След Сокола. Книга третья. Том второй. Новый курс – на Руян

Сергей Самаров, 2017

«…Чем больше людей продвигается в воинской колонне, тем медленнее эта колонна перемещается. Эту известную прописную истину князь-воевода Дражко знал уже давно, с тех самых пор, когда впервые сел в седло и возглавил первый свой полк. Было это еще в земле лужицких сербов, когда в результате заговора бояре убили отца Дражко, и будущий князь-воевода со своим полком спасал мать, вывозя ее к сестре, матери князя Годослава. Большой полк продвигался медленно. И Дражко, не имея боевого опыта, взяв с собой только три сотни, прорывался через поля и леса через земли союзных восставшим изменникам лютичей. Пробился, проведя два победоносных боя, оставил мать уже в княжестве бодричей, и вернулся к своему полку, чтобы и его вывести. И вывел. С тяжелыми боями, медленно, но все же вывел. От полка к тому времени осталась только половина. Половина уже могла продвигаться быстрее и незаметнее. Это, малое количество воев, их и спасло, еще тогда понял Дражко. Именно потому он взял из своей сотни сопровождения только десяток стрельцов, которые имели легкое вооружение и легкую броню, и именно с ними отправился назад в Кореницу. И приказал остаткам своего сопровождения, куда входила полусотня конников и три десятка стрельцов, поскольку один десяток был отправлен в Кореницу раньше, по возможности быстро следовать ускоренным походным маршем в том же направлении, что и он. Сам же с десятком стрельцов сразу погнал коней. По времени года дорога была и не пыльной, и не грязной – зимних дождей давно не было, и потому маленькая группа могла поддерживать достаточно высокую скорость. И даже ветер, который пришел совсем недавно вместе с легкой поземкой, и старался иссечь лицо, не сильно мешал. Ветер дул с полуночной стороны, и был откровенно сырым, неприятным. Наверное, человеку, передвигающемуся пешком, причем, неторопливо, без напряжения, ветер и был бы излишне неприятен. А конникам, которые постоянно в напряженном движении, несмотря на то, что передвигаются сидя, ветер был не так и страшен, хотя он соединял в противодвижении собственную силу и скорость всадников, тем не менее, напряженная скачка не давала возможности замерзнуть даже на ветру. От быстрой скачки тело напрягалось, кровь начинала бегать по венам, и это согревало. Только лицо страдало – краснело от ветра…»

Глава пятая

Деревня народа меря была, по сути дела, даже не деревней, а небольшой крепостицей, которую при необходимости взять штурмом, впрочем, можно было бы и теми малыми силами, которыми располагал князь-посадник Гостомысл. Небольшая деревенька стояла на утесе прямо над Ловатью. Со стороны реки никак не прикрытая, хотя обрыв был таким, что коннику по нему подняться было бы невозможно. Однако для пешего воя подъем труда не представлял, тем более, прямо в обрыве была вырыта лестница, которую чистили зимой, и посыпали речным песком. Но с трех других сторон деревню отгораживал от окружающего леса только тын высотой с человеческий рост, перебраться через который можно было без труда — просто с седла перепрыгнуть… Это все было видно издали, со льда Ловати.

— Космина! — позвал Русалко.

Стрелец-разведчик тут же оказался рядом.

— Поднимись по лестнице, поговори с теми воями, что наверху сидят.

— Что спросить?

— Дорогу на Ростов, — объяснил князь-посадник. — Посольство к ихнему князю Изявладу. Лучше будет, если проводника дадут. На ночлег к ним напроситься хотим. Договорись. Русалко, а где ты воев увидел?

— Воев не видел, — признался сотник стрельцов, кивая разведчику, чтобы тот поторопился, — но концы копий несколько раз над лестницей мелькали.

Космина заспешил вверх по лестнице.

— Да, они там уже давно. За нами следят, — согласился сотник Бобрыня. — Я тоже копья видел. Только где у них въезд на берег?

— Если есть пристань, должен быть и въезд, — согласился Гостомысл.

Пристань стояла чуть выше по течению, наполовину на берегу, наполовину вмерзшая в речной лед. Рядом с пристанью на том же берегу на боку лежали две большие лодки. На зиму лодки обычно на берег вытаскивали, чтобы их льдом не раздавило. Лодки делаются из досок, а не из бревен, как пристань. А вода силу имеет такую, что, замерзая, даже камни ломает. Лодки берегли. Да и пристань, как обычно бывает, каждую весну, видимо, ремонтировали. Но это было проще, чем вытаскивать на берег такое тяжелое сооружение.

