Клювик

Сергей Серп, 2021

Стокгольмский синдром наоборот. История о том, как я взял в заложники свою жену и запер вместе с любовником в ванной. Экшен начнется с середины первой главы, так что либо потерпите, либо промотайте. Терпеливые узнают причину моего безумия, торопыги – сэкономят свое время. И да, по просьбе модератора: Книга содержит сцены физического и психологического насилия. P.S. вся история сплошное психологическое и физическое насилие. Наслаждайтесь, и с Наступающим. Содержит нецензурную брань.

Глава первая

Без диалогов

Моя жена всегда отличалась смелостью и уверенностью в себе, граничащей, порой, с безрассудством. Знал ли я о том, что она мне изменяет? Нет, не знал. Предположу, что в моей голове, той её части, где теоретически располагается мозг, и возникали некие подозрения, но я, не без удовольствия, списывал их на собственную, зарождающуюся неприязнь. К слову об удовольствии. Кому-то это может показаться странностью, кто-то отыщет в этом скрытый подвох, но лично я, назову это обычным эгомазохизмом. И пусть текстовый редактор, да и вы сами, скорее всего, не слышали подобного термина, я продолжу настаивать именно на этом диагнозе.

Эгомазохизм, как понятие, является продуктом эгоизма и мазохизма. Впрочем, об этом вы уже наверняка и сами догадались. Не суть. Термин сей приглянулся мне своей нелогичностью, слиянием взаимоисключающих понятий. Более того, я бы примешал сюда и нарциссизм, но тогда уже совсем какая-то абракадабра получится. Эгомазохизм же — болезнь добровольных мучеников. БДМ. И да, прошу не путать, сами знаете с чем.

Лень, объединившаяся с природным оптимизмом, который, в свою очередь, мутировал до крайнего пренебрежения ко всему, что не угрожает безмятежному существованию моей персоны, и породили это добровольное мученичество. Под мазохизмом же подразумевается сугубо эмоциональное насилие. Для себя я вычленил несколько причин, которые и попробую изложить в столь легкоусвояемой форме, что ваш мозг почувствует себя желудком парализованного старика, «трудящимся» над разбавленной банановой кашей.

Причина первая. Нотка любопытства, что дала петуха в монотонной сонате безразличия, заставила меня обратить внимание на необычное явление. Сначала я еще не понимал и не расценивал это новое чувство, как удовольствие, но те неповторимые и столь гармоничные ощущения заставили меня повнимательнее присмотреться. Тоска мне стала в радость, а печаль и обида наделяли меня сверхчеловеческой энергией для бездействия. Я превращался в реактор, неспособный отдавать тепло. Но каждый раз за секунду до взрыва срабатывала аварийная защита, и катастрофа откладывалась на неопределенный срок.

Ко второй причине я бы отнес свою тягу к театральности. Нервно вступают альты, первая скрипка вот-вот заплачет, и на сцене появляется мой долгожданный нарциссизм. Угрюмое лицо, губы накусаны, низкий голос и особенный взгляд. О, как я люблю этот сквозной, пронизывающий взгляд. В нем есть все. И пусть я сам никогда не смотрел на себя подобным взглядом, никто из знакомых не описывал мне его со стороны, и пусть окажется, что на деле он не сильно отличается от взгляда какого-нибудь олигофрена — мне плевать. Я знаю и верю, что весь энергетический поток, который он отсылает, найдет своего понимающего адресата.

Фух. Не так уж и проста эта банановая каша.

На третью причину зарождения эмоционального мазохизма я разом свалю все оставшиеся предположения в порядке возрастания их нелепости с припиской «а может быть».

Люблю, когда меня жалеют, словно сам никогда не восклицал о недопустимости и никчемности жалости. Хуже того, всем и каждому лично пропагандировал ее оскорбительную аморальность. Степень нелепости — банально.

Люблю мириться. Какое наслаждение: вновь обрести шаткую псевдогармонию в треснувших отношениях. Степень нелепости — наивно.

