Всадник. Неудачники. Две книги из собрания Василия Молодякова

Сергей Спасский, 2020

Сергей Дмитриевич Спасский (1898–1956) принадлежит к числу не то чтобы забытых, но «невспомненных» русских поэтов и прозаиков, хотя его молодость прошла в кругу футуристов, а стихи и дружбу ценили Андрей Белый, Борис Пастернак, Анна Ахматова, Михаил Кузмин. Издание представляет неизвестные поэтические книги Спасского, впервые публикуемые по рукописям из собрания В. Э. Молодякова: подготовленный к печати, но не вышедший сборник «Всадник. (Стихи о Ленинграде)» (1946) и раннюю редакцию повести в стихах «Неудачники» (1928).

Неудачники

Повесть

Кооперативное издательство писателей

«Никитинские субботники»

Москва — 1928

Часть первая

Глава I

Тут строят. Тут круглеют бревна.

Тут прочно сложен свежий тес.

Тут ряд столбов оградой ровной

Стволы блестящие вознес.

И лестниц гладкие решетки,

Чуть прогибаясь под ногой,

Ведут к мосткам.

Тут — бродят лодки

На привязи. И звучен бой

Волны, вплывающей сквозь сваи,

Бурлящей пенисто.

А там

Гремят прозрачные трамваи

В стеклянном блеске по мостам.

И если вечер дымно-сизый,

Выстеливаясь, просквозит,

И розовеющею ризой

Оденет пепельный гранит,

И в медленном непостоянстве,

Изменой отблесков жива,

Свои плывучие пространства

Всколеблет, шелестя, Нева, —

Чье сердце не забредит, споря,

Кто, задыхаясь в мгле забот,

Бег кораблей и трубы моря

К себе с тоской не призовет?

Но лирики довольно. Метод

Мы изберем такой: учет

Житейских происшествий. —

Этот

Рассказ зачат в недавний год

И в ту весну, когда событий

Багряно-медная волна

Откатывалась.

В стройке, в быте

Негромко пенилась она.

И мысли расчленив в порядок,

Осматриваясь наугад,

Исход международных схваток

Решал сметливый дипломат.

И сквозь суровую опаску

С ним Запад говорил.

Внутри ж

Шли в городах —

ремонт, окраска,

Починка мостовых и крыш.

Но люди, но умы, но пламя

Чувств беспокойных кто поймет,

Кто подглядит, когда мы сами

Души цветной водоворот

Не в силах уследить.

Вот нынче,

Ну, кажется, какой вопрос,

Весь день промерен, слажен, свинчен

И пущен вдаль, —

как паровоз

По вытянутой параллели

Звенящих рельс.

Но что с тобой?

Здесь путаница.

В самом деле,

И путь не тот, и день другой,

И поле хлынуло иное

В твое вагонное окно,

И море вздыбило прибои…

Какое море? Все равно.

Бывают случаи —

железный

Вдруг лист с карниза упадет,

Тем самым оборвав полезный

Твоей служебной жизни ход,

Иль в клуб зайдешь и тут рассудку

Наперекор, в страстей дыму,

Разгорячившись не на шутку,

Казенных денег спустишь тьму,

Иль в городе чужом, в подъезде

Гостиницы замедлишь.

— Ба!

И здесь ехидная судьба

Подстережет на хмуром скресте

Двух улиц.

— Неужели вы?

Марина? Вот не чаял встречи.

— Как? Лугин?

— Да, я из Москвы.

Весьма запутанные речи.

— Скажите!.. Право, он совсем

Такой же. Вы должны явиться

Сегодня в театр.

— В театр? Зачем?

— Вы позабыли — я певица.

— Мне надо нынче ехать…

— Ну,

Не принимаю отговорок.

И взгляд ее горяч и зорок.

— Что ж? Надо вспомнить старину.

О, времени полет незрячий,

Ему не возвратить назад

Ни комнаты на старой даче,

Ни вечеров, одевших сад,

Ни настороженного лада

Бесед ночных. Ему не жаль,

Что в напряженный шорох сада

Уж не проговорит рояль.

— Так решено.

Судите сами,

Да сколько миновало лет?

Бежит смолистыми торцами,

Оглаженными, как паркет.

А было…

Вот он, восьмиклассник.

Взросл. Даже курит при родных.

Весьма сознательный участник

Всей жизни. Тонет в мировых

Вопросах. Он давно умелый

Начетчик символистских книг.

