Моя жена оттуда…

Сергей Орст

Её природная интуиция, её удивительная прозорливость, её невероятная догадливость и поразительная доброта оказывается неспроста. Не говоря уже о внешности, особенно о глазах.

Часть первая

АЛЯ

«…Я дышу — и значит, я люблю!

Я люблю — и, значит, я живу!»

Владимир Высоцкий

Баллада о любви, 1975 г.

Глава 1

Мы знакомы с самого сопливого детства. Это с моего сопливого. Она всегда, сколько себя помню, была девочкой рассудительной и прозорливой, серьёзной и, в то же время, весёлой, могла сама похулиганить и дать подзатыльник за шалости. Её внешность производила на всех удивительное воздействие, и вроде бы обычная очень симпатичная девчонка, но она всю жизнь обладала будто магическим действием, ведь не обратить на неё внимания было просто невозможно. Именно такие контрастные сочетания её характера привлекали сначала меня исподволь, а позже и осознанно.

Она пришла в подготовительную группу в мой детский садик под Новый Год. Как сейчас помню, входит в группу за руку с воспитательницей белокурая девчушка в пёстром платьице и с голубым бантом на затылке. Район новостроек, в котором мы жили, активно заселялся, поэтому в садик постоянно приводили новеньких. Кто как себя вёл при первой встрече с группой. Бывали и слёзы на глазах новеньких, бывали и громкие рёвы, но никто, из вновь прибывающих, не улыбался так широко, как она. Стоит себе на полшага впереди воспитательницы и сияет как медный тазик, показывая свои две ямочки на обеих щеках, а озорные большие голубые глазки сверкают, рассматривая нас всех тут стареньких. Будто не её привели к нам, а нас всех к ней.

— Ох, и шалунью ты, Наташа, привела, — отвлёкшись от Петьки, который успел уже перепачкаться землёй из цветочного горшка, покачав головой, сказала наша пожилая нянечка тётя Шура, — чувствую, что намучаюсь я с ней. Ох, намучаюсь! Как звать-то её, Наташа?

— Алька я! — громко сказала новенькая, упредив ответ воспитательницы и высвобождая свою руку от её опеки.

— Ишь ты, Алька! А полное имя твоё как? — тётя Шура окончательно стряхнула с Петькиных штанов цветочную землю и молча указала ему рукой в сторону умывальника.

— Алевтина Владимировна! — сказала девчушка вполне серьёзно, погасив лучезарную улыбку, но не сияние голубых глаз.

— Боже мой, как официально! Ну, тогда иди сюда, Алевтина Владимировна, поможешь убрать землю с пола.

— Хорошо, а где веник и совок?

— Наташа, ты посмотри, даже не упрямится, — нянечка была приятно удивлена, — вон там, деточка, они стоят.

Алька послушно сходила за совком и веником, сама принявшись убирать последствия шалости Петьки.

— Куда? — она старательно собрала весь мусор с пола и стояла с совком в одной руке и с веником в другой, вопросительно глядя на тётю Шуру, вовсе не гордая выполненным заданием. Мол, так и надо делать.

— Молодец, Аля! Я ошиблась, ты хорошая девочка, — похвалила её нянечка, показав мусорное ведро в углу, а потом обратилась к группе, — вот, дети, берите пример, как надо за собой убирать. Без нытья и с радостью.

Вся группа, включая меня, сидели молча, вытаращив глаза и наблюдая эту сцену.

Несмотря на такую первую правильность в поведении Альки, она не оказалась занудной ябедой, вроде вредины Светки, по любому пустяку бегавшей к взрослым с доносами на наши шалости. Напротив, эта голубоглазка с удовольствием шалила со всеми наравне. Однако никогда её шалости не были злыми или слишком буйными, более того, всякий раз она ухитрялась непостижимым образом заставить всех нас убрать за собой все последствия наших проделок. Причём никто толком не понимал, что именно она нас сподвигла навести порядок.

Удивительно, но сразу получив даже чрезмерное внимание мальчишек, Алька спокойно ладила с остальными девочками. Играла с ними в дочки-матери, а с пацанами носилась в пятнашки и ловко лазила по лесенкам во дворе садика. Уже в том возрасте она была фигуристой девочкой на зависть сверстницам. Гибкая, подвижная с удивительно тонкой талией, но не занималась ни танцами, ни гимнастикой, ни спортом вообще, хотя все данные для этого были и ещё какие.

