Последний день Славена. Том первый

Сергей Самаров, 2014

Вторая книга серии «След Сокола» рассказывает об отношениях между двумя славянскими князьями – Годославом и Гостомыслом. Первого, старшего по возрасту, история называет отцом будущего основателя династии русских князей и царей Рюрика, второго же, младшего, в рукописях называют дедом Рюрика. Каждая из этих исторических личностей известна по-своему, но, не будь между двумя князьями дружбы, история России, возможно, предстала бы иначе… Наряду с известными по первой книге цикла героями, такими, как король франков Карл Великий и его ближайшее окружение, помощники Годослава, князь-воевода Дражко и волхв Ставр с подчинёнными ему разведчиками, читатель познакомится и с новыми героями, восточными и западными славянами, такими, как отец Гостомысла неукротимый князь Буривой, варяжский князь Войномир, будущий князь острова Руян и Поморского княжества, впоследствии один из лучших полководцев Карла Великого, покоритель грозных аваров, и с другими. Хронологически действие происходит через три с половиной года после событий первой книги. Карл Великий сначала окончательно присоединил к своему королевству Баварию, а потом, прежде, чем вступить в серьёзную, на его взгляд, и долговременную войну против постоянной угрозы для всей Европы с юго-востока – Аварского каганата, решил обеспечить себе спокойствие в тылах. Для этого Карлу было необходимо окончательно усмирить ненадёжную Саксонию, и покончить с княжеством вагров, в котором правил князь Бравлин Второй. Но, чувствуя устремления Карла, поднимала голову и обеспокоенная Византия. Византии много неприятностей доставлял Аварский Каганат, висевший над северными греческими провинциями постоянной угрозой. Тем не менее, если сменить одного опасного соседа на другого, не просто опасного, но и страшного своей силой, упорством и организованностью – на королевство франков, угроза станет стократ сильнее… Это в Константинополе прекрасно понимали…

Глава пятая

Долгая и скучная дорога через Ладогу утомила назойливым сырым ветром, гуляющим по льду. И казалось, что этому однообразному передвижению конца не предвидится. И потому все обрадовались, когда показался лесистый противоположный берег, а от него, подавая условленный сигнал, выехала группа дружинников посланной Буривоем разведки. Путь свободен. Дальше уже ехать предстояло вдоль Волхова, но не по руслу реки, что очень долго, а напрямую, через леса и болота, по дороге, традиционно называемой «зимником», срезая путь. Летом эта дорога становилась непроходимой ни для пеших, ни для конников.

Первая ночёвка была устроена в малом острожке рядом с сирнанской деревушкой, жители которой старались не ввязываться в войну двух сильных соседей, и занимались только своим промысловым делом, добровольно платили ясак^[62], и, казалось, забот окружающего мира знать не хотели.

На следующий день пути сильно потеплело, словно не зима на улице только-только собирается полностью в права вступить, а будто бы весна зиму уже торопит. Так пахло талым снегом, так светило солнце. Во второй половине дня проезжая дорога миновала болото, поросшее густыми, покрытыми поверху снегом кустами. Здесь издавна били три тёплых, незамерзающих даже в самую лютую стужу ключа с неприятной по запаху, но целебной водой, которой дружинники порой омывали свои раны. К началу этой зимы, пока ещё необычайно тёплой, ключи тем паче не замёрзли. И прямо под копыта лошадей и лосей, и под полозья саней, в которые лоси были впряжены, из болота к реке, слившись из трёх в единый, плоским зеркалом стекал, паря в воздухе, тихий и нешумливый ручей. Никакого селенья, ни самой захудалой деревеньки, ни ватажьей охотничьей избушки рядом не было, и даже маленький бревенчатый мостик, как это делают в местах более обжитых, никто здесь соорудить не догадался. Мало ли ручьёв пересекают дороги на необъятных просторах северных земель…

Единственный местный житель, обосновавшийся в здешних краях давно, дорогой этой, проложенной большей частью воинами, охотниками, и купцами, промышляющими рухлядью^[63] и серебряной рудой, мало интересовался. Он вообще редко покидал небольшую утоптанную окружность своего жилища, огороженного не сплошным, и местами покосившимся частоколом из ошкуренных, и уже черных от времени осиновых брёвен, в то время, как к нему самому, приходили и приезжали люди совершенно, порой, незнакомые со своими надобностями и бедами. Они же и пищей его снабжали, поскольку сам поселенец не держал даже простого огорода, и даже охотой не промышлял, потому что вообще не ел мяса.

