Морковку нож не берет

Сергей Носов, 2020

Сергей Носов известен читающей публике по романам «Член общества, или Голодное время», «Франсуаза, или Путь к леднику», «Фигурные скобки» и многим другим, а также по многочисленным сборникам рассказов и книгам из серии «Тайная жизнь петербургских памятников». Но помимо всего этого в театрах по всей стране идут спектакли по пьесам Носова – ничуть не менее искрометным и остроумным, чем его проза. И читать эти пьесы – одно сплошное удовольствие.

Джон Леннон, отец

Пьеса

Действующие лица

Полукикин Виталий Петрович.

Виталий Витальевич, его сын.

Валентина Мороз, радиожурналист.

Федор Кузьмич.

Квартира Полукикина-старшего. Направо — выход на лестницу. Налево — дверь в кухню. И еще дверь — в кладовку — прямо перед глазами. Правая рука Виталия Петровича в гипсе, висит на повязке. Левая тоже в гипсе, но свободна, подвижна. Его сын Виталий Витальевич дергает за ручку двери в кладовку. Он в переднике.

Виталий Витальевич. Ничего не понимаю. У тебя дверь в кладовку, что ли, изнутри закрыта?

Полукикин. Не изнутри, а снаружи. Не видишь, я врезал замок.

Виталий Витальевич. А где ключ?

Полукикин. Где надо. Это моя территория.

Виталий Витальевич. Я ищу сковородку.

Полукикин. Я не такой идиот, чтобы держать сковородку в кладовке.

Виталий Витальевич. Но замок ты все-таки врезал. Зачем?

Полукикин. Уж во всяком случае не затем, чтобы прятать от тебя сковородку.

Виталий Витальевич. Между прочим, я тебе готовлю обед.

Полукикин. Вот и готовь. И не спрашивай меня про кладовку. У меня там архив. Тебе не понять. Архив.

Виталий Витальевич. Знаю я твой архив… Давно бы снес на помойку.

Полукикин. Не суйся не в свои дела. Я уже тебя попросил.

Виталий Витальевич. Никак надушился? (Принюхивается.) Мы ждем кого-то?.. Одеколон с гипсом…

Полукикин. Ты мне мешаешь.

Виталий Витальевич. Очень мило… А чем ты занят?

Полукикин. Сковородка лежит под плитой. Сковородка лежит под плитой!

Виталий Витальевич. Хорошо еще, что не сломал позвоночник! (Уходит на кухню.)

Виталий Петрович подходит к входной двери, прислушивается. Ничего не услышав, отходит.

Полукикин (громко). Зачем тебе сковородка? (Не получив ответа.) Я спрашиваю: зачем тебе сковородка? (Смотрит на часы.) Ты что жарить собрался? Ответь!

Виталий Витальевич (из кухни). Лук — для борща!

Полукикин. Клади нежареный!

Виталий Витальевич (появившись из кухни). В борщ кладут обжаренный лук. Мелко нарезанный. Если по-человечески. Питаешься как свинья.

Полукикин. Грубиян. Я воспитал грубияна.

Виталий Витальевич. Ну да, ты больше всех меня воспитывал.

Полукикин. Я тебя не просил приезжать. Мне есть кому сварить и борщ, и щи, и макароны!

Виталий Витальевич. Что ты говоришь?.. Тебе есть кому сварить макароны?..

Полукикин. Да, есть!

Виталий Витальевич. Учти, если ты женишься в четвертый раз…

Полукикин. Я не только женюсь, но и рожу тебе братика! И он будет не таким, как ты!.. Уж его-то я воспитаю!..

Виталий Витальевич. Ты родишь… ты воспитаешь… с тебя станется… (Хочет сказать что-то еще, но не находит слов. Уходит и вновь возвращается.) Кстати, а где тот проходимец, тот бомж?..

Полукикин. Не знаю, о ком ты говоришь и с какой еще стати.

Виталий Витальевич. Как его… Федор… Кузьмич?..

Полукикин. Мне не нравится, что ты называешь достойных людей проходимцами!

Виталий Витальевич. А мне не нравится, что ты открываешь двери кому попало! (Уходит на кухню.)

Полукикин (негодуя). Вари борщ, недостойный! (Помолчав.) Это моя территория!

