Спираль

Сергей Носачев, 2017

"Горы мертвецов, палачи – это тоже жизнь. Её страшная, непонятная часть" Роман «Спираль» – история жизни людей при диктатуре. Одни становятся на сторону угнетателей, другие пытаются сопротивляться, бороться с режимом. Но борцов меньшинство. Зачем сопротивляться, когда проще приспособиться, потерпеть? В этом противостоянии гибнут не только люди, но сами понятия Человек и человечность. Это, безусловно, антиутопия, но не про далёкое будущее – про наше вчера, сегодня и завтра. Содержит нецензурную брань.

Глава 3

Капитан

Одинцов подумал, что стареет. Глядя на бесцельно слоняющихся людей, наслаждавшихся погожим днём, он увидел черту, разделяющую их. Теперь у него семья, служба, стабильность, более или менее. На ближайшие тридцать-сорок лет жизнь если и не расписана подробно, то вполне себе обрисована. От этой мысли Одинцов улыбнулся.

Двадцать лет назад он бегал в детское кафе «Теремок» через дорогу от дома, покупал холодный молочный коктейль, и жизнь казалась огромной и разнообразной. Хотелось скорее повзрослеть. Избавиться от нелепых сандалий и шорт и носить кроссовки и джинсы, и чтобы всё по размеру, а не на вырост. Ходить на работу с чёрным, как у отца, дипломатом, куда столько всего помещается. Он никогда не мечтал «кем-то стать». Глупо планировать, когда столько возможностей. Можно быть кем угодно, а если разонравится — никто не мешает переменить профессию. И ведь он не успел даже пожить так, не испробовал даже пары возможностей, вариантов. Как вдруг оказалось, что жизнь не такая уж и длинная, и разметать её всю по ветру — совсем невесело. Отучился на юрфаке. У него есть кожаная папка для документов, и расставаться с ней, чтобы стать промышленным альпинистом или разнорабочим на буровой — заманчиво, но уже поздно, да и глупо. Семья. Где-то там маячит служебная квартира, дети. Это всё привлекает сильнее отвязных путешествий и сомнительного жизненного опыта. В конце концов, из-за метаний можно к пятидесяти остаться никому не нужным, голожопым и бездомным. А хочется научиться и стать настоящим мужчиной.

Может, это и значит, что он повзрослел?

Что-то ёкнуло в груди. Если он повзрослел, значит дальше остаётся только стареть. И что с этой взрослости, когда в погожем дне видишь только невыносимую жару и заранее злишься на неё, брюзжишь. Всё работает теперь через голову — чувства незаметно отмирают.

Одинцов отщелкнул окурок. На этот раз попал точно в урну. Причин торчать на улице не было, но и в «Центр» иди ещё рано — инструктаж только через полчаса.

Издалека донёсся рев двигателя. Одинцов напрягся. За последний год жизнь города успокоилась. Гонки средь бела дня — это было из ряда вон. Через пару секунд на служебную парковку влетел чёрно-оранжевый джип и с визгом остановился. Машина была незнакомой. Одинцов спрыгнул с перил, вытянулся и расправил плечи, готовясь встретить наглого водителя грудью. Из авто ловко выскочил толстеющий мужчина в гвардейской форме и приветливо помахал.

— Андрюха! Здоров!

— Чтоб тебя… — процедил сквозь зубы Одинцов. Он снова ссутулился и сжался, и взгромоздился обратно на перила. — Привет.

— Видал?! — Первушов махнул на машину.

— Ты же ещё вчера на другой был…

— Да… Кое-что выяснилось недавно. Вот решил, как говорится, потрепать шкуру неубитого мишки. Но вроде железно всё, так что премию должны нехилую отвалить. Ладно, скоро сам узнаешь, — толстяк таинственно улыбнулся.

— Понятно.

Одинцов отвёл глаза. Разговаривать не хотелось. Первушов покачал головой.

— Я адреса в дежурку спущу. Сегодня же опять ты?

— Ага.

— Хорошо. Повнимательнее там. Я сегодня своего человечка с вами отправлю. Так, на подмогу.