Дикий край… Тем не менее, маленький караван, состоящий из полутора десятка воинов и двух саней, несмотря на то, что предводитель его недавно только откровенно спешил, бросая порой недовольный взгляд через плечо на сани, которые не могли ехать так же быстро, как верховые лошади, ход сбавил. И, миновав ручей, остановился под горой, где от дороги взбиралась по лесистому склону не слишком и протоптанная тропа.

Предводитель отряда легко соскочил с седла, показывая перед передними санями свою молодецкую удаль, и протянул руку молодой женщине, ступившей из саней в снег.

— Пойдём, Прилюдушка… Нас здесь ждите! — добавил, обращаясь к сопровождающим их дружинникам.

— Княжич, а возьми-ка меня с собой… — не слишком просяще, и даже слегка требовательно, сказал человек из вторых саней.

Гостомысл, а это был именно он, обернулся в раздумье.

— С нами хочешь?..

— Я давно к нему хочу. Всё ноги не доносили. Раз уж поехал, было, конь споткнулся, захромал… Второй раз случай подвернулся, поехал, с дороги по делу вернули… И теперь не знаю уж, доберусь ли когда… — и он показал себе за спину, намекая на причину, по которой он неуверен в своём завтрашнем дне.

— Рачуйко, Светлан, отпустите его… Пусть с нами идёт… — распорядился Гостомысл, и два конных дружинника, постоянно едущие позади вторых саней, неохотно подняли опущенные в сторожевое положение копья.

— Княжич, — не слезая с коня, сказал сотник Бобрыня, — с ним бы стражу посылать след…

Пленник усмехнулся.

— Я могу слово положить, что не попытаюсь бежать, и не предприму ничего против княжича и его молодой жены, — молодой жене пленник, такой же молодой, даже слегка и с уважительной улыбкой поклонился.

— Ловкач какой, этот Вильчан… — хмыкнул Бобрыня. — Думаешь, поверить ему?

— Варягу, княже, верить… — сказал в сомнении и Рачуйко, молодой, и по-молодости безбородый ещё дружинник из-за саней с пленником, и пошевелил копьём, готовый снова опустить остриё. — Себе покой дороже…

— Мы ему верим… — за мужа неожиданно ответила Прилюда, и первой шагнула на узкую тропу, не сомневаясь, что ее мнение учтется.

— Верим… — с улыбкой подтвердил Гостомысл, взял с первых саней мешок, завязанный кожаным шнуром, и шагнул за молодой бойкой женой. И уже с тропы сделал знак пленнику, которого стражники так и звали Вильчаном, поскольку княжич никому не показал, что за человека они везут и зачем. Он даже пленнику не сказал, куда едут, и тот оставался пока в полной уверенности, что конечный пункт назначения маленького каравана — столица словен Славен, где за крепкими городскими стенами его, скорее всего, и будут держать. Почему будут держать там, непонятно, потому что никто не сказал ещё вслух, что он опознан.

Пленник легко вылез из саней, словно бы и мороз ему конечности не сковывал, и пошёл следом за княжичем, вежливо отставая на четыре шага. Маленькая кавалькада в подступающих сумерках быстро скрылась среди деревьев.

— Рачуйко, Светлан… — распорядился сотник Бобрыня, проводив княжича с женой и пленника взглядом. — По дороге, вперёд… Там под деревьями станьте, чтоб сверху не видно было… У скалы, знаете где… Вечер скоро… Мало ли, по сугробам бежать решит… Ежели что, слегка подколите под спину, пониже, но — слегка, чтоб ходить не разучился, и чтоб княжича с княжной не сердить…

Последнее добавление относилось к Светлану, угрюмому дружиннику с недобрым взглядом из-под косматых бровей. Сотник знал, кому и что говорить следует особо. Конные дружинники молча дернули поводья, и лошади быстро унесли их вперёд.

— Телепень… — послал сотник взглядом ещё одного дружинника. — Спешься, пойди за княжичем, но близко не подходи… Спросит что, сам, мол, хотел к старцу наведаться. Свое спросить, да не решился попроситься.

