Детский мир. Советы психолога родителям

Сергей Степанов

«В юности, когда ты бодр и преисполнен энтузиазма, мир кажется восхитительным и прекрасным, полным блестящих возможностей и ярких впечатлений. Вот только сварливые взрослые постоянно докучают своими нравоучениями и запретами. Вокруг растущего человека они соорудили целый частокол из предрассудков, сквозь который так и хочется вырваться на волю. Лишь с годами человек осознает: прежде чем ломать забор, стоит поразмыслить – зачем его поставили. Ибо то, что поначалу кажется преградой, на самом деле является опорой. Повзрослевший человек на свой лад начинает укреплять частокол вокруг идущей ему на смену молодой поросли. И так – из века в век…»

Невинный Эдип

Еще совсем недавно авторы популярных книг и брошюр сетовали на психологическую неграмотность родителей, которая порождает ошибки и затруднения в воспитании детей. В последние годы положение стало меняться, и сегодня мы сталкиваемся с совершенно иной ситуацией, которая, однако, тоже по-своему настораживает. Среди родителей все больше становится таких, кто следит за психологической литературой, особое внимание уделяя ранее недоступным источникам. Наспех ознакомившись с входящими в моду теориями, методами и понятиями, иные родители торопятся примерить их на своего ребенка и делает при этом поспешные, неточные, а порой и недопустимые выводы.

Среди психологов особенно «повезло» Зигмунду Фрейду, имя которого долгие годы находилось у нас под полуофициальным запретом и чьи труды в последние несколько лет лавиной выплеснулись на книжные прилавки. Одно из центральных понятий фрейдизма — Эдипов комплекс — сегодня знакомо (по крайней мере на слух) очень многим. И немало родителей стараются разобраться, есть ли злосчастный комплекс у их ребенка и как с ним бороться.

Для начала разберемся, кто такой Эдип. Согласно древнегреческому мифу, так звали мальчика, который родился в семье фиванского царя Лая. Еще до рождения ребенка оракулы предрекли Лаю, что тот погибнет от руки собственного сына. Поэтому по приказу отца слуги унесли младенца из дворца и бросили его на верную смерть в пустынной местности. Ребенок, однако, не погиб, а был подобран и воспитан совершенно чужими людьми, которых до поры считал своими родителями. Повзрослевшему Эдипу каким-то образом открылось касавшееся его пророчество, и он в испуге покинул дом, не желая, чтобы оно сбылось. Судьба (по мнению древних греков, неумолимая и всесильная) столкнула его на дороге с незнакомцем — Лаем, которого он и убил в результате завязавшейся ссоры. Позднее неподалеку от города Фивы ему удалось совершить чудесный подвиг и уничтожить чудовище, наводившее ужас на горожан. Восторженные фиванцы провозгласили Эдипа царем, и по заведенной традиции он женился на вдове Лая, не подозревая, что его родная мать. История на этом не закончилась и имела немало печальных последствий, что, однако, для нас уже не так важно.

Миф об Эдипе получил неожиданную трактовку в трудах Фрейда. Для Фрейда центральной движущей силой поведения человека выступали глубинные неосознанные влечения, сексуальные по своей природе. Поскольку такие влечения считаются недопустимыми, для них не находится места в сознании и они «вытесняются» оттуда в сферу бессознательной психики, продолжая тем не менее влиять на мироощущение и поведение человека. Фрейд считал, что у мальчиков формируется комплекс Эдипа в результате вытеснения в раннем детстве влечения к матери и соответственно враждебности к отцу как к сопернику. Девочкам свойственен аналогичный комплекс Электры (по имени героини еще одного мифа); это совокупность враждебных чувств к матери, которые обусловлены ревностью к сопернице, мешающей безраздельно владеть отцом.

