Павлиний глаз

Сергей Смирнов

Мать, отважно бросившая вызов фашистским захватчикам в защите единственной дочери в небольшом городке на Западной Украине, в начале Великой Отечественной войны. Беременная в наши дни двойней девушка из Риги, оказавшаяся на улице без средств к существованию. Две линии прошлого и настоящего, неразрывно связанные между собой наполненной любовью семейной реликвией, призванной помочь главным героям пережить самый страшный день в их жизни.

Глава 2. Револьвер

— Почему ты так долго?! — воскликнула Серафима, крепко сжав ладонями плечи дочери.

— Ты переставила баночку с мёдом, чтобы я её не нашла, — обиженно ответила Варенька, пытаясь выскользнуть из рук матери.

— Я сделала это, потому что у нас много варенья, а мёда всего одна баночка.

С этими словами Серафима отпустила девочку и присела рядом с ней на корточки.

— Когда мёд закончится, Тарас Наумович принесёт нам новую баночку, — продолжила негодовать Варенька.

— Я же говорила тебе, что немцы заняли город. Рынок сейчас закрыт, и эта баночка мёда у нас последняя.

— Прости, я совсем забыла про немцев.

Девочка смутилась и вернула мёд на полку, после чего поместила погасший огарок свечи в кармашек своего платья.

В попытке подобрать нужные слова, чтобы поведать дочери о нависшей над ними угрозе, Серафима прокручивала в голове последние пять минут с момента ухода Вареньки из кухни. Женщина сидела возле девочки в тёмной кладовке и видела перед собой обеденный стол с лежащими на скатерти орехами. Она не успела очистить их и выложить на остывающую в тарелках кашу, поскольку почувствовала неладное и немедля выбежала из кухни. Когда Серафима добежала до укрытого виноградником крыльца дома, то обнаружила за его калиткой грузовик с выстроившейся позади него шеренгой немецких солдат. Испуганно перепрыгивая через бетонные ступеньки крыльца, женщина распахнула входную дверь мазанки, заперла её и оказалась в кладовке.

— Нам нужно уходить из дома, — попыталась как можно спокойнее произнести Серафима, чувствуя свою вину за то, что отправила дочь в кладовку за мёдом.

— Что случилось? — обеспокоенно спросила Варенька.

— На улице немцы. Я возьму наши документы и сразу вернусь.

С этими словами женщина поднялась с корточек и вывела девочку в прихожую.

— Я хочу с тобой, — промолвила Варенька, боясь оставаться одной, словно мама могла покинуть её навсегда и уже не вернуться.

— Жди меня здесь! — наказала Серафима дочери и зашла в молельную комнату, после чего скрылась в расположенной за ней спальней.

— Но почему мы не можем остаться в доме? — негодующе спросила девочка, желая продолжать слышать голос матери.

— Оставаться в доме слишком опасно.

Последние слова мамы заставили Вареньку испуганно смолкнуть, после чего она обернулась к входной двери мазанки и осторожно отодвинула край закрывающей левое окно занавески. Убедившись, что на видимой части крыльца дома никого нет, девочка подошла к правому окну в желании отодвинуть его занавеску, но внезапно одёрнулась, увидев медленно опустившуюся ручку входной двери. Кто-то за дверью потянул ручку на себя, но запертая на ключ дверь осталась неподвижна. Затем тот же «кто-то» дёрнул ручку с такой силой, что внутренности дверного замка истошно взмолились о пощаде, а стрельчатые окна у входной двери мазанки отчаянно задребезжали.

Застигнутая врасплох Варенька раскрыла рот, чтобы закричать, но неожиданно почувствовала запечатавшую её уста ладонь матери. Серафима развернула к себе перепуганную дочь и показала ей приставленный к губам палец. Варенька тут же крепко вцепилась в маму и зажмурилась, пытаясь обрести утраченное чувство защищённости. Женщина слышала, как трепещет в груди сердце испуганной девочки, и обняла её в ответ.

В следующую секунду на встретившем незваного гостя крыльце дома послышался мужской голос, которому спустя мгновение что-то ответил голос другого мужчины. Застывшие в объятиях друг друга мать и дитя ощутили, как по их коже пронеслись мурашки, и в оцепеневшем сознании Серафимы и Вареньки незримо отпечаталось лишь одно страшное слово — «Немцы», от которых женщину и ребёнка отделяла лишь не внушающая уверенности деревянная дверь.

Голос второго мужчины вновь обратился к первому, после чего тот чиркнул по крыльцу чем-то металлическим и направился к курятнику, пока второй мужчина последовал в сторону хлева и летней кухни.

С выпрыгивающим из груди сердцем Серафима слышала, как мужчины удаляются осматривать территорию дома, и гадала, сколько времени солдатам Вермахта понадобится на то, чтобы погрузить в свой армейский грузовик кур и поросёнка, вернуться обратно на крыльцо и взломать двери мазанки в поиске хозяев двух тарелок с остывающей на кухне гречневой кашей.

— Доченька, я знаю, тебе очень страшно, — обратилась к Вареньке дрожащим голосом мать. — Мне тоже страшно, но мы должны выбраться из дома и спрятаться за его пределами, чтобы плохие дяди нас не нашли.

Намертво вцепившаяся в Серафиму девочка помотала головой, не имея ни малейшего желания куда-либо выбираться из кажущегося ей вполне безопасным по сравнению с улицей дома.

