След Сокола. Книга третья. Том второй. Новый курс – на Руян

Сергей Самаров, 2017

«…Чем больше людей продвигается в воинской колонне, тем медленнее эта колонна перемещается. Эту известную прописную истину князь-воевода Дражко знал уже давно, с тех самых пор, когда впервые сел в седло и возглавил первый свой полк. Было это еще в земле лужицких сербов, когда в результате заговора бояре убили отца Дражко, и будущий князь-воевода со своим полком спасал мать, вывозя ее к сестре, матери князя Годослава. Большой полк продвигался медленно. И Дражко, не имея боевого опыта, взяв с собой только три сотни, прорывался через поля и леса через земли союзных восставшим изменникам лютичей. Пробился, проведя два победоносных боя, оставил мать уже в княжестве бодричей, и вернулся к своему полку, чтобы и его вывести. И вывел. С тяжелыми боями, медленно, но все же вывел. От полка к тому времени осталась только половина. Половина уже могла продвигаться быстрее и незаметнее. Это, малое количество воев, их и спасло, еще тогда понял Дражко. Именно потому он взял из своей сотни сопровождения только десяток стрельцов, которые имели легкое вооружение и легкую броню, и именно с ними отправился назад в Кореницу. И приказал остаткам своего сопровождения, куда входила полусотня конников и три десятка стрельцов, поскольку один десяток был отправлен в Кореницу раньше, по возможности быстро следовать ускоренным походным маршем в том же направлении, что и он. Сам же с десятком стрельцов сразу погнал коней. По времени года дорога была и не пыльной, и не грязной – зимних дождей давно не было, и потому маленькая группа могла поддерживать достаточно высокую скорость. И даже ветер, который пришел совсем недавно вместе с легкой поземкой, и старался иссечь лицо, не сильно мешал. Ветер дул с полуночной стороны, и был откровенно сырым, неприятным. Наверное, человеку, передвигающемуся пешком, причем, неторопливо, без напряжения, ветер и был бы излишне неприятен. А конникам, которые постоянно в напряженном движении, несмотря на то, что передвигаются сидя, ветер был не так и страшен, хотя он соединял в противодвижении собственную силу и скорость всадников, тем не менее, напряженная скачка не давала возможности замерзнуть даже на ветру. От быстрой скачки тело напрягалось, кровь начинала бегать по венам, и это согревало. Только лицо страдало – краснело от ветра…»

Глава шестая

— Что там? — спросил Гостомысл, едва проводник оказался рядом.

— Горит все…

— Булгары?

— Не знаю. Далеко. Около трех сотен конников, как мне показалось. Но шапки, кажется, с лисьими хвостами. Такие булгары носят. Людей к веревке привязали, к реке ведут. Но что-то мне не все понятно в этом.

— Что не понятно?

— Обычно булгары забирают на продажу женщин и детей. Мужчин убивают. Здесь, смотрю, больше мужчин ведут. Эти, связанные, уже ближе ко мне тянутся. Их я рассмотрел. Женщин мало, детей вообще не видно. Но я тоже долго не разглядывал. Любоваться нечем. К вам поспешил. Может, детей с женщинами отдельно повели? Не знаю.

— А чем местные мужчины занимаются? Как у вас, тоже рыбу ловят?

— Нет. Здесь место не рыбное. Река с гнилью. Мужики больше лес рубят. И строят. Плотники. Дома рубят. Хотя и рыбаки тоже есть. Плотников кормить надо. Вот и ловят. Река на пропитание наловить разрешает. Но не на продажу.

— Почти понятно. Кому-то плотники понадобились. Заказ… Бобрыня!

Как всегда бывало, когда требовалось действовать, Гостомысл соображал и говорил быстро, сразу отдавая выверенные приказы.

— Я здесь.

— Возьми свою полусотню, устрой разгон, выскочи из-за утеса, чтобы они тебя заметили, и притормози. Испугайся, и в бега подайся. Замани их сюда…

— Их три сотни… — предупредил Казце. — Не справимся.

— Русалко, расставляй стрельцов. Ближе к берегу. Под обрыв. Надо людей от неволи спасать. Будь их хоть пять сотен. Русалко справится!

Последние слова Гостомысла уже были адресованы проводнику, который выразил сомнение в способности новгородцев устоять против в два раза более сильного противника.

— Ведмедя, княже? Кулаком? — спросил Казце.

— Ведмедя! Кулаком! — подтвердил Гостомысл.

Русалко уже выстраивал свою сотню пятью рядами под утесом. В каждый ряд встало по два десятка конных стрельцов. У каждого в руке было зажато по три стрелы. Видимо, сотник посчитал, что этого должно хватить, и дал такую команду. Князь-посадник в командование стрельцами не вмешивался. Русалко свое дело сам знал хорошо, и даже лучше князя умел расставить своих стрельцов, зная кто и на что способен.

