Властелин 4. Мы наш мы новый мир построим

Сергей Николаевич Дергунов, 2023

После провала операции "Наполеон" Властелин в новом обличии придумывает очередной план захвата власти над миром. Но для обретения своей силы ему нужно вспомнить все предыдущие свои воплощения…

Глава 2 Жизнь продолжается

— Мам, я хочу порисовать.

— Порисовать? — удивленно вскинула взгляд на своего четырехлетнего сынишку Лаура Пике, оторвавшись от письма своей кузине в Цюрих, — но, Эдгар, ты же никогда об этом не просил. У нас в доме даже красок нет!

— Я не хочу красками. Я хочу чернилами.

— Чернилами? Ну хорошо, сейчас я допишу письмо, уступлю тебе место и будешь рисовать.

— Я сейчас хочу! — закапризничал мальчик.

— Но, Эдгар…!

— Сейчас, сейчас, хочу, хочу…, — не унимался ребенок.

— Ну, хорошо, садись за стол. Может тебе подушку подложить?

— Подложи.

— Вот подушка, вот бумага, вот перо, вот чернила… Что ты собираешься рисовать?

— Лошадку.

— Ну рисуй, рисуй. Как закончишь, покажи, что получилось.

Когда мать вышла из комнаты, мальчик обмакнул перо в чернильницу и начал ровным, совсем не детским почерком выводить буквы на чистом листе бумаги. Он писал около четверти часа, затем спустился со стула, взял трость, отвернул от нее набалдашник и вернулся к столу. Здесь он нагрел сургучницу в пламени свечи, накапал сургуч на свернутый пакет и приложил набалдашник. На сургуче появился оттиск печати с изображением змеи, кусающей себя за хвост и глаза посередине.

На обратной стороне мальчик вывел адрес и спрятал письмо за пазуху. После этого он взял чистый лист бумаги, нацарапал на нем нечто среднее между зайцем и лошадью и побежал к матери.

— Вот, смотри, — с гордостью предъявил он свое творение.

— Ух ты, какая красивая собачка, — изобразила восхищение мать.

— Это лошадка, — изобразил обиду сын.

— Ой, прости! Конечно, лошадка! Я сразу просто не разглядела. А теперь позволь мне закончить письмо тете Элизе?

Эдгар кивнул. Он вошел в комнату вслед за матерью, уселся на полу и принялся сворачивать, разворачивать свой рисунок, не упуская мать из виду. Когда она запечатала письмо и надписала адрес, малыш вскочил, подбежал к столу и заглядывая в глаза матери спросил:

— Мам, можно я отдам Пьеру?

— Ты, мой помощник, — улыбнулась мать, — ну, хорошо, отдай.

Мальчик схватил письмо и побежал искать слугу Пьера, который обычно в это время облагораживал маленький участок около дома. Застав слугу за подстрижкой кустарника, Эдгар протянул ему два письма.

— Вот, отнеси на почту, — строго сказал он.

— Хорошо, маленький господин, — улыбнулся Пьер.

— Не называй меня «маленький господин».

— А как же мне вас называть?

— Просто, «господин».

— Хорошо, господин.

Эдгар побежал в дом и с порога заявил матери:

— Мам, я хочу научиться писать.

— Писать? Но тебе еще рано! Да и зачем тебе это?

— Я тоже буду писать письма тете Элизе.

— Ну, не знаю…. Сначала нужно научиться читать.

— Я хочу научиться читать.

— Ну, хорошо. Я поговорю в воскресенье с дядей Францем. Он найдет тебе гувернера.

— Нет, поговори сегодня.

— Какой же ты упрямый Эдгар! Ладно, вечером сходим к дяде Францу.

***

Через день престольный магистр масонской ложи «Дружба» в Женеве Клаус Кант получил письмо следующего содержания.

«Вам надлежит направить по адресу, указанному на конверте, посвященного мастера возрастом 25-30 лет, способного выполнять любые поручения. Он должен устроиться гувернером к мальчику по имени Эдгар Пике. При встрече он должен обменяться с мальчиком тайным знаком мастеров и в дальнейшем беспрекословно служить ему».

Никакой подписи не было. Что за бред? Магистр свернул конверт, соединив половинки надломленной печати и побледнел. Он вспомнил, как на посвящении говорили о такой печати. Но речь шла о какой-то древней традиции, почти, легенде. Вроде бы, эта печать принадлежит Неведомым Высшим. И он удостоился чести получить приказание лично от них? В это невозможно поверить! Но поверить придется. Вот письмо, а в нем приказ и его надлежит исполнить. Только как?

Нужно ли собирать мастеров, зачитывать им приказ и предлагать им добровольный выбор? По возрасту все мастера, кроме него самого, подходили под заданные критерии. Но в письме нет точных указаний, может ли он разглашать его содержание.

Магистр еще раз перечитал письмо и решил сам, никого не посвящая в детали, выбрать кандидата. Выбор пал на мастера, исполняющего в обрядах роль «Оратора». Для ложи это будет не самая большая потеря. Оратором он только назывался. На самом деле, его роль сводилась к зачитыванию документов, которые готовились другими мастерами. В ложе его недолюбливали, но он был слегка глуповат, чтобы это замечать, и слегка заносчив, чтобы на это обижаться.

***

— Эдгар, подойди, познакомься со своим учителем, — мать в своем репертуаре: опять кричит на весь дом. Надо бы поскорее остаться сиротой. Но это подождет. Сейчас важнее непрерывно получать актуальную информацию и восстанавливать прежние связи.

Эдгар подошел к матери и взглянул на стоящего рядом с ней долговязого малого, который с высоты своего роста с нескрываемым презрением взирал на своего будущего подопечного.

— Это господин Клейн. Он будет учить тебя читать и писать. Поздоровайся с господином Клейном, — оттараторила мать на одном дыхании.

— Здравствуйте, господин Клейн, — Эдгар изобразил самую радушную из своих улыбок.

— Здравствуйте, Эдгар, — важно кивнул гувернер.

После этой неизбежной церемонии мать показала комнату для занятий и удалилась. Едва за ней закрылась дверь, Эдгар показал гувернеру знак мастеров-масонов. Клейн с удивленным видом выстроил на руках ответный знак. Хотя он был предупрежден престольным магистром, но тайный знак посвященных, изображенный руками ребенка — это уже перебор.

— Как вы уже поняли, меня не нужно учить. Вы мне нужны не за этим. Вы будете моими руками и ногами. Вы будете исполнять все мои поручения, какими бы странными они вам не казались, — в устах малолетнего ребенка эта речь прозвучала невообразимо неестественно.

— Но простите, э… Эдгар…

— Когда мы одни, зовите меня «мессир». Привыкайте.

— Боюсь, я вынужден отказаться.

— Вот как? А что, в вашей ложе не слышали о дисциплине? Разве ваш магистр не предупредил, что вы должны исполнять все мои приказания?

— Предупредил, но… я не думал, что вы столь юны.

— А что это меняет? Вы можете представлять меня глубоким стариком, если вам так будет легче.

— Простите, но я не могу остаться.

— Хорошо. Надеюсь, вы осознаете все последствия вашего отказа. И, хоть вы мне ничем не обязаны, вы ведь не откажетесь передать письмо своему магистру?

— Да, конечно, передам.

Эдгар сел за стол, написал что-то на бумаге, свернул ее конвертом, проделал манипуляции с тростью и печатью и, наконец, вручил письмо неудавшемуся гувернеру, сопровождая это действо самой обворожительной улыбкой.

Из комнаты для занятий они вышли вместе.

— Так скоро? — удивилась мать.

— Простите, госпожа Пике, но я не смогу учить вашего сына.

— Но почему?!

— Я не хотел бы вдаваться в причины, прошу меня простить еще раз, — с этими словами Клейн приподнял шляпу, слегка поклонился и покинул дом.

— Что случилось, Эдгар? — строго спросила мать.

— Это плохой дядя.

Между тем, «плохой дядя» быстрым шагом удалялся от странного дома, в котором кто-то, возможно, сам дьявол, притворяется маленьким мальчиком. Нет, в этом он участвовать не будет. Лучше уйти из ложи и сосредоточиться на работе почтмейстера. Пусть там скучно, зато никто не пытается втягивать тебя в сомнительные дела.

Клейн добрался до дома магистра очень быстро. Так ему показалось. Магистр не ожидал в ближайшие дни увидеть своего мастера, которому поручена столь почетная и, в то же время, ответственная миссия.

— Что случилось? — задал он вопрос, стараясь скрыть волнение.

— Этот мальчик — дьявол. Я не буду у него на побегушках.

— Он вас отпустил?

— Да. Он передал для вас вот это письмо.

Магистр взял конверт, надломил печать, развернул письмо и принялся читать. Закончив, он поднял глаза на Клейна:

— Завтра на 10 вечера назначаю общее собрание ложи. Вас я предупредил, передайте своему звену.

Назавтра Клейн шел на собрание с неохотой. Вся романтика тайной организации, чувство причастности к чему-то необычному исчезли. Как-то вдруг его тайная, полная загадочных ритуалов, жизнь превратилась в унылые обязанности.

Когда он появился в ложе, все уже были на местах.

— Стань перед алтарем, — торжественным голосом произнес магистр, восседающий на престоле.

Когда Клейн занял место в центре зала, магистр продолжил:

— Братья, я уже рассказал вам, что мы не судим сегодня нашего брата. Он уже осужден. Его осудили «неведомые высшие». Нам надлежит лишь исполнить их приговор.

На этих словах к Клейну подошли двое стражей.

— Что за приговор? — в истерике закричал он, — что здесь происходит? Если так, я больше не играю в ваши игры. Я ухожу.

Клейн попытался шагнуть к выходу, но стражи крепко схватили его за руки.

— Ты, спросил «что за приговор», наш бывший брат? — заговорил магистр, — я тебе отвечу: испанский галстук.

— Нет!!! — заорал приговоренный.

В это время один из стражей чиркнул ножом по его горлу. На алтарь закапала кровь. Несколько членов ложи подскочили к алтарю и начали ножами раздвигать бедному Клейну челюсти и пропихивать язык в гортань, стараясь попасть в разрез. После короткой возни им это удалось.

Казненный уже не мог издавать громкие звуки. Он лишь извивался и хрипел, брызгая кровью во все стороны. Наконец он затих.

— Пусть это послужит уроком нам всем! — торжественно произнес магистр. — Мы созданы и существуем лишь для того, чтобы служить «неведомым высшим». Мы можем не понимать их замыслов, но обязаны исполнять их волю, ибо они несут благо всему человечеству. А теперь всех прошу покинуть ложу, кроме мастеров.

Подождав пока остались одни мастера, магистр зачитал им первое письмо «неведомых высших» с предложением служить некоему Эдгару Пике под видом гувернера. На этот раз магистр решил отправить исполнять столь щекотливое поручение добровольца. Но никто из мастеров рисковать не хотел, памятуя о недавнем инциденте со своим товарищем.

— Что ж, придется идти мне, хотя по возрасту я не подхожу. А вы отвезите тело на рыночную площадь и прислоните к стене на видном месте, — закончил заседание магистр.

***

Царь Александр вполуха слушал доклад Аракчеева. С недавних пор Александр внезапно понял, что разучился систематизировать полученную информацию. Три спокойные года в Санкт-Петербурге, не пошли ему на пользу. Его мозг после одиннадцати лет непрерывных походов, битв и переговоров, словно, решил отдохнуть от своего хозяина.

Когда царь осознал это, он вспомнил об Аракчееве, человеке ума недалекого, зато незаменимого там, где требуется порядок в делах. Кроме того, Алексей Андреевич Аракчеев ни разу не дал усомниться в своей порядочности и честности. В военную кампанию именно он заведовал тыловым обеспечением русской армии, и ему удалось полностью искоренить воровство на всех этапах снабжения: от производства до поставки.

Монотонный голос Аракчеева убаюкивал, и Александр почувствовал, что засыпает.

— Хорошо, Алексей Андреевич, скажи теперь, что ты об этом думаешь? — оборвал царь докладчика на полуслове.

— Я думаю, ваше величество, вольнодумство надобно пресекать в корне.

Александр понял, что в какой-то момент потерял нить доклада, но виду не подал.

— Что ты имеешь в виду?

— Надобно разогнать все эти общества, а офицеров с понижением в чинах разослать по крепостям.

— Эко! За что ж ты их так сурово?

— Да как же, ваше величество? Они же своей конституцией да освобождением крестьян на государственные устои покушаются!

— Ну полно тебе, Алексей Андреевич, — царь, наконец, понял, о чем речь, — а разве мы с тобой не над этим же голову ломаем?

— Одно дело, когда вы, ваше величество, своим высочайшим повелением новшества вводите, совсем другое, когда ваши холопы вольнодумством занимаются.

— И пускай себе…. Если холоп, вдруг, стал умнее господина, почему бы к нему не прислушаться? Ты вот что, Алексей Андреевич, изучи-ка внимательно, что они там предлагают, да вычлени полезное. Потом мне расскажешь. Что-то еще у тебя?

— Продовольствия в армии не хватает, государь. Недород нынче…

— А я тебе давно говорил: надобны вольные военные поселения. Армия тогда сама себя кормить сможет. Ты вспомни! В 1806 году Бонапарт полностью уничтожил прусскую армию, от самой Пруссии отрезал все плодородные земли, а уже через шесть лет под прусскими знаменами оказалось сто пятьдесят тысяч обученных солдат. Все тогда удивились. А оказалось, что всех крестьян обучали военному делу прямо на месте в их селах, когда страда заканчивалась.

— Так ведь не все то русскому хорошо, что и немцу, государь. Их юнкеры сами со своими крестьянами штыковому бою обучались. Нешто наши помещики так же будут?

— Не будут…. Вот и займись этим. Подумай, как нам все обустроить. Мне нужен план.

— Так ведь не разорваться мне, ваше величество!

— Набери людей, сколько надобно. Можешь даже департамент создать. Подготовь указ, я подпишу.