Пауза.

Виталий Витальевич (из кухни). И не вздумай кого-нибудь прописать на своей территории! Я тебя предупредил! Понял?

Виталий Петрович, прислушиваясь, подходит к двери на лестницу, открывает ее не без труда. Он старается сделать это бесшумно. Входит Валентина Мороз, радиожурналист.

Полукикин. Услышал шаги… на лестнице… Чтобы вы не звонили, открыл… (Насколько позволяет гипс, жестом изображает «тсс!».) Тсс!

Валентина (тихо). Я не вовремя?

Полукикин. Сильно не вовремя. У меня сын. Лучше бы без него.

Валентина. Как же быть?

Полукикин. Зайдите через полчасика. Хорошо?

Валентина. Плохо. Я тороплюсь. В пять монтаж, а в девять эфир.

Полукикин. Тогда пойдемте на улицу, я вам что-нибудь в садике наговорю, на скамеечке.

Валентина. На улице шумно.

Полукикин. Тогда на лестнице.

Валентина. На лестнице гулко.

Полукикин. А здесь слышите: тюк-тюк?

Слушают. Действительно: тюк-тюк.

Валентина. Что это?

Полукикин. Сын лук режет. На кухне… Валя, вы удивительно… нет, я поражен… вы похожи на мою первую жену… в молодости…

Валентина. Как ваши руки, Виталий Петрович?

Полукикин. Та, которая сломана, спасибо, ничего, а та, которая вывихнута, она к вечеру ноет.

Валентина. Ну тут еще погода, быть может…

Полукикин. И погода, и возраст… Все-таки я не мальчик уже в котлован падать… Надо же, одно лицо… нос… овал…

Тюк-тюк прекращается.

Во. Прекратил.

Валентина. Мы быстро. Всего несколько слов. (Достала магнитофон.) Говорим, легко, без волнения, лишнее будет вырезано, не бойтесь. Включаю.

Полукикин. Стоп. Дайте сосредоточиться. Про что передача?

Валентина. Ну какая разница!.. Про фанатов… Про одержимость… Про преданность идее… Вообще, об идеализме. Включаю.

Полукикин. Стоп, стоп. Про закладку рассказывать?

Валентина. Какую закладку?

Полукикин. Закладку Храма… Как я в котлован упал… И все такое?

Валентина. Обязательно. Разберемся по ходу. Включаю.

(Включила.) Виталий Петрович, вы относитесь к числу людей, о которых смело можно сказать, что они не изменяют идеалам юности. Расскажите, какую роль играл «Битлз» в вашей судьбе.

Пауза.

Полукикин. «Битлз» в моей судьбе?.. Трудный вопрос… «Битлз» — это и есть моя судьба… Моя судьба — «Битлз»…

Молчит. Валентина Мороз поощряюще кивает головой.

Я бы не был собою, если б не «Битлз». Плох он, я, или хорош, но я был бы не я, если б не было их… Они разбудили меня — в сиянии славы своей… Они сокрушили во мне какой-то ложный каркас… картонный каркас… ватного благоденствия… Истина, это была она — вот что я вам скажу… Подобно икс-лучам или каким-то другим, я не знаю, не физик, они изменили меня, не преувеличу, на уровне клетки, на уровне ген, хромосом… Они облучили меня, и не только меня… нас!.. жизнелюбием, жизнеприятием, спонтанной жаждой свободы… всех нас!.. Да, их лучи жизнетворны!.. Весенняя ломка души!.. Благодатная радость открытий!.. Был ли я счастлив еще, как был я тогда… когда были они вчетвером?.. Нет, Валентина! Может, она и непостижима, предопределенность событий, но я верю в ее глубочайший и сокровенный смысл и благодарю тебя, судьба, за то, что я их современник!

Пауза.

Валентина. Говорите, говорите…

Полукикин. Здесь висела картина… Шишкин, «Утро в лесу», копия, неизвестный художник, в ореховой раме, вполне дорогой… достояние деда… Я никогда не забуду того счастливого дня, когда я ее обменял — самовольно, преступно, без спросу! — на их из журнала «Америка» снимок, переснятое кем-то черно-белое фото, размытые лица, вам не понять, это было сокровище, да!.. Мы бредили ими, да, мы сходили с ума, но бред наш был благодатен! Валя, представь, я молодой человек, не чуждый отнюдь ни скепсису, ни сомненьям… да, повторял перед сном, как молитву, их имена: Джон, Пол, Джордж, Ринго… Джон, Пол, Джордж, Ринго… Индия там… Индуизм… Или куда еще поведет… да, я пойду…

Валентина. Кто поведет?