Сотник Бобрыня тем временем свою полусотню уже разогнал прямо посреди русла. Лед, покрытый только небольшим снежным покровом, к тому же достаточно жестким, спрессованным ветром, позволял набрать достаточно высокую скорость. Полусотня выскочила из-за скалы, но очень долго не могла остановиться и развернуться. Князь-посадник выпрыгнул из седла, бросил повод, и сделал три десятка шагов вперед. Одиночного пешего воя издали труднее различить на снегу, в отличие от всадника. Тем более, он привстал на одно колено, и так наблюдал за происходящим. К Гостомыслу приблизился, и встал рядом проводник Казце. На оба колена сразу встал, понимая, зачем князь прячется. Оба стояли рядом с первым рядом стрельцов, пока еще рассматривающими свои луки, и неторопливо разминающими плечи.

Вдалеке видны были вои в шапках с хвостами, хотя трудно было разобрать, лисьи это хвосты или еще какие-то. Проводник, похоже, ошибся в подсчетах. Там было никак не меньше четырех сотен, как определил Гостомысл. Но среди них было около сотни в шлемах, как у славян, и в кольчугах. Князь-посадник издали подумал бы, что это славяне. Пленники были привязаны к одной общей веревке. Всех пленников уже вывели на лед реки. И именно кто-то из них увидел, видимо, приближение полусотни Бобрыни, потому что закричал в надежде на помощь сначала один, потом и все вместе закричали. Вои, что напали на поселение, резко осадили коней, и встали строем. Но это был не боевой, а походный строй. Сотня, что походила вооружением на славян, тоже выстроилась на льду. Командовал всем действом человек в длинном черном плаще, сидящий на рыжем коне. Этот человек закричал что-то, и махнул рукой, посылая свою конницу вперед.

Бобрыня тоже все это наблюдал. Он неторопливо развернул свою полусотню, и медленно стал набирать скорость, тогда как преследователи мчались во всю силу своих лошадей, на ходу разворачиваясь в атакующую лаву.

— Русалко! — позвал Гостомысл.

Мощный конь сотника стрельцов тут же остановился рядом.

— Там человек на рыжем коне, который нападением командует. Он мне нужен. Добудь его живым. Достанешь коня? — Гостомысл посмотрел на стрелу, уже зажатую между пальцами сотника. Князь-посадник вспомнил, как Русалко убивал коней под свейским конунгом, не позволяя тому убежать, и желал повторения.

— Далековато. Но я попробую.

Рядом с тем человеком, что гарцевал на рыжем тонконогом коне, остался только десяток воев. Из этого можно было сделать вывод, что человек это не простой, и держит при себе охрану. Может себе такое позволить.

— Действуй… Вспомни свеев. Тоже река. Так же — бей…

Русалко отъехал к своей сотне, дал какие-то команды. Подождал какого-то одному ему ведомого момента, потом сам натянул свой большой лук.

Преследователи уже не сомневались в том, что они догонят полусотню Бобрыни. И разогнались так, что не могли остановиться. И даже поворот реки могли бы проскочить по инерции. Но не успели, потому что раздался звонкий характерный треск — это послышались удары тетив по защитным дощечкам на левой руке каждого стрельца. Но треск этот не стал единичным явлением, и продолжился почти без перерыва. Проводник Казце никогда и предположить не мог увидеть такое зрелище. Он опомниться не успел, а все преследователи вдруг превратились только в коней. Так Казце показалось. Будто бы и не люди это были в шапках с лисьими хвостами, а какие-то оборотни. И только через мгновение проводник сообразил, что стрелы новгородских стрельцов просто выбили преследователей из седел. А сотник Бобрыня остановил свою не успевшую разогнаться полусотню, снова развернул, и послал воев ловить коней.

Тем временем и сам сотник Русалко послал стрелу, которая выбила из седла одного из воев, окружающих человека в черном плаще. Расстояние все же для точного прицеливания было великоватым. Не все, что глаз видит, может точно поразить стрела. А посылать стрелы наугад, просто в некую массу, стрельцы не привыкли. Русалко дал команду, и сразу послал коня вперед. За ним устремился только один десяток. Человек в черном плаще не понял, видимо, что произошло с его отрядом. Он видел только приближение десятка стрельцов, и без сомнения свой десяток повел навстречу. Но уже на более короткой дистанции, когда можно было различить бородатые лица противников, Русалко дал резкую и громкою односложную команду:

— Бей!

