие подвиги. Вдруг Харальд заметил, какое-то движение на самой вершине. Он подумал, что там примостилась хищная птица, но через мгновение различил крошечную фигурку человека, стоявшего над бездной на одной ноге. Гест задрал голову и разразился проклятиями:

— Покарай меня святая Пульхерия, если там не очередной столпник!

Когда землетрясение сбросило статую императора, высокий столп облюбовали пустынники, тщившиеся повторить подвиги святого Симеона Столпника. Всякий знает, что это угодник умерщвлял свою плоть стоянием на каменном столпе.

— Как человек забрался на такую высоту? — полюбопытствовал Харальд.

— Внутри колонны имеется винтовая лестница. Ступени вырублены прямо в мраморной толще. Там двести тридцать три ступени, не сомневайся в точности названной цифры, ибо по приказу эпарха мне частенько приходилось всходить по ним, чтобы прогнать с колонны безумцев, готовых заморить себя до смерти. Но пойдемте дальше, потому что вам не хватит жизни, если вы будете глазеть на каждую диковинку.

Все, кто бывал в Миклагарде, знают, что после форума Аркадия мощенная камнем Срединная улица спускается вниз по склону холма и пересекает ручей Ликос. Ручья как такового нет, только остатки грязной лужи в овраге. За лужей лежит площадь Быка. Когда-то на ней стояла медная бычья голова, привезенная из Пергама. В языческие времена внутри медной головы поджаривали христиан, и немало мучеников вознеслось на небеса вместе с дымом, валившим из ноздрей чудовища. Медную голову давно разбили и переплавили на мелкую монету, так называемую «черную» монету. От быка осталось только название площади. После торжища Быка улица поднимается на холм, чью вершину занимает Амастрианская площадь. На ней находится множество истуканов, привезенных из языческих капищ. Над всеми царит идол Зевса на мраморной колеснице. Вокруг расставлены каменные птицы и драконы.

— Как будто побывал на драккаре, — сказал Харальд, погладив голову дракона.

— Да будет тебе известно Нордбрикт, что сие место пользуется дурной славой, — предупредил Гест. — Люди считают, что площадь находится во власти злых демонов, чьи изваяния стоят по краям.

Когда император Константин перенес столицу в Новый Рим, он приказал украсить городские площади и улицы бронзовыми и мраморными статуями. Со всех концов огромной империи в новую столицу свозились диковинные вещи. Первый Рим, Афины, Александрия, Пергам, Эфес и множество иных городов лишились своих лучших произведений. Не только статуи и барельефы, но и высокие колонны по царскому повелению выламывали из языческих храмов и отправляли в Новый Рим. Статуи были повсюду — они выглядывали из тени портиков, теснились по краям площади, стояли в нишах стен и на крышах высоких домов.

Ещё больше было бродячих собак. Они деловито бегали по улицам и площадям, дремали в тени под портиками, задирали ноги на постаменты статуй, дрались за объедки и обнюхивали ноги прохожих. Никто не прогонял шелудивых псов, и они чувствовали себя хозяевами Великого Города. Гест вел гостей дальше по Месе. Харальд заметил с левой стороны странное сооружение — длинный ряд каменных арок, поставленных друг на друга. Они были перекинуты с одного холма на другой. Он ломал голову, пытаясь понять их предназначения. Для крепостной стены сооружение не годилось, так как арки были открытыми. Он спросил Геста и получил неожиданный ответ:

— Акведук Валента доставляет воду в нимфей. Вода течет по каменному желобу, окованному медными пластинами. Их двадцать тысяч этих листов, а сам акведук подобен полноводной реке, поднятой высоко над городом.

— Ты хочешь сказать, что такой непомерный труд был затрачен, чтобы провести в город обыкновенную воду?

— Миклагард не Исландия и не Норвегия, где с гор стекают ручьи чистейшей воды, — вздохнул Гест. — Сейчас весна, а когда настанет знойное лето, люди будут толкаться у нимфея, с пустыми амфорами. На улицах начнут продавать воду глотками. Дабы освежиться, придется выложить несколько фолов.

Воистину, лишь один недостаток можно найти в местоположении Великого Города. Он почти лишен источников пресной воды. Ручей Ликос худо-бедно утолял жажду небольшого Византия, но для водоснабжения огромного Константинополя пришлось построить несколько акведуков. Они доставляют воду речек и ручьев, истекающих с Родопских гор в Болгарии. Оттуда в Константинополь и окрестные земли прорыты каналы, а если на их пути встречаются ложбины и ущелья, то через них перекинуты каменные арки и мосты.

Следующее, что привлекло внимание Харальд, был форум, в центре которого возвышалась Порфировая колонна. Темно-багровый порфир добывался только в одном месте на всем белом свете — в египетской пустыне. После того как Египет захватили сарацины, приток порфира прекратился. Между тем красный цвет считается цветом царей, и потому порфир, ставший большой редкостью, ныне ценится на вес золота. Порфировая колона сложена из семи каменных глыб, тщательно отшлифованных и поставленных друг на друга. Седьмая, самая верхняя часть, высечена из мрамора. Места соединения порфировых глыб скрывают бронзовые венки, отчего колонна кажется единым целым. На вершине колонны стоит нагой юноша. В одной руке он держит копье, в другой — державу. Голова статуи увенчана острыми солнечными лучами.