Важным понятием в фрейдистской схеме выступает так называемая «первичная сцена», когда ребенок в совсем еще нежном возрасте в той или иной форме впервые сталкивается с фактом интимной близости родителей. По мнению Фрейда, «первичная сцена» имеет место в жизни каждого человека, причем производит настолько ужасающее, травмирующее впечатление, что поспешно вытесняется из сознания в глубины бессознательной психики.

Но для понимания взаимоотношений родителей и ребенка наиболее существенно даже не это. Согласно фрейдистской доктрине, детско-родительские отношения изначально амбивалентны, окрашены противоречивыми чувствами, причем мать и отец выступают для ребенка в совершенно разных ролях, и сам ребенок матерью и отцом воспринимается совершенно по-разному. Поскольку речь в данном случае идет не просто о психическом, а о психо-сексуальном развитии, то и эти отношения следует рассматривать едва ли не в эротическом ключе (впрочем, если быть верным духу и букве первоисточника, то почему — едва ли?) Это соответственно накладывает отпечаток на роль сына или дочери как представителей разных полов.

Для мальчика мать изначально выступает первым и главным либидозным объектом, все его последующие отношения с противоположным полом будут неявно реализовывать те сексуальные влечения, которые впервые возникли по отношению к матери. И для матери сын является воплощением идеала мужчины, которому не в состоянии соответствовать ни один реальный муж, в том числе ее собственный. Именно поэтому впоследствии любая невестка будет ею встречена с тайной, деликатно скрываемой (даже от самой себя), а чаще — совершенно откровенной и явной неприязнью. Тандем мать-сын представляет собой тесный эмоциональный союз, эротическая форма которого жестко табуирована социумом и потому надежно вытеснена из сознания обоих.

(Замечательной иллюстрацией к житейскому восприятию этого извращенного сюжета служит американская комедия «Анализируем это». В ней криминальный авторитет обращается за помощью к психоаналитику. После вскрытия соответствующих эдипальных мотивов, он с негодованием вопрошает: «Ты че, братан, имеешь в виду, что я хотел… свою маму?» Напуганный аналитик робко оправдывается: «Это не я, это Фрейд». «Козел он, твой Фрейд!» — следует бесхитростный ответ. Правда, впоследствии мафиозо упрекает аналитика: «Что ты со мной сделал? Я же теперь маме позвонить стесняюсь!» Вообще, фильм великолепный — психолог в нем увидит намного больше обычного зрителя.)

Соответственно, отец выступает разрушителем этого тандема и потому воспринимается сыном как нежелательный соперник. Отношения с ним всю жизнь будут окрашены скрытой враждебностью и глубоко вытесненным страхом, борьбой за недопущение в сознание древнего мотива отцеубийства. Только смерть отца окончательно освобождает мужчину от инфантильного комплекса, хотя и это событие воспринимается амбивалентно — это и ликование в связи с избавлением от грозного соперника, и неизбывное чувство вины, связанное с социально табуированными агрессивными импульсами.

Для девочки эта ситуация отражается зеркально: отец — либидозный объект и мать — соперница. Соответственно, имеет место эмоциональный тандем отец-дочь, который, если верить фрейдистам, чуть ли не в каждой семье выливается в прямой инцест. И для матери взрослеющая дочь служит постоянным напоминанием о ее собственном женском увядании, и потому их отношения окрашены скрытой враждебностью. Впрочем, будущему зятю, как и невестке, не позавидуешь. На него теща станет бессознательно проецировать неудовлетворенность отношениями с противоположным полом, которую небезопасно направлять на собственного мужа. Ну а для тестя зять будет неявно выступать «обидчиком» дочери.

Разумеется, конкретный «расклад» в каждой семье не исчерпывается этим описанием, однако в целом, согласно фрейдисткому подходу, основные (причем универсальные) тенденции именно таковы. Для аргументации этой теории приводятся конкретные жизненные примеры, которые весьма убедительны и кажутся бесспорными. Наблюдая ту или иную семью, легко может подметить в ней хотя бы некоторые черты описанного «расклада», что многих заставляет хотя бы частично солидаризироваться с фрейдистской доктриной.

