Любви спасение

Сергей Орст

Чувственная, эмоциональная, местами даже откровенная романтическая повесть о судьбе двух влюблённых, сумевших, вопреки устоям своей страны, существующим бесчеловечным порядкам в обществе и смертельной опасности их жизням, родить в себе и сохранить высшее чувство. Время и место действия – овеянная легендами и мифами Атлантида, превращённая фантазией автора в жестокое и лицемерное матриархальное государство. События происходят накануне и во время гибели континента.

Дизайнер обложки Сергей Орст

© Сергей Орст, 2023

© Сергей Орст, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0060-9369-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЛЮБВИ СПАСЕНИЕ

романтическая повесть

Моей богине и музе,

моей супруге и единственно

любимой мною женщине

посвящаю

«Si vis amari, ама»

(Если хочешь быть любимым, люби — перевод с латыни)

Луций Анней Сенека (4 г. до н.э. — 65 г. н.э)

1. РЫНОК

— Приветствую тебя, о несравненная.., — начал было робко и еле слышно юноша традиционное приветствие, но осекся, немного покраснел в тон своего плаща и потупил несколько печальный взгляд на пыльную мелкокаменистую дорогу меж рядов шумного городского рынка.

Он стоял у тканевой лавки перед расстеленными и скрученными в тугие рулоны тканями, аккуратно разложенными на большом прилавке. Здесь лежали и тончайшие дорогие, чуть ли не полупрозрачные полотна, и грубые, но прочные мешковины, сотканные из морских водорослей, а также бесчисленное множество разноцветных, пёстрых, ослепительно белых и бархатисто-чёрных изделий ткацкого мастерства. Это была, пожалуй, единственная лавка, где знатные дочери Атлантии́ды могли купить ткань для одежды, для интерьера дома, для быта и хозяйства.

— Приветствую тебя, ливиа́нка, — юный сын знатной горожанки говорил очень тихо, его голос был едва различимым в разноголосом гуле бойкой торговли рынка этим жарким полуднем, — вот ткани этой двадцать локтей отмерь мне.

Юноша приподнял руку, и расступившийся бордово-красный плащ обнажил белое одеяние под ним, полностью скрывающее тело от ярёмной впадины до ступней ног, обутых в дорогие сандалии из кожи морского ската. Молодой отпрыск владелицы рудников смущённо указал на нежно-лазурную ткань, лоснящуюся под лучами незакрытого навесом лавки солнца. Поняв и испугавшись своего смущения, он попытался напустить на себя важность и произнёс более твёрдым голосом:

— Нет, тридцать локтей! — он смело поднял взгляд, посмотрев рабыне в глаза, но тут же покраснел ещё гуще, и в отчаянной попытке сохранить своё достоинство добавил сдавленно:

— Прошу тебя.

С того самого времени, как этот юный, ещё не отданный в мужья, сын благородной матери появился перед ткацкой лавкой, красавица Эхоте́я находилась в состоянии бдительной напряжённости. Она отлично осознавала, что хоть она и ливианка-рабыня, пусть старательно скрывала свою внешность, закрываясь одеждами и оставляя лишь глаза, к которым никогда не прикасалась тушь, эта загадочность, эта недоступность, парадоксальным образом будоражили не выданных в мужья сынов Атлантииды, потомков Великих Титанов. Что только не делала юная дева для сохранения себя от посягательств разнузданных и не остепенённых браком, а, следовательно, остающихся безнаказанными, молодых наследников титанид. Но никакие ткани, широкими складками ниспадающие с девичьего тела, не могли скрыть природную изящность движений, грацию походки, бархатистость голоса и притягательность взгляда на редкость больших здесь голубых глаз. Эхотея привычно медленно подтянула правую руку под пепло́ном к своему поясу, к надёжно закреплённому и скрытому в складках хито́на короткому острому кинжалу. Ещё ливианка незаметно переступила, стоя за прилавком, и скрестила ноги так, что левое её бедро оказалось поверх правого, ощутив холодную рукоять второго кинжала, притянутого ближе к внутренней стороне бедра, собственноручно сделанными ей из обрезков самой нежной ткани лямками.

Убедившись, что оружие защиты своей чести на месте, юная дева, спокойно оглядевшись по сторонам и убедившись, что рядом с этим вчерашним мальчиком никого потенциально опасного нет, чуть расслабилась, но не потеряла бдительности. Она была наслышана об изысканном коварстве отпрысков титани́д, считающих себя едва ли не божественными атлантами.

Не первый раз Эхотея видела здесь у лавки этого юного и очень симпатичного паренька. Он появился тут на рынке около луны тому назад. Вьющиеся, ухоженные тёмно-коричневые волосы красиво ниспадали на плечи, карие выразительные глаза с длинными ресницами смотрели всегда смущённо и почему-то печально. Тонковатые губы таили лёгкую искреннюю улыбку, а под прямым носом над верхней губой уже пробились тёмные усики, придавая этому юнцу очень милый вид, усиленный хорошо очерченными приподнятыми бровями.

Юная дева всякий раз удивлялась его поведению, когда он появлялся тут, разительно отличая этого юношу от других молодых посетителей рынка в бордово-красных, полностью скрывающих фигуры мужей и сынов титанид. Он, то напустит на себя важный вид и молча купит целый рулон ткани, причём первой попавшейся, вручит товар сопровождающему его мальчугану-ариби́йцу в одной набедренной повязке, и тот потащит новую собственность своего господина, натужено пыхтя. А то бывало, встанет возле лавки с напитками, что поодаль справа в ряду напротив, и среди таких же знатных отцов и матерей Атлантииды, медленно попивая из прозрачного кубка разные прохладные вкусности, украдкой смотрит на Эхотею, думая, что она не замечает его. Его золотой овальный медальон-фибула размером с ладонь скреплял на груди полы бордово-красного плаща, указывая на его знатное происхождение. Его мать благородная титанида Иохе́ния из рода Лага́нов, крупная, почти тучная женщина с пышными формами владела рудниками в горах и под океаном, поэтому на сверкающей в солнечных лучах фибуле блестели горы, а у их подножья расположился грозный спрут. Юный отпрыск так и простаивал полдня, наполняясь напитками, потея от обилия жидкости, пока выпитое не попросится наружу. Тогда у него становились пунцовыми щёки, он последний раз незаметно для окружающих ловил взгляд продавщицы в тканевой лавке и стремительно покидал городской рынок.

Рабыня несколько раз замечала, что именно он следит за ней иногда вечерами, когда она, закрыв лавку на ночь, идёт к дому своей госпожи ночевать. Улицы ночной Атлантииды не погружаются во мрак, ведь они освещены многими лампадами, питающимися от энергошара, который виден и днём и ночью возле Дворца Лучезарных Близнецов на центральной горе столицы. И даже на таких светлых улицах ливианка никогда не выпускала из обеих скрытых просторными складками пеплона рук двух обнажённых кинжалов, дабы молниеносно отразить возможное нападение атлантиидских молодчиков или успеть заколоться самой, но не отдать себя на растерзание и поругание, не позволить удовлетвориться их разнузданной и безнаказанной похоти.

Эхотея много раз тренировала эти два резких движения руками, которые, если в них будет кинжал, способны рассечь ей горло чуть выше ключиц или пронзить сердце немногим ниже левой девичьей груди. Она не хотела умирать, но не боялась этого, если придётся. Когда-то эта дочь далёкой Ливиании поклялась себе, что не допустит до себя мужчину, если сама того не пожелает. Она лучше умрёт, чем позволит свершиться насилию над собой. Ливианка была девственна, но назвать её абсолютно невинной было бы не совсем верно. Она любила людей и жизнь, была добра душой, ей чужда была злоба, агрессия и коварство. Все эти черты её характера уживались в ней, несмотря на жестокость того мира, которому принадлежала рабыня.

Однако сегодня этот красивый юноша впервые заговорил с ней, да ещё так застенчиво, что Эхотея невольно улыбнулась под тёмной тканью, скрывающей её лицо, кроме глаз. Она принялась проворно и точно отмерять лазурную ткань, взмахивая полотном, чтобы расправить его. Застоявшийся знойный и душноватый воздух под сенью навеса лавки и соседних мест торговли вздрагивал и, перемешиваясь с запахами пряностей, разных ароматов городского рынка и близкого океана, обдавал лёгкой прохладой вперемешку с пылью молодого атлантиида и саму Эхотею. Сейчас она делала это нарочно, будто испытывая юношу, ведь, если посетителю лавки будет неприятно, то он так о том и скажет, выразив недовольство. Вопреки смутному ожиданию, состоятельный покупатель лишь мило улыбнулся и снова покраснел.

— Странный он, — подумала ливианка, работая, — возраста же моего титаниды сын этот знать не может, лица моего никогда не видел он, да и здесь на рынке меня не видел толком никто, пустила слух даже я, что уродлива и лицо обожжено моё. Неужели мать его не даёт возможности ему с рабынями развлекаться, дабы смог он в искусстве любви супружеской преуспеть, прежде, чем в мужья его отдадут богачке какой-нибудь? Быть может, мать бережёт невинность его для брака особого? Бывает здесь такое, когда юнцов таких богатых и неопытных в мужья отдают таким же девам неопытным из семей знатных. Считают тут, что браки такие устойчивы более и стать моногамными способны, нормы этические повысив.

Она почти отмерила тридцать локтей и принялась разглаживать складку для отреза.

— Ну, да, — продолжала думать Эхотея, занимаясь делом, — думают они, что общество исправить их моногамия насаждаемая поможет. Глупцы! Не исправить этим… Любовь искренняя и чистая исправляет только. Между женщиной и мужчиной любовь в сути своей моногамна, как на родине моей, пусть там тоже не благополучно всё, мать мне рассказывала, а любви-то здесь вот мало, нет почти. Юнец этот разве что в меня влюбился явно. Дурашка, любить искренне позволит кто ж тебе? Титаниды благородной сын же ты, атлантиид ты, а не ливианец. Меж атлантиидами и ливианцами или арибийцами чёрными связь пресекается всячески, а, если дети и рождаются от отношений этих, то выродков таких сразу кидают со скалы высокой в прибой пенный. Акулы голодные всегда, ну и спруты, да крабы доедят остальное. Атлантиидов раса чистой от чужой крови быть должна. Считают так они. Ладно, смотри на меня, меня всю всё равно не увидишь, а, если попытаешься против воли моей, то Света Богиней клянусь, кинжала острых оба своих себе в грудь вонжу и в миг последний жизни моей увижу, как кровь младая моя брызнет на лицо твоё милое и на хитон белоснежный твой. Тебе не достанусь я! Никого не убью больше я, порождает зло ведь зло только, а если в мире этом иначе никак нельзя, то не место мне в мире этом.

Свернув заказанный отрез ткани, Эхотея вынесла его в узкий проход у прилавка и с поклоном положила, как можно ближе к посетителю. Затем спешно отошла вглубь лавки, исподлобья бросила взгляд на юношу, произнеся вежливым тоном, но попытавшись огрубить свой голос, дабы этим постараться отвадить от себя отпрыска знатной дамы:

— О титаниды благородной сын достойнейший, приобретение ваше обходится в две всего монеты серебряных Близнецов Лучезарных.

Юноша наклонил голову, шевеля руками под плащом. Полы бордово-красной узорчатой ткани разошлись, и показалась его сжатая в кулак кисть руки пальцами вниз. Юнец вдруг приостановился, понимая, что не сможет передать плату через широкий прилавок с товаром.

Обычно атлантииды, а имели право покупать что-либо только они, будь то женщины или мужчины, просто бросали плату через прилавок, выказывая тем самым своё превосходство перед рабами. В этом государстве работали только рабы из Ливиании или из Ариби́и, правда, попадались представители и других народов, но редко. Вторые ещё больше отличались от всех — смуглая иссини-чёрная кожа, такие же мелко вьющиеся волосы, широкие ноздри и тёмно-тёмно коричневые глаза, правда стопы ног и ладони рук их были розовые. Арибийцы выполняли самую тяжёлую работу, причём неважно было мужчины это или женщины, даже детей их нещадно били и заставляли работать. Ливианцам повезло больше, им досталась работа в домах горожан, на различных производствах, на полях и промыслах.

Юный отпрыск посмотрел на ливианку и начал обходить прилавок, чтобы зайти за него и вручить плату в руки. Ливианка напряглась, нащупала под пеплоном кинжал на поясе и даже наполовину вытянула его из ножен под складками своего одеяния. Действия этого посетителя были необычны, ведь до этого дня он молча оставлял монеты ближе к Эхотее и уходил, не встречаясь глазами с ней.

— Не бойся меня, о ливианка прекрасная, — заметив, как рабыня непроизвольно подалась спиной вглубь лавки, негромко, заметно волнуясь, произнёс юноша, — дурного не причиню я тебе, клянусь богами в том. В руки твои плату отдать нужно мне.

— О, господин, — теперь уже своим собственным бархатистым, но чуть испуганным голосом, заговорила Эхотея, — не достойна я того! На прилавок монеты положите или на землю бросьте, прошу вас. Благодарю нижайше вас я за визит в лавку титаниды Роании.

— Плату прими сама от меня, прошу тебя.

Он почти прошёл проход у прилавка и остановился на расстояние вытянутой руки от Эхотеи. Его рука с зажатой ладонью по-прежнему была протянута вперёд. Кинжал полностью вышел из ножен, а ливианка, прижимая его к талии, надёжнее вкладывала в ладонь прохладную рукоять смертоносного оружия. Юная дева внутренне сжалась, готовясь отражать возможное нападение. Это был давний и очень глубокий страх перед мужчинами в бордово-красных плащах.

— Прошу тебя, — залепетал юнец, краснея всё гуще и гуще, — не только монеты здесь… здесь…

Он проходил боком и, явно страшась, вытягивал руку, будто втискивал её в горнило кузнеца. Сердце его стучало у горла, и Эхотея это заметила по пульсирующей артерии под ухом. Смягчившись, понимая, что в таком положении неопытный юноша ничего не сможет ей сделать плохого, ливианка протянула свою левую руку из-под тёмного пеплона ладонью вверх. Рабыня осторожно втянула сквозь скрывающее лицо ткань воздух носом, пытаясь по привычке определить запах посетителя, но внезапный лёгкий порыв ветерка с океана, редко залетавший в рыночные ряды, принёс лишь аромат соли и рыбы, а также резкий запах специй соседней лавки. Юноша робко подался вперёд и выложил в раскрытую девичью руку плату. Чуть звякнули нагретые его теплом монеты и ещё что-то мягкое. Юноша одними пальцами закрыл тонкую ладонь Эхотеи и заговорщицки шепнул, посмотрев очень грустным взглядом в её глаза:

— Ино́хием меня зовут, а тебя Эхотеей кличут, знаю я. Читать же умеешь ты? Прощай.