Полукикин. Он мой поводырь, он же сделал зрячим меня… Леннон жил во мне, жил и живет…

Валентина (провоцируя). Леннон жил… Леннон жив…

Полукикин. Очень старый и глупый прикол!.. Здесь нет ничего смешного! Леннон будет жить!.. Да, Джон Леннон — всегда!..

Появляется из кухни сын. Его не видят.

…На прошлой неделе была закладка Храма Джона Леннона… Пришли многие наши… Я узнавал их… тех, с кем не виделся пять, десять, пятнадцать, двадцать лет… Это был праздник… Со слезами на глазах… Это был кайф!.. Кайф!..

Пауза.

К сожалению, мой неосторожный шаг омрачил торжество… Я упал в котлован… Сломал руку, другую вывихнул…

Пауза.

Но с другой стороны… знаете ли вы, что такое строительная жертва?

Пауза.

Валентина (поощряюще). Строительная жертва? Нет, не знаю.

Полукикин. Я объясню. (Увидев сына, осекся.)

Виталий Витальевич (тоном человека, поймавшего с поличным). Тааак!..

Полукикин (сконфуженно). Это Валя… Валентина Мороз… Радиожурналист… Мы делаем передачу… (Воспрянул.) А это Виталий, мой сын. Мой сын и тезка… Первенец! Он взял от меня только имя… в смысле хорошего.

Валентина. Виталий, а как вы относитесь к Джону Леннону?

Полукикин. Он не разделяет моих убеждений. Я не сумел привить ему свои вкусы. Наши мироощущения не совпадают.

Валентина. Тем более интересно.

Виталий Витальевич. Выключите и прекратите!

Валентина. Но почему?

Виталий Витальевич. Я попросил выключить! (Пытается сам нажать на кнопку магнитофона — не получилось!)

Валентина. Эй, эй, поосторожнее… Без рук!

Полукикин. Как ты смеешь? Как ты себя ведешь?! Это моя территория! Здесь я хозяин!

Валентина. В самом деле, не мешайте, зачем вы мешаете?

Виталий Витальевич. Затем, что не надо делать посмешище из моего отца! Достаточно и того, что о нем написали в газетах!

Валентина (мягко). Виталий Петрович, я разве делаю из вас посмешище?

Полукикин. Молчи, Валентина! Не вздумай с ним спорить! Он ничего не поймет!.. У него ноль духовности! Ноль!.. У него одно на уме — продать мою квартиру! Скажи, скажи при всех — ты хочешь продать мою квартиру, да?..

Виталий Витальевич. Что ты несешь! Я тебе предлагаю обмен, выгодный обмен!.. для тебя же и выгодный! Прекратите запись!

Полукикин (в микрофон). Но я ее не продам! Не надейся!.. Я не продам квартиру, в которой прошла моя юность, в которой мы с твоей матерью слушали Джона Леннона!.. На «Астре-2»!.. Двухдорожечном!.. Вы помните «Астру-2»?.. Твой дед, декан института, подарил мне «Астру-2», первый переносной, и я благодарен ему, хотя я и спорил с ним о политике, и даже ругался!.. И мы танцевали с ней — вот здесь!

Виталий Витальевич. У старика маразм, а вы пользуетесь.

Полукикин. Я не старик, и у меня нет маразма… а ты, ты!..

Валентина. Виталий Петрович, вы действительно не хотите продать квартиру только потому, что здесь слушали Джона Леннона?

Полукикин (не слыша). Ты был зачат здесь под Джона Леннона!

Пауза.

Валентина (заинтересованно). Где?

Полукикин. Здесь! (Показал пальцем.) Здесь стояла тахта!

Виталий Витальевич. Так… Мне надо знать, что он тут наплел без меня.

Полукикин. Валентина! Он сотрет запись!

