Ускорник (сказка). Часть 1

Сергей Смирнов

Советский подросток из захолустья призван на службу в ВС СССР на два года. Чтобы облегчить себе службу, он решает поступить в военное училище. План его прост и коварен: жизнь курсанта легче, чем солдатская служба. Кроме того, есть возможность учиться. Но Советская армия коварства не прощает. Боец направлен поступать в Военный Краснознамённый институт.Камбоджа, СССР, разведывательные операции, бои на фронтах холодной войны 80-х – читайте об этом и многом другом в этой сказке. Книга содержит нецензурную брань.

ГЛАВА 1

ОСОЗНАННЫЙ ВЫБОР?

Слегка приоткрыв после приятной дрёмы глаза, он увидел голубое небо и качающиеся на его фоне кроны сосен.

Август — самая прекрасная пора для любого студента-первокурсника. Именно в этом месяце вступительные экзамены успешно сданы, зубрёжка и экзаменационные переживания уже позади, а учёба и колхоз начнутся только где-то в немыслимо далёком сентябре, через целых тридцать, а может, и сорок дней счастья. Студент-первокурсник может целый месяц наслаждаться заслуженной свободой. Может уехать из пыльного города в деревню или на дачу, а может вообще укатить с подругой на море или укатить один, а подругу найти уже там, на побережье. Можно пить и не приходить ночевать домой, родители не особенно будут против — отрок заслужил свой первый послешкольный глоток свободы. Короче, тревоги уже позади, цель достигнута — радость беспредельная, будущее обеспечено на следующие пять лет, и именно поэтому август после поступления и есть тот самый счастливый месяц в жизни студента, поступившего на первый курс гражданского вуза.

Совершенно наоборот обстоят дела у первокурсников военных училищ. После такого же трудного периода вступительных экзаменов, зачётов по физподготовке, профессионального тестирования, проводимых в военных лагерях, в палатках с комарами, строем, дневальными, подъёмами, зарядками и другими обязательными атрибутами воинской жизни, после первой мандатной комиссии новоиспечённых курсантов ожидает, как и их гражданских коллег, такой же август. Но это вовсе не месяц первого глотка свободы. Скорее наоборот, это месяц особого военного счастья! Это счастье даже имеет своё название. Называется оно курсом молодого бойца или КМБ.

Именно об этой вопиющей несправедливости думал курсант, точнее — младший сержант, поступивший на ускоренный курс Военного Краснознамённого института Министерства обороны (ВКИМО) Виктор Петрович Чернов. Почему он не студент, а курсант, почему вместо заслуженного отдыха он должен бегать, прыгать, подтягиваться, отжиматься, стрелять, подшивать воротничок, чистить сапоги и вообще заниматься всевозможной армейской ересью и ещё обучать этой ереси некоторых своих подчинённых — вчерашних школьников? Ну а самое непонятное для него было то, что он каким-то совершенно мистическим образом после восьми месяцев полного армейского дебилизма и утряски мозгов сумел оказаться лучше четырёхсот ребят, претендовавших на одно курсантское место в этом году. И вообще, зачем оно ему нужно это место? Ведь на нём мог оказаться целеустремлённый гражданский отрок или политически грамотный солдат, которому действительно всю жизнь грезился этот слегка таинственный и далеко не всем известный военный институт.

Хотя с другой стороны — думал он, отгоняя угрызения совести — не всё так уж и плохо. Он сейчас косит вполне законным, если не сказать благородным, образом от тягот и лишений, которые должен испытывать дух Советской армии на первом году службы. Он получил возможность за счёт ВС СССР переехать в Москву и получать одно из лучших совковых образований практически на халяву, без взяток и репетиторов. Мог ли он мечтать ещё год назад, когда провалил вступительные экзамены в Рязанский педагогический, что через год он попадёт в Москву? И не в какой-нибудь пед, а в наполненный совковой таинственностью и романтикой заграничных командировок военный институт. Но пофигизм Виктора Петровича уже не был таким убедительным и твёрдым, как ещё год назад.

До поступления во ВКИМО Витьку даже в кошмарных снах не могла присниться карьера военного. Скорее наоборот, он хотел стать представителем одной из самых гуманных профессий — педагогом, переводчиком или, на худой конец, библиотекарем. Пределом его мечтаний была учёба на филологическом или историческом факультете или, если повезёт, на инязе. До поступления во ВКИМО он вообще не имел особых жизненных амбиций. Виктор Петрович мечтал лишь о скромной, ни к чему не обязывающей работе, о наличии большого количества свободного времени при наименьшей загруженности в рабочие часы. Всего год назад Виктор был стандартным пофигистом и лентяем. Ему были параллельны и карьера, и радости продвижения по службе, да и всё остальное, связанное со стереотипами человека, имеющего активную жизненную позицию, твёрдо соблюдающего кодекс строителя коммунизма. Но всё это осталось в другой жизни.

Он не был сильно одарённым ребёнком и предпочитал идти по пути наименьшего сопротивления. В школе он ненавидел те предметы, которые надо было действительно учить для получения приличной оценки. Витьку нравились русский язык, литература, история, обществоведение, английский — эти предметы можно было вообще не учить, а просто иногда почитывать учебники — и четвёрка, а то и пятёрка была обеспечена. В общем, как говорили его школьные педагоги, мальчику особенно легко давались гуманитарные предметы. С математикой, физикой и химией наш герой дружил по принуждению, которым являлся средний балл в аттестате зрелости, выдаваемом школой. Нельзя сказать, что Витёк вообще ничего не соображал в точных науках, но для овладения ими ему приходилось прикладывать нешуточные усилия, а это никак не увязывалось с его жизненными принципами не наглого, а скорее либерально-фаталистического пофигизма.

Фуражка закрывала глаза и лоб младшего сержанта, нежившегося в тени под завёрнутыми вверх пологами малой лагерной палатки. Витёк стоял дежурным по курсу, и пока весь курс находился на плацу, отрабатывая строевые приёмы, необходимые для принятия присяги, он позволил себе расслабиться на застеленном солдатскими матрасами и одеялами деревянном настиле. Палатка, где он разлёгся, находилась почти напротив тумбочки, на которой стоял дневальный из его языковой группы, бывший суворовец Васька Легоньков. Конечно, Виктор Петрович желал бы вообще ничего не делать и спать в единственной палатке с закрытыми пологами в компании с поступившими черпаками³ и дедами, но дремать на шухере перед дневальным было уже хорошим показателем его продвижения по неуставной армейской иерархической лестнице. Как прекрасно, нежась в тени сосен, осознавать, что кто-то там, совсем недалеко, тянет ногу на плацу, готовясь продемонстрировать отцам-командирам, а также родителям и родственникам свою строевую выучку во время принятия присяги, а ты можешь дремать в нежной тени августовского подмосковного леса, наслаждаясь пением птиц. Волна уже далёких армейских воспоминаний вдруг накрыла курсанта Чернова.

Идея пойти в военное училище Витьку пришла случайно, когда командир роты рассказывал о прелестях курсантской жизни во время очередной политинформации. Витёк сразу просёк, что вместо двух лет полной военной нирваны и очищения разума от знаний, полученных в школе, он сможет сохранить, а где-то даже приумножить их, проведя один год в училище. После чего ему не составит труда завалить летнюю сессию в конце первого курса, уйти опять солдатом в армию на несколько месяцев и, дембельнувшись, восстановиться в каком-нибудь педе. Может, даже без потери курса. План был прост и жесток по отношению к Вооружённым силам Советского Союза. Не знал тогда рядовой Чернов, что ВС СССР, по сути своей, были одной из самых жестоких организаций в мире той эпохи. Но жестокости и непорядочности по отношению к себе эта организация никому не прощала: ни врагам, ни уж тем более своему собственному личному составу.

Выбрать военный институт Витьку тоже помог его величество случай. Однажды, будучи в наряде по штабу, помдеж отправил Витька наводить порядок в кабинете замполита. На столе в кабинете лежали правила приёма для поступающих в военные учебные заведения. Витёк взял книгу в руки. В этот момент дверь кабинета распахнулась, и в неё вошёл замполит части майор Хабибулин. Сначала Хабибулин сделал грозный вид и уже хотел накричать на оборзевшего духа, который осмелился прикоснуться к высшей степени секретным документам, лежавшим на столе замполита, но, заметив, что этим секретным документом была книга, по которой у замполита были самые низкие показатели в дивизии, замполит пошутил:

— Куда поступать надумал?

Подобный вопрос застал Витька врасплох. Находясь всего долю секунды в нерешительности и оцепенении, он вдруг решил, что сейчас самый подходящий момент, чтобы приступить к осуществлению задуманного плана. Рядовой Чернов залепетал о своих достижениях в гуманитарных науках, опираясь на которые он и хотел бы выбрать будущую военную специальность. Неизвестно зачем Витёк соврал, что, учась ещё в девятом классе, он занял первое место на районной олимпиаде по английскому, в которой участвовали только десятиклассники. Закир Тимурович улыбался и внимательно слушал бессвязное блеяние и откровенное враньё духа. Как только монолог сошёл на нет, замполит, выдержав паузу, с иронией заметил:

— Вам, товарищ рядовой, с вашими глубочайшими познаниями в иностранном языке в военный институт надо.

Витёк и понятия не имел про то, что только что сказал замполит. Хотя название «военный институт» звучало гораздо симпатичнее для абсолютно гражданского человека, чем какое-нибудь «Трижды Краснознамённое, дважды ордена Кутузова, четырежды прославленное в боях и сражениях Усть-Кокчетавское командно-политическое военное училище». Далее замполит, заметив огонь интереса в глазах у бойца, попытался его затушить. С военной иронией он стал объяснять духу Чернову, что военный институт — это бесполезная затея, потому как проходной бал в это учебное заведение формируется из генеральских звёзд родственников.

Но замполит и сам не имел понятия о том, что ежегодно, чтобы не нарушать коэффициент социального состава курсантов и слушателей, в это заведение брали «ребят из народа». Предполагалось, что именно представители народа и должны были попасть в элитное военное учебное заведение из рядов вооружённых сил. Им предстояло стать опорой отцов-командиров в деле армейской подготовки и воспитания элитной молодёжи, пришедшей со школьной скамьи. Армейцев назначали командирами языковых и учебных групп. Должен же кто-то приводить в более-менее военное состояние отроков-мажоров, сынков и близких родственников военной, номенклатурной и политической элиты эпохи развитого социализма. В момент этого разговора Чернову было всё равно, куда поступать. Зная, как замполит любит инициативных и смелых солдат, Витёк, изобразив огонь в глазах, заявил:

— Я смогу, у меня получится, я стану курсантом военного института.

Вообще-то, это было не так просто — прослужив всего полгода, срулить из части, не став даже черпаком. В этом как раз и заключался большой недостаток осеннего призыва, который и привёл нашего героя в ряды вооружённых сил сразу после школы. Замполит, понимая всю безнадёжность затеи с поступлением во ВКИМО, тем не менее не упустил возможности улучшить показатели по профориентации среди личного состава части и вместе с особистом подготовил документы на потенциального абитуриента. В его планы не входило поступление Чернова во ВКИМО, но каждый солдат части, отправленный весной на окружной сборный пункт для абитуриентов военных вузов, сильно улучшал показатели его работы. Поступит солдат или нет — было не важно для показателей, а вот тот факт, что рядовой его части написал рапорт на поступление в училище, подтверждал высокое состояние морального и боевого духа среди личного состава и мог сильно повлиять на скорейшее присвоение замполиту очередного воинского звания.

Документы ушли в округ в феврале, а в апреле пришёл вызов на рядового Чернова В. П. с предписанием прибыть 14 мая на окружной сборный пункт для военнослужащих срочной службы, поступающих в военные учебные заведения, находящийся в в/ч⁴ 34987 под Киевом. В сапёрной роте, где Витёк служил духом, его идея закоса стала всем ясна сразу. Другие духи восприняли этот поворот в жизни своего товарища как вызов, желание выделиться, быть хитрее всех. Закос в казарме не скроешь. Другие духи уже хотели сделать тёмную своему сослуживцу, но деды не спали. Они всегда были готовы вовремя раскрыть коварный заговор духов. Ведь если этот заговор будет раскрыт офицерами раньше них, то лишение увольнений как минимум на всю весну было гарантировано всем старослужащим.

Дух Чернов был вызван на ковёр в каптёрку, где ему пришлось держать ответ за свои действия и желания, несовместимые с кодексом поведения добропорядочного духа Советской армии. Ему инкриминировалось нарушение основного параграфа поведения духа ВС СССР, а именно: дух не имеет права косить. По сроку службы не положено. И ещё у дедов было сильное подозрение, что рядовой Чернов — замполитовский стукач, за что его и посылают в военный институт на разведчика учиться.

После несильного, почти дружеского тычка в грудину вместо приветствия деды, изъяснявшиеся на не всем понятном великом могучем русском языке, насыщая его инвективами и идиоматическими выражениями, предложили духу Чернову объяснить свой поступок.

Витёк стоял в каптёрке в трусах и сапогах. Перед ним с чаем, в стильно подогнанных парадных брюках ПШ⁵, удерживаемых на атлетических фигурах мещанского вида разноцветными, неуставными подтяжками, сидели деды: старшина роты — старший сержант Бектемиров, каптёр — рядовой Светлов и помощник командира взвода — сержант Теракопов. Дедов в роте было, конечно, чуть больше, но остальные по разным причинам забили на разборки с хитровымудренным духом Черновым. Кто знает, чем может закончиться подобная беседа после отбоя с лучшим другом замполита и особиста.

— Слющай, ара⁶, ты защем хотель офисерим бить? Ты щто, нас, дедовь, по жизни чхморить хотель, а? Тэбе щито, жьизнь плох, а? Ми щто, тэбе жизнь по жизени нэ мёдом намазать, а? Ти щето хощещь, щтоби тэбе дедушька Тэгран партьанка в свой рот стираль, а? Ти щето, вообще борзый дух и нас уважьать забиль, а? Тебэ только дэдов щеморить хотель и офисером по рота ходить и всех пох, а?

— Ей, Тигран, остынь, да? — отхлебнув чая, сказал Свет (Светлов). — И вообще, ты по-русски лучше нас всех говоришь, нафига опять своего «ара, слющай» включил?

Тигран действительно говорил по-русски очень неплохо, хотя с акцентом. Но как только на него находила злость, включался армянский колорит. И тогда у слушающих оставалось два варианта: либо слушать, бояться и молчать, либо осадить армянского скакуна незлой, но бьющей в цель шуткой. Витёк выбирал по сроку службы первый вариант, а Свет, руководствуясь теми же временными показателями периода службы — второй.

— Итак, Чёрный, нафига ты рапорт в училище написал? Тебя что, чморят здесь не по сроку службы или больше других? Ты решил офицером стать, чтобы тут порядок навести, всех дедов зачморить в отместку? Не нас конкретно. С этим желанием мы тебя даже в звездатых погонах обломаем. Но тех, кто за нами придёт. Это тебе первая предъява. Давай вякай, не заставляй старых маяться. Только имей в виду, от твоего блеяния сейчас зависит не только твой сон в эту конкретную ночь, но и жизнь в казарме до уезда на сборы. А если вернуться придётся, то и вообще вся служба до дембеля. Ты же не хочешь стать чмошным дембелем, да?

Очень много раз в жизни Виктор Петрович Чернов ещё будет вспоминать этот эпизод своей жизни и задавать себе вопрос: «И какого хрена мне нужна была эта затея с военным институтом?» Но это был тот самый первый раз, когда этот вопрос колюще-режуще встал в его мозгу рядового, вызвав нестерпимое чувство жалости к самому себе. «Служил бы себе духом как положено и всего через каких-то полгода после перевода⁷ стал бы черпаком, а ещё через год — дедушкой. Наслаждался бы гоняньем духов и уважением отцов-командиров… Нет, решил сделать закос на год… И на тебе, получи каптёрочную разборку, да ещё вместо законного сна… Хорошо бы хоть без переломов рёбер обошлось. А то, говорили, у миномётчиков одного духа три месяца назад за какой-то непонятный залёт деды так наказали, что пацана аж комиссовали, а в роте потом столько разборок было, что следователь из военной прокуратуры чуть ли не сам командиром роты стал. До сих пор каждую неделю в ту роту наведывается. Короче, дело замяли, но уставняк в роте навели полный, да только жить от этого в казарме невозможно стало. Что солдатам, что офицерам». Витёк собрался с духом, каковым и сам являлся на данный период службы, и решил сказать всю правду про закос и про жажду поступить в институт после службы.

