Технология бессмертия. Часть 1. Книга, которая разрушила мир

Сергей Радионов

Эта книга основана на Логике Выживания, при помощи которой я попытался объяснить цели авторов мегалитических построек в Баальбеке и Иерусалиме, Великого Потопа и Библии, сопоставив древним событиям задачи современности по выживанию человеческой цивилизации, ограниченной малым ресурсом выживания – планетой Земля.. А поскольку реконструировать те события не представляется возможным, я воспользовался доступным ресурсом – научной фантастикой, которая позволяет моделировать как минимум Логику.

14. ДЕТИ

Два в одном

Александр поведал Головину о своём пешем путешествии и что не ел уже целый месяц. Головин купил еды и бутылку водки и попросил Александра рассказать о себе. Александр рассказывал весьма странную историю об отсутствии паспорта и сложной семейной жизни, Головин вычислил противоречия и нестыковки и попросил объяснить их. Александр честно признался, что отсидел 20 лет в одной из бывшесоветских республик, не смог получить паспорта РФ, но, судя по всему, и не горел особым желанием, добавив, что когда-нибудь купит себе русскую борзую, которой паспорт точно дадут.

Головин плакал, как раненый крокодил, в два ручья, когда Александр живописал ему ужасы своей двадцатилетней отсидки, представляя себя вместо него в тюрьме, поскольку знал, за что можно наказать его самого. И теперь, слушая Александра, почти физически переболел его историей, в которой «ему, Головину» выливают на ногу ведро кипятка, травят собаками и пытаются уничтожить всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Головин ко всем своим недостаткам ещё и верил в Бога, считая, что и Бог любит его, придерживая для особой задачи, поэтому не ограничивал себя в мелочах типа грешков и прегрешений, которые считал малосущественными в приложении к своей личности и её будущей миссии.

В связи с этими грешками у него в голове забрезжила странная надежда на халяву искупить их посредством Александра, который якобы «отсидел за него самого», эта мысль Головину понравилась. По этой причине и полились его слёзы, которые Александр приписал жалости и состраданию нового друга, но Головин жалел самого себя, по-актёрски примеряя образ невинно осуждённого мученика. Появление Александра он приписал божественному посланию — и стал внимать каждому его слову так, что тот только удивлялся.

Александр был аватаром Геры, который выиграл 15% его ресурса, принадлежащего богам, поэтому имел неполный доступ к телу лишь в нетрезвом состоянии Александра. А поскольку Александр выпил, Гера начал проявлять себя: его миссией действительно был Головин, который чем-то заинтересовал Бела, чем именно, Гера не знал, но за свою многотысячелетнюю жизнь такой лёгкой добычи ему никогда не доставалось.

За час-другой Головин стал безраздельной аудиторией Геры. «Чего хочет Бел от этого человека?» — задавал себе вопрос Гера, понимая, что Бел никогда не ответит, и одновременно — никогда не сделает глупость. И Гера честно делал своё дело, интеллигентно и неспешно заливая в беззубый рот водку, и по-дворянски закладывая кильку. Гера рассказывал Головину полузабытые байки из своей тюремной жизни, которую он то ли выдумал, то ли она была на самом деле, он уже и не помнил, поэтому придумывал на ходу свои истории по шаблонам, которых заготовил в избытке за свою длинную жизнь.

Гера, не получивший никаких сведений о Головине, по неписаным правилам Игры был вынужден понимать этого человека. А Головин, при вроде бы примитивной его простоте, был для него парадоксом, Гера не мог предугадать его реакцию на тюремные рассказы, его крокодильи слёзы, его странный, внезапно возникший человеческий интерес к Александру — персонажу Геры. У Геры не было конкретного задания, согласно правилам игры, в его власти было всё что угодно: он мог обобрать этого человека, убить, подставить или, наоборот, — помочь и продвинуть.

Сложность Геры была в том, что его подведомственный аватар Александр включался и отключался без всякой логики, когда ему вздумается, поскольку 15% Гериной власти — это ещё не вся власть. У Александра была 1/3, положенная богами человеку, 2/3 (0,666…), помноженные на 15%, никак не могли пересилить акций самого Александра на свой разум и тело, а разум Александра был крепким, закалённым и отточенным в испытаниях, он то и дело проявлялся вместо Геры, чего сверхчувствительный Головин не мог не заметить, определив парадокс «мистической странностью».