Валентина (пряча магнитофон). Спокойно. Спокойно, Виталий Петрович. Не волнуйтесь, мы победим.

Виталий Витальевич. Пожалуйста, дайте послушать. Это мое право.

Валентина. Я убегаю. Спасибо.

Виталий Витальевич. Стойте!

Но она уже убежала. Отец и сын стоят неподвижно.

Полукикин. Закрой дверь, сквозняк!

Сын закрывает дверь.

Выгнал, выгнал!.. Как ты мог?.. Зачем ты пришел?

Виталий Витальевич (зло). Я пришел сварить тебе борщ! (Направляется в сторону кухни.)

Полукикин. Я не нуждаюсь в твоей похлебке!

Виталий Витальевич (останавливается). Я бы мог разогреть тебе суп из пакетика, синтетическое пюре… но ты мой отец, и я варю тебе борщ, третий час, не отходя от плиты, варю тебе борщ!

Полукикин. И с упоением читаешь бездуховную пошлятину в блестящей обложке!

Виталий Витальевич. Это первое. А вот и второе. Когда я позавчера пришел на работу, мне каждый считал своим долгом показать газету… с твоим падением в яму… а шеф… он спросил меня, почему я без гипса. У нас редкая фамилия, папа. Я такой же, как ты, Полукикин!

Полукикин. Она была похожа на твою мать! Но ты никогда не поймешь этого!.. «Битлз» — моя духовная родина, Леннон — мой духовный отец. И я никогда, никогда не променяю свое первородство на твою чечевичную похлебку, на твой борщ… с жареным луком! (Начинает петь. По-английски.)

Виталий Витальевич (перебивая). Ты способен выключить газ?

Полукикин. Да, я способен. Я способен на многое, о чем ты даже не имеешь понятия.

Виталий Витальевич. Сметану возьмешь в холодильнике. (Уходит не попрощавшись.)

Виталий Петрович поет сызнова.

Без музыки. Гордо. Решительно. Духоподъемно.

У него хороший голос. В молодости был еще лучше. Спев — молчит. Приходит в себя. Всему своя мера. Спокойней, спокойней!..

Виталий Петрович подошел к двери в кладовку. Прислушался. Постучал.

Полукикин. Федор Кузьмич, ты жив?

Пауза.

Все!.. Я один!.. Федор Кузьмич, ты жив, спрашиваю?

Дверь отворяется, из кладовки появляется Федор Кузьмич, старик с бородой и длинными волосами.

Федор Кузьмич. Жив, жив. (Кряхтит, потягивается.)

Виталий Петрович помогает Федору Кузьмичу выйти.

Полукикин. Прости, что так получилось. Кто ж знал, что он три часа будет борщ варить?..

Федор Кузьмич. Глаза… от света… отвыкли… а так ничего, ничего… Уже привыкают…

Полукикин. Столько в темноте просидеть… Прости, Кузьмич.

Федор Кузьмич. Да что темнота!.. Свет стоит до темноты, а темнота до свету… Всему свой черед. Я вот посидел в темноте маленько, ты мне дверь и позволил открыть. А три часа — разве срок по нашим летам, о часах ли нам думать, когда жизнь за спиной?

Полукикин. Ты сядь, сядь, Кузьмич. (Стул двигает.)

Федор Кузьмич. Да мне ж ходить, сам знаешь, привычнее. (Однако садится.)

Виталий Петрович остается почтительно стоять.

«Три часа…» (Смеется.) Скажешь тоже… Бывало, в товарняке сутками на полу маешься, ладно бы темнота — зуб на зуб не попадает, и то ничего. Вышел на Божий свет и почапал куда глаза глядят. Мир не без добрых людей. С земли не прогонят. Большая.

Полукикин. А часто ты в товарняках ездил?

Федор Кузьмич. Часто не часто, а Россию всю повидал. Да нет, пешим ходом оно и надежнее, и веселее. Сам-то что стоишь? Садись.

Полукикин. Нет. Нет. Я постою.

Федор Кузьмич. Ну тогда и я встану. (Встает.) Что-то круто вы с сыном… Можно ли так?.. Не по-людски.

Полукикин. А ты слышал, ты слышал, как он?

Федор Кузьмич. А сам? Сам какой пример подаешь? Где мудрость твоя?