Его воспитывает Белый

И Блока звуковой родник.

Ярмо зависимости школьной,

Уроков прозу, суету

Товарищей презрев, мечту

Избрал в подруги своевольно.

Он любит в вешний ледоход,

Уединившись втихомолку,

Глядеть, как зори пенят Волгу

И первая звезда встает.

Марина. Две густых и русых

На плечи скинутых косы.

Подвижней и стройней осы.

Взгляд, будто аметист на бусах,

Почти лилов. Характер горд…

Не сладишь с неуемным нравом,

Она велосипедный спорт

Предпочитала всем забавам.

Но, впрочем, понимала толк

И в теннисе. Блеснет ракеткой —

И мяч дугой отбит над сеткой,

И смех до темноты не молк.

Но если вкрадчивой и хмурой

Волною обоймет тоска,

Податливой клавиатурой

Скользит привычная рука.

И, отдаваясь по соседним

Аллеям, над покоем летним,

Как чистый соловьиный гром,

Играет песня серебром.

Ну, в общем, пагуба, заноза

Для впечатлительных сердец,

Мираж, подобие наркоза.

Увидишь и пропал. Конец.

Зачем ей было на поправку

Из Питера являться вдруг

В тишь этих дач?

Какую давку,

Какую беготню вокруг

Птенцы классических, реальных,

Коммерческих и прочих школ

Подняли. Как пылился пол

На вечерниках танцевальных.

Заваривались пикники.

Сгонялись отовсюду лодки.

И стали чрезвычайно ходки

Прогулки ночью у реки.

Что гимназисты? Не хотите ль

Узнать — то каждый подтвердит —

Студент, затянут в белый китель,

И тот бродил понур, забит.

И начал мазать мимо лузы,

Хотя мелил исправно кий.

Что делать? Всякий вязнет в узы

Любви. Сильна игра стихий.

Но ежели разоблаченья

Пошли, то выложим сполна —

И Лугин был ценитель пенья.

Короче, — ни еды, ни сна

Два месяца. Напрасны охи

Родителей. Хоть злись, хоть плачь, —

Не ест. Рассеян, лоб горяч.

И даже с символизмом плохи

Дела.

И вдруг, скажите, он

В спектакль домашний вовлечен.

Кто не играл…

Но будем кратки.

Нет! Лирику тут не неволь.

Кто в юности пред словом «роль»

Не трепетал, кто, по тетрадке

Вызубривая трудный стих,

Не оглашал трущоб лесных

Басистым рыком, не коверкал

Лицо у зеркала, кому

Хоть раз не открывалась дверка

В сценическую полутьму,

Кто хоть на миг не слыл актером,

Кому черты не метил грим,

Кто застилающимся взором

Не зрел, как вздернут перед ним

Кусок холста, и на помосте,

Теряя голос, монолог

Не начинал, не чуя ног, —

Тот не поймет…

Рассказы бросьте.

Тщетна воображенья прыть.

Все это надо пе-ре-жить!

Отрывки Гамлета. Почтенно

Заданье. Но и тут как раз

Судьба насолит непременно.

— Какой он к чорту Фортинбрас?

Иль, правда, не хватает роста

Ему. Ведь он же — Гамлет! Просто

Интрига явная видна.

Увы! Офелия — она.

Попробуйте, его оденьте

В плащ. Он сумеет…

— Башмаков

Не износила —

Что в студенте

Нашли? Не голос — трубный рев!

А главное…

— Ишь, льнет. Ишь, вспучил

Глаза.

Еще посмотрим. Ну-с!

Влюбляться в этаких-то чучел!

Нет, у нее прескверный вкус.

Спектакль. Кленовые гирлянды

Увили столбики веранды.

На стульях суетня, галдеж.

Хохочет зычно молодежь.

Толкаются. Куда? Не лезьте!

Родители на первом месте.

Гитар и балалаек хор

И щебет мандолин упругий

Выбренчивает, яр и спор,

О том, как Стенька правил струги.

Звонок гремит. С трудом уже

Оттянут занавес. Знакомых

Тьма. Тут заметят каждый промах.

— Тсс. — Начинают. — Сядьте же!

Клянусь, Офелии милее

Я после не знавал и сам.

Как шли к волнистым волосам,

О, нет, не лилии — лилеи.

И угловато-робкий жест

Рук загорелых, — чуть неловкий.

За этой худенькой головкой

Мы, не дыша, следили с мест.