С этими словами он быстро развернулся в узком проходе, подхватил свёрток ткани и, не оборачиваясь, удалился. Внезапный порыв тёплого ветерка стих, утаив от юной девы запах Инохия. Эхотея, вздрогнув от последних слов юноши, удивлённо посмотрела ему во след, украдкой убрала в ножны кинжал и раскрыла левую ладонь.

— Известно откуда ему имя моё? Быть может, знаком он с госпожою моей? — недоумённо подумала ливианка, спешно кинув две монеты в мешочек на поясе с другой стороны оружия самозащиты, а в руке обнаружила тончайший пергамент, свёрнутый в узкую трубочку. — Возможно, но не встречала у неё я его, его-то запомнила бы, хоть днями пропадаю здесь на рынке и знать всего не могу. А читать умение причём тут? Неужели письмо это? Послание он мне отдал? Титаниды сын благородный рабыне недостойной письмо передал? Странный он точно!

Аккуратно, чтобы никто в округе не заметил, она принялась разворачивать свёрток. Её одолевало любопытство, что там такое, что этот юноша так вежливо с ней говорил, словно она не рабыня, а дочь благородной титаниды.

— А быть может, западня коварная это? — усомнилась мысленно рабыня. — Быть может, так бдительность он мою усыпляет? Ну, посмотрю, ведь ничем не рискую сейчас. Света Богиня, уверена я, на стороне моей.

Ей не дали заняться этим маленьким свёртком, подошёл ещё один состоятельный муж одной из уважаемых титанид, и Эхотея, лишь успев глотнуть тёплой воды из принесённого утром меха, что висел на опоре крыши лавки, быстро сунула свёрток в карман хитона и принялась обслуживать другого покупателя. На этот раз рабыня отчётливо почувствовала запах посетителя, заставивший её незаметно брезгливо поморщиться под темной тканью на лице. От знатного атлантиида несло чем-то кислым и прогоркшим вперемешку с запахом потного тела человека, употребляющего в пищу много жареного мяса с большим количеством острых специй.

— Запах неприятный очень, — подумала Эхотея, — ужели нравиться супруге его титаниде благородной смрад такой? Не слишком похож он на мужа отвергнутого. Быть может, елеем ароматным тело своё натирает, прежде чем в спальню супруги входить.

Рабыня отмеряла десятками и сотнями локтей ткани, встряхивая ими, чтобы разогнать наполнявшийся неприятным запахом богатого покупателя воздух в лавке. Мужчина в бордовом плаще заказывал всё новые и новые полотна. К лавке подъехала небольшая повозка, и два мальчугана-арибийца принялись укладывать туда купленный товар. Наконец, справившись с большим заказом Эхотея устало произнесла:

— О титаниды прекрасной сын достойнейший, приобретение ваше, обходится в три всего монеты золотых Близнецов Лучезарных.

Богач молча вынул кошель, растянул бечёвку, стягивающую этот мешочек с монетами, сунул туда свою волосатую руку, достал горсть монет, скинув обратно лишние, и небрежно бросил три блестящих кругляша в узкий проход у прилавка прямо в пыль.

— О господин, благодарю нижайше за визит в лавку титаниды Роа́нии, — с поклоном сказала в спину посетителю Эхотея, с внутренней неприязнью к таким, как он.

А что делать, она рабыня, стоит только кому-нибудь нагрубить в ответ, стоит хоть как-то выказать непокорность — её публично высекут на площади перед рынком и даже хозяйка Эхотеи пожилая и добрая Роания не сможет оградить бедняжку от этого. Или того хуже — отдадут на воспитание молодым отпрыскам титанид, набирающимся опыта для последующего исполнения супружеского долга. Много раз после закрытия рынка Эхотея, проходя мимо площади перед рынком видела, как наказывают провинившихся рабов, слышала их крики и стенания, стараясь не смотреть на эти избиения.

Доброта титаниды Роании рано или поздно закончится, ведь она уже стара, а её старшая наследница — дочь Кине́ра не слишком жалует рабыню-ливианку, любимицу своей матери. Кинера спала и видела, когда мать упокоится, и её большое ткацкое дело полностью перейдёт ей. К тому же в ней была обычная зависть и ревность, что родная мать особо заботится об этой молодой рабыне больше, чем о собственных детях. Порой той казалось, что мать даже любит эту беспородную чужеземку. Эхотею радовало лишь то, что госпожа Роания жила в собственном доме одна и с одним мужем, которого, как это ни странно для этой страны, любила. Престарелый Вару́ций тоже искренне любил свою жену, всячески помогая ей в управлении большим ткацким делом. Это была редкая пара, возможно, даже единственная в Атлантииде, сохранившая светлые искренние чувства на всю жизнь.

Как юная рабыня мечтала сбежать, как обдумывала разные способы уплыть с ужасной, ненавистной ей земли, чтобы не видеть всей этой мерзости, чтобы не знать, как люди могут не просто не любить друг друга или быть безразличными к ближнему, а способны получать удовольствие от истязания другого человека. Будущее её здесь очень туманно и неопределённо. Эхотею ожидает либо брак с каким-нибудь ливианцем, которого назначит ей хозяйка, чтобы нарожать новых рабов, либо позорное поругание молодчиками. Последнему не бывать никак! Да и плодить рабов для этой страны она категорически не желала. Тогда оставалась только третья возможность, если она хочет остаться в живых, сохранив человеческое лицо — бежать.

— С острова колоссального этого убежишь как же ты? — спрашивала сама себя Эхотея. — Картам атлантиидов верить если, что у госпожи Роании видела я, то до земли большой и ближайшей дней несколько на кораблях быстроходных. Недосягаемо это!

До закрытия рынка перед самым закатом солнца в лавке титаниды Роании было продано ещё много тканей, а мешочек для выручки значительно потяжелел на поясе Эхотеи. Подъехала повозка с управляющим госпожи Роании, с её верным мужем Варуцием. Ливианка отдала ему всю выручку и клочок коричневого пергамента, где её рукой были начертаны аккуратные завитушки отчёта о проданном в этот день товаре. Пожилой Варуций, шевеля губами в жиденькой седой бороде, придающей ему очаровательный старческий вид, пробежал выцветшими глазами записи, высыпал из мешочка монеты на прилавок, пересчитал их, одобрительно крякнув, кивнул головой и вернул обратно. Он помог Эхотее задвинуть прилавок с множеством тканей глубже в лавку, затем поднял большой деревянный щит, закрыв им проём лавки, и навесил тяжёлый замок.

— Теперь домой еду я, — сказал он хриплым голосом, — поедешь со мной или прогуляться желаешь ты после дня трудного?

— О господин, благодарю вас, позволите если, то с вами поеду, — с поклоном смиренно ответила Эхотея.

— Работница хорошая очень ты, и честная, и старательная, и вежливая, думается мне, что работу другую подыскать тебе стоит, достойную более ума твоего светлого.

Эхотея, забираясь в повозку, напряглась, но слова мужа её хозяйки не означали, что рабыне нашли мужа. Тогда что?

— Но пока подождать это может, — продолжал он, — идёт хорошо торговля наша, а работой твоей довольны клиенты. Узнавал я.

— О господин, благодарю вас нижайше, стараюсь я, — поклонилась ему рабыня.

— Едем.

Варуций взмахнул поводьями, и гнедая кобыла степенно тронулась.

2. СВАТОВСТВО

— О Иохения титанида благородная, приветствую тебя!

— Приветствую вас, о Роания титанида благородная и Кинера титанида благородная!

Шли обычные приличествующие случаю приветствия, когда, согласно традициям Атлантииды в день Лучезарных Близнецов свершаются визиты уважаемых титанид в дома друг друга. Помимо визитов вежливости для устроения пиров в честь всенародного и восторженного созерцания правительниц страны на высокой главной горе в первых лучах восходящего солнца, в такие дни проводили ещё и сватовство. Всего через одну луну с небольшим следовал Праздник Женихов, где объявлялись новыми супругами дочерей Атлантииды не отданные в мужья сыны знатных титанид. Сватовство своего отпрыска привело титаниду Иохению в дом титаниды Роании, а не пир во имя правительниц. Просить согласия отдать сына титаниды в мужья юной невинной деве следует в доме самой старшей матери этой девы. Именно титанида Роания была бабушка Ломении и матерью её матери титаниды Кинеры.

Перед въехавшей в ворота богатого дома повозкой знатной титаниды стояли две женщины в нарядных праздничных пеплонах. Одна, хозяйка имения пожилая титанида Роания, сухонькая старушка с вечно смуглой и морщинистой кожей лица, но с очень подвижными и добрыми глазами. Удивительным было то, что для своего возраста у неё сохранились почти все, пусть уже и пожелтевшие зубы. Нос с горбинкой, широкие скулы и слишком тонкие губы выдавали весьма невзрачную внешность в молодости. Теперь стоило Роании напустить на себя суровость, то плохо знающий её человек сразу воспринимал эту пожилую титаниду, как жёсткую и властную женщину, с которой лучше не спорить. Такие свойства своей внешности прекрасно знала Роания и умело пользовалась ими.

Второй из встречавших высокую и значимую во всех отношениях гостью была первеница титаниды Роании, мать девицы Ломении титанида Кинера. Гладкокожая, широколицая с крупными чертами лица, чем-то походящая этим на титаниду Иохению, только на голову ниже её Кинера смотрела на гостью острыми карими глазами, стоя с выдающейся вперёд пышной грудью, как положено по этикету, по правую руку своей пожилой матери. Кинера и Иохения были почти ровесницами, но Ломения была значительно старше Инохия, ведь из-за своего характера не смогла сыскать себе ни женихов, ни любовников. Именно поэтому её мать Кинера и согласилась на особый брак своей дочери, приняв предложение от влиятельной Иохении.

Выйдя из богатой повозки, титанида Иохения в роскошном узорчатом пеплоне, покрывающем её огромное тело, представила своего сына Инохия, отрешённо вставшего во весь рост в повозке, дабы на него посмотрели обе матери девы Ломении. Юноша отвесил поклон и, повинуясь традициям, снял свой плащ, оставшись обнажённым в одной набедренной повязке. Старшие титаниды невесты внимательно осмотрели сына титаниды и одобрительно молча переглянулись.

— Свободен ты, сын мой Инохий, — сказала титанида Иохения благодарственным, но повелительным тоном, — в дом мой езжай и повозку отправь за мной обратно.

— Слушаюсь, матушка, — обречённо и смиренно вымолвил Инохий, скрывая своё тело под плащом.

— Позвольте, о Иохения титанида благородная, — сказала хозяйка дома, — мальчик пусть по поместью моему погуляет, где захочет, пока обсуждаем мы свадьбу будущую, разрешаю я.

— Благодарю вас очень, титанида Роания. Пойди, сын мой Инохий, позовём тебя мы, назад поедем когда.

Детали отдачи в мужья всегда обсуждали только женщины и всегда без присутствия молодожёнов, а при таком особом браке, когда невинная дева брала в мужья такого же невинного юношу, будущие члены этой семьи не должны видеть друг друга. Естественно, никто не спрашивал согласия будущих мужа и жены на брак. Согласно регулярным речам глашатаев на рыночных площадях городов, сообщающих обо всех новостях страны, о распоряжениях властей, Правительницы Атлантииды считали, что такими особыми браками смогут повысить нравственный уровень граждан и снизить волну измен, захлестнувших некогда государство. Собственные чувства брачующихся никого не интересовали, лучше, если было полное отсутствие таковых, ведь в браке всё начинается с нуля. Ужесточение законов за измену путём оскопления мужей привели к определённым положительным результатам, но вовсе не повысило уровень морали в обществе. Возникло другое жуткое явление, о котором не принято было открыто говорить, однако с ним пришлось начать бороться, теперь уже тайным силам Службы Государственной Охраны. Преступников выявляли, но наказывали менее строго, многое в судьбе провинившихся решали их собственные жёны. Никогда и никем не видимые Правительницы Атлантииды, кроме единственного дня в году на восходе, да и то высоко на горе, всячески поощряли подобные особые браки. От лица властей выдавались не только значительные денежные субсидии семьям женихов и невест, но и назначались большие преференции для собственного дела этих семей. Именно такое обстоятельство и побудило влиятельную титаниду Иохению, воспользовавшись природной мягкотелостью, робостью и покладистостью своего младшего сына Инохия, организовать такой особый брак.

Иохения при помощи своего верного любовника Промидия, начальника той самой Службы Государственной Охраны, подобрала несколько кандидатур из числа благородных семей желающих для своих невинных девиц вступление в особый брак. Отбирая невест, мать юноши интересовали, прежде всего, размер состояния и то дело, которое было у семьи девицы. В конечном итоге, её выбор пал на две семьи.

Одной была семья Тирониев, что строили быстроходные суда для Лучезарных Близнецов. На этих судах атлантииды привозили в страну рабов и различные захваченные товары, которые распродавались на рынке и оптом в порту. Предварительный разговор с матерью девицы Улинией благородной титанидой Аурией не сложился. Мать, да и сама девица в последний момент передумали, ведь Улиния была весьма не дурна собой, молода и свежа. Она не без оснований надеялась теперь в грядущий Праздник Женихов выбрать сразу трёх мужей и не ждать благодетельств от Лучезарных Близнецов за особый брак, ведь дела и состояние семьи было отменное. Иохения получила отказ, но затаила обиду.

Вторая семья согласилась поговорить, но при условии, что старшие матери посмотрят на жениха своими глазами. Матерями оказались титанида Роания и её старшая дочь титанида Кинера. Особенно нравилось Иохении, что ткацкое дело Роании и её отменные ткани были в почёте у самих Лучезарных Близнецов и всей правящей элиты. Интерьеры всех благородных домов, одеяния знати Атлантииды, даже паруса быстроходных судов и одежда рабов изготавливалась ткачами семьи титаниды Роании. Иохения и сама пользовалась только её отменными тканями, хотя из-за океана из колоний привозили ткани более дешёвые, но не столь хорошие.