Головина тянуло ко всему фантастическому и необычному, он каким-то нюхом всю свою жизнь искал и находил события, которые вменяемому человеку показались бы мусорными объедками, но Головин их берёг, запоминал и, складывая на потом, когда придёт время понимания, копил их как бабка на похороны. И ко всему странному он относился не иначе, как к благословению Бога, которым считал христианскую Троицу.

У Александра была ограниченность — обожжённая пята, про которую он рассказывал Головину. У Геры — та же пята, а теперь и новая семья Александра, которую к нему привязали при внедрении. Александр любил свою семью, а Геру внедрили в Москве, в середине пешего путешествия Александра, — он не имел ни малейшего представления о «своих» новых жене и дочери.

Гера, глядя на плачущего Головина, просчитывал варианты следующего хода, забравшись очень глубоко в собственный расчёт, но так и не достигнув дна: Головин действовал так, словно играл не в шахматы, а в поддавки, и был намерен сдаться, ещё не начав игру; с такой тактикой Гера не был знаком — всё, что он знал ранее, обычно хоть как-то сопротивлялось. Гера не понимал «это существо», как он называл Головина про себя, за сутки работы у Головина он составил портрет его окружения — бывшие военные, все мелкорослые, и хитроватые, — очевидно это его уровень руководства, люди повыше и попрямее тут не удержатся, а эти прилипли в надежде отщипнуть от добряка кусок сала.

Очевидно, тут нет денег, нет достаточного ума и воли, чтобы «пустить эту тройку галопом» (Гера вспомнил Пушкина). При этом выяснился и предпринимательский талант Головина, подаривший ему возможность отхапать неплохое предприятие у Объективной Реальности, заработать денег, построить цеха и организовать производство.

Предприятие было огромным, тысяч пятьдесят квадратных метров площадей, новое оборудование, станки, инструмент, 80 га земельный участок.

— Тут у тебя как на зоне, — уныло, невесело (они уже успели перейти на ты и по имени-отчеству) сообщил Гера, — у нас было прикольней.

— Правда? — удивился Головин. — Я, слава Богу, не могу сравнить, поскольку был только в нетюремной реальности, там за меня отсидел ты, Саша.

«С чего бы ему так самоуничижаться перед незнакомым человеком?» — подумал Гера.

«Откуда прислали этого человека — от Бога или от дьявола?» — параллельно думал Головин, кроша этой мыслью мозг, словно дятел червивое дерево.

Головин, увидев Александра, мгновенно понял, что он послан, и его «игра в дурачка» имела определённый смысл, — пока Гера подглядывал за Головиным, Головин подглядывал за Александром, изучая его как Большой Объект, который не мог быть не внедрённым. Гера был уверен, что не раскрыт и его воспринимают объектом привычной среды, поскольку от «привычной среды» отвык, не понимая вполне, каким павлином он смотрится, — с длинными хитрыми и умными глазами, взглядом странне, е чем у Сальвадора Дали, волосами, как у художника эпохи Возрождения, и уверенной манерой змея.

Задачей Александра было понравиться Головину, привлечь его внимание, чтобы впоследствии как-то решить свои семейные проблемы, — он просчитывал разводки, которые можно провернуть с «Добряком», как он его окрестил внутри себя.

Головин слушал Геру, затем Александра, затем снова Геру, практически ничего не выдавая на выход, кроме жалостливых соплей к «самому себе». И Геру с Александром понесло: они поочерёдно рассказывали свои тюремные полузабытые байки, очень похожие, но с разными подробностями. И Головину, который по наивности воспринимал Александра одним человеком, было невозможно разобраться в том, что сюжетных линии как минимум две, а не одна. В этот момент Александр неспешно, со значительными расстановками и отступлениями, рассказывал ему историю, произошедшую с ним в Москве.

Внедрение

— Дня на два остановившись в Москве, я присел отдохнуть на остановке, на оживленной улице, когда вдруг движение как бы прекратилось, и я увидел своих — жену и детей — в проезжающем мимо автобусе, вполне понимая, что этого быть не может, никак, ни при каких обстоятельствах, потому что жена и дети сейчас у себя дома, у них нет денег, чтобы добраться до Москвы; но ситуация была настолько реальна, что не поверить ей было сложно. Я было дёрнулся бежать за ними, но, сделав скидку на голодные недели, встряхнулся и пошёл дальше. Около небольшого стеклянного павильона, куда я зашёл с надеждой спереть что-нибудь съестное, я снова увидел, как жену и детей снаружи заталкивают в «Газель» и увозят, и даже погнался за ними, но снова не успел. Больше я их не видел.

