Шаг в небо

Сергей Слюсаренко, 2008

Легко быть магом в ролевой игре и воевать деревянным мечом с игрушечным злом. Легко быть молодым и беззаботным. Но кем станешь ты, когда твой мир уничтожен, когда ни у кого нет сил бороться, когда враг жесток и холоден. Что нужно пройти и испытать, чтобы сказать – человек может все? Все. Даже умереть за любовь и честь.

Глава шестая

Мы едем уже примерно три часа. Сначала в грузовике был только я и Вовка. Он как сел на скамейку, отвернулся носом к тенту, так и не оборачивался все время. По пути мы пару раз останавливались. К нам подсаживали пацанов, таких же, как мы. И полицаев, уже вооруженных. Вот теперь нас полный кузов. А куда везут, непонятно. Среди тех, кого подсадили позже, я не знал никого. Странно, а девушек они отдельно везут? Наверное, эти лагеря не так, как пионерские, устроены… Хотя, почему бы и нет? Вот, мы на картошку после первого курса ездили… И работали, и жили лагерем вместе, все было в порядке. Почему бы и социализацию так не устроить? Правда, после того, что произошло, после слов полицая о лагерях для старшего поколения, мои размышления могли показаться горячечным бредом. Или беспомощной попыткой надеяться на лучшее.

Один из тех ребят, кого подсадили позже, был какой-то слишком шустрый. Начал сразу командовать, говорить, что он бывалый, и стал сгонять меня с места, чтобы сесть поближе к борту. Он вроде с друзьями сел своими. Не хватало устраивать разборки прямо в кузове, тем более, всем было до лампочки, а надеяться на помощь Вовки я не мог. Ему не до меня было. Ну, пусть сидит этот, как его называли — Витек, под самым бортом. А он не просто так хотел устроиться. Вытащил нож и незаметно для полицая проковырял дырочку в тенте. Чтобы смотреть, где едем. Этот Витек сразу глазом приник к дырке и давай комментировать. Глупость нести всякую типа: «А вон телка какая по улице топает, сюда бы её, мы бы тут». Громко так и глупо. Ну, полицай и услышал. Ничего не стал делать, а в рацию свою что-то сказал. Водителю, видно. Машина остановилась, оказалось, что мы уже за городом и никаких телок, разве что коровьих, быть не могло. Полицаи выгнали всех из машины и приказали построиться. Прямо, как в армии. В шеренгу по двое. Мы потолкались, так, бестолково, но построились. И тот, который в кабине сидел, приказал этому Витьку выйти из строя. Он вышел и стал сразу говорить, что он ничего такого не делал, что дырку проковырял другой, который до него сидел там. Даже на меня кивнул. Но на его слова охранники не обратили никакого внимания. Полицай злобно объявил, что главная задача новых властей, научить нас, быдло, порядку и уважению к закону и порядку. И что на первый раз нас прощают, но мы должны знать, что соблюдать порядок должны все и все должны следить за порядком. И потом застрелил Витька. Просто подошел, приставил к его виску дуло пистолета и выстрелил. Спокойно так. Ну, они все спокойные. Выстрелил и сразу отскочил в сторону. Из раны струя крови, как из крана, в его сторону хлынула. Он даже не посмотрел, как тот упал. И опять обратился к нам, что если ещё будет нарушение дисциплины и порча имущества, то будут наказаны все, кто находился рядом. И приказал закопать нарушителя. Хотя, он уже не был нарушителем. Он трупом был. А копать было нечем, пришлось какие-то палки подобрать, и ковырять ими. Хорошо, земля была мягкая, почти песок. А охранники наши в это время устроились возле открытой кабины грузовика и жрали что-то. Наверное, вкусное, но я ничего кроме легкой тошноты не чувствовал. А ведь с нами никого из сентов не было. Зачем полицаи так зверствуют? Они ведь вроде наши, наверняка еще несколько недель назад в метро ездили как все. Или на заводе каком-нибудь работали.

