Богатство и Драма Семьи Меньшиковых

Сергей Серп, 2021

О том, что крылатая фраза: "Дети – цветы жизни" имеет продолжение, Михаил Ефимович Меньшиков узнал слишком поздно. Холм на могилке еще не осел, а ушлые детишки уже кинулись в погоню за богатым наследством. Но, как и положено, до финиша дойдут не все. Смертельная битва с Fatality из Mortal Kombat, эксгумация, BDSM шабаш, алкогольные галлюцинации и прочий умопомрачительный беспредел ради единственной цели – денег. Книга содержит сцены физического и сексуального насилия. Содержит нецензурную брань.

Часть первая Пропавший

Глава первая

30 апреля, воскресенье

Утренний рейс из Мюнхена приземлился в Шереметьево без задержек. Алла Михайловна Ройсс, в девичестве Меньшикова, летевшая бизнес классом, имела с собой лишь ручную кладь и довольная собой быстро прошла мимо транспортера для выдачи багажа. Алла Михайловна планировала скоро вернуться к мужу и детям, оставшимся в Германии, и не брала много вещей. Не смотря на какие-то три часа лёта, она не могла прилететь на похороны отца, младшая дочка сильно болела, и поездку пришлось отложить.

— Здравствуйте, до Клина, сколько будет стоить?

Таксист слегка удивился, когда прилично одетая дама европейской наружности попросила отвезти ее не в столицу, а совсем в противоположную сторону.

— По Ленинградке? — уточнил таксист, — Четыре тысячи будет стоить.

— Три и поехали, — открыв заднюю дверь машины, сказала Ройсс, вновь почувствовав себя Меньшиковой.

Конец апреля. Средняя полоса России во власти антициклона, и дачники разминают поясницы перед битвой за урожай. Дислокация меняется, ночные заморозки отступают, и рассада с подоконника перебрасывается на дачные участки. Бесконечные автоколонны тянутся из шумной столицы. Сидя в такси, стоящем в пробке, Алла Михайловна с грустью оглядывается по сторонам. Три года назад, в конце сентября, когда умерла мать, она так же медленно двигалась в потоке все тех же дачников.

— Ничего не изменилось, — тихо заметила пассажирка.

— Да, надо было по платной дороге ехать, полдня с вами простоим.

В любой другой день, Алла Михайловна высказала бы таксисту всё, что она думает о его выборе маршрута, но скандал не должен был нарушать благородный траур. Из машины Алла вышла не прощаясь. Проведя в дороге на час дольше, чем в самолете, женщина чувствовала себя утомленной, измученной, раздраженной и абсолютно русской.

Двухэтажный дом с большим участком и садом был обнесен высоким кирпичным забором. Алла нажала на звонок, но калитка оказалась открыта. К дому вела широкая дорожка, выложенная двуцветной плиткой, справа и слева от дороги росли цветы, за которыми начинался газон. Вдоль забора высились плодовые кусты и деревья. Участок выглядел очень ухоженным, на клумбах уже цвели тюльпаны и гиацинты. За всем этим добром зимой и летом следил садовник, живший при Михаиле Ефимовиче. Жена садовника работала поваром, а также следила за порядком в доме. Сначала Меньшиков стеснялся заводить прислугу и только приглашал уборщицу, но разменяв седьмой десяток, решил разбить сад, и пришел к выводу, что в этом вопросе не обойтись без помощи. Семь лет назад Михаил Ефимович познакомился с Иваном Ивановичем, садовником, ставшим своему нанимателю настоящим другом. Когда жена Михаила Ефимовича умерла, супруга Ивана Ивановича готовила поминальный стол, и по прошествии сорока дней, Меньшиков, деликатно переговорив с садовником, пришел к выводу, что всем было бы легче, если и Иван Иванович, и его жена жили бы с ним, перебравшись из своей небольшой квартиры. Так оно и случилось. Домик Ивана Ивановича стоял около ворот. Одна из его стен являлась по совместительству частью забора и окнами выходила на улицу.

— А, это ты, — услышав щелчок дверного замка, в коридоре появился Виктор Меньшиков.

— И тебе привет, — едва улыбнувшись, ответила сестра.

— Как долетела?

— Быстрее, чем доехала, — ответила, Алла, придав все той же улыбке привкус ожидаемого разочарования. — Ну, что расскажешь, Вить?

— Да что говорить, — проходя в гостиную, начал младший Меньшиков, — отец умер, а не ты, ни Машка, не приехали даже на похороны. Любимые дочери.

— Ладно, Вить, не начинай. У меня дочка болеет, а Машка в Америке, у нее съемки. Как это произошло, а то я из звонка и не поняла толком, сердце, да?

— Сердце. Раз и все. Вроде приступ какой-то, я в этом не понимаю, — махнул рукой Виктор и сел.

Разговор происходил в большом гостином зале, обставленном кожаной мебелью. Стены до середины были обиты деревом, а дальше, до самой лепнины, обрамляющей высокий потолок, шли темные тканевые обои, расшитые золотыми нитками. Стены гостиной украшали картинами, конечно, не Эрмитаж, но подлинники, приобретенные на аукционах в разные годы самим Михаилом Ефимовичем и его предками до революции. Дом был построен в конце позапрошлого века и принадлежал семье Меньшиковых более ста лет. Вся постройка еще издали внушала надежность и говорила о богатстве домовладельцев. На небольшом столике перед диваном, стояла початая бутылка коньяка и одинокий хрустальный бокал.

— Будешь?

— Буду, — присев на диван ответила Алла, — стакан принеси.

Старшая сестра без стеснения относилась к брату как к ребенку, хоть в конце года ему и должно было исполниться тридцать. Она знала обо всех его грехах, даже о тех, что не рассказывал отец. Алла была в курсе, что брат не работает, любит выпить и постоянно берет у отца денег. Вернувшись из армии, Виктор мечтал о финансовой независимости, но ни коммерсант, ни скульптор, на которого он учился, из него не вышли. В итоге, раз заняв денег у отца (чему отец был даже рад, поскольку самому предложить было неудобно) Виктор их не вернул, а отец, из деликатности, и не напомнил. Со временем поводы для займа становились все менее серьезными, особенно после смерти матери. Алла не раз предупреждала отца, что подобная расточительность не приведет ни к чему хорошему, но Михаил Ефимович был как будто глух к ее словам и до последнего не расставался с надеждой, что сын может одуматься и взяться за ум.

Импровизированные поминки прошли тихо. Алла подняла бокал и залпом выпила все содержимое. Коньяк был отечественный, слегка отдавал спиртом и застревал в горле, как таблетка, принятая без воды.

— Так, а что врачи сказали? — поставив стакан на стол, сиплым голосом спросила Алла.

— Да говорят, скорее всего, этот, инфаркт, сердце не выдержало.

— Что значит, скорее всего, заключение есть? Вскрытие же ему делали?

— Не делали ему ничего, зачем вскрытие? — удивился Виктор.

— Почему не делали, должны же были? — возмутилась Алла. Сообщение брата повергло ее в неподдельный шок.

— Что ты так удивляешься? Ему семьдесят лет, почти, и я написал отказа. — Виктор потянулся к столику и плеснул себе еще коньяка.

— Нет, нет. Я этого так не оставлю, его должны были вскрыть, где телефон его врача? — не унималась Алла, ерзая на диване и взывая к брату.

— Не надо никакого врача, отец уже неделю как мертв, что ты хочешь от него?

— Вить, ты совсем пропился? Ты понимаешь, что несешь? Если это врачебная халатность, если диагноз окажется ошибочным? Он же ездил к нам, в Германию, и ему делали операцию на сердце. Витя, это не шутки.

— Пф, — вновь протягивая руку к бутылке, выдохнул Виктор. Брат выражал полное спокойствие, отчасти от того, что бутылка была уже второй за день. — Папа наш, царство ему небесное, — приподняв бокал, начал Меньшиков младший и выдохнул, — покинул нас, так что, не будем искать виноватых. Он бы этого не хотел, тем более это сердце, Алла, сердце.

Полтора года назад Михаил Ефимович действительно прилетал в Германию, где ему была сделана операция по шунтированию и ряд других процедур, связанных с сердечнососудистой системой. Загвоздка была в том, что Алла Михайловна Ройсс, являлась выгодоприобретателем при страховании жизни отца, но получить деньги от страховой компании, могла только предоставив документы с результатами вскрытия. Не менее важно и то, что Алла Михайловна не хотела от слова «совсем» посвящать брата в свои финансовые дела и прочие тонкости.

— Значит так, Вить, — самостоятельно наполнив бокал, женщина продолжила беседу, — как это ни грустно, но придется делать эксгумацию.

От услышанного Виктор едва не протрезвел. Вначале ему даже показалось, что он ослышался, но в ответ на его вопросительный взгляд сестра кивнула, дав понять, что она не шутит.

— Ты, это, совсем что ли? Зачем ты собираешься… — Виктор сделал паузу, собираясь с духом. Слово"эксгумация"выходило слишком пугающим, и он старался заменить его, — выкопать папу?

— Чтобы получить документы, где будет написана причина смерти. Ты что, Вить, дурачок совсем? Мало ли что. У нас там всех вскрывают, это закон, чтобы избежать врачебной ошибки. Что если врачи, которые ему операцию делали, забыли там что-то или напортачили? Это же серьезное дело.

— Напортачили? Ты его за бугор возила, чтобы ему там напортачили? Ты в своем уме? У меня аж мороз по коже от твоих идей, — Виктор слегка дрожал, европейские идеи сестры плохо приживались на поле его русской мысли.

— Факт, Вить, остается фактом, заключения у нас нет, а без заключения причина может быть…

Алла не успела договорить, как брат перебил её.

— Что ты мне про факты всё свои, какие факты! Отец мертв, сердце остановилось, отмучился человек. Из-за того, что ты на похороны не приехала, его теперь на бис что ли хоронить? Это наш отец, ты представляешь, как мне было тяжело? Я здесь один, похороны, о-о-о-о, — Меньшиков младший схватился за голову, — и ты приезжаешь, родная дочь, и такое хочешь устроить, такое!

— Витя, я все сказала, заключение я добьюсь.

Глава вторая

3 мая, среда

Первая волна майских праздников захватывала конец пасхальной недели. Вокруг царила особая атмосфера теплых выходных дней, преисполненных семейными, а также массовыми в меру культурными мероприятиями и развлечениями на свежем воздухе. Набухшие в середине апреля почки под порывами юго-западного ветра прорвались и уже во всю ласково шелестели мелкой зеленой листвой. Единственным местом в городе, где зима не хотела сдавать позиций, был участок, примыкавший к судебно-медицинскому моргу. В тени здания еще кое-где виднелись чудом сохранившиеся грязные наледи, таившие в себе остатки холода. Под солнцем вовсю зеленела трава, по которой тут и там осторожно вышагивали извечные сторожа старого здания — вороны. Какая сила тянула их сюда. Ходили слухи, что в конце девяностых, один из санитаров морга подкармливал их кусками человеческой плоти и внутренностями, выставляя ведро с останками у запасного выхода. Кровь привлекала ворон, черными стрелами, слетавшимися со всего Клина. Птицы даже прогоняли собак, пытавшихся помешать их трапезе. Нападали единым облаком и обращали в бегство четвероногих тварей. По той же легенде судьба санитара оказалась трагичной. Он несколько дней не появлялся на работе и не отвечал на телефон, а позже был найден в одном из холодильников морга, с проломленной головой и выколотыми глазами.