Въезд на берег только слегка просматривался под снегом, ссыпающимся всю зиму с обрыва. Он вел от пристани вокруг утеса. Гостомысл просто из любопытства, да еще и из-за позднего времени, решил в деревеньку заехать, где возможно было переночевать, и потому направил лошадь прямо в снег, выехал со льда реки на берег, и двинулся по летней дороге. Сопровождение молча направилось вслед за князем-посадником. Лошади вязли в сугробах почти по самое брюхо, но, послушные воле всадников, выбирались, и поднимались дальше…

* * *

Деревенька племени меря оказалось даже не деревенькой в привычном понимании этого слова, а целым поселением с не менее, чем сорока домами-землянками. Поселениями меря называют большие деревни, не занятые сельским хозяйством. Это князь-посадник быстро понял. С седла, когда смотришь окрест, не было видно ни одного обработанного поля. Значит, здесь жили не простые смерды-земледельцы, а, скорее всего, рыбаки, охотники и ремесленники. Отряду Гостомысла при походе по льду Ловати встречались неподалеку длинные узкие проруби, в которые рыбаки, видимо, запускали невод. Значит, река кормила людей.

Навстречу Гостомыслу вышел стрелец Космина, окруженный шестью десятками местных жителей, облаченных в доспех из посконных рубах, обшитых по кругу толстой пеньковой веревкой, и в таких же шапках, отчего вои казались чрезвычайно головастыми. Но князь-посадник хорошо знал, что такой доспех порой защищает не хуже стального. Только у одного из встречающих на голове был кольчужный капюшон, одетый на традиционный войлочный, точно такого же размера. И именно этот вой был вооружен настоящим мечом. У остальных были только копья, щиты и тяжелый длинные дубинки с короткой цепью на конце. На другом конце цепи или металлический шар с шипами, или просто толстая тяжелая деревяшка. Это были обычные боевые цепы. Но каждый из местных воев носил за плечом налучье с простым коротким луком, а на поясе небольшой тул с десятком стрел. Для дистанционного боя такой лук не годился, но для стрельбы с утеса сверху вниз или же просто с близкого расстояния и он представлял опасность.

Других дорог, кроме русла реки, к поселению не вело. Только узкие тропинки уходили, разветвляясь, в окружающий лес. По этим тропинкам, видимо, поселяне ходили по дрова и на охоту. А по льду был проложен санный путь, и это говорило о том, что поселяне живут и зимой не оторванной от мира жизнью. Причем, санный путь проходил укатанный и вниз, и вверх по течению — и в сторону земли варягов-русов, и в земли полочан-кривичей^[27], а то и дальше, в земли полочан-смолян. Значит, местные меря с другими княжествами активно общаются.

Наличие готовых к бою воев в таком большом количестве уже говорило о том, что местные меря о своей безопасности заботятся, живут настороже, и, видимо, держат на реке часовых. Об этом можно было бы и раньше догадаться, увидев на льду не присыпанную снегом лыжню. Часовые-меря, очевидно, бегали на лыжах, и бегали несравненно быстрее конной колонны. Иначе вои не смогли бы вовремя подготовиться к встрече предполагаемого неприятеля.

Но в этот раз пришел не неприятель. Народ в поселении меря был, видимо, первозданно-доверчивый и гостеприимный, и, даже не зная лично князя-посадника Гостомысла, пришельцев встретили с радостью, несмотря на то, что было их намного больше, нежели воев в самом поседении. Для самого Гостомысла сразу отвели единственный в поселении дом, где располагался со своей семьей местный староста, он же и воевода. Это был тот человек, что носил на голове кольчужный капюшон, и был вооружен мечом. Дом старосты был двухэтажный, что слегка удивляло, поскольку вокруг стояли только землянки, и даже одноэтажных домов в поселении не было. К моменту подъезда князя вся семья хозяина уже перебралась на прохладный первый этаж, предоставив Гостомыслу второй в полное распоряжение. Впрочем, князь-посадник забрал с собой и двух сотников — Русалко и Бобрыню, чтобы не скучать в одиночестве. Остальных воев, и стрельцов, и конников, разместили в своих землянках поселяне. Но землянок на всех не хватало, и потому старались устроиться по несколько человек в каждой. В каждой небогатой семье всегда находилось, чем гостей угостить. Впрочем, у воев был с собой запас провизии, и они тоже угощали хозяев, стараясь не вводить тех в лишние расходы. Семьи все были многодетные, и детей тоже требовалось кормить постоянно.

