Завтра война

Сергей Семенович Монастырский, 2023

Коммунальная война разразилась на одной из лестничных площадок, только что заселенного нового дома с появлением еще одного соседа.Силы были не равны. Войну объявил немощный, ничем не выделяющийся старик молодым, сильным соседям трех других квартир лестничной площадки.А поди ж ты!Грохотали пушки различных служб, властных органов, пускали в ход все свои возможности правоохранители. И отступали перед тихим и наслаждающимся победой голосом старичка.

Дом этот сияющий серебристой облицовкой и гордо возвышающийся своими двадцати пятью этажами над двенадцатиэтажными высотками стандартной застройки, стоял в новом микрорайоне города, на месте бывшей в этом районе небольшой улочки частных деревянных домов.

И только яблоневые деревья, заботливо оставленные застройщиками островками между зданий, напоминали о былом тихом провинциальном рае.

Это была коммерческая застройка — и квартиру здесь, даже в ипотеку могли купить только достаточно благополучные и обеспеченные люди, и потому жизнь здесь была спокойная, уютная, без войны и особых скандалов.

Дворники мели чисто, автомобили не заезжали на газоны и детские площадки не стояли с разбитыми горками и не блестели горами пустых бутылок.

…Июньская ночь нависла, сверкая звездами под крышей этого дома, и луна, заглядывая, пыталась пробиться сквозь неплотные шторы квартиры номер сто двадцать шесть на пятом этаже одного из подъездов.

В маленькой спальне, освещенной приглушенным светом ночника, раскинувшись на кроватке посапывала двухгодовалая маленькая девочка, а за стенкой в гостиной, превращенной на ночь раскладным диваном в спальню её молодых родителей, ее мама и папа.

Лежали, обнявшись лицом к лицу не размыкая губ, и не выходя друг из друга.

— Не шевелись! — шептала Катя, в истоме ощущая внутри себя пульсирующий член Михаила.

— Я так долго не выдержу! — так же счастливо прошептал он, еще крепче прижимаясь к ее телу.

Так они лежали и целовались, пока неистовая сила не толкнула их бешено навстречу друг другу. И уже не разбирая, что и как нужно делать, тела их покатились по постели, и одеяло скатились на пол, и простынь была скользкая, и только, когда головы их оказались опять на подушках, остановили этот волшебный танец. Но музыка не смолкала, она тихо еще плыла по комнате, укрывая их раскинувшиеся в изнеможении тела.

Они лежали и молчали. И сил не было что-то сказать и не хотелось о чем-то еще говорить!

— Неужели это будет всегда? — прошептала Катя.

— Нет. Только до девяносто! А потом это будет через день, — обнял ее Михаил.

— Я про любовь!

— А я про что?

— Значит, ты любить меня будешь через день?

— Не придирайся к словам. Любить буду всегда!

— До девяносто устанешь!

— Такую девочку как ты — нет!

— Все так говорят. Потом девочки становятся тетеньками, а их бывшие мальчики, приходя с работы, вместо поцелуев спрашивают: — Где мой борщ?!

— Тебе повезло, ты знаешь, я не люблю борщ!

— Ну, что ты там любишь!

— Я люблю тебя!

— А я тебя!

…Девочка зашевелилась, заскрипев кроваткой.

Катя инстинктивно вскочила и как была голой, бросилась в детскую и долго не возвращалась.

Миша поднялся и пошел за ней.

Катя, нагнувшись над кроватью, рукой поглаживала дочку и что-то ей шептала похожее на колыбельную.

Он обнял ее сзади, и они счастливо стояли, глядя на тихо посапывающего ребенка.

… Ночь проходит, и ее волшебство будит утро с его непрошенными заботами и дневными проблемами.

Катя не отходила от плиты, где вскипала молочная каша для ребенка, переходила к столу, где на спех резала бутерброды и выключала кофе машину. Михаил добривался в ванной, дочка отказывалась есть, размазывая кашу по столу, звонил мобильник, напоминая о том, что нужно взять из запланированного вчера.

… Наконец, последний поцелуй и рабочий день начался.

… В двенадцать часов дня позвонила Катя.

— Миш, приезжай я больше так не могу!

— Что случилось?

— Этот козел опять на гармошке играет. А мне надо ребенка укладывать!

— Николай Иваныч что ли?!

— Ну, а кто еще?! Миш, приезжай, я с ним воевать не могу! И ребенка уложить не могу! Мне что делать?!

— Ну, позвони ему и скажи!

— Сам позвони и скажи! Кто у нас мужчина, в конце концов! А этот козел из-за своей гармошки ничего не слышит!

… «Козлом» был новый сосед, появившийся на лестничной площадке три недели назад.

Три месяца до этого, сменяя друг друга в этой квартире, работала строительная бригада. Как водится в этих случаях лестничная площадка была уделана цементной пылью, на площадку высыпались демонтированные материалы и складывались новые.