Рассказ о санитаре, кормившем ворон человеческим мясом, не более чем городская легенда, но в пользу ее реалистичности говорит то, что в районе судебного морга, полностью отсутствуют бродячие собаки, а птицы так и не покинули когда-то отвоеванную территорию.

Яков Моисеевич Брянский, придя на работу пораньше, как обычно начал утро с чашечки кофе и быстрого просмотра газеты, купленной по дороге. По долгу службы патологоанатом не раз читал о тех новостях, к которым сам имел некое отношение. Подобные статьи носили криминальный характер или были связаны с несчастными случаями. Купальный сезон еще не был открыт, но ко Дню Победы жди первых утопленников. Весна — время находок. В апреле, когда сходит снег, в лесополосе или около железной дороги нередко находят подснежники. Вот только речь идет не о белых колокольчиках из сказки про двенадцать месяцев, а о перезимовавших трупах, скрывавшихся под толстым слоем снега. Вскрытие пролежавшего тела — не самая приятная процедура, труп подвергается гниению, кишит живностью, разваливается на куски и издает крайне неприятный запах.

В кабинете Якова Моисеевича пахло кофе. Открыв высокую створку окна, уходившего под самый потолок, и заканчивающегося полукруглой рамой, врач вернулся за стол, и к аромату бодрящего напитка, примешалась свежесть весеннего утра. Не хватало разве что птичьих трелей, но из пернатых вокалистов в распоряжении морга, были только вороны, чьи оперные партии совсем не отличались изысканностью.

Тень, быстро поднимавшаяся от окна по паркетному полу, прошла половину пути до двери, когда тишину кабинета нарушил стук раннего посетителя.

— Да, да, — оторвавшись от недавно приобретенного медицинского справочника, врач перевел взгляд на двери. Придавленная опустевшей кружкой, рядом лежала только что прочитанная газета.

Дверь распахнулась и в комнату вошла женщина. На вид даме было около сорока, роста выше среднего, отчасти благодаря каблукам. Горделивая осанка и дорогие украшения бросались в глаза, давая понять, что женщина имела высокое положение в обществе. Приятное лицо со свежим загаром ровным, южным, не имеющим ничего общего с искусственным, полученным от крема или солярия. Как опытный хирург Яков Моисеевич сразу заметил вмешательства в природную красоту посетительницы, и по достоинству оценил коллег, работающих с живой плотью. Женщина на ходу поздоровалась и прошла прямо к столу.

— Здравствуйте, присаживайтесь, — врач приподнялся из кресла и указал рукой на стул перед рабочим местом.

— Меня зовут Алла Михайловна Меньшикова, я дочь Михаила Ефимовича Меньшикова, он умер двадцать четвертого апреля.

— Соболезную, — слегка опустив глаза, тихо сказал Брянский. В голосе врача чувствовалось истинное сопереживание, от чего само слово уже не казалось таким дежурным.

— Благодарю, — едва кивнула Меньшикова и поспешно продолжила. — Дело в том, что, я была за границей, похоронами занимался брат. Я только прилетела и вот узнала, что он написал отказ, и отцу не делали вскрытия.

Речь гостьи была немного нервной.

— И, что же привело вас ко мне?

— У меня на руках заключение о смерти, где просто указана острая сердечная недостаточность. Да, у отца были проблемы с сердцем, полтора года назад ему в Германии делали операцию, но проблема в том, что без вскрытия — это заключение — просто бумажка.

— А сколько было лет вашему отцу?

— Шестьдесят восемь лет.

— В медицинской карте у него были записи о проблемах с сердцем?

— Нет, его контролировал наш семейный врач. Он наверняка вел какие-то записи, но в поликлинику мы не обращались.

— В таком случае, все-таки странно, что вашего отца не подвергли вскрытию, хотя, знаете, я ничему не удивляюсь. Он ведь дома умер? — Брянский откинулся на спинку кресла, скрестив на груди руки.

— Да, брат говорит, что нашел его лежащим на полу около дивана. Рубашка на груди была расстегнута.

— Следов насильственной смерти не обнаружено?

— Нет, его осмотрели и наш врач и в морге, куда его доставили.

— Так что же вы хотите от меня, Алла Михайловна?

— Мне необходимо произвести эксгумацию тела отца… — говоря эту фразу, Алла Михайловна будто слушала себя со стороны.

Едва откинувшись на спинку кресла, Яков Моисеевич сменил позу, положив руки на стол и подавшись вперед всем телом.

— Что вы хотите?

— Я..

— Вы вообще, как представляете себе эту процедуру? — едва ли не впервые в жизни перебив женщину, спросил патологоанатом. — Я знаю, что такое эксгумация, но для неё должны быть очень веские основания. Вы подозреваете насильственную смерть или ошибку вашего семейного доктора?

— Это может быть не наш семейный врач, а ошибка немецких специалистов. Никто не давал гарантии, но прошло всего полтора года. Это очень мало, и, может быть, в этом кроется какая-то причина?

— О причинах мне у вас спрашивать надо, — покачал головой врач, про себя добавив, — а так хорошо утро начиналось. Вы были в полиции?

— Я была, но сами понимаете, праздники, и меня встретил только дежурный, советовал зайти в судебно-медицинский морг, как начнется рабочая неделя, и вот я пришла. Помогите мне.

Брянский развел руками. Вся происходящее было ему крайне неприятно. С одной стороны, все было сделано по закону. Сын покойного написал отказ от вскрытия. Несмотря на отсутствие записей в медицинской карте, семейный врач все-таки мог подтвердить все собственными бумагами, да и следы насилия на теле не обнаружены. Под пристальным взглядом патологоанатома женщина не выдержала и потупила глаза. Весь образ говорил о наличии скрытой, еще не озвученной причины ее появления. Ошибка заграничных хирургов всего лишь предлог. Потратив круглю сумму на операцию, Михаил Ефимович вряд ли бы стал отказываться от курса реабилитации и прочих процедур, выявивших дефект на ранней стадии. Немецкие клиники слишком дорожат своей репутацией, чтобы напортачив, запросто выпустить пациента из своих рук.

— Знаете, Алла Михайловна, если вы кого-то подозреваете, то идите к следователю и настаивайте на уголовном деле. Я в свою очередь, могу вам сказать только одно, — Брянский вздохнул, и вновь откинулся на спинку кресла, — как это ни банально, но подумайте, очень хорошо подумайте, это вам не картошку копать.

— Я понимаю, — кивнула посетительница и встала, направляясь к двери, — до свидания.

— Всего доброго. Надеюсь, обойдется без свиданий, — добавил патологоанатом, когда дверь кабинета закрылась. — Вот уж точно, у богатых свои причуды.

Глава третья

Участок и дом, принадлежащие фамилии Меньшиковых относились к шестому отделению полиции города Клина. Туда и направилась Алла Михайловна, выйдя из морга. Погода стояла прекрасная, и если до морга, Меньшикова ехала на такси, то до отделения решила прогуляться пешком и предаться легкой ностальгии, которая, впрочем, ей была совсем не свойственна. Со смертью отца Алла Михайловна внезапно осознала, что она, как старшая дочь, становилась теперь и старшей в семье. Несмотря на то, что и у отца и у матери были братья, сестры и племянники, причем многие из них носили такую же фамилию, Алла Михайловна главной ветвью семейного дерева считала собственную.

Асфальт в городе независимо от того, лежал он на тротуаре или на проезжей части, перевидал на своем веку десяток зим, оставивших глубокие морщины. Весной быстрые ручейки, заполняя трещины, стремились к редким водостокам, застывая с ночными заморозками, как остекленевшие вены."Твою мать, ностальгировать лучше в кроссовках", — к такому выводу Алла Михайловна пришла в три раза быстрее, чем к отделению полиции, и решила поймать машину.

Записавшись у дежурного, женщина поднялась на второй этаж, где располагался кабинет следователя. Едва Меньшикова постучала и приоткрыла дверь, как из кабинета раздался суровый мужской голос.

— Подождите.

Женщина поспешно притворила дверь и опустилась на стул, стоявший около кабинета. Оставшись наедине, Алла вновь погрузилась в размышления о предстоящем разговоре с полицией, но не смогла надолго сосредоточиться и сбилась.

Дверь кабинета открылась и по коридору застучали высокие шпильки, отлично дополнявшие стройные женские ноги. Меньшикова проводила взглядом их обладательницу, сама до конца не осознавая, что могло заставить ее повернуться.

— Вы ко мне? — следом за женщиной на каблуках, на пороге кабинета возник высокий мужчина в штатском.

— Мне нужен следователь Борисов, — Меньшикова едва успела закончить, как мужчина отстранился от двери и жестом пригласил войти.

— Присаживайтесь.

Пройдя внутрь Алла опустилась на стул аналогичный стоящему в коридоре. Почувствовав, что сидение еще не остыло от ягодиц предыдущей посетительницы, Меньшикова поспешно одернула дорогой жакет от спинки и сместилась на край.

Обойдя стол, полицейский опустился в потертое кресло радостно скрипнувшее, почувствовав хозяйский зад. Следователя звали Борисов Евгений Иванович. Ему было тридцать четыре года и именно на столько он выглядел. Это вечное соответствие возрасту ничему не удавалось замаскировать. Небритость, усталость, легкий алкоголизм, тяжелый бодун, штатское или форма, не имели значения, Евгений выглядел ровно на тридцать четыре так же уверенно, как на тридцать три год назад.

Следователь кивнул, поймав взгляд Аллы.

— Рассказывайте.

— Меня зовут Алла Михайловна Меньшикова, я дочь Михаила Ефимовича Меньшикова. Двадцать четвертого апреля мой отец скоропостижно скончался, я в это время была за границей, похоронами занимался младший брат, сын покойного, — уточнила женщина, — и вскрытия не делали.

Следователь встряхнул головой, стройный рассказ внезапно оборвался, но Алла, заметив это быстро поправилась.

— Понимаете, отцу было шестьдесят восемь лет, слабое сердце, а полтора года назад ему делали операцию в Германии, — Алла начала сыпать все факты в одну кучу. — В итоге нет заключения о причине смерти, подтвержденного вскрытием.

— В каком итоге? Стоп, давайте по порядку, — покачала головой Борисов и начал самостоятельно пересказывать услышанное. — У вас умер отец, соболезную.

В этот раз соболезнования были явно дежурными, но вежливость требовала вежливости, и Алла поблагодарила полицейского.

— Он умер дома или в больнице?

— Дома.

— Ваш брат, сын покойного, написал отказ от вскрытия на основании того, что у отца давно наблюдались и фиксировались проблемы с сердцем, и не было обнаружено следов насильственной смерти?

— Не было.

В словах следователя сквозила ледяная рассудительность, возводившая барьер между финансовыми интересами Меньшиковой законными правами на них.

Подавшись вперед всем корпусом, следователь спросил:

— Вы кого-то конкретного подозреваете? В противном случае об эксгумации не может быть и речи. — Борисов не стал ходить вокруг да около, почувствовав истинный интерес посетительницы.