Люблю, когда человек испытывает передо мной вину. Стоит кому-то ущемить мои права или позариться на личное пространство, я до последнего, с пеной у рта, начну отстаиваю свои рубежи. Правильно? Конечно. Вот только плевать я хотел и на права, и на пространство. Набив себе цену, я уступлю, пафосно оскорбившись. Степень нелепости — к мазохизму притянуто за уши.

Все вышеперечисленное неимоверно раздувало мое эго. Самому себе я казался праведным христианином, вот-вот должны были крылья прорезаться. Но вместо крыльев, благодаря жене, выросли дьявольские рога. Такой болезненный букет, окончательно распустившийся уже после сбора, в моей, и без того захламленной, черепной коробке, привел к дальнейшим событиям.

Считать совместную жизнь стажем или сроком бессмысленно и одинаково безнадежно. Придавая значение времени в компании родственной души — вы подписываетесь под утверждением, что ошиблись в выборе. Сочувствую. Наша совместная жизнь вошла во вторую пятилетку, когда скандалы стали нормой, а поводом для них служила любая мелочь. Детей нет, но всерьез мы даже не думали о разводе. Каждый из нас в глубине души боялся этого безвозвратного шага. К тому же скандалы обычно закатывала жена, я же со временем полюбил семейные ссоры. В определенный момент я нарочно стал портить отношения и выводить супругу на конфликт, используя для этого крайне невинные, на первый взгляд, методы. Я тщательно маскировал собственные шалости, доводящие ее до белого каления, под обычные рядовые недочеты, которые могли случиться с кем угодно, и никто в этом не был бы виноват. Особенно я любил искажать воспоминания и нарочно удивлялся давно согласованным решениям, будто она сама их только что выдумала. Я трактовал её слова, как мне хотелось, и неустанно практиковался в казуистике.

И вот измена. Едва услышав про адюльтер, я не поверил. Что-то оборвалось в моем сердце. Мне стало холодно. Я до сих пор с содроганием вспоминаю застигнувшее меня чувство, отразившееся искажением на моем лице. Она же заметила это и улыбнулась. Её улыбка: наглая, самодовольная с легким прищуром оказалась невыносима. Не способный отвести взгляд от губ, ставших в одночасье мерзкими и безвозвратно чужими, я почувствовал, как старею, и силы покидают меня. Я был жалок, и не смог справиться с этой, столь обожаемой когда-то, обидой. А услышав его имя, эмоции захлестнули с головой. Что сыграло решающую роль — не знаю. Может быть, то, что жена специально назвала его в ласкательной форме, или то, что носитель этого гадкого имени был мне давно знаком и мною презираем. Скорее всего, как обычно говорят врачи, причиной болезни послужило все вкупе.

Я схватил ее за горло и с силой ударил о притворенную дверь. Та резко распахнулась, в петлях послышался невнятный скрип. Не разжимая хватки, я рванул её в противоположную сторону. На этот раз удар пришелся в притолоку. Жена едва успела сделать какое-то движение руками, чтобы закрыть лицо, или как-то сгруппироваться. Сколько раз я ударил её о притолоку, не помню, но в какой-то момент она просто перестала хрипеть и потеряла сознание. Ноги подкосились, и её шея выскользнула из рук. Изменница лежала на полу. Из рассеченной скулы текла кровь, одежда сбилась, волосы растрепались, запястье левой руки застыло в неестественном положении, будто я нечаянно его сломал. Да-да, нечаянно. Я же не хотел ломать ей запястье, во всяком случае, в тот момент такой цели у меня не стояло.

Оставлять тело на полу показалось мне слишком рискованно. В любой момент супруга могла прийти в чувство и убежать или вызвать полицию, а моя душа, хотя, скорее это были уже клочки, жаждала очной ставки. В чулане мне на глаза попался старый велосипедный замок с цепью. В коробке с изолентой и лампами лежал капроновый шпагат. Взяв лампочку, я стал рассматривать её печать, с указанием мощности и каким-то другими непонятными цифрами, после чего положил на место. Изоленту припрятал в карман.