— Нахрена? — встрепенулся старлей.

— Ну, ладно тебе. Не волнуйся. Славу твою не отымет, — подмигнул Первушов и скрылся за прозрачными дверями.

Он был прав. Выслужиться было надо. А раз он прикупил себе джип в расчёте на премию, то, может, и ему, Одинцову, что-то перепадёт. Хотя вряд ли. Просто Первушов — это Первушов. Такие как он в игольное ушко проскочат. В отделении совсем недавно, а уже начальник — свой отдел. А ещё полгода назад кофе Одинцову носил. И ведь ничего особенного в нём нет — скорее даже, уступает половине гвардии. Но умеет правильных друзей завести, и отсюда — деньги, расположение начальства, перспективы. И квартиру он моментально получил — свою, отдельную, а не с подселением, как некоторые.

В полицию он тоже пришёл с гражданки. Через год после Одинцова. Но продвигался как-то увереннее, быстрее. Даже в учебке на переподготовке вместо четырех месяцев пробыл всего полтора. Как — знали только сам Первушов и полковник. С другой стороны — догадаться несложно. Дальше — он нашёл какой-то источник и как из мешка доставал одного за другим пособников террористам. Этот стукач оказался просто золотой жилой. Или и тут дело в личной Первушовской фортуне?

На душе скребли кошки. Первушов жил как-то иначе. Всё у него получалось. Одинцову бы эти навыки пригодились. Очень бы пригодились. Особенно теперь, когда в гвардию бухают столько денег. Самое время подзаработать и фактически стать главой семьи, обеспечивать жену и будущие планы, а не полоскаться говном в речке: куда несёт — туда плывёшь.

Одинцов снова закурил. От первой же затяжки стало дурно. Пришлось выкинуть едва начатую сигарету.

Он вошёл в «Центр». Приятно обдало прохладой. Взгляд упёрся в баннер «Гвардия. Наша сила в единстве». Сейчас они были повсюду. Удивительно, но каждый раз при виде этих агитплакатов что-то поднималось внутри. Какая-то гордость, что ли. Одинцов хлопнул по стеклу дежурки. От испуга дремавший там сержант едва не грохнулся со стула. Вот тебе и «сила в единстве».

— Адреса спустили?

— Нет еще, — парень испуганно смотрел на Одинцова. Боится. Ещё бы. Сейчас все рвутся в гвардейцы. Заменят — моргнуть не успеешь.

Одинцов подмигнул дежурному и пошёл в комнату инструктажа. Ещё недавно он терялся в одинаковых галереях и этажах «Центра». После тесного отделения в цоколе жилой двадцатиэтажки, огромный торговый центр казался лабиринтом. Последний месяц он не вылезал из обысков, и дорога стала до отвращения привычной. Многим переезд казался довольно спорным решением. Не говоря уже об объединении всех служб в одну. Младшим офицерам и сержантам было плевать, а вот генералитет скрежетал коронками. Понятно было, что все они на один стул не сядут, и кому-то придётся освободить своё тёплое местечко. С другой стороны, здесь и сейчас чувствовалась мощь силовиков, их общность. Рекламные табло тоже приспособили — на них теперь крутили слайд-шоу с агитками. Особенное впечатление производили прозрачные витрины: каждый, от рядового до начальника, всегда был на виду. Практически коммунизм. Все наблюдали за работой всех. Так, конечно, тяжелее, напряжённее, но повсеместная собранность приносила плоды — не могла не приносить. Правда, недавно стёкла стали менять на привычные стены. Это расстраивало. Здание быстро принимало обыденный казённый вид.

«Лишь бы эскалаторы не демонтировали».

В инструктажке сидели «близнецы» — два дюжих рядовых, Иванов и Петров, оба — сказочные дуболомы, рыжий коротышка сержант — водитель и тощий участковый, первушовский последыш.

— Фамилия?

— Астахов, тыщстарштенант.

Одинцов кивнул.

— А чё сидим-то? Оружие получили?

— Здравьжелаем.

— Привет.