— Да, — неожиданно для самой себя выдала Меньшикова, встрепенувшись и гордо откинув голову. Подобная поза придала решительности всему её образу.

— Кого? — еще больше наклонившись вперед, спросил Борисов, моментально скопировав манеру общения собеседницы. Нависнув над столом, Евгений вонзился немигающим взглядом в женщину. Со стороны они походили на разноименные части магнита, подрагивающие от близости полей и обменивающиеся волнами невидимой, но четко осязаемой энергии. Стоило одному из них отвести взгляд, моргнуть или дернуть скулой и прежнюю связь восстановить было бы невозможно.

— Брата, — одними губами прошептала Алла, после чего они оба как по команде синхронно откинулись каждый на спинку своего посадочного места. Кресло скрипнуло, магниты разъединились, и, несмотря на шокирующее обвинение Меньшиковой, общая напряженность в кабинете пошла на убыль.

Алла до последнего не знала, что ответит именно так. Всем своим видов она старалась выказать веру в подобное происшествие. От пристального взгляда следователя ей стало не по себе. Обвинение родного брата в убийстве отца, подозрение на близкого родственника, высказанное не абы кому, а следователю уголовного розыска, полицейскому. Краска залила лицо женщины, Борисов вновь придвинулся к столу и взял ручку.

— Я должен вас предупредить, что по закону вы не обязаны свидетельствовать против близких родственников, но ваше устное заявление, ввиду его серьезности, нуждается в проверке.

Отступать было некуда и Меньшиковой ничего не оставалось, как, придать лицу максимальную невозмутимость.

— Нет. Я сболтнула лишнего, — женщина поджала губы и прерывисто задыша, — вы так это все сказали, так подействовали на меня. Боже упаси, мой брат тут абсолютно не при чем.

— Пф, — отбросил ручку Борисов, вновь откидываясь на спинку, — женщина, если вы пошутить пришли, то выбрали неудачное место, у нас не цирк.

— О, это все моя трагедия. У меня определенно что-то с рассудком, мне срочно нужно домой, извините, — качала головой Меньшикова, направляясь к двери.

Алла Михайловна еще не успела взяться за ручку, как дверь сама распахнулась. Стоявший за порогом сначала сделал шаг, но затем, заметив женщину, остановился, пропуская Меньшикову в коридор. Алла выскочила на улицу, и первой попуткой поспешила домой.

Глава четвертая

— Женский день?

— Да иди ты в баню, Ген, с ума посходили эти бабы, — шаря по ящикам стола в поисках сахара, буркнул следователь вошедшему коллеге-криминалисту. — Представляешь, одна говорит, что её сосед хотел изнасиловать. Пришла заявление писать. Одета, будто на панель собралась, а из аргументов одни домыслы, даже не намеки. Он ей якобы под юбку заглядывает постоянно, когда под машиной возиться, а она мимо проходит. По десять раз за день. Вторая — что только вышла, — кивнул на дверь Борисов, — видал? Так вот, пришла и предложила батю её раскопать. Недавно умер, а заключение со вскрытия не дали. Я спрашиваю, считает ли она смерть насильственной, может, подозревает кого, а она ничего умней не придумала, как на брата все свалить. Наследнички гребанные этого Меньшикова, ну ты знаешь.

— Погоди, погоди. Так это дочь Меньшикова?

— Алла Михайловна, тьфу ты черт, — Борисов остановился посреди кабинета, едва не дойдя до закипавшего чайника, — ее брат, он, вроде наркоманил когда-то?

— Да, было дело, — заметил криминалист, — года три назад после облавы на ночной клуб, чтобы его отмазывать из областной прокуратуры приезжали.

— Мда.

— Такой отца за дозу не пощадит.

— Твою мать, Ген, ну где ты раньше-то был, — вопрос Борисова был в большей степени риторический, поскольку Евгений и сам прекрасно знал, где был его напарник, — ты пока по магазинам бегаешь, а… — не закончив, махнул рукой следователь.

Геннадий Андреевич Шилов всегда ценил своего напарника за невероятную динамику эмоций. Борисов был из тех, кто моментально вскипает и заводится с пол оборота, сохраняя при этом ясность ума и не теряя контроль над ситуацией. У криминалиста и следователя получался отличный симбиоз, когда каждый честно готов признавать сильные стороны напарника и собственные недостатки. Чем серьезней и опасней работа, тем больше должно быть простоты в отношениях между коллегами, причем не попустительства или халатности, а именно тонкого мира взаимопонимания, предугадывания. Шилов, в свою очередь, был человек тонкой душевной организации, отчасти даже склонный к мистицизму, хоть и глубоко скрывал этот факт под бронежилетом рабочих будней.

— Вот ты меня завёл, и теперь надо ехать.

Следователь стоял у окна, глядя на белые от цветов яблони. Мелкие листочки еще только начинали разворачиваться, а старые серые ветви уже вовсю были усыпаны дрожащими на ветру лепестками, обрамлявшими золотистые тычинки.

— Можем же просто пригласить на разговор этого Меньшикова младшего, чем тебе не подходит такой вариант?

— И он придет и сознается, что наркоман со стажем, отца убил, а паровозом и пару глухарей на него повесим?

— Было бы неплохо, но тогда мы останемся без работы.

— Сейчас быстренько смотаемся, оценим обстановку. Я, знаешь, Ген, вообще-то сомневаюсь в правдивости этой Аллы, но, после твоих заявлений, не успокоюсь, пока сам не посмотрю.

— Отлично, все на меня теперь свалил. Жень, я не беспокоюсь, так что, может, сам съездишь?

Борисов закатил глаза и выругался одними губами, на что Шилов поспешил заверить напарника, что все-таки готов составить ему компанию, отложив текущие дела.

Особняк семьи Меньшиковых находился хоть и не рядом с отделением полиции, но все еще подпадал под определение пешей доступности. За разговорами время, как и дорога, пролетели быстро лишь для одного из полицейских. На майские праздники жена затащила Шилова на очередную распродажу обуви, организованную, как гласило из рекламы, таможенниками. Геннадию было все равно, но ради удовлетворения покупательской потребности супруги, пришлось купить пару ботинок, которую, как оказалось на третий день, разносить было просто невозможно.

— Как новые боты? — непринужденно спросил Борисов, уже наслышанный о покупке.

— Зря я тебя послушал, надо было на машине ехать.

— Этот май весельчак… — с улыбкой начал Евгений.

— Что это у тебя такое лирическое настроение?

— Да ты знаешь, никогда не присутствовал на эксгумации. Вот идем, все вокруг в цветах, природа пышет жизнью, а мы, скорее всего, поедем выкапывать труп, — Борисов перевел взгляд на начавшего прихрамывать коллегу, — вот Брянский обрадуется, а то все хвастался, что подснежников в этом году нет, а тут на тебе, полноценный крот, или как это у них называется? Землеройка?

— В очередной раз поражаюсь твоему безграничному оптимизму, может, на радостях и ботинками махнемся?

— Сам себя заковал, сам и таскай свои кандалы, да вот уже и пришли, — кивнул Борисов на высокий кирпичный забор.

Подойдя к железной калитке, следователь два раза нажал звонок.

— Знаешь, когда не слышишь звонка, всегда начинает казаться, что он не работает.

Шилов молча пожал плечами, переминаясь с ноги на ногу. Из-за калитки послышалось шарканье, скрипнул засов и на пороге возник мужчина в джинсовом комбинезоне и больших резиновых сапогах.

— Да, — вместо приветствия сказал мужчина.

— Мы из полиции, — Борисов развернул удостоверение. — Алла Михайловна Меньшикова здесь проживает?

— Проходите, — кивнул мужчина в сапогах и отстранился от двери, пропуская гостей вперед.

— О, Анатольевич что-то звонит, — достав из кармана вибрирующий телефон, сказал следователь, — Алё, да, отъехали тут по делам. Да, с Шиловым, нет, недалеко, а что? Понял, сейчас приедем.

Повесив трубку, Борисов обратился к напарнику.

— Кошкин звонил. Ехать надо, срочно.

— Надо, так надо, — кивнул криминалист, уловив во взгляде напарника тень дурных вестей.

— Мы позже зайдем, — уходя сказал следователь, даже не взглянув на шокированного странным визитом садовника.

Глава пятая

Идти на работу после праздников Сергею Анатольевичу Кошкину не очень хотелось, и несмотря на то, что он работал участковым, разрешил себе проспать на пол часика. Неделя обещала быть короткой, понедельник и вторник пришлись на первую волну майских, и, выйдя на улицу в приподнятом настроении, Сергей Анатольевич не постеснялся зайти в соседний магазин и порадовать себя бутылочкой холодного пива. Солнце приятно светило в глаза, заставляя участкового чуть-чуть прищуриваться, когда тот запрокинув голову, подносил ко рту пенный напиток. Да, Кошкин порой употреблял спиртные напитки на рабочем месте, но всегда знал меру и время, когда можно, а когда нельзя, и никогда не переусердствовал, не опускался и вообще, о том, что он порой позволяет себе этакую вольность нигде известно не было. Участок Сергею Анатольевичу достался не самый хлебный, но для маленького подмосковного городка вполне неплохой, ведь, могли и в соседнюю деревню сослать, а так вотчиной служила железнодорожная станция Клин с прилегающей территорией, пара пятиэтажных домов и гаражный кооператив.

Бутылки пива хватило ровно до работы и последний глоток Кошкин сделал уже на ступеньках отделения. Дверь в участок была открыта, когда в начале десятого Сергей Анатольевич переступил порог.

— Климов! — войдя в полумрак неосвещенного коридора, крикнул своему помощнику участковый, — ты здесь?

На зов начальника из боковой двери, тут же появился худощавый сержант.

— Здравия желаю, — скороговоркой отрапортовал сержант, приложив к головному убору правую руку.

Участковый машинально отвечая на приветствие, едва не отдал честь опустевшей бутылкой пива, но вовремя, среагировал на собственную оплошность и протянул бутылку помощнику.

— Слушай, выкини куда-нибудь.

Климов взял бутылку и вышел на улицу, смекнув, что нечего пустым бутылкам храниться в участке.

Кабинет Кошкина находился в конце коридора. Единственное окно из кабинета выходило на заасфальтированную площадку перед железнодорожным ограждением. Вид был не самый фешенебельный, но и глазеть в окно участковому было некогда.

Визуально оценив уровень воды в прозрачном электрическом чайнике и посчитав его достаточным для кружечки растворимого кофе, Сергей Анатольевич щелкнул рычажком, после чего вышел из кабинета и, пройдя буквально пару шагов, оказался в туалетной комнате. Стоя перед зеркалом, Кошкин пару раз погладил себя против шерсти, запустив пятерню в темно-каштановую шевелюру, и, убедившись, что между пальцами отсутствуют выпавшие волоски, довольный поправил прическу и вышел.

— Что за хрень, — плеснув воды в кружку, на дне которой лежали коричневые гранулы и три белых кубика, Сергей Анатольевич, с недоумением заметил, что от воды, не поднимается пар, а стенка пузатого чайника холодная. Участковый вернул электроприбор на подставку и в задумчивости снова нажал маленький рычажок. — Что за хрень, Климов!