Отпустив Аракчеева, Александр откинулся на спинку кресла. В свой сорок один год от роду он начал уставать. Не физически, нет. Он все еще мог долго гулять пешком, мог совершать длительные конные прогулки, мог ехать в дальние края, периодически меняя седло на карету. Он уставал умом. В такие минуты ему нужно было кому-то выговориться, излить душу, поделиться сомнениями. Но в том-то и беда, что некому. Брат Константин был всегда тем громоотводом, который не давал душе царя быть пронзенной молнией сомнений. Теперь Константин в Варшаве, а здесь и нет никого. Разве что позвать старого друга детства, князя Александра Голицына? Он ведь заведует в государстве делами духовными… Вот пусть и полечит душу своего императора.

Царь отправил флигель-адъютанта на поиски Голицына, а сам прикрыл веки и забылся чутким сном. Разбудил его шорох открываемой в хорошо смазанных петлях двери.

— Князь Голицын, — доложил адъютант.

Царь кивнул, адъютант обернулся и тут же в комнату вбежал нескладный человек на коротких ногах. На лице его был написан подобающий случаю встревоженный вид.

— Что случилось, государь? — взволнованным голосом спросил он.

— Садись, Александр Николаевич. Ты мне и расскажи, что случилось. Слышал я, вероотступников всяких покрываешь.

— То навет завистников, государь. Отступлений от веры христианской в столице нет. Если вы о вдове Татариновой изволите говорить, то она, напротив, подвижничеством своим просветления достигла. Грядущее видит.

— Значит, ты теперь свое грядущее знаешь?

— Нет, сир…

— Отчего же? Неужели неинтересно?

— Страшно, сир, — перешел на шепот князь. — Она тут месяц тому назад купцу Митрофанову скорую смерть напророчила, так он третьего дня помер.

— Надо же какая незадача, — покачал головой царь, — а сведи-ка ты меня с ней, Александр Николаевич.

— Сделаю, ваше величество, когда скажете. Только подобает ли царственной особе…

— Вот на завтра на шесть вечера и приведи ее. Да не через парадное веди. Не забыл, поди, тайные ходы?

— Не забыл, приведу, ваше величество.

— И еще… что ты думаешь про тайные общества? — перешел царь к волнующей теме.

— Тайные общества? Это какие же, сир?

— Масонские, например, или тот же «Союз благоденствия», или духоборцы различные.

— Я думаю, безвредные сии общества, сир. Ничем, кроме рассуждений о пользе Отечеству, они не занимаются.

Разговор «по душам» не получался, и Александр отпустил друга детства.

Выйдя от императора, князь Голицын направился прямиком в Михайловский замок. Там обитала новоявленная «Богородица», а в быту — мадам Татаринова. Начав с модных в то время спиритических сеансов, она, вдруг, объявила, что в нее вселился святой дух. А раз так, то все что она делает или говорит, исходит именно от него. Святой дух, вселившийся в нее объявил, что бессмертие души действительно существует, но для вечного блаженства на небесах надобно пострадать в земной жизни. А как пострадать? Да хоть, например, сечь себя розгами или хлыстом. Неужто все время этак себя изводить? Ну зачем же все время! Достаточно раз в неделю.

На таких условиях к кружку Татариновой присоединились сначала ее ближайшие родственники, а затем и другие придворные, обитавшие в Михайловском замке.

Однажды «Богородица» объявила своей пастве, что святой дух приоткрывает ей иногда картину будущего. После этого от желающих присоединиться к ее кружку не стало отбоя. Чтобы не быть разоблаченной сразу, Татаринова старалась предрекать события, которые произойдут через пять лет. Либо она брала событие, которое уже произошло, и объявляла, что давно его предсказала, как это получилось с купцом Митрофановым.

Татаринову князь застал в ее покоях.

— Радуйся, матушка, к императору завтра идем, — сходу решил обрадовать ее Голицын.

— Не пойду. Ему надо, пускай сам и приходит, — не вставая от зеркала и не оборачиваясь, пророкотала «пророчица» своим низким голосом.

— Ты, матушка, говори да не заговаривайся. Император два раза не приглашает.

— И что ж? Я и на второй не пойду.

Князь не на шутку перепугался. А вдруг она и вправду не пойдет? Что он скажет государю? Не смог выполнить простое поручение…. Какой же он после этого министр духовных дел?

— Ты вот что, матушка: в воле императора ваш кружок разогнать, а тебя в Сибирь отправить. Ты этого хочешь?

— Да полно тебе, князь. Пошутила я. Явлюсь завтра государю.

— То-то же! И смотри, не напророчь там ему беды. Скажи ему то, что он хочет услышать.

— Не учи ученого, князь.

Назавтра Голицын провел «пророчицу» тайными ходами Зимнего дворца прямо к покоям царя. Князь осторожно постучал в потайную дверь, которую, казалось, мгновенно приоткрыл перед ним сам император. Голицын пропустил мадам Татаринову вперед и собирался войти сам, но наткнулся на предостерегающий жест царя:

— Ты подожди за дверью, Александр Николаевич. Проводишь ее обратно.

Закрыв дверь перед носом князя Голицына, Александр обратился к Татариновой:

— Мне сказали, мадам, вы можете видеть грядущее. Я хотел бы знать, что ждет меня и Россию.

— Дайте мне вашу руку, ваше величество.

Татаринова взяла ладонь императора, накрыла своей второй ладонью и начала «пророчествовать»:

— Вижу вас на белом коне. Вы едете по дроге, а по обочинам стоят люди и кричат «Да здравствует Александр Благословенный».

— А что это за люди? Крестьяне?

— Да, крестьяне…. Вы едете дальше, а там кругом солдаты. Они тоже кричат «ура».

— А они тоже на дороге?

— Вижу какие-то дома. Похоже на улицу.

— Так ведь это все уже было.

— И еще будет, только уже по-другому.

— А что же с Россией?

— Россия станет процветающей страной.

— Когда это будет?

— Через пять лет.

— Что ж, мадам, ступайте. Александр Николаевич вас проводит.

Отпустив Татаринову, Александр задумался. Что это было: шарлатанство или пророчество? Ясно ведь, что солдаты — это военные поселения, а ликующие крестьяне — это последствие освобождения их от рабского состояния. Но откуда Татаринова могла знать, что именно эти реформы занимают все его мысли в последнее время? Об этом знают только два человека: сам царь и Аракчеев. Значит, все-таки пророчество? Дай-то бог!

Вдохновленный император сел за секретер и начал писать проект указа о запрете продажи крестьян в розницу, без земли и без семьи.

В это время князь Голицын допытывался у Татариновой, что она «напророчила» государю. В конце концов «богородица» не выдержала и призналась:

— Я сказала ему, что он победит в новой войне.

— Войне? Но помилуй, матушка, какой войне?! С кем нам воевать? Уж, вроде, всех победили.

— Да почем я знаю? Я сказала, что это произойдет через пять лет. А за это время государь, даст бог, и позабудет наш разговор.

***

Лаура Пике не могла нарадоваться на своего мальчика. Он проявил незаурядные способности и за три года освоил все знания, на которые обычные дети тратят все восемь, а то и десять лет начального обучения. Ей очень нравились похвалы в адрес сына от господина Канта, гувернера Эдгара. Он решил не покидать мальчика, а и дальше сопровождать его по жизни, чему Лаура была несказанно рада. Господин Кант ей нравился. Именно поэтому она уже месяц, с тех пор, как гувернер Эдгара куда-то исчез, не находила себе места.

Наконец, когда она потеряла всякую надежду, господин Кант появился на пороге ее дома. Лаура едва сдержалась, чтобы не броситься ему на шею.

— Мы с Эдгаром вас уже потеряли, господин Кант, — произнесла она, потупив взор.

— Простите, мадам, но я не мог приехать раньше. А где Эдгар?

— У себя в комнате.

— Тогда я к нему.

Гувернер постучал, вошел в комнату своего ученика, и плотно прикрыл за собой дверь.

— Что так долго? — произнес мальчик, не отрываясь от чтения газеты.

— Простите, мессир, но господина Сийеса не оказалось в Париже. Король выслал его за пределы Франции, как и многих бонапартистов.

— Вот как? И где ты его нашел?

— В Льеже, мессир.

— Хорошо, давай письмо.

Клаус Кант достал пакет из походной сумки и передал своему хозяину. Эдгар вскрыл пакет и начал читать.

Сийес писал, что у него действительно есть несколько корреспондентов в России. Он с ними спишется и постарается в скором времени представить полный доклад по всем вопросам, интересующим хозяина. Что касается восстановления контроля над масонскими ложами, то Сийес уже этим занимается. Затрудняет дело лишь то обстоятельство, что Жозеф Бонапарт, находясь в Северной Америке, наотрез отказывается сложить с себя полномочия Великого магистра. А он по сей день занимает высшие должности в Великих Востоках, Франции, Италии, Неаполитанского королевства и Испании.

Дочитав письмо, Эдгар устремил взгляд на своего «гувернера» и приказал:

— Клаус, попроси у матери молока для меня.

— Да, мессир, — поклонился гувернер и вышел из комнаты.

В доме молока не оказалось, и Клаусу пришлось уговаривать Лауру сходить к молочнице и купить кружечку молока, так как детский организм не может жить без столь важного продукта. На что мать Эдгара возразила, что, если бы это было так, то дети не отнимались бы от материнской груди до взрослого состояния. Клаус с ней не согласился и сказал, что сам бы он не отнимался от женской груди всю жизнь. Но для этого бог и создал коров, чтобы женщинам не нужно было кормить грудью больших детей. Этот аргумент оказался неопровержимым для матери Эдгара, и она отправилась к молочнице.

Лишь через полчаса Клаус Кант вернулся с кружкой молока в комнату Эдгара и с виноватым взглядом заговорил:

— Вашей матери пришлось…

— Я знаю, — перебил его Эдгар, — поставь кружку на стол.

После этого он обмакнул перо в молоко и начал писать.

Через десять дней Жозеф Сийес получил письмо с чистым листом внутри конверта с печатью «неведомых высших». Сийес внимательно присмотрелся к листу и нагрел его над пламенем свечи. На чистом листе проявился текст:

«Жозеф, так как вы не можете сместить Великого Магистра в его отсутствие, пока он жив, вам надлежит сделать следующее: объявить должность Великого Магистра вакантной до тех пор, пока ОН не вернется в Европу. В отсутствие Великого Магистра, его обязанности в Великих ложах возложить на временных заместителей. Если ОН вернется и предъявит претензии, то обвинить его в ненадлежащем руководстве, провезти по всем Великим ложам и снять со всех должностей».

Сийес еще раз перечитал письмо и бросил его в камин.

***

Генерал-адъютант Чернышев Александр Иванович был недоволен своим новым назначением. Государь почему-то решил, что только он, генерал Чернышев, справится с казачьей вольницей, которая, вдруг, начала проявляться с прошлого года, после кончины атамана Платова. Платову удавалось сдерживать эту вольницу силой своего авторитета.

Новому атаману Войска Донского генерал-лейтенанту Денисову авторитета среди казаков тоже было не занимать. Он и с Суворовым половину Европы прошел, и с турками повоевал, и с персами. Правда, последнюю войну просидел на Дону наказным атаманом. Так ведь сам Платов его на хозяйстве оставил. Доверял, значит.

Однако, несмотря на свой авторитет, не спешил атаман Денисов вольницу казачью пресекать. Напротив, он представил царю прожект «Положения об управлении Войском Донским», в котором все вольности закреплялись на бумаге волею царя.

Царю прожект Денисова крайне не понравился. Александр вынашивал совершенно противоположную идею: перевести казаков на службу по образцу военных поселений. Поэтому, вспомнив, что его генерал-адъютант Чернышев водил по тылам французов казачьи полки, царь отправил его в Новочеркасск. Официально Чернышев возглавил комиссию по рассмотрению прожекта Денисова. Тайное же задание было другим: максимально сблизить этот прожект с аракчеевским уставом войсковых поселений.

Александр Иванович сидел за столом в отведенном ему кабинете в войсковой канцелярии и читал аракчеевский устав. Он все больше убеждался, что здесь, на Дону, аракчеевщина не приживется. Казаки и так с детства учатся и воевать, и хлеб сеять, и коней выращивать. Зачем им еще и занятия на плацу, зачем им совершенствование навыков пешего строя? Зачем им штыковой бой? Конь и шашка — вот оружие казаков. И они это доказали в последней войне.

Шум с улицы отвлек Чернышева от неприятного чтения и тяжелых мыслей. Он выглянул в окно и увидел, как двое казаков ведут под руки человека в одном исподнем, а он вырывается и кричит, чтобы его отпустили. Лицо этого человека показалось генералу знакомым. Он распахнул окно и приказал привести бедолагу в кабинет.

Когда человека ввели, он, увидев Чернышева, обрадовался и торопливо заговорил:

— Ваше превосходитство, Лександр Иваныч! Вы меня не помните? Люнебург…

Чернышев вдруг вспомнил этого улана. Лихой рубака. Он сам ему Георгия за храбрость под Люнебургом вручал. Как же его фамилия?

— Егорьев? — внезапно вспомнил генерал.

— Я, ваше превосходительство! — заулыбался улан.

— Что он сделал? — обратился генерал к конвойным

— Так ничего, ваше превосходительство. У него документов при себе нет. Говорит, потерял.

— Я знаю этого человека и ручаюсь за него. Оставьте его здесь и найдите ему одежду.

Когда казаки ушли, генерал вновь окинул взглядом бравого улана.

— Что ж ты, братец, в этаком виде разгуливаешь? — спросил он.

— Да не разгуливал я. Речушку переходил, да в яму провалился. Одежонка-то и промокла. Как на берег вышел, повесил ее сушиться. И тут, видать, сморило меня. Проснулся, а одежонки и нет. Туда, сюда — нет нигде. Тут меня казачки и взяли.

— А как в этих местах оказался?

Этот вопрос вызвал замешательство Егорьева, что не ускользнуло от внимательного взгляда генерала. Но скоро улан оправился, на лице его появилась решимость, и он заговорил:

— Вам, ваше превосходительство все, как на духу расскажу, а там уж воля ваша. Делайте со мной, что хотите. Только рассказ мой будет долгим.

— А я никуда не тороплюсь. Рассказывай.