— Когда плохие дяди вернутся к грузовику, мы с тобой выйдем во двор, — начала объяснять дочери свой план женщина. — Затем мы добежим до кухни, выберемся на её крышу и спрыгнем на лужайку тёти Мирославы, спрятавшись в её коровнике, пока немцы не уедут.

— Но я боюсь высоты, — промычала в ответ в живот матери Варенька.

— Я спрыгну первой и поймаю тебя на руки, — пообещала Серафима и поцеловала дочь в макушку.

Продуманный план побега, дающий матери и ребёнку надежду на благополучный исход, внезапно утонул в донёсшемся из птичьего загона кудахтанье.

— Что плохие дяди делают с моими курочками?! — испуганно воскликнула девочка.

— Забирают, — обречённо промолвила мать.

— Их надо остановить! — решительно заявила Варенька и попыталась освободиться из маминых объятий.

«Ты должна сказать ей правду!» — пронеслось в голове Серафимы, с трудом удерживающей в руках изворотливую дочь. — «Какой бы болезненной она ни была для Вари, это единственный шанс привести её в чувства».

— Плохие дяди забирают наших курочек, чтобы убить их и съесть, а если мы помешаем им, то они убьют и меня, а затем увезут тебя, чтобы забрать твою кровь, после чего ты тоже умрёшь.

Ошеломлённая словами матери девочка внезапно замерла и беспомощно повисла на руках женщины.

«Лучше так, чем выдать немцам наше присутствие в доме», — думала Серафима, успокаивающе поглаживая дочь по голове.

Затем женщина взяла более не противящуюся её воле Вареньку за руку и отвела в молельную, дабы скрыть от девочки пугающие крики птиц.

«Один охраняет калитку, второй курит у грузовика, а третий сидит в машине», — рассматривала немецких солдат на улице Серафима. — «Если попробуем вылезти из окон первых трёх комнат, нас тут же заметят. Остаётся окно четвёртой комнаты, выходящее на курятник».

С этими мыслями женщина с тревогой сжала губы и отвела дочь из молельной в свою спальню, заметив через её окно ещё пару немцев, по-хозяйски снующих во дворе соседского дома.

«Только бы Тарас Наумович успел увести своих внуков», — подумала мать и вошла с Варенькой в комнату ребёнка, из окна которой была видна летняя кухня соседа, забор его дома и часть просторного луга, на котором паслись коровы тётушки Мирославы.

Когда фашисты заняли город, Мирослава подкармливала соседей молочными продуктами домашнего производства, а соседи в благодарность делились с женщиной тем, что имели сами. Кто-то давал яблоки или делился картошкой. Серафима же отдавала соседке куриные яйца и консервированные овощи, которые закатывала в кажущейся ей теперь бесконечно далёкой мирной жизни.

— Плохие дяди заберут коровок тёти Мирославы так же, как наших курочек? — спросила девочка маму, указав пальцем на щиплющих траву бурёнок.

— Может, заберут, а может, будут приезжать к тёте Мирославе за молочными продуктами, — ответила Серафима. — В любом случае соседской сметанки и творожка нам больше не видать.

— Какие жадины, эти немцы! — с неприязнью заметила Варенька. — Мы ведь тоже хотим есть. Почему они не могут оставить нам немного еды?

— Потому что немцы — это злые серые волки, пожирающие всё вокруг.

— Если немцы — это волки, значит, мы с тобой — бедные овечки?

— Получается, что так.

Женщина тяжело вздохнула и отвела дочь в последнюю, четвёртую комнату дома, служившую Серафиме мастерской, в которой она занималась портняжным делом, беря на дом в свободное от работы фабричной швеёй время заказы по пошиву женских платьев и мужских костюмов.

Варенька подошла к длинной вешалке и провела рукой по висящей на ней одежде, пока Серафима молча стояла у стола со швейной машинкой и впивалась пальцами в изогнутую спинку стула. Наполненные отчаянием глаза женщины словно пытались прожечь дыру в резных ставнях, наглухо запертых на засов с обратной стороны окна. Единственный путь на летнюю кухню через курятник, незаметный от стоящих за калиткой мазанки солдат, был полностью отрезан.

«Не отправь я дочь за мёдом, мы бы уже прятались в коровнике Мирославы», — корила себя мать, едва сдерживаясь, чтобы не запустить стулом в запертое ставнями окно.

— Нам нужно вернуться в молельную, — сказала девочке Серафима, с трудом взяв себя в руки. — Через окно молельной мы увидим возвращение немцев к грузовику и сможем тогда открыть дверь, чтобы добежать до кухни.

С этими словами женщина повернулась к Вареньке, взяла её за руку и отвела обратно в молельную комнату, где зажгла в алтарном подсвечнике новую свечу и прочла перед образами Спасителя и Богородицы молитву.

— Как увидишь солдат, идущих от крыльца к калитке, сразу зови меня, — наказала дочери мать. — Я буду смотреть за улицей из окна своей спальни.

— Только не закрывай двери между комнатами, чтобы я могла тебя видеть, — попросила девочка.

— Хорошо, — погладила ребёнка по голове женщина, вышла из молельной и подошла к окну спальни, увидев через него распахнутую дверь соседского дома отставного комбрига Тараса Наумовича.

Улицу с немецкими солдатами и армейским грузовиком из своей спальни Серафима видеть не могла, обманув Вареньку, чтобы остаться в комнате одной. Женщина подошла к стоящему у занавешенного окна столу, развернула хлопчатобумажную ткань и с опаской коснулась пальцами холодной рукояти семизарядного револьвера системы «Наган».