Деды слушали несвязную речь Витька молча, лишь иногда по очереди издавали хлюпающие звуки, потягивая горячий чай. В конце речи, видя некоторое нивелирование эмоционального всплеска среди присутствующих, Витёк и сам немного расслабился.

— Почти убедил! — лапидарно обнадёжил Светлов рядового Чернова. — Но вот тебе вторая предъява: на кого и за что ты стукнул замполиту и особисту, что тебя так легко в разведчики определили?

— Какие разведчики, вы чего? Я на переводческий факультет документы подавал. Зафига мне кого-то сдавать? У замполита процентов по профориентации не хватает — вот он и сунул меня куда попало.

Витёк знал, что он говорит почти правду, но звучало это не убедительно, а деды даже приостановили чаепитие и уставились на духа оценивающе. Витёк, конечно, помнил, как майор Хабибулин неоднократно напоминал, что одной из важнейших его задач в части является выявление неуставных отношений между военнослужащими, а рядовой Чернов, как будущий офицер, должен уже сейчас вносить свой посильный вклад в дело борьбы с дедовщиной. Витёк внимал всем указаниям майора, но стукачество презирал ещё с детского сада. Зато он научился с искренним пониманием выслушивать замполита и кивать, когда надо было выразить свою солидарность со сказанным. Замполит сначала рьяно пытался вербовать Чернова, но, судя по всему, у него уже были агенты в сапёрной роте, а получение нового, причём скоро уезжающего рядового духа выходило за рамки оперативного интереса политотдела. Про себя Закир Тимурович решил, что незачем тратить силы на гнилой объект. Вот когда боец вернётся, провалив вступительные экзамены — а случиться это должно было наверняка, по его пониманию — тогда Чернов и станет надёжным и очень даже перспективным агентом. Он его обнадёжит новым поступлением на следующий год, а взамен попросит… Нет, безоговорочно потребует сдавать, как стеклотару, всех кого ни попадя. Замполит для осуществления своих далеко идущих планов даже попросил командира роты подать рапорт на присвоение звания младшего сержанта рядовому Чернову.

Немая пауза затянулась, и Витёк уже начал думать, что лучше сразу упасть на пол, когда начнут бить, или забиться в угол каптёрки и закрыть руками лицо. Он лишь ждал, когда кто-нибудь из дедов попытается встать из-за стола, и тогда он обязательно скажет: «Ну зачем вы, мужики?» Потом сразу опустится на пол, закрыв коленями грудь, а руками — лицо. Главное — чтобы не было синяков на лице. Спина — не важно, офицеры туда не смотрят, а с фингалом под глазом не отвертеться от расспросов офицеров. Если молчать — мол, ночью о косяк двери глазом в темноте ударился — то весь план по закосу сорвётся. Скажут, дедовщину комсомолец Чернов покрывает. А сдавать Витёк по-любому не мог, хоть пусть в госпиталь на экспертизу отправляют. Но и план свой, столь детально подготовленный, не хотелось оставлять на произвол судьбы.

Обычно в критических ситуациях даёт о себе знать инстинкт самосохранения, при сильной боли отключается сознание, при сильном голоде человек плюёт на приличия и ест трупы людей, при отсутствии силы человек начинает использовать свою слабость как смертельное оружие. С Витьком произошло это в первый раз.

— Не сдавал я никого и никогда, а сейчас, если не верите, делайте что хотите. Я сказал честно, что закосить хочу и, если надо, для закоса сдам всех и вся, как стеклотару. Мне плевать на вас. — Витёк весь дрожал, адреналин бегал по сосудам, заставляя сердце работать, как компрессор.

— Ти щто, дух, совсем нюх потерял, а? Ти думай, чито лепищь, ми тэбя щась за эти слова совсем зачморим.

— Хватит, Тигран. Чёрный, кругом, бегом, отставить! По команде «бегом» руки сгибаются в локтях, а корпус тела подаётся вперёд. Будущим офицерам что, устав не писан? Бегом, в койку, марш! Всё, фу, фу, нет тебя, дух, испарился, — отрезал молчавший до этой минуты Бектемиров.

Никогда ещё команда, даже в самой её жёсткой и неприятной форме, не звучала столь сладко для духа. Кризисный момент миновал. Витёк, как стойкий оловянный солдатик, выполнил приказ старшего сержанта без малейшего колебания, быстро и чётко до самой кровати. И только на ней его организм позволил себе отключиться, он уже не слышал шёпот других духов, рассуждавших о том, в какое место и как сильно его били. Он забылся, ему ничего не снилось, организм вынес большую эмоциональную перегрузку, а совесть была чиста и не мешала мальчишескому сну.

А в это время в каптёрке деды продолжали разговор.

— Бек, ти знаешь, я тебя уважаю, ти мэнэ как брат, даже больше, но зачем ты духа просто так отпустиль? Он сейчас другим духам расскажет, что он дэдущьек на одном местэ вертель, и тэбэ и мэнэ потом они совсемь на голова сядут. Они совсем ньюх потэряют. Ты меня понимаещь, да? Зачем ты так сделать, скажи, пожалуйста?

— Да ничего он и никому не скажет. Другие духи с ним знаться не хотят, он для них чужой. Он косит и честно об этом нам сказал. Ему, конечно, по сроку службы не положено. Хотя этот шанс на закос есть у всех, только пользуются им единицы.

— Слющай, Свет, ты зачем его защищать? Он что, твой бират, земляк? Кито он вообще такой, чтоби косить? Он дух, и я биль дух, и ти биль дух. Ми сталь дэд, и потому нам польёжено косить. А у нэво ищо срокь не прищёль, эму нэ польожено. Вот ти, Бек, скажи, да?

— Не буду я ничего говорить. Чёрный — хитровымудренный дух, иначе его в разведчики никто бы не отправил. Мы его сейчас довели до того, что он сам на нас чуть не кинулся, как крыса, загнанная в угол. Мы бы ему сейчас по горячности навешали, а потом разборки бы начались. А то, что нам приключения не нужны, про это говорить смысла нет. Я хочу спокойно на дембель уйти, мне дизель⁸ не нужен. Пока не уедет, будет по нарядам ходить не больше других духов. Это ты, Тигран, оформи, как положено по уставу. А других духов придержать надо, чтобы они свою разборку с ним не учинили. Что случится — на нас всё свалят. А лучше всего отправить его работать куда-нибудь на склад, чтобы в роте глаза не мозолил. Всё, я спать.

Сергей Бектемиров поднялся, взял из лежавшей на столе пачки «Космоса» сигарету, положил её за ухо и пошёл в туалет перекурить перед сном и почистить зубы после курева.

В голову лезли дебильные мысли по поводу завтрашней встречи с замполитом и доклада относительно сегодняшнего разговора с Черновым. А что, если Чёрный и правда стукач? Тогда замполит точно сверит их показания, и если что-то не бьёт — не уйти Беку в первой партии на дембель, как обещал замполит. А ведь дома она, Ирка… Если бы она только знала, на что пошёл честный пацан Серёга за те десять суток отпуска и за обещанную первую партию на дембель. Хрен с ней, с армией, но ведь в части земляков много, не дай бог кто про его стукачество узнает. В Магадане, откуда он родом, с этим строго, сексоту в городе не жить. Как она всё-таки достала его, эта армия, как хочется на всё наплевать — и домой, к Ирке. Она та самая, та любимая, которая ждёт. И ради неё, ради приближения встречи с ней Серёга, который сам давил стукачей, как крыс, в ПТУ и потом, когда был духом, давил их в армии, теперь стучит сам. Что может быть страшнее испорченного правильного пацана? Только очень испорченный и очень правильный пацан. Несправедливо всё-таки винить любовь и армию в человеческих грехах, обстоятельства лишь способствуют проявлению порока. Что заложено внутри души — всегда выйдет наружу, когда начнутся трудности. А в обычной жизни никто про это и не думает.

Дед-стукач — смешно, не правда ли? Но ведь именно эта категория военнослужащих находится под наименьшим подозрением у сослуживцев и потому наиболее востребована офицерским составом. Что взять с духа? Он шуршит и спит, ему ни до чего, кроме пайки и сна, нет дела. У деда всё наоборот: он почти не шуршит, спит днём и пьёт чай ночью, он всё знает и всё видит. И завербовать его намного проще, чем духа. Деду по сроку службы положено быть более циничным и тщеславным, чем другим категориям военнослужащих. А где искушение — там и порок. Искушение, в свою очередь, всегда было и будет тем механизмом вербовки, который безотказно работал и работает во все времена и со всеми народами. Духу нечего терять, потому как у него и так ничего нет. У деда ситуация диаметрально противоположная. Дед живёт мыслями об отпуске и о скорейшей демобилизации. У деда спокойная жизнь в части. И за это спокойствие, за отпуск и за первую партию на дембель дед готов на многое.

Покурив и почистив зубы, Сергей пошёл спать. Он не сразу уснул — его мучили мысли о стукачестве и об Ирке. Он пытался убедить себя, что всё это он делает ради любви, ради неё. Но всё равно спокойствия на душе не было.

Наутро после зарядки и завтрака Свет повёл Чёрного на склад получать мыло для бани. Да и вообще надо было отделить Чёрного от других духов, дабы не было ненужной потасовки или разборки с мордобоем и синяками. На складе сидел прапор, которого ни Свет, ни Чёрный раньше в части не видели.

— Здрасте, товарищ прапорщик, — панибратски обратился Свет к старшему по званию. И не просто к старшему по званию, а к начальнику вещевого склада, от которого зависело благополучие и порядок в роте. — А чё, Сергей Трифонович уволился или как?

— Слышь, бача⁹, то, что у вас в части воины совсем оборзели, это я сразу понял. Непонятно мне, почему вы этой борзости молодых учите. Не боитесь, что они и на вас потом забьют и также борзеть до дембеля будут?

— А это со мной не молодой, а будущий офицер, он скоро отсюда ноги вставляет в военный институт и там на разведчика учиться будет. Так что при нём можно, он всё равно никому ничего не скажет, даже если пытать будут. Он же разведчик, — ехидно парировал Светлов укол прапора, искоса поглядывая на Чёрного.

— Ну и зачем ты сюда с будущим офицером-разведчиком пожаловал? Чего надо?

— Товарищ прапорщик, разрешите обратиться?

— Уже обратился. Чего надо, не томи, видишь, новую должность осваиваю?

Витёк стоял в оцепенении, наблюдая за происходящим. Но где-то в глубине то ли души, то ли головы кто-то подсказывал: «Смотри и запоминай, всё происходящее тебе наверняка пригодится. Так делаются дела и в армии, и в жизни».

Свет в это время уверенно продолжал:

— Товарищ прапорщик, разрешите получить восемьдесят три комплекта нижнего белья и отрез подшивочного материала на роту для замены соответствующего обмундирования после очередной помывки личного состава. — Выпалив на одном дыхании всю эту чушь, Свет встал по стойке смирно, включив огонь в глазах и уставившись, не моргая, на прапорщика.

Да, здесь, на Родине, всё изменилось, по-другому стало. Каптёры стали наглее и хитрее — это уж точно. Ну да ладно, жизнь продолжается, десантники не сдаются. Ни Свет, ни уж тем более Витёк не могли до конца понять значения этой фразы, но прапор, упомянув про десантников, сразу поднялся в их глазах. Хотя выступление прапора перед срочниками на подмостках пыльного вещевого склада с плакатами по подгонке обмундирования и образцами военных причёсок выглядело нелепо, если не сказать абсурдно.

Прапорщик Хрещагин Вениамин Пантелеймонович чуть больше чем полгода назад вернулся из ДРА¹⁰. Он ещё плохо ориентировался в совке и не до конца ощущал себя в новой ипостаси прапорщика ВС СССР. Его прапорщицкий срок службы ещё толком и не начался. В часть, где служили Свет и Чёрный, его направили для прохождения практики после окончания школы прапорщиков. На самом деле, Хрещагин ждал второй командировки в ДРА. Почти три года назад он с весенним призывом попал в Витебскую ДШБ¹¹. С вводом наших войск в ДРА для оказания братской помощи он, как один из лучших бойцов, был направлен командованием для выполнения интернационального долга в дружественную державу. Война не доставила ему ни удовольствия, ни разочарования. Но Вениамину стало ясно, что жизнь на войне лучше, чем в родном совхозе, где мать заставит жениться после дембеля, а председатель заставит работать от зари до зари. Веня не любил учиться, хотя и закончил десятилетку всего с пятью тройками. Для совхоза «Путь Ильича» Тюменской области это было почти как для москвича закончить МВТУ имени Баумана без троек, но и без красного диплома. Работа в сельском хозяйстве также не шибко привлекала Вениамина Пантелеймоновича. Копание в земле или в пропахших мазутом тракторах нагоняли на него тоску и уныние.

Веня любил авантюры и приключения и мог бы стать неплохим вором или аферистом, но природные данные — широкие плечи, рост сто девяносто, отличное здоровье — помогли ему не сесть в тюрьму, а попасть служить в элиту вооружённых сил — десантные войска. Попав на войну, он раскрыл все свои природные таланты и дарования. Он неистово изучал незнакомую местность, проводя на ней рекогносцировку, согласно требованиям первой части боевого устава, правильно выставлял боевые охранения и устанавливал мины и растяжки. Как Индиана Джонс, он вступал в контакт с местным населением и за пачку сигарет мог узнать, когда, где и с каким грузом скоро придёт караван. Он знал, как сохранить своё отделение и как выгоднее пожертвовать молодым солдатом ради успеха очередной операции. Ему доставляло удовольствие сидеть на точке и быть готовым к очередной стычке с врагом, между делом расслабляясь травкой или брагой из баков БМП¹². Он иногда даже испытывал наслаждение от мысли, что сегодняшний друг-афганец может завтра ворваться в его палатку и расстрелять всех, включая его. Но и сам никогда не оставался в долгу перед дружественным народом Демократической Республики Афганистан.

Хрещагин всегда был рад, используя свой воровской фарт, добыть разведсведения где-нибудь на базаре в чифирне-притоне, доложить о них пахану-ротному, дождаться проверки сведений и приказа от сходняка батальонного командования, а после с лихостью налётчика участвовать в операции. Конечно, на операции можно было и буйну голову сложить, и потерять половину подельников из числа бойцов отделения, но если остаться в живых и получить новую дозу адреналина и медаль «За боевые заслуги», жизнь становилась ещё красочнее и интереснее.

Для Вени это была вообще не жизнь, а малина. У него на войне было всё, о чём только мог мечтать девятнадцатилетний деревенский пацан: свой дом — отдельная палатка, японский телевизор и двухкассетный магнитофон. Ему доставляло удовольствие осознание своего превосходства над теми, кто слабее или моложе. Но до дедовщины Веня никогда не опускался. Дедовщины на войне нет и быть не может. Здесь никто не будет разбираться, что положено дедушке, а что — духу и кто шмальнул тебе в спину — дух-афганец или дух из твоего отделения, которого ты вчера заставил стирать свою форму. Уважительное отношение отцов-командиров тоже подстёгивало тщеславие десантника. Да, конечно, там шла война, погибали наши солдаты и офицеры, но в целом всё было пристойно и намного интереснее, чем в родном совхозе.

Дембель солдата-срочника был неизбежен, как крах мирового капитализма. Вот почему Веня после дембеля и решил поступить в школу прапорщиков, после которой он надеялся вернуться на старое место в ДРА, но уже в новом качестве и с новой зарплатой, тем самым изменив свою судьбу, а возможно, и судьбу всего мирового капитализма. Единственным препятствием был тот факт, что после окончания упомянутого учебного заведения надо было дождаться замены и перевода в родную бригаду, находившуюся уже почти в полном составе в ДРА. С этим надо было смириться, и бравый военный усердно считал портянки на вещевом складе означенной части, ожидая своей очереди в пекло войны.

— Так вот, товарищ рядовой, помывка вашей роты осуществляется в четверг. Соответственно, приходите за означенным имуществом в среду в часы, указанные в расписании работы вещевого склада. Всё ясно? Кругом, шагом марш!

Прапорщик Хрещагин профессионально отшил наглого каптёра и продолжил ознакомление с документацией склада.

— Товарищ прапорщик, ну пожалуйста, отпустите хотя бы бельё. Командир роты приказал, ведь мне потом целый день всё пересчитывать, да по размерам разложить надо будет, — не унимался Светлов.