— Я ведь в Россию только в прошлом году вернулся, — начал Егорьев свой рассказ. — без малого шесть лет по чужбине мотался. Мы ведь тогда так до Парижа и не дошли. Мы только в Лиль вступили, как говорят: победа. Бонапартий сдался. Месяц мы там простояли, и пришел приказ домой возвращаться. Да только не успели мы вернуться, как нам сказали разворачиваться и на Париж идти. Бонапартий, мол снова армию собрал, да на нас двинулся. Вот же неугомонный. Да только опять не довелось Париж увидеть. Мы только до Вердена дошли, а нам уж говорят: разбили, дескать, Бонапартия пруссаки да англичане. Опять стали мы на постой. Ждем, когда домой прикажут двигаться. Наконец, дождались, снимаемся с лагеря, да только не на восход идем, а дальше на закат. Не уж то, думаю, опять Бонапартий не угомонится. Оказалось, что наш полк вместе с другими оставляют за порядком приглядывать. Чтобы, дескать, французы опять чего не учинили. Три года мы там стояли, ели-пили, вроде как за счет французов. Нам так сказали. А когда уходить собрались, кабатчики принесли нашему полковнику счет аж на 300 тысяч рублей. А где он их возьмет? Ежели б на весь полк поделить, то как раз все жалование за три года и ушло бы. Дак от этого жалования почти ничего и не осталось. Что делать? Пошел наш полковник к командующему, графу Воронцову. Так мол и так. Оказалось, не мы одни такие. Всего счетов аж на полтора миллиона набралось. Их сиятельство, дай бог ему здоровья, все наши долги на себя взял…

Стук в дверь оборвал рассказ улана. Сразу после этого в дверь просунулась голова и рука казака, в которой он держал поношенное, но чистое казачье одеяние.

— Вот, ваше превосходительство, кажись, должно подойти, — произнесла голова.

Егорьев вскочил со стула и, мгновенно оказавшись у двери, принял одежду. Торопясь он натянул на себя шаровары, бешмет, сверху накинул халат, по которому еще можно было догадаться, что он когда-то был коричневым, и подпоясался кушаком.

— Благодарствуйте, ваше превосходительство, — с видимым облегчением произнес Егорьев, — сказывать дальше?

— Сказывай. Да только я не пойму, зачем ты так издалека начал? Это как-то связано с тем, что с тобой случилось?

— Как же не связано? Издалека я начал, чтобы было понятно: за шесть лет войны мы с офицерами как родные стали. Они нас по именам-отчествам всех знали, и мы за них в огонь и в воду готовы были идти. Да, что я вам об этом говорю, вы и сами это знаете.

— Знаю, продолжай.

— Ну, вот, вывели нас в Россию. Офицеров отправили на отдых в столицу, а нас в Малороссию на венное поселение. Наш полк разместился в Балаклее. Зиму мы кое-как пережили, хотя каждый божий день на ногах. То в лес идем за строевым лесом, оттуда бревна волоком тащим, то по плацу маршируем. Не успеет голова на скатку упасть, а уж подъем и все по новой. А как весна пришла, вовсе невмоготу стало. Ко всему добавились еще и работы в поле. Отрядили меня уланы сходить к начальству, чтобы, значит, хоть бы шагистику на плацу отменили. Зачем уланам шагистика? Пошел я, только полковник меня и слушать не стал. А чтоб я не совался не в свое дело, приказал прогнать через роту с палками. После этого не только уланы возроптали, а и мужики. Им тоже доставалось: весь день в поле, а вечером пыль с места на место переметать, да три дня в неделю на плацу маршировать. И тут до нас дошли слухи, что в соседнем Чугуеве уланы и мужики перестали подчиняться офицерам, и требуют отменить военные поселения. Ну и мы так же со своими обошлись. Царю челобитную отписали и ждем ответа. А дождались Аракчеева с войском. Пока у нас порох да пули были, мы отстреливались, да только они быстро закончились. И началась расправа. Сразу начали зачинщиков искать. Так на меня первого полковник указал. Приговорили меня к расстрелу. Но потом вызвал сам Аракчеев и говорит: «Решил я смягчить приговор. Вместо расстрела прогонят тебя через полк с шпиц…, шпиц…»

— Шпицрутенами, — подсказал Чернышев.

— Вот-вот с ними, будь они неладны. Два раза через полк. А уже знаю, что это такое. Мне один раз роты хватило. «Лучше расстреляйте, — говорю». «Нет, — говорит он, — для тебя, собака, это будет слишком легкая смерть». Ну, когда меня от него вывели, я увидел коня без привязи, вскочил в седло и утек. Дальше вы знаете.

— А куда ж ты коня дел?

— Загнал я коня, ваше превосходительство. Погони опасался.

— Не зря опасался. Искать тебя будут пока не найдут.

— А хоть день, да мой! Живым я им не дамся. Сквозь строй больше не хочу.

— Ты понимаешь, братец, что ты дезертир? Да к тому же бунтовщик!

— Понимаю, ваше превосходительство.

— И чего ты от меня ждешь?

— Воля ваша. Прикажете расстрелять, богу за вас молиться буду.

В это время на улице послышались крики. Чернышев распахнул окно и увидел троих конных жандармов, которые спрашивали, где находится начальство.

Генерал вышел на крыльцо войсковой канцелярии. Жандармы его сразу заметили. Старший из них спешился и строевым шагом подошел к Чернышеву.

— По приказу графа Аракчеева разыскиваем беглого преступника Егорьева Илью, ваше превосходительство, — козырнув, доложил жандарм.

— Хорошо, продолжайте, разыскивать, — козырнул в ответ генерал и повернулся, чтобы войти в дом.

— Ваше превосходительство, вот приказ, по которому все должностные лица обязаны содействовать нам в поимке преступника, — сказал жандарм, протягивая свернутый пакет.

— Я вам верю. Какое содействие вам от меня требуется?

— Если он здесь объявится, то его надлежит задержать и отправить этапом в Чугуев.

— Хорошо. Это все?

— Да, ваше превосходительство.

— Тогда не смею вас задерживать, — сказал генерал и вернулся в канцелярию.

Войдя в кабинет, он проследовал к столу, сел и только потом взглянул на Егорьева. Он сразу же уперся во взгляд улана, в котором читались и мольба, и немой вопрос.

— Значит, тебя Илья зовут?

— Так точно, ваше превосходительство.

— По закону я должен был передать тебя в руки жандармов. Но с тобой поступили несправедливо. С вами всеми поступили несправедливо. А я терпеть не могу несправедливости. Ты ведь не сказал казакам, кто ты?

— Никак нет!

— Вот и ладно. Нет больше Ильи Егорьева, сгинул где-то. Будешь ты казаком Егором Удаловым. Документы тебе справлю. Побудешь пока моим ординарцем, а там видно будет.

— Благодарствуйте, ваше превосходительство, Лександр Иваныч, всю жизнь за вас молиться буду, — расчувствовался Егорьев.

— Полно тебе, братец. Ты еще вот что: в седле ты сидишь и с шашкой управляешься не хуже любого казака, а к говору их прислушайся.

— Так точно, ваше превосходительство, прислушаюсь!

— Ступай, в соседней комнате сидеть будешь, пока не позову.

— Слушаюсь! — радостно козырнул новоявленный казак Егор Удалов и скрылся за дверью.

Оставшись один, Чернышев еще раз прокрутил в мыслях все мотивы своего поступка, упирая на моральную сторону. Обманывает ли он этим доверие своего императора? В конце концов, он пришел к выводу, что доверие императора обманывает Аракчеев, не говоря всей правды о невыносимых условиях существования в военных поселениях нижних чинов и крестьян. А раз так, то он, генерал-адъютант Чернышев приложит все усилия к тому, чтобы не аракчеевский устав приладить к казачьему войску, а, напротив, воинские поселения приблизить к казачьему уложению.

Придя к такому выводу, Чернышев отложил аракчеевскую писанину и достал «Положение…» атамана Денисова.

***

«Гора золота в подземельях Храма Соломона — вот что всплыло в моей памяти этой ночью. И сразу вспомнилось, как Я там оказался. Чтобы попасть в эти подземелья, Я устроил крестовый поход и создал первый рыцарский орден, который так и назвал: «Орден бедных рыцарей Христа и Храма Соломона». В это время Я выдавал себя за монаха с именем Бернар Клервоский. Дело в том, что к этому времени Я сильно поиздержался. Купцы Генуи перестали отдавать долю на общие, то есть на мои нужды. Они роптали, что больше не могут возить шелк из Китая и пряности из Индии, так как на торговых путях стали сарацины. А именно генуэзцы были основным источником моих доходов в последнее столетие, после гибели Хазарии.

Уговорить главного христианского церковника, которого все почему-то называют папой, объявить крестовый поход, было несложно. Сложнее было уговорить королей и баронов. Но когда Я посулил им огромную добычу в Багдаде и Дамаске и пообещал через генуэзцев транспортные суда и деньги на дорожные расходы, все согласились.

Поход оказался удачным. Крестоносцы отвоевали у сарацинов Иерусалим. Как только путь в Иерусалим стал абсолютно безопасным, Я отправился туда в качестве паломника. По дороге мне попались два рыцаря. Как же их звали? Забыл. Оказывается, даже Я не все помню. Ладно, это не важно. Когда они узнали, куда Я направляюсь, они вызвались сопровождать меня. За разговорами Я, незаметно для них, пытался выяснить насколько истова их вера в Иисуса. Оказалось — совсем не истова. Я еще постарался подбросить масла в огонь и посеять семена сомнения в истинности христианской веры. В конце пути я раскрыл им страшную «тайну». Оказывается, истинный Христос вовсе не Иисус, а Иоанн. Я раскрыл им истинные причины всех чудес, которые приписывают Иисусу. В качестве доказательства Я преподнес им в дар нетленный череп Иоанна Крестителя. Я назвал его Бафомет, что и означает «Креститель». Позже мои враги извратили это название, как и мой образ.

Не знаю, почему меня рисуют с козлиной головой и копытами. Посмотрите на статую Аполлона Бельведерского — это и есть Я.

Но Я отвлекся. Моим спутникам Я сказал, что в подземельях Храма Соломона спрятаны остальные мощи Иоанна и другие реликвии. Пока Я буду их искать, они должны охранять вход. Надо сказать, свое золото Я искал больше года. За те пару тысяч лет, что меня здесь не было, здесь многое изменилось. Что-то достроилось, что-то перестроилось. Но это меня не остановило, и Я нашел таки свое золото.

Моим рыцарям Я приказал собрать отряд из своих единомышленников для охраны подземелий Храма. Я разрешил раскрыть самую главную религиозную «тайну» только самым надежным рыцарям. Вскоре их стало тринадцать. Они и положили начало самому великому рыцарскому ордену. Когда орден разросся, Я, с помощью рыцарей Храма или, по-другому, тамплиеров, начал перевозить золото в Европу и прятать его в разных укромных уголках. Часть золота хранится совсем рядом, в одной из альпийских пещер у Женевского озера…»

— Мессир, вам пакет от брата Сийеса, — раздалось в ушах Эдгара Пике.

— Вспомнил: Гуго де Пейн и Готфрид де Сен-Омер звали этих рыцарей! — обрадованно воскликнул Эдгар.

— Что, простите?

— Ничего, Клаус, это я так, вспомнил. Оставь пакет на столе, — стараясь скрыть раздражение, произнес мальчик.

Когда гувернер вышел, Эдгар вскрыл пакет.

«Мессир, — писал Сийес, — чтобы не пересказывать чужие мысли с возможностью утраты некоторых смыслов, направляю вам оригиналы писем моих источников. Оба они мечтают улучшить жизнь в своей стране, но что для этого предпринять, пока не знают. Я вызвался им помочь и попросил обрисовать обстановку в столице как можно подробней. Получилось не настолько подробно, как я рассчитывал, и, если вы не найдете нужную вам информацию, я продолжу переписку.

P.S. Один из них мастер четвертой степени посвящения.

P.P.S. Остальные ваши указания выполнены».

Мальчик отложил в сторону письмо Сийеса и взял следующий пакет. Письмо гласило:

«Господин Сийес. Наше дело действительно нуждается в ваших советах. У нас сложилась парадоксальная ситуация. Царь объявил о своем желании улучшить жизнь крестьян и даже создал для этого комитет по реформам. Но все новшества, выходящие из царской канцелярии, только ухудшают жизнь крестьян и нижних чинов. Все винят в этом Аракчеева, но я думаю, все исходит от царя. Сам Аракчеев ничего придумать не может в силу скудости своего ума. Он как Цербер никого к хозяину не впускает и исполняет лишь его волю. При этом, всеобщая нелюбовь к Аракчееву не относится к царю. Царя все любят. Даже те солдаты, которые бунтуют в войсковых поселениях, шлют челобитные царю и просят защитить их от Аракчеева. Как раскрыть людям глаза, что они не того видят виновным, я не знаю. Буду признателен за любой Ваш совет.

Ваш Никита Муравьев».

Эдгар закрыл глаза. Ничего интересного в письме не было, кроме факта, что к царю можно подступиться только через Аракчеева. Но как подступиться к самому Аракчееву, есть ли у него слабые стороны? Может быть об этом есть во втором письме?

Эдгар вскрыл второй конверт и начал читать:

«Брат мой, из твоего письма я понял, что тебя интересует, есть ли подходы к известному лицу. Отвечаю: есть. И их два. Один официальный, нам вовсе неинтересный. А второй перспективный, так как через него известное лицо проявляет интерес к эзотерическим сферам. Да и сам «проводник» имеет слабость: иногда тешит себя дворовыми мальчиками. Можно было бы с этой стороны идеи наши известному лицу вручить, да одна беда: нет пророков в своем отечестве,

Твой брат А.М».

Эдгар Пике заходил по комнате. Так ему лучше думалось. Кажется, появилась возможность устранить главное препятствие на пути его новых планов. Это Священный союз, который никогда не позволит свергнуть европейские династии. Стержнем союза, безусловно, является Россия. Даже не сама Россия, а ее царь Александр. Это он превратил цель союза в свою личную цель. Это он считает себя поборником старых порядков и врагом всех революций. Александр — вот главное препятствие на сегодня.

Стоп! Детей у него нет, и следующим на престол взойдет его брат Константин. Он почти боготворит брата и, наверняка, продолжит его дело. Этого допускать нельзя. Да и младшие братья Николай и Михаил неизвестно как себя поведут. Здесь нужна комбинация, которая вообще лишит Россию монархии. Да, придумать такую комбинацию — это первоочередная задача. Только как придумать, имея столь скудные исходные данные? Выход один: надо ехать в Санкт-Петербург и на месте определяться, что делать.