Высокий сильный вой на низковатой для его роста лошади легко соскочил на тропу, словно со ступеньки спустился, одним привычным движением поправил на себе всё оружие и доспех, и ходко двинулся кверху, широко расставляя длинные ноги. С такими ногами можно быстро любого догнать даже в самых высоких сугробах…

* * *

Внутри частокола располагалось небольшое и не создающее впечатления величия капище. И только у самого прохода внутрь ограды стояла тесная, кривоватая с одного угла, рубленная избушка, где и жил единственный постоянный житель здешних мест. Длинноусый и, как все славянские волхвы, безбородый^[64] старец^[65] Вандал в этот день зажёг в капи ще сразу три костра, переходил время от времени от одного деревянного идола к другому, и подкладывал в пламя небольшие сухие полешки. Старцем его называли не потому, что он был очень стар, просто всех отшельных волхвов, удаляющихся от людской суеты подальше, чтобы легче и чаще общаться с богами без помех, называли в народе старцами, так, скорее, уважительно именуя мудрость.

Уже загодя, зная, что к нему идут гости, то ли слыша их, то ли предчувствуя, Вандал вышел к проёму в частоколе, куда подводила путников поднимающаяся в гору тропа, чтобы встретить тех, кто нуждается в его совете и помощи, и остановился, прислонившись плечом к стене своей избушки. Прислонился не потому, что стоять ему было трудно, а только лишь по причине узости проложенной в снегу тропы, где двум людям разойтись проблематично.

Не нуждающиеся в советном слове или в помощи, сюда обычно не приходили. Это в больших городских и общинных капищах, в храмах — там появляются и просто любопытные. Сюда же путь слишком долог и опасен, и из-за праздного любопытства преодолевать его никто не будет, а особенно во время военное. И именно потому Вандал удалился в такую даль. Тем не менее, пришедших, нарушивших его уединение, всегда встречал без недовольства и со смирением. Внешне он не выглядел ни суровым, ни добродушным, ни равнодушным. Вандал всегда был спокоен и уверен в том, что знает всё, что ему хочется знать. Но говорил людям, к нему приходящим, только то, что находил нужным сказать, и не более. И это его спокойствие переселялось в людей, давало им уверенность, что волхв всегда говорит правду.

Гости поднялись к частоколу.

Вандал посмотрел сначала на идущую первой Прилюду, потом на Гостомысла, поддерживающего Прилюду под локоть, и отставшего на полшага, потому что узкая тропинка не позволяла идти рядом, потом взгляд волхва перешёл на Войномира, и, не больше чем не секунду, на лицо старца набежала хмурь. И вдруг он быстро глянул на небо, на облака, словно что-то там увидел, и заговорил. Голос его был одновременно высок и тих, и при этом странно нетороплив:

— Я ждал тебя, Гостомысл, вместе с молодой женой ещё несколько дней назад. Почему ты тогда отложил поездку в Славен?

И первым прошёл внутрь капища, где разговаривать удобнее, чем в проходе.

У Прилюды глаза от вопроса округлились.

— Боги всё сообщают Вандалу? — спросила она, слышавшая много историй о всезнающем волхве, наивно и с удивлением.

— Нет, просто у меня был проездом дружинник из вашей крепости, которому я дал трав от грудного стеснения. Он и сказал, когда Гостомысл собирается ехать, и сообщил, что он намеревается ко мне непременно заехать, — волхв, отвечая, даже не усмехнулся наивности княжны. — Но сегодня боги сказали мне правду, и я зажёг три костра — для каждого по его надобности. Так почему ж вы задержались?

— Отец чувствовал себя плохо, — чуть-чуть оглянувшись через плечо на подходящего Войномира, тихо ответил княжич. — Его сильно беспокоит осенняя рана. Кость плохо срослась. Ходить больно… Ночами не спит…

Волхв согласно закивал в такт словам, и тоже ещё раз глянул за плечо Гостомысла.

— Я так и думал, я так и думал… Рана у него нехорошая… А это значит, что тебе след торопиться с этой большой поездкой… Очень торопись… Нигде не задерживайся… Успеть надо… Ты, надеюсь, хорошо попрощался с отцом?

Гостомысл плечами повёл, хотя сам вопрос ему не понравился, словно что-то таил в себе, некую непонятную угрозу.

— Обычно… Он проводил меня до ворот, и мы поехали…

Вандал опять слегка покивал головой, глядя не на княжича с княжной, а словно сквозь них слегка рассеянно, и будто бы видел перед собой картину прощания.