Сержант мгновенно отреагировал на вызов и через мгновение вырос в дверном проеме.

— Ты чайник сломал мой? Что он не работает? — дергая вверх-вниз рычажок, вопрошал участковый. — Огонек почему не горит, раньше ведь горел.

— Горел, — кивнул сержант.

— Я знаю, что горел, я спрашиваю, почему не горит.

— Может быть, розетка?

— Может быть без вопросов, взял ноги в руки, чайник в зубы и давай, соображай.

Схватив чайник и подставку, Климов удалился также поспешно, как и появился несколько секунд назад.

— Ну-ка глянем, что у нас в телевизоре, — присаживаясь на потрепанный диван, промурлыкал под нос участковый, и взял в руку пульт.

Пульт не реагировал, и ни физическая сила, ни лексическая мощь Сергея Анатольевича не могли заставить его работать.

— Твою мать, Климов!

Сержант вновь не заставил себя ждать.

— Что с телеком?

Глядя на безжизненный экран, Климов пожал плечами, — может быть, света нет?

— Ты что, Гамлета репетируешь? Может быть, а может не быть. Тьфу, черт, все самому, как всегда делать!

Говоря, что все и всегда он делает сам, Кошкин лукавил. Все вопросы, где присутствие участкового не было необходимостью, решал исполнительный Климов, прослушав предварительно подробную инструкцию начальника, примерно треть из которой, составляла матерная брань, а другие две трети дублировались между собой. У Кошкина было своего рода шестое чувство, свойственное всем хорошим начальникам, ведь он знал не только, когда можно пить, а когда нельзя, но и, когда и где ему нужно работать, а на что можно не тратить ни силы, ни нервные клетки.

Первым делом, Климов открыл распределительный щиток, и проверил автоматы. Автоматы работали. После этого сержант щелкнул выключателем, но свет не загорелся. Не нужно быть великим сыщиком, чтобы резюмировать: света не было во всем здании.

— Во всем здании света нет.

Участковый недобрым словом помянул чью-то маму и вышел на улицу.

— Так, провода вроде не срезали, — подняв голову и обойдя здание, заметил Сергей Анатольевич. — Видишь забор под мостом? — кивнул в сторону участковый, указывая на мост, до которого было добрых двести, а то и двести пятьдесят метров.

— Так точно.

— Там, значится, трансформаторная станция, только внутрь не влезай, посмотри, она к магистрали общей подключена, или опять кто-то провода спер? Если все нормально, лезь на мост. На мосту рабочие, у них спроси, почему света нет. Понял меня? Значит, смотришь провода, если они на месте — пулей к рабочим.

Сержант козырнул и трусцой заспешил в указанном направлении. Провожая взглядом подчиненного, Сергей Анатольевич достал сигарету и закурил. Перекур вдвойне приятней, когда можешь безмятежно наблюдать, как другие работают. Климов становился все меньше и меньше. Было тихо, и до чутких ушей Кошкина долетел шелест железнодорожной насыпи — это сержант с асфальта перешел на гравий. По расчетам участкового, сержанту до подстанции оставалось недалеко. Не прошло и минуты, как шелест гравия вновь долетел до чуткого слуха Сергея Анатольевича. Звук выходил громче и чаще, чем предыдущий. Вскоре к звуку шагов присоединился и голос бегущего Климова. Если к мосту сержант бежал трусцой, то обратно он перешел на галоп, размахивая одной рукой, а другой придерживая слетающую от скорости кепку.

— Что за хрень, — удивился участковый неожиданной сигнализации своего подопечного и крикнул, — Климов! Что такое?

— Там, там, человек на проводах! — отозвался задыхающийся сержант, не сбавляя шагу.

Кошкин нахмурил брови и побежал навстречу.

— Что? Какой человек? — поравнявшись с остановившимся Климовым, недоумевал Кошкин.

Сержант стоял нагнувшись, уперев ладони в колени и тяжело дышал.

— Там человек в проводах. Висит.

— Да еб… — только и сказал, участковый и побежал к подстанции. Вдохнув поглубже, Климов засеменил следом.

В проводах, ведущих от трансформаторной будки к общей электрической магистрали, висела девушка. Тело погибшей застыло в форме распятья. Под тяжестью раскинутых рук провода едва прогнулись, а два кабеля, протянувшихся между ногами, провисли до самого ограждения, увенчанного колючей проволокой. Девушка висела спиной к мосту, голова безжизненно опустилась на грудь, скрывая лицо в тени.

— Ничего не трогай, — Кошкин остановил помощника, вытянув как шлагбаум правую руку. — Чувствую, неделя будет долгой, — с тоской добавил Сергей Анатольевич.

Первым делом Кошкин связался с местным отделением полиции, в чье ведомство входил его участок и, сообщив дежурному что да как, попросил прислать следователя Борисова и криминалиста Шилова соответственно. Со следователем и криминалистом у Кошкина наладились дружеские отношения. Во время совместной работы, выполняемой прошлой осенью, каждый из полицейских показал свои лучшие человеческие и профессиональные качества.

Едва Кошкин успел положить трубку, как телефон зазвонил вновь.

— Да, нет на месте? Твою мать, понял, сам наберу. Да, труповозов потом вызовем. Что почему? Да её еще снять надо, епта, я же сказал, сначала электриков пришли из ЖЭКа или вокзальных, я что ли полезу туда, как обезьяна? — Второй разговор с дежурным огорчил Кошкина тем, что ни следователя, ни криминалиста не месте не оказалось, и Сергею Анатольевичу пришлось звонить им самостоятельно.

Пока участковый решал организационные вопросы, сержант разматывал красно-белую ленту, огораживал место происшествия. От станции отошла электричка, и загудев, отправилась в сторону столицы. Навстречу ей громыхал груженый товарный состав. Разминувшись с электричкой, товарняк застучал по рельсам, заполнив пространство под мостом железным топотом.

Из-под козырька Климов изредка кидал косые взгляды на висевшую женщин, но быстро отворачивался. Зрелище было неприятным и по своему особенным. Тела погибших, с которыми помощнику Кошкина приходилось иметь дело до этого были вполне себе рядовыми, лежащими на земле, рельсах или полу, здесь же, тело висело над тобой, раскинув, как крылья, черные костлявые руки. Убегающие провода, пронизывали фигуру, от чего та напоминала марионетку, скучающую без дела, но способную в любой момент ожить в руках кукловода.

В другом конце моста слышалась ругань дорожных рабочих, а в нескольких метрах над головой сержанта, по полотну черного свежеуложенного асфальта, медленно проезжали среди железобетонных ограждений автомобили. Ближайшая к подстанции сторона моста на время ремонта была перекрыта для пешеходов, и люди были вынуждены либо идти по другой стороне, а после переходить дорогу, либо идти в обход и переходить пути через подземный переход, расположенный недалеко от опорного пункта участкового. Но таким путем пользовались редко.

Будучи сотрудником полиции, Климов не мог не размышлять над своей версией произошедшего. Плох тот сержант, который не мечтает стать офицером. По предварительной оценке Климова, дело обстояло следующим образом: женщина вечером шла по мосту и упала, угодив точно на распределительные линии трансформаторной будки. Сержант знал, что через несколько часов будут известны результаты вскрытия и тогда можно будет говорить о деталях и подробностях произошедшего, а если повезет, то и о причинах. Помощник участкового поднял голову к мосту и задумался, представив полет несчастной девушки. Упади она чуть ближе к середине моста, её бы точно заметили из окна электрички, а если бы она упала наоборот, раньше, то нашли бы ее очень нескоро. Разве что какому-нибудь обходчику приспичило бы заглянуть за трансформатор, или стая пирующих бродячих собак привлекла бы внимание.

— Еле дозвонился, сейчас приедут, — ковыляя, еще издали крикнул участковый, — ты уже пол часа с этой лентой возишься, что так долго?

Сержант повернулся на голос, кивнул и продолжил, не спеша закреплять ленту. Подойдя, Кошкин достал из кармана пачку сигарет, но, взглянув на тело, убрал и поморщился. Что-то неприятно кольнуло его в висок. Не прошло и десяти минут, в течении которых участковый с помощником охраняли и без того пустынное место происшествия, как из-под станции, из подземного перехода показались две фигуры. Левая фигура, та что повыше, слегка прихрамывала, правая — широкая, шла, в свою очередь, вполне уверенно, непринужденно и даже с щегольством. Хромающая фигура принадлежала криминалисту Шилову, лишившемуся последних остатков кожи в тех местах, где ему терли новые туфли. Правая фигура, соответственно, принадлежала следователю Борисову. Стоит заметить, что веселость следователя была не напускной, а вполне искренней. Во-первых, Борисов уже по звонку Кошкина догадался, что их с напарником ожидает нечто необычное, а во-вторых, Евгений Иванович с недавних пор изменил свое отношение к жизни, взяв курс на оптимистичный фатализм и старался ко всему относиться если не с юмором, то, по возможности, с иронией, при этом не перегибая палку, дабы не задеть чьих-либо чувств. Подобный жизненный курс, следователь взял после недавних похорон, в конце марта умерла его крестная мать. Женщина была близким другом семьи Борисова и не имела своих детей. О произошедшем узнали спустя несколько дней, взломали квартиру и обнаружили остывшее тело. С уходом крестной Евгений решил, что теперь на небесах у него есть свой человек, и не просто родственник, а некто ответственный за душу, в которую, впрочем, Борисов, особенно не верил. Порядочно напившись, Евгений решил меньше заморачиваться о жизненных трудностях. Финал будет один — деревянный ящик с червяками или кучка пепла. Борисов не боялся червей, но предпочел бы кремацию.

— Сергей Анатольевич, рад приветствовать вас, — протягивая руку понурому участковому поздоровался Борисов. Криминалист молча последовал его примеру.

— А я-то как рад, не нарадуюсь сегодня, — саркастически огрызнулся Кошкин, — время десять утра, а на участке уже труп дожидается.

— Тю, Сергей Анатольевич, вы будете смеяться, но мне сегодня в начале десятого предложили раскопать свежую могилу, так что, ой ё… — подойдя поближе к висевшей девушке прервался Борисов, — так что, что.

— Что? — спросил Кошкин, оборвавшего на полу слове следователя.

— Вот это птичка на проводе, ну и ну. Мы-то шли c Геной, гадали, зачем вы трансформатор лентами украшаете, а тут на тебе.

Шилов достал фотоаппарат и несколько раз щелкнул, поймав в объектив погибшую, провода и подстанцию, после чего отошел и сделал крупный план с мостом и будкой.

— Вы на мосту были, смотрели?

— Да никуда мы не ходили. Я с телефона не слезаю, вас жду.

— Ну и ладно. Ген, пойдем, посмотрим. Пару снимков надо сделать и следы поискать, не у кого ведь нет сомнений, что она летела с моста?

Кошкин отрицательно покачал головой.

— Отлично, — озираясь по сторонам сказал Борисов, — где тут у вас подъем?

— Там, — кивнул под мост участковый, — с другой стороны моста.

Шурша по железнодорожному щебню трое полицейских вошли в тень моста. Мимо, в сторону Москвы, вновь пролетела электричка. Температура воздуха начинала расти, и многие окна в вагонах были опущены. Между дверей в одном из тамбуров кто-то засунул пустую бутылку и курил в образовавшуюся щель.