Эдгар вышел из своей комнаты. В зале мило шушукались его мать с гувернером.

— Мама, я хочу поступить в университет, — заявил мальчик.

— В университет?! — несказанно удивилась мать, — но Эдгар, тебе ведь только недавно исполнилось девять лет!

— Ну и что? Господин Кант научил меня всему, что сам знал. Я хочу учиться дальше.

— Не знаю, Эдгар. Это так неожиданно. У меня нет денег на твое обучение в университете.

— У дяди есть деньги. Попроси его.

— Мне нужно подумать.

Эдгар развернулся на каблуках пошел в свою комнату. Гувернер отправился следом. Когда за ним закрылась дверь, мальчик резко повернулся и произнес.

— Уговори ее, иначе она умрет.

— Слушаюсь, мессир, — пятясь задом к двери, произнес господин Кант.

У него получилось уговорить мать, а ей удалось уговорить дядю Франца, и Эдгар Пике в сопровождении своего гувернера Клауса Канта отправился поступать в свой первый университет.

Ехали в карете, которую дядя Франц подарил своему любимому племяннику. Путь был долгий. Клаус никак не решался задать интересующий его вопрос, но собрался с духом и спросил:

— Простите, мессир, вы знаете намного больше, чем любой профессор в любом университете. Зачем тогда мы едем в Льеж, в чем заключается наш план?

— Наш план? Если он наш, ты должен о нем знать, не так ли?

— Простите, я не так выразился… конечно, ваш план, мессир.

— Это была шутка, Клаус. План простой: я поступаю в университет, потом мы с тобой едем в Санкт-Петербург, свергаем русского царя, потом возвращаемся в университет, я сдаю выпускные экзамены, и мы едем домой. Как тебе план?

— Мне трудно судить, мессир. Я не совсем понимаю, чем вам помешал русский царь?

— Раз уж ты об этом заговорил, я раскрою тебе свои замыслы. Считаешь ли ты мир, в котором мы живем справедливым?

— Ни в коем случае! Именно в поисках справедливости я и пошел в масоны.

— Хорошо. За такой ответ я даже сделаю вид, что не заметил, как ты опустил обращение «мессир».

— О, простите, мессир.

— Ничего, надеюсь, впредь будешь внимательнее.

— Да, мессир.

— Так вот, вся несправедливость возникает от того, что и власть, и земные блага достаются людям не по заслугам, а по рождению. Монархи и аристократы владеют всем. Согласен?

— Абсолютно, мессир!

— Тогда скажи, на чем держится их власть?

— На силе оружия. Армия, полиция и все такое…, мессир.

— Это тоже, но это не главное. Их власть держится на многовековой идее божественного происхождения и освящения монархов. В прошлом веке я зародил в умах народов другую идею: свободы и демократии. Во Франции ее получилось внедрить. В Европе почти получилось. В какой-то миг я даже поверил, что объединение Европы от Лиссабона до Москвы под знаменем свободы состоялось. Но все разрушил русский царь.

— Я все понял, мессир! Вы собираетесь отомстить царю Александру!

— Нет, Клаус. Я никогда не мщу. Мстят равным или более сильным. Я лишь наказываю за проступки. Но не в случае с Александром. Разве он виновен, что отстоял свою идею? Нет. Но он стоит на пути моей идеи — идеи прогресса, и я его устраню.

— Позвольте угадаю, мессир? А университет Льежа вы выбрали, чтобы поговорить с мастером Сийесом?

— Не совсем. Говорить с ним будешь ты. Я никогда не предстаю перед старыми слугами в новом облике.

В Льеж они добрались спустя неделю. Кант предложил сначала снять жилье и отдохнуть. Эдгар отверг это предложение сходу. Сначала официальные формальности, потом все остальное. Эдгар проинструктировал гувернера, о чем тот должен говорить с руководством университета, и они направились прямо к ректору.

— Я хочу устроить своего ученика в ваш университет, господин ректор, — заявил Клаус Кант.

— Обычно говорят: отдать в обучение, — улыбнулся ректор, — а где ваш ученик?

— Мой ученик перед вами.

— Этот мальчик?! Но вы же понимаете, что мы не можем обучать столь… э… юных особ.

— Вам и не придется. Он не будет ходить на лекции к вашим профессорам. Учить его буду я сам. Ваши профессора его лишь проэкзаменуют, примерно, через год.

— Это так неожиданно…

— Двойная оплата.

— Вы хотите сказать, что готовы оплатить два года обучения без самого обучения и с неясной перспективой результатов экзамена?

— Не совсем. Сколько длится стандартный срок обучения? Три года? Вы получите оплату за шесть лет. Но мой мальчик будет зачислен без вступительного собеседования.

Ректор задумался. Его университету всего четыре года. Еще строятся корпуса, которые вытягивают из бюджета все больше денег. Если этот сумасшедший гувернер готов заплатить такие деньги, зачем отказываться? Риска никакого.

— На какой факультет вы планируете поступить?

— На математический.

— Ну, хорошо. Пишите заявление.

Покинув университет, они сняли апартаменты в небольшом отеле возле Ботанического сада, и Эдгар, наконец, разрешил своему гувернеру отдохнуть до утра.

Наутро Эдгар отправил Канта к Сийесу. Сийес не очень жаловал нового слугу своего хозяина. Причиной этому была банальная ревность, хотя Сийес этого и не осознавал.

— Рад тебя видеть, брат, — поприветствовал он своего гостя, скрывая за улыбкой свое истинное к нему отношение.

— И я тоже рад, — искренне улыбнулся Клаус. — Я привез для вас новое задание нашего хозяина. Он хотел бы получить от вас рекомендательные письма к вашим друзьям в Санкт-Петербурге.

— Хозяин собрался в Санкт-Петербург?

— Рекомендовать нужно меня.

— Хорошо. Завтра вы получите эти письма. Где вы остановились?

— Я сам за ними приду. Но это еще не все. Вам надлежит подобрать в Париже девицу низкого рода, но такой красоты и ума, чтобы она смогла покорить сердце русского принца.

— Какого из принцев? Случайно не Константина?

— Именно его.

— Тогда у меня уже есть кандидатка, и она уже находится там же, где и принц: в Варшаве.

— Она простолюдинка?

— Не совсем. Она польская графиня, Жанетта Грудзинская.

— Хорошо, я передам ваши сведения хозяину. До завтра, брат Сийес.

По последним словам Канта Сийес мгновенно догадался, что хозяин где-то недалеко, возможно в самом Льеже. Почему же он не захотел встретиться со своим старым слугой? Надо это выяснить. Жозеф надел шляпу и выскочил вслед за своим гостем. Он проследил за ним до отеля и, немного подождав, вошел внутрь.

— Сейчас сюда вошел мой друг Клаус Кант, — обратился он к метрдотелю, — скажите он живет в одном номере с мужчиной, с которым приехал или в разных?

— Простите, но никакого мужчины с ним не было.

— Не может быть! Он что, приехал один?

— Он приехал со своим учеником, мальчиком лет десяти.

— Мальчиком?!

— Да, а что вас удивляет?

— Нет, ничего. Где, вы говорите, их апартаменты?

— Направо по коридору, дверь с номером два.

Сийес направился к указанному номеру, но перед самой дверью остановился. Если этот ребенок и есть хозяин в своем новом воплощении, то понятно почему он не хочет встречаться лично. Он боится, что его не будут воспринимать с тем же пиететом, как раньше. А раз так, то не навлечет ли он на себя гнев хозяина? Сийес, уже занесший руку, чтобы постучать в дверь, не мог на это решиться, пытаясь представить себе все последствия этого поступка. Но внезапно дверь распахнулась и прямо перед Сийесом появился Клаус Кант.

— Брат Сийес?! — удивленно воскликнул Кант, — ты что, за мной следил?

— Да, — ответил Сийес, почти не тушуясь, — если честно, я тебе не совсем доверяю. А вдруг, ты, воспользовавшись доверием хозяина ведешь свою игру? Из твоего разговора я понял, что хозяин где-то недалеко и решил за тобой проследить.

— Хорошо. Проследил, теперь уходи. Я не могу тебя впустить.

— Впусти его, Клаус, — раздался детский голос.

Сийес вошел, увидев мальчика, сидящего в кресле, поклонился ему.

— Рад вас снова видеть, мессир, — произнес он.

— А я не рад. Ты нарушил мои планы. А ты знаешь, как я не люблю, когда кто-то нарушает мои планы.

— Простите, мессир.

— Ладно, может это и к лучшему. Что там с твоей графиней? Она действительно может вскружить голову любому мужчине?

— Когда она была в Париже, в ее сети не попался лишь я, и то только благодаря вашим урокам, мессир.

— Хорошо. Тогда поступим так: ты, Клаус останешься здесь и будешь отвечать на письма моей матери. А с тобой, Жозеф, мы отправимся с Санкт-Петербург. По пути заскочим в Варшаву.

— Да, мессир, — склонили головы оба.

***

Царь Александр возвращался в Санкт-Петербург с конгресса Священного союза. Настроение его было мрачным. Его не покидало ощущение, что тот мировой порядок, который его устраивал и к созданию которого он приложил немало усилий, разваливается на глазах.

Не успели подавить беспорядки в Испании, как вспыхнуло восстание карбонариев в Неаполе и на Сицилии. Пока Александр вместе другими членами Священного союза решали, как подавить карбонариев, в Санкт-Петербурге взбунтовался Семеновский гвардейский полк, некогда любимый полк царя. Кроме всего прочего, уже третий год не утихали волнения в воинских поселениях.

А, может, прав Аракчеев: распустился народ? Потерявши страх, начинают думать, а, размышляя, понимают, как несправедливо устроен мир. Естественно, такое положение вызывает возмущение. Так что, все запретить? Тогда чем он будет отличаться от папеньки, царство ему небесное? Нет, не так он хотел править. Он хотел, чтобы его любили. Он уже пережил состояние, когда был презираем подавляющим большинством народа после Тильзитского мира. Повторения он не хотел, и, как обычно он поступал в подобных ситуациях, решил ничего не предпринимать, а положиться на волю божью.

«Положиться на волю божью» для Александра означало одно: полностью довериться Аракчееву. Поэтому даже в первый день после возвращения он особо не вникал в суть доклада своего главного министра. Лишь когда прозвучало имя Наполеон Бонапарт, Александр встрепенулся.

— Я не расслышал, что с Бонапартом? — оборвал он Аракчеева на полуслове.

— Я говорю: из посольства в Лондоне пришла срочная депеша. На острове Святой Елены умер Наполеон Бонапарт.

— Наполеон умер?! Когда? Отчего? — эта новость неожиданно вызвала сильное сердцебиение у царя.

— Пишут, болезнь желудка, 5 мая сего года — заглянув в донесение доложил Аракчеев.

— Ладно, на сегодня закончим, ступай, Алексей Андреевич.

Не стало Наполеона. Семнадцать лет назад, с момента, когда первый консул Франции Бонапарт хладнокровно приказал убить ни в чем не повинного герцога Энгиенского, он стал личным врагом Александра. Были периоды, когда он вызывал ненависть, иногда злость, иногда жалость, но никогда презрение. Это был великий враг. Борьба с ним наполняла жизнь смыслом. Его смерть принесла чувство невосполнимой потери. К этому чувству у Александра примешивалось легкое ощущение, что его обманули. Откуда возникло это чувство Александр не понимал. Может он рассчитывал когда-нибудь, в лучшие времена поставить окончательную точку в своих отношениях с Наполеоном, а тот взял и опередил русского царя? Нет, Александр не помнил даже намеков на такие мысли. Тогда что? Он боится себе признаться, что все бравурные доклады Аракчеева никак не бьются с тем нарастающим недовольством, которое прорывается то тут, то там. Видимо, это его и гнетет. Когда уже начнут сбываться предсказания мадам Татариновой?

Александр приказал вызвать князя Голицына. Тот, будто ждал этого вызова, явился уже через четверть часа.

— Ну ка расскажи, Александр Николаевич, как там твоя пророчица поживает?

— Вы имеете в виду мадам Татаринову, сир? Не знаю, давно ее не видел.

— Не сбываются ее пророчества. Не знаешь, почему?

— Так ведь войны еще не было, сир и пять лет не прошло…

— Постой, какой войны?

— Так э-э… я у нее допытался, что она напророчила вам победу в войне через пять лет, сир.

— Что? Победу в войне? Ха-ха-ха! — выдержав паузу, царь расхохотался

Голицын поначалу подхихикивал, но увидев, что смех царя переходит в истерику, испугался и начал причитать:

— Простите, ваше величество. Это Татаринова, она и меня в заблуждение ввела. Видит бог, некоторые из ее пророчеств сбывались, я и подумал, что вам интересно будет…

— Да, полно тебе, Александр Николаевич, — наконец успокоился царь, — ты не виноват, что перевелись настоящие оракулы.

— Не перевелись, сир, — перешел на шепот Голицын. — В городе появился некий Себастьян Кант, мальчик лет десяти со своим гувернером. Так вот, он духов вызывает с такой же легкостью, как вы своего адъютанта.

— Ну, откуда вам знать, что он вызвал духа, а не несет вам отсебятину, как та же мадам Татаринова?

— Он при мне вызвал дух Екатерины Великой, вашей бабушки, сир, и говорил ее голосом.

— Эка невидаль! Ты, помню, раньше тоже разные голоса копировал. А когда голосом папеньки в соседней комнате заговаривал, мы с братом под кровати прятались.

— То я, а то мальчонка десяти лет отроду, швейцарского происхождения, ни слова по-русски не знающий.

— На каком же языке он голосом императрицы вещал?

— В том то и дело, что на русском. И говорил такие вещи, о которых он никак не мог знать.

— А ты не интересовался, зачем его вообще привезли в Россию?

— Мальчик говорит, что хочет выучить русский язык. Но мне кажется дело в другом.

— В чем же?

— Мне кажется, его гувернер выступает в роли импресарио. Он зарабатывает деньги на предсказаниях мальчика.

— А ты можешь устроить мне с ним встречу? Только так, чтобы он не догадался, с кем разговаривает.

— Да, сир. Завтра он будет пророчествовать у меня в доме. Для этого я выделяю, обычно, библиотеку. Вы туда войдете под видом очередного посетителя. Он ни о чем не догадается.