— Знаю я, чего тебе пересчитывать и раскладывать надо будет. Для себя и для друзей-дедов ты, конечно, всё правильно пересчитаешь и разложишь, а духам, как обычно, бельё на три размера больше или меньше достанется.

— Что выдадите, то и достанется, товарищ прапорщик.

— Ну вот что, у тебя список личного состава с размерами с собой?

— Никак нет. А зачем? Я всё и так помню.

— А я не помню и помнить не собираюсь. Бегом в роту и принесите мне, товарищ рядовой, список личного состава с размерами, заверенный старшиной и командиром роты. Если через пятнадцать минут его у меня на столе не будет, то бельё получите только в среду при предоставлении упомянутого списка. Задача ясна?

— Так точно.

— Выполнять! Бегом марш! Время пошло.

Прапорщик Хрещагин уткнулся опять в складские книги и описи.

— Чёрный, всё ясно? Вперёд!

Витёк, стоявший во время разговора у входа на склад, не особо следил за сутью разговора. Он не сразу понял, чего от него хотят, и потому уставился тупым вопрошающим взглядом на Хрещагина. Хрещагин, хоть и не считал себя сентиментальным человеком, но, будучи по сути своей Робин Гудом, не желавшим пролития крови без пользы для себя, решил заступиться за духа.

— А при чём тут этот Чёрный-рядовой? Приказано было вам. А вы для этого рядового даже не старший по званию. Так что ваше время в ваших руках.

Вениамин знал, чем чревато подобное заступничество для духа в казарме после отбоя, и решил немного исправить ситуацию:

— Давай, каптёр, сбегай сам. А твой дух мне пока поможет сапоги пересчитать и тюки с ними на верхние полки закинуть. Хотя, в принципе, мне без разницы: хочешь, ты тюки ворочай, а дух до роты за бумажкой смотается. Выбирай.

— Да нет уж, спасибо, товарищ прапорщик. Наворочался я в своё время и тюков, и других тяжестей.

С этими словами Свет развернулся и поплёлся в казарму. Витёк же не знал, что делать дальше, и потому стоял молча у пожарного щита. Прапорщик с надрывом изучал складскую опись. Было видно, что складская логистика была непривычным для него делом.

— Тебя как зовут? — нарушил тишину старший по званию.

— Рядовой Чернов.

— А меня — Вениамин Пантелеймонович, — непривычно официально представился прапорщик, подумав про себя: «Какой я Пантелеймонович? Дай бог, старше этого духа на два-три года. Ну да ладно, надо же когда-нибудь начинать становиться солидным. Начнём солидничать в этой части с младших по возрасту и званию». — Так вот, рядовой Чернов, лезь на верхнюю полку и скидывай оттуда эти четыре тюка. Будем сапоги пересчитывать, согласно требованиям директив Главного управления тыла ВС СССР, — удивившись своим глубоким познаниям в области регламентирующей документации, приобретённым в школе прапорщиков, промолвил Вениамин.

Витёк молча полез наверх и, несколько напрягшись, скинул оттуда сначала один мешок с сапогами, а потом — ещё три. Вениамин Пантелеймонович легко, как парашютные сумки с Д6¹³, подхватил тюки и поочерёдно вывалил на пол их содержимое.

— Берёшь связку с парой сапог, сравниваешь, совпадает размер или нет. Называешь мне размер, если совпадает, и складываешь в кучу согласно размеру. Понятно?

Вениамин Пантелеймонович сурово посмотрел на бойца и понял, что проблем не будет — боец хоть и хилый, но не тупой. Витёк трудился с прапором часа два, пока не вернулся Свет со списком. Увидев выполненный объём работ, Светлов остался доволен тем фактом, что духу Чернову служба на складе уж точно мёдом не показалась.

— Вот принёс, товарищ прапорщик, — радостно произнёс Светлов и передал прапорщику листок бумаги.

— Чернов, перекурить на улице пять минут, кругом, бегом марш! — привычно отдал приказ прапорщик. Когда дверь за Витьком закрылась, Хрещагин обратился к Свету: — Мне тут на складе помощник нужен, со всем с этим барахлом разобраться и все описи проверить, оставь мне Чернова.

— Это не ко мне, это к командиру роты. Бельё будем получать или за письменным приказом командира роты ещё надо сбегать? — Лицо Светлова как бы ничего не выражало при этих словах.

Вениамин понял свою ошибку. Не надо было гонять дедушку за абсолютно ненужной бумагой в роту. Но кто ж знал, что боец окажется смышлёным, да ещё и прилежным. А самому разбираться со складским имуществом ой как не хотелось. Ведь не его это дело — портянки считать. Ему-то всего и нужно — несколько месяцев до следующей замены продержаться на этом грёбаном складе. И всё. Туда… Опять к мужским правильным делам, к взрывам и обстрелам, к оружию и смерти. Можно, конечно, попробовать выпросить Чернова через командира роты, но кто ему — незнакомому, новому прапору — даст целого рядового, да ещё на халяву? Нет, надо действовать здесь и сейчас. Задействовав весь свой талант дипломата-налётчика, Веня с добродушной улыбкой продолжал:

— Можно, конечно, и к командиру роты обратиться, и с новой парадкой ему помочь, когда он на дембель пойдёт. Хотя, говорят, офицерам это ни к чему. Как думаешь, рядовой Светлов?

— Да зачем вам этот дух сдался? Он ведь всё равно скоро на сборы уезжает. Давайте я вам любого другого духа пришлю?

Веня про себя сразу просчитал: уехавший из части солдат — самое лучшее, что можно придумать после того, как он сам уедет в Афган. Он-то уж точно никому ничего не скажет. Да и воровать ему нет смысла — в вещмешок много не набьёшь. А вот зато списать на него можно будет всё что угодно: все пропажи и расхождения в описях. Пусть рядовой Чернов виноват будет, если что. Главное — самому после его поступления долго тут не засиживаться. Конечно, Веня обогащаться за счёт вещевого склада не собирался, но и ведение строгого учёта и контроля ему удовольствия не доставляло. А потому пропажи и недостачи могли, как говорят в армии, вполне иметь место быть.

— Каптёр, спасибо тебе за предложение, но мне и этот солдат сойдёт. Так что либо по рукам, либо бери свои комплекты и — буру, бача¹⁴.

Светлов и Хрещагин нашли взаимопонимание и договорись о следующем: каждое утро после развода, за исключением тех дней, когда Чёрный стоит в наряде, Свет будет забирать Чернова в каптёрку и отправлять работать на склад. А если какое-то внеплановое построение или ещё что, то Чернов будет значиться отправленным за подшивочным или другим каким-нибудь материалом на вещевой склад.

Витьку уже порядком надоело торчать на улице, периодически принимать стойку смирно и отдавать честь проходящим мимо офицерам и старослужащим. Он решил, что пересчёт маек и трусов требует его личного вмешательства, и потому вернулся в затемнённое полуподвальное помещение вещевого склада.

— А, инджибьё, бача¹⁵, мы тут как раз про тебя толкуем, — с нескрываемой радостью в голосе позвал Витька прапор и в двух словах изложил согласованный со Светом план работы духа на вещевом складе.

Время до сборов пролетело как один день. В работе время всегда летит незаметно. Ну а если эта работа идёт под руководством, в общем-то, весёлого и незлобного начальника, то с ней и казарменные печали нипочём.

Казарменных печалей, как ни странно, тоже хватало. Несмотря на постановление ротного совета дедов о неприкосновенности духа Чернова, другие духи всё-таки попытались вывести Витька на разбор в туалет после отбоя. Но всё прошло без нервов и мордобоя. Виктор, используя отработанный на дедах приём, честно признался в желании закосить от службы, что, конечно, не добавило ему авторитета среди сослуживцев, но и не дало повода сверстникам в тапках, трусах и майках развязать руки. Честность — хоть и не очень надёжное оружие, но с её помощью иногда можно быстро и легко обезоружить противника, не дав ему причин для осуществления задуманного. Повинную голову меч не сечёт.

Витёк наслушался рассказов Хрещагина про Афган, но так и не утвердился в мысли ехать туда по своей воле. Хрещагин много и часто говорил о том, что нужно делать, чтобы остаться живым на войне. Витёк делал внимательный вид, но на самом деле эта тема его абсолютно не тревожила. Он считал себя человеком сугубо гражданским и потому был уверен, что ему это всё до лампочки. Непонятно почему, но из всего объёма армейской мудрости, поведанной Хрещагиным, в голове у Витька отложились лишь два назидания: «Не бери чужого парашюта после укладки и свой никому не давай». И второе: «Обосраться, но выжить — лучше, чем геройски погибнуть с полным кишечником».

С первой мыслью спорить не было смысла, так как про парашюты наш герой в то время ничего не знал, да и не хотел знать. Ну а вторая мысль определённо шла вразрез с принципами социалистического реализма, озвученными на уроках литературы в период изучения творчества Максима Горького и Николая Островского. Спорить со старшим по званию, который к тому же неплохо относился к Витьку, не имело смысла. Да и не уверен был Витёк, что прапор помнит из курса средней школы, кто такие Горький и Островский. Витёк работал, а прапор поучал духа и травил байки про войну.

За два дня до отправки на окружной сборный пункт для солдат срочной службы, поступающих в военные учебные заведения, на общем построении замполит зачитал приказ о присвоении рядовому Чернову В. П. звания младший сержант. Витёк не обрадовался и не расстроился, но для других духов это было неординарное событие. Обычно сержантов назначали после увольнения очередного сержанта-дембеля. А тут на тебе, на ровном месте — две лычки ни за что ни про что. Это присвоение звания долго муссировалось в курилках, туалетах и каптёрках, но, как обычно это бывает в армии после нового события, коим стало прибытие в часть женщины-мединструктора, оно успешно забылось и ушло на второй план.

Однако на душе у Витька было неспокойно. Не дай бог, придётся вернуться в эту же часть после года в училище, а ведь в училище переводов в черпаки не делают. Это он уже у ротного узнавал, так и придётся Витьку духом до дембеля оставаться. Позор и презрение со стороны сослуживцев были гарантированы при таком раскладе.

Переговорив на эту тему с Хрещагиным, боец Чернов утвердился в мысли, что перевод действительно необходим. Вечером после ужина Виктор Петрович подошёл к Свету в курилке и объяснил ему ситуацию. Свет сказал, что такие дела он один не решает, но обещал поговорить с другими дедами.

После отбоя, как обычно, в каптёрке готовилось чаепитие и собрание по поводу перевода Чёрного.

— Какой ему перевод, слющай, он дюх, фу, нет его, он сколько слюжит, а? — сразу после постановки вопроса на повестку дня начал свой разносный монолог сержант Теракопов.

— Подожди, Тигран, осади коня, про этот перевод только мы знать будем, духи ничего не узнают, а Чёрный завтра в десять утра сваливает. Так что с нас взятки гладки. А если он вернётся, то уже как минимум три месяца пройдёт. Никто ничего не вспомнит.

Светлов несколько неумело, но, в общем, мотивированно выступал в защиту идеи перевода.

— Слющай, Свет, я тэбя очень, очень уважяю, только нэ понэмаю, зачем ти под это подписаться хочешь?

— Да не подписываюсь я ни под чем. Пацан он нормальный, нехорошо нормальному пацану на дембель духом уходить.

Свет, конечно, понимал, что у других дедов есть что ему возразить по поводу Чёрного. Ведь Витька никто в училище не гнал, он сам на закос отважился, так что проблема с переводом — это его личная проблема.

— А потом, тебе, Тигран, разве не хочется за этот закос на его заднице назидание оставить? Смотри, он уйдёт и не вернётся, а ты тут службу тянуть будешь. И за себя, и за него, и сделать по этому поводу ничего не сможешь.

— Я нэ знаю, зачем ти всё это сказаль, но если всэ за, то мая нэ протыв.

Тигран сделал обиженный вид, но хорошо понял из сказанного Светловым, что у него есть шанс отомстить Чернову.

— Ладно, сделаем так. Ты, Свет, сходи к танкистам и позови своего зёму-дембеля¹⁶. Он и отобьёт, что положено. А ты, Тигран, давай приготовь всё. Чернову условие: если прибудет в часть до нашего дембельского приказа, то перевод повторится. Чтобы другим духам не обидно было, — отрезал Бек, который молча наблюдал за спором Света и Тиграна.

— Бек, слющай, а почему какой-то танковий зёма Света, а не ми?

— А ты когда успел дембелем стать? И так этот перевод все традиции нарушает. Короче, делаем, как я сказал — или перевода вообще не будет.

Вопрос был закрыт. Чернов Виктор Петрович героически выдержал двенадцать ударов по своей заднице металлической пряжкой. Ну а наутро всё было как в песне Александра Новикова: «Ну а потом со звёздами на ляжках я был ментами выкинут за дверь». Покинув КПП, Витёк зарёкся ни за что не возвращаться в эту часть, чего бы ему это ни стоило. Теперь он будет серьёзно готовиться к поступлению, ведь пережить второй раз двенадцать ударов пряжкой солдатского ремня казалось ему нереальной экзекуцией. Так что стимул для поступления в военный институт у него был вполне реальный, отмеченный на филейной части гематомами в форме звёзд.

К вечеру того же дня Витёк перешагнул порог КПП в/ч 34987 — части, в которой был организован сборный пункт для таких, как он. В этой воинской части находилась одна из самых показательных гвардейских дивизий Киевского военного округа, так что службу в ней несли строго по уставу, а потому доставалось всем — и дедам, и духам.

Виктор приехал на сборный пункт одним из первых и уже на следующее утро сразу отправился в библиотеку части за учебниками по английскому, русскому, литературе и истории. Ему повезло: все необходимые учебники ещё были в наличии.

Всех поступающих в военные училища разбили на роты в соответствии с избранным вузом. Витёк попал в роту, командиром которой был предпенсионного возраста капитан. Никто не мог точно сказать, почему порядочному женатому военному с неплохим послужным списком в сорок два года так и не присвоили хотя бы майора и не отправили перед дембелем подзаработать денег и поднажиться куда-нибудь в Польшу или ГДР¹⁷. В части ходила легенда, согласно которой давным-давно, сразу после окончания Киевского ВОКУ¹⁸, по нелепой случайности этот «пятнадцатилетний капитан»¹⁹, а в ту пору — молодой лейтенант, попал служить в часть недалеко от Костромы. В этой части были собраны отстои советского офицерства. Молодой лейтенант не был отстоем и мечтал об академии и достойной карьере в Вооружённых силах Советского Союза, но оказалось, что обстоятельства были выше него. Офицеры-отстойники очень часто устраивали всевозможные увеселительные мероприятия и просто попойки. Им нечего было терять, а изменить в своей жизни и карьере они ничего не могли, да, возможно, уже и не хотели. Служба их никак не занимала, но нужно было дотянуть свой срок в армии и уйти в отставку на заслуженную, пусть и небольшую, пенсию. Для того чтобы хоть как-то скрасить свою военную жизнь и досуг во всеми забытой части, офицерам приходилось, как сейчас говорят, креативить, задействовать все свои таланты и умения. Все помыслы залётчиков со стажем сводились к получению достаточно примитивных, первобытных удовольствий, которые могли бы быть разделены на три основных категории: выпивка, охота и женщины. Возможны были и комбинации из двух, а иногда сразу из трёх категорий.

Выпивка была у них всегда. Зарплаты хватало с избытком, и магазин был недалеко. Охота тоже была вполне доступна: лес вокруг части изобиловал животными. Тем не менее хорошее охотничье оружие и соответствующие боеприпасы были в дефиците. Применять же боевое оружие и патроны многие из названных офицеров не решались, зная о незаконности данных действий и возможности уголовного преследования. Они хоть и были отстоями и пофигистами, но дураками не были, это точно. С женщинами была полная засада. Женщин в части не было и не предполагалось в соответствии с организационно-штатной структурой. Но народ заменял отсутствие слабого пола постоянным присутствием нешуточной дозы горячительных напитков в любом месте и в любое время.

Необходимо заметить, что начальство не очень способствовало развитию отношений между отстойным офицерством и местными жителями. А потому командировки в близлежащие населённые пункты, а уж тем более в округ, были достаточно редки.

Однажды весной, когда снег уже растаял, а летний период с присущим ему наличием огромного количества насекомых ещё не начался, среди отстойного офицерства части созрела идея о проведении праздника весны, иными словами — попойки на свежем воздухе. В ту пору начальство в связи с повышенной напряжённостью на всех границах и в связи с майскими праздниками издало директиву о переводе всего офицерского состава частей на казарменное положение. Это решение командования послужило лейтмотивом выбора места проведения попойки.