Всего квартир на площадке было четыре, и когда сдружившиеся за прошедшие три года соседи пытались урезонить отделочников, те только ухмылялись.

— Это еще ягодки! Вот когда все соседи сюда заедут, тогда о нас как о рае небесном вспомните.

И поведали, что квартиру эту получил от застройщиков некий пенсионер, в качестве выкупа за его развалившуюся часть дома, на месте которого, наряду с другими частными домами, застройщик затевал новое строительство.

— Представляете, — рассказывал бригадир отделочников, — только в туалете мы ему три раза плитку меняли! Все цвет не нравился! И когда, наконец, понравился, зашел со своей бабой, покрутил носом, и спрашивает: — А где биде?!

До сих пор у него был сортир на улице, с дыркой вместо унитаза, а тут: — А где биде?! Слово-то такое, откуда знает?!

Биде ни в одной из купленных квартир за свои деньги ни у кого из соседей не было. И поэтому все со страхом ждали появления нового соседа в пустующей квартире номер сто двадцать семь.

Отпросившись у начальника отдела, Михаил бросился домой.

Разливы гармони он услышал, едва выйдя из лифта.

И не заходя в квартиру, решил выяснить отношения на бегу!

На звонок, к его удивлению, гармонист открыл.

— Николай Иванович! — С порога начал Михаил, так как познакомиться с соседом успел двумя днями раньше, не могли бы вы не играть с двенадцати до двух, у нас ребенок спит в это время, я же Вас просил.

— Ну, просил! — весело и даже дружелюбно ухмыльнулся Николай Иванович, — а я тебе что-нибудь обещал?! У меня, когда душа разыграется, тогда я гармонь в руки и беру.

— Но ребенок же!

— Это твой ребенок! У меня режима нет. У меня душа поет!

На громкий разговор выбежала толстая баба в фартуке — Марфа Семеновна, как уже успел узнать Михаил.

— А мы закон не нарушаем! — закричала она, — шуметь нельзя только с десяти вечера! — Иди отсюда! — неожиданно резко закончила она, — купи свой дом и устанавливай там свои порядки! А здесь все общее!

И гармонь фыркнула и с переливами завыла на Сопках Манчжурии.

— Ну что? — встретила его Катя, слышавшая из-за двери весь этот разговор, — решил проблему? —

— Давай ребенка в коляску! — в ярости крикнул Михаил, — повезу в парк, там поспит!

Вечером за ужином Катя обняла его и виновато сказала:

— Миш, ну надо же что-то делать! Если ты каждый день будешь по два часа коляску катать, тебя же с работы выгонят!

Михаил молчал.

— Я убью его! — наконец, сказал он.

***

Июльское утро ярко забрезжило сквозь плотно закрытые окна штор квартиры номер сто двадцать пять, одной из четырех, находящейся на этой лестничной площадке.

Сергей никак не мог понять, рано еще или уже пора вставать, но свет электрической лампы, слабо доносящийся через коридор из кухни, говорил, что жена уже встала, значит наступило утро.

Неясное чувство тревоги, что она проснулась, и не разбудила его, посетило его, но еще в смуте он так и не понял, случилось, что или Ольга просто его пожалела, как иногда это бывает, все-таки заставило его спустить ноги с постели, встать и пойти на этот электрический свет.

Шторы на кухне почему-то были плотно задвинуты. Они были взяты из старой родительской квартиры под уже привычным для них девизом — вот расплатимся с ипотекой, потом купим новую обстановку!

Оля сидела у обеденного стола, сжав голову руками и глядя в какую-то одну, видимую только ей точку.

— Ты чего встал, повернулась она к нему, — еще только половина пятого!

— Да?! — удивился Сергей. — А я думал, что раз ты встала, то уже пора!

— Я не встала, — глухо сказала она, — я еще не ложилась!

И Сергей окончательно пришел в себя, и беда, которая забылась во сне, снова появилась в дверях, села за стол, и перестало существовать летнее утро, встающее солнце и что-то обещающий, но не им летний день!

— Оль, ну нельзя же так! — он подошел к ней и обнял за плечи и поцеловал в макушку.

Оля повернулась и сбросила с плеча его руку.

— А как можно?! — неожиданно сказала она, — ты мне хоть что-нибудь конкретное сказал, кроме этих слюнявых слов, обнимашек, целовашек. Нет у меня никакого желания ни целоваться, ни обниматься! Я вообще удивляюсь, как это: у нас вопрос, можно сказать, жизни или смерти, а ты по ночам все ко мне лезешь. Не понимаю, как у тебя вообще хрен стоит! А вот у меня не стоит! И я не сплю ночами, думаю, как нам выпутаться из этого!

Конец ознакомительного фрагмента.