— Глядите, он голый и выставил напоказ свой срам! — загоготал Ульв. — Клянусь Фрейром, его член достигает четырех локтей в длину!

— Не богохульствуй! — оборвал его Гест. — Ведь это изваяние Господа нашего Иисуса Христа, в его венце подлинные гвозди, коими руки и ноги Спасителя были прибиты к кресту.

Невежды толкуют, будто император Константин повелел водрузить на колонну изваяние языческого бога Аполлона, и в доказательство показывают на солнечные лучи, расходящиеся от венца. Но даже если статуя поначалу стояла в языческом капище, это только лишний раз доказывает, что Христос сильнее поганых демонов. На самом верху колонны идет круговая надпись. Знающие люди переводят начертанное следующим образом: «Христу, Царю и Владыке мира посвящается не только сей град, но и вся Римская держава». Передают за достоверное, что в основание Порфировой колонны заложены великие святыни: топорища от топора праотца Ноях, кресало Моисеево, а также палладиум, который некогда оберегал Трою, а потом стал священным оберегом Рима. Когда же Константин перенес столицу на берега Пропондиты, он приказал привезти палладиум из Рима и навсегда скрыть его под колонной.

— Позади колонны устроена маленькая часовня, в коей хранятся остатки хлебов, коими Господь накормил пять тысяч человек, и еще осталось объедков на двенадцать корзин, — рассказывал Гест.

Основание багряной колонны украшали порфировые изваяния четырех воинов невысокого роста. Они обнимали друг друга, но каждый из предосторожности держал руку на рукояти меча. Говорят, что статуи изображали тетрархов, сообща правивших Римской державой, которая в то время была разделена на четыре части. Два правителя носили титул августов, два других — цезарей. Их лица, одеяния, оружия и короны из позолоченной бронзы были совершенно одинаковы, словно у близнецов, хотя такое чудо невозможно, ибо всем ведомом, что у одного мужчины хватает семени только на двух близнецов, а если рождается тройня, то один из детей зачат женщиной в блуде. Так или иначе, все четыре правителя были на одно лицо. Казалось, они поклялись никогда не расставаться друг с другом, даже если какая-нибудь неведомая сила перенесет их на другое место. Вокруг Порфировой колонны теснились многочисленные статуи из меди и мрамора. Среди них выделялась Афина, отлитая из меди столь искусно, что складки её одеяния ниспадали подобно льняной ткани. Но Харальд и его люди устали любоваться статуями. У них уже рябило в глазах. Лишь на статуи диковинных зверей — слонов и гиппопотамов они воззрились с удивлением.

— Если вас возьмут во дворец конунга, вы увидите в зверинце живых чудовищ, — пообещал Гест.

За Форумом начиналась самая красивая и удобная часть Срединной улицы. Тенистые портики спасали от палящих солнечных лучей. По правую сторону тянулась стена Ипподрома, по левую — красивейшие церкви и дворцы. Гест провел их на площадь Августеон, бывший Рыбный рынок. Там стоял Милий — столб, от которого исчислялась протяженность всех дорог Ромейской державы. На восточной стороне возвышалось красивое здание Сената, куда в первый день нового года сходятся сенаторы, чтобы вознести хвалу императору за его мудрое правление. Однако все меркло перед величием колонны, обшитой бронзовыми листами. На листах красовались барельефы, саму колонну венчала колоссальная статуя, которую исландцы заметили с другого берега Золотого Рога. Они приняли её за великана, и неудивительно. Огромный всадник восседал на колоссальном бронзовом коне, поднявшем в воздух копыто. Задние ноги коня были напряжены, словно он собирался сорваться с высоты и помчаться по небу. Облаченный в старинный панцирь всадник держал в левой руке шар с крестом, правая рука была простерта к востоку.

— Кто сей конунг? — полюбопытствовал Харальд.

— По-разному толкуют. Как по мне, сей царь грозит восточным народам.

— Почему же у него нет ни меча, ни копья?

— Греки верят, что они покорят восточные народы одним лишь крестом.

— Ну, это вряд ли! Надо было вложить ему в руку острую секиру.

Император Юстиниан не позаботился о том, чтобы начертать на статуе свое имя. Он был уверен, что оно не нуждается в напоминании. Но каким бы могущественным ни был повелитель империи, время стирает из людской памяти его деяния. Лишь ученые мужи знают, что всадник, указующий на восток, — это император Юстиниан. Простонародье же выдумывает несообразные басни о бронзовом коне. Поневоле подумаешь, что саги сохраняют имена надежнее камня и бронза. Шлем императора украшали позолоченные перья. Об этих перьях Гест рассказал следующую историю. Однажды буря сбросила вниз пышные украшения. И когда все недоумевали и обсуждали, как водрузить их обратно, нашелся некий искусный кровельщик, взявшийся исправить поломанное. Поднявшись на крышу Великой церкви, он забросил дротик с крюком и веревкой на статую. Когда дротик зацепился за конскую гриву, он натянул веревку, прошел по ней и приделал перья к шлему. Его поступок вызвал всеобщее изумление, а император подарил ему за смелость и находчивость сто номисм.

— Миклагард полон чудес, — заключил Харальд. — Но мы так утомились от осмотра диковинок, словно целый день гребли против свежего ветра. Надеюсь, мы все осмотрели, а то моя память ничего не способна вместить.

— Вы ещё не видели самого главного! — всплеснул руками Гест. — Сейчас вы узрите чудо из чудес, которое затмит всё предыдущее!