Внутри части практически по её диагонали протекала небольшая речушка, вдоль которой стояли склады с никому не известным секретным содержимым. Эти склады надёжно охранялись часовыми на вышках. Кому-то из отстойных офицеров пришла в голову идея соорудить плот из растущей на территории части древесины и сплавиться в законный выходной по речушке, не покидая пределов части, сопровождая это мероприятие поеданием шашлыка из кабанины и распитием спиртного. Всё было подготовлено именно так, как предполагал план проведения мероприятия. Спиртное запасено, кабан добыт, его мясо замариновано для шашлыка, плот срублен солдатами-срочниками и поставлен под парами с мангалом и дровами в верховьях речушки.

Время «Ч» было назначено на ближайшую субботу. Начальство тоже было извещено соответствующим образом: «Типа мы тут отдыхаем, а вы ничего не знаете и не замечаете». Оставалось решить последнюю проблему — предупредить дежурного по части, заступающего в субботу, что в пределах части предполагается сабантуй и нет необходимости никого напрягать по этому поводу. Но как это обычно бывает, в суете подготовки к мероприятию про эту часть плана просто забыли. По роковой случайности, дежурным по части заступал тот самый «пятнадцатилетний капитан». Час «Ч» пробил. Плот успешно отчалил от лесной пристани, мероприятие началось… Водка, природа, закуска и хорошая компания достаточно быстро сделали своё дело. На плоту сначала велись задушевные беседы, а потом песни с плясками. Кому-то пришло в голову вывесить пиратский чёрный флаг и написать на нём: «Анархия — мать порядка». Проплывая мимо караульной вышки, кто-то из офицеров крикнул часовому с азиатским прищуром: «Эй, чурка²⁰, дай автомат». Часовой действовал в соответствии с уставом гарнизонной караульной службы: позвонил в караульное помещение и доложил начальнику караула на не очень понятном русском языке о происшествии на посту. Начальник караула, сержант срочной службы, отправил на пост разводящего, а сам позвонил дежурному по части и доложил о происходящем. Дежурный, наш герой, не заставил себя ждать и пулей примчался в караулку. Лейтенанту уж больно хотелось проявить себя с лучшей стороны и заработать заслуженный авторитет и признание со стороны начальства. Разводящий, придя с поста, доложил, что плот с анархистским флагом, антисоветским лозунгом и лицами, очень похожими на некоторых офицеров части, проплывает в настоящее время мимо складов, находящихся под охраной караула. «Промедление смерти подобно, — решил лейтенант. — Это мой звёздный час». Он немедленно побежал в дежурку докладывать командиру части. Командир части был человеком мудрым и, зная о проведении сабантуя, заведомо сказал жене, чтобы на все звонки и приходы посыльных та говорила, что его нет дома. Но наш лейтенант однозначно решил проявить себя. Не дозвонившись до командира части, он сработал полностью в соответствии с уставом. Лейтенант набрал номер оперативного дежурного по округу и доложил о том, что группа офицеров части вывесила антисоветский лозунг и распевает похабные песни, находясь на территории охраняемых складов. Оперативный дежурный из слов лейтенанта сделал свой вывод и доложил далее по команде. Доклад его был простым: в такой-то части группа офицеров подняла восстание. Командующий военным округом набрал телефон министра обороны и доложил, до конца не разобравшись, а возможно, находясь не в очень трезвом состоянии в субботу вечером, что в его округе восстала такая-то часть и он просит разрешения своими силами разобраться с ситуацией.

Маршал Гречко был фронтовиком и привык решать проблемы в соответствии с законами военного времени, а потому ответил начальнику округа просто: «Мы не в царской армии, поэтому офицерских восстаний у нас нет и быть не может. Немедленно разберитесь и доложите». Командующий округом вызвал своего начальника штаба и приказал подавить восстание быстро и однозначно. Необходимо заметить, что в те далёкие времена армия была хорошо организована, экипирована и обучена. Связь работала устойчиво и быстро, так что с момента получения информации до момента принятия решения прошло несколько минут. Бригада ВДВ на вертолётах была в течение двух часов переброшена в место дислокации означенной части. Ближайшая танковая дивизия с полным боекомплектом вышла маршем в намеченный район. Так что, когда офицеры-отстойники в абсолютно пьяном виде на плоту подплывали к забору, на другом конце части на них были направлены дула танков Т-54, а по берегам речушки уже успел занять огневые позиции десант.

Ко всеобщей радости, боевые действия были окончены, так и не успев начаться. Конечно, потом были нешуточные разборки с исключениями из партии, снятиями с занимаемых должностей, переводами в Забайкалье и на Дальний Восток и даже увольнениями из рядов вооружённых сил. Так что многим досталось по заслугам. Ну а на карьере лейтенанта-дежурного просто поставили жирный крест, так как формально наказать его было не за что, действовал он в соответствии с уставами и инструкциями, но даже самое высокое руководство понимало, что весь сыр-бор произошёл именно из-за него. Рвачей даже в Советской армии никто особо не жаловал.

Неизвестно почему, но Витёк сразу не понравился «пятнадцатилетнему капитану», который пытался сделать всё от него зависящее, чтобы не дать младшему сержанту Чернову шанса поступить в военный институт. Витёк очень часто попадал в наряды. Капитан не давал ему спокойно готовиться, постоянно озадачивая какой-нибудь работой. Ну а за самое малое нарушение воинской дисциплины капитан был готов написать рапорт и отправить Чернова обратно в часть. Месяц на сборном пункте показался Витьку годом концлагеря.

Но ничто не вечно в этом мире, и Витёк, выдержав все испытания судьбы, немного восстановив знания, потерянные за время службы, был отправлен вместе с другими военнослужащими, прошедшими отбор на окружном сборном пункте, в учебный центр Военного Краснознамённого института, находившийся недалеко от подмосковной станции Чкаловская. Необходимо отметить, что из более чем двухсот потенциальных абитуриентов ВКИМО, прибывших на окружной сборный пункт, в Киевский военный округ на Чкаловскую было отправлено только порядка восьмидесяти кандидатов. Остальные либо залетели по дисциплине, либо не прошли медкомиссию и профессиональное тестирование, либо не смогли сдать зачёт по физподготовке.

Те, кому повезло, были поделены на отделения по пять-десять человек и отправлены с предписанием, находившимся у командира отделения, в Военный Краснознамённый институт для сдачи вступительных экзаменов. Витьку и ещё девятерым членам его команды счастье улыбнулось: писарь в командировочном предписании перепутал дату прибытия к месту назначения. Таким образом, у всей команды появилось лишних три дня, чтобы зависнуть в Москве или Подмосковье.

Старшим в отделении Витька был назначен старшина-дембель, носивший артиллерийскую форму. Ребята всё спланировали заранее, запаслись гражданкой и оповестили родственников в Москве. Утром третьего июля десять коротко постриженных ребят в одежде явно не по размеру, с армейскими вещмешками вышли из плацкартного вагона поезда Киев — Москва и, пройдя почти строем мимо вокзального патруля, разбежались по своим родственникам и друзьям. Явиться в учебный центр необходимо было всем вместе шестого июля, поэтому встречу назначили на станции Чкаловская в двенадцать часов дня. У троих парней из команды не было возможности перекантоваться три дня в столице, но их с удовольствием пригласил к себе на дачу москвич Сергей, за которым прямо на вокзал подъехал отец на синих «Жигулях» и увёз всех четверых.

ДОМ, МИЛЫЙ ДОМ!

Виктор Петрович ещё в Киеве решил использовать три дня случайно выпавшего военного счастья для того, чтобы смотаться на родину в Спас-Клепики Рязанской области. Как до них побыстрее добраться из Москвы, он точно не знал, так как был нечастым гостем в столице нашей Родины, но знал наверняка, что из столицы в Рязань ходит электричка с Казанского вокзала. А уж добраться из Рязани в родной город было делом автобусного билета за пять копеек. Вечером того же дня младший сержант Чернов вошёл в деревянный подъезд трёхэтажного дома по улице Будённого и постучал в обитую дерматином дверь квартиры номер восемь.

— Кто там?

— Пап, открой. Это я.

Клацнули замки, и дверь, издав до боли знакомый скрип, распахнулась.

— Витька, ты чё, из армии сбежал? Чего, били, что ли?

— Пап, может, в квартиру пустишь сначала?

— Заходи, заходи, сынок, рассказывай. Мать, иди скорее сюда. Коммунальная квартира, в которой уже почти двадцать лет проживала семья Черновых, походила не на что иное, как на обычную коммунальную квартиру брежневского совка. В коридоре на стене висели велосипед и две одёжные вешалки для двух семей соответственно. Ванна с туалетом находились в конце коридора. У туалета на гвоздиках висели три стульчака. Общая кухня, где стояли два стола и два холодильника. Черновым в этой квартире принадлежали две комнаты. Ещё одна комната, в соответствии с жилищным ордером, принадлежала старику — инвалиду Великой Отечественной войны, который всю жизнь проработал на комбинате. На этом же комбинате работало почти всё взрослое население уездного города Спас-Клепики. Отец Витька в своё время окончил Уральский политехнический институт и двадцать пять лет назад был направлен на работу в Рязанскую область. Мать была уроженкой села Сосновка, находившегося недалеко от Спас-Клепиков, и после окончания Рязанского техникума советской торговли попала работать в Клепиковский промторг. В общем, семья Черновых являла собой типичный образец ячейки социалистического общества той эпохи.

— Ой, батюшки… Что же будет? Ты зачем из армии сбежал? Зачем себя в тюрьму упрятать решил? — запричитала шёпотом Витькина мать, чтобы не услышал полуглухой сосед-ветеран.

— Остынь, мать. Витька, ну-ка, в комнату пулей.

Отец несколько небрежно подтолкнул нашего героя взашей, от чего последний явно опешил. Витёк вообще не был готов к такому приёму и просто глотал воздух, как рыба на льду, не в силах ничего вымолвить, пока мать рыдала, а отец задавал дебильные вопросы типа: «Куда спрятал автомат, паршивец?» Потихоньку младший сержант начал приходить в себя. Первой послешоковой мыслью, блеснувшей в его голове, было: «Советская армия наводит ужас не только на своих врагов и собственный личный состав, но ещё и на миллионы советских семей, которые с ней так или иначе связаны. Да, с таким чудищем навряд ли кто-то справится, если только оно само себя не уничтожит, не испугает до смерти». Вторая мысль была про военную форму. Надо было всё-таки перед домом переодеться в военное. Форма, наверное, не так испугала бы родителей, как гражданка.

— Вы чего, моего письма не получили про поступление в институт?

— Нет, — почти в один голос ответили родители.

— После подробного рассказа младшего сержанта обо всех перипетиях службы, приведших его в родительский дом, и последующих расспросов родителей, продолжавшихся почти час, семья села за стол ужинать в наилучшем расположении духа. Мать достала из холодильника всё самое лучшее и вкусное, припасённое на праздничные дни. Отец даже предложил Витьку стопку водки, но Витёк, сославшись на необходимость сохранения трезвости ума и твёрдости памяти для сдачи вступительных экзаменов, отказался. Этим жестом он вызвал гордость у матери и небывалый всплеск её эмоций по отношению к мужу — развратителю и соблазнителю советской молодёжи, стоящей на правильном жизненном пути и имеющей принципиальную жизненную позицию, в отличие от него — беспартийного цехового мастера. Вечер удался на славу. Витёк помылся в коммунальной ванне, нешуточно набил брюхо дефицитами советского продторга и мирно уснул в чистой постели на своём доармейском диване в большой комнате.

После соприкосновения с подушкой молодое тело младшего сержанта было немедленно унесено феями сна в царство Морфея. Большинство из сладких снов той ночи не оставило следа в памяти Виктора, но, как это обычно бывает, лишь тот, последний, самый дурной сон, долго не выходил из головы после пробуждения. Витьку приснился какой-то лес и протекающая в нём река. Но лес тот ничем не напоминал обычный мещёрский пейзаж, знакомый с детства: с елями, клёнами, берёзками, топями и болотами. Река в том лесу радикально отличалась от Оки или лесного ручья, бегущего сквозь чащу. Незнакомые деревья словно смыкали над рекой свои кроны, образуя просторный тоннель, куда не проникал солнечный свет. А река та была достаточно широка, с не очень быстрым, но заметным течением. По краям реки на корнях торчали из воды деревья с маленькими, но острыми шипами на стволах, с игольчатыми листьями, как у столетника, которые явно не имели ничего общего с флорой средней полосы России. Во сне Витёк чувствовал пот, покрывавший всё тело. Воздух вокруг был мокрый и горячий, как в парилке. Он плыл на лодке по реке. В той лодке было достаточно людей, но на него никто не обращал внимания, а он всё слышал и всё понимал. Вдруг вдали показалась другая лодка, плывущая им навстречу. В тот самый момент из-под воды вынырнула громадная оранжевая змея, которая хотела броситься на лодку Витька. Она атаковала, но промахнулась и ушла под воду. А потом Витёк увидел ту же оранжевую тварь уже над другой лодкой. В этот раз бросок был точен. Змея рассеялась чёрным дымом в воздухе. Лодка Витька приблизилась к останкам того, что чуть раньше держалось на плаву. Сидя в воде и держа на руках грудного ребёнка, неестественно подогнув под себя обе ноги, женщина молила о помощи, но люди в лодке Витька только смеялись. Тогда она обратилась к Виктору и сказала:

— Я уйду, а твоё безразличие и тщеславие сделают из тебя чудовище, которое само себя сожрёт.

Женщина ушла под воду вместе с ребёнком, и предсмертный плач младенца, перемешанный со смехом попутчиков Чернова, разбудили младшего сержанта. Он ещё полежал некоторое время в постели, пытаясь отойти от страшного сна.

Слова: «Рота (или батарея, или курс), подъём! Форма одежды номер два, построение на плацу через минуту!» — навсегда остались в памяти многих российских мужиков, которые служили, служат или уже как бы и не служат, но всё ещё «в строю». Не знаю как сейчас, но в былые времена эти магические слова поднимали на ноги каждое утро несметную рать от Камчатки до ГДР.

Трудно передать словами чувство счастья, переполняющее солдата-срочника, которому повезло до окончания срока службы проснуться в чистой домашней постели без этих магических слов.

Несмотря на неприятный сон и биологический будильник, выставленный армейским распорядком дня на 7:00, Витёк решил предаться гражданскому соблазну и проваляться в постели как можно дольше. Сделав вид, что спит, он слышал, как мимо него на цыпочках уходили на работу мать с отцом, стараясь не потревожить дитятю.

К девяти часам Витьку наскучило валяние, и он пошёл приводить себя в себя. План на сегодняшний день был предельно прост: утром надо было покопаться в книжках и тетрадках, оставшихся после школы и неудачного поступления в институт. После обеда предстояло навестить старых друзей. Просматривая старые записи, Витёк с удовольствием для себя отметил, что за время, проведённое на сборном пункте под Киевом, он неплохо подготовился. Собрав и упаковав необходимые книжки и тетрадки, младший сержант вышел на улицу.

Двор встретил его летней жарой и полным отсутствием ребят его поколения. Витёк решил зайти к Сергею — своему школьному другу, который жил в соседнем подъезде. Дверь открыл Серёжкин дед. После недолгого разговора всё встало на свои места. Серёгу, а также всех остальных сверстников Витька призвали этой весной в ряды вооружённых сил. Подумав ещё раз об армии и о том, какой период переживают сейчас его друзья, Витёк лишь укрепился в мысли о полезности своего закоса. До вечера Виктор Петрович слонялся по городу, он даже немного пожалел, что, уходя в армию, не обзавёлся хоть какой-нибудь постоянной, ждущей его зазнобой. После восьми месяцев службы Витёк впервые в этот день понял, что такое гражданская скука. Вечером вся семья опять собралась на кухне ужинать. Отец с гордостью сообщил, что его друг и однокашник Юрка сейчас живёт и работает в Москве. И завтра Виктор с отцом должны отправиться в столицу, чтобы, во-первых, познакомить Витька с семьёй однокашника на всякий случай, и во-вторых, на следующий день отец хочет лично проводить сына в военной форме до КПП учебного центра Военного Краснознамённого института. Это сообщение несколько обескуражило Витька, так как в его планы не входило появление перед сослуживцами, а уж тем более на КПП учебного центра, где предстояло сдавать вступительные экзамены, с отцом-провинциалом. Но после недолгих пререканий и лёгкого семейного скандальчика Витёк сдался на милость родителей. «В конце концов, — подумал он, — я познакомлюсь хоть с кем-нибудь из московских жителей».