У титаниды Кинеры, будущей наследницы ткацкого дела своей матери было очень деликатное и прибыльное занятие. Её лекари нашли способ приготовления безопасного средства против нежелательного зачатия детей. Храня в строжайшей тайне рецепт приготовления этого снадобья на основе растительных и животных компонентов, титанида Кинера с успехом продавала средство за многие монеты титанидам страны. Даже сама Иохения приобретала это снадобье, чтобы придаваться любовным утехам без опаски. Таким образом, породнившись с Кинерой, Иохения получала доступ к лучшим тканям и деликатному снадобью, а также удобный случай поквитаться с семьёй Тирониев за отказ ей. Властная титанида злорадно представляла уже себе, как сначала, лишив Аурию качественной парусной ткани матери своей сватьи, сможет поднять цену на этот товар, а, затем, пользуясь возможностями любовника Промидия, вообще, в идеале, задушит дело их семьи, прибрав его к собственным рукам.

Осмотрев жениха и согласившись на будущий брак, но не дав окончательного согласия, три титаниды в сопровождении слуг вошли в дом для обсуждения деталей. Инохий надел белый хитон, подпоясавшись таким же белым поясом, и вновь водрузил на плечи бордовый плащ, застегнув фамильным медальоном-фибулой. Приведя себя в порядок, юноша уселся обратно в повозку, обречённо глядя себе на сандалии из белой шкуры морского ската. Он не желал идти в мужья никому вообще, тем более Ломении. Ни разу не видев эту девицу, Инохий был наслышан о её взрывном характере. Капризная и взбалмошная Ломения колотила слуг и своих отцов, она поговаривала, что будет крепко бить мужа, чтобы тот знал своё место и был покорным её воле, ведь женщина всегда была, есть и будет главнее каких-то там ничтожных и глупых мужчин, у которых только одно на уме. Юноша был с этим категорически не согласен, он встречал в Атлантииде много умных мужчин, с которыми было интересно говорить, которые не заботились только о своей внешности и не считали, что груда бугристых мышц и потенциально большая мужская сила способны покорить любую женщину.

Подняв голову, когда звук голосов женщин затихли среди сводов большого белого дома, Инохий огляделся, сидя на повозке выше роста человека. Позади повозки были огромные въездные деревянные ворота приятного бежевого оттенка, обитые железными полосами, образующими блестящие на солнце ромбы размером в два кулака. Возле ворот находилась маленькая постройка с соломенной крышей, где всегда находился привратник. Чёрный огромный раб впустил гостевую повозку и закрыл обе массивные створки ворот, словно лёгкие досочки. По обе стороны от ворот отходила высокая каменная стена, отделяющая владения титаниды Роании от не слишком шумной улицы района столицы, где обитала знать. Левее ворот начинался тенистый сад, в котором росли фруктовые деревья, заполняя пространство между стеной и обрамляющей весь периметр дома титаниды колоннады белых колонн. Ряд мраморных, покрытых тонкой и вычурной узорчатой резьбой колонн отделяли широкие прохладные галереи, позволяя хозяевам и гостям прогуливаться знойными днями, не обжигаясь на солнце. Перед стеной справа за домиком привратника шли низкие заросли прелестнейших цветов, густыми бело-розовыми кудрями покрывающие округлые очертания аккуратно стриженых кустов.

Скользя полуотрешённым взглядом вдоль источающих приятный сладковатый аромат цветов, Инохий чуть вдали за рядом стройных зелёных кипарисов приметил низкие постройки. Почти одинаковые, сложенные из обычного морского камня лачуги, укрывали однообразные соломенные крыши. Тесно посаженные друг к другу лачуги не бросались в глаза прибывающим гостям, а скрытые тенью тянущихся в небо стройных кипарисов стены, имели по одному окну и двери. Это жильё рабов.

Далее взгляд юноши нашёл большую беседку, в центре которой бил фонтан. За беседкой открывался вид на океан. Была вторая половина дня, и солнце светло уже в глаза, и Инохий прищурился. Укрыв ладонью яркое светило, он скользнул взором за беседку, пытаясь рассмотреть, есть ли подобие смотровой площадки на краю скалы, в которую переходила покрытая мягкой травой территория владений титаниды Роании. С высоты своего роста, стоя на повозке, он заметил у края обрыва среди растительности деревянную перекладину, похожую на перила лестницы. Проворно спрыгнув с повозки, Инохий, пользуясь позволением титаниды Роании и матери, решил удовлетворить своё любопытство и медленно пошёл в сторону невидимой теперь отсюда лестницы. Пройдя беседку, на него пахнуло прохладой от журчащих струй воды из фонтана. Он не удержался и вошёл в беседку, насладившись влажной пылью, подставив своё лицо под сносимые лёгким ветерком с океана брызги воды. Замерев так, он понял, что скоро намокнет, и вышел из беседки.

По мере подхода к тем перилам, трава уходила слегка под уклон, открывая вершину двух скал, отстоящих от обрыва. Почти приблизившись, Инохий убедился, что здесь начало узкой лесенки с перилами, по обе стороны которой росли колючие тёмно-зелёные крупнолистые кусты и низкие раскидистые деревья. Нога юноши робко ступила на ступени, дав ему понять, что внизу не обрыв, а должна быть либо скрытая бухта, либо пляж. Осторожно спускаясь, через несколько десятков ступеней ему открылся край водной глади внутреннего водоёма, подогрев любопытство отпрыска благородной титаниды. Воронкообразные склоны гор, казавшиеся от ворот владения Роании обрывом, покрытые густой растительностью, от которой шёл пряный аромат, затягивали внимание Инохия. Он, манимый далёким шумом прибоя, причудливо и необычно звучащим в этом месте, продолжил спускаться по лесенке. Его взору постепенно предстали две плоские вертикальные скалы, меж которых многократно отражался урчащий гул разбивающихся об огромные валуны перед этим створом волн океана. Этот звук врывался в бухту и, быстро уносясь вверх, таял в небе, оставляя укромную и скрытую от посторонних глаз купальню в тишине.

В этом быстро убедился Инохий, когда спустившись ещё ниже, уже почти не слышал рокота волн.

— Место удивительнейшее, — подумал он, — спокойно и уединённо здесь как. Искупаюсь тут, пожалуй. Титанида благородная Роания и матушка моя не стали бы возражать, уверен я в том.

Ускорившись на лесенке, до слуха внезапно донёсся всплеск воды, заставивший его резко замереть на очередной ступеньке. Юноша никого не видел на водной глади ещё не полностью открывшейся акватории купальни, заслоняемой кустами и деревьями, густо растущими на склонах окружающих гор. Осторожно перебирая ногами по ступеням вниз и придерживаясь обеими руками за перила, Инохию предстал вид купающейся девы в свете солнца. Холодок пробежал по спине юноши.

— Кто это здесь? — острая мысль кольнула изнутри так, что он вздрогнул. — Не Ломения взбалмошная это точно! Слухи до меня доходили, что брюнетка она пышнотелая, а тут богиня светлокожая с волосами почти белыми.

Инохий всмотрелся пристальней, ему на мгновение даже показалось, что перед ним божественная Клейто¹, прекрасная дева, ставшая прародительницей всех атлантиидов, соединившаяся с тремя Великими Титанами и произведшая от них на свет десять первых титанид этой земли. Вопреки воспитанию в знатной семье, но и благодаря ему, юноша, традиционно боготворя женщин, считал, что любая женщина, а не только титаниды, не только земные потомки Матери Клейто, достойна восхищения и воспевания. Собственные размышления о бытии почти убедили его в мысли, явно противоречащей общественной морали Атлантииды, что все женщины без исключения достойны не столько и не сколько восхищения, но и любви, той самой любви, которая должна быть между мужчиной и женщиной. Мальчишкой, а потом и юношей Инохий не видел проявлений такой любви, но прекрасно помнил, кто ему однажды поведал об этом. Лишь пару раз, наблюдая за семьями рабов, работающих на рудниках его матери, он среди грязи, жестокости и унижения заметил взгляды между супружескими парами, которые ярко говорили о наличии именно этого чувства. Тогда он был поражён, находясь в смятении, ведь между его матерью и отцами была откровенная ненависть, только со стороны Иохении открытая и злобная, а со стороны отцов тихая и обречённая.

Короткие волосы, мокрыми слипшимися спиралями покрывая голову и шею, спокойно и изящно плавающей девы, выдавали рабыню, причём очень молодую рабыню с фигурой подобной богиням-основательницам Атлантииды. Вода струилась вдоль её тела, когда она, оттолкнувшись ногами от неё, скользила по лазурной, отражающее небо глади бухты. Юная богиня медленно раздвигала стройные ноги, подтягивая немного колени вперёд и, затем, резко выпрямляла и соединяла их, получая ускорение. Дева погружала плечи в воду и выныривала, изящно прогибая спину. Сверкающая на солнце вода, скатываясь с её плеч, стекала по спине и подпрыгивала весёлыми вихрями на её округлых ягодицах.

Юноша застыл в изумлении. Он и до этого украдкой наблюдал нагих купающихся девиц, удовлетворяя простое мальчишеское любопытство к людям другого пола, но эта богиня была во сто крат прекраснее любой из них, не на шутку внезапно разволновав его. Тут рабыня перевернулась на спину и, потея под плащом от волнения, Инохий издали увидел пару изумительных девичьих грудей на её теле и тёмный под тонким слоем дрожащей воды треугольничек руна ниже округлого животика. В испуге он присел, прикрывшись кустами, плотно растущими вдоль перил лесенки, боясь быть замеченным. Наблюдая сквозь листву за поведением юной девы, Инохий медленно подлез под перилами, подобрал полы своего плаща в охапку и принялся на корточках аккуратно пробираться сквозь заросли, спускаясь к воде кратчайшим путём.

Осознавая, что начинает бесстыжее подсматривание и бессовестное подглядывание за умопомрачительной девой, Инохий тщетно пытался заставить себя подчиниться требованиям, предъявляемым к юношам на выданье, и, отвернувшись, уйти. Ноги сами несли его к этой божественной красоте, к чувствам, к запретному. Юноша с великой аккуратностью раздвигал колючие кусты, протискиваясь через них, и отцепляя свой плащ от упрямо твердящих ему повернуть назад веток. Всё ближе и ближе он пробирался к воде, смахивая со лба и висков крупные капли пота, боясь упустить из вида еле светлеющее сквозь густую листву тело богини. Инохий приоткрыл рот и вдыхал через него большие порции жаркого воздуха, боясь шумно дышать носом. Наконец, он заметил полоску белого песка узкого пляжа, на котором лежал тёмный пеплон и хитон. Теперь у юноши не осталось сомнения в том, что перед ним рабыня, но это его уже нисколько не волновало.

Подыскав густой куст, за которым можно было спрятаться, до Инохия донёсся журчащий звук воды откуда-то справа. Повернув голову, он увидел среди зарослей уступ скалы и сбегающий водопадик от родника. Почувствовав жажду, он не решился пойти туда, ведь его смогла бы заметить эта дева — хрустальная струя воды смотрела прямо на бухту и также восторженно любовалась купальщицей, как и Инохий. Он остался в своей засаде и принялся ждать непонятно чего, страдать от жары и видов обворожительной богини.

Прелестная юная дева накупалась и, нырнув глубоко под воду, выплыла у самого берега, когда поверхность моря почти разгладила волнение от её нырка. Двумя руками она отёрла воду с лица и глаз, а затем ладонями провела по голове ото лба до затылка, сливая с волос лишнюю воду. Встав в полный рост, она оказалась по середину бедра в воде и двинулась на берег. Вода сбегала по светлой коже девы, расставаясь с её прекрасным телом, и сливалась обратно в море. Каждый шаг в воде давался ей с усилием, ведь само море не желало отпускать её от себя, сковывая движения стройных ног. Она изумительно и естественно покачивала бёдрами, а у Инохия начала кружиться голова, глядя на изгиб тонкой талии и на то, как в такт её шагам подрагивают два потвердевших сосца на груди этой девы, как чуть изгибается маленький треугольник мелко вьющегося руна под округлым умопомрачительным животиком с очаровательным аккуратным пупочком по центру. Впервые в его жизни от вида юной девы под животом возникло приятное сладостное жжение, а в набедренной повязке стало очень тесно от возникшего напряжения. Особенно поразили юного неопытного сына благородной титаниды глаза этой богини. Большие удивительно голубые глаза окончательно покорили его. Он почувствовал, прочитал в них, что эта дева исключительной нежности и способна на те самые чувства, которые ищет, ждёт и жаждет всей душой Инохий.

Она полностью вышла на берег прямо к кусту, за которым чуть живым сидел Инохий. Отжав лишнюю воду с волос и тряхнув головой, чтобы расправить вьющиеся мокрые локоны, рабыня пошла в сторону родника. Юноша беззвучно вжался в куст и в землю. Юная дева, осторожно ступая на скользких камнях, подошла к струе воды спиной к Инохию и стремительно вошла в неё. Резко звучно вдохнув от очень холодной воды, она звонко засмеялась, быстро обтёрла тело руками и проворно выскочила из родника, не заметив присутствия юноши, замершего в великом изумлении от неё. У Инохия одновременно с девой перехватило дыхание, будто он сам окунулся в ледяную воду с головой.

Нагая богиня с раскрасневшимся от холодной воды телом вернулась к своему одеянию, отжимая волосы, и, повернувшись спиной к кусту, наклонилась, чтобы поднять ткань набедренной повязки. Юноша едва не лишился чувств, глядя на неё сзади, так это было волнительно. Никогда в жизни не падая в обморок, он догадался, что близок к познанию этого. Его язык прилип к пересохшему от долгого дыхания ртом нёбу, а горизонт начал раскачиваться то вправо, то влево. Сердце колотилось так, что его могла бы услышать одевающаяся дева. Он даже не дышал, а смотрел сквозь ветки на то, как она скрывала под одеждами все свои прелести, но не очарование юного тела. Вот красавица обернулась набедренной повязкой и, втянув прелестный животик, заткнула край серой ткани возле тонкой талии. Затем, также волнительно для потеющего за кустом юноши наклонилась и подняла с песка хитон, надев его. Подпоясавшись, дева повернулась чуть боком, расправляя одеяние руками, а Инохий заметил складку тонкой прилипшей к мокрому телу богини ткани хитона, ниспадавшего с твёрдого сосца и соблазнительно огибавшего упругую девичью грудь. Это чуть не добило бедного юношу, в глазах помутилось и потемнело, но он сумел глубоко беззвучно вдохнуть и не дать себе упасть без чувств. Рабыня уже накинула просторный рабский пеплон, как вдруг замерла. У Инохия вновь похолодела уже изрядно вспотевшая спина, от страха быть обнаруженным. О готов был провалиться сквозь землю или сгореть со стыда. Дева медленно втягивала носом воздух, постепенно поднимая голову вверх и слегка поводя ею из стороны в сторону. Она принюхивалась, только почуяв что-то подозрительное, но еле уловимое. Её округлая грудь вздымалась всё выше, явственнее проявляясь под намокшей тканью хитона. Еле заметно рабыня пожала плечами и приподняла в некотором удивлении бровки, так и не распознав запаха скрывшегося за кустом юноши. Белокурая дева выдохнула, запахнула тёмный пеплон и быстрым шагом отправилась к лесенке.