Впрочем, надо отметить, что многие специалисты не согласны с Фрейдом. Еще в 1920-е годы английский антрополог Бронислав Малиновский (в ту пору ревностный фрейдист), изучая культуру примитивных обществ на островах Новой Гвинеи столкнулся в весьма специфическими проявлениями Эдипова комплекса. Начать с того, что для местных аборигенов, в отличие от западной культуры, половые отношения представляются настолько органичными и естественными, что их и не принято особо скрывать. Существует, правда, институт моногамного брака, то есть социально приемлемыми считаются только половые отношения мужа и жены, однако они в буквальном смысле не скрыты никакими покровами, в том числе и от их собственных детей. «Первичная сцена» в данном случае выступает как обыденное явление, то есть совершенно утрачивает травматическую окраску. (Небезынтересно, что культурные запреты в этом обществе касаются совсем другой сферы — питания. Есть принято в одиночку или в кругу близких; быть застигнутым посторонними за этим «интимным» занятием считается крайне неприличным.)

Специфическое явление данной культуры — особая роль отца, которая фактически сводится лишь к зачатию ребенка. Согласно принятым традициям, в воспитании собственных детей отец никакого участия не принимает. Он, конечно, с ними общается, но совершенно «на равных». Реально отцовскую роль исполняет дядя — родной брат матери, который, разумеется, никаких интимных отношений с нею не имеет. Наблюдается экзотическое распределение ролей: отец живет половой жизнью с матерью, причем фактически на глазах у детей, а воспитывает детей другой мужчина.

И в этой необычной ситуации Малиновскому удалось наблюдать нечто подобное Эдипову комплексу. Привязанность сыновей к матери в самом деле имела место, а вот тщательно подавляемая неприязнь адресовалась вовсе не ее половому партнеру — отцу, а дяде! Настороженность, враждебность, порой переходящая в агрессию (но при этом, повторим, глубоко укрытая в подсознании) адресовалась носителю определенной — директивной — социальной роли, тому, кто был вправе приказать, вынести строгую оценку и даже наказать. А вот какая бы то ни было сексуальная подоплека этого явления совершенно не просматривалась. Так может быть, ее и нету вовсе?!

Иного, отличного от фрейдистского подхода к детско-родительским отношениям придерживается Эрих Фромм, которому также не откажешь в проницательности. (Его концепция менее известна, чем фрейдистская, но также весьма популярна.) Анализируя разные формы любви, Фромм приходит к выводу о существовании двух типов родительской любви к детям — любви материнской и отцовской. Отцовская любовь более взыскательна и справедлива: ребенка любят за его достоинства и заслуги — не больше, но и не меньше. Материнская любовь безусловна, ей чужда объективность. Мать любит ребенка только за то, что он у нее есть, независимо от того, красив он или неказист, сообразителен или бестолков… (Невольно вспоминается еще один блестящий фильм — «Форест Гамп». Одна из его сюжетных линий — трогательная любовь одинокой матери к умственно отсталому сыну-инвалиду. Ее постоянное назидание: «Запомни, Форест, — ты ничем не хуже других!» Кстати, еще один сюжетный поворот связан с инцестом — поклон доктору Фрейду!) Разумеется, формула Фромма относится скорее к идеальным типам, реальное родительское поведение располагается в некотором промежутке между ними.

По мнению Фромма, с которым трудно не согласиться, любой человек для нормального развития нуждается и в материнской, и в отцовской любви. Любой крен в сторону одного типа любви — материнской или отцовской — ведет к искажению мироощущения и нарушениям поведения. В самом деле, каждому из нас жизненно необходимо, чтобы хоть кто-то любил нас просто так, ни за что, такими, какие мы есть. Но, с другой стороны, если никто не укажет мне на мою слабость и не поощрит за реальные достижения, то как же мне узнать себе цену? Необходимо получать «позитивное подкрепление» за какие-то достоинства и успехи, иначе могу ли я быть уверен, что они у меня есть?

