Первый к бою готов!

Сергей Самаров, 2007

Бывшие спецназовцы ГРУ Онуфриенко и Волк еще молоды, но повидали такое, что хватит на несколько жизней. Рейды по чеченским ущельям, смертельно опасные операции, несколько страшных месяцев плена… Да и на гражданке жизнь не балует – приходится пускаться в сомнительные аферы. В очередной раз куш обещает быть неплохим – полтора миллиона баксов. Только вот «оборотень» в милицейских погонах решил все захапать себе. Хитро задумал подставу, да не учел, что спецназ ГРУ виртуозно владеет всеми видами оружия и умеет логически мыслить. Война всему научит…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1. ОНУФРИЙ

Я плавно вдавил педаль газа, отъезжая от ментовки, а она отворачивалась, стараясь на крыльцо не смотреть, где все еще стоял подполковник Петров. Руки на груди скрестил, как памятник. Сигнал подает. Я понял…

Естественно, в таком незавидном положении оставлять Анжелину одну было нельзя. Нельзя было этого делать и по другой, более прозаической причине, нежели человеческое отношение к своей любимой на данный момент жертве, — чтобы не допустить подсказок со стороны и наградить большим количеством своих подсказок. И домой отвозить ее тоже не стоило, потому что, не дозвонившись на мобилу, знакомые и домой могут позвонить — некоторые люди знают еще номера квартирных телефонов и даже пользуются ими. Разговоры об обыске и о задержании наверняка уже пошли и в фирме, и в кругу близких и дальних знакомых, и найдется много желающих помочь. Один сердобольный умник адвоката предложит, а то и трех сразу, чтобы дать каждому из них серьезно заработать, а адвокаты потом и самому сердобольному умнику что-то «откатят», другой предложит своими связями воспользоваться, но за пользование связями тоже платить придется. Моя задача выглядела просто — хотя бы на один сегодняшний вечер удержать ее от всяких контактов. И дожимать до такого состояния, чтобы она, как говорится, сама созрела для правильного решения… Звонить будут мне, это предусмотрено планом. Звонить будут несколько раз, якобы разные люди… И будут передавать «сведения»… Моя квартира вполне подходит для продолжения работы, хотя зеркал там пока недостаточно много…

Анжелина всю дорогу подавленно молчала, переваривая происшедшее с ней, и поняла, куда мы едем, только после того, как я остановился во дворе.

— Мне бы домой… — сказала неуверенно. Настолько неуверенно, что я, ожидавший более настойчивой просьбы, вынужден был оставить про запас свои заранее подготовленные аргументы. Для начала можно и мягкие уговоры проявить. Это тоже действует…

— У меня лучше… — сказал я почти твердо, но просто, как о вопросе давно решенном.

— Хочу в ванну на три часа залечь… И глаза закрыть… На три часа утонуть хочу…

— Кажется, у меня тоже где-то ванна была… — заметил я. — А три часа времени я тебе выделю… Может, даже четыре… — И добавил уже мягче: — У меня ванная большая, хорошая, с джакузи… Напряжение снимает, станешь свежая и стойкая, как гриб мухомор…

— Мне переодеться надо… — она настаивала робко и неуверенно. У нее, наверное, просто сил не было на сильное противодействие. — Ты даже не представляешь, где я была… Они меня за решетку сунули… В клетку… Со всякими… Там бомж какой-то… У него рана на голове… И черви в ране… Он все ко мне поговорить о жизни лез…

— Бомжи любят рассказывать, какими они были раньше значительными людьми… — сказал я со знанием дела. — Рассказывал?

— Рассказывал…

— Я рассказывать о себе не буду, у нас есть еще о чем поговорить… К тому же я не бомж, и раны на голове в настоящий момент у меня нет, тем более с червями… Пойдем… Информация будет поступать ко мне домой…

— Какая информация? — не слишком заинтересованно спросила Анжелина.