К вечеру пятого июля двое представителей семейства Черновых, нагруженные дарами провинциальных огородов, сараев и погребов, наконец-то позвонили в дверь квартиры однокашника Юрки, находившейся недалеко от станции метро «Молодёжная». Юрка оказался вовсе не Юркой, а начальником лаборатории в НИИ химии и механики Юрием Борисовичем Селицким. Его жена Наталья Васильевна, достаточно миловидная женщина, работала кассиром в кинотеатре «Иллюзион», несмотря на свой диплом о высшем образовании, полученный по окончании Московского института управления. По всему было видно, что семья Селицких хоть и не является московской элитой, но живёт вполне сносно и имеет намного больше в этой жизни, чем семья провинциалов Черновых.

Оказалось, что у Селицких двое детей: сын Саша, который в настоящее время перешёл на третий курс Московского авиационного института, и дочь Светлана, окончившая этой весной девятый класс. Витька сразу отправили в комнату к детям, где он попытался поговорить с Сашей, но скоро понял, что вряд ли сможет найти с ним общие темы для разговора.

Саша жил иной жизнью. Он не знал, что такое Спас-Клепики, и не понимал, зачем молодые ребята ходят в армию, если есть военные кафедры. Саша находился в другом измерении, недостижимом для провинциала и солдата. Они были почти ровесниками, разговаривали на одном великом и могучем русском языке и даже очень искренне пытались понять друг друга, но понимание не приходило. Сашка не мог понять предметных категорий — таких, как армия, деды, черпаки, духи, уборка сортиров, деревянный подъезд трёхэтажного дома, поездки на делянку с картошкой, к которым апеллировал Витёк. А Витёк не мог ни понять, ни принять Сашкин стиль жизни с катанием на машинах по ночной Москве, курением «Мальборо» и девчонками из общаги, готовыми заняться сексом ради спортивного интереса.

В конце концов, пока родители пировали на кухне, Сашка предложил Витьку выйти на улицу. Отойдя не так далеко от дома, Саша поздоровался с группой ребят и девчонок, сидевших с сигаретами в беседке у детской площадки и слушавших затёртую кассету с Челентано. Сашка представил Витька как своего дальнего родственника, который приехал в Москву поступать в военный институт.

— У тебя чё, старик генерал? — поинтересовался один из парней в нереально потёртых джинсах.

Сашка опередил Витька с ответом:

— Отец не генерал, но мазы хватит.

Витёк хотел что-нибудь сказать, но к беседке, круто притормозив, подъехал красный «жигуль», из которого вышла компания, состоявшая из двух девчонок и одного парня, одетого в джинсы «Райфл», майку с портретом Джона Леннона и зелёные адидасовские кроссовки с жёлтыми полосками — мечта всей советской молодёжи того времени.

— Это Женёк²¹, — шёпотом сообщил Сашка.

— А он кто?

— Он в комке²² на Ленинском проспекте работает, но ещё и фарцует, тем и живёт.

Витёк хотел было ещё задать несколько вопросов, чтобы окончательно прояснить ситуацию, но осёкся, стесняясь показать свою провинциальную неосведомлённость и незнание молодёжного арго столицы.

Вечеринка началась. В беседку из багажника «Жигулей» перекочевал деревянный ящик «Жигулёвского» пива и какие-то баночки с иностранными этикетками. После приезда Женька на Виктора Петровича уже никто не обращал внимания. В углу беседки Витёк молча потягивал тёмное «Жигулёвское» пиво и пробовал заграничные солёные орешки из тех самых цветных баночек. Жизнь казалась ему не такой уж плохой, невзирая на то, что он всё ещё был военнослужащим и родной дом его был не в Москве, а в Спас-Клепиках. Когда народ начал потихоньку попарно уединяться в тёмных уголках двора, Женёк подсел к Витьку и завязал с ним душевно-заговорщицкую беседу.

— Слышал я, что ты на военного переводчика решил учиться. Это правда? — отхлебнув пивка, спросил Женёк.

— Не знаю, если возьмут… — Витёк решил не рассказывать этому фарцовщику всей правды по поводу закоса от службы и желания пойти учиться в пед после демобилизации.

— Знаю я некоторых чуваков, которые там учатся. Упакованы, я тебе скажу, лучше, чем директора магазинов. Они по загранкам ездить чуть ли не с первого курса начинают, а на родину и магнитофоны двухкассетные, и телики, и шмотки, и просто чеки — всё везут. Там кто не дурак, на своей «Волге» на занятия в институт ездит. После командировки, конечно. Ты если поступишь, меня держись. Я тебя научу, как правильно жить в столице.

Виктор из-за своей провинциальности не совсем понимал, о чём говорит Женёк. Откуда у военных могут появляться все названные ценности и тем более чеки? Но ему определённо импонировала крутая по тем временам красная «копейка»²³ и популярность, которую можно было получить за орешки из «Берёзки» и пиво с чёрного хода универмага. А ещё ему нравилось то, что девчонки были от всего этого без ума и смотрели в рот Женьку, ловя каждое его слово. Витёк не особо пользовался вниманием слабого пола и потому, возможно, всегда мечтал учиться на женских факультетах, где даже он мог находиться в зоне повышенного внимания сокурсниц. Но успех Женька у женского пола определялся не пословицей «на безрыбье и рак рыба», а наличием средств и связей, которые позволяли в брежневском совке иметь практически любую девчонку.

— Жень, ну ты же понимаешь, что, во-первых, неизвестно, поступлю я или нет, а во-вторых, пока меня с моим английским отправят в Англию или в Америку, пройдёт неизвестно сколько времени.

— А на хрена тебе твой английский? С ним ты вообще можешь в загранку никогда не уехать. — Женёк немного резко оборвал нелепое блеяние младшего сержанта. — Сейчас все деньги наши специалисты в развивающихся странах зарабатывают. Ты про Афганистан слыхал? Так вот, те парни, которые нам аппаратуру сдавали, как раз оттуда её привезли. Так что вернись на землю и езжай в Афган или в Африку. А всё, что ты оттуда сюда доставишь, я обещаюсь по лучшей московской цене у тебя принять. У меня посредников нет, так что твой товар через меня напрямую покупателю уйдёт. С моим процентом, разумеется. Но для тебя по-любому выгоднее варианта не сыскать. Считай, тебе вообще повезло, что на меня до командировок вышел.

Витёк ещё немного поговорил с Женьком про шмотки и цены на заграничную аппаратуру, а потом, найдя своего спутника Сашу, который изрядно захмелел в обществе одной из девчонок, привезённых Женьком, отправился домой. Дома их встретили вдрызг пьяные родители. Перед уходом Женёк успел записать на руке Витька свой номер телефона, сказав:

— Если поступишь, звони, банкет за мой счёт гарантирую.

Витёк долго не мог уснуть на новом месте. Он думал о том, что Женькино предложение в корне меняет всю концепцию его аферы с военным институтом. Во-первых, надо было не только поступить и проучиться год, но съездить в командировку и вернуться обратно, желательно живым и здоровым. А это меняло весь смысл закоса от службы. Сразу вспомнились рассказы прапорщика Хрещагина про Афган, и про войну, и про то, как там выжить. Во-вторых, придётся учить какой-нибудь восточный или африканский язык, от которого в совке никакого толку нет и не будет. В-третьих, нельзя попасться со всем привезённым хламом или засветиться на продаже валюты или чеков, чтобы не быть зачисленным в отряд изгоев-фарцовщиков. С таким залётом можно и с комсомольским билетом расстаться. А без него даже в Рязанский пед не возьмут.

Последнее радикально отклонило стрелку весов сравнения в противоположную сторону от предложения Женька. Но Витёк вспомнил крутой заезд красной «копейки» на детскую площадку и громкую музыку, доносившуюся из динамиков автомагнитолы. Это вроде была композиция из современного балета ГДР. А ещё вспомнились девушки Мила и Рита, которые словно на крыльях выпорхнули из салона машины и повисли на Женькиной шее, не обращая никакого внимания ни на Витька, ни на других ребят и девчонок. Эти воспоминания однозначно вернули злосчастную стрелку в нейтральное положение. Что делать? Извечный русский вопрос встал со всей своей серьёзностью и перед младшим сержантом. Размышления в конечном счёте закончились здоровым юношеским сном.

В 11:25 шестого июля Витёк вместе с отцом вышел из вагона электрички на платформе Чкаловская. Помимо ребят из своей команды, Витёк увидел на платформе некоторое количество незнакомых военнослужащих. К двенадцати часам команда, в которой был Витёк, собралась в полном составе. Многие ребята приехали на место встречи с родителями, как и сам Витёк. До КПП учебного центра команда добралась на рейсовом автобусе и, захватив сумки, нешуточно нагруженные домашней провизией, а также оставив родственников у ворот, прошла на территорию учебного центра. По ней прибывшее подразделение из Киевского военного округа передвигалось строем, в колонне по два, в соответствии с требованиями устава.

ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ ЭКЗАМЕНЫ ИЛИ ИНАЯ АРМЕЙСКАЯ ГАЛАКТИКА

В штабе, около которого уже собралось немало военнослужащих из других округов и частей, у старшего команды Витька приняли документы, попросив всех подождать на улице. Через некоторое время случилось то, чего не ожидал ни один из бравых солдат срочной службы: с крыльца штаба к сидевшим на скамейках и на травке срочникам спустилось существо в курсантской форме с тремя сержантскими лычками и начало зачитывать фамилии. Всё воинство просто потеряло дар речи, увидев бравого сержанта элитного военного учебного заведения в мешковатой форме, очках и фуражке на два размера больше. Сержант же абсолютно индифферентно зачитал фамилии, не обращая никакого внимания ни на поправки в произношении фамилий, ни на подколки, доносившиеся из солдатской толпы. Таким же безразличным голосом он сказал:

— Кого назвал, пошли со мной.

— А построиться?

— Ну постройтесь и за мной, — так же безразлично пробормотал себе под нос очкастый сержант.

Кто-то из наиболее сознательных попробовал взять инициативу в свои руки и заровнять²⁴ порядка ста человек личного состава из различных частей и подразделений. Но попытка не удалась, толпа лишь наградила инициатора различными не совсем пристойными эпитетами, сдобренными военными инвективами. Тем не менее, больше по привычке, чем по принуждению, толпа организовалась в колонну по четыре и походным шагом с вещмешками, РД²⁵, чемоданами и сумками поплелась за сержантом с жёлтой буквой «К» на красных погонах. Сержант провёл толпу по центральной аллее учебного центра, остановив подобие строя у расположения первой роты. Расположение представляло собой три ряда квадратиков, выложенных из красного кирпича. Внутри квадратов были деревянные настилы, занимавшие бо́льшую половину внутренней площади. Над каждой такой конструкцией предстояло поставить десятиместную лагерную палатку.

— Располагайтесь, — по-дружески предложил сержант толпе бравых военных и направился в кирпичное помещение, служившее одновременно каптёркой, оружейкой и канцелярией. — Да, и ещё, — как бы оставив свои важные думы и остановившись, произнёс он: — за бельём и всем остальным присылайте по два человека от языковой группы, то есть отделения. Через полчаса пойдём на склад. Новую форму выдадут только тем, кто будет зачислен на первый курс, после прохождения мандатной комиссии.

Витёк немного удивился такому подходу сержанта военного института к выполнению своих служебных обязанностей, но задумываться по поводу причин происходящего не стал. Вообще за последнюю неделю он столько всего увидел и узнал, что его чувство удивления сильно атрофировалось. А вернее, адаптировалось к постоянным сменам необычных ситуаций. Вместе с ещё двумя воинами из его окружной команды он предусмотрительно занял самую удалённую от передней линейки палатку, бросил туда свои вещи и продукты и побежал на КПП, чтобы отпустить отца домой. Из-за огромного количества военных, столпившихся у ворот, прощание было скоротечным. До ужина все занимались обустройством палаточного городка. Время пролетело незаметно.

Время на абитуре вообще пролетело незаметно, как скоротечный дрём в наряде. Витёк не заметил, как за три первых дня учебный центр переполнился сначала военными, а потом гражданскими. Он уже не обращал внимания на чёрные «Волги» и «Чайки», привозившие питание сынкам больших начальников прямо к палаткам. Он радовался относительной свободе и отсутствию дедовщины. Он слушал байки курсантов про переводчиков, про престижные загранкомандировки и про трудности учёбы.

Самым непонятным и странным испытанием во время поступления ему показалось профессиональное тестирование. Оно заключалось в ответах на более чем пятьсот вопросов, касающихся личной жизни, физиологических особенностей организма, знаний общего характера и очень специфических знаний, которые не преподавались ни в одной школе. При ответе на некоторые вопросы учитывалось время. Такие задания, как составление рассказа из десяти предложенных слов и ответы на вопросы по зачитанной газетной статье про какой-то забег где-то в Нью-Йорке на «Эмпайр-стейт-билдинг» со множеством цифр и имён, вызвали у Витька глубокое недоумение относительно профиля учебного заведения и смысла этого теста. Тестирование проводилось группами по тридцать-сорок человек, каждый сидел за отдельной партой, и продолжалось всё это почти четыре часа.

Как ни странно, но после профессионального тестирования никого не отчислили. Ходили слухи, что всех, кто получил после тестирования категории кроме первой и второй, заваливали на других экзаменах или на медкомиссии, которая для некоторых злобствовала, как при отборе в отряд космонавтов, а у некоторых не замечала даже очков с аквариумными стёклами, в которых наверняка плавали рыбки. Трудным был ещё и устный экзамен по русскому языку. Когда Витёк сидел и готовился к ответу на вопросы своего билета, какой-то воин-черпак, не зная ответа на вопрос, стал убеждать комиссию, состоявшую из полковника, читавшего «Советский спорт», гражданской дамы с сигаретой и двух капитанов, в том, что русский ему ни к чему. Он поступает, чтобы учить иностранный язык. Он отлично знает английский. Красивая дама злилась, капитаны улыбались, а полковник на секунду оторвался от чтения и сказал:

— Нам твой английский на хрен не нужен, мы тут хоть мишку косолапого любому иностранному языку без проблем научим командно-строевым методом. А с твоим русским возиться у нас времени нет. Переводить тебе всё равно на родной и с родного придётся. Ирина Ивановна, ставьте рядовому что положено, пусть не задерживает.

С этими словами полковник вернулся к чтению газеты. Витёк, услышав всё сказанное, сильно испугался. У него самого были пробелы в знании теории русской словесности, хотя писал он без ошибок.

За время, проведённое в учебном центре, концепция закоса на год была критически осмыслена и сейчас находилась в процессе пересмотра. Виктору действительно захотелось стать курсантом, и уже не из-за того, что там, в части, его ожидали ещё двенадцать ударов по заднице, и не из-за того, что пришлось бы стучать Хабибулину на своих одногодок. Витьком овладели зависть, тщеславие, алчность — те самые смертные грехи, которые могли бы поставить его в один ряд с привилегированными детьми, которым возят пайку на чёрных «Волгах» и «Чайках». Ему хотелось жить в Москве и ездить за границу. Ему хотелось иметь всё то, что имеют гражданские московские мажоры. Витёк ещё не знал, чем придётся платить за «хочу», за свою зависть. Он не понимал, какие силы тянут его к новой жизни, но он твёрдо решил поступить и ради этого готов был на любые жертвы. А на спрос всегда будет предложение.

Выйдя к экзаменаторскому столу, Витёк под напором своих мыслей и эмоций заменжевался, и от этого ответ получился, прямо скажем, не совсем удачным. Ирина Ивановна начала задавать наводящие вопросы, но и они не сильно помогали выпутаться из сложившейся ситуации. Наконец она сказала:

— Ладно, вот твой последний шанс. Расскажи мне, пожалуйста, о случаях необособления деепричастного оборота, стоящего перед определяемым словом.

Витьку подфартило — это был как раз тот вопрос, который он успел посмотреть в учебнике за несколько минут до того, как зашёл в класс тянуть билет.

— Деепричастный оборот, стоящий перед определяемым словом, не обособляется в трёх случаях: когда он относится к личному местоимению, имени собственному или имеет дополнительное причинное значение. Младший сержант Чернов ответ закончил.