Лошади не стали бежать медленнее, но луки поднялись, стрелы сорвались, и человек в черном плаще вдруг обнаружил себя в одиночестве, лежащим лицом в снегу. Все его окружение было перебито, и конь его со стрелой в груди лежал за спиной, через которую всадник перелетел. И в этом полете его черный плащ распустился хвостом какой-то страшной птицы. Но полет продолжился недолго. Однако сдаваться вой не пожелал. Он резко вскочил, выхватил меч, и поднял его над головой, словно пригрозил. Русалко убрал лук, и тоже обнажил меч, что достался ему после захвата конунга Эйстейна Оборотня. Но опробовать новое оружие сотник стрельцов не успел. Кто-то из недавних пленников человека в черном плаще сам освободился от веревки, с веревкой же в руках подскочил к своему пленителю сзади, и набросил тому на шею петлю. И после этого передал конец своей веревки другим пленникам, и что-то крикнул. Те, еще не успев собственные шеи от другой веревки освободить, дружно побежали по льду, и поволокли за собой человека в черном плаще. И бежали при этом так быстро, что Русалко даже коня гнать не стал, он уже увидел, что у этого человека голова свесилась набок, как у мертвой птицы. Значит, петля сломала ему шею, и, если не задушила, то все равно убила. Но, в отличие от полета с убитого коня, внизу хвост птицы не распушался, а только жалко волокся по снегу.

Русалко убрал меч в ножны, и поднял руку, приглашая к себе князя-посадника Гостомысла и всех остальных. Сам он стоял уже в окружении снимающих со своих шей веревки людей. Многие, освободившись, сразу пустились бежать в сторону горящих и дымящих зданий поселения, надеялись, наверное, хоть что-то в своих домах спасти от пламени. Но многие остались на льду, и что-то говорили на незнакомом сотнику стрельцов языке.

В отряде сопровождения Гостомысла больше не было коня с таким длинным хвостом, как конь Русалко, и проводник Казце не рискнул ухватиться за более короткий хвост другого коня, опасаясь, что при скачке конь лягнет его. И потому новгородцы прискакали раньше, чем приехал лыжник. Но освобожденные пленники, похоже, плохо говорили на славянском языке, а языка меря никто из воев не знал. Видимо, в этом поселении имели меньший контакт со славянами, чем в том, что посетил отряд раньше. Хотя земля эта была заселена на другом берегу, преимущественно, славянскими поселениями, но эти поселения были редкими, и далеко отстояли одно от другого. И только один разведчик стрельцов Космина, некоторое время прислушиваясь, все же нашел кого-то, кто выкрикивал славянские слова благодарности. Но пока Космина что-то расспрашивал несостоявшегося раба, подоспел и Казце, который начал быстрые расспросы, хотя сразу объяснять все князю-посаднику не стал. Но потом, завершив расспросы, с опущенной головой и мрачным выражением лица все же подошел к Гостомыслу.

— Не вели, княже, казнить за нехорошую весть…

— Говори, — потребовал Гостомысл.

Казце кивнул в сторону так и лежащего с петлей на шее человеку в черном плаще.

— Нам сильно не повезло, княже. Это — воевода Жань.

— Мне это имя, признаюсь, ничего не говорит, — усмехнулся Гостомысл. — А что касается того, кому сильно повезло, кому не очень, а кому вообще — нет, то, на мой взгляд, этого воеводу Женя трудно считать любимчиком судьбы.

— Жань — воевода князя Изавлада. Он прибыл сюда с наемным отрядом булгар. Послал его сам князь Изявлад, чтобы пригнал на городские работы местных плотников. Это обычные действия нашего князя. Он никогда не нанимает работников. Он их просто захватывает в рабство из своего же народа, и заставляет несколько лет работать на него бесплатно, только за то, что он их кормит. Да и кормит-то так, что добрая четверть, говорят, с голода умирает. Сам Изявлад говорит, что это такой налог, за то, что он защищает поселения от набегов врагов. Но на деле он никогда при набеге за городские стены со своей дружиной не выходит. За стенами отсиживается. У Ростова стены высоки. А Изявлад решил их еще выше нарастить. Ему нужны плотники-строители. Вот он и решил целое поселение плотников в рабство забрать.

— Своих же людей — в рабство? — удивился князь-посадник, ранее с подобным не встречавшийся. — А сами люди куда смотрят? Нечто плотницкий топор для боя непригоден? Наши плотники только черенок на топоре меняют, длинный и прямой ставят, и с теми же топорами в сечу идут. У них каждый удар выверен. Один удар, и врага больше нет.

— А что сделаешь, когда княжеская дружина вместе с булгарами налетает, никого не спрашивает, селение сжигает, а людей угоняет. Да и рука у многих против своего же князя не поднимается. Мы же народ по природе своей мирный. Так богами задумано — волхвы нас учат. Не все, конечно, волхвов слушать хотят. Но многие слушают, верят им.

— Я видел, как вы, мирные, приготовились мой отряд встречать… — усмехнулся Гостомысл.

— Так, то — чужой отряд шел. А здесь свой князь…

— Попался бы он мне под горячую руку, перестал бы князем быть, — сказал сотник Бобрыня. — Как можно свои же поселения жечь!