Полукикин. Про тебя вспоминал… Бомж, говорит… И еще… слышал, как назвал?..

Федор Кузьмич (весело). Проходимцем-то?.. А что?.. Хожу много, ходок… Вот и проходимец. (Уходит на кухню.)

Полукикин. Если бы… Нет… Нет, Федор Кузьмич, он в другом смысле…

Федор Кузьмич (возвращаясь из кухни с двумя тарелками). Значит, я сам виноват, если так обо мне люди думают. (Ставит тарелки на стол.) А вот бомж… глупое слово… ничего не скажу.

Полукикин. Ужасно глупое…

Федор Кузьмич. Как медный таз по фанере: бомж!.. бомж!.. бомж!.. (Опять уходит на кухню.)

Полукикин. Он мой черный человек. Черный человек — сын мой! Он изводит меня. Он пьет мою кровь.

Федор Кузьмич (возвращаясь из кухни со сметаной и хлебом). Нельзя так говорить, нельзя!.. Как же это по-английски-то будет?.. (Вспоминает.) Забыл. (Ставит на стол.) Вот он тебе обед приготовил, ты хотя бы спасибо сказал? Нет, скажи мне, ты сказал спасибо?.. Ему?

Полукикин. А я просил?

Федор Кузьмич. Ах, вот оно как!.. Мы гордые!.. Не просили!.. Сядь. Сядь за стол!

Виталий Петрович садится за стол.

Если ты в яму вниз головой кувырнулся, это еще никакая не доблесть. Тоже мне герой… забинтованный!

Полукикин. Федор Кузьмич, уж из твоих уст…

Федор Кузьмич. Молчи! Сиди!.. И думай. (Уходит на кухню.)

Виталий Петрович сидит понурый. Федор Кузьмич возвращается с кастрюлей в руках.

Осторожно. Горячий. (Ставит на стол.) Или не будешь есть борщ? Может, в уборную вылить?

Полукикин. Ну зачем же так-то?

Федор Кузьмич. То-то. (Разливает по тарелкам.) Наваристый. Помню, под Костромой мне хозяйка, пристанодержательница, знаешь, с чем?.. с копченой уткой борщ приготовила, я ей крышу крыл… и дрова пилил… вот борщ был!.. всем борщам борщ!.. Тебе сколько сметаны?

Полукикин. Ну… одну.

Федор Кузьмич. Одну так одну. (Кладет одну ложку.) Справишься?

Полукикин. Спрашиваешь.

Убедившись, что Виталий Петрович держит ложку более-менее уверенно, Федор Кузьмич приступает к еде.

Федор Кузьмич. Класс! Полукикин. Кайф!

Едят. Виталий Петрович ест как придется — в силу состояния рук. Федор Кузьмич ест не торопясь, со значением, степенно. Каждая ложка ему в радость. Виталий Петрович глядит на Федора Кузьмича влюбленно.

Полукикин (ласково). Джон…

Федор Кузьмич (опустив ложку). Я тебя, Петрович, просил не называть меня Джоном. Я не ДжОн. Я Федор Кузьмич.

Едят.

Полукикин. Федор… Федя… Федор Кузьмич… ну разреши мне, хотя бы когда мы вдвоем, Джоном тебя называть…

Федор Кузьмич. А потом ты при посторонних ляпнешь.

Полукикин. Не ляпну! Честное слово, не ляпну!

Федор Кузьмич. Знаю тебя, не выдержишь.

Полукикин. Пожалуйста. Вот увидишь, я выдержу!

Федор Кузьмич. Ну смотри… Под твою ответственность.

Полукикин (просияв). Джон… Джон…

Федор Кузьмич. Ну что заладил?.. Федор Кузьмич я.

Полукикин. Джон…

Федор Кузьмич. Ешь с хлебом. Помочь?

Полукикин. Что ты, Джон!.. Еще бы не хватало, чтобы ты меня из своих рук хлебом кормил!..

Федор Кузьмич. Почему бы не покормить, раз ты калека такой. Я рук себе не ломал и не вывихивал.

Полукикин. Джон, у тебя даже акцента ни капельки нет. Исчез…

Федор Кузьмич. Столько лет по Руси хожу, в самой гуще народа…

Полукикин. Джон…

Федор Кузьмич. Ну что тебе?