Ближе к лету произошел забавный эпизод, в котором участвовали тот самый Петька, здоровяк Мишка и балбес я. Именно мы трое отчаянно боролись между собой за внимание Альки. И вот очередные споры между нами мальчишками дошли до откровенной глупости. Мы на глазах у Альки, абсолютно её не стесняясь, решили проверить свою меткость на попадание в консервную баночку своими струйками по-маленькому. Три дурака стоят в ряд за беседкой со своими малышами наружу и писают в баночку в трёх шагах от них. Алька не смеётся, как сделала бы, наверное, любая девчонка на её месте, а внимательно наблюдает за этим соревнованием. Тогда победил Мишка. Ещё бы, выпил на полдник три стакана компота, вот и смог прицелиться лучше всех. А я и Петька иссякли очень быстро. Знал бы заранее, что Мишка будет жульничать, то выпил бы сразу и четыре стакана компота. Мишка же нас и подбил на этот глупый спор. Алька подарила Мишке сорванный на лужайке цветочек, окинула нас всех лучезарными взглядом и улыбкой, удалившись играть с девочками. Никто кроме нас четверых об этом эпизоде так и не узнал. Алька умела хранить тайны.

Потом первый класс. Нашу группу просто перевели целиком в школу. Всех сорок ребятишек. Альку посадили с ябедой Светкой через парту впереди меня на колонку справа. Четыре года нас разделял только проход между колонками. Я смотрел на Алю слева и сзади. Наблюдал, за её внимательным взглядом на учителя, видел, как она изящно склоняет голову для письма, будто лебёдушка на своей пропорционально чуть более длинной шее, но не сутулится, рассматривал её аккуратную светло-русую косу и появившиеся во втором классе серёжки. Замечал ямочку на её левой щеке, когда она улыбалась. Научился определять её настроение по малейшим движениям головы, плеч, рук. Она иногда поворачивалась ко мне, ловила мой взгляд и, иной раз, загадочно улыбалась. Я дурел от одного только её внимания ко мне, пропускал вопросы учителя и получал двойки, а Алька всегда была круглая отличница. На физре она была самой гибкой и, никогда не занимаясь гимнастикой, вызывала зависть у девчонок, занимающихся этим видом спорта. Те пыхтели до седьмого пота, сохраняя способность к шпагату и сгибаться словно верёвочка, а Алька без труда могла сложиться пополам, показывая небывалую гибкость спины, или сесть на шпагат без разминки.

В третьем классе мне даже удалось несколько раз проводить Альку до дома, неся её сумку. Она всегда со всеми была внимательна, но ни с кем тесно не дружила. Всегда была миротворцем, а к воздыхающим по ней мальчишкам относилась спокойно, совсем без презрения, что значительно отличало её от остальных девчонок. Поразительно, но будучи по сути белой вороной, она никак не настраивала против себя других завистниц, наоборот, чуть приближая таких к себе, сводила на нет их начинающуюся вражду к ней.

К середине четвёртого класса я понял своим сердцем, что она особенная, хоть это и так было понятно, понял, что влюбился в свою одноклассницу безнадёжно и по уши. Однажды ближе к весне мне ночью приснилась Алька, её сумасшедшая улыбка и красивейшие глаза, она что-то нежное говорила мне. Я проснулся с очень приятным, совершенно новым для меня ощущением внизу живота и на чуть мокрой простыне. Моё тело рано созрело. Именно в тот день я и осмелился передать Альке записку, в которой написал своим корявым почерком всего три самых важных, самых нужных для меня тогда слов: «я тебя люблю!!!» Сложив записку в четыре раза, чтобы случайно не раскрылась, я улучил момент, когда учительница отвернулась, и, быстро нагнувшись, сделал три шага до её парты. Положил перед ней записку и заговорщицки шепнул ей почти в ухо:

— Это тебе от меня.

Однако на обратном пути меня застукали.

— Ты что там по классу ходишь? — строго спросила учительница. — К доске захотел?

— Я? Просто ручка упала.

— Какая у тебя умная ручка сама тебя к доске вызывает. Ну, так давай, вперёд.

— Что вперёд? — испуганно переспросил я.

— К доске выходи! Спрашивает ещё.

Я потащился к доске на ватных ногах под насмешки класса, краем глаза приметив мою записку уже в руках у Альки.

— Итак, — сказала учительница, — что ты можешь нам рассказать о…

О, ужас! Алька тихонько, незаметно для остальных разворачивала мою записку. Что спрашивала меня учительница, я, разумеется, уже не слышал. Я следил за действиями Альки. Она открыла записку, прочитала, закрыла её, плотно сжав рукой, и очень серьёзно посмотрела на меня своими большими глазами. Я уже пунцовый стоял у доски ни жив, ни мёртв.

— Правильно краснеешь, учить надо. Садись! Два!

Я поплёлся на место, совершенно безразличный к очередной двойке, уперев глаза в пол, чтобы не встречаться ими с Алькой. Сгорая со стыда, я не слышал смеха одноклассников, но чувствовал на себе неотрывный взгляд той, которой впервые признался.

На перемене Алька сама подошла ко мне, а я чуть не умер со страха. Её глаза смотрели на меня в упор, и я не смел даже взглянуть на неё. Рядом никого не было. Она вдруг резко взяла мою руку и сунула туда мою же записку.

— Никогда так больше не делай! Понял? Никогда не шути с этим!