Как и предполагал князь-посадник, поселяне меря промышляли рыбной ловлей и пушной охотой, потому и стол у них состоял, в основном, из разнообразных рыбных блюд, которые ели с пареной репой, выращенной, видимо, на огородах, расположенных рядом с тыном с внешней стороны поселения. Сказать, что новгородцы после своей вынужденной городской диеты были голодными, тоже было нельзя. Тем не менее, угощению хозяев они были рады, и, согласно обычаю, не обижали хозяев отказом от пищи. Если ешь и пьешь в чужом доме, значит, хозяевам доверяешь, и не желаешь им зла, и никогда не поднимешь на них руку, как и они на тебя. Этот славянский обычай был, видимо, распространен широко, и у народа меря тоже был известен и применялся.

Гостомысл и его два сотника сидели за столом с местным старостой Идаричем, средних лет мужчиной, находящимся, видимо, в самом расцвете своей физической силы, если можно было силу оценивать по стати и ширине развернутых плеч.

— А что тебе, княже, наш Изявлад понадобился? — произнес все же староста вопрос, который, видимо, давно у него на языке вертелся. Гостомысл видел, что его желают о чем-то спросить, но спросить стесняются.

Славянским языком староста владел свободно, зря что ли поселение со своими землями уходило рукавом в земли славянские, но все же некий отдаленный акцент был слышен. Все слова произносились словно бы с легким удивлением.

— Меня послал наш князь Бравлин Второй. Он желает заключить с князем народа меря и со всем вашим народом союз по защите общими силами наших земель от хозарского нашествия.

— Да. От хозар всегда беду ждем… — согласился Идарич. — А вместе всегда отбиться проще. Дело нужное. Только князья нас не спросят, как быть. По крайней мере, наш князь нас спрашивать не будет. Нам уже мурома предлагали рати объединить, но наш Изявлад сказал, что у него в Ростове стены надежные, и он за стенами от любого врага отсидится. А за чужие стены гибнуть свою дружину не пошлет. Это у нас здесь, в поселении, таких стен нет. Нам отсиживаться негде, остается только в лодки сесть, и бежать, когда хозары или булгары подступают. Пожгут дома наши, и все. Мы себе новые землянки выкопаем. Потому кроме землянок в поселении всего один дом — мой. В прошлый раз от булгар бежали, я сам свой дом, первым запалил. Кто-то по моему примеру свои землянки сжег вместе с имуществом. А взять с нас больше нечего. Но и землянки тоже жалко. Их с собой не унесешь. И запасы в каждом доме есть. Их тоже все в бегство не захватишь. Лодки у нас скромные. Только-только всех людей вмещают. Каждый с собой в бегство один мешок берет, и все. Мы еще три года назад князю Изявладу жаловались на свою участь. Так он говорит, бросайте землянки, в Сарское городище^[28] переселяйтесь. Там будете рыбу в Неро^[29] ловить, ростовцев кормить. Землянки себе и там построить сможете — невелика сложность. А за городскими стенами выжить проще. Никак всех меря собрался в один город собрать. А мы ведь не одну рыбу едим. Мы же все до одного, почитай, охотники и бортники^[30]…

С этими словами Идарич распахнул дверцы настенного ларя, и вытащил пару больших берестяных жбанов, судя по запаху, со сладким не хмельным медом. Поставил на стол и кружки, тоже берестяные, разукрашенные выжженной резьбой.

— Значит, князь ваш с соседями дружбу водить не хочет? — напрямую спросил Гостомысл. — И в помощи соседям отказывает?