— Я думаю, мы теперь не скоро к Меньшиковой попадем, — скептически пробормотал Борисов, выпуская тонкую струйку дыма от только что прикуренной сигареты.

— Это точно, — ответил криминалист, оглянувшись в сторону трансформаторной будки и едва не споткнувшись на вынырнувшей из-под щебенки шпале.

— Вы о чем сейчас?

— Да про эксгумацию, Сергей Анатольевич. Про эксгумацию господина Меньшикова Михаила Ефимовича.

— Что-то знакомое. Давно закопали?

— Неделю назад. Местный миллионер, ты не знаешь, что ли?

— Слышал. Хорошо, что у меня на участке миллионеров нет. Зачем ты его выкопать хочешь, Жень?

— Потому, что мне делать больше нечего, и я люблю на майские эксгумировать миллионеров. Дачи-то у меня нет.

— Хах. Ну, а если серьезно.

— Анатольевич, на хрен он мне сдался. Это все дочка его. Пришла, навела шороху, а потом наш дорогой друг, — кивнул на Шилова следователь, — окончательно выбил меня из душевного равновесия.

— Совесть поимей, Жень, если бы не я, ты бы и не вспомнил, кто такой Меньшиков и что это за семейка, — возмутился криминалист.

— Да я шучу, Ген, успокойся. Спасибо, что напомнил мне про сына-наркомана, которого, к слову, дочь покойного и подозревает, — закончил рассказ Борисов, подойдя к предполагаемому месту падения девушки.

Протиснувшись между железобетонными блоками, служившими ограждением, следователь посмотрел вниз и весело помахал рукой сержанту.

— Климов!

Помощник участкового оглянулся по сторонам, и лишь затем поднял голову вверх, щурясь и прикрывая глаза от высоко стоящего солнца. Следом за Борисовым к краю пролезли Кошкин и Шилов с приготовленным фотоаппаратом. Все время, пока полицейские были на мосту, по единственной доступной для движения в центр полосе не прекращаясь лился поток автомобилей. Две встречные полосы были загружены меньше.

— Мда, ну допустим, она, как и мы с вами, прошла между блоками и упала, оставив господина Кошкина без света, чая и телевизора, — встав на блок начал рассуждать Борисов, — в таком случае резонный вопрос, зачем она это сделала?

— Будем надеяться, что на этот вопрос нам ответит вскрытие, — присев у края моста, сказал Шилов. — Странно, что рядом не видно никакой сумочки, неужели она так и шла ночью в майке и без вещей.

— Сергей Анатольевич, надо её как-то снять с этих проводов.

— Охренеть. Я что, крокодил Гена, чтобы в трансформаторную будку лезть? Я вашему дежурному сказал, что надо электриков каких-нибудь прислать.

— Ладно, стоит для начала с рабочими поговорить. На каждой стройке должен быть сторож. Может, видел что-нибудь, — предложил Шилов.

Предложение криминалиста было встречено немым согласием и, петляя между блоками ограждения, трое мужчин отправились на другую сторону моста. Проезжающие водители не обращали внимания на пешеходов, один из которых, участковый, был в полицейской форме, а двое других в штатском. Шилов и не заметил, как стал больше хромать. Несмотря на то, что опухшая нога заняла максимально щадящее положение, мозоли горели, и в носке чувствовалась какая-то сырость. От одной мысли, что это может быть кровь, криминалиста поморщился.

— Сергей Анатольевич, пластыря нет?

— Я всегда с собой беру, — шутливо пропел участковый.

— Серьезно. В аптечке, может быть. Я уже эту ногу просто отрезать готов, или ботинки выкинуть.

— Да, Ген, это трудный и неочевидный выбор: ноги или ботинки. Ладно, сейчас будет тебе пластырь. — С этими словами Кошкин достал из кармана сотовый телефон и позвонил Климову с приказанием, больше напоминавшим просьбу, сбегать в участок, найти в аптечке пластырь и как можно скорее принести его на другую сторону моста, где идут ремонтные работы.

— Вон как побежал, — указывая на удаляющуюся фигурку сержанта, усмехнулся Борисов.

На другой стороне моста, помимо бетонных блоков было установлено железное ограждение с красными сигнальными лампами. За ограждением мелькали рабочие, стучали отбойные молотки, тарахтели трамбовщики. Повсюду поднималась пыль и пар от горячего асфальта. Отодвинув в сторону одну из секций железного ограждения, следователь без труда оказался в зоне, где кипели работы. Замыкающий Кошкин притворил импровизированную калитку.

Появление посторонних не вызвало у рабочих никакого недоумения, мало ли кто приехал, начальство менялось постоянно. Отрезая кусочек от финансового пирожка, очередной управляющий скрывался в неизвестном направлении, усложняя и без того нелегкую трудовую жизнь. Только участковый притягивал редкие любопытные взгляды. Не раз ходили слухи, что некоторые из рабочих, чью зарплату сильно задерживали, начали воровать и сбывать инструмент, а также другое казенное имущество, но за руку еще никто пойман не был. По пути к единственному вагончику, обклеенному объявлениями и плакатами, следователю удалось насчитать не более десятка работников.

Поднявшись на маленькое крылечко с навесом, Борисов настойчиво постучал в дверь. На пороге возник мужчина небольшого роста в новенькой белой каске и чистой, сильно контрастирующей с засаленными рабочими робами, форменной одежде с логотипом РЖД.

— Да, добрый день, — пропел невысокий мужчина, окидывая взглядом компанию, собравшуюся на небольшом крыльце.

— Добрейший, — смерив взглядом мужчину, хмыкнул следователь, — мы из полиции.

Несмотря на появление участкового и возникшие в связи с этим догадки опрятного мужчины из вагончика, заявление следователя его неприятно кольнуло. Мужчина осторожно сделал шаг назад, жестом приглашая гостей зайти.

Внутри вагончика помещались большой стол, заваленный чертежами и папками, столик с компьютером, кресло, несколько обшарпанных стульев, вешалка. Вдоль стен высились шкафы, на потолке гудели лампы дневного света. В углу прятался диван. Заваленный бумагами еще пуще, чем стол, его сразу даже не было заметно. На стенах висели покосившиеся плакаты со свернувшимися краями, некогда держащимися с помощью булавок или скотча. Какие-то чертежи валялись и на полу. Вся бытовка напоминала переполненный шредер, готовый в любой момент лопнуть от переизбытка скопившейся бумаги. На фоне этого беспорядка опрятный гражданин в блестящей каске казался лишним, посторонним и еще более внезапным гостем, чем сотрудники полиции.

— Вы, простите, кто будете? — оглядевшись по сторонам спросил Борисов.

— Зайцев Иван Иванович, заместитель начальника бригады, — сняв каску, словно это была шляпа, представился невысокий мужчина.

— Так, а начальник ваш где?

— Сергей Семенович будет позже. Он сегодня в управлении, — слегка задумавшись ответил Зайцев.

— Иван Иванович, скажите пожалуйста, вы со скольких начинаете работать?

— С половины восьмого, иногда позже. В шесть часов поезд из Твери, у нас там общежитие и начальство областное.

— Как охраняется ваша стройка в ночное время?

— Да, как, — замешкался Иван Иванович, — по регламенту. Все чин чинарем.

— Вы могли бы пригласить охранника?

— Понимаете, к вам как удобно обращаться?

— Следователь Борисов, — не вынимая удостоверения представился Евгений.

— Понимаете, — вновь начал Зайцев, — охранник у нас заболел. Вчера. Должны были нового сегодня прислать, вот ждем.

Зайцев врал, но стоит отдать ему должное врал без робкого стеснения, а как настоящий служака, готовый городить любую околесицу, лишь бы не подставляться. Иван Иванович если не знал, то догадывался, что никакого больного охранника, которого и в помине не было на стройке, вряд ли кто-то будет искать. Стоит лишь дать намек на отсутствие охраны и возможность воровства, случаи которого доселе тщательно скрывались, и тогда уж хлопот не оберешься.

— Заболел? Вчера? — переспросил Борисов, чувствуя неладное в предыдущем ответе.

— Да, но к счастью к вечеру. А так мы без охраны никогда не работаем, режимный объект.

— Вы понимаете кого вы пытаетесь обмануть? — вкрадчиво спросил следователь. Криминалист и участковый продолжали стоять молча, причем Кошкин безжалостно сверлил взглядом начинающего нервничать Зайцева.

— Я? Да боже упаси. Честное слово, был вчера охранник, и у нас все на месте, ничего не пропало, каждая шайба на балансе! — От волнения, на лбу мужчины мелкими капельками выступил пот. Иван Иванович положил руку на грудь и продолжил, схватив со стола верхнюю папку, — вот же. Вот! Инвентаризация. Неделю назад подписывали, тут и акты у меня все подколоты.

— Какие к черту акты, вас не об этом спрашивают, — рявкнул Кошкин. От неожиданности Зайцев едва не выронил папку. — Нам плевать, что у вас тут на балансе, есть здесь кто-нибудь в ночное время или нет? Отвечайте.

— Сегодня ночью, — Зайцев сделал особое ударение на слове «сегодня», — на объекте никого не было.

— Твою мать, — одними губами произнес участковый, Борисов, в свою очередь, произнес ту же фразу в слух, при этом удлинив её на две буквы.

— Иван Иванович, — как всегда в роли доброго полицейского подключился к разговору Шилов, — вас никто ни в чем не хочет уличить или обвинить.

— У меня все акты, — невпопад ляпнул Зайцев, не зная на кого ему смотреть.

— Не волнуйтесь, Иван Иванович, дело вот в чем. Может нам присесть? — предложил криминалист, подав пример и опустившись на ближайший стул.

Зайцев сделал пару шагов назад, наткнулся на кресло и не оборачиваясь сел на самый край, продолжая сжимать в руках папку.

— На другой стороне моста, где блочное ограждение, сегодня ночью произошел неприятный инцидент, и мы с коллегами, ищем возможных свидетелей произошедшего, вот и все.

— Вы понимаете, — вновь зашуршал бумагами Зайцев, — у нас все согласно регламенту. Охранник есть, но, понимаете, вчера он заболел. Мы и в управление звонили, нам обещали…

— Иван Иванович, вы курите? — неожиданно спросил Борисов.

— Да, то есть нет, бросил, — автоматически соврал ни разу не куривший Зайцев.

— Пройдемте с нами, — поднявшись из-за большого стола, следователь подошел к двери. Зайцев осторожно привстал и заметив, как другие посетители повторяют действия следователя, вышел за мужчинами на улицу. Полицейские шли не оборачиваясь, осторожно обходя свежий, еще не остывший асфальт. Забыв каску, но прихватив переполненную архивную папку, за ними, не разбирая дороги короткими, но частыми шажками поторапливался Иван Иванович, провожаемый взглядами озадаченных рабочих.

— О, гляди. Косого взяли. А я говорил, что это через него все денежки наши крутятся, — кивнув напарнику в сторону удаляющегося начальника, тихо заметил один из трамбовщиков.

— Да какой там. Это все плотва, как ты да я, а денежки наши выше крутят, — оттопырив вверх грязный указательный палец, со знанием дела ответил второй трамбовщик.