Полукикин. Спасибо, Джон, что ты есть.

Федор Кузьмич. Вот только давай без этого.

Едят.

Полукикин. Джон, а ты разве не вегетарианец?

Федор Кузьмич. Как ты сказал?

Полукикин. Ты разве не вегетарианец, Джон?

Федор Кузьмич. Да я и слова такого не знаю.

Полукикин. Ну, рассказывай — не знаешь!.. Я же помню, вы с Полом тогда увлекались…

Федор Кузьмич. С кем?

Полукикин. С Полом, с Маккартни…

Федор Кузьмич. Вспомнил тоже.

Полукикин. А Индия… ты с ней совсем завязал?

Федор Кузьмич. Много будешь знать, скоро состаришься.

Полукикин. Джон, ну так не честно, скажи!..

Федор Кузьмич. Я похож на индуиста? Посмотри на меня, я похож на индуиста?

Полукикин. Похож…

Федор Кузьмич. Я? Я похож на индуиста?

Полукикин. Вообще-то, не очень… Нет, не похож.

Федор Кузьмич. То-то. Ешь.

Едят.

Полукикин. Джон, расскажи, как это случилось.

Федор Кузьмич. Что именно?

Полукикин. Ну все это… Мы ж тебя похоронили.

Федор Кузьмич. Ты меня не хоронил.

Полукикин. Да, это верно. (Подумав.) Спасибо, Джон.

Едят.

Джон, а кто-нибудь знает?..

Федор Кузьмич. Никто не знает.

Полукикин. И что ты по России, никто не знает?..

Федор Кузьмич. Никто не знает.

Полукикин. А что ты у меня, Джон?..

Федор Кузьмич. Только ты.

Полукикин. А твои… эти… странноприимные, они знают, что ты Джон?

Федор Кузьмич. Я не Джон.

Полукикин. А кто?

Федор Кузьмич. Федор Кузьмич.

Полукикин. Ну да. Но они знают, что ты Джон?

Федор Кузьмич. Нет. Только ты.

Полукикин. Джон, ты и от них скрываешь?

Федор Кузьмич. Им безразлично, кто я. У нас не принято.

Полукикин. Значит… Джон, я один только знаю… что ты Джон?

Федор Кузьмич. Да, Петрович, один.

Полукикин. Спасибо, Джон.

Федор Кузьмич. Но я не Джон.

Полукикин. А кто?

Федор Кузьмич. Федор Кузьмич.

Едят.

Полукикин. Джон…

Федор Кузьмич. Не джонь, тебе говорят!.. Неча джонить!.. Разджонькался… «Джон, Джон!..»

Полукикин (ласково). Джон… Джон…

Едят.

Слушай, Джон, если бы тебя убили и ты бы ко мне убитый пришел, чему бы это было доказательством, подумай-ка, а?

Джон Леннон ест молча.

А тому, что мы царство мертвых, вот чему.

Джон Леннон ест молча.

А ты не убит и пришел живой ко мне, а не мертвый, и чему это доказательство?..

Джон Леннон ест молча.

Тому, что мы царство живых. Вот чему: царство живых! Значит, не все потеряно, Джон.

Федор Кузьмич. Царство-то, оно, может, и живое, но все равно Антихристово. Хочешь добавки?

Полукикин. Нет, спасибо.

Федор Кузьмич. Спасибо сыну скажи. Он варил. А я, пожалуй, еще. (Наливает себе еще.)

Полукикин. Ну, тогда и я, пожалуй… еще. А почему Анти-христово?

Федор Кузьмич. Поймешь когда-нибудь. Ешь, ешь, знатный борщ.

Полукикин. Кайф.

Федор Кузьмич. Смак.

Полукикин. Полный кайф, Джон!

Федор Кузьмич. Добросъедобно, Петрович! Да что говорить! Высший пилотаж, слов нету!..

Едят.

Полукикин (радостно). Джон Леннон — всегда!

Джон Леннон поморщился. Но промолчал.

Виталий Петрович начинает петь: «Yellow Submarine…» Джон Леннон его останавливает.

Федор Кузьмич. Не надо, Петрович. За столом не поют.

Полукикин. Джон Леннон — всегда!