— Важная… Касающаяся тебя…

На первом этаже я позвонил в квартиру к дворнику. Вышла его жена, но дверь широко не раскрыла, чтобы не высунула наморщенный в рычании нос Марфа, овчарка дворника.

— Дома дядя Леша?

— Алексе-ей… — позвала она.

Дядя Леша вышел, и Марфа все же выскользнула, подозрительно нас обнюхала. Но при хозяине она агрессивности не проявляла, хотя не проявляла и приветливости. По крайней мере, хвостом не пошевелила. Анжелина, кажется, даже не заметила, что собака ее обнюхала.

Я молча протянул дяде Леше пятьсот рублей и ключи от машины.

— Понял, Стас Палыч…

Это мой персональный охранник, золотой и честный человек. За пятьсот рублей, когда мне не хочется отгонять машину на стоянку, дядя Лешка ночует в машине вместе с собакой. И я и он довольны. Три-четыре раза в месяц — и ему уже существенная прибавка к зарплате…

* * *

Вопреки угрозам и непоколебимым вроде бы законам физики Анжелина без проблем уложила обещанные три часа минут в двадцать… То есть не смогла долго в ванне сидеть и отмокать от нервной обстановки «обезьянника». Я предполагал это заранее, потому как предупредил ее, что «зарядил» информацию на поиск. Я дал ей надежду вместе со мной побороться за свое оправдание. Это ее небольшой и нестремительный «взлет», необходимый для последующего «падения», потому что без «взлета» и «падения» соответствующей степени тяжести не бывает. А вот «падение» после «взлета» бывает очень утомительным для нервной системы. «Взлет» — «падение»… «Взлет» — «падение»… Много раз повторяются… Это изматывает предельно, теряется ориентация в событиях, хочется немедленного — немедленного! — выхода из ситуации… И я начал ее изматывать… Конечно же, она сидела в ванной и думала о том, на что я обещал дать ей хоть какие-то ответы. И, выйдя в комнату в моем махровом халате с рукавами, закатанными до локтя, подметая пол полами, увидела меня задумчиво сидящим в кресле с трубкой мобильника в руке.

— Звонили? — с надеждой спросила, прикладывая к мокрым волосам полотенце.

— Кто такой Гантов Александр Витальевич? — вопросом на вопрос ответил я.

— А что? — не поняла Анжелина и сощурилась, как от неприятного воспоминания. Не надо ей так щуриться, это делает ее некрасивой и сразу подчеркивает морщинки вокруг глаз. В другое время на морщинки внимания не обращаешь, а стоит только сощуриться, глаз за них цепляется. В ее положении можно было бы себе и имиджмейкера завести, который не только речи готовит и одежду подбирает подходящую к каждому отдельному случаю, но еще и за манерами следит.

Но, наверное, ей и правда было неприятно вспоминать этого человека. Мне на ее месте это тоже было бы неприятно.

— Кто он такой?

— Был у нас одним из исполнительных директоров… Два года проработал… Директор сектора реализации…

Очень скромно, Анжелина Михайловна… Так скромно, что это не дает никакой информации человеку, желающему помочь тебе. Так нельзя, так ты себя не доведешь до соответствующего состояния, потому что я не смогу помочь тебе в это состояние войти. А тебе войти в него необходимо…

— Что еще можешь про него сказать?

— При чем здесь Гантов? — она явно не желала входить в подробности и поднимать на поверхность пену от старых неприятностей, когда новые весомой волной налегли.

— На тебя сейчас работают три высококлассных специалиста из КГБ… — сказал я.

— Из ФСБ… — поправила она с легкой агрессией в голосе. Значит, ванна пошла ей не на пользу. Анжелина начала голову поднимать, и ее стоит чуть-чуть опустить ближе к настоящей ситуации, пригнуть, чтобы не вошла во вкус и быть агрессивной больше не смела…

— Нет, в ФСБ они не работали… Они работали в КГБ, а потом стали работать на себя… Частный сыск… Но специалисты высочайшего класса, каких в нынешней ФСБ не осталось… Связи потрясающие… Вплоть до Кремля… Многих «на крючке» держат и потихоньку в информационном плане доят. Они задали вопрос…

Анжелина упала в кресло. Обреченно. Таким образом согласилась отвечать.