— Ждём инструктажа, — хором гаркнули близнецы.

— Какой ещё инструктаж вам нужен? — рядовые покраснели. — Идите отсюда. Через десять минут внизу.

Одинцов опустился на стул и почувствовал незнакомую прежде усталость. Как-то внезапно всё надоело. И обыски эти какая-то бессмыслица. Ничего они не найдут. Максимум — выпишут штраф за неполученный телевизор. Раньше не находили — теперь-то с чего? Раз Первушов тачку купил — сам, небось, всё уже нашёл. Они как всегда впустую прокопаются в чужих трусах. Первушов-то своё отстоит. Если что, свалит на их нерасторопность. Мол, было. Не нашли — значит, плохо искали. Он может. Хотя, с чего — они ж с ним вроде товарищей. Да и человек его с нами едет. Чёрт. Хочется уже пересесть в начальники, передохнуть. Но куда там! Толстяк один такой особенный. Станешь тут начальником — даже со званием прокатили. А ведь должен был уже в капитанах ходить. Целый месяц без выходных. Голова уже гудит. Надоело, всё-таки.

В дежурке Одинцова дожидался выездной с адресами.

— Всего один?

Сержант пожал плечами. «И то хорошо». Он позвонил Оле.

— Привет. Я сегодня пораньше постараюсь. Один адрес всего. Так что даже увидимся. Ага. И я тебя.

У крыльца уже дожидался чёрно-красный микроавтобус с гвардейской эмблемой: треугольный щит, вытянутый книзу. Углы символизировали Силу, Закон, Справедливость. Между этими понятиями Одинцов общности не видел. Закон со справедливостью связан, как левая рука с правой. А сила… Может быть и за закон, и за справедливость. Неудивительно, что некоторые назвали треугольник бермудским, или «Сами Себе Закон». Рыжий курил, по пояс вывесившись из окна.

Одинцов сел вперёд. Из «Центра» вывалились гогочущие близнецы. Астахов шёл чуть позади.

— А ты?

— А я чё — развернул ему прикладом в челюсть. Как в кино — бам, бам, хруст, чавканье, зубы по асфальту…

Одинцов поморщился и отвернулся, чтобы не видеть мерзких рож этих гопников в форме.

— Куда едем? — спросил Рыжий, когда троица загрузилась в авто.

Одинцов протянул выездной.

— О! Всего один! Есть шанс быстренько обернуться. Как вы вчера, товстарштенант? Допоздна?

— До трёх. Машина встала. Что-то с генератором.

— Беда… Я шефу уже сколько говорю: «Отремонтируй нормально! Мы ж не скорая — нам успевать надо». А он ржёт. А я вот вчера заскочил в клуб, подхватил одну блондиночку. Потанцевали с ней неплохо так и — к ней…

— А жена?

— Свободный человек — имею право.

— Не знает, значит…

— Не-а, — улыбнулся Рыжий. — Да дурная она. Зачем лишний раз? Скандалить начнёт. Чего скандалить-то? С ней не чпокаемся уже лет пять. Ясное дело, что её кто-то прёт, и я кого-то должен. Взрослые люди же. А у неё — нет-нет, да и щёлкнет где-то, и давай орать. Оно мне надо?

Одинцов всё время думал, смог бы он так? Развестись с женой, но продолжать с ней жить. Хозяйство и дети — вместе, а секс на стороне. Хотелось бы никогда этого не узнать.

— С бабой-то чего? — спросил кто-то из близнецов.

— Известно чё… Чпокнул её четыре разочка. Злоебучая — ух! Йогой занимается. Вертел её и так, и эдак. Да… Квартирка у ней, что надо. Двушечка просторная. И кухня большая. Ремонтик солидный такой.

— Ну и ушел бы к ней, — раздраженно предложил Одинцов.

— Хорошо бы, да боязно. Понимаешь, тыщстарштенант, не семейная она. Гулящая. Хорошая, но без царя. А жизнь — сам понимаешь. Щас из дому уйти — как возвращаться, коли чего? Нет. Я уж так…

Одинцов прикрыл глаза. От жары он весь взмок. Кондиционер не помогал — солнце сквозь стекла накинулось на его чёрные брюки и медленно запекало «гвардейца в мундире».