Ирина Ивановна хотела было попросить Чернова привести примеры, подтверждающие данное правило, но полковник опять оторвался от чтения «Советского спорта», наклонился к ней и прошептал на ухо что-то невнятное, но уши будущего военного переводчика уловили ключевую фразу:

— Первая группа профотбора.

Ирина Ивановна улыбнулась и одарила Чернова хитрым взглядом своих очаровательных карих глаз, сказав при этом официальным тоном:

— За чёткий доклад — пять, за деепричастные обороты — пять, за ответ — два, общая оценка — четыре. А если честно, то вас спасло ваше сочинение, очень неплохая работа, мне довелось её проверять, но о ней и о русском языке мы с вами поговорим на занятиях по языкознанию.

Выйдя из учебного корпуса на улицу, Витёк обрадовался. Ему казалось, что он поступил. Как потом стало известно, в том году на одно курсантское место уже в учебном центре претендовало почти четыреста абитуриентов. Большинство отсеялось после сочинения, кто-то не сдал физо, ещё больше народу не сдало русский и литературу устно. С историей было попроще, но отсев тоже был, на иностранном языке был самый маленький отсев. Многих зарезали на медицине, ну а основное количество простых, но хороших ребят не прошло профотбор. Им, конечно, никто не сказал об этом вслух, просто смыли во время сдачи других дисциплин или сказали, что не хватило баллов. Хотя изначально никто не определял проходной балл.

Пора вступительных экзаменов подходила к концу. Те, кто уже отстрелялся, ждали мандатной комиссии и пытали курсантов, назначенных старшинами курсов, извечным вопросом военного института: где лучше учиться? Очкастый сержант учился на «западе»²⁶ и потому активно пропагандировал свой факультет. Витёк присоединялся к любой компании, собиравшейся вечером в каптёрке или курилке, чтобы послушать байки курсантов-командиров. Из всего услышанного Витёк сделал вывод, что на «западе» учиться проще и круче, но без мазы или с залётом можно распределиться в Заполярье или Дальневосточный ОСНАЗ²⁷ или вообще попасть слухачом на атомную подлодку. На «востоке»²⁸ учиться намного труднее, но если попасть на перспективный язык²⁹, то можно уехать после третьего или четвёртого курса в командировку и вернуться обратно нормально упакованным. Спокойно доучиться и после окончания ездить в командировки до пенсии. Был ещё не всем понятный ускоркурс, про который ходили самые противоречивые слухи. Но о нём Чернов почти не думал.

Витька, как и многих других ребят из состава почти поступивших, периодически вызывали к различным преподавателям и начальникам курсов. Все эти встречи имели целью определить до мандатной комиссии, кого, на какой факультет и на какой язык надо будет распределить. После встречи с лысым майором с кафедры первого английского Витёк полностью уверился в том, что будет учить английский на западном факультете. Так что на остальные встречи он ходил без энтузиазма, тем не менее соблюдая при этом все правила воинского этикета. Среди этих встреч была одна, которая запомнилась Витьку на всю оставшуюся жизнь. Он встретился со статным, довольно молодым полковником, глаза которого искрились неуставной улыбкой, а говорил он слишком вежливо и интеллигентно для военного.

Когда Витёк вошёл в класс, где лицом к окну стоял упомянутый полковник, на столе лежала папка с надписью: «М. с-т Чернов В. П.». Витёк обратился к старшему по званию в соответствии с требованиями устава:

— Товарищ полковник, разрешите войти?

— Так вы уже вошли, товарищ младший сержант. Ладно, Виктор Петрович, давайте оставим на некоторое время воинский политес и поговорим о вас и о вашем будущем в стенах нашего заведения.

Витёк немного опешил от такого вежливого панибратства, но сразу вспомнил, как его, только что прибывшего в часть новобранца, ещё не принявшего присягу, так же по-отечески разводил на деньги в каптёрке сержант Теракопов. Будучи проницательным духом ВС СССР, Витёк понял, что полковник навряд ли позарился на три рубля, полученных от родителей и зашитых в трусы, а значит, ему нужно что-то более существенное, чем просто деньги. Полковник — это не сержант, аппетит у него наверняка масштабнее, а вкус более изысканный, чем у Теракопова. В общем, Витёк понял, что надо держать ухо востро, чтобы не лишиться чего-то большего, чем денег из трусов.

— Зачем вы решили стать профессиональным военным?

Полковник, задав этот официальный вопрос, с улыбкой в добрых молодых глазах посмотрел на младшего сержанта. На спине младшего сержанта в жаркий июльский день от такого взгляда выступил холодный пот.

— Товарищ полковник, я всегда мечтал стать профессиональным военным, но до армии не мог определиться со специальностью. Командование части, в которой я проходил срочную службу, порекомендовало мне ваше высшее военное учебное заведение, и если я в него поступлю, я всегда буду благодарен нашей Родине, партии и правительству, давшим мне путёвку в жизнь.

Полковник перестал улыбаться и посмотрел на Витька уже озадаченно.

— Да ладно, остынь, я тебе не особист и не замполит, скажи просто: в загранку хочешь съездить, прибарахлиться, жизнь свою деревенскую облагородить. Ты не стесняйся, я ведь такой же, как ты, парень с Поволжья. Мне эта московская сказка с таким трудом досталась.

Витёк почти расслабился после душевных слов и понимающего взгляда полковника. Он хотел уже выложить ему всю историю про трудности положения духа в войсках и про закос, но перед глазами встало доброе, с большими коровьими ресницами лицо Теракопова, и сразу вспомнились душевные слова: «Пойми, ара-братан, я ведь такой же, как ты. Только ты в роте спать будешь, а мне в карауле даже чаю не с чем попить будет. Дай денег на булочку, будь мне братом». Тогда Витёк, как дурак, дал денег и летал всю ночь в роте вместо дневального, а Тигран той же ночью в караулке пил чай с булочками, купленными на деньги Витька в чипке³⁰.

— Товарищ полковник, я хочу стать профессиональным защитником нашей социалистической Родины. И готов выполнять любые требования командиров и начальников ради защиты социалистической Отчизны и выполнения своего воинского долга, — совершенно невпопад выпалил Виктор Петрович фразу, оставшуюся в закоулках памяти после политзанятий в части.

— Утомили вы меня, Виктор Петрович. Нам нужны обычные ребята, а не фанатики. Наверное, вы нам не подходите. Так что после мандатной комиссии поедете обратно в часть. Там у вас будет время подумать о своём воинском долге, службе Родине и этой, как её, социалистической Отчизне.

У Витька стали наворачиваться слёзы. Ему хотелось встать на колени перед полковником и просить, нет, умолять его поменять решение. Всё пройти и срезаться на такой ерунде было очень обидно и неприятно до глубины души. Но слёзы так и не выступили, обида ушла мгновенно, так же как и пришла. Вместо неё появилась злость на себя тупого и на холёного полковника, который играл с людьми, как с назойливыми мухами в жаркий день. А злость была ещё одним смертным грехом, который медленно, но верно уводил Виктора Петровича в ту сторону, где всё есть, но плата за всё это слишком велика для обычного человека.

— Разрешите идти, товарищ полковник? — дрожащим голосом, но чётко по-военному задал вопрос Витёк.

— Да уж, сделайте одолжение, товарищ младший сержант, идите и позовите следующего.

Полковник Лесков Юрий Владимирович набирал в этом году ускоренный курс. Витьку он не соврал, он действительно был родом из Поволжья и поступил в Московское высшее общевойсковое командное училище имени Верховного Совета с целью приобщиться к столичной жизни. Ему повезло, и после распределения, имея красный диплом, он попал служить в Германию командиром комендантского взвода. Там он познакомился с выпускницей военного института переводчицей Ниной. Отец Нины был заместителем командующего ГСВГ. Короче, служба удалась и семейная жизнь тоже. Это был один из тех редких случаев, когда молодые действительно полюбили друг друга, а родители приняли мудрое решение.

Юрий Владимирович после возвращения из Германии попал служить вместе с женой в военный институт. Окончил Академию имени Фрунзе и сейчас заочно учился в Академии Генерального штаба. За Виктором он наблюдал во время сдачи экзаменов. Чернов ему понравился своей скромностью и умением вписаться в коллектив. На этом собеседовании Юрий Владимирович обнаружил у Виктора ещё и необычную для семнадцатилетнего пацана твёрдость, но было какое-то чувство, что этот младший сержант, по сути, чёрная лошадка, да и фамилия у него говорящая — Чернов.

Полковник Лесков уже знал, кого из детей больших начальников записали на его курс, и хотел хоть как-то разбавить мажорный коллектив простыми ребятами. Но для этого надо было лично проверять каждого простого. Вдруг простой имеет скрытых непростых покровителей, которые не дадут полковнику спокойно командовать курсом и продвигаться по службе. Полковник даже в мыслях не желал избавиться от Чернова, он использовал лишь свой любимый психологический приём, который Юрий Владимирович называл «запуск насоса». Смысл приёма был прост и гениален: почти поступивший отрок, наслушавшись на собеседовании жути от полковника про то, что «вы нам не подходите», начинал качать мазу³¹. Маза, соответственно, выходила на начальство. Начальник или сослуживец Лескова встречался с полковником и спрашивал про того или иного кандидата. Полковник уверял мазу, что всё в порядке и кандидат просто переволновался на собеседовании и неправильно его понял. Сам же в это время оценивал мазу потенциального курсанта, решая, стоит ли брать такого курсанта к себе на курс или лучше от него отказаться. Если же никто не подходил к полковнику поговорить насчёт неподходящего курсанта, то это означало, что боец безмазовый, потому с ним можно делать всё что угодно вплоть до реального отчисления.

Ускоркурс имел ещё одну специфику: на него набирали в основном ребят из числа военнослужащих или кадетов³². Была, конечно, и гражданская молодёжь, но по ней вопрос решался на самом высоком уровне, где полковник ничего сделать не мог.

На улице возле учебного корпуса сидели и стояли военные и гражданские ребята. Кто-то ждал собеседования, кто-то ещё сдавал экзамены, а кто-то просто пришёл затеряться в толпе, чтобы не припахали убирать территорию или не отправили в какой-нибудь наряд. Стояла по-настоящему летняя жара, вокруг росли сосны, тополя и просто зелёная, подкошенная по-военному травка. Всё перечисленное в этот момент совсем не радовало младшего сержанта Чернова. Он хотел спрятаться от всех и дать волю своим эмоциям, и потому с улыбкой на лице и глазами, полными слёз прошёл мимо курящих ребят. Он направился окольным путём через полосу препятствий, а потом вдоль забора, за трибуну стадиона. Там он упал в траву и заплакал. Он плакал долго и бесшумно, давая полную волю своей злости на себя и на того полковника.

Слёзы через некоторое время кончились, а мозг начал работать чётко и ясно. Виктор Петрович ещё раз осознал, что он действительно хочет учиться во ВКИМО, а вот для чего — для закоса от армии или чтобы действительно стать военным — будет ясно позднее. Сейчас он хочет стать курсантом элитного военного учебного заведения, ему во чтобы то ни стало захотелось хоть чем-то отличаться от остальных парней в Спас-Клепиках. Злость, тщеславие и зависть вели его туда, куда ещё не так давно он не осмеливался заглядывать даже в самых смелых своих мечтах.

Витёк ещё раз пожалел, что его родители — обычные трудяги, а папа вместо Спас-Клепиков наверняка мог бы распределиться в Москву и занять место своего однокашника Юрки. И сейчас у него, у Витька, наверняка была бы возможность прокачать мазу и остаться в институте. Витёк понимал, что ему срочно нужна помощь какого-нибудь влиятельного человека с большими возможностями. И за эту помощь он готов был пойти на многое и заключить любую сделку, пусть даже с самим дьяволом. Дьявол оказался не так-то уж и далеко от страждущего. Доведя свою истерику до логического завершения, Чернов привёл себя в себя, заправился, причесался и пошёл в расположение роты.

Ещё на первой неделе пребывания в учебном центре Витек привёл свою форму в порядок, чтобы не быть похожим на духа. Ушил её, нагладил стрелки, как у черпаков, добыл себе фуражку меньшего размера, начистил до блеска парадные ботинки, сделал железные вставки в погоны, чтобы они не гнулись. Короче, Витёк уже не казался окружающим тем чмошным духом, который два месяца назад убыл из части. Всё это нравилось экзаменаторам и поднимало его собственную самооценку.

НОВЫЙ ДРУГ И ЕГО ДЕД

По пути в расположение своей роты Витёк заметил, как неуклюжий гражданский абитуриент тащил на помойку мусорное ведро. Его подозвал сидевший в курилке военный и что-то сказал. Гражданский развернулся и пошёл дальше, а солдат поднялся и стал приставать к тюфяку. Началась обычная разборка. Злость всё не проходила, её надо было куда-то слить, да и терять Витьку было нечего, всё равно, считай, выгнали.

— Эй, военный, тебе чем это туловище навредило, чего от него надо?

В этом военном Витёк узнал Ваську, с которым познакомился на медкомиссии.

— Витёк, привет. Да вот попросил духа курилку прибрать, а то меня наш сержант припахал как первого отстрелявшегося.

— Что, всё сдал?

— Ну да, теперь мандатка, и всё.

— Поздравляю, у меня тоже теперь мандатка, и всё, — с грустью сказал Витёк. Он отвёл в сторону Ваську и приглушённым голосом продолжил: — Ты это, не надо на гражданских наезжать. Те, кто остался — они ведь все с мохнатыми лапами. Тебе самому это как бы боком не вышло.

— И чего, мне теперь самому курилку убирать?

— Убирать не обязательно, а вид можешь сделать, не обломишься. Ты только несколько месяцев назад черпаком стал. А до этого сам летал как дух. А здесь, вообще, дедовщины нет.

— Ума у тебя до хрена, Витёк. Ладно, вечером приходи к нам в каптёрку, чайку попьём.

— До вечера.

Витёк поплёлся в расположение роты. Он и не предполагал, что Ваську так просто удастся убедить в своей правоте. По дороге его уже с пустым ведром догнало то самое туловище, из-за которого произошёл весь сыр-бор у курилки и которое было по-детски радо счастливому исходу столкновения с воякой.

— Товарищ младший сержант, спасибо вам большое.

— Спасибо в карман не положишь, — буркнул Витёк, напряжённо искавший в мозгу возможные варианты своего спасения.

— А что вам нужно, товарищ младший сержант? Ко мне в выходные родители приедут, они вам всё что угодно привезут.

— Пусть верёвку с мылом привезут.

— Зачем?

— Вешаться буду. Сразу после мандатной комиссии. Получу в штабе предписание ехать обратно в часть, соберу вещмешок, выйду за КПП и там повешусь на ближайшей берёзке. Короче, отстань. Меня в институт не приняли, да и ты ещё достаёшь. Отвали, добродетель хренов, а то сейчас точно все курилки в учебном центре вылижешь.

Витёк сорвался и последние слова просто выкрикнул в лицо дотошному гражданскому. Как ни странно, туловище вовсе не испугалось, а улыбнулось и представилось:

— Меня зовут Андрей Маркин. И я попытаюсь что-нибудь сделать для вас, если, конечно, вы возьмёте себя в руки и объясните суть проблемы. Вы курите?

Витёк просто опешил от наглости этого даже не духа, а обычного гражданского абитуриента, который ещё месяц назад был простым школьником. Мало того что это туловище достало своей вежливостью и давит наглую лыбу ему прямо в лицо, так оно ещё и сигарету у некурящего младшего сержанта стрельнуть хочет. Витёк уже был готов дать волю эмоциям и заставить это туловище выполнить все команды, которые сам когда-то выполнял по приказу черпаков и дедушек в части. Но тут в его мозг постучали: «Идиот, это твой шанс».

— Курева нет, — промычал Витёк, постепенно сменяя гнев на милость.

— Я угощаю. Давайте отойдём в сторону, и вы мне поведаете о ваших трудностях.

Андрей достал пачку «Мальборо» и повёл ещё плохо осознающего, что вокруг него происходит, Витька в ближайшую курилку.

Когда они присели на скамейку, Андрей смачно затянулся, а Витёк, принявший у нового знакомого протянутую сигарету, закашлялся, как обычный некурящий, и начал свой рассказ. После нескольких наводящих вопросов, касающихся оценок, полученных на вступительных экзаменах, Андрей попросил Витька проводить его сегодня ночью в штаб, откуда предполагалось начать прокачку мазы посредством обычного телефонного звонка. Витёк понял, что это действительно его шанс, успокоился и пошёл узнавать, кто из солдат заступает сегодня помощником дежурного по лагерному сбору.