Мы сделали все вроде нормально. Ну, как это говорится… похоронили. И холмик такой, песчаный сверху. Но его приказали разровнять. Не знаю почему, может, чтобы не вызывать у проезжающих отрицательных эмоций. Пока мы возились, я подумал, а вот у меня сейчас в руках палка здоровенная, я могу ей запросто уложить ближайшего охранника, автомат его подхватить, остальные не успеют свои бутерброды проглотить, а я уже очередь по ним пущу. Я же помню, как таким автоматом пользоваться, на военке учили. И убежать от них в лес. Не может же быть так, чтобы никто, ну совсем никто на всей Земле не сопротивляется? Вон, в доме нашем госпиталь для сентов сделали. Значит, есть раненые, значит, что-то где-то происходит. Я даже застыл на мгновение, сжимая свой кол в руке. Но поймал Вовкин взгляд. Тот видно понял, что я думаю. И тихо так, без слов, одними губами прошептал — «Убьют». Он прав, живому — оно как-то легче. Пока, по крайней мере. А потом я еще понял. У охранника, который рядом стоял, не было рожка в автомате. Вот бы я и пострелял. Да и не убежишь далеко. Ну и побежал бы я? А остальных бы постреляли как цыплят. Или нет, как-то по-другому… Цыплят режут.

Потом мы опять, по одному с левого и правого борта, как нам приказали, вскарабкались в кузов и долго-долго тряслись в этом проклятом грузовике. Уже под вечер нам приказали выходить — машина остановилась на какой-то железнодорожной платформе. Там стоял небольшой состав. Локомотив и несколько вагонов. Я попытался посчитать, сколько их, но было лень. То ли пять, то ли шесть. Вагоны обычные, плацкартные. Нам приказали туда садиться. И заперли снаружи, сообщив, что если кто высунется в открытое окно, стрелять будут без предупреждения. Объяснили, что в первом вагоне — охрана и она будет беспощадна.

Мы устроились в вагоне на удивление удобно. Я сначала даже на нижней полке улегся, но потом понял — это не самая лучшая идея. Во-первых, каждый, кто проходил по вагону, а почему-то все постоянно шастали туда-сюда, задевал меня за ноги. Рост у меня не средний. Ну и совершенно ничего не видно в окошко. А мне очень хотелось почему-то смотреть в окно. Не знаю, но такое ощущение было, что… Ну, в общем казалось, что это очень важно — лежать и смотреть в окошко. А тот парень, который лежал на третьей полке, Игорь, он сразу представился, как только я его окликнул, согласился со мной поменяться. На третьей, багажной полке было не очень приятно, потолок прямо над носом. Но зато там никто не мешал, все хорошо видно в окно и даже появилось чувство, что я в таком, маленьком замкнутом мире. Рассмотреть, где мы едем, я не успел. Просто заснул.

Проснулся я, наверное, очень скоро. В вагоне свет никто не тушил, и этот тусклый свет тревожил, как в больнице. Я помню это ощущение. Мне гланды вырезали в десять лет. И вот в больнице, где я лежал, в коридоре все время свет горел. У дверей в палату верх был стеклянным и ночью этот свет мешал спать. Вот и сейчас в вагоне было тревожно, и мне казалось, что именно из-за этого слабого света. Почти все уже спали, никто не ходил по коридору, а свет горел. И от этого было неуютно. Поезд негромко постукивал на рельсах, не мешая слушать, как в соседнем отсеке кто-то рассказывал истории.

…. — Ну, она мне и говорит, Цупа, я тебя люблю, — рассказчик при этом хохотнул. — Ну, а я ей конечно, ну так трусики снимай, раз любишь.

Рассказ этого Цупы явно вызывал у слушателей нездоровый восторг.

— Ну а я потом сам пожалел, — продолжал тот же голос, — она-ш девочка, а оно-ш по живому, получается, знаешь как не просто.

Цупе вторили сочувственные восклицания пацанов. Ну конечно, сопляки про баб рассуждают. Ах, какие мы крутые, да какие мы опытные… А меня этот треп начал раздражать. Не интересно мне его слушать. А заткнуть — не хочется. Вон набилась куча народа — тихонько похохатывают, слушают. Неужели им всем только это интересно? Мир за несколько дней перевернулся и на тебе — их только враки про баб интересуют. Я отвернулся, но в окне совсем темно было. Как будто электричество существовало только в нашем вагоне. Блики на стекле не давали рассмотреть, что там снаружи, и я приник к стеклу лицом и ладонями закрылся. Все равно темно. Но зато не так слышно болтовню в соседнем купе. Слышно только, что в моем отсеке внизу тоже беседуют двое. Я вниз посмотрел — там Игорь с незнакомым, таким коренастым и мускулистым парнем разговаривал. Вернее, Игорь только слушал. Я тоже стал прислушиваться. Тот, мускулистый, рассказывал о ком-то — то ли о своем знакомом, то ли о родственнике, было не понятно, потому что я не слушал начала.