— А кто ж за самого князя ответить может… — уклонился староста от прямого ответа. — Попробуй… Договоришься, мы все рады будем. Все нам вместе жить и выживать станет легче…

* * *

Вечерний разговор со старостой поселения Идаричем настроения князю-посаднику не добавил. Гостомысл слышал уже про такие случаи, когда князья, уверенные в собственных стенах, не желали приходить на помощь один другому, и, в результате, и те и другие становились жертвой нашествия. Причин здесь могло быть много. И самовлюбленность, как самая частая. Уверенность в своих силах. Часто нерасчетливая уверенность. И неприязненные отношения с соседями. Бывает, что и обида на соседей. Но при общей беде про обиды забывать следует. Что бы получилось, если бы словене обиделись на русов, и не стали их звать в сечу против свеев? Свеи, наслышные о пожаре, на это, похоже, и рассчитывали. И вообще князья потому и могут правильно управлять своими народами, что обязаны личные обиды и амбиции отставлять в сторону, когда дело доходит до важных событий. Конечно, если князь Изявлад излишне самоуверен и самовлюблен, с ним трудно будет договориться. Но попытаться все же стоит. Гостомысл не знал, какие отношения между Ростовом и Муромом. Между Новгородом и Муромом отношения были одни. Новгородский воевода Первонег был сыном бывшего муромского воеводы. Но между Ростовом и Новгородом, который раньше был Славеном, вообще никаких отношений не было. И отношения эти требовалось установить. Желательно, добрососедские отношения. Делить двум княжествам было нечего. Княжество народа меря имело общую границу с Новгородским княжеством, проходящую по руслу верховьев реки Итиля, по другим многочисленным здесь рекам. И никаких земельных споров, насколько знал Гостомысл, между словенами, а, тем более, новгородцами, с одной стороны, и меря, никогда не возникало^[31]. Это кривичи порой говорили, что земля, где поставлен град Ростов, когда-то принадлежала им. Тем не менее, кривичи на сам Ростов не претендуют. Когда-то, да, эти земли были окраинными владениями кривичей, как и муромская земля. Отдаленной и необжитой окраиной, где живут непонятные кривичам племена. Но четкой границы между кривичами и племенем меря проведено никогда не было. И те, и другие, если уходили на окраину, селились там, где придется и где приглянется, и потому претензии той и другой стороны выглядели равнозначными и равносильными. Так поселение меря, в котором провел ночь князь-посадник Новгорода со своим сопровождением, вклинивалось между племенами варягов-русов и кривичей. И ни те, ни другие ничего против этого поселения не имели.

Так же, как князь Бравлин Второй и сам князь-посадник Гостомысл ничего не имели против тех поселений меря, что располагались порой на левом берегу Итиля. А левый берег считался словенским. Точно так же несколько деревенек словен, насколько знал Гостомысл, выбрали себе место на правом берегу, и там же выращивали на полях лен. Это можно было бы считать и нарушением границы, но не таким грубым, чтобы вызвать споры. И потому Гостомысл рассчитывал суметь договориться с князем Изявладом о совместной деятельности ради соблюдения совместных интересов…

* * *

В путь отправились еще в темноте, хотя дни уже становились длиннее, светало раньше, чем несколько дней назад, следовательно, и продолжительность нахождения в дороге увеличивалась, хотя была еще далека от летней. Но, памятуя, что ему предстоит длительное путешествие, князь-посадник торопился, и потому предпочел не задерживаться. И даже, предвидя обязательную задержку, решил обойти стороной важный город своего княжества Торжок. Там, решая какие-то местные проблемы, можно было бы на несколько дней застрять.

Староста Идарич, как и обещал, выделил проводника, который должен довести отряд Гостомысла до другого поселения меря, и договориться о том, чтобы его сменили, а сам он должен был оттуда вернуться в одиночестве. У проводника было непривычное и труднопроизносимое для славян имя Казце, но, при этом, имя легко запоминалось. Проводнику предложили одну из «заводных»^[32] лошадей отряда, но он отказался, отдав предпочтение широким лыжам и легкому высушенному шесту, которым толкался при движении. Так проводнику было привычнее передвигаться. Кроме того, староста предупредил, что дорога будет полностью заснежена. По ней в этом году еще никто не передвигался кроме пары лыжников, и потому лошадям там будет трудно. И это была еще одна причина, чтобы выйти пораньше.