Следующий день князь Голицын провел в хлопотах. Нужно было все подготовить для тайной встречи царя с малолетним «оракулом». Чтобы мальчик не догадался, кому он будет пророчествовать, он не должен отличить этот день от других. Пусть он, как обычно, принимает посетителей, среди которых последним будет император.

Около полудня царь предупредил адъютантов, что собирается прогуляться в одиночестве. По распоряжению Аракчеева в такие моменты за царем пускали тайную охрану. Поэтому пешие прогулки императора проходили без приключений. Так произошло и в этот раз. Александр размеренным шагом дошел до дома Голицына. У парадного его встречал сам хозяин дома. К моменту прихода императора посетители уже покинули дом князя, а слуг он отпустил.

Царь в сопровождении хозяина, подошел к двери библиотеки и остановился.

— Как там все происходит, что мне говорить? — в голосе Александра проскакивало волнение.

— Ничего говорить не нужно, сир. Вы просто войдете и сядете перед мальчиком. Он сам вызовет дух того, о ком вы думаете.

Александр чуть замешкался, но потом решительно открыл дверь библиотеки и вошел внутрь. За столом сидел ничем не примечательный мальчик лет десяти, одетый, как и большинство дворянских детей, без всякого антуража, вроде черных мантий. На столе тоже не было ни карт, ни хрустальных шаров, ни «волшебной палочки».

Царь подошел ближе и сел в кресло перед столом. Его взгляд встретился с парой устремленных на него совсем недетских глаз. Постепенно императора российского начал окутывать страх, который вытеснял все желания, кроме одного: быстрее вскочить с этого кресла и бежать прочь. Он бы так и сделал, но все его мышцы окоченели и не слушались своего хозяина.

Неожиданно мальчик заговорил голосом отца. Причем и мимика его лица и манера говорить настолько напоминали императора Павла, что Александру почудилось, что перед ним и есть его отец.

— Зачем же вы так со мной, ваше высочество? — усталым голосом заговорил «дух Павла».

— Это не я, папенька. Я не хотел. Все должно было произойти совсем не так. Это был несчастный случай.

— Не надо себя обманывать. Меня убили намеренно. И ты знал, что такое может случиться.

— Нет! Нет! Мне обещали пальцем вас не тронуть. Вам только надлежало подписать отречение…

— Что ж ты убийц моих не покарал? Все они здравствуют и даже не в Сибири.

— Так ведь не замышляли они убийство, папенька. Случайно все вышло!

— Случайно? Шарфом задушили случайно?

— Шарфом? Не знал я…, мне сказали, вы об оброненную табакерку головой ударились. Простите меня, папенька, видит бог, не хотел я этого!

— Не богохульствуй! Но так и быть, прощу тебя, если епитимью исполнишь.

— Какую епитимью? Все сделаю, папенька.

— Пойдешь в Иерусалим паломником, поклонишься там гробу господню и будешь молиться там сто дней к ряду по двенадцать часов в день.

— О чем молиться, папенька?

— О спасении своей души.

В этот момент образ отца перед глазами Александра растаял, и он увидел перед собой мальчика, который закрыл глаза и откинул голову на спинку кресла.

Царь попытался привстать с кресла, и у него получилось. Он тихонько вышел из библиотеки, пересек большой зал, вышел из дома и с отсутствующим видом побрел в сторону Зимнего дворца. Князь Голицын лишь проводил его взглядом. Он не был удивлен. Все, кто имел беседу с «пророком» покидали его дом в похожем состоянии.

Александр вернулся в Зимний и сразу отправился в свои покои. Он не хотел никого видеть, не хотел ни с кем разговаривать. Он жаждал только одного: понять, что это было? В том, что с ним разговаривал дух императора Павла, у него не было ни малейших сомнений. Только одно было непонятно: почему к нему явился дух отца, о котором Александр уже почти не вспоминал, а не дух Наполеона, о котором он думал все последнее время? Может быть воспоминания о той страшной мартовской ночи 1801 года еще прячутся в глубине его души? Хотя сам он вину с себя давно снял. По-другому тогда поступить нельзя было. Правление папеньки всем уже невмоготу становилось. Да и не собирался его никто убивать. Случайно так вышло.

Так Александр думал, этим себя успокаивал и это ему удалось. Малолетний «оракул» разбередил его старую душевную рану и бросил на растерзание своей собственной совести. Что теперь делать? Идти паломником в Иерусалим? А ведь так и придется поступить. Иначе душу не привести в порядок. Оставить на полгода вместо себя Аракчеева, а самому отправиться на Святую землю. Нет, Аракчеева нельзя, а то наворотит дел. Уж больно круто он за все взялся. А если не Аракчеева, то кого? Брата Константина из Варшавы вызвать? Да, вызвать Константина.

Царь откинул крышку секретера и принялся писать письмо брату.

***

Сийес не сидел в Санкт-Петербурге сложа руки. Он обходил своих старых знакомых, с которыми успел познакомиться в Париже. И начал он с Александра Муравьева, которого он сам возводил на очередную ступеньку масонской иерархии и в котором видел большие перспективы. Муравьев обрадовался визиту своего собрата, хотя и несказанно был удивлен.

— Что привело тебя, брат мой из блистательного Парижа в забытый богом Санкт-Петербург? — обнимая гостя говорил Муравьев.

— Никита Муравьев написал, что нуждается в моей помощи. Но прежде, чем пойти к нему, я хотел поговорить с тобой. У тебя более прагматичный взгляд на вещи.

— Постой, ты приехал из Парижа из-за одного письма Никиты?!

— Во-первых, не из Парижа. Король изгнал меня, как бонапартиста, за пределы Франции. Сейчас я обитаю в Льеже, а это, сам понимаешь, не Париж и даже не Санкт-Петербург.

— А во-вторых?

— Во-вторых, святая обязанность братьев — помогать страждущим.

— Ну, хорошо. Пройдем в библиотеку, я велю принести туда чаю.

В библиотеке они уселись в кресла, и Сийес задал первый вопрос:

— Расскажи, брат мой, в общих чертах, что у вас с обществом? Вы уже дошли до составления конкретных планов?

— Каких планов, брат мой? Общество — это фикция! Они не могут договориться ни о целях, ни о способах реализации целей, ни о критериях членства в обществе, ни о правилах конспирации. Дилетантизм во всем!

— Ты сказал «они», а почему ты сам не взял все в свои руки?

— Я брал. Но за два года мы все перессорились, и мой «Союз спасения» развалился. Мы решили избавиться от балласта и создать другое общество: «Союз благоденствия». Однако через год все повторилось. Я вышел из общества. Я больше не верю в союз дворян. Слишком мы все разные.

— А Никита?

— А что Никита? Он еще барахтается, пытается всех привести к общему знаменателю.

— Да, печально. А что масонские ложи?

— А, — Муравьев махнул рукой, — все то же самое. Никакой дисциплины, никакой конспирации. У меня сложилось впечатление, что большинство офицеров вступили в масоны, отдавая дань моде.

— Тогда получается, что Россия никогда не избавится от тирании самодержавия?

— Почему же? Когда в России воцаряется настоящий тиран, гвардия его убирает и ставит над собой доброго царя. Александр, как раз, такой царь. Сегодня он всех устраивает. Ну, кроме кучки обиженных и недовольных любой властью.

— А если Александра не станет?

— Что значит, не станет?

— Не знаю, умрет, например, или отречется.

— Пару лет к новому царю будут приглядываться, а потом как обычно: тиран — уберут, добрый — оставят.

— А скажи, брат мой, есть в Санкт-Петербурге масоны среди высших чиновников?

— О, легче перечислить, кто из них не масон. Да что толку? Многие вступили в ложи, только чтобы не прослыть ретроградом. Они и на собрания не ходят и подчиняться магистру отказываются.

— А ты разве не знаешь, как в таких случаях поступать? Струна на шею, только и всего.

— Этак мы всю знать в России передушим.

Разговор с Александром Муравьевым все меньше нравился Жозефу Сийесу. Если все так, как говорит этот русский, то ни о каком ограничении, а уж тем более свержении самодержавия в России не стоит питать надежд. Жозеф, скомкав процедуру прощания, отказался от чая и покинул дом Александра.

Ему предстояло встретиться с другим Муравьевым — Никитой. К удивлению Сийеса, Никита был полон оптимизма.

— Мы уже почти выработали программу и определились с целями нашего общества. Сейчас ведем дискуссию о путях достижения наших целей, — с гордостью говорил он.

— И вокруг чего ведется дискуссия?

— Обсуждаются три варианта. Первый — убедить царя провести глубокие реформы, приняв нашу программу. Второй — арестовать царя и вынудить его подписать Конституцию и все реформаторские законы. А третий, — Никита замешкался, — третий — убить царя и всю его семью.

— Интересно, к какому варианту вы склоняетесь?

— Я — ко второму, мсье Сийес.

— А как происходит ваша дискуссия? В какой форме?

— Ну, мы обсуждаем все на общих собраниях.

— На общих собраниях?! Это же нарушает все законы конспирации!

— Но ведь масоны тоже все обсуждают на общих собраниях.

— Во-первых, масоны дают клятву хранить тайну, и никто из них не сомневается, что ему оденут «испанский галстук» за ее разглашение. А во-вторых, на общих собраниях обсуждаются только ближайшие цели. Например, ваша цель убить царя, но большинство против этого. На собрании выносится решение лишь его арестовать. Что с ним будет дальше, рядовые масоны могут только догадываться.

— Не знаю, мы так же дискутируем и на масонских собраниях.

— Если это так, — Сийес на минуту задумался и продолжил, — вам необходимо распустить ваше общество.

— Распустить?! Но почему?

— Судя по тому, как вы нарушали правила конспирации, в ваших рядах уже много случайных людей, а, возможно, и шпионов царя.

— Но это не так, мсье Сийес!

— Поверьте моему опыту: это именно так. Да вы не переживайте, мсье Муравьев. В самороспуске нет ничего страшного. После роспуска необходимо выждать некоторое время, а затем вновь объединиться. Лучше в несколько обществ. Пусть в каждом обществе будут сторонники только одного пути революции. А когда придет время активных действий, вы выступите совместно.

— Когда оно придет?

— Мы с вами об этом уже говорили в Париже.

— То есть никогда!

— Ну, почему же? Открою вам секрет: вскоре царь Александр оставит свой трон. Это даст вам небывалый шанс исполнить все ваши планы.

— Как вы можете это знать?

— Я всегда знаю больше, чем могу сказать.

— И когда, по-вашему, это произойдет?

— Думаю, в течение двух лет. За это время он приведет в порядок свои дела, и отречется в пользу Николая.

— Если даже все произойдет, как вы говорите, Николай не будет царем. Константин — следующий претендент на российский трон.

— Давайте не будем спешить с выводами. Сначала вам нужно реорганизовать общество. Но на этот раз с соблюдением всех правил конспирации. Инструкцию я вам пришлю.

Попрощавшись, с Никитой Муравьевым, Сийес отправился в апартаменты, которые они с Хозяином снимали в доходном доме купца Рогова, неподалеку от Михайловского замка.

Сийес застал Эдгара Пике в необычном состоянии. Он неподвижно стоял посреди зала, устремив взгляд в пол.

— Жозеф, что с твоей голубиной почтой? — произнес Хозяин, не отрывая взгляда от пола.

— В Льеже у меня есть несколько почтовых голубей, мессир.

— А у тебя есть корреспондент в Лондоне?

— Есть, мессир. Со сменой голубя в Кале.

— Хорошо. Тогда сегодня же мы возвращаемся в Льеж.

— Что-то случилось, мессир? — встревожился Сийес

— Умер Наполеон. Скоро его сподвижники возвратятся с острова Святой Елены. Я хочу просмотреть все бумаги, написанные на острове, прежде, чем их увидит кто-то еще.

— Это важнее, чем революция в России?

— Это важнее всего.

***

Царь Александр терял интерес к делам. Его больше не занимали реформы. Он видел, что его нововведения не одобряет никто, кроме Аракчеева и нескольких лизоблюдов. Идти против всех имело бы смысл, если бы казна государственная быстрее наполнялась, как он рассчитывал, после распространения военных поселений. Но даже этого нет! Все больше воинских частей переходят в поселения, а казна пустеет. Так что, признать свою ошибку, отступить и отдать бразды правления тому же Сперанскому? Зря что-ли он его в столицу вызвал? Сперанский чуть только не фонтанирует идеями реформ.

Вон европейские монархи не собираются отказываться от наполеоновских преобразований в экономике. И Сперанский за это же ратует. Может и пусть занимается?

Нет, Сперанский не Аракчеев. Чтобы он дел не наворотил за ним глаз да глаз нужен. А на это нет никаких сил.

Александр чувствовал, как душевные силы покидают его. От полного отчаянья его спасала одна мысль: о своем уходе с императорского трона. Эта мысль скрашивала дни ожидания приезда Константина.

Когда царю доложили о приезде брата, он почувствовал, как его душа начинает оживать. Он распахнул объятья и пошел навстречу брату.

— Как же давно мы не виделись, ваше высочество! — радость царя обрушилась на Константина.

— Вроде бы прошлой весной встречались, ваше величество! — растерялся он.

— Да? А у меня столько событий произошло, что кажется полжизни минуло.

— Что за события, сир?

— Да, уж все и не припомню, — замешкался Александр, — но вот одно запало в душу. Встретился я с медиумом и через него с папенькой говорил. Так он мне паломником в Иерусалим наказал идти во искупление грехов.

— Неужели вы могли в это поверить, ваше величество?

— А как было не поверить? Медиум-то мальчиком был лет десяти, а говорил папенькиным голосом и то, что никак знать не мог.

— Да если хорошо подумать, всю эту мистику легко объяснить можно.

— Думал я. Месяц думал, пока тебя ждал. Ничего не придумал.

— А от меня ты чего ждешь?

— Хочу назначить тебя престолоблюстителем. Посидишь за меня пока я в Иерусалим схожу. Что скажешь?

— Нет, нет и нет! Это совершенно невозможно.

— Но почему?! Ты же говорил, тебе надоело в Варшаве. Вот и причина перебраться в столицу.

— Так и было. До недавнего момента. А потом я встретил женщину и потерял голову.

— Берегись, брат. Чем больше женщину ты любишь, тем больше она приносит разочарований.

— Надеюсь, со мной такого не случится.