— У нас с ним были интимные отношения… — начала неуверенно, но тут же голос повысила: — Любовником он моим был. И пытался обокрасть «Евразию»… По-крупному… Я уволила его… Тихо, правда, без скандала… Но — уволила…

— Уголовного дела не заводилось… — сказал я утвердительно.

— Нет… Не заводилось… Около миллиона рублей он увести сумел… В общей сложности… Потом заметили… Я на это рукой махнула… Списали на убытки… Просто выгнала его, и все… Это было как раз накануне нашего с тобой знакомства… Откуда ты про него знаешь? И это все твои спецы?..

— Такие дела всегда следует доводить до логического завершения, — не ответив, выложил я банальную сентенцию, как нечто сокровенное. — А что Гантов делал сегодня на складе? Когда грузовики пришли…

— Нечего ему там было делать… Совершенно нечего… Не знаю вообще, как его пустили туда… Может быть, к знакомым пришел… Он везде старался знакомых на случай завести… Его все знали, он всех знал… Он такой… Обаятельный…

— Тем не менее его пустили, и вертелся он как раз около только что пришедших машин… Кроме того, Гантов был связан с наркодилерами… Его уже привлекали к одному уголовному делу по наркоте, но он сумел вывернуться и выступал только в качестве свидетеля… Четыре года назад…

— Он и сам… Баловался…

Я надолго и красиво задумался, неотрывно глядя на Анжелину. Роль сыщика-аналитика, сводящего концы с концами в таком запутанном деле, мне, кажется, вполне удавалась. Анжелина молча ждала, когда я перестану размышлять. Но размышлять мне было не о чем, потому что все было давно просчитано и каждая деталь должна была появиться в свое время. Она вовремя и появилась. Трубка подала голос, я ответил, выслушал бессмысленную болтовню Толика Волка, кажется, уже успевшего прилично набраться по случаю удачного начала дела, тем не менее расписание звонков пока еще выдерживающего. Хорошо, что он песни петь не начал. С ним и такое может случиться… Но, выслушав его, «перевел» болтовню по-своему, как «перевел» бы и песни, вздумай он их в самом деле исполнить. Тем не менее Толяна я аккуратно и сдержанно поблагодарил…

— Тебе что-то говорит название такой фирмы — «Транссиб»?

— А тебе оно ничего не говорит?

— Я знаю только Транссибирскую магистраль… Из школьных учебников… Это, кажется, была не фирма… И сейчас Транссиба как такового, кажется, не существует… Впрочем, я даже этого не знаю точно…

— Ты вообще по магазинам не ходишь? — она возмутилась, потому что для нее, как для женщины, занятой в торговле, магазин — дело почти такое же, как для священника храм.

— А зачем тогда я держу домработницу? Она ходит по магазинам… Через два дня на третий приходит, делает уборку и приносит из магазинов все, что мне требуется…

— ООО «Торговая марка „Транссиб“, так они официально называются, — наш основной конкурент. Аналогичный профиль, сходные технологии торговли…

Я начал умело и неторопливо подводить ее к версии.

— Были конфликты? Настолько серьезные, что их трудно было разрешить…

— С их стороны была попытка слияния и поглощения… Агрессивная… Еще когда мы только-только на ноги вставали… Мы выстояли и теперь уже «Транссибу» не по зубам…

— Гантов сейчас работает там. Но не выложит же он, мне кажется, да и сам «Транссиб» не выложит двенадцать миллионов баксов, чтобы тебя подставить…

— Не выложат… — согласилась она.

— Но подстава очевидная… Значит, кто-то выложил… А с подставой бороться невозможно, если не имеешь на руках более сильных козырей… Тебя, предположим, просто уберут на зону… Что тогда будет с «Евразией»?

Анжелина плечами передернула. Раздражается от одной такой мысли.