Александр замолчал, словно пытаясь ещё что-то вспомнить, но в этот момент его сознанием овладел Гера.

Головин спросил Александра (Геру):

— Но если всё было настолько реально, то, может, оно и действительно было?

— Ты о чём? — спросил Гера.

— Об этой истории в Москве, о чем же ещё?

Гера, не представляя, о чём речь, стал вспоминать, как он сам оказался в Москве.

— Я, похоже, попал в план перехвата, в городе словно никого не было, ночь на дворе, и никого: машины стоят, людей нет, совсем нет, странно для такого города, ещё и самый центр. — Гера отлично знал Москву, посещая её по разным заданиям. — Военные в необычной форме, в чёрных шлемах со стёклами, камерами и странной подсветкой… ходят и ищут людей, переговариваясь через свои шлемы о том, что в это время никого не должно быть, а кто появится, должен быть устранён на месте, вроде как «это могут быть только без чипа», «код 51», что это значит, я так и не понял. Я испугался и залез под куст, и жду, а они рыщут, побежали за каким-то мужиком, выстрел, мужик упал. Я отрубился от голода, и страшно… как-то совсем не как всегда, какой-то холодный страх, как когда я разговаривал с дьяволом… с ящером. Я заснул, но как бы попал в другую реальность, в ещё более страшное — каких-то двух детей закатывали асфальтовым катком, потом машина засыпала их асфальтом… и каток закатал их ещё раз. То ли это был я сам, а не дети, но страшный был сон, словно и не сон. Утром я проснулся как бы другим человеком, под каким-то мостом на окраине, хотя как добирался туда, убей — не помню. Ничего не пил, поскольку денег не было всю дорогу.

Головин с детским интересом слушал рассказ, и Гера понял глубинную сущность Головина: «Он любит фантастические истории, желая в них верить, ему в этой обычной жизни скучно». Гера состоял сугубо из фантастических и странных историй — и понял, почему Бел послал его именно к этому человеку.

Головин не преминул расспросить Александра (Геру) про ящера, тот лишь сказал, что это был какой-то не местный ящер, «как бы импортный» или «с другого уровня», и что Гера с ним не мог справиться, хотя всех других побеждал.

— Я никогда не предавал Христа, — сообщил Александр, случайно включившись.

Добряка на консерву

Целую ночь новые друзья пили водку и чифирь, «пробивая сознание», но были удивительно трезвы и мыслили ясно. Александр ходил, как по камере, по маленькой бытовке, наматывая мысли на ноги, как он привык на зоне, — «мыслить ногами и чифирем». К концу ночи Головину казалось, что они сидят друг с другом в этой камере от самого рождения и собираются осуществить побег.

— А ты не пробовал сбежать? — спросил Головин.

— А зачем… всё равно поймают. Я организовал на зоне столярку, зарабатывал деньги и имел свободы, которым многие тут позавидуют, спасал людей, отговаривая их от побега, и честно отсидел от звонка до звонка. Бежали придурки, которых ловили и добавляли срок или убивали в побеге — обычно те, с кем они бежали. Ты знаешь, что в побег часто берут «консерву», кого намечено съесть, — плотного, глупого добряка, который несёт себя сам? Можно, я тебя буду называть Добряк? — Александр смотрел на нового друга оценивающе.

— Не слыхал, — ответил Головин новому другу, — пойду-ка я спать.

Головин пошёл в свой номер, а Александр лёг в сторожке.

Спасти детей

Головину снился большой корабль, скорее даже — здание на берегу, похожее на его завод, которое рушилось. Стены из шлакоблоков падали в воду. Стены рушились прямо на детей, а Головин нырял и спасал их, но детей было так много, что его обуяло отчаянье. Вместе с ним возникла его жена, которая также спасала детей, но спасателей не хватало, дети тонули. Головин закричал во сне так сильно, что проснулся сторож, который после трёх утра обычно дрых беспробудно до самой пересмены.

Миссия

Головин проснулся в 11 утра с удивительно чистой головой и понял, что новый друг стал для него основной темой дня и ночи, заданием, без которого его практическая жизнь была лишена смысла. Он осознал, что ему принесли задание, которое вкратце значило «спасать детей», — каких детей и от кого, ещё было ему непонятно. Но Головин, всегда мыслящий глобально, был склонен думать, что «всех» и «ото всего», и в нетерпении ждал пробуждения Александра для дальнейшего понимания своей миссии.