— И пра-льно! Нахер жениться? Дома бывшая стирает-готовит, а спи с кем хочешь. Сказка, ёпт!

— Ты молодой ещё. Жениться надо. Надо. Детишек рожать. Я вот на своих сынов нарадоваться не могу… Просто всему своё время. Не удержался вовремя — так бы женат ещё был. Мой косяк. Жили-то душа в душу. Потянуло как-то раз. А после, как с цепи…

«Началось», — подумал Одинцов. За окном мелькал город. Теперь всё здесь выглядит совсем иначе. Старые районы быстро исчезают за облаками пыли и частоколом подъемных кранов. Скоро не останется знакомых дворов и местечек. Но вместе с тем исчезнут с лица земли и тесные тёмные конурки, прогнившие жилые ячейки для биологических функций госмашины прошлого. И в этом нет ничего меланхоличного. Сам город перестал быть только столицей — отдельное государство. Из соображений антитеррора. Свободный въезд-выезд закрыт. А значит, и инфраструктуру нужно подгонять под новые реалии. Одинцов провалился в липкую душную дремоту.

Машина остановилась.

— Приехали! — чересчур громко сказал Рыжий.

«Торопит, гад. Видать, планы на вечер есть».

Одинцов пару секунд посидел с закрытыми глазами, приводя мысли в порядок. Тело неприятно ломило. Онемевший язык щипало.

«Пора».

Одинцов растёр лицо, отстегнулся и выскочил из машины.

— Перекурим и идём.

Старая советская двадцатиэтажка.

— Подъездов десять — не меньше.

Дом грядой стоял на возвышении. Холм за парковкой круто сбегал вниз, упираясь в подъездную дорогу. За ней — ровное зелёное поле, кое-где рассечённое асфальтной лентой. Справа торчали обгрызенные пеньки строящегося района, вальяжно размахивали стрелами краны. Слева — чёрные убогие островки деревенских домов, не понятно, как протянувшие столько лет.

Хорошо бы устроиться где-нибудь здесь. И чёрт с ним, что окраина — зато спокойно. Только шоссе рядом. Но воздух всё-таки получше.

Несмотря на жару, было ветрено.

«Может и правда дождь, как обещали? Хорошо бы…»

Рыжий заботливо протирал салфеткой запылённые стёкла и зеркала. Близнецы с лейтёхой-участковым стояли в стороне и о чём-то перешёптывались, едко ухмыляясь.

Одинцов докурил, отщёлкнул окурок и обречённо двинулся к дому.

— Пошли.

В подъезде было чисто. Глянцевито блестели стены и вымытые стёкла. Пахло мылом. Лифт не работал.

— Небось, сука, на последний? — спросил в никуда Петров.

— Аха, — откликнулся Иванов.

Дальше поднимались молча. Когда все отдышались, Одинцов позвонил.

— Я открою, — донеслось из-за двери, и тут же щёлкнул замок. На пороге стоял юноша. Одинцов заглянул в выездной. На Карпова Вячеслава Анатольевича 1948 года рождения парень похож не был.

— Нам нужен Вячеслав Анатольевич, — Одинцов шагнул в квартиру. Внутри стоял обволакивающий и тёплый запах библиотеки. Повсюду были книги. Очередной никому не нужный выезд. Настроение стало хуже некуда. Дома — Лёля, постель, горячий чай, душ… А ему на чёртовой окраине ревизию библиотеки проводить.

Вдоль стен вытянулись высокие, под потолок, стеллажи, заставленные книгами. Из-за них в прихожей было не развернуться, и близнецам с первушовцем пришлось топтаться на площадке.

— Владимир, кто там? — донеслось откуда-то из глубины квартиры.

— Обыск, — ответил Одинцов и повернулся к парню. — Ты кто?