Она говорила тихо, но строго, будто я сделал что-то нехорошее. В то же время, её тон был спокойным и вкрадчивым. Этот её бархатистый и одновременно звонкий голосок не пригвоздил меня к позорному столбу, не вынес мне пожизненный приговор. Было иное, а что именно, я тогда и не понял, но внутренне почувствовал, сумев выдавить из себя:

— Это была вовсе не шутка… Это чистая правда…

Я чего-то испугался и дал дёру от неё. До конца перемены я просидел в туалете, а на урок опоздал, за что получил неуд по поведению с записью в дневник. Не поднимая глаз на Альку, я дождался конца уроков и собрался бежать сломя голову из школы. Однако наш классный руководитель учитель географии успел перехватить меня, заведя со мной нравоучительный разговор о моей плохой успеваемости. Я постарался наобещать с три короба, как можно быстрее отделавшись от назойливого учителя. Я сгорал со стыда. Мне казалось, что все в школе уже знают о моей любовной записке и, мерзко перешептываясь у меня за спиной, хихикая, тычут в меня пальцами. Надев куртку, я, не поднимая глаз от пола, стремглав вылетел из школы.

Ранняя весна дышала прохладой и пригревала солнышком, заставляя чернеть снег сверху сугробов, а моё сердце страдать. Я быстро шёл к своему дому, полон мыслей о неудавшейся попытке признания. Моя записка жгла мой карман, но я боялся выбросить её в школе, вдруг кто найдёт и прочитает. Я решил её спалить дома на газовой плите.

— Постой, Саша!

Это был её голос! Я узнал бы его из миллиона одновременно говоривших. Остановившись, я обернулся, увидел её, сидящую на скамейке возле детской песочницы, мимо которой всегда лежал мой путь домой. Я готов был сквозь землю провалиться. Наверное, я побледнел, а, затем, густо покраснел так, что стало жарко. Стараясь не встречаться взглядом с её прекрасными глазами, я уставился на свои ботинки, рассматривая чёрную царапину на коричневом носке.

— Почему ты меня избегаешь? Ни разу после записки не посмотрел на меня. Ты обиделся?

— Нет, что ты! Я… просто я…

— Если, как ты говоришь, это была не шутка, почему тогда избегаешь?

— Не знаю…

— Ты испугался своих чувств и подумал, что я буду смеяться над тобой.

Я глупо кивнул головой.

— Ну, и напрасно! Это очень мило с твоей стороны, а искренность в чувствах никогда не бывает смешной. Но если ты меня любишь, то докажи мне это.

Я обалдел, вовсе не ожидая такого поворота событий. У меня моментально вспыхнуло в груди, и я, не раздумывая, выпалил ей:

— Могу тебя поцеловать, могу залезть вот на этот фонарный столб, могу…

— Это каждый глупый дурак сможет сделать ради меня, — оборвала мой словесный идиотизм Алька, — но ведь ты не глупый и уж, тем более, не дурак. На что ты готов ради меня?

— На всё! — решительно отрезал я, стоя перед ней, как перед высшим судом, вершившим мою судьбу. — Проси, что хочешь, я всё сделаю!

— Даже, если это запрещено? — Алька хитро на меня взглянула.

— Ну… это… ведь…

— А говоришь на всё готов. Аккуратнее со словами, Саша.

Это было сказано настолько серьёзно, что я на мгновение забыл, что передо мной моя сверстница. Будто взрослая женщина Алька окинула меня своим голубоглазым взглядом, от которого по моей спине пробежали мурашки размером с кулак.

— Да, ладно ты, успокойся, — Алька вновь обратилась в одноклассницу, — я не попрошу у тебя дурного.

— А что?

— Я слышала краем уха, что ты сегодня наобещал там Юрию Ивановичу.

Это меня вдруг очень напрягло. Ни целоваться, ни лезть на столб не придётся. Ну, зачем это-то?

— Так вот, — продолжала Алька, увидев, что я внутренне сжался, — если хочешь доказать мне что любишь меня, если ты не трепло, а настоящий мужчина, который отвечает за свои слова, то обещай мне взяться за ум и подтянуться по учёбе.

Вот тебе на! Я попал, как куры во щи. Не то, чтобы я пожалел, что написал эту записку, мои чувства были абсолютно искренними, но теперь предстояло трудиться во имя любви, упорно и долго. А если будет всё напрасно? Если Алька предпочтёт, в конце концов, не меня? Нет, если она сама меня ждала тут, если сама начала говорить со мной, проявив интерес, то я должен из кожи вылезти, в лепёшку разбиться, но добиться её. И если для этого необходимо будет хорошо учиться, то так тому и быть.

— Хорошо, — сказал я.

— Что хорошо? — её голубые глаза жгли меня насквозь.

— Я обещаю тебе, что начну учиться хорошо, — смело сказал ей в лицо и снова покраснел.

— Ты записку выбросил уже? — неожиданно спросила она.