— Развал будет… Я — незаменима… Все держится на личных связях. Я раньше в министерстве работала… Связи прочные… Когда я в отпуск уезжаю, за месяц развал происходит… И в отпуске мне приходится по двадцать раз в день звонить, чтобы удержать положение…

— Допустим, они своего добьются и тебя уберут… Вот тогда и может наступить, как ты говоришь, «слияние и поглощение»…

— Может…

— Это дело может стоить двенадцать миллионов?

— Едва ли… Хотя кто знает…

— Значит, может… — сделал я вывод. — А какие отношения имеет «Транссиб» с Государственной думой?

Она посмотрела на меня, как на колдуна. Слава богу, на костер меня отправить не в ее власти. Но не зря же я столько времени готовился, чтобы именно колдуном и показаться. Неожиданные знания в посторонних областях всегда поражают воображение. И не пользоваться этим — грех…

— Это-то тебе откуда известно, если ты «Транссиб» не знаешь?

— Мне неназойливо подсказали…

Она в восхищении головой покачала, оценивая так, думаю, деятельность бывших сотрудников КГБ, занявшихся частным сыском.

— Один из их основных учредителей там заседает…

— Вот-вот… Был звонок от какого-то помощника депутата Виктору Нургалеевичу… Не конкретно, не назойливо, но… Давят…

— Давят, чтобы меня подставить? — переспросила она с возмущенным страхом, потому что много слышала, как бесполезно бороться, когда тебя со всех сторон, да и сверху тоже, пытаются придавить. И покрупнее фигуры, и нефтяные олигархи со своими возможностями сопротивляться не смогли. А я умышленно подводил ее к мысли о том, что сравнивать ее положение с положением нефтяных олигархов вполне корректно. Сам не подсказывал. Это она должна сравнение уловить и на себе ощутить все возможные прелести борьбы с государственной или даже просто чиновничьей машиной…

— Не меня же…

— Господи… Господи… Господи, за что?..

Мало обращая внимания на ее причитания, я позволил себе еще раз надолго задуматься. Теперь она уже не выдержала ожидания. Значит, после «взлета» Анжелина «упала» больно…

— Может, мне стоит связаться с адвокатом?

А вот это уже успех. Не зря мы с подполковником Петровым объединили усилия в одном, самом важном направлении. Раньше она уверенно заявила бы, что сейчас же звонит адвокату. Теперь уже, ударившись при «падении», только робко советуется. Как всякая бизнес-леди, Анжелина — стреляный воробей, то есть прошла закалку и многократно попадала в разные передряги, которые укрепляют характер. Наверняка несколько раз, особенно на первых порах, она была близка к разорению, наверняка многократно ей нечем было отдавать проценты по кредитам, и она брала новые кредиты, как все делают, чтобы погасить предыдущие. И так до тех пор, пока прочно не встала на ноги. Но ни разу она еще не чувствовала себя бессильной в противостоянии с властью. Нет, наверняка с налоговой инспекцией судилась… Без этого не бывает, если взятки не даешь. Но никогда еще ей не приходилось выступать в качестве обвиняемого в уголовном деле, да еще таком серьезном…

С наркотой шутят только наркоманы, но и для них это кончается плохо…

— С адвокатом тебе придется связываться только в том случае, если против тебя откроют уголовное дело. То есть предъявят обвинение. Пока тебе его не предъявили… А если предъявят, обрати внимание на парадокс — адвокат уже будет бессилен что-то сделать… С другой стороны, ситуация складывается так, что, если ты сейчас наймешь адвоката, я уже буду бессилен что-то сделать…

— Почему? — не поняла она. Голос прозвучал слегка истерично. — Я же невиновна!