Поняв, что может выходить из своего убежища, юноша буквально выполз из куста, сбросил плащ и кинулся, спотыкаясь, к роднику. Он сунул под ледяную струю голову, даже не беспокоясь, что намокнет полностью. Инохий пытался быстро прийти в себя, чтобы узнать, кто же эта рабыня, как её имя. Тряся головой и брызгая во все стороны, он, пошатываясь, бросился к лесенке, по пути подхватив свой бордовый плащ. Инохий поспешил по ступеням вверх, опасаясь настичь юную красавицу. Лишь достигнув последней ступени, пригибаясь, юный отпрыск знатного рода заметил развивающиеся полы тёмного пеплона, скрывшиеся за первой лачугой рабов. Бегом, согнувшись и прикрываясь ухоженными кустами цветов, Инохий достиг угла этой низкой лачуги и опасливо заглянул за него.

Рабыня не спеша шла вдоль жилья рабов, но юноша продолжал видеть в ней ту обнажённую богиню, от которой потерял рассудок там внизу.

— Эхотея! Эхотея! — послышался слева громкий, очень низкий и скрипучий голос.

Рабыня остановилась и обернулась на голос, высматривая сквозь ряд стройных кипарисов звавшего её.

— Тог! — крикнула ему и помахала рукой. — Здесь я!

Инохия заворожил её голос, он не ожидал такого нежного тембра, таких чарующих ноток, такой природной мягкости.

— Варуций господин наш к нему просил прийти тебя, — басил издали невидимый юноше голос, — гостей провожу я, и на рынок поедешь ты с ним, что-то для работы твоей завтра там приготовить.

— Спасибо, Тог, — вновь её нежнейший голос разнёсся под кипарисами, — уже иду я.

Эхотея поспешила к кипарисам и скрылась за ними. Инохий потерял её из вида, но теперь он знал имя этой богини и место, где можно увидеть эту юную красавицу. Но что его поразило особо, так это отсутствие хозяйской метки на правой руке рабыни чуть ниже локтя на внутренней стороне.

— Не пойму никак, — мысленно недоумевал юноша, — так рабыня дева эта прекрасная или нет?

Постояв у угла лачуги, он привёл себя в порядок насколько смог, двинулся к беседке и уселся внутри, наблюдая за домом титаниды Роании, ожидая выхода своей матери. Лёгкие брызги от фонтана обдавали Инохия влажным туманом, а у него не выходили из головы волнительные виды этой Эхотеи. Ему очень понравилось её имя, а его сердце уже распевало это слово на разные лады, начиная страдать.

— Инохий, сын мой! — услышал он резкий и громогласный окрик матери, вышедшей в сопровождении титанид Роании и Кинеры, вернув уже влюблённого юношу с небес на землю. — Жду тебя!

Она махнула рукой, повелевая подойти. Юноша поднялся и понуро потянулся к повозке, готовой отвезти его и мать в их роскошный дом. Попрощавшись с будущими родственницами, мать и сын выехали через ворота, тяжёлые створки которых распахнул перед ними огромный с бугристыми мощными мышцами привратник-арибиец в одной экзомиде. От Инохия не ускользнул быстрый заинтересованный взгляд своей матери на этого раба, когда они выезжали. Ему в тот момент стало особенно противно от этого похотливо брошенного взгляда. Нет, не от того, что его мать посмотрела на этого мощного раба, оценив его силу и своеобразную мужскую красоту, не от того, что этот раб мог быть по-своему привлекателен, Инохий знал, что его мать имела множество любовников именно подобного телосложения.

— Неужели, — подумал сын, забрасывая себя безответными вопросами, — не знала мать моя властная, что любовь есть такое, неужели любовь для неё есть лишь похоть? А быть может, придумал себе я про это, что любовь существует в мире? Быть может, смотрел на рабыню я прелестную ту так же точно, как мать моя на раба того? Быть может, похоть тоже мной овладела, что возжелал не душой я её, а тем, что в повязке набедренной моей? Но отчего же сердце так сильно ноет? В горле сжимается так почему? Или так и до́лжно? И когда Ломению обнажённую и доступную увижу я близко, то возжелаю её также? И любовь будет это? Уже ли?

Он трясся рядом с матерью в повозке, абсолютно не слушая, что она говорит о будущей свадьбе, о том, как необходимо себя вести на Празднике Женихов.

— Меня слышишь ты, сын мой? — её несколько строгий тон вернул Инохия из своих размышлений в действительность. — По-моему, меня не слушаешь ты. Как понимать это?!

— Матушка моя, великодушно простите, — виновато ответил Инохий, — от предстоящего волнуюсь я, задумавшись поэтому.

— Понимаю, понимаю, — смеясь, потрепала Иохения рукой по голове своего сына, — волнение естественно твоё, но волноваться сильно нельзя ни в коем случае, иначе за луну грядущую переволнуешься, сын мой, и с раза первого с Ломенией супругой своей предстоящей не получиться ничего у тебя. Допустить такого никак не до́лжно. Поэтому, главное, не волноваться. В том страшного нет ничего, наоборот, приятно даже. Вспомни вот, как пожелал ты шлюху ту поцеловать. Похоже будет и тут. Всё получится, сын мой, у тебя.

После этих слов Инохий захотел спрыгнуть с повозки и бежать, сломя голову на край земли, а потом броситься с него в чёрную бездну. У юноши было гадливое чувство, что его готовят как породистого жеребца к случке с другой породистой кобылой для получения благородного потомства. Он не человек со своими чувствами и желаниями, он просто породистый конь! Не больше! Глаза юноши наполнились слезами, которые он мужественно принялся подавлять. Мать заметила и на удивление нежно обняла его, приговаривая:

— Ну, что ты, сын мой Инохий, будет хорошо всё, не переживай, не переживай…

3. РОАНИЯ И ЭХОЯ

Давно-давно, когда благородная титанида Роания была молода и неопытна, она выбрала на Празднике Женихов сильного красавца Боиния, в которого была влюблена. Дева Роания, будучи на редкость доброй, и, вопреки воспитанию в своей семье, ожидала от брака любви и личного счастья. Она мечтала жить с мужем в согласии, ей не слишком были по душе принятые деспотичные отношения в матриархальной Атлантииде. Боиний происходил из семьи простых горожан и был высоким, стройным и сильным. Он несколько раз участвовал и побеждал на специальных состязаниях женихов, устраиваемых за день Лучезарных Близнецов и за луну до Праздника Женихов. Благородная дева Роания тайком встречалась с Боинием, дав ему клятвенное обещание выбрать его в мужья на Празднике.

— Атлантииды Великой о жительницы благородные и прекрасные, Титанов Великих и Матери Клейто наследницы славные, — оглашал всю городскую площадь распорядитель Праздника, — теперь, жених следующий, Боиний, Минамии горожанки сын и красивый, и сильный, состязания женихов победитель в плавании через Бухту Косую.

На высокий подиум, чем-то схожий на помост для продажи рабов, только богато украшенный цветами, роскошными тканями и большими морскими раковинами, под восторженные девичьи и женские возгласы вышел рослый загорелый мускулистый красавец в одной тоненькой набедренной повязке, с длинными ниже плеч вьющимися коричневыми волосами, сверкая белозубой улыбкой и черными выразительными глазами. Он нашёл взглядом Роанию, но украдкой оглядел полную площадь женщин и дев, расправив широкую мощную грудь.

— Кто из вас, о Атлантииды дочери благородные, — гремел распорядитель, — Боиния этого в мужья взять готова?

Роания, находясь прямо напротив подиума, на котором возвышался жгучий красавец, её любимый Боиний, набрала полную грудь воздуха, готовая выкрикнуть заветную фразу.

— Я Инерия!!! Мужем моим будь, о Боиний!!! — опережая Роанию, послышался справа высокий голос из толпы.

— Я Везария!!! Мужем моим будь, о Боиний!!! Я Даора!!! Мужем моим будь, о Боиний!!! Я Мэрания!!! Мужем моим будь, о Боиний!!! — понеслось с разных сторон.

— Я Роания!!! Мужем моим будь, о Боиний!!! — чуть опешив и растерявшись, но всё-таки крикнула Роания, ожидая его быстрого ответа.

Боиний широко улыбался и явно наслаждался всеобщим вниманием и обилием предложений пойти в мужья красивым девам. Он затягивал с ответом, а Роания смотрела на него, начиная чувствовать, что вот-вот расплачется. Недалеко от подиума возникло движение, толпа расступилась вокруг двух дев, вцепившихся друг другу в волосы.

— Стерва!!! Тварь наглая!!! Не получишь его!!! — драла волосы одна дева другой, получая от той увесистые удары по лицу кулаками.

Подобные потасовки частенько происходили при выборе женихов. Бывало, даже устраивались целые бои между конкурентками за право взять себе в мужья спорного жениха.

— В мужья иду к тебе, о Роания! — сказал после паузы Боиний, увидев свою возлюбленную почти в слезах, спрыгнул с подиума и встал на колено перед низкорослой и невзрачной Роанией, наклонив голову.

Сыграв свадьбу с выбранным женихом, который не слишком пришёлся по душе её знатной матери, Роания через год родила Кинеру. Роды выдались очень тяжёлые, и Роания еле выжила, а потом долго восстанавливалась. Вот тогда Боиний тайно спутался с другой титанидой и через полгода был уличён в этом. Роания любила его и публично простила ему измену. Однако согласно законам Атлантииды, несмотря на публичное прощение измены, по настоянию старшей матери семьи опозоренной жены, Боиния публично оскопили на площади. Не вынеся позора и такого увечья, Боиний бросился со скал в океан. Роания погоревала, погоревала и через пару лет взяла в мужья Варуция, который давно заглядывался на неё. Они по-настоящему полюбили друг друга, у них родились две дочери.

Шли годы. Роания и Варуций успешно развивали ткацкое дело, растили детей в любви и ласке, да и сами жили в любви и уважении, за что часто подвергались насмешкам своих титулованных соседей. Помимо насмешек о чувствах, им начали указывать на несоответствие их отношения к рабам. Для этой четы рабы были не вещами, а чуть ли не членами семьи, верными слугами. Далеко не всех такое устраивало. Вот тогда-то супруги решили максимально закрыться от внешнего общества. Они обнесли свой дом огромным забором, продали нескольких чрезмерно болтливых рабов. Лишь старшая дочь Кинера не разделяла взглядов матери и отчима в отношении рабов и чувств друг к другу. В шестнадцать лет она назло матери выбрала сразу троих женихов на Празднике и потребовала отдельного дома у титаниды Роании. Пришлось даже лишиться части их производства. Это была хорошая скорняжная мастерская, которая давала приличный доход от выделки кожи. Пережив размолвку со старшей дочерью, Роания и Варуций не изменили своих принципов в отношении к людям и к жизни.

Однажды повозка титаиды Роании проезжала мимо невольничьего рынка, где продавали новых рабов только что привезённых захватническим кораблём атлантиидов. Людей продавал изувеченный громила с перевязанными половиной лица, плечом и рукой. Пленённые, одетые в лохмотья мужчины и женщины жались друг к другу, стоя на помосте. Шёл ожесточённый торг.

— Две монеты золотых за раба этого крепкого даст кто? — кричал громила.

— Дорого! — кричали покупательницы. — Возьмём за монету! Не молод он уже и страшный слишком!

— Не отдам за монету! — громила был непреклонен.

Титанида Роания попросила слугу остановить повозку и внимательно посмотрела на невольников. Раб, за которого шёл торг смотрел на всех смелым, но не наглым или злым, присущим многим пленённым взглядом. Что в нём заметила такого Роания, не могла после сказать даже она. То ли она почувствовала его природную доброту, которую редко наблюдала в своей стране, но безошибочно определяла, то ли её привлекло его бесстрашие к собственной судьбе.

Она привстала на повозке, что бы согласиться с назначенной громилой ценой и поверх укрытых пеплонами голов женщин заметила с края шеренги продаваемых рабов небольшую молодую женщину, к ноге которой жалась маленькая белокурая девочка. Мать прикрывала своё дитя рукой, обречённо глядя на окружающих, как затравленный зверь, ожидающий смертельного удара. В этот миг девочка обернулась в сторону Роании, и титанида увидела большие голубые глаза ребёнка. В них не читался ужас и страх, девочке на вид было меньше двух лет. Ребёнку было любопытно происходящее вокруг. Она не плакала, не капризничала, дёргая мать, а вдруг нашла своими глазёнками стоящую во весь рост на повозке невысокую женщину в ярком пеплоне, выделяя её из толпы потенциальных покупательниц. Что-то щёлкнуло в сердце благородной титаниды, глядя в эти голубые глаза ребёнка. Внутренний протест против продажи, как скота людей, годами тщательно скрываемый от общества заставил её потянуться к мешочку с монетами под пеплоном. Она сунула туда руку, спешно наощупь отсчитала шесть монет и зажала их в ладонь.

— Эй, торговец! — крикнула она, покрывая шум толпы и указывая свободной рукой. — Четыре монеты за раба этого и за женщину вот эту с ребёнком её.

Громила разинул было рот. Такое было неслыханно, ведь женщину с малолетним ребёнком не купили бы даже за полмонеты, он хотел избавиться от них, дав в довесок к какому-нибудь удачно проданному рабу. Торговец был не просто торговцем, он бы военным и старшим захватнического корабля, ведущего отлов рабов в Ливиании и Арибии, но был алчен и злобен, особенно получив увечье в последнем походе.

— Шесть монет, — выкрикнул в ответ громила, — и забирайте их, титанида благородная.

Роания прекрасно знала таких, как он, знала их жадность и жажду наживы любой ценой. Много раз имея дело с такими торгашами, она и взяла с самого начала шесть монет Лучезарных Близнецов золотом, рассчитывая столь высокой ценой перебить любого желающего. Её поразили и этот огромный чёрный человек, и женщина, а особенно ребёнок. Другие четверо таких же грязных и одетых в тряпьё людей, которых превратили в рабов против их воли, она окинула взглядом, тут же поняла, что толку от них будет мало. Двое уже больны, а два раба либо сбегут и будут убиты, либо причинят новому хозяину вред. Их взгляд красноречиво об этом говорил.