— Это мой ученик… — из кухни вышел нелепого вида старик в цветастом фартуке. На носу Вячеслава Анатольевича расположились огромные «бабушкины» очки. Одинцов подумал, что именно так должны выглядеть домовые. — Чем, извольте спросить, вызвано ваше появление?

Одинцов достал из внутреннего кармана обтрепавшееся постановление об обысках.

— Почему не дома? — спросил он парня.

— Мы занимались, — Вячеслав Анатольевич оторвался от бумаги.

— Я не вас спрашиваю. Про комендантский час не слышал?

— Слышал, — с вызовом ответил паренёк. Одинцову захотелось съездить ему по башке. Большинство с почтением относилось к гвардии. Всё-таки, после её создания жизнь стала спокойнее. Но находились и такие вот юные недобунтари.

— Где живёшь?

— В соседнем подъезде.

— Документы.

— О, в этом нет необходимости — я могу подтвердить!

Одинцов пристально поглядел на старика.

— Иванов. Проводи.

— Я останусь, — жёстко выплюнул юноша.

— Слушай сюда, сопляк, — Одинцов выкрутил ему ухо. — Чеши домой…

— Молодой человек! Что вы себе позволяете! Как не стыдно! Прекратите немедленно!

— Слышь, старый… — рявкнул Петров.

Одинцов отпустил подростка и взглядом осадил гвардейца.

— Виноват, тыщстарштенант…

— Отведи его. И не трогай. И адрес его запиши. На всякий случай.

— Ну, милости прошу, — хозяин шагнул в комнату, освобождая место в тесной прихожей. — Может чаю?

— Нет, — отрезал Одинцов. — Вы укрываете в квартире… кого-нибудь?

— Молодой человек, — улыбнулся старик. — Ну, что вы… Нет, не укрываю.

— Храните оружие?

— Да бог с вами, какое… нет.

— Хорошо. Тогда мы начнём.

— Я…

— Вы должны присутствовать.

Одинцов мельком осмотрел обе комнаты, кухню, заглянул в ванную. Ему всегда казалось, что родительская библиотека огромна, и ещё больше книг вместить в стандартную двушку просто нереально, но здесь… Повсюду приходилось буквально протискиваться между шкафами и полками; в коридоре два человека не смогли бы разойтись.

— Нравится?

— Очень. Это невероятно! Вы преподаёте…

— Зарубежную литературу, — кивнул хозяин.

Они прошли в гостиную.

— Вы всё это прочли?

— Даже больше. Здесь только те, что могут понадобиться — на лекциях или захочется перечитать, например. Некоторых по две. Что-то на нескольких языках… Есть первые издания. Что-то даже подписано.

Одинцов вытащил наугад зелёный с тиснением том. В нише проглядывал еще один корешок.

— В три ряда. У этой стены. У той — в четыре. В коридоре — в два. Да, много. Больше, может, нигде такой и не увидите. Домашней имею в виду, конечно.

За спиной раздался грохот. Под ногами Иванова валялась груда книг.

— А чего мне, по одной их вытягивать? Мы тут неделю проторчим!

Впервые за последний месяц Одинцову стало невыносимо стыдно. Поначалу тоже было неловко. Из вечера в вечер он вламывается, грубит, топчет, стесняет. Хочет что-то найти, хочет поскорее лечь спать, хочет, хочет, хочет… А ведь это чужой дом. Но быстро понял, что переживать за всех — свихнёшься. А теперь вот снова подкатило из-за этого придурка.

В дверь постучали. Хозяин пошёл открывать.

— Ты у меня щас с каждой еще пыль вытирать будешь, — процедил Одинцов. — Ладно, хорош. Собирай всё это. Нечего тут искать. Поехали.

Иванов радостно стал запихивать книги обратно.

— Кхм, товарищ старший лейтенант, — Астахов подошёл вплотную к Одинцову. — Прошу прощения, но у меня приказ. Нужно обыскать всю библиотеку.

— Серьёзно? Всю? — иронично спросил Одинцов.

Лейтёха кивнул без улыбки. Что-то ёкнуло внутри — спорить не стоит. Чёрт знает, что будет, если начать бычиться с Первушовым.