На это можно было ответить только псевдоумной банальностью:

— Невиновным, как всем известно, тюрьма обходится дороже… Вина — это понятие относительное… Так в Чечне наш командир роты говорил… Если бы только эти посылки… Там нет никаких доказательств, и все можно списать на подставу… Мало ли кому вздумалось приклеить бумажки с твоей фамилией… Любой суд только одни посылки виной не признает… Но — пакетики на книжной полке… Они выступают не самостоятельным фактом, а в совокупности фактов… За одни пакетики можно было бы получить лет шесть… По совокупности могут потребовать и двадцать… Но обычно больше шестнадцати суд не дает… Хотя партия очень большая… Могут… И все из-за этих пакетиков…

Я их не так давно положил туда, они даже пылью, как книги, покрыться не успели…

— Господи… — взмолилась Анжелина. — Не виновата я, но вину свою чувствую… Не виновата, но чувствую… Я там еще, рядом с этими бомжами, чувствовать начала… Откуда я знаю, как пакетики туда попали… Откуда я знать могу…

— Их нашли в твоем кабинете, где ты хозяйка… Только ты одна… — мои слова звучали как суровое обвинение, после которого не бывает послабления…

* * *

…Азам психического давления я в Чечне, кстати, первоначально и обучался. На собственной, можно сказать, шкуре… Еще на самых первых допросах, когда мы не знали даже, что нас ожидает, разговаривать с нами начинали с одной и той же фразы: «Зачем вы сюда пришли? Это наша земля…» Этот вопрос задавался каждому многократно и с разной интонацией, иногда без ударов или плевков в лицо, иногда с ударами и с плевками в лицо, иногда с полным избиением человека, не имеющего возможности сопротивляться. Чеченцы били, как наши российские менты, — большой группой одного, не имеющего возможности дать отпор, иногда даже связанного… Били и опять повторяли, тихо или громко, яростно или истерично: «Зачем вы сюда пришли? Это наша земля…» И никакой реакции на попытки сказать в собственную защиту, что — солдат не сам приходит, его посылают по приказу… «Зачем вы сюда пришли? Это наша земля…» — звучало рефреном. И так на протяжении всего плена в трех разных местах разными людьми. И, когда после допроса мы возвращались сначала в зиндан, потом в сарай, потом в камеры гауптвахты, куда нас перевели перед обменом, вопрос продолжал звучать в ушах и угнетать. Это уже потом я понял, что вопрос задавался не случайно. Он для того и задавался так часто, чтобы вызвать у пленников угнетенное состояние, чувство вины, даже если ты не виноват, даже если ты не можешь решать за себя, где и для чего ты должен находиться. Более того, даже если ты знаешь, что тебя послали по дурости какого-то очередного генерала и ради тщеславного показа его отсутствующего воинского искусства. «Зачем вы сюда пришли? Это наша земля…» — через короткий период времени фраза уже повторялась и повторялась в голове даже тогда, когда ты спал. Она давила на психику, вызывала чувство вины, угнетала до полной апатии ко всему происходящему.

А в угнетенном состоянии человек не способен к активному сопротивлению…

* * *

…Вертолеты выбросили нас на склон горы, покрытый грязным талым снегом. Около шести утра, как и предписывалось боевым распоряжением… Слишком теплым выдался декабрь, чтобы снег устоялся, и слишком низко нас высадили, чтобы снег здесь оказался горным, многолетним, который никогда не стаивает полностью… И высаживали отряд с таким расчетом, чтобы можно было быстро уйти в лес и потеряться там из поля обзора возможного противника. Но нам предстояло не от противника прятаться среди ущелий, а противника искать и определять его силы, вооружение, методы подготовки и боеспособность, маршруты передвижения, стационарные и запасные базы. То есть выполнять обычную работу армейских разведчиков.