— Даст бог. Но что тебе мешает переехать в Петербург вместе с ней?

— Она не хочет. Я ее звал в эту поездку, она наотрез отказалась. Дескать, не хочу выглядеть бедной Золушкой среди столичной знати.

— А кто она?

— Графиня Жанетта Грудзинская.

— Но ты же не собираешься на ней жениться?

— Именно жениться на ней я и собираюсь.

Два дня, пока Константин был в Санкт-Петербурге, царь пытался уговорить брата изменить свое решение. Он даже привлек к этому делу их мать, вдовствующую императрицу. Но Константин был непреклонен. На него не подействовала даже угроза матери лишить его статуса наследника престола.

В конце концов, Александр сдался и отпустил брата обратно в Варшаву. Константин лишил царя выбора. Теперь Александру ничего не оставалось, как только оставить временным правителем Аракчеева.

Царь и раньше на время своих частых и долгих отлучек из России оставлял «на хозяйстве» своего самого преданного слугу. Но тогда у него была возможность с помощью переписки и донесений контролировать и, при необходимости, корректировать действия временщика. Став паломником, он не сможет этого сделать. Он уже выяснил у «знающих людей», что должен пройти весь путь в одиночку и, преимущественно, пешком. Как долго продлится его путь, он даже представить не мог. А ведь еще сто дней над гробом господним молиться надобно! Его «путешествие» на целый год может затянуться, а то и дольше. Да и мало ли еще чего может случиться? Надо подготовиться к тому, что он вообще может не вернуться. Надо написать рескрипт о назначении наследником и цесаревичем великого князя Николая.

Александр собственноручно написал рескрипт и вызвал наследного принца в свой кабинет в Летнем дворце на Каменном острове.

Когда Николай появился перед царем, тот протянул ему бумагу и сказал:

— Прочтите, ваше высочество.

— Но я не высочество… — попытался возразить Николай.

— Сначала прочти, — приказал Александр

Николай прочитал рескрипт и протянул бумагу царю.

— Но почему я, ваше величество, почему теперь, почему не Константин? — вид цесаревича выражал полную растерянность.

— Константин наотрез отказался. Нам с матушкой не удалось его переубедить. Надеюсь, вы не откажетесь, ваше высочество? Времени на раздумья у вас нет. Вскоре я отправлюсь в дальние края, и вы должны дать согласие немедленно.

— Но я никогда не готовился стать царем!

— Ничего, время у тебя еще есть. Я ведь не собираюсь завтра умирать. Назначу тебе наставников, вот и подтянешь свои знания. Ну как согласен?

— Я ведь не могу отказаться?

— Не можешь.

— Тогда я согласен.

Согласие Николая вселило в Александра надежду в осуществимость своего предприятия. Осталось только обезопасить трон от посягательств всевозможных революционеров-реформаторов. Царь вызвал Аракчеева и продиктовал ему указ запрете всех тайных обществ. Под запрет попадали общественные, масонские, религиозные и другие организации, кроме тех, которым выдано специальное высочайшее разрешение.

Во исполнение этого указа с каждого офицера гвардии взяли расписку в том, что он не состоит ни в одном тайном обществе. Офицеры охотно давали такие расписки. И они ничуть не лукавили. Подавляющее большинство из них никогда не состояло в тайных обществах, а остальные вышли оттуда в связи с самороспуском «Союза Благоденствия». Так же без угрызений совести через месяц многие из них вступили в Северное и Южное общества.

Александр об этом еще не знал. Он посчитал, что все приготовления к длительному путешествию выполнены и вызвал Алексея Андреевича Аракчеева.

Аракчеев по заведенному им самим правилу начал доклад с самого важного — о ходе ликвидации тайных обществ. Но царь его прервал:

— Я не об этом хотел поговорить, Алексей Андреевич. Мне предстоит длительное путешествие, — Александр сделал паузу, и Аракчеев решил, что мысль царя закончена.

— Как вы узнали, государь? Кто успел доложить? — он явно был удивлен.

— О чем узнал? — пришло время удивляться царю.

— О путешествии. Мне только четверть часа назад вручили депешу из Вены. Татищев пишет, что император Франц приглашает вас, ваше величество, на очередной конгресс в Верону.

Новость ошарашила Александра. Она путала все его карты. Он не мог проигнорировать конгресс. Священный союз был его детищем, можно сказать, единственным живым детищем. Кроме этого союза, он не смог в собственном государстве построить ничего на благо людей. Он должен ехать на конгресс. Паломничество подождет.

Приняв решение, Александр устремил взгляд на своего верного помощника.

— Так вот, вы, Алексей Андреевич, снова остаетесь престолоблюстителем. Я подготовил для вас несколько бланков императорских указов с моей подписью. При острой необходимости можете пустить их в дело. И еще… прочтите это, — царь протянул Аракчееву свернутый в трубку лист бумаги.

— Благодарю за доверие, ваше величество, — торжественно произнес Аракчеев после прочтения, возвращая царю документ.

— Нет, я хочу, чтобы это оставалось у вас. Если со мной что-то случится, то вы должны использовать документ по назначению.

— Господь с вами, ваше величество! Что с вами должно случиться?

— Ну, мало ли? Пути господни неисповедимы.

***

Торговый трехмачтовый парусник Ост-Индской компании причалил в порту Саутгемптона. На борт вместе с таможенными инспекторами поднялись два джентльмена в черных плащах. Вся эта компания отправилась напрямик в каюту капитана. Таможенники после представления и выемки таможенных документов отправились производить досмотр, а «черные плащи» остались в каюте.

— Нам нужно, капитан, чтобы вы пригласили в вашу каюту одного из ваших пассажиров, — сказал один из «плащей».

— Простите, джентльмены, но все пассажиры находятся под моей защитой, пока не покинут судно. Поэтому вынужден вам отказать. Тем более, что вы не предъявили своих полномочий, — спокойно ответил капитан.

— Вот письмо вашего руководства о полном нам содействии, — заявил «черный плащ», протягивая бумагу капитану.

— Это полностью меняет дело, джентльмены, — сказал капитан, возвращая документ, — кого вы хотите видеть?

— Мистера Маршана, личного секретаря Наполеона Бонапарта. И пусть явится со всеми своими вещами.

Едва бедный секретарь протиснулся в дверь каюты, «Черные плащи» бесцеремонно обыскали его самого, тщательно досмотрели все его вещи и изъяли все бумаги, на которых было написано хоть одно слово.

— Но это произвол, мсье! — возмущался Маршан, — среди этих документов — последняя воля императора Наполеона. Я обязан предъявить ее наследникам. Кроме того, я обязан опубликовать воспоминания императора. И уж совсем непонятно, зачем вам понадобился мой личный дневник?

— Не волнуйтесь вы так, мистер Маршан, — успокаивающим тоном произнес «черный плащ», — мы просто хотим убедиться, что в этих документах нет сведений, компрометирующих высокопоставленных особ. Как только мы это увидим, все документы будут вам возвращены.

— Но, как вы меня найдете? Я сам не знаю, где я буду завтра.

— За это не переживайте. Мы вас найдем, где бы вы ни были.

Последняя фраза звучала так угрожающе, что Маршан не посмел возразить.

***

«Жуткое сновидение мучило меня всю ночь. Успокаивало лишь то, что Я понимал: это никакое не сновидение, а всплывающие в хаотичном порядке воспоминания. И раз это происходит со мной не сейчас, а намного раньше, Я перестал бояться. А бояться было чего. Почти тринадцать лет Я просидел в одиночной камере лондонского Тауэра. Я попался, как последний идиот. Я слишком уверовал в свое превосходство. Больше тысячи лет, после казни Иоанна, никто не мог причинить мне ни малейшего вреда. Но самое обидное, меня обвел вокруг пальца не самый умный человек — король Англии Эдуард II.

За год до этого Я пытался спасти остатки своего ордена от разгрома, устроенного французским королем Филиппом IV и римским папой Климентом V. Идея была в том, чтобы устроить новый крестовый поход. Это дало бы возможность освободить выживших тамплиеров из французских тюрем и отправить в поход на Священную землю во «искупление грехов».

Папа с моими доводами согласился и разослал английскому и французскому королям призывы принять участие в крестовом походе. Вскоре оба они отказались, ссылаясь на отсутствие денег.

Я решил ехать в Англию и предложить королю деньги. Мне новый крестовый поход был нужен не только ради спасения тамплиеров. Орден был главным источником моего благосостояния. Девяносто процентов всех моих доходов составляли поступления от ордена. Десять процентов давали лангобардские ростовщики. Торговля не давала ничего. Генуэзские и венецианские купцы несли убытки и разорялись. Виной тому были сарацины, которые в очередной раз нарушили все договоренности и возобновили разграбление купеческих караванов на восточном пути. Мне как воздух нужен был новый победоносный крестовый поход.

В Англии Я поселился недалеко от Лондона, в одном из замков, принадлежавших ордену. Сюда оставшиеся в живых рыцари и монахи ордена начали свозить золото, которое они вынимали из тайных подземелий парижского Тампля.

Когда золота накопилось достаточно, Я отправился к королю. Чтобы гарантированно получить аудиенцию, Я представился именем широко известного в те времена проповедника и философа Раймонда Луллия. Уж такой знаменитости не отказал бы никакой король.

Эдуарду Я предложил изготовить алхимическим путем 60 тысяч фунтов золота в обмен на организацию крестового похода к Священной земле. Король неожиданно быстро согласился, но поставил условие, чтобы лаборатория по производству золота располагалась в Тауэре. Я не увидел подвоха и согласился при условии, что ко мне беспрепятственно будут приходить мои помощники. Мы скрепили сделку письменным договором, и Я приступил к «работе».

В большой комнате на верхнем этаже замка по моему распоряжению построили печь. Кроме того, мне доставили туда кучу колб, реторт, ступ и пестиков, чтобы создать видимость настоящей химической лаборатории.

На самом деле вся алхимия заключалась в том, что помощники приносили мне слитки золота, покрытые сверху тонким слоем свинца. На печи свинец расплавлялся и стекал с золота. Уже через две недели Я передал королю первую тысячу фунтов драгоценного металла.

Король Эдуард страшно обрадовался и пообещал, что немедленно приступит к формированию огромного войска. Но, к сожалению, это радостное событие было омрачено трагическим известием из Франции. Король Филип к этому времени казнил всех тамплиеров, включая Великого магистра. И, так называемый, папа ему не помешал. Я не мог этого так оставить. Я отправил во Францию всю свою стражу из четырех рыцарей с приказом убить и Климента, и Филиппа.

Тем временем Эдуард действительно собирал большое войско. Правда, до меня доходили слухи, что войско собирается для похода на Шотландию, а не в Святую землю. Я попросил о встрече с королем. Через два дня за мной пришли и сказали, что король прибыл в Тауэр и ожидает меня в соседней комнате. Ничего не подозревая, Я шел в сопровождении стражников по узкому коридору и остановился, когда один из них распахнул передо мной дверь. Мне показалось странным, что за дверью царила темнота. Почему для короля не зажгли свечей? В это момент Я почувствовал сильнейший толчок в спину, влетел в темную комнату и упал на пол. Тут же я услышал, как дверь со скрипом закрылась, лязгнул тяжелый засов, а через несколько мгновений раздался зловещий хохот:

— Ха-ха-ха! Ты думал я не узнаю, что ты самозванец! — из-за двери раздавался голос короля Эдуарда, — один из моих подданных хорошо знал настоящего Раймонда Луллия.

— Что это меняет, ваше величество? — попытался Я решить вопрос миром, — ведь золото, как и обещал, я для вас изготовил!

— Ха-ха-ха, изготовил… Отделил от свинца, хочешь сказать? Так и я смогу. Как раз сейчас моя стража поехала в твой замок. Они немного попытают твоих людей и найдут оставшееся золото.

Осведомленность короля пугала. Получается, за нами следили с самого начала, а ни Я, ни мои помощники не заметили слежку. Надо как-то выпутываться.

— Ваши стражники ничего там не найдут, ваше величество. Выпустите меня. Мы с вами сядем и спокойно поговорим. Если вы боитесь, то пусть меня держат ваши стражники.

— Ха-ха-ха, ты еще не понял! Я знаю, кто ты!

— И кто я?

— Ты высокопоставленный тамплиер, и ты владеешь колдовством. Поэтому ты не увидишь больше ни одного человека. Прощай.

Король ушел, но через несколько часов вернулся.

— Мои люди не нашли золота, — посетовал он так, будто я должен был ему посочувствовать, — скажи, где ты его спрятал, и я тебя отпущу.

— Хорошо, идемте. Я покажу.

— Ха-ха-ха, думаешь самый хитрый? Я тебя выпущу, а ты сбежишь. Нет, сначала скажи где золото.

— Прощайте, ваше величество.

Это была последняя моя беседа с королем Эдуардом Вторым. Все то время пока, Я заживо гнил в Тауэре, король беспрестанно воевал: то с шотландцами, то со своими баронами, то со своей женой и почти всегда проигрывал. Проиграл он и последний свой бой любовнику своей жены, Мортимеру. А вот умер он быстро. Раскаленный прут, просунутый через бычий рог в заднее проходное отверстие выжег ему все внутренности. Будь моя воля, Я бы не дал ему так легко умереть.

Тринадцать лет Я видел тусклый свет только через маленькое духовое окошко под потолком. Тринадцать лет Я не слышал других звуков кроме скрипа дверного окошка, через которое глухонемой стражник подавал мне еду и забирал ночной горшок. И вдруг однажды двери распахнулись и на пороге камеры показался молодой человек в сопровождении стражников с горящими факелами в руках.

— Я король Эдуард Третий, а вы кто? — произнес он.

В камере оказалось слишком много света, и Я зажмурился.

— Я Раймонд Луллий, — ответил Я, не открывая глаз.

— Не тот ли Раймонд Луллий, который упомянут в договоре с моим покойным отцом?

— Именно тот.

— Тогда в чем ваша вина? Вы не исполнили свою часть договора?

— В том то и дело, что исполнил.

— Почему же вы здесь?

— Это все козни моих врагов, — соврал Я.

— А вы можете доказать, что изготовили обещанное количество золота?

— Могу, ваше величество. Тысячу фунтов я уже передал вашему отцу, остальные 59 тысяч лежат в тайниках подземелий моего замка. Я могу показать.