Проводник Казце посмотрел на сотника с испугом, ожидая, видимо, что князь-посадник резко осадит сотника своей дружины, соблюдая княжескую солидарность. Но Гостомысл задумался, глядя, как по берегу поднимаются, опустив печальные головы, к своим сгоревшим домам местные жители.

Наконец Гостомысл что-то осмыслил, и спросил проводника:

— И что, так и собирается ваш народ в рабстве у своего князя жить?

— В минулую осень старосты разных поселений собирались, советовались, как дальше жить. Терпение у всех кончается. Но не всем так вот помощь приходит, как здесь. Так ни до чего и не договорились. Со своей земли нам податься некуда.

— А вы с землей вместе подайтесь, — подсказал сотник Русалко.

— Это как? — не понял Казце.

— А просто. Перейдите всем селением под руку князя Бравлина! — неожиданно для себя предложил вдруг князь Гостомысл. Еще мгновение подумал, и направил коня на берег, чтобы посмотреть на погорельцев в их селении. — Поехали, Казце. С людьми там поговорим. Мне есть, что им сказать…

Проводник, кажется, воодушевился словами князя-посадника, и, поскольку сам он за конем подниматься в гору не успевал, а сотник Русалко направился вслед за Гостомыслом, Казце снова ухватился за хвост игреневого коня, и, таким образом, не отстал.

Как всякое селение, и это имело свою небольшую площадь, где обычно происходили сходы общины. Правда, раньше площадь окружали дома, а теперь только обгорелые остовы. Обычно площади окружены самыми богатыми домами. Но такие грабят и сжигают в первую очередь. Там, в окружении этих остовов и собрался народ. И высокий, сухощавый, но все же широкоплечий мужчина средних лет говорил всем что-то на своем языке. Русалко узнал того человека, который набросил петлю на шею княжескому воеводе Жаню, а потом дал команду другим пленникам тащить веревку. Среди толпы появились и женщины, и дети, но многие из них были еще привязаны к одной общей длинной веревке.

Гостомысл спросил Казце.

— А женщины с детьми что? С ними что произошло?

Проводник обратился к местным жителям. Ему объяснили. Казце, скрипнув зубами от злости, перевел:

— Женщин и детей воевода Жань отдал за работу княжеским булгарам. Просто подарил, словно вещь из своего кармана вытащил. Их, булгар, у князя Изявлада больше тысячи служит. Постоянно людей в рабство угоняют. Караванами отправляют к себе, в Булгар. Этих только связали, отогнать не успели. Увидишь, княже, Изявлада, скажи ему, что у народа терпение не вечное. Мы его предупреждаем. Так люди говорят. Вон, староста местный говорит от лица всего народа, что больше княжескую дружину они в свое поселение не пустят. С топорами и вилами встретят, пусть даже их сам Изявлад приведет.

— Этому Изявладу следовало бы с Буривоем встретиться, — сказал Бобрыня. — Все бы одним ударом решилось. Наш Буривой за своих людей всегда стоял. Да и чужую правду уважал.

Это был небольшой перебор, но Гостомыслу все равно было приятно такое слышать.

— Да, Изявлад внешне на ведмедя похож, — согласился Казце. — Даже походка такая же косолапая. И глаза медвежьи.

— Меня батюшка тоже учил медведей кулаком бить, — сердито заметил Гостомысл. — Правда, я еще не пробовал. Но попробовать, видимо, придется… Казце! Спроси людей, хотят ли они перейти под руку князя словен и вагров Бравлина Второго^[35], который защитит их от любого нашествия, как защитил свой город, разбив и уничтожив девять тысяч свеев, не потеряв ни одного своего воя убитым. Были только ушибленные. Но ушибы быстро забываются. И четыре тысячи свеев в плен захватил.

Проводник вышел на середину площади, встал рядом с высоким старостой, и начал громко говорить, иногда показывая рукой на реку. Видимо, напоминал о происшедшем, и о побоище булгар и княжеских дружинников новгородцами. Община, собравшаяся вокруг, одобрительно загудела. Наверное, проводник обладал даром красноречивого и убедительного оратора. Говорил он долго, время от времени меняя интонации. Гостомысл несколько раз услышал произнесенное имя князя Буривоя и свое имя. А потом прозвучало и имя князя Бравлина. Значит, вопрос о переходе под новгородскую руку был поставлен. С разных сторон прозвучали встречные вопросы. Но отвечать на них, очевидно, предстояло Гостомыслу. Это он понял, считая, что так и быть должно, и выехал вперед, остановив коня рядом с проводником Казце, и местным старостой. Основное опасение поселян сводилось к тому, что, попав в новое княжество, они останутся в том же положении, и меря не видели причины переходить из рабства в рабство. Пришлось князю-посаднику объяснять отношение славян к рабству вообще, и к рабству своего народа, которое, в принципе, в княжестве не допускалось. Даже смерды в новгородских землях жили свободными людьми, и никто не имел право заставить их работать на себя. Даже за деньги. Тем более, бесплатно. Существовали работы, которые все делали сообща, на общее благо. Но отказ от таких работ у славян считался позором, и желающих покрыть себя позором в общинах не находилось. В ответ меря сообщили, что и у них бывают общественные работы, в которых участвуют все, и никто не требует за это плату. И они не видели в подобных отношениях ничего странного. Иначе было не выжить.