К моменту выезда из поселения кто-то из местных заботливо распахнул одну из створок плетеных из лозняка ворот. И даже снег за воротами расчистили, чтобы лошади хотя бы первые шаги совершали не в сугробах. Но привычные боевые кони отряда были хорошо обучены, и не боялись снежной целины. Первым двинулся проводник Казце. Его широкие лыжи, подбитые по нижней поверхности бобровым мехом, который отталкивает влагу, и потому не замерзает на морозе, и при этом не позволяет лыжам скатываться, когда приходится подниматься на какую-то горку, совершенно не проваливались в снег, оставляя поверху только легкие ровные углубления. Легкий еловый шест, пробивая снег, показывал, что настоящих сугробов здесь нет, и лошадям осиливать такой путь вполне по силам. И конники смело двинулись вслед за проводником, который время от времени корректировал направление движения через лес, и ориентировался при этом, как было заметно, на толщину снега, стремясь ехать там, где толщина снежного покрова минимальная. Заботился, то есть, чтобы лошади не выбивались из сил, выбираясь из глубоких сугробов.

Всадники между собой почти не разговаривали, словно это не их кони, а сами они пробирались через снежную целину, и опасались сбить дыхание. Тот, кто часто сидит в седле, знает это ощущение. Конь и всадник так хорошо понимают и чувствуют друг друга, что неосознанно стараются один другому помогать. Подобные же ощущения происходят тогда, когда конь под всадником начинает уставать. Одновременно и всадник чувствует собственную усталость, устраивается на отдых, якобы, для себя, хотя, в действительности, это есть отдых для коня. Так это все и проходило. Отряд двигался неуклонно вперед, безостановочно, и в этом движении встретил рассвет.

Определить дорогу, не зная ее хорошо, было сложно. Князь-посадник Гостомысл думал, что сам не сумел бы здесь сориентироваться, если бы староста Идарич не послал с ними проводника. Конечно, можно было бы двигаться просто по направлению, не имея дороги, и тогда отряд, в любом случае, вышел бы на берег Итиля, где имеется немало поселений и деревень и меря, и словен. Но там проводника пришлось бы искать в любом случае, потому что сам город Ростов лежит не на берегу Итиля, а на берегу озера Неро.

Но самостоятельный проход в направлении Итиля был чреват тем, что отряд мог увязнуть в глубоком лесном снегу. Определить под снегом дорогу человеку, с этой дорогой незнакомому, было, практически, невозможно. Но Казце шел уверенно, ничуть не сомневаясь. Он просто знал эту дорогу, и, скорее всего, многократно уже проходил. Сам же князь-посадник, хотя и искал взглядом приметы, которые должны были бы показать, что здесь между деревьев дорога извивается, ничего не находил. Не было ни срубленных деревьев, мешающих чьему-то проезду, ничего такого, что роднило бы эту дорогу с той лесной дорогой, где словене вместе с ваграми и с варягами-русами совсем недавно устраивали засаду на свеев. И хотя староста Идарич предупреждал, что за зиму по дороге пара человек уже проходила на лыжах, сейчас следов лыж тоже видно не было. Снег зимой редкостью не бывает. И, скорее всего, давно уже скрыл следы прошедших здесь когда-то лыж. Так, осиливая сложный путь, отряд и сам не заметил, что время уже приближалось к привалу. И сотник Бобрыня напомнил об этом князю-посаднику.

— Объявляй! — разрешил Гостомысл…

* * *

Послеобеденный отдых не затянулся. Торопил всех проводник Казце, который намеревался сегодня же назад вернуться, невзирая на то, что темнота в зимнее время наступает рано. Казце не боялся ни темноты, ни волков, которые выли где-то в стороне. Наверное, он был привычен к таким звукам в лесу, зря что ли носил за плечом налучье с луком и тул со стрелами на поясе. Правда, нож в ножнах у проводника был костяной, и опасный только острием, но никак не лезвием. На этот нож Казце накалывал куски жареной кабанятины из запасов новгородцев, но вот разрезать своим ножом большой кусок не мог. Против волков, если они на человека нападут, этот нож мог стать только колющим оружием, и не больше. А колющее оружие обычно используется только один раз. Нанести второй колющий удар человек, как правило, не успевает. Да и само костяное лезвие было такой толщины, что, вогнав его в одного волка, едва ли сможешь сразу вытащить из тела, чтобы снова использовать.

Посмотрев на нож проводника, Русалко встал у костра, где подогревали мясо, снял с пояса свои ножны с ножом, и протянул Казце.