Когда ж запела… В тонком звоне

Протяжных слов — простая боль.

Мы били яростно в ладони.

Мой бедный Лугин. Скомкав роль,

В смешном костюмчике, с горячим

Лицом, измазан гримом, в сад

Сбежал, где липы шелестят.

Нет, он не разразился плачем.

Но Тютчев прав.

И кто же вновь,

Борясь, «в избытке ощущений

Не ведал ваших искушений,

Самоубийство и любовь».

Но после пьесы…

— Строг порядок

В обслуживаньи дачных муз. —

И обязательный припаток —

Дивертисмент.

На всякий вкус

Таланты прорывались разом.

Один комическим рассказом

Взбодрит. А тот — мастак большой

По части пения «с душой».

Девицы — ленточки, румянец

Во всю щеку, стан строен, крут —

Такой малороссийский танец,

Что только рябь в глазах, — загнут.

И Лугин? Он-то что? Его ведь

В афишке нету. Вот сюрприз.

Каким молебном славословить

Богинь искусства вышел.

Вниз

Глаза опущены. У стула

Стал. После вскинул в потолок

Лицо. Читает. Чуть сутуло

Склонен. Стихи. Какие? — Блок.

Так в омут прыгают с размаха,

Бросаются в горящий дом.

Ему сегодня не до страха.

Он гиб. Все сотрясалось в нем.

И не слова, но звонкий молот

Бил в горле.

Сбоку на скамью

Марина села.

— Жизни холод

Увел Офелию мою. —

И, право, слышал он едва ли,

Как мы шумели, вызывали,

Он не искал наград у нас,

С Марины не спуская глаз.

Уже белело утро. Баржи

По стали светло-серых вод

Влачил лениво пароход.

За эту ночь он вырос, старше,

Живее стал.

Волна в песке

Чуть лепетала пенной кромкой.

И бой колес тугой и громкий

Раскатывался по реке.

К чему подробности. Он шалым

Ходил недели полторы.

Но поезд, грохоча по шпалам,

Ее увлек. Конец игры.

О, яркость летнего спектакля,

Ты тускнешь. Время-бутафор

С подмостков выметает сор.

Не кудри Гамлета — а пакля,

Не Дания, а волжский плес.

И далее, не знаю, кстати ль

Сравненья множить без конца,

Но перед ним не тень отца,

А выцветший преподаватель

Латыни…

Значит, надо мне

Телеграфировать жене.

Но что за путаница в датах!

Однако, верно. Он женат.

Рассказ наш пестр. Он весь в заплатах.

Он мечется вперед, назад…

И за героем вслед, в одышке

Несется автор, за полу

Его хватает на углу:

— Нет, брат, не выскочишь из книжки.

Куда?

— Да, я на телеграф.

Тут безусловно Лугин прав.

Почтамт. Графленый бланк.

— Отсрочка

Отъезда. —

Мелких букв нажим.

Исчерчен лист.

Готово. Точка.

Теперь куда мы побежим?

Нева. Ну что ж? Пускай покоем

Подышит он.

Тут сложен тес,

И гладким и упругим строем

Столбов и лестниц мир возрос.

Тут Петропавловки твердыни

Приземистые тяжелы.

И ангел маленький с иглы

Мерцает в глянцевитой сини

Небес. И между круглых ростр

Сомкнулась биржи колоннада.

И шпиль адмиралтейства остр.

И желтобокого сената

Чуть выступившая видна

В блистаньи солнечном — стена.

Нет, кончено. Здесь первый роздых

Позволим мы. Спешить куда?

Насыщен морем свежий воздух,

Играет бликами вода.

И горечь дум обезоружив,

«Я опираюсь о гранит».

Пусть мнутся складки пенных кружев,

Пусть их ничто не сохранит.

Но легким выплескам внимая,

Чтоб не ждало в грядущем нас,

Я жизнь, как друга, принимаю

И слушаю ее рассказ.

Глава II

Прощались.

— Слушайте, не будем…

Что взвешивать нам каждый шаг?

Да неужели просто людям

Нельзя…

— Вы правы, это так.

Она отдернула портьеры.

Как тени утренние серы!

Пустынен город в тусклой мгле.

И блики мутно заиграли

На полированном рояле,

На фотографиях в стекле.

Вагон летит. Он вложен в тягу.

Колес, цепей и скрепов. Он

В свой неуклонный бег влюблен.

Купэ колышется.