— Тогда, тем более, тем более след торопиться… Будь готов к тому, чтобы проститься с ним… Перун любит сильных людей и долго ему покровительствовал, но у Перуна много разных забот, и он не всегда досматривает за всеми. Особенно, если люди не напоминают ему о себе. Перун отвлечётся, глядишь, Мара рядом оказалась… Будь готов… Уже скоро…

— Отец так плох? — в вопросе не было ни недоверия, ни беспокойства. Это был просто разговор, который потом предстоит обдумать.

Старец голос понизил до шёпота.

— Плох… Он сам ещё не знает этого… Но у него горячка в крови, и её вывести нельзя. Поздно уже выводить, когда Мара печать наложила… И ты должен успеть вернуться и проститься, иначе всех словен ждёт неведомо что… Может быть, и беда, да, беда… — впечатление складывалось такое, словно Вандал прислушивается к какому-то внутри у него звучащему голосу, и передаёт, что услышит.

— Беда? — словно не понял Гостомысл, о чём говорит Вандал.

Старец жестом остановил Войномира, желавшего подойти ближе, а сам взял под руку княжича, и отвёл в сторону. Прилюде идти за ними не запретил.

— Отец должен передать тебе что-то важное… Это — «заветное слово»… Но если не услышишь «заветное слово», может прийти беда для твоего народа… Ни сегодня, ни завтра, но потом… Только это «слово» зная, ты с бедой совладаешь… Ты — будущий князь… Ты должен услышать «заветное слово»… Торопись…

Гостомысл, глядя на волхва, раздумывал с минуту.

— Я понял, Вандал, — сказал, наконец. — Ты знаешь, куда я еду?

— Ты давно туда стремишься. Об этом уже люди говорят, и мне, заглянув по надобности, рассказывают. Они думают, тебя туда тянет женщина, но я могу твоей жене сказать, что это не так. Ты сам ещё не знаешь, что тебя тянет туда. Но скоро и это узнаешь… Будь готов заключить договор с другом, и этот договор будет очень много значить для твоих соплеменников в будущем. Но береги себя… На твоём пути прямая опасность, но идёт она не издалека, а изнутри, из твоего отчего дома. Сразу ее рассмотреть трудно. И потому просто будь осторожен.

— Опасность из дома? — не понял Гостомысл.

— Поберегись… И поторопись…

Княжич подправил под меховым плащом рукоятку меча.

— Главное, что я хотел спросить — моя поездка будет успешной? И можно ли молить богов, чтобы они сделали её такой?

Вандал опять закивал головой.

— Богов молить всегда нужно, и они всегда откликнутся на твои просьбы, но нам не дано знать, что в их глазах выглядит более правильным. То, что тебе может показаться неудачей, на деле окажется самым лучшим из всего возможного. Возложи дары Родомыслу, он даст твоей голове ясность… А ты… — волхв, обращаясь к молодой княжне, показал глазами на следующий костёр — Поклонись Ладе^[66]… Она поможет тебе подружиться с детьми твоего мужа, и ты станешь им хорошей матушкой… Это же то самое, о чём ты беспокоишься?..

Прилюда покраснела во все румяные с ветра щёки, и усердно закивала.

— То самое, Вандал…

— Хорошо всё будет… Учти, что старшая дочь сначала не будет принимать тебя. Наберись терпения… Потом она станет твоей помощницей, но ненадолго. Ей скоро в дальний путь отправляться. Поклонись Ладе…

Прилюда торопливо заспешила к женскому истукану, украшенному настоящими женскими украшениями, сняла из-под распахнутой шубы янтарное ожерелье, и тоже, как делают это другие женщины, положила на принимающий дары пень.

Гостомысл в это время с лёгкой неприязнью во взгляде обернулся к подошедшему всё же пленнику, который частично слышал разговор, для него не предназначенный. И после этого на Вандала тоже прямо посмотрел, словно спрашивал, как ему с князем Войномиром поступить.

— Он тебе не помешает, — волхв ответил на немой вопрос, слово мысли услышал. — У него своя жизнь, и совсем иная. Ему предназначено в другом мире жить, и другими заботами. Там он станет своим. И никогда не будет тебе мешать.

— Иная, говоришь, жизнь? И что ты мне про эту жизнь скажешь, старец? — поклонившись с уважением, спросил, в свою очередь, князь Войномир. — Извини, даров я тебе не принёс, потому что пленник ничего не имеет, кроме одежды. Да и та чужая…

И даже Гостомысл остановился, чтобы услышать ответ волхва.