— Нет, — не успел соврать я, уже вытаскивая из кармана доказательство своего признания, — вот она.

— Верни мне её, пожалуйста, — голос Альки вдруг приобрёл такие нежные нотки, что я и ослушаться не посмел, — я никому не скажу и никому её не покажу, но она станет символом твоего обещания. Помни, давши слово — держись! Кстати, могу тебе помочь подтянуть предметы.

Я очень обрадовался, ведь теперь смогу видеть Альку не только в школе, но и вне её.

— Спасибо, Алька!

— И ещё, — вновь этот взрослый её взгляд остудил меня, — давай, пожалуйста, договоримся, что ты больше не называешь меня пренебрежительно. Я же никогда не называла тебя Сашка.

— Понял, не буду больше, Аля. Так лучше?

— Гораздо.

Глава 2

К концу третьей четверти я смог существенно исправиться по учёбе, подтянув успеваемость. Даже учителя начали удивляться, что это со мной за перемены такие произошли. Заметив положительные сдвиги в моей успеваемости, на совете отряда было предложено принять меня в пионеры. Я оставался единственным в классе, кто не состоял в этой детской организации и жутко по этому поводу переживал. Чувствуя себя словно изгой, я понимал, что виноват сам, ведь учился плохо, но никак не мог заставить себя учиться лучше. И только мои пылкие чувства к Але заставили взяться за ум.

Стоя перед классом, я читал наизусть текст торжественной клятвы пионера:

— Перед лицом своих товарищей…

Я смотрел только на Алю, ей и только ей обещаяя стать лучше.

–…торжественно клянусь… горячо любить… жить и бороться…

Именно ей, этой единственно существующей для меня на свете девочке, я клялся в любви, обещал бороться за неё. Она смотрела на меня и, похоже, всё понимала, осознавала, какой истинный смысл я вкладываю в эти слова, что вот так открыто, хоть иносказательно, признаюсь ей в любви. Она ни разу не отвела взгляда от меня всё время, пока я произносил клятву, и сделала это лишь, когда мне повязали галстук.

Аля помогала мне, но никогда не давала списывать домашку. Иногда приходила заниматься ко мне домой, радуя своим присутствием мою маму. Мать прекрасно понимала, что я давно уже влюбился в эту красивую девочку, хоть я ей и не говорил об этом. В итоге, я окончил класс всего с двумя тройками, которые тянулись ещё с первого полугодия.

Наступило лето. Меня отправили в пионерский лагерь, и я там целых три месяца тосковал по Але, трепетно ожидая начало учебного года. Я тайно писал ей письма, а потом рвал их в клочья, опасаясь, что меня засмеют. Не имея возможности говорить с ней, я беседовал с Алей мысленно, фантазировал её ответы мне, пытался рисовать карандашом по памяти её образ, но ничего не получалось и, злясь на себя, рвал и эти рисунки. От этого всего я часто ходил грустный, и меня почти ничего не радовало в весёлой пионерлагерной жизни, лишь мои сны об Але оставались моей эмоциональной отдушиной.

Первого сентября моей радости не было предела. Чуть подросшая и ещё более похорошевшая Аля стояла на школьной линейке с цветами в руках, с белым бантом в волосах и в белом, как у всех девочек форменном фартуке. Я смотрел только на неё, не замечая ничего и никого вокруг. Несколько раз она взглянула на меня большими голубыми глазами и светилась очень нежной улыбкой. Прежние мои соперники по отношению к Але ещё с садика Петька и Мишка перестали ими быть. Мишка переехал в другой район города и ушёл из школы, а Петька полностью переключился на Светку-вредину. Хотя она была уже не врединой, а вполне нормальной девчонкой.

Я решился на действия. Опередив всех, когда наш класс заходил в школу, я подошёл к нашему классному руководителю Юрию Ивановичу перед началом традиционного урока мира.

— Юрий Иванович, можно вас попросить об одном одолжении.

— Ух, так сразу? Ну, давай, Саша, выкладывай.

— Я знаю, что нас всех будут рассаживать по-другому.

— Да, и что?

— Можете меня посадить рядом с Алей.

— Зачем? — его взгляд был хитрый, я догадался, что он знает зачем, и поэтому сразу начал краснеть.

— Вы знаете, что Аля помогла мне подтянуться по учёбе, — начал выкручиваться я, — но мне ещё много надо работать, а она поможет мне в этом.

Я густо покраснел, а мои уши просто зардели. Географ всё заметил.

— Ладно, вижу, что это очень важно для тебя. Только пообещай, что будешь и дальше учиться прилежно. Ты же выполнил, данное мне в прошедшем учебном году обещание, поэтому тебе можно верить.

— Конечно, обещаю. Мне Аля сама не даст плохо учиться.

— Я это уже понял. Хорошо, я выполню твою просьбу.

Набрав спешно воздуха в грудь, я было хотел попросить его не выдавать меня, но педагог упредил мой порыв.