Я отдал золото юному королю и купил себе не только свободу, а и внимание Эдуарда. Пользуясь этим вниманием, я убедил его начать войну за французскую корону. Война длилась больше ста лет. За это время я вернул все свое золото».

— Прибыл курьер из Лондона, мессир, и привез пакет из Ост-Индской компании, — в ушах Эдгара Пике раздался голос Клауса Канта.

— Положи на стол, Клаус, — машинально ответил Эдгар.

После возвращения из России они все еще жили в Льеже. Эдгар только что с успехом прошел все испытания в магистратуре и в 10 лет стал самым молодым магистром математики в истории. Профессора университета восхищались его знаниями, на что он отвечал снисходительной ухмылкой. Он мог бы без всякой подготовки стать магистром всех наук. Только зачем? Все эти доктора и профессора занимаются только тем, что изучают старые знания. Ничего нового 99 процентов из них придумать не могут. Все, так называемые, научные открытия и изобретения не случились бы без его наводок. Разве только Архимед не пользовался его подсказками. Зато он пользовался древней книгой, в которой все открытия и изобретения цивилизации «богов» были описаны. Эта книга была, пожалуй, единственной, уцелевшей после пожара в библиотеке «богов» в Александрии…».

Эдгар встряхнул головой, чтобы прервать воспоминания и развернул пакет, лежащий на столе. Первой он извлек из пакета сшитую брошюру с заголовком: «Воспоминания Наполеона Бонапарта, императора французов». Эдгар раскрыл брошюру на первой странице и в это время раздался стук в дверь. Недождавшись ответа, в комнату вошел Сийес держа в руках газету.

— Наши ожидания не оправдались, мессир, — заговорил он, — император Александр не отправился в Иерусалим. Его ждут на конгрессе в Вероне.

— Ну, что ж, не все удается с первой попытки. Придется нам с тобой ехать в Верону и попытаться еще раз. На этот раз, Жозеф нам может понадобиться надежный человек, который будет незаметно следить за Александром. У тебя есть такой?

— Есть, мессир. Это мой слуга.

Следующим утром 1 сентября 1822 года черная карета, запряженная четверкой лошадей, выехала за пределы города Льеж. В карете находились Сийес с Эдгаром, а на козлах восседали кучер и слуга Сийеса по имени Гастон.

***

Царь Александр ехал на конгресс Священного союза окрыленный надеждой, что к нему вернется вкус к жизни. Но после первых встреч в Вероне со своими старыми знакомыми, все его надежды разбились в прах. Слова, улыбки, жесты всех этих меттернихов-шатобрианов казались фальшивыми и не вызывали никаких чувств, кроме отвращения. Как он раньше этого не замечал?

Погруженный в свои мысли, он редко ходил на заседания. Лишь изредка он заслушивал Нессельроде, своего представителя и участника всех конгрессов Священного союза. Как всегда, заседания были посвящены подавлению очередных революций. На этот раз в Италии и Испании. Странно, но и это больше не волновало Александра.

Он перестал принимать приглашения на званые ужины. А если принимал, то сидел за столом молча, почти не притрагивался к еде и рано уходил. Куда подевался тот философствующий русский император, весельчак, душа компании? Этим вопросом задавались все, кто знал Александра раньше. Дошло до того, что состояние царя стало самым обсуждаемым событием в светских салонах Вероны.

Светские дамы просто не могли пустить хандру Александра на самотек. Каждая из них считала себя способной «расколдовать» русского царя. Поэтому они засыпали русскую миссию приглашениями, просьбами, мольбами к императору посетить свой салон или, как в Вероне это называли, «казино».

Выиграла это состязание графиня Софья Шувалова. Александр был с ней хорошо знаком. Она была давнишней подругой его бывшей любовницы Марии Нарышкиной, и он предположил, что подруги до сих пор поддерживают связь между собой. Судьба Нарышкиной Александра волновала мало. Он вычеркнул ее из своей жизни. Но с ней была его дочь Софья, и он захотел узнать, какой она стала.

В этот раз ожидания Александра полностью оправдались. Подруги действительно регулярно переписывались, а этим летом Нарышкины даже приезжали в Верону из Швейцарии. Там они постоянно проживали после отъезда из России. У графини Шуваловой они гостили несколько дней и за это время она увидела, какая же умница и красавица шестнадцатилетняя Софья Нарышкина.

Графиня попала в точку. Александр готов был слушать и говорить о дочери днем и ночью. Он стал приезжать к Шуваловой чуть не каждый вечер. Сообразив, какую выгоду из этого можно извлечь, графиня стала намекать, что неплохо было бы задуматься о хорошей партии для юной красавицы. Под «хорошей партией» она имела в виду оного из своих сыновей. Царю эта идея понравилась. Передав инициативу графине Шуваловой, он мог завлечь в Петербург свою дочь, не прибегая к переписке с бывшей любовницей.

Только теперь Александр понял, что дочь Софья осталась единственным близким ему человеком, ради которого стоит жить. Мир для него снова стал превращаться из серого в цветной.

***

— Мессир, Гастон докладывает: русский царь сегодня опять посещал тот же дом, что и вчера.

— Ты выяснил чей это дом, Жозеф?

— Да, мессир. Это дом русской графини Шуваловой.

— У царя появилась новая любовница?

— Не думаю, мессир. Она, как бы это сказать помягче, женщина тучная и не в его вкусе.

— Допустим. Что тогда он там делает? Я должен знать, что вернуло царя к жизни. Ты видел сегодняшние газеты? Вот только заголовки передовиц: «Прежний Александр с нами», «Освободитель Европы воскрес» «Верона засветилась от улыбки императора Александра». А что он сделал? Просто проехался по улицам Вероны и отпустил пару улыбок прохожим.

— Я попробую напроситься на прием к графине и все у нее выведать, мессир.

— У тебя ничего не получится. С иноземцем она не будет откровенничать. Нужен кто-то из русской диаспоры в Вероне. Они все, наверняка, общаются между собой. Ты сможешь найти такого или такую?

— Если они есть, то найду, мессир.

Отпустив Сийеса, Эдгар вернулся к мемуарам Наполеона. С первых страниц ему стало ясно, что не зря он решил ознакомиться с творением своего подопечного прежде, чем оно станет достоянием широкой публики. Нет, Наполеон нигде не упоминал ни о маркизе де Монферрат, ни о каком-либо вымышленном персонаже, который бы наставлял императора французов в его деяниях. Но завуалированно в его мемуарах присутствовала некая высшая сила, которую он называл Провидением. Даже об их встрече в Большой пирамиде он рассказал. Но рассказал, как о своем сне, который оказался пророческим. В общем, придется много выкидывать из текста, много переписывать, но это Эдгара не пугало. Работа была творческая, и он проделывал подобное сотни раз.

Вечером вернулся Сийес и рассказал, что нашел подходящего русского.

— Кто он? — спросил Пике.

— Это некто Мордвинов. Адмирал, бывший морской министр, бывший член государственного совета, друг Сперанского.

— Ого! И что он здесь делает?

— После отставки Сперанского попал в опалу и уехал заграницу.

— Опальный министр? — Эдгар задумался, — это плохо. Значит у него испорчены отношения с царем. Так же вероятно, что от него отвернулись и друзья Александра.

— Тем не менее к графине Шуваловой он вхож, мессир.

— Как ты думаешь выведать у него нужные нам сведения?

— Сегодня я дал ему в долг. Он крупно проигрался в карты. Завтра или послезавтра я потребую возврата долга, и он наш.

Через два дня Эдгар знал причину «воскресения» царя. У него почти мгновенно родилась новая комбинация. Вместо нового «пророчества», он просто устранит препятствие для исполнения старого. Можно было возвращаться. Но нужно закончить еще одно дело.

Эдгар вызвал Сийеса:

— Не кажется ли тебе Жозеф, — сказал он, — что грех не использовать твое влияние на высшего российского сановника, хотя и бывшего.

— Да, мессир, это было бы непростительно.

— Тогда предложи ему вот что. Пусть он добьется своего восстановления на службе. В любой должности. Скажи, что ты заинтересован в получении сведений из Петербурга. Скажи, что к политике это не имеет никакого отношения, а только к биржевой игре. Дай ему надежду на комиссионные. Тебе все ясно?

— Да, мессир.

— И еще. Сделай так, чтобы твой Гастон сопровождал этого Мордвинова в Россию. Напугай его. Организуй нападение грабителей, что ли. И пусть Гастон его спасет.

— Вы хотите, чтобы Гастон следил за Мордвиновым, мессир.

— Это тоже, но это не главное. Он должен следить за царем во время паломничества. И главное, он должен не дать царю добраться до Иерусалима.

***

Мария Антоновна Нарышкина уже четыре года жила в Женеве. Она не сильно переживала из-за разрыва любовной связи с императором Александром. Ее расстраивали последствия этого разрыва. Она вынуждена была оставить Петербург, где она блистала, как яркий бриллиант в императорской короне, и поселиться в этой глуши, где ее никто не знает. Вот зачем ей нужна была эта интрижка с флигель-адъютантом царя? Она, что безумно его любила? Нет. Просто ей стало скучно, захотелось разнообразия.

А вместо разнообразия получила еще большую скуку и тоску по светской жизни. Хандра не наваливалась на нее время от времени, как это бывает у большинства людей. Хандра следовала за ней неотступно и днем, и ночью.

В таком состоянии Марию Антоновну застало письмо ее подруги, графини Софьи Шуваловой. И мир перевернулся! В письме говорилось, что графиня встретилась с императором и сумела его убедить больше не препятствовать Нарышкиной в ее желании вернуться в столицу.

— Соня, собирайся! — громко позвала Мария Антоновна свою дочь, — мы идем гулять!

— Что за спешка, мама? — Софья вошла в комнату матери.

— Мы идем на свою последнюю прогулку по Женеве. А завтра мы возвращаемся домой.

— Ура! — радостно воскликнула Софья и убежала одеваться.

Соня давно не видела мать такой счастливой. Она без умолку щебетала о всяких пустяках, не давая вставить слово дочери. Да той не очень-то и хотелось. Она наслаждалась солнечным зимним днем.

Внезапно дорогу им перегородил нищий. Он кашлял, а сквозь кашель просил подаяние. Мария Антоновна торопливо достала насколько монет и сунула ему в руку. Она взяла дочь за руку и попыталась обойти нищего, но он хватал их за рукава и благодарил. Кое-как им удалось от него избавиться. Они вернулись домой и начали собираться в дорогу.

Тем временем нищий свернул в подворотню, где его ждал человек с повязкой, закрывающей нос и рот.

— Я все сделал, как вы сказали, господин, — произнес «нищий», — вы правда дадите мне лекарство от чахотки?

— Не сомневайся. Я его дам прямо сейчас.

Незнакомец достал склянку с жидкостью и протянул «нищему». Тот схватил склянку, выдернул пробку и залпом влил ее в глотку. Незнакомец подождал пока склянка опустеет и покачал головой:

— Что же ты наделал? Его нельзя пить все сразу…

Он не успел договорить. «Нищий» схватился за горло, его глаза начали вываливаться из орбит, а изо рта потекла пена. Он упал на землю и через мгновение затих.

***

Александр засыпал и просыпался счастливым человеком. Он сделал для себя открытие. Оказывается, даже государь может на время забросить дела и отдаться простому человеческому счастью. Его счастьем была его дочь.

Каждое утро он просыпался в ожидании часа, когда они с Софьей будут прогуливаться в парке или по набережной, или поедут на конную прогулку. Они будут гулять и разговаривать, гулять и разговаривать. И это не наскучивает им обоим. Они чувствуют какую-то необъяснимую духовную близость.

В благодарность графине Шуваловой за доставленное счастье, Александр согласился на помолвку своей дочери и сына графини. Но это событие и для Софьи, и для ее отца прошло, как неизбежная помеха, отнявшая целый день их общения.

Единственно, что вызывало тревогу Александра, Софья начала покашливать в последнее время. Он предложил ей показаться его врачу, доктору Виллие, но девушка легкомысленно отказалась. Она сказала, что чувствует себя хорошо, а это обычная простуда.

Однако кашель не проходил и однажды, когда она, прокашлявшись, вытирала губы платочком, то увидела на нем следы крови. Увидел это и царь. На этот раз не слушая никаких возражений он настоял на тщательном осмотре дочери своим доктором.

Яков Васильевич Виллие после осмотра подошел к царю с удрученным видом сообщил:

— У Софьи Дмитриевны чахотка, государь.

— Это ведь не так страшно? Она поправится?

— Боюсь, шансы на это минимальные, ваше величество.

— Яков Васильевич, вы должны ее спасти!

— Если бы это было в моих силах…, — голос доктора задрожал, глаза стали мокрыми он отвернулся и со словами «простите, государь» пошел прочь.

Доктор сдался, а царь нет. Подсознательно он считал себя виновником всех последних бед. Первое прозрение к нему пришло еще два года назад. Тогда он со свитой возвращался из Вероны и их застала в дороге снежная буря со страшнейшим морозом. В Италии! В ноябре! Они лишь чудом не окоченели до смерти, а только обморозили руки и ноги. Александр тогда подумал: «Уж не наказание ли это божие за его промедление в паломничестве к гробу господню?». Но потом наступили счастливые дни с Софьей и его страхи забылись. А теперь они вернулись. В сложившейся ситуации он видел только один выход: снова переговорить с духом своего отца. Пусть скажет, что нужно сделать для спасения дочери.

Царь вызвал князя Голицына и попросил снова свести его с мальчиком-пророком. Но оказалось, что мальчика давно нет в столице. Разочарованный Александр отпустил князя. Уже уходя, тот остановился и, будто вспомнив, произнес:

— Перед отъездом он велел при случае рассказать вам историю графа де Сен-Жермен, сир.

— Что за история?

— Графа преследовали враги, и только его смерть могла их остановить. Граф нашел двойника, и пустил врагов по его следу. Двойника он спрятал в крепости, куда враги не могли добраться. Но, в конце концов им это удалось. Двойник погиб. Враги решили, что Сен-Жермена больше нет, а он прожил еще долгую жизнь.

— И зачем мне это знать?

— Я не знаю, сир.

— Ступайте.

Отъезд пророка расстроил Александра, но он не отчаялся. Он приказал Аракчееву вызвать в столицу архимандрита Фотия. Царь уже имел с ним беседу о вере, и ему показались рассуждения священника весьма разумными и без всякого начетничества. Александр решил исповедаться архимандриту и спросить совета.