— Прилягу.

Сосед в мышином пиджачке

Врос в угол с томиком в руке.

О, перестук колес. О, сказка

Железного тупого лязга. —

— Ты стар. Смирись. Роптать к чему?

Стекло позвякивает мелко.

Лишь огоньком метнется стрелка,

Да искры сыплются в дыму.

Не пожелайте с прошлым встречи.

Пускай оно молчит далече.

Его докучен разговор.

Что за вопросы, в самом деле,

Не все ль равно, куда вы дели

Пыл давний, молодой задор.

Но эта бронзовая прядка

Волос…

— Да кто же их остриг,

Те косы?

Хорошо на миг

Лет сбросить полтора десятка

И —

в театре, во втором ряду

Очнуться на свою беду.

Сумбур.

Скользим от темы к теме.

Никак не укротить пера.

Театр примолк в нагретой теми.

И яруса, как веера.

Затянутые в бархат ложи.

Рядов изогнутых зубцы.

И в люстре лампочки похожи

На золотые бубенцы.

Колонок вырезных опора.

Всплывают пятна лиц вокруг.

Но жест короткий дирижера

За звуком вырывает звук.

И вот оркестр чеканит, лепит

Свой грозный мир, свой мир сквозной.

И плещет флейт старинный лепет,

Воркует жалобный гобой.

Светла раскрашенная сцена.

Плоски картонные дубы.

Уж проверяется измена

Под зов герольдовой трубы,

И в реве меди изобильном,

В жестяных латах, наконец,

На лебеде въезжает пыльном

Далеких рыцарей гонец.

Мы не обязаны, не так ли,

Все время отбегая вспять,

Всех видов и родов спектакли

Внимательно живописать.

Пусть Лугин в ожиданьи бурном

Следит за вымыслом мишурным,

Марину слушает. Отсель

Бежим, у нас другая цель.

Немолчно поезд версты крошит.

Шумят леса. Бегут поля.

Овеянная ночью, строже

Молчит угрюмая земля.

И в тишине глухой и древней

Летят, опущенные в мрак,

Там — за деревнею деревня,

Болото, рощица, овраг.

Вот лай собак из-за забора,

Вот сторож с фонарем.

И — нет.

Вот сухорукий семафора

Навстречу вымелькнул скелет.

И снова темь — Россия — поле,

Моя страна — душа, и в ней

Весь гнет моей сокрытой боли,

Вся правда радости моей.

Он едет. Он зарылся в книжку.

Что встреча? — Бестолковый бред.

Пусть дни опять бегут вприпрыжку,

Пусть он бежит за днями вслед.

Ведь ясно сказано, что с мужем

Она дружна.

— Мы тоже дружим

С женою. Брак — не первый год,

И глупо затевать развод.

Из-за чего? И ропот жгучий

Он резкой мыслью пересек:

— Все это мимолетный случай.

Она — чужой мне человек.

А голос… Весь он гибче, тоньше

Стал, отлитый из серебра.

… Шумят у вешалок. Окончен

Спектакль и по домам пора.

О камни грохает пролетка.

Дворцы, ограды и сады.

В канале скользко режет лодка

Блеск металлической воды.

Мостов узорчатые арки.

Плотнеет, как слюда, Нева,

И белой ночи свод неяркий

Над ней колышется едва.

На небе сизые отливы.

Изваяны дома из мглы.

Копыта бьют. Слова ленивы.

И руки милые теплы.

У каждой комнаты обличье

Свое. И эта так пестра.

В ней проступало что-то птичье.

Тона павлиньего пера

Являли кинутые ткани,

Платки, вуали. На диване

Подушек расписных гора.

В глазах мерцает беспорядок

Каких-то лент, портретов, складок.

И мягок пышный пласт ковра.

И лишь рояля черный бивень,

Втянув упругие бока,

Меж легких досок звуков ливень

Неслышно заключил пока.

И на прочищенной до лоска,

На крышке чопорной его

Портрет, не все ль равно кого, —

Мужчина. Бобриком прическа,

Отлично слаженный крепыш,

Плечистый, крепкогрудый. Ишь,

Рост, верно, в эту дверь, не меньше,

В обтянутом по талье френче.

Зачем он здесь?

Ход тихнет. Глянь

К вагону приросла Любань.

Шум. Толочь. Жидковатым чаем

Себя в дороге угощаем

Здесь, или мутным кофейком.