Зайдя в ванную за тряпкой, чтобы вытереть кровь, мой взгляд остановился на железной крестовине слива. Стальное перекрестье выглядело весьма надежным, и в голове родилась идея. Положив бесчувственное тело, впрочем, бесчувственным оно стало задолго до этого вечера, в ванну, я пропустил через крестовину тонкую цепь. Затем, обмотав обнаженные лодыжки, защелкнул замок. Руки супруги я завел за спину и с помощью веревки тщательно зафиксировал запястья. Рот залепил изолентой, приподняв волосы и несколько раз обернув моток вокруг головы. Подергав цепь, и удостоверившись, что благоНЕверная никуда не сбежит, я вышел, притворив за собой дверь. Свет решил погасить, чтобы, включив по возвращению, насладиться, глядя, как она щурится и прячет бесстыжие глаза.

Тихий осенний вечер. Точь-в-точь под стать нашему пасмурному городку, где серые пятиэтажки перемешались с деревенскими домиками, а на улицах чаще попадались водопроводные колонки, чем работающие фонари. Вместо асфальта то тут, то там попадалась старая плитка в форме катушек, давно вздыбившаяся и скрывающая под собой грязные лужицы. Прогулка в таких местах напоминала поход по минному полю, когда из-под проседающей плитки с хлюпаньем вырывалась холодная вода и окатывала ноги.

Машину я купил пару лет назад. Так, чтоб была. Ездил мало. Автомобиль, словно тролль, прятался в кирпичном боксе и редко видел солнечный свет.

У человека, к которому я направлялся с туманными намерениями, я уже бывал. Новая двенадцатиэтажка, а мне — на восьмой, налево от лифта. Остановившись у подъезда, я выудил из-под сидения маленькую саперную лопатку, которую всегда возил с собой. Складная вещица приятно лежала в руке и зарекомендовала себя очень полезной. Из подъезда показалась дама с маленькой черной собачкой. Я прибавил шаг, код домофона был мне неизвестен. Спокойствие, только спокойствие. Оказавшись в доме, я еще не знал, как поведу себя дальше. Удачным считался любой исход, монета не могла упасть на ребро.

От нетерпения в лифте я начал стучать ногой. Наклонившись к зеркалу, я проверил, нет ли кругов под глазами. Провел пальцем против роста бровей и остался доволен. Ни один волосок не выбивался из стройного ряда, не завивался и не был слишком длинным. Двери открылись. Я резко выскочил на площадку и направился прямо к его квартире. Лопата скрывалась за пазухой. Открыл он на удивление быстро и без вопросов. Скорее всего, ждал. Скорее всего, не меня. Я поспешно шагнул в коридор, он, пропуская меня внутрь, отпрянул. За мгновение, когда наши глаза встретились, я прочитал все: усмешку, пренебрежение, надменность и даже оскорбительное, понимающее снисхождение, которое он посмел мне оказать. Едва хозяин потянулся, чтобы притворить дверь, я выхватил саперную лопатку и со всего размаха ударил соперника по затылку. Мой враг отлетел к двери, та — захлопнулась. Ноги его подкосились, и обидчик слегка просел. Второй удар должен был обрушиться немного правее, но мишень успела повернуть голову, и лопата прошла по касательной. Третий и последующие удары я наносил, по сползающему и лежащему телу. Немного успокоившись, я прошел в комнату. Кроме хозяина в квартире никого не оказалось.

В холодильнике скучала початая бутылка виски. Пару глоточков не повредит. Бутылка была небольшой, стилизованной под флягу и под стать лопате отлично помещалась в руке. Обходя жилплощадь четвертый или пятый раз, я стал думать, как вынести и погрузить тело. Ответ нашелся скоро, и лежал он у меня под носом. Тонкий ковролин с мелким ворсом. Затащив любовничка в комнату поближе к окну, я за десять минут оформил его в текстильный рулет и волоком потащил на лестницу.