Но новый знакомый был не так прост. Андрей хотел решить и свои вопросы посредством авторитета в солдатской среде своего нового знакомого.

После отбоя всё произошло, как и было задумано. Вообще-то, Витёк понятия не имел о том, что в штабе есть московский телефон. В наряды он обычно ходил на кухню или на КПП. А вот про то, что, пойдя помдежем, можно было получить от гражданских и шоколад, и даже бутылку заморской, но уже производимой в СССР «Пепси-колы», он узнал только этой ночью. Для военных звонок в Москву был бесплатным, потому Андрею и нужен был Витёк. На самом деле, помимо прокачки мазы за младшего сержанта Чернова, Андрею необходимо было попросить родителей привезти его записную книжку с телефонами знакомых девчонок и парней, которых хотелось вызвать в учебный центр в воскресенье. Андрей собирался позвонить деду-генералу и озадачить его всеми упомянутыми проблемами. Что он и сделал с помощью Витька.

— Дедуль, привет, ты в субботу приедешь?

— Что-то случилось?

— Да нет, всё в порядке, тут просто кое-какая помощь нужна, я сейчас из штаба звоню, и я тут не один.

— Андрюш, иди в палатку. Я всё устрою.

С этими словами генерал-полковник Сёмин положил трубку и, не задумываясь, набрал номер своего референта.

— Григорий Тимофеевич?

— Здравия желаю, товарищ генерал-полковник, — несмотря на поздний час, на другом конце провода чётко ответил референт.

— Будь добр, сделай так, чтобы начальник лагерного сбора вызвал к себе моего внука и дал ему позвонить мне.

— Есть, товарищ генерал-полковник!

Полковник Вязов уже давно привык к генеральской необычности и хорошо понимал, что альтернативой для его сегодняшней московской жизни и прислуживания генералу могла быть жизнь и служба где-нибудь на Камчатке или в Забайкалье. И потому Григорий Тимофеевич со снисхождением относился к причудам начальника. Однако надо было что-то делать. Полковник Вязов после некоторых манипуляций узнал все нужные номера телефонов. Не дозвонившись до начальника лагерного сбора ВКИМО, он решил найти его через дежурного. Он позвонил именно на тот телефон, с которого генеральский внук связывался со своим дедом и где уже находилась толпа абитуриентов, жаждущих общения.

— Алло, — раздалось на другом конце линии.

Григорий Тимофеевич, не услышав ожидаемого: «Дежурный (или помощник дежурного) по лагерному сбору военнослужащий такой-то» — опешил и подумал, что ошибся номером.

— Наташ, это ты? Ты меня слышишь? В воскресенье приедешь?

После этой фразы всё стало на свои места. К полковнику вернулось военное сознание и понимание ситуации. Связь оборвалась во время разговора абитуриента, и в этот момент прошёл его звонок. Поднаторев за годы службы в кабинетных интригах, но оставаясь при этом весёлым человеком, полковник продолжал как ни в чём не бывало.

— Извини, Наташа больше говорить с тобой не будет.

— А что случилось? Ты кто?

Голос на другом конце провода звучал удивлённо и явно раздосадованно. Полковника немного покоробило это «ты», и он решил преподать урок невоспитанному абитуриенту.

— Наташа в туалете, у неё сильный токсикоз, а я её папа.

— Папа? А что с Наташей? Она заболела?

Голос звучал испуганно, и полковник чуть не рассмеялся в трубку, понимая наивность своего собеседника.

— Я же сказал: у неё токсикоз, беременна она, молодой человек.

— А от кого?

Вопрос прозвучал настолько естественно и глупо, что полковник на несколько секунд убрал трубку от уха, закрыл микрофон рукой и, присев на табуретку, дал волю эмоциям, а проще говоря — заржал.

— Мне она не говорит. Может, вы мне что-нибудь расскажете? — душевным, всё понимающим голосом продолжал Григорий Тимофеевич. После многих лет дворцовых интриг и борьбы за место под солнцем в кабинетах со звёздно-лампасными обитателями сейчас, несмотря на поздний час, он действительно наслаждался своей работой.

— Да мы с ней всего два раза…

Полковник просто согнулся пополам от беззвучного хохота с хрюканьем, как в молодости. Он зажимал микрофон трубки рукой. Услышав непонятные звуки, в коридор прибежала его любимая собака, а за ней пришла не менее любимая жена. Она когда-то выбрала из толпы курсантов своего Гришу именно за его весёлость и готовность шутить даже в самых серьёзных ситуациях. Григорий Тимофеевич знаком показал, чтобы она взяла трубку второго телефона, находящегося в его кабинете, и послушала разговор.

— А тебе сколько раз надо было? Всё, дело сделано. Что дальше делать будешь, папаша?

— Я? — удивился незадачливый собеседник.

— Ну а кто? «Всего два раза»… Если не ты, то придётся в милицию заявлять, пусть она отца ребёнка ищет.

— И что же мне теперь делать?

— Дежурного или помдежа позови.

На другом конце провода, но явно не в трубку прозвучала фраза:

— Помдежа в дежурку!

И после некоторых непонятных звуков в трубке послышался наглый голос, который произнёс лишь одно слово:

— Алло.

Полковник уже давно не сталкивался по службе напрямую с военнослужащими срочной службы. Он как бы даже утратил жёсткую казарменную хватку, а вместо этого научился с пониманием относиться к проявлению некоторого армейского панибратства. Но этого наглого «алло» от какого-то сержанта, который, судя по всему, использует своё служебное положение в личных целях и позволяет гражданским абитуриентам звонить и принимать звонки откуда попало, он точно не ожидал. Это уже ни в какие рамки не вписывалось даже по самым демократичным понятиям штабного офицера.

— С вами разговаривает полковник Вязов. Представьтесь, пожалуйста, — с нарочито казённой интонацией произнёс полковник.

На другом конце произошло замешательство. Но через некоторое время в трубке прозвучало:

— Помощник дежурного по лагерному сбору сержант Казановский слушает.

— Товарищ сержант, пожалуйста, пригласите к телефону дежурного по лагерному сбору и доложите ему о происходящем в дежурке.

— Товарищ полковник, у нас всё в порядке, происшествий нет.

Полковник просто оторопел от подобной наглости, но ему было лень разбираться с наглецом по телефону.

— Ладно, не надо дежурного. Найдите мне начальника лагерного сбора и попросите перезвонить вот по этому номеру. — Вязов продиктовал номер сержанту.

— Как доложить полковнику Поддубко по поводу вашего звонка?

— Так и доложите: полковник Вязов звонил, интересовался проверкой мобилизационной готовности военных учебных заведений и так далее. Всё ясно?

— Так точно, товарищ полковник! Разрешите выполнять?

— Время пошло.

Полковник немного задумался, что делать с этим сержантом. Сначала хотелось стереть его в порошок, потом просто отправить обратно в часть, ну а в конце разговора уже, в общем-то, ничего не хотелось. Разве что наряд объявить за нарушение воинского этикета при обращении к старшему по званию и допуск посторонних лиц в дежурку. Григорий Тимофеевич посмотрел на часы и засёк время, которое, по его мнению, всё же могло повлиять на судьбу сержанта Казановского.

Сержант Казановский после разговора с полковником остался невозмутим, как танк. Служил он уже полтора года и привык практически к любым поворотам военной судьбы, но нарываться и вылетать из института при наличии всех шансов в него поступить ему однозначно не хотелось. Сержант вышел на крыльцо штаба и обратился к толпе сидевших в курилке военных и гражданских лиц.

— Где ты, отец ребёнка?

— Я, — откликнулся молодой, со взъерошенной белобрысой шевелюрой пацан, которому Вязов рассказал про беременность Наташи.

Курящая толпа заржала и начала отпускать всевозможные колкости в адрес белобрысого. Через много-много лет уже никто из сокурсников не мог вспомнить, почему этого парня прозвали Папа. История про разговор с полковником и якобы беременную подругу быстро забылась. Но кличка Папа привязалась к этому парню на все годы учёбы и службы.

— А почему ты ещё здесь? Убежал искать Поддубко! Вот тебе номер телефона, скажи, чтобы позвонил полковнику Вязову. Скажи ещё, что это по поводу проверки мобилизационной готовности военных учебных заведений. По выполнении доложить мне. Вопросы?

— Всё ясно, товарищ сержант.

— Я тебя не спрашиваю, ясно тебе или нет. Я спрашиваю, есть ли у тебя вопросы. И если их нет, то согласно уставу, положено отвечать: «Никак нет». Всё, убежал, три минуты на выполнение, время пошло.

Папа и впрямь припустил со всех ног. Видно, он действительно рассчитывал преодолеть расстояние более километра до домика начальника лагерного сбора за три выделенных минуты.

Полковник Вязов тоже не расслаблялся, он набрал номер дежурного офицера по ВКИМО. Дабы не было послесловий и ненужных разборок, полковник известил дежурного о якобы проводимой по указанию его начальника проверке мобилизационной готовности. После чего расслабился и положил трубку.

В коридор опять вошла собака, а за ней жена. Собака виляла хвостом, подбадривая своего любимого хозяина и вдохновляя его на новые служебные подвиги, а жена с любовью смотрела на своего Гришу, когда-то весёлого курсанта, а сегодня — кормильца семьи и отца её детей.

— Пошли спать, товарищ полковник.

— Иду, иду. Сейчас дождусь одного звонка и иду. Ты иди ложись, я скоро.

Собака, присутствовавшая при разговоре, развернулась и направилась в комнату. Григорий Тимофеевич улыбнулся, но, поймав ревнивый взгляд жены, осёкся и не стал рисковать, продолжая шутку. Через несколько минут Григорию Тимофеевичу позвонил полковник Поддубко. Он был старым и мудрым воином. Прекрасно знал, кто такой Вязов и кто начальник Вязова. Кроме того, начальник лагерного сбора знал и про внука Сёмина, находящегося сейчас в его учебном центре. Через полчаса в квартире генерал-полковника, деда Андрея, раздался телефонный звонок.

— Вас беспокоит полковник Поддубко, начальник лагерного сбора учебного центра ВКИМО. Я могу поговорить с генерал-полковником Сёминым?

— Слушаю вас, товарищ полковник.

— Тут один абитуриент очень хочет с вами поговорить. Вы не против, товарищ генерал-полковник?

— Ну мы же с вами, как отцы-командиры, должны проявлять заботу о личном составе, помогать ему преодолевать все тяготы и лишения воинской службы.

— Так точно, товарищ генерал-полковник.

Поддубко передал трубку пухлому абитуриенту, а сам вышел на крыльцо своего домика, находившегося в самом дальнем углу территории учебного центра. Старый полковник присел на ступеньку крыльца и закурил. За годы работы в военном институте преподавателем на кафедре тактики он много чего видел и перестал удивляться многому в этой жизни.

— Привет, дед, — несколько развязным голосом начал отрок.

— Привет. Ну рассказывай, что случилось.

Дед как бы пропустил мимо ушей панибратские интонации внука, но для себя сделал вывод, что с Андреем надо будет серьёзно поговорить о том, что, где, как и кому можно говорить, а в каких ситуациях лучше вообще не дёргать его, всё-таки генерал-полковник.

— Да ничего не случилось. Приезжай ко мне в субботу, привези, пожалуйста, мою записную книжку, чего-нибудь вкусненького и шампанского.

Генерал ухмыльнулся. Нет, его не удивила просьба привезти алкоголь. Он сам научил внука пить, когда тот только закончил восьмой класс. Его несколько покоробила та интонация, с который внук говорил с ним по телефону, и то, что подросток пока ещё не понимал, что не пристало целому генералу подгонять бухло в воинское подразделение для внука, который формально ещё и курсантом не стал.

По всему было видно, что мальчик наслаждался своим превосходством над сверстниками и с этим надо было что-то делать. Дед хотел воспитать внука обычным человеком. Он специально не брал его в свой дом на радость бабуле. Мальчик постоянно жил с родителями и посещал генеральскую дачу или квартиру только в дни семейных торжеств или когда родители уезжали в отпуск одни.

Биологическим отцом Андрея был военный, за которого дочь вышла с одобрения родителей. Но брак не сложился. Дочери не нравилось мотаться по дальним гарнизонам. А её муж не хотел просить тестя устраивать свою карьеру. Биологический отец Андрея достаточно пассивно относился к своему будущему в вооружённых силах. Ему нравилась служба в Сибири, где в свободное от основных обязанностей время он мог с удовольствием предаваться своим любимым занятиям — охоте и рыбалке. Он мог уйти в тайгу на неделю. Жена оставалась с сыном одна дома. Она сходила с ума от неизвестности и одиночества. Столичная девушка не могла найти себе подруг и друзей в таёжном крае.

Однажды, вернувшись с охоты, муж не нашёл дома ни жены, ни ребёнка, а на столе лежала записка с одной ёмкой фразой: «Уехали к родителям. Прощай». Муж не погнался за женой и ребёнком, он решил оставить всё как есть. Возможно, ему так было проще. Андрей практически не помнил своего отца. Мать привезла его в Москву, когда ему было всего четыре года. От того человека, который был его биологическим отцом, у Андрея осталось лишь несколько фотографий в семейном альбоме, отчество Михайлович и фамилия Маркин.

В Москве ещё молодая мать, используя своё социальное положение и связи генерала-отца, быстро нашла себе и работу, и жильё. А через некоторое время у Андрея появился отчим. Дядя Серёжа был подающим надежды инженером, который недавно перешёл на руководящую работу. Он трудился на ЗИЛе. Сергей Васильевич не претендовал на место отца в жизни Андрея, но баловал его действительно по-отцовски. Иногда казалось, что этот управленец чувствует свою вину перед пасынком за то, что не приходится ему биологическим отцом, но при этом женат на его биологической матери. Молодая семья перебралась в более просторную квартиру недалеко от места работы Сергея Васильевича. Квартира хоть и была большой, но находилась в рабочем районе Москвы, населённом лимитчиками и детьми лимитчиков.

Двор, в котором рос Андрей Михайлович с ребятами из рабочих семей, научил его быть жестоким и наглым. Отношения внутри семьи и общение с родителями научили его быть вежливым и обходительным. Ну а благодаря генетическим качествам неформального лидера, перешедшим к нему от деда, и инстинктам выживания в любых условиях, передавшимся от отца-таёжника, он всегда был вожаком: в школе, в пионерском лагере, во дворе. Нескончаемые карманные деньги, выдаваемые отчимом, лишь укрепляли его авторитет среди нищих сверстников — детей лимиты. В детские годы Андрей любил власть и рвался к ней сознательно.

— А можно я со всем перечисленным отправлю к тебе бабулю или вообще шофёра? — задал осторожный вопрос генерал-полковник.

— Дедуль, я ещё по поводу учёбы поговорить хотел. Слышал я, в этом году ускоркурс набирают. Может, мне на него записаться?

— Андрюш, ты же хотел европейские языки изучать, в Европу поехать, а тут на тебе — ускоркурс. Зачем спешить и ускоряться в учёбе? И вообще, ты уже в армии, тут на курсы и языки не записывают. Это тебе не кружок «Умелые руки».

Генерал-полковник Сёмин лукавил. Он хорошо знал про ускоркурс, набираемый в этом году, но не предполагал, что внуку будет интересно, отучившись год в нереально интенсивном режиме, уехать из Москвы от своих друзей, а главное — от подруг, на два года, а то и больше, в Афган или Африку. Да и ему самому не очень-то хотелось отправлять единственного продолжателя рода на войну.

— Но после года ускора сразу лейтенанта дают. И жить дома можно, а не в казарме.

— Не лейтенанта, а младшего лейтенанта. А дома ты жить сможешь, если после двух лет войны живым останешься. И вообще, зря я тебя послушался, надо было тебя в МГИМО определять. Ещё не поступил толком, а уже романтики захотелось.

Дед начинал выходить из себя.

— Приезжай, пожалуйста, в субботу, всё мне расскажешь про ускор. Я должен понять все твои аргументы и принять обдуманное решение.

Андрей знал, на чём можно поймать деда, и старался этим пользоваться. Дед не терпел, когда с ним не соглашались домашние, и готов был идти на край света ради доказательства своей правоты. Внук же, пригласив своего оппонента в субботу в учебный центр, давал деду шанс выговориться и убедить себя. Дед был бойцом, выговориться для него было необходимо. Причём сделать это надо было по-мужски, лицом к лицу, а не по телефону.