Федор Кузьмич. Нет Джона Леннона, нет! Был твой Леннон, а теперь — Федор Кузьмич! А не Джон Леннон… Срок придет, и его не будет.

Полукикин. Джон Леннон — всегда!

Федор Кузьмич. Мне не нравится, что ты так легкомысленен.

Полукикин (шепотом). Джон Леннон — всегда, Федор Кузьмич!.. и никаких гвоздей, блин горелый!.. Ну все, все, прости. Молчу.

Едят.

Ты разговаривал с английской королевой, Джон!

Федор Кузьмич. Ну и что, Петрович?

Полукикин. Джон! Ты — разговаривал — с английской королевой!

Федор Кузьмич. А теперь я разговариваю с тобой.

Полукикин. Кто я и кто ты, Джон?!

Федор Кузьмич. Все равны перед Богом. Я равный среди равных, Петрович.

Полукикин. Ты скромный, Джон.

Федор Кузьмич. Ешь, тебе говорят!

Полукикин. Я поел, Джон.

Федор Кузьмич. Поел, а не доел! Кто так ест? Посмотри в тарелку!

Полукикин. Три ложки, Джон.

Федор Кузьмич. Доедай. Чтобы все съедено было.

Полукикин. За Пола Маккартни, Джон!

Федор Кузьмич. Не смешно.

Полукикин. За Джорджа Харрисона, Джон!

Федор Кузьмич. Не смешно.

Полукикин. За Ринго Старра, Джон!

Федор Кузьмич. Совсем глупо, Петрович!

Полукикин (отодвигая тарелку). Спасибо, Джон!

Федор Кузьмич. Ну хватит благодарностей!

Полукикин. Нет, не хватит, Джон! Спасибо, Джон!

Федор Кузьмич. Да замолчишь ты или нет, в конце концов?

Полукикин (поет). Yellow Submarine…

Федор Кузьмич. Цыц! (Бьет по столу рукой.) Молчать!.. Все!.. Достал!.. Сил нету!.. (Пытается взять себя в руки.) Сколько же можно повторять, в конце концов?.. Раз сказал, два сказал, три… не понимает по-человечески!.. Видит же, не нравится… ну не нравится… нет — свое!.. (Помолчал. Отдышался.) Bad to me. (Пауза). Прости, не сдержался. (Пауза.) Первый раз за все эти годы…

Молчат.

Полукикин. Джон… а ты ведь в юности драчуном был?

Федор Кузьмич. Не помню.

Полукикин. Был, был. Я читал.

Федор Кузьмич. Не знаю.

Полукикин. Как ты тому все ребра переломал… А? На своем дне рождения! Еще в Ливерпуле…

Федор Кузьмич. Мне двадцать лет было. Мальчишка. Пацан.

Полукикин. Двадцать один. Он в суд подавал.

Федор Кузьмич. Мне неприятно вспоминать об этом, Петрович.

Полукикин. Больше не буду.

Федор Кузьмич. Молчи.

Молчат. Помолчав, Федор Кузьмич начинает петь «Степь да степь кругом». Полукикин подхватывает. Поют самозабвенно.

Полукикин. Столько достойных, Джон!.. Да среди моих друзей даже… Моей, Джон, молодости друзей… А ты и не знаешь… Вон твой музей открыть хочет… у нас, в России… здесь. Он даже в Англию к вам ездил, чтобы на твой дом посмотреть… Кирпич привез… Украли потом…

Федор Кузьмич. Кто украл?.. Какой кирпич?..

Полукикин. От твоего дома кирпич, вот какой! Он из Англии привез, а у него украли потом!..

Федор Кузьмич. Знать не знаю никаких кирпичей и знать не желаю.

Полукикин. А другой писателем стал, романы пишет, мемуары о нашей рок-юности… Меня однажды упомянул… А тебя-то! — на каждой странице!.. Ну не на каждой, конечно, но… ты, Джон, знаешь, кто ты?..

Федор Кузьмич. Не джонь!

Полукикин. Если б он тебя живым увидел… как я… Джон, я даже представить себе не могу!

Федор Кузьмич. Я книг не читаю, Петрович. Я Федор Кузьмич. О душе подумай, Петрович. Не о том думаешь.