Однако титанида Роания не была бы хорошей владелицей ткацкого дела, если бы не умела торговаться.

— Четыре! — громко сказала она, незаметно откладывая две монеты обратно в мешочек. — Четыре монеты и сейчас прямо. Денег столько не выручишь ты за них, а к вечеру кушать малышка захочет, и потратиться на неё тебе придётся. А быть может, заболеет она, имущество своё потеряешь вообще ты тогда. Больную не купит никто у тебя.

— Тогда со скалы высокой её скину, — ухмылялся громила здоровой стороной лица, — а ливианку эту в мужья не выданным на развлечение продам, ведь хороша она собой.

— Не продашь выгодно, ведь не девица она, а мать уже, — начиная немного злиться не от того, что хотела сэкономить, а от того, что не желала давать возможность этому громиле нажиться на торговле людьми больше, чем он смог бы, — так что четыре монеты сейчас или те же четыре, а то и три монеты, но завтра или послезавтра получишь ты.

Торговец призадумался. Ведь он уже получает даже больше того, что рассчитывал, и эта благородная титанида права — он получит деньги сейчас.

— Ладно! — крикнул он, — только везите их сами, охранять их не стану.

— Сюда приведи их и кандалы сними. Вот монеты твои.

Она открыла ладонь и показала громиле четыре блестящих золотых кругляша.

— Как это кандалы снять? — не понял тот.

— Вот так, — приказала Роания, — не устраивает что-то тебя?

Толпа между помостом с рабами и повозкой Роании расступилась, образуя проход. Титанида знаками, мягко улыбаясь, показала чёрному рабу и женщине с девочкой, чтобы они усаживались к ней в повозку, а в это время громила снимал кандалы со всех троих.

— Как же посмел заковать ты ребёнка, мерзавец? — мысленно недоумевала Роания, и, кивая своей новой собственности, манила к себе рукой.

Громила не без опаски снял кандалы с огромного раба и указал ему в сторону повозки. Тот внимательно взглянул в глаза титаниде, несколько мгновений смотрел в них и кивнул ей могучей головой. Женщина сразу взяла своё дитя на руки, прижав девочку в груди, и также посмотрела на Роанию, которая по-доброму приглашала рукой всех троих. Громила подвёл раба и рабыню с ребёнком к повозке.

— Вот монеты твои, — она высыпала деньги в руки подошедшему к повозке громиле, — ступай.

Работорговец отошёл к остальным своим рабам, пару раз обернувшись на титаниду Роанию.

— Не бойтесь меня, будет всё хорошо с вами, — тихо сказала титанида по-ливиански и по-арибийски, чтобы слышали только они.

Чёрный раб и женщина шире окрыли глаза в удивлении.

— Поедем со мной, — также на двух языках сказала она, — никто не обидит вас больше, в доме моём будут к вам хорошо относиться.

— Видели, — шептались вокруг женщины, — как к рабам титанида эта относится? Даже язык их варварский знает, похоже.

— А ещё мужу своему высказывать мнение своё позволяет, — поддерживали другие, — и прислушивается даже к нему, будто что-то стоящее могут мужчины и в чём-то разбираться способны. Не больше логики и мозгов в них, чем в баране. Годны они вовсе для одного только, да и то, покуда молоды и силы на это есть.

— Не уважает она обычаи наши, — шипели в ответ посетительницы рабского рынка, — но с рук сходит ей всё.

— Конечно, — отзывались третьи, — титанида Роания это же, ткани её у самих Близнецов Лучезарных в чести.

Новые рабы переглянулись между собой и молча уселись в повозку. Роания тронула за плечо возничего, и телега покатилась в дом титаниды, находящийся на высоком берегу океана в самом престижном районе столицы. По пути, пока никто не слышит Роания насколько владела языком дикарей, научившись у своих рабов, немного поговорила с ними, сказав каждому:

— Вы жить будете у меня, жильё и еда у вас будет, ни на рудниках, ни в порту работать не станете вы. Нужен мне привратник в доме моём и помощница нужна для тонкой кожи и пергамента выделки возобновления. Никто бить не станет вас больше, но знать никто не должен, как будете жить вы здесь у меня. Иначе продать вас придётся мне. Согласны вы?

Каждый кивнул головой, когда их новая хозяйка объяснила в общих чертах свои планы на них.

— Как имена ваши?

Это было тоже необычно. Как правило, хозяева рабов, не владея родными языками диких варваров и не желая этого, сами выдумывали им имена. Рабы быстро привыкали к новым именам и выучивали язык атлантиидов через кнут и палку. Роания была совершенно иного мнения и практиковала иные методы. Все рабы были ей преданы и старательны в работе, ведь нигде бы у них не было таких условий.

— Тог имя моё, — ответил огромный раб.

— Лио имя моё, а дочь моя зовётся Эхоей, — грустно ответила женщина, прижимая девочку к себе.

Глазёнки ребёнка внимательно рассматривали Роанию, и благородная титанида невольно улыбнулась. Эхоя тоже улыбнулась в ответ искренней детской улыбкой на очень милом личике.

— Имя красивое, — погладила Роания девочку по голове, — знаю я, что иначе несколько оно на языке вашем означает. Любовь это. Правильно?

— Вы правы, — женщина еле видно улыбнулась, — но к вам, хозяйка добрая, как обращаться?

— Госпожа Роания я, титанида, знаете, кто это?

— Нет, ничего не известно вообще нам о стране вашей, — ответили оба раба.

— Расскажу вам я всё, но язык наш выучить придётся, писать также научу я вас, пригодится вам это. Главное, через море убежать не пытайтесь, убьют вас просто, и даже я спасти вас не смогу. Позже немного, если между нами хорошо всё будет, выдам разрешение специальное для перемещения свободного по земле большой нашей.

Уже через год и Тог, и Лио почти свободно говорили на атлантиидском языке, постигая его письменность, однако Тог одолел пока лишь простейшие разговорные формы языка. С письменностью у него было всё очень плохо и Роания бросила эту затею, ведь научить зрелого человека, на родине которого никто не знал, что такое письменный язык, почти невозможно. Тем более, Тог был несколько туповат, но оказался очень добрым и преданным, что не мешало ему исправно исполнять обязанности привратника, наводя откровенный страх на тех, кто его видел. Именно этого-то и ожидала Роания от могучего великана Тога.

С Лио было проще, в том племени, где она жила до пленения, женщина расписывала горшки, которые лепил и обжигал её муж. Оказывается именно тот громила, что продал рабов Роании, убил наповал её мужа энерголучом из короткого копья, когда тот выскочил на захватчика с топором, защищая жену и малолетнюю дочь. Успев нанести своим топором удар, обезобразивший громилу, отец семейства замертво упал с огромной дырой в груди.

Так было заведено в сильном государстве потомков Великих Титанов, как только возникала потребность в рабочей силе, то жители этого огромного острова посреди океана без особого труда набирали новых рабов на соседнем континенте. Титанида Роания была против такого, но ничего одна не могла сделать, понимая простую истину, чтобы выжить и иметь положение в своей стране: «живя в Атлантииде, поступай, как атлантиид». Она и Варуций старались соответствовать внешне этому принципу, но жили так, как считали возможным для себя.

Лио с интересом осваивала письмо атлантиидов, и не сразу научилась своими руками выделывать тонкую кожу и шить из неё. Лишь по прошествии лет шести Лио с другими женщинами-рабынями, отобранными Роанией, смогла изготавливать изящные вещи из тонкой кожи, которые пользовались спросом у знати.

Особенно радовала титаниду малышка Эхоя. Уже через год, когда девочке было почти три года, она весело щебетала по-атлантиидски. Становясь с каждым годом всё красивее и милее, она начинала прислуживать в доме. Титанида Роания с разрешения матери девочки изменила её имя на манер атлантиидов. Теперь девочка носила имя Эхотея, которое больше подходило горожанке, нежели рабыне. Это был намеренный шаг титаниды, которая хотела, чтобы девочка, когда вырастет, смогла бы при помощи Роании стать горожанкой. Только эти планы госпожа держала в тайне от Лио, но поделившись ими с Варуцием, который её полностью поддержал. Супруги считали, что ребёнок с такой яркой и прелестной внешностью, с таким светлым умом и доброй душой не должен быть рабом, а должен стать свободным.

Шли годы, Эхотея росла и расцветала. Роания не без основания стала опасаться за её внешность, а именно за влияние её внешности на посторонних, и она посоветовала Лио приучить дочь прятать лицо на людях. С тех пор Эхотея привыкла одеваться так, что оставалась лишь щёлка для глаз.

Расширяя свое производство, титанида Роания и её верный супруг Варуций выстроили недалеко от города целый посёлок для работников и здание, где те работали. Там выделывали кожу и изготавливали кожаные вещи. Лио переехала жить и работать туда, а девочка Эхотея иногда ночевала вместе с матерью, окончив работу по дому титаниды Роании, которая постепенно учила её наукам, литературе и ткацкому мастерству.

Настало время, и лоно юной Эхотеи созрело, дав знать об этом первой кровью. Это случилось ночью в разгар сезона дождей, когда она ночевала с матерью в лачуге. Объяснив дочери, что к чему, Лио послала к Роании прошение дать Эхотее время пережить это первое кровотечение, оставшись у неё. Титанида Роания согласилась.

Через два дня в ночи случилась ужасная гроза. Мать и дочь спали плохо от грохота непогоды и немного замёрзли.

— Эхоя, — сказала мать, обращаясь к ней так, как назвала дочь при рождении, но только наедине, — в чулане возьми одеяло стёганное, а то холодно стало.

— Принесу сейчас, мама, — девочка поднялась в темноте и в частых всполохах молний за окном откинула полог чуланчика и вошла туда.

Внезапно дверь их лачуги распахнулась одновременно с раскатом грома, и ворвались двое в бордовых мокрых плащах с чуть шипящим от капель дождя факелом в руке одного. Эти двое накинулись на лежащую женщину, заткнув ей рот. Факел мерцал возле очага, а мерзавцы по очереди, довольно и раскатисто кряхтя, надругались над Лио, не дав ей произнести ни звука. Девочка, в страхе оставшись в чулане, всё видела сквозь щели. Затыкая себе рот двумя руками, чтобы не вырвался крик отчаянья, Эхотея слышала сдавленные стоны матери, не зная, как ей помочь. Она видела, как мать махала рукой в её сторону, и девочка поняла это жест, затаившись в чулане.

Второй насильник затих над Лио, звучно выдохнув, а после Эхотея с леденящим ужасом увидела, как обе его мощные волосатые руки сдавили горло её матери. Девочка, похолодев, услышала, как глухо хрустнула гортань, как умирающим взглядом женщина нашла сквозь щель чулана абсолютно мокрые от безумных слёз глаза дочери и еле видным движением из последних сил покрутила головой. Мол, нет, сиди там, не выходи и останешься жива.

Оба убийцы встали над трупом женщины спиной к чулану и переговаривались между собой. Они шумно дышали, поправляя бордовые плащи и приводя себя в надлежащий их статусу вид. Дочь убитой из разговора поняла, что их общая жена давно уже не допускала никого из них к себе, обзаведясь ещё одним молодым сильным мужем. За связь с другой женщиной их, как изменников оскопят, а так, кто будет сожалеть о рабыне, лет десять тому назад вывезенной из Ливиании, когда туда с очередным военным походом на своих быстроходных кораблях прибыли потомки титанов из Атлантииды. Ну, разве что её хозяйка. Ничего, купит себе ещё.

Снова грянул гром, заставив девочку вздрогнуть и выйти из оцепенения от увиденного. Она из чулана посмотрела на мёртвую мать, протёрла глаза от сырости, беззвучно нащупала на полке рядом с головой два острых ножа для освежевания туши барана, которыми пользовались при работе, встала, взяла каждый нож в руки и неслышно отодвинула грубую ткань, укрывавшую вход в чулан. В нос ей ударил незнакомый грубый и страшный запах. Это был запах смерти, с которой впервые осознанно встретился ребёнок, и по воле богов, непостижимой людскому разуму, то была смерть её матери, последнего родного по крови Эхотее человеку. Она была, как во сне, слабо понимая, что делает. Ею будто кто-то управлял. Ничего не подозревающие злодеи так и стояли спиной в свете мерцающего факела к медленно надвигающейся сзади девочке-подростку с двумя острейшими, длинною в локоть кривыми ножами на изготовке. Мелькнула за окном вспышка, и грянул гром. Синхронно мелькнули молниями кривые, отточенные изнутри загиба ножи в руках Эхотеи спереди и ниже голов убийц. Забулькали распоротые горла мерзавцев, и они по очереди, брызгая кровью во все стороны, попадали на остывающее тело матери, содрогаясь в агонии. Девочка так и стояла, застыв с широко расставленными руками, в каждой из которых был окровавленный скорняжный нож.

Только, когда стихли последние хрипы, лишь, когда свершилось отмщение, пришло понимание того, что эти двое больше никому не смогут причинить боли и страдания, Эхотея смогла громко зарыдать, выронив оружие и упав на колени перед телом матери.

Простившись с родительницей, она отпихнула ногами тела двух первых убитых ею мужчин, стараясь не заляпаться в их крови, и накрыла тело матери самой дорогой тканью в их лачуге. Не слишком ещё осознавая произошедшее своим незрелым разумом, Эхотея выбежала, едва укрыв себя пеплоном. Ливень мгновенно вымочил одежды девочки, но она бежала и бежала среди ночи в дом титаниды Роании.

— Госпожа добра всегда была к нам, — шептала на бегу Эхотея, — поймёт она. Убила я их…

В груди стало жарко и начало болеть, но девочка неслась уже по городу в свете негаснущих лампад от энергошара. Раза два она упала в лужу, но поднималась и опять бежала, начиная задыхаться.

— Убили они маму мою.., — громче шептала она, — а их убила я…

Постепенно к ней приходил весь тот ужас, который она только что пережила, подстёгивая бежать всё быстрее. Вот поворот и ворота дома титаниды Роании. Подбежав к воротам, она кулачками забарабанила в калитку, не чувствуя, как сдирает в кровь кожу о металлические пластины обивки.

— Тог!!! — кричала она. — Тог, открой!!! Тог!!!

— Эхотея? — открыл сонный привратник. — Что кричишь ты? Госпожа и господин спят уже давно.