Между тем, образовавшийся квартет из трех полицейских и заместителя начальника строительной бригады, покинул строительную площадку и двигался по мосту к месту, где предположительно ночью упала сама, или с чьей-то помощью, несчастная девушка. Мужчины шли молча, полицейские ничего не говорили Зайцеву, а сам спрашивать он не хотел, мысленно подбирая отговорки к возможным вопросам. Через несколько минут полицейские остановились у края моста, а с ними и Иван Иванович не сразу сообразивший, в чем может быть дело.

— Пойдите сюда, не бойтесь, — встав у края, Борисов поманил рукой Зайцева.

Иван Иванович сделал пару шагов, но не доходя до края остановился.

— Не бойтесь. Посмотрите вниз. Там причина нашего визита.

Трое мужчин стояли у края моста и смотрели то вниз, то на застывшего Зайцева. Робкий Иван Иванович переборол страх и, сделав еще два коротеньких шажка, осторожно заглянул вниз. Мужчина не сразу понял, куда надо смотреть и шарил глазами по рельсам, которые собственноручно менял в прошлом году.

— Трансформатор, — уловив недопонимание путейца, уточнил Борисов.

— А! — коротко вскрикнул Зайцев, едва обгоревшая фигура оказалась в поле его зрения. Иван Иванович резко дернулся, хватаясь за голову, и на миг позабыл о тяжелой, переполненной бумагами папке, зажатой под мышкой. Лишь ощутив пустоту в том месте, где была теперь уже ускользающая папка, Иван Иванович вновь дернулся, и улетел бы вслед за архивом, если бы не молниеносная реакция участкового, вцепившегося в последний момент за шкирку терявшего равновесие Зайцева. Тяжелая папка перевернулась в воздухе, плашмя ударилась об один из проводов, поддерживавших руку, и нарушила равновесие тела. Погибшая качнулось, повисшая рука потянула за собой корпус, и вся человеческая масса, словно циркуль, описывающий невидимую дугу, сделала пируэт и с хрустом приземлилась на щебень, рядом с рассыпавшейся папкой. Кошкин почувствовал, как спасенный Иван Иванович обмяк.

— Кажись, отбой электрикам. — Борисов развел руками.

— А вот и пластырь, — в полголоса добавил криминалист, заметив бегущего Климова.

Глава шестая

Перепуганный Иван Иванович трясущимися руками собирал разлетевшиеся справки, записки и квитанции, изредка поглядывая на лежащее рядом обгоревшее женское тело. Последние две квитанции с приклеенными чеками, Зайцев подцепил отломанной веткой, боясь слишком близко подходить к трупу. Закончив бумажные дела, Иван Иванович быстрее ветра покинул место происшествия, оставив о себе и отсутствующем начальнике-Терехове все возможные данные и координаты. После ухода Зайцева Шилов сделал еще несколько снимков с близкого расстояния.

На вид девушке было около тридцати, возраст определяли приблизительно, скорее по фигуре, нежели по лицу. Голова была сильно обожжена. Само лицо напоминало черную застывшую лавовую породу, глазницы пусты, брови и ресницы сгорели. Присмотревшись, становилось понятно, что в некоторых местах кожа отсутствовала, и поверхность лица формировала обгоревшая мышечная ткань вперемешку со свернувшейся кровью. Зрелище крайне неаппетитное. Тонкие балетки прикипели к ступням, мягкая подошва растеклась, оставив несколько комков застывшей резины в том месте, где ноги касались забора.

Надев перчатки, Шилов, сидя на корточках производил первичный осмотр. Криминалист прощупал карманы в поисках личных вещей, но у погибшей ничего не оказалось, тем не менее, на одном из пальцев имелось кольцо без камней, предположительно золотое. Маленькое колечко так по-детски смотрелось на тонком обожженном пальце. Эта детскость навела Шилова на мысль, что кольцо вполне могло быть подарено родителями, но все это еще предстояло выяснить, а для начала требовалось установить личность погибшей.

— Ну что там, Ген? — Борисов, убрал в карман телефон. — Есть что-нибудь полезное?

— Нет, ничего, — покачал головой криминалист.

— Значит где-то должна быть сумка, я прав?

— Конечно, Жень, где-то должна. Если это не убийство с целью сокрытия ограбления.

— Только что об этом подумал, — мрачно заметил следователь, — тогда, скорее всего, глухарь, и до свидания премия.

— С таким лицом опознание будет нелегким.

Борисов махнул рукой. Две вещи, которые он ненавидел в работе следователя — это опознание и общение с плачущими родственниками. Ни того ни другого избежать было невозможно. Следователю казалось, что эти процедуры своей эмоциональной окраской угнетают его профессиональное чутье. Пусть это воспримут как эгоизм и неспособность к сопереживанию, но Евгений был первостатейным человеком действия, сухим, но уверенным, что можно сэкономить на чувствах к мертвым, оставив силы и эмоции на помощь живым.

— У неё какие-то шрамы на лице, на шее и ниже спускаются. Видишь, рубчики? — приглашая коллегу опуститься на корточки, криминалист взял девушку за шею и немного повернул ей голову, подставив профиль лица для обзора. На шее девушки виднелись крестообразные зарубцевавшиеся шрамы. Присмотревшись, можно было насчитать как минимум два десятка.

— Что это за хрень?

— Шрамы.

— Да я вижу, что не родинки, от чего они могут быть?

— М, — задумался криминалист, — может, ошейник?

— Ошейник?

— У бойцовых собак бывают ошейники с шипами внутрь. Пока поводок не натянут, и ошейник болтается свободно, собаке не больно, а если пес начинает буянить или не слушается — то эти шипы ему в шею и впиваются.

— Ты знаешь, Ген, я собак не очень люблю, но это уже какой-то мазохизм, или садизм, — задумчиво произнес Борисов.

— А вот, судя по всему, и место удара током.

В затылочной части головы, у самого основания черепа, виднелся красный продолговатый ожег, спускавшийся ниже вдоль позвоночника.

Послышался хруст щебня. Полицейские обернулись и увидели, как к ним приближается участковый. В руках у Кошкина дымился стакан горячего чая.

— Эксплуатируешь Климова? — кивая на чай, спросил следователь.

— Неправильная формулировка, господин следователь. Я не эксплуатирую, а наоборот, разрешил сержанту отлучиться и купить себе горячего чайку, а заодно и мне. — Кошкин сделал небольшой глоток. Крепкий чай в прозрачном стакане с плавающим треугольничком лимона показался Борисову настолько аппетитным, что он не постеснялся протянуть руку и попросить отхлебнуть глоточек.

— А то вы, Сергей Анатольевич, работы подкинули, а сами чаи гоняете.

— Ты не дуй, а то слюней мне напускаешь. Так пей.

— Спокойно, не надо меня учить, как на работе пить чай.

— Наглости у тебя, Борисов на цыганский табор хватит.

— Ай-на-не-на-не, — возвращая стакан участковому, пропел следователь.

Пока Борисов с Кошкиным обменивались любезностями за стаканом чая, Шилов продолжал осмотр, и обнаружил крестообразные рубцы не только на шее, но и на груди и боках погибшей. Некоторые были похожи на звездочки, некоторые, на кометы с тонкими продолговатыми хвостами. Криминалисту показалось очень странным, что шрамы располагались симметрично, и по обеим сторонам тела образовывали, приблизительно, одинаковую картину.

— Брянскому будет любопытно на это взглянуть. Слышишь, Жень?

— А? Что там еще?

— Эти крестики рваные не только на шее. Они и на боках, и на груди, и самое странное, что они симметричные.

— Может, она вообще сектантка какая-нибудь, и все это суицид. Сама взяла и прыгнула, оставив дорогого Сергея Анатольевича без чая и телевизора. Где это видано, чтобы участковый работал в рабочий день.

— О да, — протянул Кошкин, допивая чай, — у нас только следователи работают.

— Да я шучу, — отмахнулся Борисов, наклоняясь к телу погибшей, — где там еще эти крестики?

— Вот, вот.

Задрав майку, криминалист демонстрировал коллегам подозрительные шрамы.

— Мда, ну без опознания, хрен мы что выясним. Секта не секта, я такого раньше не видел. Что думаешь, Сергей Анатольевич?

— Епта, во-первых, я думаю, что ты совсем охренел, Евгений Иванович, а во-вторых, — Кошкин присел на корточки и, взяв у Шилова чистые перчатки, приступил к осмотру, — а во-вторых, хм, ну шрамы, положим, старые.

— Это ты как определил?

— Я не эксперт, но у меня есть несколько шрамов. И вот эти, — Кошкин ткнул пальцем в одну из звездочек, — напоминают мои старые.

— Любопытно. — После ухода Зайцева, Борисов впервые стал серьезен. — Ген, можешь её набок переложить?

Шилов повернул девушку набок и задрал обгоревшую майку.

— Ну что?

— Да ничего. Чертовщина какая-то.

На спине у девушки не оказалось ни рубчиков, ни звездочек ни чего-либо подобного. В некоторых местах майка прикипела к коже, но на боках, четко прослеживалась граница, где заканчивались старые повреждения неясного происхождения.

— На крылья чем-то похоже, только растут они не между лопаток, а между груди, — заметил участковый.

— Абстракционизм? — протянул Борисов.

— Скорее долбо… какой-то, где там эти труповозы, тьфу. — в рифму выругался Кошкин, после чего поднялся и, сняв перчатки, полез за сигаретами. — Пусть Брянский ковыряется, а то с таких находок спать не будешь.

— О, Сергей Анатольевич, — следователь в точности повторил действия участкового и, выпустив струйку табачного дыма, продолжил, — я почему-то уверен, что спать мы будем без задних ног, правда, часа по два в сутки.

— Хах, — улыбнулся участковый, и, оттопырив большой палец, почесал переносицу.

С гулом набирая скорость, мимо проехала электричка. В полумраке моста зеленые вагоны казались серыми с легкой синевой, как вечернее пасмурное небо. Пассажиры мирно сидели на своих местах, погруженные кто в раздумья, кто в книгу, кто в звуки музыки. Кто-то дремал, прильнув лбом к прохладному стеклу, но всех сидящих, дремлющих, дымящих в тамбуре объединяла жизнь. Жизнь, изуродовавшая и покинувшая, лежащее в нескольких метрах от путей, женское тело. На границе этой жизни, невидимые замыленному, обывательскому глазу, стояли трое мужчин. Не призраки и не миражи, их невидимость была совсем другого, не волшебного сорта, культивированного человеческим безразличием. Интерес к полиции проявляют лишь два типа людей: нуждающиеся в защите закона и его нарушители. Как хомяк, привыкший что в поилке есть вода, а в клетке опилки, человек редко замечает порядок, считая спокойствие обычным делом, и даже не догадывается, какими незримыми силами оно поддерживается. Но стоит поилке высохнуть, и хомяк это сразу почувствует, его начнет мучать жажда, и он, скорее всего, умрет, если не вмешается та невидимая и в тоже время обыденная сила, поддерживающая шаткое равновесие. Мы не любим ментов, страховых агентов, навязчивых продавцов, телефонных операторов, но они есть, и мы можем лишь потешить себя мыслью, что сама цивилизации произвела их в противовес космонавтам, ученым и героям-полярникам, когда лежим у поилки на чистой сосновой стружке.