— Не, ты знаешь, он классно устроился. Главное, он типа и не ждал, а к нему приезжают вечером, так культурно, с понятиями, и говорят, это он мне потом рассказал, что мол, новым властям нужна ваша помощь. А Боб не дурак, и сразу спрашивает, сколько платить будете. Они ему — тысячу! И еще добавили — а вам не интересно, что за работа? Ну, он и говорит — мол, если в два раза больше положите — так и спрашивать не буду. Ну, они — такие нам нужны — честные, амбициозные и целеустремленные. Вот мужику повезло. У него и паек теперь, и пропуск куда угодно и форма! И право на оружие. Он не падла какая-то, он сам с понятиями, меня заранее предупредил, что в лагеря забирать будут. Я и не мандражировал и жратвы успел собрать. Так вот, Боб сказал, что в лагерях, если правильно себя вести, так вообще шара будет полная. Если старшим по десятке назначат, так и пайка двойная и если все пучком у тебя в десятке, так полгода всего там отработать и потом дают документы. Мне Боб обещал помочь. Эх, меня бы призвали сразу, не трясся я бы с вами тут. А я козел… дома не был.

Вот как все просто. И никаких сомнений у человека, и все знает. Мне этого жлоба внизу слушать было противней, чем того враля с бабами. Но не только я так отреагировал на его треп. Вовка, оказывается, тоже не спал. Он тихо сполз со своей второй полки взял этого бобова друга за грудки.

— Ты что, сука, в полицаи хочешь? Тебе этой мрази зад лизать захотелось? Может ещё и в команду расстрельную хочешь?

Вовка просто бешенный был, это даже в чахлом вагонном свете было видно.

— А тебе что, тебе что? — тот парень видимо очень испугался.

— А мне ничего! Я ненавижу предателей, и тебе, сволочь, морду сейчас расквашу, чтобы и не мечтал.

Я сверху просто свалился на Вовку и схватил за руку. Ещё чего не хватало. В вагоне нет охраны, но что потом будет? Рассказчик воспользовался Вовкиным замешательством и чесанул куда-то по вагону.

— Вова, не надо. Не надо с каждой мразью связываться. Ведь сейчас у людей какая каша в голове. Подожди, — это я уже сосем шепотом, — они еще получат. Не может все так паршиво кончится.

Вовка сначала пытался от обиды и мне в ухо заехать, но потом сразу обмяк, сел на лавку и заплакал. Просто так. У него же Алекс был последней опорой в жизни. Родители у него погибли давно в автокатастрофе. Они ехали по городу в машине, а грузовик налетел на них. Потом выяснилось, что водила грузовика пьяный был.

Я оставил Вовку, и пошел искать этого, сбежавшего. Он курил в тамбуре.

— Слушай, ты не бери дурного в голову, — я хотел сгладить ситуацию. Не то что примирить их, а просто прекратить стычку. Мне было противно, но в таком случае лучше договориться, чем утром увидеть, как и Вовка пулю получит в висок. — У него брата застрелили вчера днем. За нарушения сказали, вот он и злится.

— А пусть себя держит в руках! — злобно проговорил парень. — Да ладно. Проехали.

— Тебя как зовут? Меня Андрей, — мне надо было как-то закончить разговор.

— Юзик. Качан Иосиф, — слегка церемонно представился тот. И руку пожал. У него рукопожатие такое было, как будто он всю жизнь в руке сжимал трубу. Словно он не может разогнуть пальцы, и моя ладонь почти не легла в его. Не пролезла. Ладонь у него была, словно головка газового ключа — почти крюк.

— Ну ладно, Юзик, ты зла не держи, все срываются. Потом ещё поболтаем.

— Ну ладно, вмазать хочешь? — Юзик вытащил из внутреннего кармана куртки чекушку мутной жидкости, заткнутую место пробки скрученным куском газеты.

Пришлось глотнуть с ним для виду. Самогон. Б э э э…

В общем, заснул я только тогда, когда за окном засерел рассвет и стало понятно, что мы едем вдоль посадки и все время на север.