Перешагивая через порог, Эхотея споткнулась о полог своей абсолютно мокрой одежды и упала прямо у ног Тог. Он мощными руками поднял её, а она дрожала, жадно хватая открытым ртом воздух от долгого бега, и хрипло кричала уже сорвавшимся голосом:

— Убили её, задушили её, хрипела она… видела я всё…

Тог взял на руку девочку и закрыл калитку, затем занёс ребёнка в свою постройку у ворот, укрываясь от дождя. Эхотея уже была в истерике, она в слезах билась в сильных руках привратника.

— Убила я их… убила я их.., — кричала она.

— Пожалуйста, дочка, успокойся, — большой Тог пытался неуклюже успокоить девочку, но не знал, как, — к госпоже отнесу тебя, похоже, произошло что-то там.

Он быстро, прижимая к себе Эхотею и защищая от дождя, пошел в дом.

— Госпожа Роания, великодушно простите, госпожа Роания, — тревожно басил он, открывая одной рукой входную дверь, — это Тог, случилось тут с Эхотеей что-то…

Только сейчас в мягком свете горящих каждую ночь на стенах хозяйского дома, укрытых от дождя и ветра мраморной колоннадой масляных лампад, Тог заметил, что ноги девочки все в крови вперемешку с дождевой водой, а полы рабского пеплона местами приобрели тёмный бордовый окрас. Его правая рука, на которой он удерживал Эхотею была уже окровавлена, а стекающая красная струйка окрашенной воды с локтя пачкала экзомиду на бедре. Не поняв истинную причину крови, раб решил, что девочка ранена или того хуже, и от этого очень перепугался. Он остановился прямо у порога.

— Дочка! — прогудел Тог, пытаясь осмотреть её тело. — Кровью истекаешь ты! Ранена же ты? Иль тронуть посмел кто тебя? Кто ж мерзавец тот подлый?

Эхотея не ответила и уже обмякла на руках сильного раба, потеряв сознание от пережитого и долгого изнурительного бега. Холодея от ужаса, Тог сильнее прижал к себе тельце девочки, которую он знал с младенчества и любил, как свою дочь. Защищая её, он готов был растерзать любого, пусть даже ценой собственной жизни. Мощной грудью раб почувствовал сердцебиение ребёнка, образовался, что она жива, переступил порог хозяйского дома и быстрым шагом ушёл вглубь.

— Госпожа Роания, госпожа Роания…

В ту же ночь госпожа и её муж при помощи Тога скрыли все следы убийства. Титанида Роания осталась с Эхотеей, а Варуций и Тог схоронили тело Лио, а тела насильников успели до рассвета утопить далеко от берега, предварительно набив их животы камнями и замотав крепкой верёвкой. Акулы, крабы и спруты быстро не оставят от них ничего. Одежду, особенно плащи, и все окровавленные вещи они сложили в мешок, а на следующий день сожгли в печи. Два золотых медальона переплавили, не оставив и следа от мерзкого преступления.

Лишь Эхотея очень долго отходила от пережитого. Прошло четыре года, и уже юная красивая дева первый раз улыбнулась, снова начиная жить. Она упросила госпожу дать ей два кинжала, которые будут её защищать от возможных насильников. Сначала Роания категорически отказалась, но Эхотея убедила, что это оружие будет предназначено не для других, а для неё самой. Она при своей госпоже поклялась, что не позволит никому над собой надругаться и никого больше не убьёт, не сможет ещё раз пережить такого ужаса, как убийство. Пожилая титанида, увидев, что такое средство, пусть и опасное, но возвращает её воспитанницу к жизни, скрипя сердцем, выполнила просьбу.

4. ИНОХИЙ

С самого детства мальчик Инохий проявил себя, как умный, добрый и рассудительный человек. Он с удовольствием постигал науки, при этом удивлял своих старших братьев и сестру нежной чувствительностью ко всему, за что часто подвергался насмешкам и издевательствам с их стороны. Мальчик никогда не отвечал на обидные выпады старших в свой адрес, тем более агрессивно. Он просто уходил от них. Его принялись считать слабым, что крайне унизительно для сына знатной дамы. Даже мать пыталась повлиять на его поведение, науськивая дать сдачи своим братьям и сестре, однако Инохий продолжал не обращать внимания на них, жадно погрузившись в учёбу. По мере набора знаний младший отпрыск титаниды принялся анализировать и сопоставлять явления окружающего мира. Когда он понял, что предстоит ему в жизни на примере своих отвергнутых его матерью отцов, Инохий замкнулся в себе, продолжая смотреть на мир иными глазами.

Лет с одиннадцати мать стала брать с собой сына в поездки на свои рудники. Она считала, что мальчик, так увлёкшись науками, должен быть знаком с делом семьи, кто знает, может его ум в будущем поможет приумножить её состояние. К тому же, титанида не желала оставлять сына без присмотра надолго, начав только подумывать над его особым браком, как вариант для такого тихого, умного и несколько необычного отпрыска. Рудники Иохении были в каждой горе Атлантииды и глубоко под дном океана, выдавая ценное топливо для энергошара, а также руду, из которой на кузнецах, принадлежащих ей же, выплавляли железо, и серебро с золотом. Титанида владела самым большим количеством рабов в стране и была богатейшей среди потомков Великих Титанов.

Как-то раз, утомившись постигать премудрости материнского производства, Инохий упросил свою родительницу отпустить его на берег океана.

— Матушка, — попросил тогда младший сын титаниды, — искупаться в океане мне позвольте, сегодня устал я очень, полезного много узнав. Одному позвольте мне побыть и поразмыслить над металлов производства вашим.

— Иди, сын мой, — согласившись, ответила Иохения, указав на подножье горы, выходящее к океану, — но вот туда только, никого нет там точно, ведь гора моя вся для посторонних недоступна. К вечеру жду тебя.

— Вас благодарю, матушка, — сказал Инохий и пошёл в указанном матерью направлении.

Вскоре он вышел на крутой обрывистый берег океана. Найдя спуск, мальчик оказался на песчаной полосе у ласково искрящегося под солнцем прибоя, миновав навал камней и огромных валунов, как на любом другом берегу Атлантииды. Оглядевшись по сторонам, Инохий не нашёл никого и, быстро сбросив одежды, пустился вплавь по тёплому и так любимому им океану.

Отплыв от пенного прибоя, он набрал в грудь больше воздуха и нырнул в глубину с открытыми глазами. Резвыми гребками рук и ног он устремил своё изящное совсем юное тело к темнеющему дну. В ушах сдавило, и Инохий, зажав двумя пальцами ноздри, дунул через нос, но не выпустил воздуха. В ушах облегчённо щёлкнуло, и сын знатной титаниды достиг мягких мерно колышущихся водорослей в изумительных солнечных отблесках. Паря над густыми зарослями, будто птица над лесом, юноша, словно крылами чуть задевал руками трепетные концы бурых листьев, ощущая от этого несказанное чувство свободы. Он летел под водой, огибая огромный поросший морской травой камень и направляясь ниже по уходящему в глубину пологому дну. В нечетких очертаниях деталей царства морского дна отпрыск титаниды различал блестящих рыб, снующих среди водорослей и разбегающихся при виде человека, а впереди в бирюзовую мглу уходила манящая толща океана, переливаясь вечно двигающимся отсветом дня наверху. Извиваясь подобно дельфину, ощущая светлой кожей в тёплой воде тонкие прохладные крутящиеся струи, тянущиеся из пленительной и недоступной глубины океана, Инохий подставлял своё нагое и разгорячённое дневным зноем тело под эти приятные, нежно щекотящие его морские вихри. Здесь тихо и спокойно. В океане нет его деспотичной матери, тут не существует жестоких насмешек и издевательств его старших братьев и сестры. Да, море хранит множество опасностей, но они не коварны, как там, наверху, прикидываясь милыми и хорошими, они предсказуемы, они понятны, они естественны.

Как ему было хорошо в единении с природой! С его лица не сходила блаженная улыбка, пока он долго плавал и нырял в прозрачной солёной воде, радуясь жизни. Инохий нашёл несколько красивых больших раковин на склоне подводных валунов под лучами яркого трепетного солнца. Накупавшись вдоволь, юный атлантиид вышел из прибоя с тремя самыми крупными и приглянувшимися ему раковинами в руках.

— О юноша прекрасный, — услышал Инохий мужской голос с берега, — зачем тебе раковин столько?

Смущённо прикрывшись дарами моря, подросток увидел седого старца, сидящего среди камней. Старец был смуглый от загара, сухонький, с длинной седой бородой и волосами, но с очень подвижными и добрыми глазами. Его беззубый рот широко улыбался, а весь вид старца вселял в Инохия уверенность в собственной безопасности. Однако, весьма быстро он забеспокоился, понимая, что эта территория запретна для присутствия посторонних. Это правило установила мать давно, а зачем, Инохий не понимал.

Старец поднялся с камня, и мальчик увидел, что тот обнажён полностью, как и он.

— Красивые просто раковины эти, — перестав прикрываться, ответил Инохий.

— Лишать жизни живое при крайней необходимости лишь можно, — сказал старец, — голоден очень разве ты?

— Нет.

— Тогда прошу тебя, о юноша прекрасный, отпусти их к своим, разумны ведь они. Не до́лжно губить разуму разум потехе лишь ради.

— Разумны? Уже ли?

— Живое всё разум свой имеет и животные, и рыбы, и моллюски, и растения даже, — старец говорил вкрадчиво и спокойно, усевшись снова на камень.

— Но ведь разумом человек только богами одарен по воле их, — возразил Инохий.

— Пусть так это, дитя милое, но значит ли это, что богов считаешь ты человека разумнее много?

— Конечно, быть иначе не может.

— Стало быть, допускаешь ты степень разумности разную у богов и у человека смертного?

— Так именно! — согласился юноша.

— Тогда отчего же не можешь признать ты степень разумности живого любого, но много ниже человеческого? — старец всё также сидел среди камней, беседуя с Инохием, словно друг за столом, попивая из стакана прохладный ароматный напиток.

— Но разумны ли раковины эти и моллюски в них живущие? — недоуменно спросил сын титаниды, сам того не замечая, как с интересом втягивается в философскую беседу с незнакомцем.

— А что, по-твоему, о дитя разумное, есть разума проявление?

— Разума… Проявление… Не знаю я точно…

— Помогу тебе я в затруднении твоём, юноша умный, — спокойным тоном, совершенно не так, как говорили учителя с юным отпрыском, сказал старец, продолжая смотреть на Инохия добрым взглядом, — определяется разум тремя вещами простыми: целью, действием, для цели той достижения и результатом действия, дабы цели поставленной достичь. Вот ты, юноша прекрасный, пришёл сюда на берег с целью какой?

— Искупаться чтобы, отдохнуть и подумать с собой наедине.

— Три цели было у тебя. Достичь чтобы их, купался ты много, действовал, значит. А результат? Доволен же ты, как вижу я?

— Да, очень, — смущённо ответил Инохий.

— Вот и разума твоего доказательство простейшее. Желаешь, вероятно, чтобы привёл я разумности доказательство животного какого-нибудь? — старец прищурил один глаз и улыбнулся в жиденькую бороду.

— О, да, любопытно мне это, — живо отозвался юноша.

— Ну, пожалуй, вот, — задумчиво сказал старец и посмотрел в небо, где кружились, покрикивая на бакланов, чайки, — например, птицы. Целью основной живого любого потомства воспроизведение является. Так?

— Так.

— Для цели этой достижения пару себе ищут они, а также искусно гнёзда вьют из ветвей и листьев. Такое видел ты?

— Да, всегда удивлялся я, как же птицы ткачами такими ловкими оказываются, что гнёзда их ветру даже не сорвать с деревьев высоких, — сказал Инохий, начиная подходить ближе к старцу.

— Хорошо это, что замечаешь такое. В результате, выводят потомство птицы, цели действиями своими достигнув. Так ведь?

— Да, — вымолвил, чуть растерявшийся юноша, — значит, разумны и птицы.

— Разумно живое всё, — спокойно заключил старец, — разума уровень лишь разный.

— А кто вы? — спохватился Инохий, придя к неожиданному для себя выводу о разумности всего живого в беседе с неизвестным старцем.

— Пусть не волнует тебя это, живу я здесь давно очень, — ответил философ, неопределённо отмахнувшись рукой в сторону.

— Но мать моя не позволяет никому бывать тут, вас схватить могут и наказать за закона нарушение! — беспокойно вглядываясь в оба конца береговой полосы, заваленной крупными осколками скал, сказал Инохий.

— Иохении титаниды сын ты разве? — старец заметно испугался, начав также оглядываться по сторонам, ожидая нападения.

— Да, младший самый, Инохием зовут меня, но один я тут, — понизив голос, ответил мальчик.

— А как ты считаешь, о благородное дитя? — успокоившись, спросил старец и наклонил голову чуть на бок. — Также думаешь, что желания любые титанид знатных все исполнять обязаны, подчиняясь прихотям всем их?

Инохий опешил, не ожидая такого вопроса, ведь ответ на него был абсолютно очевиден, как для отпрыска знатной женщины, но старец задал его таким тоном, будто существует иное мнение, иные мысли и не обязательно совпадающие с мнением властьимущих, закона и устоявшейся морали.

— Я? — растерялся Инохий, начав неуверенно говорить. — Думаю я… Нет… ведь титаниды, они…

— Сомнения голос в речах твоих слышу, — лукаво улыбнувшись, ответил старец, приближаясь, — это свойство разума важное самое, когда подвергаешь сомнению то, что вокруг тебя есть, тот вещей порядок, существующий всюду. Значит, не потерян ты, значит, разума семя есть в тебе, дитя славное, значит, не будешь дурного ты делать ни мне, ни кому другому в жизни своей.

Инохий стоял, понимая, что перед ним один из опальных философов, за которыми вели охоту власти. Именно они смущали умы людей своими речами о государственном устройстве, об устройстве общества и морали в нём. Учителя утверждали, что эти философы коварны и жестоки, способные на самые мерзкие действия, но теперь, глядя на этого почти немощного старика, Инохий вдруг усомнился в правдивости слов учителей. За этим последовало чувство, сродни прозрению, но юноша этого не осознал, лишь смутно почувствовал, как мир вокруг него стал ещё более сложным, чем те простые прежние категории господ и рабов, властелинов и подчинённых, когда все люди делились на два класса.