— Ладно, приеду, — буркнул в трубку Сёмин. — Что-нибудь ещё? — казённым голосом спросил генерал-полковник.

По всему было ясно, что продолжение разговора будет только при личной встрече. Но Андрей Михайлович в свои юные года ещё не научился правильно оценивать эмоциональный потенциал собеседника. Он ещё не знал простого правила диалога: после разногласий не рекомендуется продолжать разговор просьбой, если, конечно, нет изначальной установки на получение отказа.

— Дед, тут одному военному надо помочь с поступлением. Его Виктор Чернов зовут. Он младший сержант, сапёр вроде.

— Андрей, я не всесилен. И что вообще тебя связывает с этим младшим сержантом? Вы что, в одной палатке живёте? Сколько ты его знаешь?

— Нет, он в «западной» роте военных, из войск поступает. Мы с ним только сегодня познакомились. Он мне тут помог в одной ситуации, да и вообще хороший парень.

Генерал-полковник уже был готов метать молнии по поводу помощи всем «хорошим парням», но решил не эскалировать разногласия с внуком на новый уровень и потому остался дипломатом.

— В субботу обсудим и этот вопрос, расскажешь мне об этом «хорошем парне». Ну всё, давай, пока.

— До субботы.

Генерал-полковник положил трубку. О послешкольном устройстве судьбы внука разговор вёлся ещё с восьмого класса. Учился Андрей хорошо, был школьным активистом, завоёвывал призовые места на научных олимпиадах и спортивных соревнованиях. Учась в восьмом классе средней школы, Андрей попросил деда устроить его в суворовское училище. Дед был не против, но мать Андрея однозначно отвергла эту идею. Ей не хотелось, чтобы сын повторил карьеру её мужа и отца. Дед ничего не мог поделать, ведь на стороне матери выступила ещё и супруга генерала. Андрюшка, как и дед, сдержал удар судьбы.

За подчинение воле старших выклянчил, опять-таки через деда, разрешение заниматься в секции карате. В бывшем СССР в конце семидесятых — начале восьмидесятых годов федерация карате только зародилась и попасть в секцию можно было лишь по большому блату. У подростков популярность этого вида спорта была выше, чем популярность генерального секретаря КПСС во всём Советском Союзе. Дед не очень разделял спортивные пристрастия внука, так как был воспитан в суровые довоенные годы, когда даже большой теннис считался не совсем советской игрой. Но за мирное принятие решения женской части семьи был готов поступиться своими спортивными пристрастиями. Деду вместе с Андреем пришлось отразить ещё один женский натиск. Мать и бабушка не рассматривали мордобой в виде японского карате как средство для физического развития ребёнка. Женщины есть женщины, и воевать с ними тоже надо уметь. На этот раз война полов в масштабе одной ячейки социалистического общества закончилась победой мужской половины.

Андрей пошёл заниматься карате в ДЮСШ ЦСКА³³. Там ему действительно нравилось, он с душой стал относиться к занятиям. Несмотря на свои неуклюжие формы, мальчик научился двигаться на татами и овладел определённой техникой боя. После года тренировок Андрей успешно сдал экзамен на жёлтый пояс и попал на товарищеские соревнования. Там Андрей не занял никакого места, но познакомился с ребятами-курсантами из военного института, которые заняли почти все призовые места и которых привёл на соревнования усатый тренер Касавин. Андрею очень захотелось потренироваться у Касавина, но на этот раз он решил обойтись без помощи деда. Подговорив одного из друзей по секции ЦСКА, он решил подойти к Касавину напрямую. Сделать это было непросто, ведь Касавин был практически главным каратистом СССР и потому сам выбирал, с кем общаться.

На следующих соревнованиях Андрей смог подойти к кумиру любителей японского мордобоя. Сначала разговор не получался, тренер сетовал на то, что он тренирует только курсантов и вообще военный институт — это не ЦСКА и с улицы туда не пускают. Но Андрей и его товарищ, выслушав все доводы, всё же сумели убедить главного советского каратиста в необходимости принять их.

Во время разговора Тадеуш казался им молчаливым и таинственным гуру, немногословным и уверенным в себе, нахождение его секции в военном институте только усиливало эффект таинственности и принадлежности усатого гуру к миру избранных. Каково же было разочарование Андрея, когда после нескольких тренировок в спортзале ВКИМО он узнал, что Касавин — даже не военный, а работает простым сантехником в означенном военном учебном заведении. Основной доход его составляют пятирублёвые месячные сборы с курсантов. За время занятий в секции карате Андрей познакомился со многими курсантами — с юристами и с переводчиками. Отчим частенько завозил его на своих новеньких «Жигулях» на тренировку, а после неё с удовольствием встречал Андрея и развозил его друзей по домам. Андрей не стал Чаком Норрисом, но научился неплохо владеть своим телом, уворачиваться от ударов, блокировать атаки. Осенью он сумел сдать экзамен на оранжевый пояс и уже весной, перед самыми выпускными экзаменами в школе — зелёный.

Мать активно нахваливала карьеру инженера, агитируя Андрея пойти в технический вуз. Андрей отмалчивался, но ближе к Новому году заявил, что хочет пойти учиться в Орджоникидзевское ВОКУ³⁴. Это был ход конём. Андрей решил не повторять ошибок восьмиклассника и начать переговоры издалека, с самого нереального, на что родители не согласятся, даже если от его поступления в ВОКУ будет зависеть спасение планеты и всего человечества.

Его целью был военный институт. Там всё уже было знакомо и понятно, но по неудачному опыту поступления в суворовское Андрей твёрдо уяснил, что родители не желают для него военной карьеры. Переговоры шли трудно и долго. Мама настаивала на профессии инженера и предлагала помощь отчима с устройством в любой московский технический вуз. Бабушка склоняла внука к учёбе в МГИМО или ВШК³⁵, ссылаясь на хорошие связи деда в этих учебных заведениях. Дед и отчим, несмотря на все свои серьёзные связи, сохраняли нейтралитет. Андрей умело торговался, сначала снижая ставки до Одесского училища войск ПВО, а затем поднимая их до Рязанского воздушно-десантного.

Семейная дискуссия утихала и разгоралась с новой силой, пока в конце января Андрей не сказал матери, что, пройдя медкомиссию в районном военкомате, он подал рапорт во ВКИМО. Решение Андрея хоть и не было однозначно одобрено женским контингентом семьи, но тем не менее сердца бабушки и мамы несколько успокоились.

Дальше свою партию должен был сыграть дед. К сожалению, а может к счастью, в то далёкое советское время подача рапорта в военное учебное заведение вовсе не означала, что соискатель автоматически будет направлен для сдачи вступительных экзаменов в выбранное училище. Да и вообще военкоматам было строго-настрого приказано ни в коем случае не направлять мальчишек в военные учебные заведения, находящиеся в их родном городе. Рапорт Андрея как раз подпадал под этот приказ. Но за дело взялся дед, который и устроил всё в лучших традициях времён застоя.

После ночного телефонного разговора с внуком, организованного Вязовым, генерал прошёл в свой домашний кабинет, присел в любимое кресло и стал думать. Нельзя отправлять мальчишку на ускор. С этой мыслью генерал пустился в долгие мысленные переговоры с самим собой.

Ускоркурс создали специально в начале восьмидесятых при западном факультете для ускоренной подготовки переводчиков по образцу периода Второй мировой войны, когда полевых переводяг с немецкого готовили из самых смышлёных школьников и молодых фронтовиков на курсах при Институте иностранных языков. На ускоркурс ВКИМО тоже брали ребят, поступавших из войск, или бывших суворовцев, но туда попадали и «почти обычные» школьники.

Предполагалось, что эти ребята целый год будут интенсивно изучать португальский или один из основных языков Афганистана — пушту или дари. И после года интенсивного изучения, в течение которого почти тридцать процентов курсантов отсеивалось из-за неуспеваемости или по другим причинам, ускорники, получив погоны младшего лейтенанта, уезжали с португальским в Анголу и Мозамбик, а с дари и пушту — в ДРА. Некоторые, правда, попадали в учебные центры для подготовки иностранных военных специалистов, но, проработав там полгода или год, всё равно отправлялись на войну в страну изучаемого языка.

Звание младшего лейтенанта, присваиваемое выпускникам после окончания годичного ускоренного курса, было тоже не совсем обычным для ВС СССР эпохи застоя. Младший лейтенант — это даже не лейтенант и совсем не дипломированный выпускник с высшим образованием, но уже полноценный офицер советской армии. Мамлей, или микромайор, был феноменом, присущим только военному институту в мирное время. Звание младшего лейтенанта, введённое в Красной армии 5 августа 1937 года в качестве дополнения к постановлению ЦИК и СНК от 1935 года «О введении воинских званий», присваивалось «в военное время — выпускникам ускоренных курсов подготовки офицеров». Присвоение мамлея в мирное время формально не определялось никакими законами и постановлениями, за исключением соответствующего приказа Министерство обороны о присвоении этого самого звания. Военный институт в эпоху развитого социализма был единственным высшим военным учебным заведением, в котором присваивали микромайора. Возможно, единственным более-менее логичным объяснением этому феномену был тот факт, что война, пусть и холодная, в тот период для выпускников ВКИМО шла полным ходом.

Специалистов с языком для ведения той самой холодной войны Советскому Союзу катастрофически не хватало. Правда, официально это называлось не войной, а оказанием интернациональной помощи странам, избравшим путь независимости, самоопределения и неприсоединения. Вообще, советская концепция ведения боевых действий на заморских территориях в плане использования иностранных языков и перевода радикально отличалась от той же концепции потенциальных противников Советского Союза. Англичане, американцы и французы не отягощали свой военный бюджет масштабной подготовкой своих военных переводчиков. В странах, где находились их военные, они организовывали курсы английского и, соответственно, французского языков, пройдя которые местный житель, то есть потенциальный боец развивающейся державы, мог научиться понимать команды офицеров-советников. Особо одарённым выпускникам таких курсов предоставлялась возможность постажироваться или поучиться в стране, оказывающей военную помощь, а затем, вернувшись на родину, работать переводчиками при зарубежных военных инструкторах или советниках. Надо заметить, что обучение в данном случае велось не за счёт бюджета Министерства обороны, а за счёт всевозможных благотворительных фондов и организаций, создававших NGO³⁶ на территориях стран, которым оказывалась военная помощь. Перевод и подготовка переводчиков в данном случае, конечно, оставляли желать много лучшего, но их уровня было вполне достаточно, чтобы акт коммуникации в боевых или штабных условиях состоялся.

Неправильно будет умолчать о том, что у наших врагов всё-таки был небольшой штат своих полноценных граждан, осуществлявших перевод. Но эти люди готовились в ограниченном количестве в специализированных языковых школах, дававших в лучшем случае звание бакалавра по их окончании. Был также незначительный контингент переводчиков, набранный из эмигрантов уже не в первом поколении, которые общались на родном языке внутри семьи и имели полноправное гражданство страны, оказывающей военную помощь. Обычно такие специалисты использовались на очень узких участках военного сотрудничества, связанных с ведением разведывательной, аналитической или деятельности по связям с общественностью и средствами массовой информации.

Наши военные специалисты не доверяли русскоговорящим союзникам из соображений безопасности, а также по другим, не всегда логичным причинам. Считалось, что местные переводчики — либо шпионы империалистов, либо переводят только то, что хотят слышать сами, и умалчивают о том, что слышать не хотят. Или просто-напросто боятся довести до своего местного командира то, что, по их мнению, противоречит его интересам и планам, опасаясь его возможного гнева. Нашим советникам, политработникам, особистам и другим уполномоченным товарищам не очень нравилось иметь дело с местным населением, которое считалось недоразвитым и хитрым. Кроме того, местными трудно было управлять.

Другое дело — наш переводяга, да ещё в погонах, он свой, его можно было и чемодан тащить заставить, и дежурным по миссии поставить, и к местному гинекологу с женой начальника отправить, и в бараний рог согнуть, если заартачится. За границей советские служащие и члены их семей жили в своём замкнутом анклаве, их общение с местным населением не очень-то и приветствовалось, потому без своего советского переводчика давать советы и обучать армии развивающихся народов было принципиально невозможно.

У молодых пацанов, ставших в восемнадцать-двадцать лет младшими лейтенантами, однако, были неплохие возможности. Во-первых, они возвращались в совок после двух лет пребывания в горячих точках, неплохо прибарахлившись. Некоторые, сэкономив побольше валюты в командировке, по возвращении в СССР могли позволить себе купить даже машину. Во-вторых, учёбу они продолжали уже не как курсанты, а как слушатели, которые имели право проживать либо в «Хилтоне»³⁷, либо дома в Москве и чувствовать себя как студенты, только с офицерской зарплатой. В-третьих, к окончанию учёбы в двадцать четыре — двадцать шесть лет многие выпускались уже старшими лейтенантами и очень скоро после выпуска могли получить и капитана. В-четвёртых, большинство выпускников ускора получали удостоверение участника боевых действий и, соответственно, все прилагавшиеся к нему льготы и почести.

Но всё перечисленное могло стать реальностью при соблюдении одного, но очень важного условия: нужно было выжить на войне, которая шла вдали от Родины. И ещё: нужно было остаться здоровым физически и психически. Последнее удавалось далеко не всем.

Примечания

3

Так во многих частях ВС СССР назывались в казарме солдаты срочной службы, отслужившие один год из положенных двух лет.

4

Войсковая часть.

5

Полушерстяное обмундирование (зимняя форма одежды). По уставу в ту эпоху военнослужащим срочной службы полагались ПШ, скроенные по форме галифе, но старослужащие доставали, не всегда законными путями, ПШ-брюки от парадной формы одежды, так как они выглядели более стильно.

6

Обращение (армянский язык).

7

Казарменная процедура перевода, как правило (в разных частях по-разному), заключалась в 10—12 ударах солдатским ремнем, металлической его пряжкой по ягодичной части тела. Эти удары символизировали собой количество начальных тяжёлых месяцев службы духа в ВС СССР. Время проведения перевода соответствовало второму приказу о демобилизации со времени начала службы духом.

8

Дисциплинарный батальон.

9

Мальчишка, пацан (дари, фарси). Обращение, часто используемое военнослужащими, вернувшимися из Афганистана.

10

Демократическая Республика Афганистан.

11

Десантно-штурмовая бригада.

12

Боевая машина пехоты. Часто солдаты заливали бражный состав в баки, находящиеся на дверях с тыльной стороны БМП. Тепло и тряска позволяли ускорить процесс брожения смеси.

13

Основная модель парашюта, которую использовали в ВДВ в 80-х.

14

Иди отсюда, мальчик (дари, фарси).

15

Иди сюда, заходи, мальчик (дари, фарси).

16

Согласно казарменным законам, перевод духа в черпаки может сделать только дембель.

17

Германская Демократическая Республика (Восточная Германия).

18

Высшее общевойсковое командное училище.

19

«Пятнадцатилетними капитанами» в вооружённых силах называли офицеров, которые по тем или иным причинам в течение долгого времени не могли получить следующее звание, а иногда так и уходили на пенсию, не став даже майором.

20

Обращение к военнослужащему с неславянской внешностью.

21

Об истории Евгения Шумихина читайте рассказ «Шумихины».

22

Так в советской Москве назывались комиссионные магазины, в которых можно было продать и купить подержанные вещи. Очень часто сотрудники этих магазинов использовали своё служебное положение для купли-продажи заграничной электроники и одежды.

23

Так в то время называлась машина «Жигули» первой модели.

24

Построить и отдавать команды в соответствии с требованиями строевого устава.

25

Рюкзак десантника.

26

Факультет западных языков, первый факультет ВКИМО.

27

Войска особого назначения, занимавшиеся радиоперехватом, прослушкой переговоров военных и гражданских самолётов и кораблей потенциального противника.

28

Факультет восточных языков, второй факультет ВКИМО.

29

Перспективными языками в то время считались языки тех развивающихся стран, где присутствовали советские военные специалисты и советники.

30

Солдатская чайная, находящаяся, как правило, в расположении воинской части.

31

Подключать родственников и знакомых, имеющих возможность повлиять на поступление в военный институт.

32

Выпускники суворовских училищ.

33

Детско-юношеская спортивная школа при Центральном спортивном клубе армии.

34

Высшее общевойсковое командное училище.

35

Высшая школа Комсомола.

36

Non-government organization — негосударственная организация.

37

Так курсанты и слушатели окрестили здание общежития, находившееся на территории ВКИМО.