Истерт, до одури знаком

Вокзал. Часы желтеют диском.

Дверь хлопает с железным визгом,

И на затоптанный перрон

Выходит поразмяться он.

Был вечер скользкий, зыбкий, топкий.

Дождь мелко лип на воротник.

Из жаркой паровозной топки

Огня вылизывал язык

Срез рельса, рычага суставы,

Колес крутые обода.

Рябилась между шпал вода.

Проходит Лугин вдоль состава

И видит, как его сосед,

Неспешно выйдя на прогулку,

Пьет молоко, торгует булку,

Довольно щурится на свет.

Что есть сосед дорожный? В тоне

Высоком скажем так:

— Простор

Ночной. И вдруг на небосклоне,

Как спичка, чиркнул метеор.

А вы? Допустим — здесь дорожка…

Идете, глядя в небеса.

Но огонька скатилась крошка

И кувырнулась за леса.

На миг вы друг для друга новы.

Пересеклись пути. Но впредь

Ни он вас больше, ни его

вы

Уж не сумеете узреть.

Что, впрочем, к лучшему; тем паче

(Тут я на прозу перейду),

Что нет докучливей задачи,

Как длить расспросов ерунду,

Бесцельно вязнуть в разговорах —

Откуда? Кто? Куда? Зачем? —

Распутывать по нитке ворох

Вагонных специальных тем.

В особенности, если занят

Своей бедой и дум разлад

Нельзя унять.

Но это — клад,

А не сосед. Сидит, не глянет

Листает книжку.

И легки

Движенья маленькой руки.

И снова, скрежеща от злости,

Рвут путь колеса.

… Сядьте тут.

И клавиш резаные кости,

Блестя, меж пальцами бегут.

Восходит звуков колоннада,

Аккордов полных крутизна.

— Я вам спою.

— О нет, не надо.

В глазах колеблется стена.

И руки подняты от клавиш

И птицами дрожат у губ.

Ты не отпустишь их, ты сдавишь,

Ты сломишь их…

— Нет, не могу…

И той же радости не пряча,

Она не борется, склонив

Себя в ликующий, горячий

И полный музыки порыв,

Когда крылатые ладони,

Сухим огнем клеймя, замрут

На выгибе плеча, на склоне

Бедра. И словно в темный пруд,

У горла захватив дыханье,

Все тело глубоко на дно

В движенье крови, в осязанье

Ритмически погружено.

О, глубже разметать напором,

Измять, измаять наготу

Пред ослепительным и скорым

Внезапным срывом на лету.

Как трудно ввериться надежде,

Рукою счастье осязать,

Но все останется, как прежде,

По-прежнему домой опять

Вернешься.

— Слушайте, не будем…

Что взвешивать?

Глядит портрет

С рояля.

— Неужели людям

Нельзя…

— Прощайте.

Утра свет

В окно. И блики по зеркалам

Упали, отраженьем вялым

Их наполняя высь.

Вагон

Гремит. Он спит. И видит сон:

Его теснят вокруг гранитом

Дома. Он ищет, он идет.

И ветер, сыростью напитан,

Распенивает груди вод.

Ночь. Слякоть. На панелях пусто.

Мосты разведены. Назад.

И сердце, как свинцовый сгусток,

И дождь слепит его глаза.

И вдруг чеканно режут площадь

Ряды солдат. Идут. Куда?

И скомканная ветром роща

Знамен космата и горда.

На шлемах вытиснены звезды.

Шинели втянуты в ремни.

Опять война? А, может, просто

Здесь маневрируют они.

Вдруг, выделяясь между всеми,

Один глядит в крылатом шлеме.

Оркестр. Театр. Герольда рог

И лебедь блещущий у ног.

И Лугин вскрикнул.

Поздно. — Где мы?

— Да уж за Клином.

Голова

Отяжелела.

(Войско. Шлемы…

Приснится же.)

Близка Москва.

Москва летит в дождливой дымке.

Она просунула вперед

Платформы, стайки дач, завод,

Мигнули желтенькие Химки,

Над Разумовским, как маяк,

Восстал водонапорный бак.

Нахохлясь вислыми ветвями,

Отстали факелы берез.

И будит эхо паровоз,

Проскальзывая меж рядами

Вагонов всех мастей и рас,

Мельканьем заслонивших глаз.

И Лугин вяжет саквояжи.

Сосед? Да он совсем не плох.

Они разговорились.

Конец ознакомительного фрагмента.