На исповеди он рассказал все. И о встрече с пророком и об общении с духом отца, и о том, что уже собирался в Иерусалим и даже назначил наследника, но отложил из-за неотложных дел, и о тех «карах господних», которые его за это постигли.

— Что мне делать, отче? — в конце спросил он.

— Болезнь дочери — это наказание божие за твой грех прелюбодеяния. А к остальному провидение божие не имеет никакого отношения. То все козни дьявола. Давно я вижу, как князь Голицын дьявольские семена здесь сеет. Нет надобности тебе в Иерусалим идти. Не нагрешил ты столько. Именем господа нашего Иисуса Христа, прощаю я тебе твои грехи.

— Но что мне делать? Как спасти свою дочь?

— Молись и надейся.

С этого времени Александр почти не покидал покоев дочери. Она таяла на глазах, а он ничего с этим не мог поделать. От собственного бессилия ему хотелось выть, и он иногда срывался, убегал из комнаты дочери, вскакивал на коня и гнал его галопом, куда глаза глядят. В один из таких моментов она и умерла.

После похорон царь замкнулся. Он не выходил днями напролет и то лежал, уперев невидящий взгляд в потолок, то рыдал, уткнувшись в подушку. В его покои решалась входить только его жена. Она меняла ему подушки и плакала вместе с ним. Горе их сблизило. Многолетний лед их отношений, поддерживаемый холодностью Александра, начал таять.

Это помогло царю выйти из траура. Ничто не длится вечно. Через два месяца царь решил вернуться к делам. Первым делом он отправил в отставку Голицына. Потом с Аракчеевым проинспектировал несколько военных поселений. В этот раз царь не услышал жалоб от нижних чинов и решил, что это связано с улучшением их жизни. Это его несказанно порадовало. Значит, он был прав! Военные поселения — благо со всех точек зрения.

Царь даже не догадывался, насколько солдаты запуганы беспрестанными экзекуциями, насколько из них выбит дух победителей и насколько пагубно это отразится на боеспособности русской армии в будущем.

Царь чувствовал, что силы возвращаются к нему. Он вновь начал выслушивать ежедневные доклады Аракчеева и даже пытался вникнуть в их суть. Правда, не всегда это получалось. Но главное, он держал руку на пульсе своего государства.

И в этот момент случилась страшная трагедия. Разыгралась буря, которая гнала на город такую волну, что Нева развернулась вспять и вышла из берегов. Страшным потоком снесло все деревянные дома и постройки. Тысячи людей погибли, каменные дома были затоплены до вторых этажей.

Царь видел страшную картину из окон третьего этажа Зимнего дворца. От увиденного он мрачнел с каждой минутой. Он все понял. Его грех в том, что он не поверил духу своего отца. Господь посылал ему знаки: сначала он наслал снежную бурю, потом забрал его дочь, теперь обрушился на его столицу. Что дальше? Ждать погибели России? Нет! Он должен прямо сейчас дать обет, что не пройдет и года, как он отправится к гробу господню. Давая такой обет, Александр не сильно верил, что таким простым способом можно утихомирить столь страшную стихию. Но уже через час ветер стал стихать, волна упала, Нева потекла в своем обычном направлении и к полудню на мостовых остались только обычные лужи.

Теперь у него не было выбора. Обет надо исполнять. Но он не может идти к Святым местам, как царь. В этом случае он подвергает опасности не только себя, но и государство. Его могут захватить, например, османы и выставить России непомерные требования. Или разбойники схватят и потребуют огромный выкуп. Выход один: отречься от престола. Вот только, кто захочет занять этот престол…

Александр без долгих сборов отправился в Варшаву. Он надеялся, что брат Константин за два года жизни женатым мужчиной немного охладел к своей супруге и согласится занять российский трон. Но его чаяния оказались напрасными. Константин боготворил свою жену и стал настоящим подкаблучником. Переезжать в Петербург он наотрез отказался.

По возвращении из Варшавы, Царь вызвал брата Николая Павловича и заявил:

— Ну, что ж, ваше высочество, настало время вспомнить наш давнишний разговор. Вы тогда обещали заменить меня на престоле. Этот момент настал. На днях я отрекусь от престола.

— Но это невозможно, ваше величество! — испуганно произнес Николай.

— Отчего же?

— Я не это обещал! Разговор шел о временном замещении. Только пока вы находитесь в отлучке.

— Ну ты можешь считать, что я в долгой отлучке.

— Нет! Я не могу, я не готов.

— Хорошо, сколько времени тебе нужно, чтобы подготовиться?

— Мне жизни не хватит!

— Ты пойми, Николя, я должен уйти. Должен! Если я этого не сделаю, на Россию обрушатся несчастья.

— Они обрушатся, если вы уйдете, ваше величество!

Александр еще долго уговаривал своего брата, но тот был непреклонен.

Братья не оставили ему выбора. Он должен умереть, и тогда сама судьба выберет для России царя.

Умирать по-настоящему царь не собирался. Он вспомнил историю про Сен-Жермена, и у него возник план. Нужно уехать в тихий южный городок у моря. Там сказаться больным, а затем подложить вместо себя подходящий труп. После этого нужно садиться на корабль и плыть в Константинополь, а оттуда пешком в Иерусалим. Недостаток у этого плана только один: без сообщника его не провернуть, и сообщником должен стать доктор Виллие.

Чтобы привлечь доктора на свою сторону, Александру пришлось проявить все свои дипломатические и актерские способности. Усилия не пропали даром. Доктор согласился участвовать в этом представлении. Он даже подсказал предлог, объясняющий необходимость отбытия царя в южные широты. Виллие обследовал супругу Александра и объявил, что она больна и ей вреден питерский воздух. Поможет ей только длительное пребывание у теплого южного моря.

Вскоре весь Петербург знал: император отбывает в Таганрог, чтобы подготовить достойные условия для проживания и лечения своей супруги.

***

Гастон ворвался в кабинет Мордвинова.

— Мне срочно нужны подорожные документы в Таганрог.

— Вы собираетесь ехать один?

— Да.

— Но учтите, Россия вам не Петербург. По-французски там мало кто разговаривает.

— Ничего, с ямщиками я могу и по-русски договориться.

Для Мордвинова не составляло труда сделать Гастону требуемые документы. Гастон уже не был слугой Мордвинова, а был акционером и служащим Русско-Американской компании, в которой Мордвинов исполнял обязанности управляющего. Он командировал Гастона в Таганрог по делам компании. С этими документами француз без труда добрался до Таганрога даже быстрее, чем небольшой кортеж царя.

С момента прибытия Александра Гастон занялся уже привычным своим делом: следил за царем. Александр тоже не изменил своим привычкам. Он прогуливался, то в одиночку, то с кем-то. По вечерам он ходил в гости к местной знати.

Вскоре в Таганрог приехал какой-то важный чиновник. Как потом выяснилось, это был губернатор Южного края граф Воронцов. Гастону однажды удалось подслушать разговор чиновника с царем. Воронцов уговаривал Александра покинуть этот забытый богом уголок и переехать в Крым, в более комфортабельные условия. Царь лишь отшучивался.

Гастон в душе благодарил Александра за отказ ехать в Крым. Туда последовать за ним Гастон не смог бы. Его бы остановили на первом же посту. Да он и здесь чуть не попался.

Однажды он, как обычно, наблюдал за царем. Вдруг сзади чья-то сильная рука обхватила его за горло и зловещий голос прошептал:

— Ты что, разбойник, удумал? За государем следишь?!

В это время спереди подошел генерал. Гастон узнал его. Это был генерал-адъютант Чернышев, ангел-хранитель царя и его непременный спутник во всех дальних поездках.

— А ведь я тебя узнал, каналья! — грозно зарычал генерал, — в столице ты тоже часто рядом с царем мелькал. А ну отвечай: на кого шпионишь?

— Что, вы, господин генерал?! — жалобно запричитал Гастон. — Какой из меня шпион. Я француз, эмигрант, работаю в Русско-Американской компании. У меня есть мечта: лично поблагодарить императора Александра за то, что спас нас от этого исчадья ада Бонапарта.

— Ха-ха-ха, — засмеялся Чернышев, — и в Таганрог ты приехал, нарочно, чтобы поблагодарить государя? Насмешил. Не мог ничего лучше придумать?

— Ничего я не придумываю. Здесь я по делам компании… и случайно узнав…что император… в Таганроге задумал свою мечту… реализовать, — задыхаясь прохрипел Гастон.

— Отпусти его, Егор, — скомандовал генерал своему помощнику.

Чернышев подождал пока Гастон отдышался и попросил предъявить документы. Они не вызвали подозрений генерала, и он возвратил бумаги французу со словами:

— Еще раз тебя вблизи государя увижу, посажу в каталажку и будешь сидеть пока мы не уедем. Понял?

— А как же моя мечта?

— Нет, ты не понял. Егор, отведи его…

— Все, все, я понял, больше вы меня не увидите, господин генерал! — торопливо заговорил Гастон.

— Убирайся!

После этого случая Гастон перестал днем следить за царем. Да и не видел в этом особого смысла. Было совсем непохоже, что Александр собирается куда-то отплыть.

Когда в Таганрог прибыла императрица, распорядок Александра изменился. Теперь он гулял и ходил в гости только с ней. Так продолжалось до конца октября, когда по городу пошли слухи, что император уехал.

Гастон вышел в город и увидел, как императрица гуляет одна. Значит, это правда! Он упустил царя. Три года псу под хвост! Что он теперь скажет господину Сийесу? Господин Сийес не любит, когда его приказания не исполняются!

Паниковал Гастон недолго. Вскоре царь вернулся. Оказывается, он ездил в Крым, причем без обычного своего сопровождения. Кроме двух флигель-адъютантов, с ним был только доктор Виллие.

Раз Гастон не мог следить за царем, он решил проследить за его доктором. И ему повезло. В первый же вечер он шел за Виллие и дошел до причала. Там доктор встретился с каким-то незнакомцем и разговаривал с ним по-английски. Этот язык Гастон понимал плохо, но разобрал, слово «пассажир». А что если этот пассажир Александр? Тогда надо выяснить, кто этот англичанин.

Тем временем, доктор вручил англичанину кошелек и покинул причал. Англичанин отправился в трактир. Гастон — следом. Англичанин подсел к группе соотечественников и выложил на стол несколько золотых монет. Все радостно загудели и начался пир.

Из их разговоров Гастон понял, что это экипаж английской шхуны, и они выходят в море через три дня. Порт назначения Константинополь.

Невероятная удача! У Гастона не было ни малейших сомнений, что в ближайшие три дня Александр постарается попасть на эту шхуну. Значит, необходимо, несмотря на риск быть пойманным Чернышевым, не упускать царя из виду.

И здесь Гастона ждала удача. Проследив за резиденцией Александра всю ночь, он увидел, как рано утром Чернышев вместе со своим ординарцем сели на коней и уехали. Теперь можно спокойно следить за царем. Что он и делал до обеда. А после обеда его начал валить с ног сон. Нет так дело не пойдет. Нет никакого смысла караулить днем. Все тайные дела совершаются ночью.

Гастон проспал остаток дня, а когда стемнело вышел «на охоту». Возле резиденции царя происходило что-то странное. К черному входу подъехала повозка и из нее двое мужиков сняли тело человека и внесли в дом. После они вышли сели в повозку и уехали. Гастон задумался, что бы это значило? Так ведь это самый удобный случай: подменить себя трупом, а самому сбежать в Константинополь. Но тогда почему Александр еще не выходит? А вдруг он уже вышел? Раздираемый сомнениями, француз решил бежать к причалу и ждать царя там. Когда он оказался на месте, то увидел лодку, отчаливающую от причала. На корме сидел человек очень похожий на Александра.

Гастон бесшумно опустился в воду и поплыл вслед за лодкой. Через несколько минут он начал кричать по-французски «помогите». Он увидел, что его заметили и развернули лодку.

— Что вы здесь делаете в такой час, мсье? — спросил Александр, когда Гастон оказался на борту.

— Я хотел утопиться, но испугался, — ответил француз.

— Почему вы хотели совершить такое, ведь это грех!

— О, это долгая история.

— Так расскажите, пока к берегу плывем.

— Тогда, может быть, я сяду на весла, а то неудобно через гребца разговаривать.

— Ну, если так вам будет удобней… Пересядь на нос, — обратился Александр к гребцу.

Меняясь местами с гребцом, Гастон резко воткнул ему нож под левую лопатку и едва удержал, уложив на дно лодки. Для Александра это выглядело будто гребец споткнулся и упал, а незнакомец поддержал его.

— Что с ним? — встревожился царь

— Не знаю.

Царь поднялся со своего места, перешагнул через банку и наклонился над гребцом. В этот момент Гастон со всей силы засадил ему нож в спину по самую рукоять. После этого он сел на весла, вышел из бухты и сбросил оба тела в море.

Дело сделано.

***

Генерал-адъютант Чернышев не мог понять, зачем император отправил его в Молдавию ко Второй армии. Никого здесь усмирять или приводить к повиновению, как сказал царь, не требовалось. Здесь шла обычная армейская жизнь в мирное время. Офицеры от скуки не знали, чем заняться, а солдаты без роздыха маршировали на плацу.

Чернышев перебирал в памяти события последних недель и не мог вспомнить, когда царю доставили сведения из Молдавии. Он вспомнил, как император разбудил его ни свет, ни заря и велел срочно скакать во Вторую армию. Когда ты получаешь такой приказ, то просто его исполняешь, не думая. Да и чем там думать спросонья?

А вот теперь есть чем и есть, о чем задуматься. Неспроста, ох неспроста император удалил его из Таганрога. Что-то царь задумал. В последнее время он был какой-то странный, замкнутый в себе, будто нес в душе тяжелую ношу и не хотел ни на кого ее перекладывать.

Не придя ни к каким выводам, генерал-адъютант решил вернуться в Таганрог. А почему нет? Приказ он выполнил, в армии полный порядок, оставаться в армии приказа не было. Чернышев кликнул своего денщика и приказал собираться в дорогу. Однако тот вернулся через минуту с растерянным видом и доложил, что прибыл фельдъегерь из Таганрога.

Конец ознакомительного фрагмента.