Был произнесен и естественный вопрос, который был у всех в головах, но произнести который долго никто не решался. Сможет ли новгородское княжество, находящееся так далеко, защитить отдаленные поселения?

— Другой берег реки — это уже наша коренная земля, — объяснил Гостомысл. Далеко ли от вас до ближайшей крепостицы?

Князю ответили. Проводник перевел:

— На другой берег переправиться, и час пешком по берегу. Крепостица прямо на утесе стоит. Гарнизон — три десятка воев и десяток стрельцов. Только стены свои и смогут защитить. А вот в помощь поселению выйти — сил у них не хватит. Конечно, тут и до Торжка недалеко. Если только оттуда подмога придет. Но пока она еще придет…

— А сможете вы у себя крепостицу возвести? Топоры у вас не затупились?

Князь-посадник даже без перевода понял, что возгласы из собрания раздаются одобрительные. Построить крепостицу меря брались быстро. Даже зимой. А уж летом под углы камни подведут. Так объяснил Казце. И через полторы Поладеницы, если надо, крепостица стоять будет.

— Тогда я вам оставлю для начала два десятка воев, они свяжутся с крепостицей на другом берегу, и установят друг для друга сигналы.

— Не мало будет — два десятка? — прозвучал вопрос.

— Больше оставить не смогу. У самого людей мало. А мне путь долгий предстоит. Кроме того, плотники — разве плохие вои? Плотники словен в военную пору черенки топоров меняют на длинные, которые всегда в запасе у них есть, а в сече топором бьют точнее самого опытного воя. За себя, за свою свободу, вы сами тоже должны драться. Своих жен и детей защищать обязаны, как всякие мужчины. Или не сможете создать свою дружину? Тогда пусть Казце вам объяснит, как в их поселении дружина создавалась…

Толпа загудела. Казце перевел следующий вопрос, который, наверное, задавался чаще других, и звучал с разных сторон небольшой площади.

— А оружие, княже, нам дашь?

Годослав понял, к чему этот вопрос задается.

— Нечто я с собой для вас оружие привез? Вон, на льду много оружия осталось. Берите. На всех хватит. И булгары там лежат, и княжеские дружинники. Там и доспех, и оружие. И коней их вам оставлю.

Меря — народ совестливый. Считали, что не они булгар и дружинников перебили, значит, оружие и доспехи не им и принадлежат, как и кони. Не все так к чужому относятся, хорошо знал Гостомысл. Но уважать стал меря еще и за совестливость…

* * *

На постой решено было остаться в этом поселении, но часовых на ночь сотник Бобрыня выставлял парных, местного лыжника и своего воя. Правда, в поселении после пожара уцелело всего несколько домов, и в них на ночь собрали всех детей. В домах и шагу ступить было него, не наступив на чью-то руку или ногу. Сами плотники уже приступили к строительству землянок. Копали землю, рубили срубы. Всю ночь слышался стук топоров. Если в первом поселении меря было больше землянок, и всего один дом, то в этом, несравненно большем, землянок изначально почти не было. Здесь стояли добротные дома, кое-где и в два этажа. Но к утру, когда князь-посадник Гостомысл вышел из палатки в поселение, он увидел уже множество готовых землянок, над которыми вился дым — печей в землянках не ставили, в отличии от землянок в Новгороде, предпочитая топить «по-черному», выпуская дым через отверстия в крыше. А ночь самому Гостомыслу, как и все его сотникам и воям, пришлось провести в высокой конической палатке. Эти палатки передали на весь отряд князя-посадника вои-вагры. Каждая палатка была оборудована небольшой компактной металлической печью, которая и грела, и давала возможность приготовить горячую еду. Сама печка для перевозки укладывалась в кожаный мешок, и перевозилась переметной сумой на крупе «заводной» лошади, вместе с самой палаткой и запасом пропитания. Князь Бравлин гордился, что его вои имеют такие палатки, обеспечивающие и тепло, и определенные удобства в военном походе. Гордость князя была понятна. Он сам, лично пробовал жить в такой же палатке, и сам додумывал, что нужно сделать, чтобы воям поход давался легче. Палатки в армиях известны еще со времен Древней Греции, и король франков Карл Каролинг всю свою многочисленную армию держал в палаточных лагерях. Но у франков в палатках не было печек, и потому им плохо давались зимние походы. Бывали случаи, слышал Бравлин, франки засыпали благополучно, но не просыпались, замерзнув во сне. Особенно часто это случалось в горах Северной Италии во время самого начала Лангобардского похода против короля Дезидерия в семьсот семьдесят четвертом году, когда Карл потерял от морозов десятую часть своей армии. Бравлин же, живущий в более морозных широтах, подсмотрел, как устроены печи у викингов на драккарах, и приказал своим кузнецам во множестве готовить такие же, только меньшего размера, чтобы в палатке места много не занимали, но помещение грели, легко разбирались, и перевозились на крупе лошади. И теперь словене, слившись с ваграми в одно племя, тоже пользовались плодом инженерного ума князя Бравлина Второго. И были ему за это благодарны. Бравлин вообще внес в жизнь словен много нового, что существовало в его племени, и теперь перешло к словенам. А что хорошего было своего у словен, то получали себе и вагры. Так, вагры сразу, вместе со строительством города, начали строить и ремесленные цехи. Причем, такие, о деятельности которых словене раньше и не знали. Например, появились мастерские стеклодувов, и стеклянная посуда быстро нашла себе место в разросшемся городе из землянок. Появились и кирпичные мастерские, что делали из глины кирпичи для строительства сначала только фундаментов под дома. Но, как обещал Бравлин, со временем, когда таких мастерских станет больше, и дома начнут возводить из кирпичей, и городские стены тоже.