С этим подходом отчасти перекликается концепция стилей семейного воспитания, многократно воспроизведенная в разных источниках без указания авторства, а реально восходящая к идеям Альфреда Адлера (который, кстати, порвал с Фрейдом из-за несогласия с его апологией сексуальности). В разных работах под разными названиями фактически выделяются три основных стиля семейного воспитания, которые можно определить как авторитарный, либерально-попустительский и демократичный. С известными оговорками, отцовский тип родительской любви можно соотнести с авторитарным типом воспитания — в том и другом случае имеет место обусловливание любви исполнением родительских ожиданий и требований, то есть ребенок хорош, если он «хорошо себя ведет». Материнский тип любви условно можно связать с либерально-попустительским стилем — как бы ребенок себя ни вел, он все равно хорош. Понятно, что идеалом выступает «золотая середина» — демократичный стиль, чуждый полярных крайностей.

Данная концепция, хотя она, как и любое обобщение, требует уточнения в конкретных случаях, легко подтверждается многочисленными жизненными примерами. Проанализировав конкретную ситуацию, можно установить, к какому воспитательному стилю тяготеет та или иная семья.

Использование любого из этих подходов, каждый из которых, безусловно, содержит рациональное зерно, позволяет кое-что понять в специфике того или иного конкретного случая социализации с его проблемами и «заусенцами». Беда в том, что ни один подход, по-своему уязвимый для критики, не позволяет исчерпывающе проанализировать конкретный случай, неизбежно сужает рамки психологического анализа (не путать с психоанализом!). А что если попробовать, опираясь на бесспорные аспекты каждого подхода, найти их перекличку и взаимосочетание, с тем чтобы найти новый подход — пускай тоже не исчерпывающий, но по крайней мере более продуктивный?

К. Г. Юнг (которому сексуальная акцентуация Фрейда претила настолько, что и он с ним разошелся) поучал своих последователей: «Внимательно изучайте теории, но при столкновении с конкретным человеком отбрасывайте их все, потому что ему необходима своя теория». Но такая индивидуальная теория может сложиться только на основе изученных и отброшенных, другого материала для нее нет. Попробуем же с опорой на классические теории, а также на собственный житейский опыт продвинуться чуть дальше в понимании механизмов семейной социализации.

Помню, несколько лет назад, пытаясь уладить очередную ссору сына и дочери (антагонизм брата и сестры — явление столь же обыденное, сколь и мало изученное, еще одна неисчерпаемая тема для психологических изысканий), я столкнулся с провокационным вопросом, который бесхитростно задал мне маленький сын: «Скажи, папа, кого ты больше любишь — меня или Лизу?» Тогда мне показалось, что я нашел очень удачный ответ: «А ты, сынок, какую свою руку больше любишь — правую или левую?» Ответ оказался отнюдь не самым удачным, ибо мой левша быстро нашелся: «Честно говоря, левую, ведь я все ей делаю». Пришлось импровизировать дальше: «Ну, а какая рука сильнее болит, если ее поранить?» Судя по возникшему замешательству, морализаторский эффект был наконец достигнут. Но в моей собственной душе этот диалог породил противоречивые чувства, ибо высветил внешне не очевидный факт — при том что за обоих «душа болит» одинаково, отношение все-таки разное. И впоследствии мне довелось столкнуться со множеством примеров, когда самые разные люди (как с родительской, так и с детской позиции) подтверждали: отношение отца (и матери) к своим детям не одинаково, более того — похоже, подчиняется определенной закономерности, которая в свою очередь сильно напоминает фрейдистскую конструкцию. Иными словами, вопрос: «Кого ты больше любишь?» — однозначного ответа не имеет, однако и отец, и мать любят сына и дочь по-разному.

Конец ознакомительного фрагмента.