— Возьми. Это подарок от меня. Недавно еще этот нож принадлежал свейскому конунгу, и входил в пару с его мечом. Клинок там хороший, острый. Только точить его нужно долго и старательно. Тяжело точится — сталь твердая. Тебе такое оружие сгодится…

Нож был длиной с целый локоть. Казце с радостью принял подарок, и рассматривал оружие восхищенным взглядом.

— А ты разрешишь его на черенок насадить? — спросил проводник сотника.

— Я уже не могу разрешать тебе или не разрешать. Это твой нож. Делай с ним, что хочешь. Только не понимаю, зачем такой нож сажать на черенок.

— Рогатина будет. Ведмедя добывать.

Русалко улыбнулся.

— Спроси нашего князя, как его отец добывал ведмедя. Целые праздники для этого устраивали… Мы все это много раз видели.

— Как? — любопытный меря повернулся к Гостомыслу. Он был, видимо, заядлым охотником.

— Просто, — объяснил князь-посадник. — Люди ловили ведмедя, и в цепях приводили его к моему отцу. Перед ним цепи отпускали, и разбегались, кто куда может. Отец выходил, бил ведмедя кулаком в грудь, и убивал.

Проводник усердно закивал головой.

— Я слышал про такого человека. Про него сказки у нас рассказывают. Его звали князь Буривой. Так, кажется.

— Да. Это был мой отец! — сказал Гостомысл с гордостью.

— Ты — сын Буривоя! — воскликнул Казце.

— Да, — слегка удивился князь-посадник.

— Значит, это не сказки? Значит, Буривой на самом деле был?

— Конечно. Он умер только в начале этой зимы. А осенью, на моей свадьбе, убил своего последнего ведмедя.

— Как он умер?

— Его отравили… — неохотно признался Гостомысл. — Хозары отравили. Через своего человека, которому батюшка доверял…

Князь-посадник не захотел рассказывать, что отравила князя жена его брата, сначала просто дочь хозаритянской рабыни, а потом княжна Велибора. Хотя это и не было тайной, тем не менее, Гостомыслу казалось, что рассказ об этом бросает тень на всю его семью. Кроме того, он сам себя назвал воспитателем сына Вадимира и Велиборы Вадима. Значит, обвинения в адрес матери могли бы и на плечи ребенка тяжким грузом давить, хотя он сам во время преступления еще и не родился на свет. А Гостомысл такого не желал. Ребенок не мог отвечать за свою мать, какой бы она ни была. А Гостомысл хотел вырастить из племянника настоящего новгородца.

— Такого человека нельзя было одолеть в бою, — сказал проводник с непонятной словенам гордостью, словно князь Буривой принадлежал к племени меря. Но, скорее всего, Казце просто возгордился, что познакомился с сыном прославленного князя. — Его только предатель мог отравить. Что же ты в нашем поселении не сказал, чей ты сын! Мы бы тебя до самого Ростова на носилках несли…

— Я привык, чтобы меня конь носил, — скромно ответил князь-посадник. А в носилках я только один раз передвигался, когда тот же человек, что отца отравил, направил и в меня отравленную стрелу. Не сам, но уговорил другого человека, который мне служил. Я был без памяти, и меня в чужих краях несли в носилках к человеку, который меня спас и вылечил.

Казце решительно встал, и расправил крепкие плечи:

— Лошади отдохнули. Нам пора идти. До следующего поселения осталось меньше, чем мы прошли…

* * *

И снова потянулся долгий однообразный путь по снежной целине. Первым опять шел проводник Казце, казалось, не чувствующий усталости. Но лошади за ним успевали без напряжения. Наверное, потому, что Казце умело выбирал путь с наиболее мелким снежным покрытием.

Скоро отряд вышел на берег реки.

— Это Итиль? — спросил Русалко проводника.