В поселении меря же об этом пока и не думали. Одновременно со строительством землянок местные жители занимались и скорбным делом. Обычаи не позволяли меря оставлять на льду тела убитых. Считалось, как объяснил проводник, что не сожженный убитый в виде духа будет жить там, где его настигла смерть, и мстить другим людям, живым, преследуя их. И потому всех, и булгар, и княжеских дружинников вместе с воеводой Жанем притащили на берег, разоблачили, разделили между собой доспехи и оружие, а самих убитых складывали на большие костры, и сжигали. Этим скорбным делом заведовал проводник и переводчик Казце, у которого нашлось немало помощников, в основном, из молодых меря, еще не получивших полномочий мастеров-плотников, и потому не занятых в ночном строительстве. По настоянию того же Казце, кто-то из молодых погорельцев сбегал на лыжах в лес, срубил молодую безлистную по сезону осинку, и вбил кол в спину мертвому воеводе Жаню.

— Слухи ходят, что Жань кровь младенцев пил, чтобы молодым оставаться. А ему же уже за семь десятков, — рассказал сам проводник князю-посаднику, объясняя необходимость странного действа.

Гостомысл удивился не самому действу, а внешнему виду убитого воеводы, лицо которого все еще сохраняло живую свежесть. Внешне он дал бы воеводе Ростова не больше сорока лет, но, только после того, как в тело вбили осиновый кол, лицо резко покрылось множеством морщин, словно естественный возрастной вид приобрело.

Новгородцы были менее суеверны, чем меря. Они сжигали тела только своих погибших, оказывая им почет и уважение. А тела свеев, тех, кого не унесла река в прорубях, оставили на льду Волхова. Снег стает, все равно унесет. По новгородским поверьям, унесет их к родным свейским берегам. И пусть там свейские духи живут, пусть тамошних жителей пугают и изводят, чтобы больше никто не надумал на славянские земли приходить.

Конечно, это тоже было суеверием. Но люди всегда склонны чужие обычаи считать суевериями, а свои воспринимать за правильные. Так человеческое общество всегда, во все века, минувшие и нынешние, устроено.

С телами убитых молодые меря справлялись сами. Проводник Казце, уже облаченный в чуть великоватую ему красиво разукрашенную пластинчатую кольчугу, вместо своей заячьей шапки водрузивший на голову шапку с лисьим хвостом и с металлическим перекрестьем поверху, снятой с какого-то убитого булгарина, опоясавшийся широким поясом, и прицепивший к поясу широкий односторонний кривой меч в ножнах, и оттого сначала плохо узнаваемый, увязался за князем-посадником, как только тот из палатки вышел. Все показывал и объяснял ему. В том числе, и показал место, где будет крепостица стоять. И даже начертил пальцем на снегу чертеж крепостицы с внутренними помещениями-казармами и конюшнями рассчитанными, как он сказал, на пять сотен конных воев. На вопрос Гостомысла, зачем нужна такая большая крепостица, Казце резонно ответил, что, если подступит враг, жители поселения за высокими стенами спрячутся до времени, когда подмога подоспеет. За стенами можно долго отсиживаться, и отстреливаться. Особенно, если есть запас воды и провизии. Но поселенческие меря не случайно выбрали под сооружение крепостицы конкретное место. Они знали, что там под землей речка пробегает, значит, можно внутри крепостицы и пару колодцев вырыть. И погреба для хранения продуктов, когда ближе к подземной воде расположены, лучше хранят летом прохладу, а зимой тепло.