— Это я тоже понял, не буду тебя выдавать и на тебя ссылаться.

— Спасибо, Юрий Иванович.

Весь пятый класс я сидел с Алей, учился ещё лучше. Я был безумно счастлив сидеть рядом с ней. Всегда провожал её до дома, очень часто встречал по утрам у парадной. Мне и ей было абсолютно всё равно на дразнилки на тему жениха и невесты. Однако я так и не услышал от неё, как она ко мне относится, но и без слов было ясно, что мы друзья. Я больше не говорил ей о своей любви, любя её все сильней и сильней. Она была рядом, и мне было довольно. Пятый класс я окончил с единственной четвёркой по истории, а Аля, по обыкновению — на отлично.

Потом опять летняя разлука и новая радость встречи в сентябре. На этот раз я узнал её почтовый адрес и выпросил у родителей денег на покупку почтовых марок и конвертов. Увлёкшись фотографией, как многие мальчишки того времени, я сумел сделать несколько хороших снимков Али. Выбрав наиболее удачный кадр, я сделал маленькую фотокарточку, набрал писчей бумаги и уехал в лагерь. За то лето я написал Але больше двадцати писем. Лишь в двух последних письмах я вновь осмелился написать о своей любви к ней. Может это была мальчишеская глупость, но тогда мне так не казалось. Каждый раз я просил местного завхоза бросить конверт в почтовый ящик, когда тот ездил в город или в ближайший к пионерскому лагерю посёлок.

— Кому ты всё время пишешь? — спрашивал меня завхоз. — Адрес всегда один и тот же, имя Алевтина Владимировна. Маме пишешь? Но твою маму, вроде бы, иначе зовут.

Мои уши горели, я пытался бессовестно врать, скрывая свои чувства. Пожилой завхоз хоть и ругался на нерадивых пацанов, но был добрым человеком, и я всё-таки признался, что пишу девочке, которую люблю, немного рассказав об Але и показав ему её фотографию, которую носил всегда при себе. После этого добрый завхоз стал наклеивать на конверты ещё марки, чтобы письма дошли быстрее. Он никому не сказал о моих письмах, сохранив это в тайне.

Я не представлял уже своей жизни без Али, однозначно решив для себя, что как только вырасту, обязательно женюсь на ней, если, конечно, она будет согласна.

Минул год, потом ещё один. Я вслед за Алей стал круглым отличником, и в этом была в основном её заслуга. Она не напоминала мне об обещании, ведь я его исполнил, но и не обещала сама ничего. Нам было интересно вместе дружить. Я стал много читать помимо школьной программы, и мне нравилось обсуждать прочитанные книги с Алей. Это было удивительно, мы дополняли друг друга, не забывая о других ребятах, для которых были примером для подражания.

В восьмом классе к нам пришёл новенький парень Костя. Рослый красавец. Сильный, уже почти с мужской фигурой, моментально влюбивший в себя всех девчонок класса, кроме Али. Несмотря на свои действительно выдающиеся физические данные, Костя был наглецом, считал себя неотразимым мачо и являлся откровенным хамом. Вскружив голову девичьей половине не только нашего класса, он без зазрения совести положил глаз на Алю. Его предупредили, что я и она — сладкая парочка, но его это только сильнее раззадорило. Не видя во мне серьёзного соперника, он всячески меня поддевал, нарочито указывая на мою физическую пока ещё слишком мальчишескую слабость, а к Але проявлял даже чрезмерное внимание, да так, будто меня вовсе не существовало. Пытаясь нахрапом и наглостью завоевать внимание объективно самой красивой девушки класса, Костя постоянно красовался перед ней. То на физре покажет, на что горазд на турнике, вызывая зависть у мальчишек и восторженные взгляды девчонок. То устроит какой-нибудь акробатический фортель в рекреации, заставив многих открыть рты от восхищения. Он очень модно одевался, хоть и носил, как все школьную форму. Его отец был каким-то партийным шишкой в горкоме партии, поэтому недостатка в дефицитных шмотках у него не было. Много раз Костя пытался подарить что-то эдакое Але, но она спокойно отвергала такие его попытки, чем вызывала его неприкрытое недовольство и приступы хамства.

Началась пора школьных вечеров и классных огоньков с танцами и чаепитием. Тогда впервые я пригласил Алю на медленный танец, впервые дотронулся до её тонкой талии в красивом платье. Мы танцевали в полумраке класса и оба были в волнительном состоянии друг от друга. Ощущая её горячее дыхание своей шеей, я вдыхал чарующий аромат её волос, а моё сердце заходилось в сладком трепете.

— Эй, Сашка, — зазвучал насмешливый голос Кости, перекрывая музыку, — пойди-ка, лучше посиди в сторонке, а то твои брюки спереди вздулись! Сейчас ширинка лопнет!