— Нет. До Итиля вы дойдете только завтра. Это река Пола. Завтра утром вы перейдете еще реку Цна, которую ниже по течению зовут Мста, а завтра к вечеру, если боги позволят, сойдете на лед Итиля…

Гостомысл ничего не сказал. Он был далек от знания географии этих мест, но подумал, что получилось бы не очень забавно, если бы его отряд двинулся по льду Полы, думая, что это Итиль, и вышел бы в итоге на лед Ильмень-моря. А еще смешнее получилось бы, если бы отряд пошел по льду Мсты. Тогда он прямиком угодил бы в Новгород, и вернулся, не посетил ни Ростова, ни Мурома. Князь Бравлин не слишком обрадовался бы такому скорому возвращению князя-посадника. Гостомысл не любил выглядеть смешным, и потому ничего не сказал своим сопровождающим о собственных мыслях. Но, видимо, такие же мысли посетили и Русалко с Бобрыней. Это Гостомысл понял по улыбкам, играющим в их глазах. Им подобное казалось просто забавным провалом миссии, но не более.

Но фраза о том, что боги позволят или не позволят быстро добраться до русла Итиля, была, видимо, совсем не случайной. Это князь-посадник понял по поведению проводника. Да и сами слова, которыми эта фраза была произнесена, в завершающей своей стадии были раздумчиво-растянутыми, словно Казце что-то не договорил. Но не договорил не умышленно, а только по непониманию ситуации.

— Сойдем на лед, княже… — отчего-то с напряженным ожиданием в голосе, словно предвещая что-то, что там, внизу должно проясниться, позвал проводник, показывая на пологий, покрытый снегом спуск к реке.

Казце вдруг почти подпрыгнул, и лыжи его заскользили по склону, все ускоряя и ускоряя спуск. В отдельных местах проводник красиво наклонял тело, и делал виражи, объезжая отдельные препятствия. При этом ловко подправлял направление спуска шестом.

Коням этот спуск дался чуть ли не более тяжело, чем вся предыдущая дорога. На склоне снег был более глубоким, и тонкие ноги скакунов проваливались глубоко. Но сильные умные животные не суетились, и выбирались из снежных оков мощными прыжками. Таким образом, не быстро, но все же спуск был преодолен. Казце ждал конников уже на льду. Но смотрел он не на князя Гостомысла, который к нему приближался, и не на другой берег, куда следовало двигаться отряду, а куда-то вперед по руслу реки. При этом проводник широко раздувал и без того широкие и слегка растопыренные ноздри своего носа, принюхиваясь к ветру, который потоком шел по реке, и нес легкую поземку.

— Что там? — спросил Гостомысл, и сам попытался уловить носом какие-то запахи. Справа от князя-посадника сотник Бобрыня, тоже обладатель чуткого носа, громко потянул воздух.

— Однако, там горит что-то, княже… И сильно горит…

Русалко тоже попытался уловить запахи, но только плечами пожал. У него нюх был не настолько чуткий.

Казце повернулся к князю-посаднику. Он слышал слова Бобрыни, и подтвердил их.

— Горит, княже…

— Что горит? — строго спросил Гостомысл. — Что там есть?

— Там, за поворотом берега, поселение меря. Большое. Почти сотня домов, если не больше. Они горят… Их, никак кто-то пожег…

— Кто мог среди зимы пожечь поселение? Да еще такое большое…

— Булгары могут по льду подойти. До нас далеко. К нам в поселение только хозары по реке ходят. А сюда булгары наведываются. Хозары, конечно, здесь тоже бывают, но только летом. Посмотреть надо бы. Может, помощь требуется… Ты, княже, время зря не теряй, прямиком на тот берег со своими людьми поднимайся, сначала вдоль мелкой речки иди, она через лес вас выведет. Речка мелкая, как ручей, до дна промерзает. А там уже запах дыма почуете. И на деревню выйдите. Небольшая деревня, но там дальше путь покажут. А я посмотрю, что здесь. Людей в беде оставлять нельзя…

— А мы что тебе, не люди? — грубо спросил сотник Бобрыня.

— Так вы не в беде. Вы дойдете. Тут рядом уже…

— Я не про то… — огрызнулся сотник. — Нечто мы в беде никому помочь не сможем. Княже!

Гостомысл решился. Он решился еще раньше, сразу, как только Казце сказал про возможный набег булгар. Но Бобрыня князя опередил.

— Вперед! Веди нас, Казце… Где поселение? Там?

Князь-посадник показал рукой. Теперь стало видно густые клубы черного дыма, что поднимался из-за поворота реки. Раньше, видимо, дым скрывало высоким и мощным утесом, а теперь ветер, переменившись, поднял дым выше.