— Ты едешь далеко, и путь твой далёкий будет увенчан человеческой и воинской славой. Не слишком скорой, не завтрашней, но не пропусти момент, когда Сокол-Рарог^[67] позовёт тебя. Зов услышишь, иди, и не сомневайся… Сейчас Ляду^[68] поклонись, а потом, в другом месте, где тебя ждут, хотя пока и не знают о твоём приезде, вознеси дары Свентовиту^[69]… Он станет скоро твоим новым покровителем…

— Свентовит? — удивился Войномир, и в голосе его отчётливо проявилось недоверие. — Свентовит слишком далеко… Мне нет пути в те края, и дел там для себя я не вижу…

— Станет… И твой путь долог… К нему… В другое место ты попасть уже не можешь, иначе Карны^[70] будут оплакивать тебя… И всё… Всё! Вам надо быстрее ехать… Быстрее, и не жалейте коней, если жалеете себя… — волхв вдруг заторопился, словно что-то увидел или услышал, и желал поскорее избавиться от гостей.

* * *

Мягко стучали по снегу подкованные копыта лошадей маленького отряда. Долгим звуком поскрипывали на начинающемся морозце полозья саней, продавливая неплотно слежалый снег. И всю дорогу из головы Гостомысла не выходили слова старца-волхва о «заветном слове». Что это за такое «заветное слово», он никак не мог понять. И почему отец должен сказать его только на смертном одре. Если бы старшие братья должны были когда-то это слово услышать, наверняка о нём бы знал и сам Гостомысл. Преемственность княжеской власти, следовательно, от этого не зависит. Здесь что-то другое. Но вот что?..

«Заветное слово»…

Лошадей гнали и гнали, не жалея, как и посоветовал на дорогу старец Вандал. Тормозили движение лоси, но их подгонять было бесполезно, потому что лесные великаны и без того уже показывали невиданную раньше прыть, словно сами знали, что им необходимо торопиться. Только в вечерней, уже сгустившейся темноте, подъезжая к крепостице Лосиный брод, где стояли на зимовье, перекрывая дорогу и сохраняя дальние подступы к Славену, три сильных сотни дружинников-словен, Гостомысл понял, почему же так торопил их старец-волхв Вандал. Уже у открытых ворот, остановившись вместе с сотником Бобрыней, чтобы, как и положено старшему в отряде, сначала пропустить остальных, и только потом заехать в стены самому, он вдруг услышал приносимые ветром издали возбуждённые голоса, топот копыт и звон кольчуг. Два десятка всадников-словен догнали их, и остановились рядом. Кони парили дыханием и крупом после быстрой скачки.

— Поторопись, княже… — сказал кто-то из отряда высоким голосом.

— Быстрее, быстрее, в крепость… — теперь Гостомысл узнал и голос старого воеводы Военега, раздавшийся с привратной башни. Военег, друг и наставник младшего брата Вадимира, и к старшему брату всегда с теплом и добром относился. — Варяги близко… Стрельцы на стену!

Последние слова относились уже не к только что прибывшим, а к своим дружинникам. Прибывшие всадники въехали в крепостицу вместе с княжичем. Ворота начали было со скрипом прикрываться за вторыми санями и за замыкающими воинами, когда с башни раздались звучные жёсткие удары. С детства привычный к войне, Гостомысл хорошо знал эти звуки — так только тугая жильная тетива лука бьёт по защитному костяному щитку^[71]. И так сильно бьёт, что из-за этого звука не слышно первоначального свиста от полёта самой стрелы.

— Успели… — тот же высокий голос, казалось, сказал с облегчением. — Примите раненых…

Звук с башни показал, что ещё несколько стрел сорвались с луков, чтобы улететь в темноту и наградить кого-то смертью. Стрельцы не любят без толку тратить стрелы, и отпускают тетиву только тогда, когда видят противника или хотя бы его тень, а по тени определяют уже, где сам противник находится. Гостомысл прислушивался к звукам, доносящимся из-за ворот. Но седобородый воевода Военег уже сам спустился к княжичу. Однако, прежде, чем подойти, обменялся несколькими словами с предводителем прибывшего отряда, и тут же тихо отдал другое приказание одному из своих сотников.

— Здравствый будь, Военег, — первым поздоровался Гостомысл со старым соратником и добрым другом своего отца.

— И ты на годы здрав будь, — ответил воевода.