Послышался дружный смех всех одноклассников, заметив моё деликатное состояние во время танца с Алей. Я так смутился, что ретировался, быстро шепнув моей партнёрше по танцу:

— Извини…

Готовый сгореть со стыда и убить этого подлого Костю, я сидел в углу класса, успокаивая своё физическое волнение. А гнусный Костя, воспользовавшись моим отсутствием, начал нагло и весьма грубо приставать к Але, требуя от неё танца с ним. Она отнекивалась, как всегда вежливо, но настойчиво. Сижу я в уголке и вдруг вижу, как этот наглец хватает своей сильной рукой Алю за локоть и совершенно по-хамски тянет её на центр танцпола, невзирая на её протесты. Тут я не выдержал и кинулся на защиту своей подруги, будто пёс на тигра. Подскочив к этому верзиле, я резко одёрнул его руку с локтя Али и сильно толкнул его. Алю-то я высвободил, а вот свалить этого гада не смог. Костя с мерзкой ухмылкой на физиономии, схватил меня одной рукой за грудки и начал наносить мне по лицу удар за ударом своим крепким кулаком. Я тщетно пытался отбиваться, но даже не мог дотянуться рукой до его наглой рожи. Его успели оттащить от меня, иначе, наверное, он меня бы окончательно покалечил. Я плохо вспоминаю подробности того момента, ведь всё, что помню, это страшные вспышки боли в голове. Дальше лишь помню, что лежу на полу, а мою голову держит на своих коленях Аля, утирая с меня мою кровь своим прелестным голубым шарфиком от платья. Свет в классе уже включён, а Юрий Иванович выводит Костю из кабинета.

— Он тебе не сделал больно? — спросил я Алю, поймав её взгляд на себе.

— Нет, но он же тебя избил, — я впервые увидел слёзы в её больших глазах, — это тебе же сейчас больно!

— Что ты, ни сколько, главное, ты цела, а мой нос заживёт, ерунда. Аля, зачем ты портишь свой красивый шарфик моей кровью, не отмоешь же потом…

Я попытался встать, но в голове что-то щёлкнуло. Очнулся я в машине скорой помощи в окружении двух врачей. Машина мчалась, звеня сиреной. Оказывается, Костя сломал мне нос прямым боксёрским ударом, а носовая кость почти вошла внутрь черепа. Это не считая сотрясения мозга.

Затем, была больница, операция. Мои родители попытались найти правду, но дело замяли, ведь они были простыми инженерами, а предок Кости — во власти. Свидетельства ребят не приняли во внимание, а классный руководитель не видел, или не захотел увидеть инцидент, или ему сказали, что он должен был увидеть. По официальной версии я споткнулся в темноте и неудачно разбил нос о стул. Несчастный случай. Однако Костю из школы убрали под благовидным предлогом сами его родители.

Пока я валялся в больнице, меня почти каждый день навещала Аля. Когда она пришла в первый раз, я только отошёл от наркоза и, весь перевязанный, лежал на койке. Войдя в палату в белом халате, как положено посетителям, она сразу безошибочно нашла меня, хотя сделать это было очень сложно. От моей внешности были только глаза и рот, не закрытые бинтами. Аля быстро присела рядом, положив сетку с апельсинами на тумбочку, и взяла мою руку себе в тёплые ладони.

— Зачем же ты, Саша, полез к этому бугаю? — её нежный голос вдруг задрожал.

Я поднял голову, чтобы лучше рассмотреть её сквозь повязку и увидел, как она плачет. Её крупные слёзы капали на белые простыни койки.

— Аля, пожалуйста, не надо, — попытался я её успокоить, гнусавым голосом, — всё же в порядке со мной, пройдёт.

— Я очень испугалась, когда ты упал без сознания обратно на мои колени.

— Почему? Мне же просто дали сильно по голове. Вот мозг и отключился.

— Я просто… просто…, — сглатывая слёзы, Аля смотрела на меня своими голубыми глазами с большой тревогой, — я просто подумала, что ты умер у меня на руках. Ты был весь в крови!

Она сильнее заплакала.

— Но я же живой, всё хорошо, прошу тебя, не плачь, мне больно видеть тебя такой расстроенной. Ну, давай, улыбнись, и я сразу поправлюсь. Мне очень нравится твоя улыбка. Ты же Солнышко лучезарное.

Она мило улыбнулась, но глаза были все в слезах.

— А мне очень нравишься ты, Саша. Нет, не просто нравишься, я люблю тебя!

После этих слов я готов был вскочить с койки и расцеловать её, но пока был к этому физически не готов. Я добился её признания, хоть нам было всего по пятнадцать лет.

Тогда же в больнице я познакомился с родителями Али. Они вместе с ней пришли меня навестить. Всё-таки я пострадал, защищая их дочь. Я абсолютно не чувствовал себя героем. Какой герой? Меня же побили! Увидев её родных, для себя я отметил интересную особенность — Аля не сильно была похожа на своих папу и маму. Пытаясь найти общие черты сходства, я лишь отметил похожую манеру говорить и только. Оба родителя Али были в возрасте, старше моих, оба кареглазые, почти темноволосые. Как это у них получилась почти белокурая голубоглазка?