На льду ветер не давал снегу залежаться, постоянно трамбовал его, и сдувал излишки. Потому по реке можно было пустить коней вскачь. Проводник на лыжах не успевал за всадниками. Но, когда полторы сотни подскакали к повороту реки, и остановились, не желая сразу показывать всю свою силу на открытом пространстве, проводник вдруг неожиданно оказался рядом с Гостомыслом, вынырнув откуда-то под шеей его коня.

— Вы здесь подождите. Я посмотрю… — и показал своим шестом на утес, куда намеревался, видимо, подняться сбоку.

— Как, ты не отстал от нас? — удивился князь-посадник, рассматривая проводника, который даже не запыхался, хотя слегка запыхались даже лошади. Гостомысл видел, как Казце быстро спускался по склону берега, но там было понятно, там он мог с лошадью в скорости поспорить. Но не на ровном же месте…

— А он, княже, за хвост моего коня ухватился, — объяснил сотник Русалко. — И как на санях доехал. Молодец, соображает…

Красивый игреневый^[33] конь под сотником Русалко был из тех, что были привезены из Вагрии — трофейный, захваченный словенами в бою у франков. Сильный и высокий, с необычайно длинными гривой и хвостом. Гостомысл видел, что франкские рыцари любят таких коней. Они не слишком быстры, зато выносливы и сильны, и без натуги носят тяжелых франков, закованных в доспехи. Сами франки, слышал Гостомысл от князя Бравлина, называли этих коней фризами^[34]. На коня сотника Русалко всегда обращали внимание. И в Новгороде, и в Русе. Но вот оказалось, что необыкновенно длинный хвост благородного животного может оказаться не только предметом красоты, но и весьма полезным вспомогательным средством передвижения.

Новгородцы остались перед поворотом, а их проводник, сняв лыжи, стал взбираться на высокий крутой берег. А, взобравшись, как было видно снизу, сразу лег в снег. Но лыжи свои Казце из рук не выпустил. При подъеме он опирался на них. А вскоре, уже успев нацепить лыжи на ноги, спрыгнул с обрыва, и сразу начал спуск. Но этот склон был настолько крут, что скорость оказалась чрезвычайно высокой. И проводник не сумел остановиться рядом с отрядом всадников, а проехал далеко дальше в сторону середины реки. Русалко пришлось пустить коня вскачь, чтобы догнать Казце, и всем продемонстрировать еще раз способ передвижения ловкого меря…

Примечания

27

Кривичи привычно делили себя на кривичей-полочан со столицей в Полоцке, на кривичей-смолян со столицей в Смоленске, и кривичей-псковитян со столицей в Пскове. Причем, кривичи-псковичи чаще соотносили себя с новгородскими словенами, чем с собственно кривичами, и даже признавали свое подчиненное положение перед Новгородом, а в какое-то время своей истории даже входили составной частью в Новгородскую республику.

28

Сарское городище — племенной центр меря, известный с начала седьмого века. На месте этого городища был построен город Ростов. Меря еще долгое время звали Ростов исконным именем — Сарским городищем.

29

Неро — озеро, на берегу которого и стоит город Ростов.

30

Бортники — собиратели меда диких пчел. Давний развитый промысел в Восточной Европе. Мед диких пчел ценился в несколько раз выше меда пчел, живущих в ульях. Происходит от древнеславянского слова «борть» — дупло дерева.

31

Ростово-Суздальское княжество, которое будет претендовать на земли восточнее новгородского княжества, было создано позднее описываемых событий.

32

«Заводная» лошадь — запасная, обычно ведомая привязанной поводом к задней луке седла, «заведенная за основную».

33

Игреневая масть лошади — вороной или гнедой конь с белой длинной гривой и белым хвостом, часто имел на ногах длинный волосяной покров тоже белого цвета — сапожки. Позже к игреневой масти стали относить и лошадей со светло-серыми гривой и хвостом.

34

Фризы — порода лошадей, выведенная на территории современной Голландии в средние века специально для того, чтобы эти лошади носили тяжелых рыцарей. Отличались длинными кудрявыми гривами и хвостами до земли. Чаще всего фризы были вороной (черной) масти. И лишь изредка встречались игреневые, которые особо ценились. Цена такого рыцарского коня равнялась цене двух средней величины деревень вместе со смердами и землей. Столько же стоил и полный комплект рыцарских доспехов.