Против такой предусмотрительности Гостомысл возражать не стал. По этому же принципу стоил крепости и крепостицы когда-то сам князь Буривой, если оборонительные сооружения находились вблизи города или поселения. Городов в Бьярмии почти не было, были только поселения. Но возле самого крупного города, который так и назывался — Бьярмия, была построена большая крепость Карела, в которой население города всегда могло найти защиту. Но и у самого города стены были укреплены и защищены на возможность длительной осады. Не зря варяжский князь Войномир долго кружил вокруг города, и искал к нему подступы. Искал, пока сам в плен не попал. По тому же принципу, что Бьярмия с Карелой, строился город Ладога и крепость с таким же названием. Только там крепость находилась, по сути дела, в самом городе, и была чем-то средним между крепостью и кременцом. Но, если бы не выдержали городские стены, в крепости всегда можно было укрыться горожанам. Места хватало на всех.

— Кто план крепости составлял? — только поинтересовался Гостомысл.

— Староста Зоря. У него опыт есть. Он две крепостицы князю Изявладу возводил. Обе, говорит, без платы. Просто угоняли из поселения, и в работы. В Ростове и сейчас три десятка местных плотников трудятся. Зоря боится, как бы они не пострадали за то, что здесь дружину княжескую перебили. Но пока слух до Ростова доберется…

— А у них топоров в руках нет? — спросил князь-посадник.

Это уже походило на совет. И Казце признался:

— Вот Зоря и хотел спросить у тебя разрешения. Человека к ним надумал послать. Чтобы топоры на длинный черен пересадили, прорубились через дружины, и вместе с другими по домам отправились.

Гостомысл только плечами пожал.

— А я-то здесь при чем. Считает нужным, пусть посылает. Его люди…

— Еще вопрос Зори. Ты, княже, поедешь к Изявладу? Может, Зоря с тобой своего человека отправит? Проводником, дескать…

— Теперь, думаю, мне там делать уже совсем нечего. Меня стрелами встретят. Мне теперь дорога только напрямую в Муром лежит. Далеко это?

— Далече. Дальше, чем до Ростова, почитай, вдвое. Но если Зорю попросить, он тебе проводника даст. Есть у него мужчина из самого Мурома. Дорогу покажет.

— А ты?

— А что я?

— Дорогу показать… Я уж как-то попривык к тебе.

— Я в Муроме не бывал никогда. И дорогу не знаю. Да и домой мне пора. Нам тоже, чаю, след у себя крепостицу возводить. Поменьше, конечно, здешней, но, хотя бы, как те, что у варягов на реке стоят, надо, княже. Изявлад может и до нас добраться, хотя раньше к нам не ходил…

* * *

Завтракали здесь же, среди своих палаток и в палатках. В поселении почти все припасы погорели. Местные жители захватили припасы перебитой княжеской дружины и дружины княжеских булгар, благо, те везли с собой целых три воза — не иначе, по дороге обирали встречные поселения, чтобы в город доставить и продать ростовцам^[36]. На какое-то время местным жителям этого могло хватить, а дальше уже видно будет. Выручат охота и рыбалка. И потому новгородцы обходились тем, что везли с собой. Разогревали на печках замерзшую пареную репу, прямо на костре, предварительно на нож или на меч насадив, грели уже жареную кабанятину. Хлеба с собой взяли вдоволь, должно было хватить почти на весь длительный путь. А если не хватит, рассчитывали прикупить уже в земле кривичей, где поселения не такие бедные, как в земле меря. В тех поселениях и торги могут быть. И даже должны быть обязательно. В малых поселениях торгов не бывает, и из малых поселяне обычно ездят в крупные, чтобы там необходимое подкупить. Или что-то свое продать. А миновать земли кривичей никак не получится. Обязательно придется через земли сначала смоленских кривичей идти, потом через земли кривичей полоцких.

Сразу после завтрака начали собираться в путь. Староста Зоря привел низкорослого крепкоплечего и внешне неуклюжего мужичка с широкой и длинной, до пояса, бородой-лопатой, который не подобрал, видимо, по своей фигуре кольчугу, и прямо поверх толстого армяка, перепоясанного кушаком, нацепил на грудь пластинчатый стальной нагрудник с чернением. Но с простенькой своей шапкой из верблюжьей шерсти, только по краю обшитой линялым заячьим мехом, не расстался. Однако, и шлем на его голову подобрать было, видимо, трудно. Голова соответствовала не росту, а ширине плеч, на которые можно было, казалось, лошадь взвалить. К кушаку мужичок привесил все-таки меч в ножнах, который постоянно норовил зацепиться ему за ноги, и мешал ходить. Но главное, что отметил в мужичке князь-посадник — необыкновенная хитреца в глазах, отличающая его от простоватых и добрых местных меря.