— Что случилось?

— Варяги, княже… Опять варяги… Сейчас отгоним…

Перед воротами, выполняя приказание воеводы, уже собралась конная сотня, быстро поднятая в седло. Ворота опять натужно заскрипели, открываясь, дружинники, ощетинившись копьями, с зычным гиканьем, коней и себя подгоняя, быстро покинули крепость.

— Откуда они здесь?

— Тебя преследовали.

— Меня?

— Как только о твоём проезде сообщили, я выставил в засаду два десятка воев. Тебя они пропустили, а варягов атаковали. Тех с полсотни было… Потом сами еле оторвались…

— Значит, и завтра преследовать думают… Ещё полусотня у них наверняка для этого припасена… — скорее, сам себе сказал Гостомысл в раздумье, и поправил меч у пояса.

— Наверняка будут… — согласился воевода. — Я дам тебе в сопровождение сотню.

— Тогда, боюсь, они две сотни найдут… Только людей зря положим…

— Едва ли, откуда двум сотням здесь взяться, — Военег в сомнении пожал плечами. — Здесь Славен близко. Наша сторона Ильмень-моря… Они здесь больших сил не держат.

— Эти, что за нами шли, тоже, похоже, не отсюда, эти из-под Карелы…

— Думаешь, так?

— Так, думаю… За ними и другие пойти могут. Есть у них причина…

Подошла молодая княжна. Скромно поклонилась воеводе, чувствуя в нём не простого воя, а человека влиятельного, и повернулась к мужу:

— Где нам устраиваться?

— Я отвёл покои… — сказал Военег, откровенно и с добродушной улыбкой любуясь Прилюдой. — Не княжеские, конечно, не взыщи уж, княжна-красна, но хотя бы отдельные. Кое-кто такие покои может чуланом назвать, но других мы в привычках своих воинских не имеем. Крепостица мала, у нас все вместе спят…

— Подожди-ка с устройством… — Гостомысл оглянулся, посмотрел на спокойное, невозмутимое лицо пленника, стоящего неподалёку, и решился. Повернулся к Военегу.

— Дай нам, пожалуй, двух коней. Княжна и пленник сани бросят… Сейчас едем, сразу… Варяги такого не ждут… И сразу не хватятся…

— И то правильно, — согласился воевода. — Я тож предложить думал, но, смотрю, княжна в пути дюже притомилась…

Прилюда подняла раскрасневшееся на дорожном ветре лицо.

— Поеду, коли надо…

— Тогда и едем, — решил Гостомысл окончательно. — Славен рядом. Там и отдохнём…

Примечания

62

Ясак — дань, налог.

63

Рухлядь — пушнина.

64

Славянские волхвы, как говорят предания, брили бороду, продолжая северную гиперборейскую традицию, согласно которой гиперборейцы бороду никогда не носили. Этим и отличался гиперборейский бог древнегреческого пантеона Аполлон от других олимпийских богов, имеющих бороды. В период насильственного крещения Руси князем Владимиром и даже в более поздние времена пострадали и были убиты многие люди, которые бороды брили, поскольку их принимали за волхвов.

65

Далеко не каждый волхв, удалившийся от мирской суеты, мог назваться старцем. Старец — это вообще не обязательно волхв. Старцами в славянских княжествах считались мудрые люди знатного сословия, состоящие советниками при князьях. Правда, часто такими княжескими старцами были именно волхвы. А удалившийся от людей, чтобы они не мешали ему общаться с богами, старец-волхв пользовался особым уважением. К нему за советом ездили издалека, в том числе и князья. Как правило, такие старцы обладали даром предвидения и исцеления, и пользовались большим уважением в народе.

66

Лада — богиня, покровительница домашнего очага, супружества, семейного счастья.

67

Сокол-Рарог — воплощение Огнебога Семаргла, главы небесных воинств.

68

Ляд — бог храбрости, мужества и даже бессмертия. Управлял воинскими действиями и кровопролитными битвами.

69

Культ Свентовита (в другом звучании — Святовита) практиковался среди балтийских, и вообще западных славян.

70

Карны — богини печали.

71

Костяной щиток — дощечка из кости, надеваемая стрельцами на кисть левой руки, чтобы защитить кисть от удара тетивы. Сила натяжения сложного славянского лука приближалась к девяноста килограммам, и множество таких ударов без щитка не выдержала бы ни одна рука.