До самого заката Инохий беседовал со старцем о мироустройстве, узнав многое для себя. Его былые смутные и робкие сомнения в правомерности существования рабства, окончательно укрепились, когда он постиг мысль старца о равенстве всех людей на этой земле и на всех других. Пару раз юный отпрыск пытался ответить заученными фразами учителей, но старец с лёгкостью разбивал внушаемые ранее истины, будто волны о камни фактов и простых примеров.

— Вот ответьте мне, — спросил Инохий в том разговоре, — учили меня, что рабы мнения не могут иметь своего, что не способны они к размышлениям сложным и чувствам нам похожим, не люди поэтому они, а лошадям подобны. Не так разве это?

— Ну, давай так, дитя разумное, — старец хитро посмотрел на юнца, а затем указал на запад, — представь вот возможность одну, там далеко есть земля, где люди сильные живут, и сильнее они атлантиидов окажутся.

— Но не может такого быть!

— Почему? Убеждён ты, что атлантиид могучий самый на свете этом? Вовсе это не так. Но всё же, представь только. Прилетят, словно птицы они сюда, летать по небу умея на колесницах своих крылатых, схватят тебя и мать твою властную, себе рабами сделав. Никто помочь вам не сможет, а корабли быстроходные и энергокопья страшные бессильными окажутся. И что, сразу перестанешь ты быть человеком, потеряешь к размышлениям и к чувствам способность, став лошади или скоту подобным?

— Нет, конечно! Человеком останусь я и мать моя тоже.

— Так и с рабами вашими, они были в странах своих людьми, а рабами их атлантииды сделали. Не суть их такая, не природа их такая низменная и рабская. Атлантиидов это лишь оправдание злодеяний своих. Понимаешь, о дитя разумное? Все люди равны, даже женщины и мужчины, дополняющие друг друга. Не может никто владеть никем. Суть человеческая лишь в этом.

Инохий вернулся к матери поздно, но оправдался, что отдыхал. Он не выдал старца, который жил на берегу в пещере, питаясь водорослями, раковинами и рыбой. Пойманных моллюсков Инохий отдал старцу, чтобы тот не утруждался добычей так необходимой ему еды. Через день мальчик снова пришёл на берег и вновь долго беседовал со старым философом. На этот раз юный отпрыск, пойдя на хитрость, тайком от матери и её свиты сумел принести одежду и много еды, которую смог раздобыть, а также флягу с чистой водой.

Юноша и старец не говорили об устройстве общества и его изъянах, а лишь о чувствах, о том, что давно беспокоило Инохия, бередя его сердце, ум и молодую неокрепшую душу. Он узнал о любви между женщиной и мужчиной, идущей от сердца и души, а не о святом долге перед супругой, требуемом законом. Философ обнажил перед ним истину искренней преданности, а не о насильственном принуждении. Ему открылось, на какие жертвы можно и до́лжно пойти ради любви и преданности.

— Запомни, дитя разумное и чувствующее, — ответил тогда старец на вопрос Инохия о том, как распознать настоящую любовь, — поймёшь сразу ты, любовь что есть такое, когда запоёт и застрадает сердце твоё, а не только обожжёт похотью под животом твоим. Когда покой душевный потеряешь и не думать не сможешь о той, встретится которая на пути жизненном твоём, а сам почувствуешь ты, как станешь на всё способным, не считаясь даже с жизнью своей, ради той, ставшей в мире целом единственной одной для тебя. При этом быть рядом с ней, видеть и слышать её захочется тебе больше, чем просто похотливо вожделеть.

Всё это позволило прорасти в душе Инохия зёрнам чувственного разума. Спустя год, когда он с матерью опять ездил на рудник, Инохий обыскал весь тот пляж, но не нашёл ни старца, ни следов его. Пещера была пуста, а присутствием человека там даже и не пахло.

Когда тело её сына созрело полностью, мать совершила традиционную попытку Атлантииды, а именно привела к нему молодую рабыню, чтобы юноша начал набираться опыта в супружеской жизни для будущего брака. Сын столь влиятельной титаниды не имеет права быть слабаком и неумехой, ведь такое недопустимо, и бросит тень на её авторитет. Однако Инохий наотрез отказался, даже залился слезами. Мать решила, что сын ещё не готов, откидывая от себя мысли о возможной его неполноценности.

Через год Иохения предприняла новую попытку уже с разными рабынями одна лучше и аппетитнее другой, специально отобрав их из числа тех, с кем развлекались не выданные в мужья сыны благородных титанид, набираясь опыта и сил. Однако и тогда, и ещё через год результат был прежний — категорический молчаливый отказ сына быть с женщиной, но уже без слёз. Юноша не смог, не пожелал пойти на близость без чувств. Единственное, что он испытывал к этим рабыням, вынужденных против своей воли удовлетворять похоть молодых повес, это жалость, помноженная на обиду на общество, потакающее такому. Показав сына лекарю, Иохения с удовлетворением поняла, что её сын готов для особого брака, который она ему устроит в следующий Праздник Женихов. Инохию будет уже семнадцать лет, и он станет полностью готов для такого брака.

Когда Инохию исполнилось шестнадцать титанида Иохения, будучи ещё не старой, но почувствовав приближение неизбежного увядания, купила себе молодую рабыню, чтобы та заботилась о красоте госпожи. Рабыня массировала пышное тело хозяйки, намазывала кожу своей госпожи разными омолаживающими снадобьями, следила и ухаживала за её волосами, за руками и пальцами, стойко терпя оскорбления и приступы ярости титаниды Иохении по любому своему неосторожному движению. Целых две луны рабыня тщательно ухаживала за своей госпожой, старательно возвращая ей женский блеск и красоту.

Однажды ближе к вечеру злость хозяйки за очередное болезненное ощущение во время массажа после дневного оздоровительного сна вылилась в ярость, и окончилось всё для рабыни поркой. Бедняжку нещадно высекли на скамье во дворе дома, а за этим избиением издали случайно наблюдал Инохий и с сжимающимся от внезапно возникшей жалости сердцем слышал вопли молодой женщины.

— Теперь у себя полежи и правильно работать научись!

Титанида Иохения грозно крикнула вслед, когда двое рабов, облив водой исполосанную кнутом спину рабыни, потащили провинившуюся женщину к ней в лачугу и бросили там на лавку, захлопнув дверь.

После заката солнца, пользуясь наступившими сумерками, Инохий, предварительно сбегав к лекарю за нужными снадобьями, пробрался в лачугу рабыни. Он не понимал, зачем так жестоко была избита эта женщина.

— Такого точно не заслужила она, — думал юноша, — жестока матушка очень. Участились приступы ярости её в последнее время.

Подходя к лачуге, до слуха Инохия доносились тихие стоны рабыни, а когда неслышно вошёл, то увидел в полутьме лежащую лицом вниз полураздетую молодую женщину, на спине которой запеклись вздувшиеся тёмные полосы крови. Её лицо было отвёрнуто от входа и она жалобно всхлипывала. Инохий опустился рядом на колени, расправил и накрыл спину страдалицы смоченной лекарствами тканью. Рабыня встрепенулась, подняла и повернула лицо к юноше. Увидев сына госпожи, она вскочила со скамьи с гримасой боли на лице, прикрывая обнажённую грудь обеими руками, но Инохий еле прижал к её губам открытую ладонь и быстро зашептал:

— Тебя умоляю, тише, никто знать не должен, что здесь я!

Рабыня кивнула в знак согласия и села на скамью. Лекарская ткань свалилась с исполосованной женской спины, и юноша с молодецкой ловкостью подхватил её, не дав упасть на грязный земляной пол рабской лачуги.

— Вылечит тебя это, — пояснил он, обратно накладывая ткань с заживляющим снадобьем ей на раны спины, — а теперь примотать это надо к тебе, не сваливалось лекарство дабы.

Он распахнул плащ и размотал со своего пояса длинный кусок ткани, которым робко обмотал рабыню, стараясь не смотреть на её тело и не дотрагиваться руками до тёплой кожи женщины. Он не брезговал, было иное, он просто боялся впервые дотронуться до женщины с необъяснимой для себя дрожью неискушённого юноши. Рабыня это заметила и еле улыбнулась, ей пришёлся по душе этот наивный трепет невинного мальчика, в котором просыпается мужчина при виде женщины. Она была значительно старше его, но в матери никак не годилась.

— Еды и питья принёс я тебе, — юноша снял с плеча из-под плаща большой мех, а из-за пазухи вытащил небольшой хлеб, — сил набирайся, приду утром повязку твою поменять.

Инохий вышел, озираясь, не видит ли его кто. Утром до восхода солнца на заре юноша пришёл снова, разбудив рабыню, которая чувствовала себя уже лучше. Он помог поменять повязку и принёс ещё еды. За целый день к рабыне никто не подошёл и не поинтересовался её состоянием, хозяйка всё ещё злилась и запретила, кому бы то ни было ходить в лачугу к провинившейся. В сумерках вновь пришёл Инохий, а рабыня уже сидела на скамье. Спина заживала быстро, а юноша, помогая менять повязку, стал смелее трогать тело женщины, будто изучал её. Он находился со спины, а повязку спереди обматывала сама женщина.

У него не было никаких дурных мыслей, он просто чувствовал свою ответственность за действия матери, словно хотел этим искупить её вину, в которой и не сомневался. Его те две тайные беседы с бунтарским старцем-философом, которого, видимо, нашли, нещадно преследовав всех ему подобных, не прошли зря. Инохий был уверен, что все люди на земле одинаковы и достойны права жить, независимо от происхождения. А после такого проявления несправедливости по отношению к этой бесправной рабыне, его протест против существующего уклада жизни внезапно громче заявил о себе. Юноша начал прозревать, начал смотреть на привычные вещи и жизненные ситуации совсем иначе, жутко боясь своих страшных выводов.

Рабыня почувствовала, что её тело будит в этом мальчике мужчину всё больше и больше, но она и не собиралась ничего иметь с ним, ведь за это она может поплатиться жизнью. Инохий прекрасно знал законы страны, а также нрав своей матери, но непроизвольно дольше задерживал свои вспотевшие от волнения, слегка дрожащие пальцы на теле рабыни.

Прошёл ещё день, и на закате, уже по обыкновению, Инохий посетил рабыню и, делая перевязку, зашёл спереди, непроизвольно опустив глаза на её обнажённую грудь. Покраснев, он присел рядом с ней на скамью на жёсткое сено, продолжая руками перематывать тканью тело женщины. Перехватывая моток за её спиной, он случайно приблизился к лицу рабыни, почувствовав её близкое горячее дыхание. Юноша замер, взглянул молодой женщине в глаза и, сам не понимая, что делает, потянулся губами к её губам…

Спустя два дня титанида Иохения поостыла, проведя всю ночь и весь следующий день со своим любовником Промидием, с которым долго не виделась. Даже он заметил преображение своей госпожи, сделав её приятный комплимент, поинтересовавшись, как же она так похорошела. Отшутившись, Иохения решила, что переборщила с наказанием рабыни, сделавшей её такой неотразимой. По пути в свой дом, она пригласила лекаря и вместе с ним пришла к лачуге рабыни, с тем, чтобы ускорить лечение и вновь приступить к сеансам красоты.

Резко отворив дверь лачуги, титанида Иохения заметила, как её младший сын, её невинный мальчик уже почти коснулся губ этой бесстыдницы, которая сидела по пояс раздетая, но забинтованная ниже обнажённой груди. Гнев и ярость мгновенно вскипели в матери, и она громогласно заорала, испугав всех и рабыню, и сына, и лекаря, стоявшего позади неё:

— Шлюха гнусная!!! Посмела как ты сына моего соблазнить?! Прикажу запороть тебя, гадина, до смерти!!!

Она схватила её за руку и грубо потащила из лачуги. Рабыня почти не сопротивлялась, но оступилась. Крупнотелая госпожа, обладая мужской силой, поволокла бедняжку по двору, не позволив ей даже встать на ноги.

— Руций! Руций! — звала Иохения своего главного стража дома. — Тварь эту подлую на возьми и хлыстом её бей, покуда не сдохнет она! Посмотрю с удовольствием я, как гадина эта харкать кровью будет!

Руций крепкий раб уже спешил навстречу хозяйке, откручивая с пояса моток толстой верёвки для связывания провинившихся. Иохения тащила приговорённую на смерть рабыню по камням двора, уже вцепившись второй рукой в её волосы.

— Матушка! — кинулся за ней Инохий. — Постойте, матушка! Не вина её это! Заставил сам я её…

Он перегородил путь матери и упал перед ней на колени.

— Не причём она тут, — лепетал юноша, — пригрозил ей я, стать мужчиной с ней пожелав, а сына госпожи своей ослушаться не смогла она.

— Что говоришь ты такое, Инохий? — Иохения остановилась и выпустила руку и волосы рабыни. — Как мог возжелать рабыню ты эту, вообще, как мог женщину возжелать ты?! Ведь готовлю тебя я для брака особого. А ты? Как же мог ты?

Мать обиженно отвернулась от сына и направилась к дому. Юноша радостно взглянул на рабыню, в глазах которой стояли слёзы благодарности, и незаметно кивнул ей. Поспешив за матерью, он убедил её в том, что наделал глупостей, что всё также невинен, что надеется на родительскую мудрость и прощение. Иохения смягчилась, но, сердясь на сына, лишила его содержания на целую луну и запретила покидать дом всё это время.

На следующий же день она продала рабыню другой титаниде, расписав и приукрасив способности той. Она выручила даже больше монет, чем потратила на приобретение этой собственности. Инохий так и не узнал, куда продали рабыню, но был счастлив, что ему удалось спасти человека, пусть он сам и был наказан. Он совершенно не переживал, понимая, что его наказание вообще ничто в сравнении с избиением плетьми до смерти. Впервые в жизни этот юный отпрыск благородной титаниды прочувствовал на себе, что такое несправедливость, а также проникся удивительным ощущением удовлетворения души от спасения чужой жизни. К тому времени юноша уже знал и даже видел собственными глазами, как лишают раба жизни, вызывая у него не просто отвращение, а отторжение этого деяния и даже протест, но пока бессловесный. Теперь же спасение жизни раба он воспринял, как добродетель, как правильное действие для любого человека, и нисколько не ожидал ни от кого одобрения или поощрения своему поступку. Инохий совершил его абсолютно бескорыстно, юношу даже не посетила подобная мысль, уже будучи уверенным, что так и необходимо поступать абсолютно каждому. А если каждый осознает это, то нужда в борьбе со злом и несправедливостью отпадёт.