— Ладно. Иванов, отбой. Продолжаем. Ты выгружаешь, а лейтенант пусть проверяет.

Впустив Петрова, хозяин забился в кресло в уголке, откуда слегка испуганно наблюдал за разрушением привычной идиллии книгохранилища. Скоро в комнате стало нечем дышать: пять пар легких, по кругу перекачивали раскалённый за день воздух, не давая ему остыть, да ещё эта пыль.

— Можно открыть окно? — спросил Одинцов, расстёгивая насквозь промокшую рубашку.

Старик кивнул.

— Странно, что вы полицейский.

— Гвардеец.

— Ах, да. Гвардеец. Простите.

— Что же странного?

— У вас интеллигентное лицо, — слишком громко ответил профессор.

Одинцов улыбнулся странному комплименту, но Иванов, видимо, его не оценил. Одним махом он выгреб целую полку книг, гулко застучавших о пол.

— Иванов.

— Что?

Одинцов поднялся и двинул гвардейцу кулаком в ухо. Тот с трудом устоял на ногах. Красный от злости и стыда, Иванов повернулся обратно к шкафу. Одинцов вернулся в кресло.

— Вот… Об этом я и говорю. Очень странно, когда такой как вы трепетно относится к книгам.

— Почему?

— Такое время… Да и вообще. Служители государства не должны быть обременены лишними моральными ценностями. Если вы понимаете. Ведь когда что-то серьёзное происходит в стране, в первую очередь принимаются за книги, — он обвёл комнату глазами. — Здесь не было беглых заключенных, нет оружия. Вы ищете книги. Вредные и опасные.

Одинцов посмотрел на лейтенанта.

— Нас не интересуют книги… — неуверенно сказал Одинцов. А тогда что их интересует? Ведь они шерстят библиотеку. Террористические листовки, которые он видел всего однажды на совещании? На исламиста-радикала профессор явно не тянул. Как и большинство тех, кого они обыскивали.

Старик улыбался, глядя на растерянного Одинцова.

«Поделом. Выгляжу, наверное, порядочным идиотом. Пришёл, а за чем — не в курсе. А этот прыщавый гондон — он ведь точно знает…»

— У вас есть то, что мы ищем?

— Не знаю. Наверное. Не просто так же вы пришли.

— Здесь всё.

Одинцов кивнул.

— Давайте в следующую комнату. Иванов, ты здесь. Расставляй всё обратно.

Профессор выбрался из кресла и тоже стал рассовывать книги по местам. Одинцов, покачиваясь, стал помогать хозяину. Голова гудела от пыльной духоты. Соображалось тяжело. За каким чёртом они попусту переворачивали квартиры, если про книги никто не знал, и не обращал на них внимания. И что это за чушь про террористов и оружие?

Из соседней комнаты послышался радостный возглас. В коридоре появился сияющий лейтенант.

— Пройдёмте, — обратился он к профессору.

— Да-да, конечно, — профессор выглядел спокойным. Он посмотрел на Одинцова. — Сейчас всё и узнаем.

Вячеслав Анатольевич прошаркал за Астаховым. Одинцов пошёл следом.

Пол был устлан книгами. Лейтенант брезгливо распихивал их ногами, наступал, пробираясь к нужному шкафу; на одной он поскользнулся, и содрал переплет.

— Вам знакомы эти книги? — лейтёха ткнул пальцем в полку у самого пола.

Старик улыбнулся.

— Разумеется. Они ведь стоят в моей библиотеке. Да.

— Откуда они у вас?

— Дали в издательстве. Авторские экземпляры.

Одинцов подошёл ближе. В полке, куда прыщавый коротышка тыкал пальцем, бок о бок стоял десяток одинаковых корешков.

— Так вы не скрываете, что вы их автор?

— Нет, зачем.

Одинцов достал одну из книг. «Зеркало».

— Товарищ старший лейтенант, эта книга запрещена. Все экземпляры описаны. Я бы не стал на вашем месте…

— Запрещены? — удивился хозяин.