Санитары приехали в начале второго. Заметив дежурившего у ленточного ограждения Климова, двое мужчин в черно-серых куртках направились к трансформаторной подстанции. Захрустел гравий, зашуршал новый целлофановый мешок, и над запротоколированной и сфотографированной со всех ракурсов погибшей, сомкнулась желтозубая пасть молнии.

— Начальник-то где?

— Идет, — кивнул помощник участкового.

Неформальным в общении полицейских и санитаров был лишь привет, переданный Борисовым патологоанатому.

— Ну что, Ген, поехали начальству докладывать, — сказал следователь без особого энтузиазма. — Сергей Анатольевич, не прощаемся.

Глава седьмая

Полковник Гончаров Владимир Сергеевич, сидя в кожаном кресле с высокой спинкой, нервно курил в кабинете в ожидании оперативников. Известие о неожиданной находке взволновало начальника отделения. Вся комната с пола до потолка пропиталась табачным дымом. На конец мая была назначена проверка подготовки к летнему сезону и еще несколько областных административных мероприятий, которые, как известно, всегда некстати. С финансами и так было не густо, а за неудовлетворительные показатели работы могли и должности лишить, в связи с утратой доверия или по какой-нибудь схожей формулировке. Как все руководители, добившиеся своего положения любым способом, кроме родственных связей, Гончаров был уверен, что где-то наверху под него давно копают и собирают компромат, и сегодняшнее происшествие лишь подольет масла в огонь.

— Черт бы побрал этого Кошкина, — бормотал Владимир Сергеевич, ругая участкового за дурные вести. — И эта проверка, будь она — сука трижды проклята. — Гончаров редко выбирал выражения, а если и делал это, то выражения от этого только страдали, приобретая все более густую матерную окраску.

Полковник частенько вспоминал чью-либо мать и обещал, что если не он лично, то группа третьих лиц совершит противоправные действия сексуального характера, с человеком, заставившим его так сердиться; выражал он эту мысль, естественно, в более короткой и удобоусвояемой форме. Вот и сейчас Гончаров матерился, со злобой выплевывая слова в щелку между губами и десятой сигаретой. Как это не парадоксально, но при всем гневе и даже в порыве ярости, Владимир Сергеевич не старался ужалить или унизить собеседника.

— Хоть бы суицид, господи. Пусть это будет суицид, — начальник отделения покачал головой, затушивая окурок в переполненной пепельнице, когда раздался стук, и дверь открылась.

— Можно?

— Давай, — рявкнул Владимир Сергеевич заглянувшему следователю, — дверь не забудь, — добавил он тише, но от этого ничуть не спокойнее.

— Тело отвезли в морг, ждем заключение после экспертизы.

Слов Борисову хватило ровно на столько, чтобы дойти до стола начальника. Рядом, словно тень, скользил Шилов.

— Епта, все что ли?

— Фото сделали, но… — опомнился следователь, покосившись на скрывшуюся под окурками пепельницу.

— Запрягай уже! Суицид?

— Нет, точнее, вряд ли, — покачал головой Евгений, поджав нижнюю губу.

Услышав ответ следователя, Владимир Сергеевич осел, как старое тесто, закатил глаза, и тихо, но отчетливо протянул шестую ноту.

— Висяк? Документов нет, нихера нет?

— Нет, — оживился Борисов, — документов нет, но, совсем не обязательно, что это глухарь. На теле погибшей обнаружены странные шрамы. Мы думаем, что экспертиза сможет объяснить их происхождение и тогда, вполне вероятно, будет проще вычислить подозреваемых.

— Их было несколько? Почему подозреваемых?

— Владимир Сергеевич, — Борисов игнорировал вопрос начальника и продолжил свою мысль, — если заявлений от родственников не будет, можно ведь и дело покамест не заводить?

С придыханием Гончаров вновь взял ноту ля.

— Вы вообще, что ли охренели? Можно, конечно, можно, но это уже полный… Если потом это говно всплывет, что мы дела не заводим, дабы рейтинг этой гребаной раскрываемости не портить, это все, мать его, хештег. — Полковник сложил указательные и средние пальцы на обеих руках так, что получилась решетка. — Что за удивление? Дочка недавно показала символ, говорит модный. А, хрен с ним, — затряс головой начальник.

— Да нормально всё будет, Владимир Сергеевич, — подключился к разговору криминалист, — шрамы действительно странные. Я уверен, что Брянский даст ответ об их происхождении и точном времени смерти, а это уже полдела. Там, глядишь, и алкоголь найдется, тогда прикинем ее маршрут, близлежащие магазины, кафе.

В словах Шилова была логика, они внушали доверие, надежду и даже некоторую уверенность, но Владимиру Сергеевичу было не до этого. Полковнику требовалось собраться с собственными мыслями.

— Фото оставьте мне и валите работать, — махнул рукой Гончаров, не поддавшийся на увещевания криминалиста.

Вернувшись в кабинет, Борисов налил воду в чайник и, присев за стол, стал осматривать кружку. Кружка оказалась из-под кофе, а это значит, была достаточно чистой, чтобы в ней можно было вновь растворить пару ложек бодрящих коричневых гранул южноамериканского, если верить упаковке, происхождения.

— Идеи есть, а, Ген?

— Без заключения не хочу фантазировать, а то в голову что-нибудь придет, чрез чур гениальное, и начнем факты подстраивать.

— Согласен. Представляешь, я даже об утреннем визите с эксгумацией забыл.

Борисов повернулся в кресле из стороны в сторону.

— Я тебе больше скажу, мне Климов как пластырь принес, так он у меня в кармане и лежит, вот. — Продемонстрировав розоватую полоску, Шилов нагнулся, чтобы развязать ботинки. — Небось уже от ноги ничего не осталось.

— Что ты там из-под стола бормочешь?

— Я говорю, что нога уже почти до колена стерлась, — приподняв голову над столом ответил криминалист. — Мне тоже кипяточку плесни.

— На ногу или куда?

— Я б сказал куда, да ты ведь плеснешь. — В голосе Шилова чувствовалось напряжение.

Сняв ботинок, криминалист обнаружил, что вся пятка пропитана запекшейся кровью, и без боли стянуть носок не получится. По обеим сторонам от голеностопного сустава на несколько сантиметров выше пятки зияли две кровавые проталины. В одной из них, располагавшейся с внутренней стороны ноги, виднелся черный пушок свалявшихся ниток. Размякшая надорванная кожа собралась в гармошку у верхних краев раны. Крови было немного, в основном желтоватая лимфатическая жидкость.

— Жень, глянь в аптечке, есть у нас еще пластырь, а то мне этого огрызка не хватит.

Борисов молча подошел к шкафу и, порывшись среди полок, нашел несколько полосок.

— Спасибо. Знаешь, я тут вот еще подумал: надо первым делом проверить, как она могла упасть. На краю моста стоят блоки, через которые надо протиснуться, или же, прыгнуть с самого блока. Согласись, для суицида какая-то нелепая схема.

— Да, я поэтому Гончарову и сказал, что на суицид надежды мало, а это значит, что её либо кто-то провожал, либо привез на это место. Ты знаешь какие-нибудь круглосуточные кафе на той стороне моста?

— Я — нет, а ты — любитель пройтись по барам?

— Допустим, — кивнул Борисов, добавив в свежезаваренный кофе ложечку сахара.

— Но все равно бред. Пешеходная часть моста другая, и при всем желании по стороне с блоками идти неудобно. — Шилов в недоумении почесал затылок и запрокинул голову.

— Значит, по твоей логике, туда ее привезли не случайно, и нарочно выкинули на подстанцию? Я правильно понимаю, Ген? — Подняв глаза над кружкой спросил следователь.

— Стоп. Всё. Я же говорил, давай без официальной экспертизы никаких выводов, а то такой огород нагородим, мама не горюй.

— Осторожничаете Геннадий Александрович, перестраховываетесь, — вкрадчиво произнес Борисов, — а преступники разгуливают на свободе.

Криминалист покачал головой, проигнорировав слова следователя.

Среди военных, сотрудников внутренних дел, да и вообще работников государственных и частных организаций предпочтение не зря отдается женатым мужчинам, как более серьезным и ответственным служащим. Шилов давно привык к подобным репликам Борисова. Криминалист, хорошо знакомый с психологией и личностью своего напарника, понимал их истинную природу. Одинокая жизнь заставляла Борисова вступать во внутренний диалог чаще, чем это свойственно обычным семейным людям. Приходя вечерами домой, иногда в подвыпившем состоянии, и оставаясь наедине с собственными мыслями, наполненными в основном мрачными впечатлениями прошедшего дня, следователь задавал себе вслух вопросы и сам же на них отвечал. Он придавал своему голосу нужную интонацию, пародируя желаемого собеседника, а когда у него не получалось с первого раза, Евгений мог по несколько минут отшлифовывать выдуманный ответ.

В комнате царило молчание, изредка прерываемое щелканьем кнопок клавиатуры. Чтобы отвлечься, Шилов решил поискать информацию о происшествии с участием младшего Меньшикова, подозреваемого в хранении и употреблении наркотических веществ. Борисов пил кофе маленькими глотками, методично поднимая и опуская чашку на стол. Следователь уже не хотел пить и механически продолжал вливать в себя остывающий напиток, блуждая глазами по комнате и не останавливая взгляд ни на одном из предметов. Евгений сначала думал ненадолго прилечь на спрятавшийся за шкафом диван, или сходить пообедать, но не шел и не ложился. К концу кружки привычный вкус кофе начал казаться Борисову отвратительным. Среди недопитой жидкости виднелись оседающие на стенках не растворившиеся песчинки, напомнившие Евгению сырую кладбищенскую глину. Следователь криво улыбнулся размытому отражению и сделал последний глоток.

Раздался телефонный звонок. Борисов снял трубку, заранее зная, чей голос услышит на том конце провода.

— Борисов. Да, Яков Моисеевич, приветствую. Готово? — отрывисто спросил Евгений. — Сейчас приеду.

Положив трубку, следователь встретился глазами с Шиловыми.

— Поедешь со мной?

— Поехали, — ответил криминалист, отодвигаясь от стола.

— Стой, у тебя же нога, давай я сам схожу, — предложил Борисов, быстрее Шилова вспомнив о кровавых мозолях.

— Да я же заклеил, Жень, сейчас обуюсь.

— Ладно, Ген, сиди, что я заключение что ли не заберу с соседней улицы, или тебе охота на труп посмотреть?

— Пф, чего я там не видел, ты мне и так все расскажешь.

— Ну и сиди тогда, скоро вернусь.

— Давай, — крикнул Шилов, скрывшемуся за дверью следователю.

Выйдя на улицу, Борисов закурил и не спеша отправился в судебно-медицинский морг отработанным за много лет маршрутом. Следователь радовался, что напарник остался в участке. Послеобеденный час, хоть самого обеда и не было, Борисов любил проводить один. Может, ему это только казалось, а может так работали его биологические часы, но именно в это время, а также утром, следователь любому обществу предпочитал уединение. Все тем же неспешным шагом, Борисов перешел дорогу, хоть это было и не по пути, и пройдя сквозь пару дворов вышел на привокзальную площадь. У станции дежурила единственная машина такси с торчащей из багажника полуметровой антенной. Знакомый водитель. Борисов кивнул ему и, пройдя пару десятков шагов, остановился у палатки с шаурмой, ставшей пунктом его внезапного назначения. Переложив подмышку папку для документов, следователь в одну руку взял дымящийся лаваш с мясом, а в другую, протянутую из раздаточного окошка, ледяную бутылочку пива.