— Это Кля, ваш проводник. Он три года назад из Мурома от хозар убежал, и к нам пристал.

— Не из самого Мурома, — признался Кля. — Из недалекой деревеньки, что под Муромом. Но я домой и в прошлую зиму уже ходил. И до того наведывался. Дорогу знаю. Прямиком проведу, не глядя в сторону Ростова. Дорогой, которой летом не пройти. Летом кругом болота и топи, увязнуть и совсем сгинуть недолго.

— А что дома-то у тебя? — поинтересовался Гостомысл. — Остался у тебя кто? И стены есть?

— Дома жена, трое детей. Помогаю, чем смогу.

Мужичок Кля пришел со своими лыжами, похожими на лыжи Казце, и со своим шестом, более тяжелым, сходим с доброй оглоблей. Но шест этот в его руках казался соломинкой. Так легко Кля им управлялся.

— На лыжах пойдешь или коня тебе дать? — спросил сотник Бобрыня.

— Могу и на лыжах, могу и верхом. На коне-то, оно, конечно, сподручнее. Так поскорее выйдет ехать. И устатку меньше…

Прощание было не долгим. Князь посадник дал последние наставления Казце, что сказать своему старосте Идаричу. Сам Идарич показался Гостомыслу разумным и здравомыслящим человеком, и не таким горячим, как староста Зоря. Идарич пять раз подумает перед тем, как петлю кому-то на шею набросить. Но, поскольку Казце рассказывал о сборище старост разных поселений меря, значит, сборище это снова будет. Идарич был тем человеком, который сможет старост собрать у себя в отдаленном от княжеского пригляда поселении. И там надо будет что-то решать. И решение это мог бы направить этот самый Идарич. Однако и самого Идарича тоже следовало направить. Напрямую с ним пока поговорить невозможно. Но через проводника можно и передать все необходимое. А, если будет необходимость, пусть старосты сообща гонца шлют в Новгород. Не застанет там гонец самого Гостомысла, пусть к князю Бравлину Второму пробивается. Пусть скажет, что так князь-посадник велел. После этого обязательно пропустят. И что нужно гонцу будет, пусть спросит. Бравлин поймет, потому что будет в курсе всех событий. А чтобы держать князя Бравлина в курсе уже произошедших событий, требовалось гонца послать уже в Новгород. Конечно, лучше всех справился бы с такой задачей сотник Русалко. Но сотник стрельцов был еще нужен Гостомыслу в такой дальней поездке, поскольку неизвестно где и какая опасность поджидает отряд впереди. А сотня без сотника — это не войско, а толпа. Да и как советником в трудных вопросах Гостомысл Русалко дорожил. И потому князь-посадник выбрал в гонцы человека уже проверенного — стрельца Космину. Он и сообразительный, и с памятью своей дружит, и, что сказать, всегда найдет. Немножко многословный, но Бравлин сумеет заставить Космина говорить только то, что говорить нужно. И выпытает то, что Космина сказать забудет.

Пока князь-посадник объяснял Космину, что следует передать Бравлину, а передать следовало много, уже почти рассвело. Потом пришлось еще дождаться, когда Космина вместе с Казце отправится в обратный путь. Казце, как договорились, доведет стрельца до своего поселения, а дальше разведчик уже один пойдет по руслу Ловати, не сворачивая со льда. Заблудиться там невозможно. И вообще в землях варягов-русов опасности встретиться не должно бы, да и сам Космина такой человек, что сумеет из любой переделки выкрутиться.

И только тогда, когда всадник с лыжником скрылись за утесом на повороте реки, князь-посадник Гостомысл развернул своего коня. Его вои уже стояли строем, и только ждали команду. В первом ряду, вместе с Русалко и Бобрыней, сидел на коне низкорослый и широкоплечий проводник Кля, готовый и даже рвущийся побыстрее тронуться в путь. Он и без оказии намеревался семью навестить, а тут и оказия такая подвернулась…

Примечания

35

В «Повести временных лет» город Ростов упоминается в записи за 862 год, как принадлежащий Рюрику город, где живут меря. Когда город перешел во владение Новгорода — истории неизвестно. Потому автор предлагает свою версию этого перехода. Но Рюрику город достался уже большим и развитым, с собственной инфраструктурой, следовательно, резонно предположить, что Ростов до этого существовал хотя бы пару веков. И известно имя основателя города, который и дал ему свое имя — князь Ростислав. Ростислав, сокращенно — Рост.

36

Жители Ростова Великого зовут себя ростовцами, в отличие от жителей Ростова-на-Дону, которые зовут себя ростовчанами.