Я несколько раз перевернул его, и не понимал, покидает он жилище вперед ногами, или все-таки головой. Спускаться на лифте не безопасно, но во всех высоких домах предусмотрена аварийная лестница. Его дом не был исключением, выход на лестницу располагался за общим балконом. Если на этаже стоят пустые бутылки от пива, этажом ниже на стенах обязательно будут разводы мочи. Свернутый ковер с увесистым содержимым плавно скользил вниз по гладким ступенькам. Один из углов постоянно заминался, и я пожалел, что не обмотал сверток скотчем или чем-нибудь наподобие. К слову сказать, уходя из квартиры, я закрыл её снаружи на ключ, чтобы исчезновение хозяина не вызвало подозрений слишком рано. Крови вышло немного, вытирать не стал. Сбившись со счету, я вышел на общий балкон. Третий этаж. Еще два пролета.

Я никогда не жаловался на физическое развитие, но изрядно вспотел, пока перевалил ношу через перила и осторожно, да, именно осторожно, сбросил в растущие под балконом кусты. Послышался треск сломанных веток, заглушивший звук от падения. Прыгать самому не было смысла. Я вышел на этаж, вызвал лифт и спустился как ни в чем не бывало. Общий балкон, откуда выпало тело, выходил в палисадник. Вернувшись к машине, я перепарковался, чтобы меньше волочить ковер по земле. Опустив заднее сидение, я закинул его в багажник, а оттуда затянул в салон. Место происшествия я покидал с выключенными фарами.

От гаража до дома недалеко, если идти налегке, а не тащить здоровенный ковер, да еще с завернутым внутри человеком. К моему удивлению никаких признаков жизни тело в ковре не подавало. Мысль, о том, что этот урод уже задохнулся, мелькнула в моей голове, но разворачивать его раньше времени мне не хотелось. Оставив машину у подъезда, я начал медленный подъем на этаж. К несчастью мы живем в пятиэтажке. К счастью, мы живем в пятиэтажке на втором этаже. Открывая дверь собственной квартиры, мне послышалось, как кто-то спускается. Я напрягся. Шаги приближались. Топот ритмичный с легким шелестом. Вдруг мне показалось, что бежит ребенок. От этой догадки мне стало легче, вот только топот принадлежал отнюдь не ребенку. Спускался сосед, живущий на пятом этаже. Мужчина средних лет, навеселе, торопится. И бежать бы ему дальше, так нет. Он по инерции уже занес ногу над новым лестничным пролетом, как вдруг остановился и спросил про этот чертов ковер.

— Коврик выбивали?

Я был уверен, до последнего был уверен, что он ничего не спросит, а просто пропрыгает и скроется. Более того, за секунду до вопроса, он и сам не собирался его задавать. Всему виной стало приподнятое настроение и желание поделиться им со всеми, кто бы не попался на пути. Я продолжал машинально водить ключом в поисках замочной скважины, при этом даже не глядя на дверь. Сосед стоял в шаге и улыбался, не догадываясь, что завернуто у меня в «коврике». Я попытался выдавить из себя слово, но выжал лишь утвердительный кивок. Сосед хихикнул, развернулся на каблуках и также весело заскакал к выходу. Затаив дыхание, я еще несколько секунд ждал, когда доводчик вернет дверь подъезда на место и наступит полная тишина. Тук. Тишина. Шурша половиком, я затащил в дом позднего гостя и заперся.

Впервые после признания жены мне стало страшно. Стоя в коридоре, в абсолютной темноте, я и не представлял о следующем шаге. Карман оттягивала бутылка виски. Пить. Губы горели, я вспомнил, что очень давно не ел, и в горле возник дискомфорт. Ощущение мерзкое. Превозмогая тошноту, я опустился на свернутый ковер. Раздался звук, напоминавший приглушенный рев. К реву добавились глухие удары, пульсирующие из-за закрытой двери в ванную комнату. Вскочив с ковра, я резко включил свет. Все вокруг выглядело заброшенным, бесцветным. Ощущение, будто по ошибке ты оказался в чужой квартире, но вместо того, чтобы извиниться за ошибку и уйти — остался.

Конец ознакомительного фрагмента.