Но и выбросили нас с опозданием на два дня против планируемого, поскольку низкая облачность, дожди, перемежающиеся с мокрым снегом, никак не позволяли вертолетам вылететь. Трижды за два дня нас сажали в вертолеты, трижды начинали шуметь над головами винты, но потом стихали, и объявляли отбой. Подождав еще пару часов на аэродроме, мы возвращались в часть, от ожидания уставшие больше, чем можно было устать от тренировочного марш-броска в полной выкладке и в противогазах…

Думали уже, что операцию отменят. Но потом все же солнце пробилось к земле, реанимировав надежды штабного генерала. Нас подняли ночью, задолго до его восхода, и наконец-то отправили. Этого «наконец-то» жаждали все мы, не воевавшие, но в себе уверенные, рвавшиеся к большому делу. Забылись недоумения, вызванные случайно подслушанным разговором. Мало ли у кого какое мнение. Если посылают, значит, так надо…

«Зачем вы пришли сюда? Это наша земля…» — это прозвучит потом и превратится в рефрен, не покидающий голову. А тогда мы еще были уверены, что эта земля и наша тоже. По крайней мере, так нам говорили с детства про Советский Союз, потом так стали говорить уже только про Россию, и мы не хотели, чтобы Россия повторила судьбу Советского Союза…

Прыгали с высоты метра в полтора, в рассвет и в наползающие со стороны низкие, обнимающие склон хребта облака. Вертолетчики подгоняли, потому что их эти облака пугали своей глубиной и скоростью передвижения. Не было гарантии, что, даже высоко поднявшись, попадешь в чистое небо. А в облачность летать в горах — смерти подобно… Но нас и подгонять не надо было. Мы сами торопились…

Куда же мы так торопились…

А вот этого мы еще не знали…

А торопились мы почувствовать собственную несуществующую вину, потому что не бывает вины объективной, всякая вина субъективна… «Вина — понятие относительное», — скажет потом командир роты капитан Петров в ответ на вопрос кого-то из солдат: «А в чем мы виноваты? Чувствую вину, а в чем виноват, понять не могу…» К тому времени капитан не мог руками махать, как обычно, — его избивали больше других и сильнее, но говорил пока еще все так же быстро и отрывочно, к концу фразы часто забывая, с чего начался разговор, и перескакивая на другое:

— Виноватые для противной стороны всегда найдутся… Перед собой как невиновным быть?..

Он думал только о том, что это он приказал нам сдаться в плен и что он создал ситуацию, когда плен стал неизбежностью. Он принял такое решение. Прав он был или не прав — капитан сам не понимал. Слишком много переплелось в один клубок…

Но вину он чувствовал остро…

* * *

Анжелина вроде бы и плакала без слез, и дрожала от горестного возбуждения, и не знала, что ей делать. Я специально так кресла поставил, чтобы иметь возможность на нее смотреть. Мой взгляд добавит ей чувства вины. А я могу себе позволить и порассуждать на эту тему до следующего звонка Волка.

— Если разобраться, то все мы виноваты… И я, и ты… Ты сама — пробовала?

— Пробовала… Кто не пробовал… — она ответила уже чуть озлобленно. Это понятно. Вину на себя она принимать не желает. А надо бы принять не вину, надо почувствовать полностью угнетенное состояние, как мы чувствовали тогда, в Чечне… Вина — она сама потом придет, и в дверь не постучит… До такой степени угнетенное, чтобы не желать ничего, в том числе и избавления от обвинений… И только о спокойствии думаешь. О спокойствии, которое хочешь добыть любой ценой. Но разговор о цене еще впереди…

— Я не пробовал… — заявил я. — Не хочу и не буду… Но и ты, и я, когда видим, как другие «балуются», не обращаем на это внимания. Считаем привычным и почти нормальным явлением. А внимание обращать надо…

— Стучать, что ли?..

— А вот этого я не знаю… Стучать не обучен, а как обращать внимание, не знаю… Только сейчас наркота так уже по стране расползлась, что и тех задевает, кто даже «не пробовал»… Если это национальная беда, следует быть готовым к жизни в нашей обычной национальной действительности. А какая у нас действительность? На протяжении столетий — какая? Это все мы хорошо знаем: «лес рубят, щепки летят…» Вот одна из щепок тебя и стукнула так больно…

— Спасибо, утешил…

А я не утешал. Я «раскачивал» ее… Выше подниматься, больнее падать… «Раскачивание» нервы треплет… Не закаляет их, а калечит…

Конец ознакомительного фрагмента.