Полукикин. Почему же ты именно мне раскрылся, Федор Кузьмич?.. когда столько достойных вокруг? А я? Кто я? Один из толпы — и только. Ну разве что ближе других к яме подошел. К самому краю. И — навернулся.

Федор Кузьмич. Много званных, мало избранных. Знаешь, кто сказал?

Полукикин. Догадываюсь.

Федор Кузьмич. И не воздвигайте мне храма! Так всем и передай, скажи, что мое последнее слово. Скажи, что я приснился тебе. Тебе — поверят.

Полукикин. Джон, не поверят.

Федор Кузьмич. Должны поверить, Петрович. (Встает.) Спасибо тебе за приют. Мне дальше пора.

Полукикин. Не уходи, ДжОн. Останься. Живи здесь. Я тебя пропишу.

Джон Леннон смеется.

Ты не думай, что сын против. Он против. Но это моя квартира. Что хочу, то и делаю.

Федор Кузьмич. Славный ты человек, Петрович. Люб ты мне. Не поминай лихом.

Полукикин. А если и против — ну и что?.. Я тебя могу вместо себя прописать… А сам выпишусь. Какая ему разница, я или не я?!. Ему лишь бы один был прописан… Пойду по свету, ДжОн. Вместо тебя! А ты здесь оставайся.

Федор Кузьмич. Вместо меня никак не получится. Нет, Петрович, каждому свой удел. Твое место здесь.

Полукикин. Джон, скажи, я — странноприимец, да? Я — пристанодержатель? Я — ваш? Я ведь с вами, да?.. Ведь если есть бегуны, или как вас там… должны же и эти быть… пристанодержатели, да, Джон? Ну, хочешь, я паспорт выброшу?

Джон Леннон качает головой.

Хочешь, Федор Кузьмич, я от имени своего отрекусь, от прошлого отрекусь — от всего своего? Буду Гордеем Матвеичем… Нет! Диком Джеймсом! Ты только скажи!

Джон Леннон качает головой.

Хочешь, Джон, от тебя отрекусь?

Пауза.

Скажешь — отрекусь! Честное слово!..

Федор Кузьмич. Вот когда ляжешь, да так, что ни одна живая душа знать не будет, где костьми лег, кроме волка серого, ворона чернокрылого да гада овражного, вот тогда и решишь про себя, был ли ты наш или не был, — при прочих немаловажных условиях, о которых я не в праве тебе сейчас говорить в силу эзотеричности исповедуемого мною учения.

Звонок в дверь.

Полукикин. Джон, это Валя Мороз, радиожурналист, она у меня интервью не добрала, сын помешал.

Федор Кузьмич. Не успел — опять в кладовку придется. (Прячется в кладовку.)

Полукикин открывает дверь, впускает… сына.

Виталий Витальевич. Привет, отец.

Полукикин. Давно не виделись. В чем дело? Что забыл?

Виталий Витальевич. Как же ты приветлив, однако!.. Пришел борщ снять с плиты. Ты не можешь, я тогда не подумал.

Полукикин. Почему не могу? Я все могу. Напрасные беспокойства, Виталий Витальевич.

Виталий Витальевич. Вот как… (Удивлен.) Ну и как — вкусный?

Полукикин. Сносный. Видишь, две тарелки съел.

Виталий Витальевич. Ты ел из двух тарелок?

Полукикин. По-твоему, я должен есть из одной? Нет, я ем по-человечески! Из двух.

Виталий Витальевич. У тебя был кто-то!..

Полукикин. С чего ты взял? Кто может быть у меня?

Виталий Витальевич. Я знаю кто!

Полукикин. Кто?

Виталий Витальевич (с печалью в голосе). Джон Леннон, отец! (Уходит.)

Полукикин проводил сына взглядом. Перебинтованный, стоит недвижим.

Полукикин. Нет, нет… Это моя территория! (Открывает в кладовку дверь, глядь — а там нет никого: какой-то плащ, какие-то тряпки… Магнитофон «Астра-2»… Лежит кирпич…)

Войдя в кладовку, Полукикин Виталий Петрович закрыл дверь за собой. Молодая женщина вышла из кухни. Удивительно похожая на Валентину Мороз, она — в домашнем халате — убирает посуду.