Конечно, я поправился, но у меня теперь кривой нос со шрамом. Вдобавок к этому незначительному косметическому изъяну я получил в подарок от Кости периодическую чудную головную боль и шум в ушах. Эта история не получила большого развития, ведь всё спустили на тормозах, однако в школе я был самым настоящим героем-рыцарем в глазах всех девочек, бесстрашно бросившись защищать честь своей девушки на превосходящего по силе врага. Разумеется, я относился к таким эпитетам в мой адрес с долей юмора, но уважительные взгляды других девчонок на меня Аля замечала. Я же из всех девушек хотел видеть только мою Алю.

Сдав успешно экзамены, мы с Алей и ещё несколько ребят из класса перешли в девятый. Надо было думать о будущем. Институт или Университет? Нужно готовиться. Учёба, учёба, но жизнь текла и мы взрослели. Предприняв несколько безуспешных попыток физической близости с Алей, я получил от неё абсолютно исчерпывающий ответ на эту тему:

— Только после свадьбы, если сумеешь дождаться!

Она как отрезала, сказав эту фразу снова тем самым взрослым тоном и видом, от которого у меня опять пошли мурашки по спине. Конечно, я прекрасно понимал, что краткое удовольствие сейчас может привести к долгому страданию потом, а я очень не хотел причинить ей боль и несчастье.

Я поклялся себе и ей, что смогу дождаться её, что с моей стороны это не просто влечение к её прекрасному телу, а настоящая любовь на всю жизнь. Я был категорически не согласен со словами известной песни из кинофильма «не обещайте деве юной любови вечной на земле» и готов был с этим поспорить, доказав обратное. Мой юношеский протест выразился именно в этом.

Мы давно уже по-настоящему целовались и обнимались, но не более. Как-то она достала сохранённую у себя ту мою любовную записку и своим аккуратным почерком дописала ниже: «я тебя тоже люблю!!!» Может это подростковая глупость, но тогда для нас это было очень важно, мы будто обменялись клятвами, скрепив их письменно. Этот пожелтевший клочок бумаги до сих пор хранится у нас в целости и сохранности, ровно, как и все другие наши письма. Я с удвоенным воодушевлением принялся писать ей любовные письма, только теперь оставлял конверты в её вещах, то положу в сумку, то оставлю на письменном столе у неё дома, а то всуну в её любимую книгу. Всякий раз я удивлял Алю, а она отвечала мне, также оставляя свои письма с признаниями. Это была наша такая любовная игра. Перестав к ней приставать, я изнывал от возрастающей страсти, хотя чувствовал, что ей держать себя в руках даже сложнее, чем мне себя. Аля значительно сильнее меня характером, я это понял ещё в детском садике.

Глава 3

И тут произошло непоправимое на излёте зимы в выпускном классе. Мои родители и младший брат уехали в гости к знакомым. Я отказался от развлечений в пользу подготовки к поступлению в ВУЗ, поэтому остался дома. Пришла Аля, и мы вдвоём делали уроки. На улице было уже темно, часов семь вечера. За окном поднялась пурга, как это обычно бывает в конце зимы, когда погода никак не хочет отдать права неотвратимо подходящей весне. Вдруг на полуслове Аля осеклась, посмотрела на меня и почему-то побледнела.

— Что такое? — забеспокоился я, — что-то не так мы сделали в решении этой задачи.

Я полез в учебник проверять условие.

— Нет, Саша, тут иное. Я не могу это точно описать, но сейчас что-то произойдет.

— Что именно?

— Не знаю. Что-то ужасное.

— Где? Здесь?

— Нет, не здесь… далеко, — Аля была бледнее полотна, и я очень испугался за неё.

— Давай, приляг на диван.

Я помог ей перейти на диван, а её всю трясло, руки были холодные. Мой взгляд упал на настенные часы. Семь часов десять минут. Алю словно дёрнуло электрическим током, она чуть вскрикнула. Я не понимал, что с ней происходит, но после этого вскрика, больше похожего на стон страдания, она порозовела и быстро пришла в себя.

— Не пугай меня так, Алечка, — тревожно гладил я её руки, сидя на коленях возле дивана, — что с тобой?

— Со мной уже всё в порядке, — она с неподдельным сочувствием смотрела на меня, — это было предчувствие, но теперь всё свершилось.

— Господи, да что свершилось-то?

— Не знаю, но очень скоро узнаем.

Я сбегал на кухню и принёс ей воды. Она окончательно пришла в себя, но настроения заниматься науками больше не было.

— Может тебя домой проводить? Ты явно устала.

— Нет, я сейчас позвоню домой и попрошу прийти сюда моих родителей, — её голос был всё также тревожен.

— Зачем?

— Не могу объяснить, но так надо. Это для тебя.