— Ваша книга — настольное пособие определённого круга лиц. Вы это знали?

— Разумеется. Я их называю читателями.

— Смеётесь… Я тебе щас посмеюсь, мразь! — Астахов замахнулся на профессора. Тот даже не моргнул, продолжая добродушно улыбаться. Одинцов прокашлялся.

— Петров, выйди-ка. Захвати Иванова. Ждите на лестнице.

Как только хлопнула дверь, Одинцов съездил лейтенанту под дых. От вида корчившегося на полу Астахова стало легче, свободнее. Он снова чувствовал себя хозяином положения. Да и вообще, лейтёха ему не нравился.

— Что здесь происходит?

— Это… кх-кх… книга… Они хотят устроить переворот.

Лейтеха корчился на полу, ловя ртом воздух.

— Дальше. Кто они? — Одинцов небрежно ткнул его ботинком.

— Сопротивление. Этот… профессор — он один из организаторов…

— Какое ещё сопротивление?

— Что? Неужели вы такой идиот?

Одинцов наступил Астахову на кисть. И снова это приятное тепло по всему телу. Может, нос ему сломать?

— Вы… вы ответите!

— Что за сопротивление?

— Сопротивление. Подпольщики. Ай! Спецотдел создали, чтобы найти их членов. Все, у кого есть эта книга — потенциальные бунтовщики. Они должны быть задержаны. Пару недель назад поймали одного подростка после комендантского часа. У него нашли эту книгу. В другой обложке. Самиздат. Не совсем эту — текст совпал на семьдесят процентов…

Одинцов убрал ногу.

— Первушов ждёт, что мы его привезём. Обыск просто формальность. На случай, если здесь проходят собрания. Даже не будь здесь этих книг, его пришлось бы арестовать.

Одинцов грустно посмотрел на профессора. Идти против Первушова нельзя, никак нельзя. Да и как — закон есть закон. С ним или без него — профессора арестуют. Только тогда их с Олей отдельная квартира станет практически недосягаемой.

— Вам придётся проехать с нами. Лейтенант, проводите. Я прихвачу книги.

Оля всегда смеялась над его тупой доверчивостью.

— Что тебе кажется фарсом?

— Ты просто непробиваемый… Какие-то постоянно сбегающие зеки — их вообще есть столько по тюрьмам-то? Какие-то террористы, прячущиеся и планирующие новые взрывы. Серьёзно, да? Думаешь, даже если всё это правда, они станут прятаться в обычной квартирке в черте города, когда тут… вот до леса полчаса на машине! Или подвалы. Вы обыскиваете подвалы?

Подвалы они не обыскивали. И лес не обыскивали. Только самые обычные квартиры.

Одинцов снял экземпляры запрещённой книжицы с полки, задержав последний в руках. Он задумчиво покрутил издание, раскрыл и одним движением рванул блок из переплета. На полу валялся разодранный неуклюжим лейтенантом «Декамерон». Одинцов переменил обложки на книгах. «Бокаччо» сунул за пояс, вторую сунул в общую стопку.

В углу стоял деревянный куб старого телевизора. Вылупленную линзу покрывал толстый слой благородной пыли. Как и всё здесь, он был подставкой для книг; краеугольный камень в шаткой башне книжных полок.

Одинцов вздохнул. Как хорошо было бы, если бы сегодня, как обычно, весь сыр бор начался и кончился на этом ящике, не заменённом на новый.

«Быть жёстче, нужно быть жёстче».

Всю обратную дорогу Одинцов пытался себя успокоить. Арест профессора казался неправильным, но важнее было другое — он, Одинцов, ничего не знает о своих собственных обязанностях. Ему не доверяют. Раз так — вряд ли ему светит внезапное повышение и внеочередные почести.

Вдалеке показалось здание «Центра» — сияющий прыщ на фоне неба, и Одинцов стал крутить в голове, как предъявит Первушову за недосказанность, как пообещает написать рапорт, если ему немедленно не объяснят в чём дело, и обложенный Первушов вынужден будет всё рассказать. Да.

Конец ознакомительного фрагмента.