— Подвезти? — Из опущенного окна высунулся знакомый шофер.

Борисов не переставая жевать отрицательно покачал головой, но все-таки подошел к машине. Водитель вышел навстречу и протянул руку следователю. Борисов в ответ протянул бутылку пива, которую догадливый водитель забрал и поставил на крышу транспортного средства, после чего рукопожатие все-таки состоялось.

— Я ей отравился на прошлой неделе, — кивнув на обед следователя, сказал таксист.

— Я тебя умоляю, — с набитым ртом ответил Евгений, — ты пивом запивай, оно нейтрализует.

— У меня тогда права нейтрализуют, если я буду в обед пиво пить, — ухмыльнулся водитель.

Шофер был молодцеватым парнем, лет чуть больше сорока. Звали его Ясенем, а если для протокола, то Федором Ивановичем Ясеневым. Стоит ли говорить, что самой нелюбимой песней Федора Ивановича была известная композиция из советского новогоднего фильма о банных приключениях. К слову сказать, сам фильм Ясенев тоже ненавидел. По образованию Федор Иванович был слесарем, но хорошо разбирался и в автомеханике, чинил машины, а в летний сезон занимался частным извозом.

— Что это ты в обед стоишь, кто к нам в обед-то едет?

— Никто не стоит, вот я и стою. Все ведь как думают, что в обед ловить нечего, ждут вечера, а вечер, чем лучше? Пассажиров больше, так и машин полно.

Следователь кивнул в знак понимания и отхлебнул из бутылки.

— Вам куда, гражданин следователь?

— Не, Федь, я сегодня не твой клиент, — не уточняя ответил Борисов. — Слушай, а в ночь у вас в этом сезоне кто работает?

— В ночь? Да никто не работает, после полуночи одним дежурным кто-нибудь останется из новичков, а что?

— Что-что? Спрашиваю, кто тут ночами тусуется, может, видел чего подозрительного или слышал.

— Не, я ничего не видел, я ночью не работаю, — Ясенев затряс головой, не сводя со следователя глаз. Борисов продолжал смотреть куда-то в сторону, стоя к собеседнику чуть боком.

— Видишь ремонт? — кивнул следователь, указывая на мост через рельсы. До моста было порядочно, но пыльные вихри, и стук отбойного молотка иногда долетал и до станции.

— Ясное дело, вижу, а что?

— Мне-то ничего, а вот участковый наш не доволен, шумят, говорит.

Борисов, выворачивая пакет, захватил ртом последний кусок шаурмы, обильно пропитавшийся майонезом и жиром.

— Ладно, бывай, — пробубнил следователь, заканчивая обед.

— Счастливо, — улыбнулся таксист, — может, все-таки подброшу, а то после еды сразу в путь? Денег не возьму.

— С этого и надо начинать, — оживился Евгений, садясь в машину, — поехали. В морг.

Не прошло и пары минут, как следователь распахивал дверь автомобиля, остановившегося напротив судебно-медицинского морга.

Глава восьмая

Кабинет доктора медицинских наук патологоанатома Брянского Якова Моисеевича был истинным образцом рабочего места заслуженного человека. Старинная, основательная и прекрасно сохранившаяся мебель. Взять хотя бы дубовый стол под зеленым сукном, а на нем тяжелая бронзовая лампа. По краям стола высились толстые тома медицинской литературы. Книги так же заполняли открытые полки и высокий шкаф. Яков Моисеевич любил чистоту и комфорт, считая их самыми необходимыми вещами для плодотворной работы.

— Евгений Иванович, добрый день, — привстав из-за стола Брянский пожал протянутую Евгением руку и едва заметно повел ноздрями. — Вы ели на вокзале и выпили бутылку пива, пока я вас здесь жду?

— Яков Моисеевич, — кашлянул Борисов и поспешно прикрыл рот рукой, — я.. — смутившись, продолжил Евгений, но врач уже не скрывал улыбки.

— Извините, не хотел вас смущать. Присаживайтесь. Честно говоря, я заметил в окно, как вы вышли из машины. Машину эту я часто вижу у станции, и знаю, что это такси. Значит, вы приехали от станции, а зачем вам ходить на станцию, если по дороге от отделения до морга, она вам не по пути. Вот я и решил, что вы с утра в делах и просто вырвались перекусить.

Дедукция Брянского не была высшим пилотажем, но ход мыслей патологоанатома отдавал такой незатейливой и беззлобной теплотой, что Борисов невольно улыбнулся, почувствовав себя школьником.

— Ладно, отвлеклись, а теперь к делу. Вот заключение, — сказал врач, протягивая исписанный лист.

Следователь быстро перевел взгляд на мелкий убористый и по истине каллиграфический почерк. Из текста следовало, что возраст погибшей был около тридцати четырех — тридцати шести лет. Женщина продолжительное время употребляла наркотики, что привело к практически полному разрушению печени. Следов алкоголя Брянским выявлено не было. Последний прием наркотических веществ, по расчетам патологоанатома, произошел вчера в первой половине дня. Причиной смерти значилась остановка сердца из-за разрыва сердечной мышцы с одновременным кровоизлиянием в мозг. Сама смерть произошла в интервале между первым и третьим часом после полуночи. Следов насилия, будь то удушье, проникающие или огнестрельные ранения, а также колотых и резаных ран патологоанатому обнаружить не удалось.

— Пф, — выдохнул следователь, — есть над чем подумать. — Что она употребляла установить не удалось?

— Скорее всего, героин. Странно, что она не сразу умерла от передозировки.

— Т.е. вполне вероятно, что она закончила жизнь, запутавшись в проводах подстанции?

— Евгений Иванович, у нее на теле помимо шрамов, к которым мы еще вернемся, я обнаружил ожоги. Вы ведь еще до конца не дочитали?

Борисов покачал головой и вернулся глазами к заключению.

— Угу, угу, — задумчиво произнес следователь, переваривая прочитанное.

— Так вот, эти ожоги, — продолжил Брянский, заметив недоумение полицейского, — приведшие к разрушению стекловидного тела, проще говоря: из-за чего у нее отсутствуют глаза, произошли до встречи с трансформаторной будкой. Разница в несколько часов, и это я могу вам сказать точно.

— Да что ты будешь делать… — Евгений выругался одними губами, зная, что Брянский терпеть не мог сквернословия. — Вы ведь как всегда в этом уверены, и мне даже оскорбительно переспрашивать у вас об этом?

— Не оскорбительно, но я уверен. В секционной я вам все покажу.

— Без глаз она бы на этот мост точно не пришла.

— Тут даже не в глазах дело. На мосту, а точнее, когда она получила вторые ожоги, она была уже час-полтора как мертва.

— А вот эти вот первые ожоги, они могут быть бытовые? Глупый вопрос, да? — поспешно поправился следователь.

— Лично я, не представляю, как можно дома получить удар током такой силы, чтобы глаза вытекли. Остановка сердца — да, вероятно, но здесь было огромное напряжение. — Брянский поднялся из кресла и пригласил следователя пройти с ним к осмотру тела.

Секционная комната, где проводилось вскрытие, располагалась в восточном крыле здания. Идя по коридору, Борисов обратил внимания на темную, обшарпанную дверь и спросил у врача, куда она ведет.

— Там раньше комната отдыха была для дежурного, но я предпочитаю кабинет. Я же здесь практически круглые сутки, если что-то надо или, когда вскрытие, конечно, санитара подключаю, но в основном он мне здесь не нужен.

— Понятно.

Железный стол с привинченными к полу ножками вспыхнул под лучами искусственного света, наполнившими комнату вслед за щелчком выключателя. Борисов не одну сотню раз видел его, также, как и стоящую рядом этажерку с блестящими, аккуратно разложенными инструментами. На столе лежало боком обнаженное женское тело. Голова девушки покоилась на деревянной подставке и была упакована в целлофановый пакет. Такой способ применяют в морге для лучшей сохранности лица, с целью упрощения последующей процедуры опознания. На теле помимо уже знакомых Евгению шрамов-звездочек виднелись и другие, до этого скрытые остатками одежды. Эти новые шрамы были похожи на миниатюрные, скрученные деревья без листьев. От толстого ствола отходили тонкие ломаные веточки, сужающиеся к концу.

— Вот, это от удара электрическим током высокого напряжения. — Надев перчатки, Брянский дотронулся до красного ствола, выросшего на спине погибшей. — Смотрите, толстый конец берет начало у волосистой части головы. Здесь, предположительно и было место касания с источником.

Борисов кивнул.

— А это, что за точки? — следователь обратил внимание на едва заметное свело-синие пятно, отпечатавшееся на коже чуть выше границы свежего шрама.

— М, — протянул патологоанатом, натягивая пальцами кожу на шее женщины, — на первый взгляд похоже на след от гематомы, но, может, это какая-то краска. Ладно, это я потом посмотрю.

— Хорошо, что у нас дальше?

— Теперь смотрите сюда. — На этот раз патологоанатом указал на обнаженные стопы и икры погибшей. — Вот здесь ожоги схожие, но только на первый взгляд. Не буду хвастаться, но я с особым вниманием отнесся к их изучению, и обнаружил, что степень омертвения ткани различная у ожога на шее и на ногах. Отсюда и вывод, что вторые ожоги произошли посмертно, спустя час-полтора.

Борисов наморщил лоб и медленно выдохнул.

— Так, а что если, она упала сначала на верхние провода, и умерла, а потом осела по какой-то причине и получила второй удар от касания с железным ограждением? Такой вариант возможен?

— Теоретически — да, я не могу этого исключать, но был ли в подстанции ток после первого короткого замыкания? Странно, что эта будка вообще не загорелась.

— Да, надо бы с инженерами проконсультироваться. Будка железнодорожникам принадлежит.

— Вот и спросите у них. О пропавшей никто не заявлял, документы не находили?

— Нет, ничего. А что вы скажите вот об этой наскальной живописи? — Борисов, надевший перчатки сразу после врача, провел белым пальцем по ребрам девушки. Под латексом омертвевшая и потерявшая эластичность кожа бугрилась, образовывая бескровные складки, напоминавшие голенище сапога.

— А вот это, я вам скажу, еще интереснее, — Брянский лукаво улыбнулся.

— Не поймите меня превратно, но ваша улыбка меня напрягает. Что за десерт вы мне приготовили?

— О, этому десерту уже много лет. Никак не меньше десяти, а то и двенадцати.

Брянский переложил погибшую на спину и развел её руки в стороны.

— Так, лучше видно?

— Видно, но я не очень понимаю, что это. — Евгений внимательно смотрел на распятую девушку с надетым на голову черным целлофановым пакетом. Через туловище девушки от основания шеи до половых органов бежала узкая полоска свежего шва. По обеим сторонам от шва симметрично, словно крупные веснушки разбегались коричневатые точки. Борисов покачал головой.

Конец ознакомительного фрагмента.