Она позвонила домой и попросила прийти папу и маму, сказав, что Саше нужна будет помощь. Ни я, ни её родители на том конце провода ровным счётом ничего не понимали. Однако пообещали прийти через полчаса. Мои родные звонили час назад и сказали, что уже едут домой.

— Так мои скоро приедут, они же звонили недавно, — возразил я.

— Послушай, Саша, — Аля усадила меня рядом с собой на диван, — понимаешь, я уверена, что твои больше никогда не приедут.

— Что ты такое говоришь? — чуть смеясь, спросил я, но, глядя в мокрые уже от слёз глаза Али, быстро убрал улыбку с лица.

— Я сама не понимаю, что это было, но эта уверенность выше меня, не поддаётся логике, абсолютно ненаучна, но я откуда-то знаю, что это так.

Мы сидели молча, взявшись за руки, пока не позвонили в дверь. Я радостно подскочил с дивана, побежал к входной двери, распахнул её, но там стояли родители Али..

— Здравствуйте, проходите.

— Здравствуй, Саша, что тут у вас стряслось? — спросил, войдя в квартиру, её отец Владимир Андреевич беспокойным тоном.

— Сам не понимаю, — ответил я, — Аля что-то почувствовала, стала бледной, но, по-моему, это что-то нереальное.

— А-а, с ней такое уже бывало несколько раз. Мы сами с Ольгой Васильевной не понимаем что это. Какие-то предчувствия, а может интуиция.

Мы все подошли к Але, которая отрешённая сидела на диване.

— Алюша, что случилось? — её мама присела рядом и по-матерински погладила свою дочь по голове. — Опять предчувствие?

Моя Аля кивнула головой.

— Расскажи мне, дорогая, — попросила Ольга Васильевна, махнув нам с её отцом рукой, мол, уйдите.

Мы послушно удалились на кухню.

— Ты знаешь, Саша, — тихо начал говорить Владимир Андреевич, — такое с Алей уже было всего три раза в жизни. Она вдруг бледнела, тряслась, а потом её словно током ударяло. И всё в порядке.

— Да-да, всё было именно так. Мы решали задачки, и тут такое. Это какая-то болезнь?

— Думаю, что нет, а ты что, любить её из-за этого меньше будешь?

Конечно, её родители давно уже обо всём догадывались, тем более, что Аля сама им рассказала обо мне, честно признавшись, что мы любим друг друга. Но я впервые услышал от её отца о моей любви к его дочери.

— Нет-нет, что вы, просто надо понять, что это с ней, как помочь.

— Ты очень хороший парень, Саша. Я ценю твою заботу о моей дочери, — её отец говорил тихим и участливым тоном, будто со своим сыном.

Я заварил чай, и мы все вчетвером испили чайку с баранками и вареньем. Прошло уже достаточно времени, а мои родные так ещё и не приехали домой. Я начал беспокоиться. Позвонил знакомым, где были в гостях папа, мама и брат. Те сказали, что они уехали больше двух часов назад. Снова томительное ожидание неизвестно чего.

Зазвонил телефон. Я ушёл в коридор и поднял трубку.

— Здравствуйте, — прозвучал в телефоне чёткий деловой голос.

— Добрый вечер, — ответил я незнакомому человеку.

— Это квартира Сидоркиных?

— Совершенно верно.

— Говорит дежурный по городу старший сержант Быстров. С кем я говорю? Представьтесь, пожалуйста.

— Александр Сидоркин.

— Александр, можете назвать полную дату вашего рождения.

— Да,…. ноября тысяча девятьсот…. года, — мой голос дрогнул, — а что случилось, товарищ старший сержант?

— Простите, но вынужден вам сообщить, что такси, в котором ехали ваши родители и ваш брат, попало в аварию. Машина столкнулась с встречным грузовиком, её занесло на скользкой дороге, и она упала с высокой эстакады, пробив ограждение. Все пассажиры и водитель погибли на месте…

Дальнейших подробностей я уже не слышал. Трубку телефона подхватил из моих внезапно ослабевших рук Владимир Андреевич и что-то долго слушал и записывал. Потом много раз куда-то звонил и обсуждал с кем-то какие-то вопросы. Я осел на пол прямо в коридоре, не в силах стоять на ватных ногах. Аля и Ольга Васильевна заботливо отвели меня в комнату, и тут со мной произошла тихая истерика. Я слабовольно залился слезами, не в силах сдерживаться от навалившегося огромной массой горя. Ведь я остался теперь круглым сиротой. Мой отец сам был сиротой-беспризорником после войны, пока не попал в детдом. Мамины родители ушли один за другим не так давно. Братьев и сестёр у родителей не было, как и всякой дальней родни. Вот я и остался единственным из рода Сидоркиных. У меня страшно разболелась голова, да так, что пришлось вызывать неотложку. Последствия той драки давали о себе знать

Конец ознакомительного фрагмента.