5. ПЛАН ПОБЕГА

Ночью, сменившей день удачного сватовства, юноша почти не спал, ему мерещилась Эхотея. Вставая и омывая водой лицо, Инохий ни на мгновение не мог, да и не желал избавиться от образа юной девы, купающейся в воде, выходящей на берег в ослепительной нагой красоте. Под утро, задремав, он проснулся на слегка мокрых простынях от уже знакомого приятного ощущения внизу живота, но в этот раз ему снилась Эхотея, её тело, её глаза, её голос, и это было значительно чудеснее.

— Неужто прав был старец? — мелькнула мысль у Инохия. — Эта дева будит во мне не вожделение только, а жгучее желание рядом быть, взор глаз её божественных видеть, голос прелестный слышать. Уже представляю я с трепетом тепло рук её и волос аромат. Неужто чувство то самое?

Есть ему не захотелось вовсе, и он, испив только воды, пользуясь отсутствием дома матери, отправился на городской рынок искать красавицу Эхотею. Утром на городской площади, за которой начинался рынок, собирался народ. Со всех прилежащих улиц тянулись женщины и мужчины. Главы обычных семей горожан, одетые в неброские пеплоны, сзади них покорно шли их мужья, иногда по двое в синих плащах. Такие одеяния выдавали обычных граждан страны, которых было большинство. Иногда среди толпы людей попадались небольшие повозки, принадлежащие знатным титанидам. Хозяйки этих знатных родов гордо восседали в повозках, выделяясь своими яркими и богатыми тканями пеплонов. Детей не было вовсе, лишь изредка попадались молодые юноши и девы. Все мужчины были понуры, а женская половина населения оживлённо переговаривалась, от чего единый гул слившихся голосов был высоким, даже отчасти визгливым.

— Не ловили изменников давненько, — слышалось с одной стороны.

— И поделом, — неслось с другой, — знать место своё мужчина должен.

— А то, что возомнили они себе? Кто мнение и желания их вообще спрашивает? — слышал юноша сзади.

Инохий сразу догадался о предстоящем. Он почти никогда не слушал глашатаев на площади, поэтому не был в курсе городских новостей. Когда-то он понял, что эти постоянные сообщения в течении целого дня для всенародного внимания имеют мало общего с происходившем на самом деле в стране Атлантиидов. Вот он и перестал их слушать. Сегодня на площади будет публично наказан один из неверных мужей, уличённый в измене. Не желая задерживаться на площади, он постарался не угодить в плотный поток людей, оказавшись на примыкавшей к площади недалеко от входа на рынок улице. Юноше всегда было безумно жалко таких мужчин, ведь их лишали мужского достоинства, причём прилюдно. В очень редких случаях, когда жена такого преступника общественной морали при всём честном народе прощала того, то исходя из обстоятельств измены и по желанию толпы, такого изменника могли отпустить, при условии, что в следующий раз его сбросят со скал на утёсы внизу на корм крабам.

Юный отпрыск знатной титаниды быстро миновал по краю площадь и вошёл на уже открытый рынок, продираясь сквозь людей, идущих навстречу. Он почему-то был уверен, что, если Эхотея здесь, она не пойдёт глазеть на это изуверство. Где-то в глубине души его сверлила мерзкая мысль, что он может ошибаться, и эта прелестная рабыня на самом деле такая же мужененавистница, как и подавляющее число женщин страны, вдруг она так же считает, что мужчина-атлантиид, если он не воин, то всего лишь осеменитель, годный только на потакание любым капризам женщин. Он непроизвольно стал глазами выискивать в толпе редкие тёмно-серые с чёрной окантовкой пеплоны рабынь, всматриваясь в их лица.

— Если так это, — думал Инохий, защищаясь от толчков встречных женщин, — то в жизни окончательно разочаруюсь, и делать тут нечего мне…

Эта жуткая по своей сути мысли, внезапно показалась юноше спасительной, неким выходом из той обречённости будущего, которое его ожидало. Он внутренне был не согласен с устройством жизни, точно не мог это сформулировать своим молодым умом, но чувствовал, что здесь что-то не так, что-то неправильно, так не должно быть. Люди не вещи и не скотина. Должно быть различие между кувшином и живым человеком. Когда-то в детстве, учителя его убеждали, что раб тем отличается от атлантиида, что не способен мыслить и чувствовать, как он. Такое, утверждало воспитание, невозможно, ведь раб уже рождён рабом, и его суть — работать во благо своего господина, он равен лошади, только внешне похож на потомка Великих Титанов, а в его природе беспрекословное подчинение хозяину. Ему неподвластны рассуждения и способность восторгаться прекрасным, ему недоступно любить и ненавидеть, и всё человеческое им чуждо. После той попытки поцеловать несправедливо выпоротую рабыню, которую лечил, он полностью разуверился в таких принципах. Юноша увидел в глазах той бедняжки все чувства, а его убеждали, что они чужды рабам. Окончательно утвердило юный разум этого сына знатной титаниды именно вчерашнее событие. Причиной тому даже не божественная внешность рабыни Эхотеи, не изящество и грация, в конце концов, лошади тоже есть красивые и грациозные, дело было в её глазах, в её манере говорить, хоть он слышал юную деву немного.

— Человек она, а не вещь! — еще вчера понял Инохий.

Толпа рассеялась, лишь отдельно спешащие на площадь женщины, уже торопясь так, что переходили на лёгкий бег, приподнимая полы своих пеплонов, чтобы не оступиться. Инохий шёл к распорядительнице рынка узнать, где ему найти нужную лавку.

Похожая на обычную торговую лавку место распорядителя рынка, отличалось только отсутствием товара. Вместо прилавка была дверь, и она была открыта. Поравнявшись с дверным проемом, юноша увидел в глубине стоящую спиной женщину в невзрачном пеплоне, выдававшем обычную свободную горожанку на государственной должности, следящей за лавками и торгующими в них рабами владельцев.

— Приветствую, — начал говорить юноша.

— Закрыто, — очень грубо, продолжая стоять спиной, скрипучим низким голосом ответила распорядительница, — ухожу на площадь уже я, ах да, неинтересно же то мужчинам…

Она повернулась и Инохий увидел женщину средних лет с очень колючими глазами. Весь вид чиновницы красноречиво показывал что мужчина не имеет права отвлечь её от дел, от собственных желаний. Заметив бордовый плащ и золотой медальон знатного рода, женщина переменила тон, но не взгляд ненавидящих и призирающих всех мужчин глаз.

— Простите, титаниды сын благородный, — более учтиво, сказала женщина, — не то имела в виду я. Чем служить могу вам?

— Послала меня матушка в лавку титаниды Роании, а где та находится, не знаю. Надеюсь, в затруднениях моих поможете вы.

Инохий говорил вежливо, как подобает отпрыску знатной титаниды, но не надменно, хоть и мог такое себе позволить, имея положение значительно выше этой простой горожанки.

— Да, конечно, подскажу я вам, — в её тоне присутствовало раздражение, что вынуждена задержаться и помогать этому никчёмному во всех отношениях отпрыску благородной титаниды, вместо того, чтобы занять на площади место получше и с удовольствием в подробностях на всё посмотреть.

Распорядительница кратко и быстро пояснила, как найти юноше нужную лавку, выйдя из двери, одновременно заперев её. Даже не спросив, всё ли понятно, женщина простилась и быстро удалилась, развивая полы пеплона, спеша наблюдать насилие над человеком. Инохий прекрасно понял стремление этой горожанки, и ему снова стало противно от человеческого поведения, от того, что человек может получать удовольствие от страданий другого.

— Назвать общества нормой можно разве такое, — подумал юноша, — когда человека страдание толпы забавой становится. Неправильно это!

Быстро достигнув нужной лавки, Инохий замедлил ход и не спеша прошёл мимо, посмотрев в глубину за прилавок будто случайно. Лавка была открыта, но там никого он не увидел. Зато обнаружил много прекрасных тканей, которые его даже не заинтересовали.

— Тут нет её либо, или на площадь смотреть ушла она, — подумал он с ощущением подступающей горечи.

Приостановившись, Инохий подошёл к прилавку с тканями. Глянув из стороны в строну, он приметил, что на рынке пустынно, и он единственный посетитель в этом ряду. От множества различных тканей шёл приятный свежий запах чистой и новой одежды. Юноша даже глубже вдохнул этот аромат.

На шорох сандалий по песку дороги между лавками, в тёмной глубине лавки произошло движение, замеченное Инохием. Кто-то вышел к прилавку с той стороны, и юноша поднял глаза. В следующий момент он побледнел, а сердце замерло.

— Это она! — ножом вонзилась в голову мысль. — Эхотея прелестная, глаза её это точно, из миллиона узнаю я их!

В лавке молча, как положено рабам, стояла юная дева, которую вчера во всей красе, теряя рассудок, рассматривал из кустов Инохий. Тот же тёмно-серый с чёрной окантовкой пеплон, тот же рост, те же глаза. И всё. Остальное было плотно задрапировано одеяниями. Если бы вчера он внимательно не рассмотрел глаза этой красавицы, то сейчас бы просто не признал в этой рабыне ту богиню. Она быстро опустила свои выразительные глаза вниз в покорном ожидании. Даже в такой смиренной позе юноша распознал в ней гордость и смутно понимаемую им силу её характера. До него вдруг дошло понимание, почему лицо юной девы скрыто от всех — с такой божественной внешностью её ожидала бы беда в таком обществе, где жили Инохий и эта рабыня. Он почувствовал, что начинает краснеть от смущения, недопустимого сыну титаниды, когда после затянувшейся паузы она подняла на него вопросительный взгляд, поэтому опустил глаза и ушёл в сторону, но не покинул рынок.

Он бродил среди пустынных рядов, пока с площади не послышался душераздирающий вопль мужчины, лишившегося главного своего признака. Этот вопль и последовавший за ним восторженный возглас целой площади женщин заставил кровь юноши застыть в жилах, а всего его содрогнуться. Его передернуло больше даже не от страданий человека, пусть и виновного, а от всеобщей радости женщин.

— Нельзя так, — подумал Инохий, — удовольствие получать от страданий чужих, недостойно это человека звания. Вина в чём несчастного этого? В том, что к женщине другой чувства он проявил? В том, что в мужья его взяли когда-то против воли и чувств его? И мне предстоит такое же, если другая дева мне нравится, а не супруга будущая моя. Значит, в поисках счастья и я окажусь здесь на площади, а радоваться все будут.

Рынок постепенно наполнился людьми, и ноги сами понесли Инохия к лавке титаниды Роании. Полдня он ходил кругами перед прилавком, ловя каждый взгляд Эхотеи, любовался её работой, когда она ловкими движениями рук расправляла ткани и отмеряла покупателям нужное количество тканей. Бывало, в нём вскипало возмущение, когда ей швыряли под ноги плату за товар, выказывая презрение к рабу.

Так прошла половина Луны. Каждый день Инохий ходил на рынок видеться с полюбившейся ему рабыней, точнее видел он издали только её глаза. Пару раз молча купил большие мотки ткани для дома, предварительно переговорив с матерью об этом. Частенько провожал Эхотею по вечерам до дома её госпожи, когда она не уезжала вместе с супругом тианиды Роании на повозке. Он преследовал рабыню на почтительном расстоянии, думая, что она его не замечает. Юноша был счастлив, но эти радостные мгновения лицезрения глаз юной девы сменялись тоской и грустью, заставляя его страдать всё сильнее и сильнее.

— Что с тобой, сын мой Инохий? — спросила его как-то вечером титанида Иохения. — Печальный ты ходишь какой-то. О свадьбе предстоящей переживаешь?

Инохий, понимая, что отнекаться не получиться, мать очень настойчива и умна, а простыми ответами удовлетворить её интерес не удастся. Поэтому он решил поговорить с ней о том, что его волновало, что не давало покоя уже давно, но повода не было.

— Матушка, скажите мне кто отец мой? Афарий, Нинакий или Ихей? Кажется мне, что больше на Афария похож я внешне, но и на Ихея тоже.

— И зачем тебе это? — Иохения прищурила глаза, явно не ожидая такого вопроса от сына.

— Знать необходимо мне, кто отец мой.

— Они все у тебя, как и у сестры и братьев твоих старших.

— Не бывает ведь так, ребёнка на свет двое производят только.

— Мать только, женщина детей на свет производит и в муках ужасных рожает! — строго сказала титанида. — Как мать-земля, богиня Геония людям плоды для пропитания даёт! Не так разве это?

— Так, матушка, но ведь, чтобы плоды мать-земля для нас уродила, в неё семя вложить нужно. И так у людей. Нужен мужчина, без него того же случиться не может.

— Прав ты, но нужен мужчина в начале лишь в самом. Не он же в себе жизнь новую зачать способен, не он же дитя под сердцем лун полных девять вынашивает, не он же в страданиях рожает его, и не он молоком грудным вскармливает дитя своё. Мужчины же бесполезны по большей части, поэтому удел основной их женщин удовлетворять и во всём желаниям их потакать. Разница какая тебе, отец твой кто.

— Правы вы, матушка, но прошу вас, важно знать мне очень, отец мой кто, ведь Ломении мужем единственным буду я, отцом единственным детей её, и у меня единственный есть отец значит.

Мать снова внимательно посмотрела на сына и тихо сказала, пожав плечами:

— Не Ихей точно, а вот кто, Афарий или Нинакий не знаю даже я. Попеременно была с ними обоими перед беременностью тобой.

Инохий замолчал, посмотрел на мать печальным взглядом:

— Матушка, вы же любили их всех, почему отдельно живут теперь они?

— Все эти вопросы к чему, сын мой Инохий? — её тон приобрёл нотки раздражения. — Любовь тут причём? Любовь это вообще что такое? Не существует такого! Желания женщины лишь существуют, исполнять которые мужчина обязан, предназначение природой и богами его в том, к тому же брак мой с отцами твоими семье моей выгоден был, не нуждаешься ни в чём ты сейчас поэтому. В том, что отцы твои в дома крыле другом живут, виноваты они лишь сами, недовольна ими я стала, но наглость имеешь ты матери своей вопросы такие задавать! Ничего, вот у Ломении в мужьях окажешься, остепенит она тебя тогда, и покорности научишься ты!

— Матушка.., — попытался остудить её внезапный гнев сын.

— Больше слушать тебя не желаю, — её глаза вспыхнули яростью, — вон отсюда! И чтобы три дня на глаза не попадался мне вовсе!

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Согласно Диалогу «Критий» Платона (428/427 или 424/423 — 348/347 до н. э.) основателями и родителями атлантов были бог Посейдон и смертная дева Клейто, родившая от верховного морского бога десять божественных сыновей. (прим. автора)