Шишкин и Суворов

Сергей Москвич, 2020

«Шишкин и Суворов» – замечательная приключенческая книга об озорном проказнике Генке Шишкине и его друзьях. После выхода первой книги «Шишкин и Пушкин», автор получил множество писем с просьбой о продолжении истории. Так, спустя три года, родилась и вторая книга. Она рассказывает о таинственных путешествиях в прошлое, встречах с самим генералиссимусом Суворовым и даже об участиях в битвах. Книга о дружбе, о просыпающемся интересе девочек к мальчикам и наоборот. Книга о формировании личности и характера подростка. Удивительно, но все исторические факты описаны верно, а легкая и немного ироничная манера изложения переносит читателя в мир веселых и таинственных авантюр.

Четверка на двоих

Вот незадача так незадача! Как же я забыл, и Генка тоже! У нас же литра сегодня первая… То есть литература, конечно. Просто мы между собой звали литературу и физкультуру литрой и физрой. Это когда в табличку в дневнике предметы вписываешь, а ни та, ни другая не влезают. Вот и приходиться писать через черточку — «лит-ра», «физ-ра». Да и в разговоре удобнее, короче получается, и почти все понимают. Правда, каждый по-своему.

У нас с Генкой даже как-то конфуз вышел. Идем мы однажды из школы мимо нашего гастронома «Снежинка» и расписание занятий обсуждаем. Генка и говорит:

— А на следующей неделе у нас две литры будет.

А на крылечке местный алкоголик Фисюк стоит. Отпетый бичара. Он Генку услышал и сразу:

— Две литры? О, пацаны, а можно я с вами!

Псих какой-то. На Салтыкова со Щедриным его потянуло. Но это давно было, месяц назад. А вот сегодня…

Мы с Генкой сидели на третьей парте в среднем ряду, и прятаться нам было некуда. Ни он, ни я домашнее задание не только ни сделали, а даже не узнали, какого писателя проходим. Я два дня проболел и забыл про литературу. Всё книжки читал, поэтому-то про литературу и забыл. А Генка археологам в спортзале все это время помогал экспонаты по столам раскладывать, и у него тоже все уроки из головы вылетели. Там же, в спортзале-то, Мангазея кругом. Вот мы и приплыли оба.

Генка туда-сюда повертелся на парте, и ребята ему шепнули, что Горький у нас сегодня. И действительно, несладко нам пришлось. Альбина Михайловна, наша литераторша, пошла по рядам и стала раскладывать бумажные полоски. Это у нее манера такая, домашнее задание проверять — лит разминка называется.

— Сегодня, ребята, в качестве разбега на весь урок разминка-пятиминутка, — Альбина прошуршала юбками мимо нас, оставив на парте две белых и тревожных, как из телеграммы, ленточки. — Вспомните, какие крылатые выражения встретились вам в домашнем задании.

Мы разом схватили бумажки, прочитали каждый свою, а затем чужую и уставились друг на друга. На Генкиной было написано: «Рожденный ползать — … (закончить предложение), а на моей: «Безумству храбрых — … (закончить предложение). Мы, взглянув друг на друга и не говоря ни слова, поменялись полосками. Легче не стало. Поменялись опять — то же самое. И мы начали тихо-тихо обсуждать варианты.

— Я свой знаю, я в телике видел, один мужик говорил, Райкин, кажется: «Рожденный ползать — везде пролезет!» — возбужденно проговорил Шишкин.

— Этот мужик, он хоть и Райкин, но точно не Горький, тот помер уже, — нахмурился я. — Как-то не похоже совсем…

— А может, это про летчика Маресьева, он же тоже ползал тогда очень долго? Рожденный ползать — ползет с гранатой, например. Или так: рожденный ползать — ползет с наганом! — Генка уставился на меня. — Это разве не Горький написал?

— Про Маресьева Полевой написал, — шепнул я.

— Какая разница — горький, полевой, — скривился мой приятель. — И тот и другой — прилагательный. Ладно, спрошу Раскина.

Женя Раскин — и пацан хороший, и хорошист к тому же, вот только сидит далеко. Расслышать-то Генку он расслышал, а как подсказать? Он начал махать ладошками, как птичка крылышками, сначала медленно, затем быстрее, еще быстрее, а затем рожу плаксивую сделал и лбом об парту — хлоп. Не получается вроде как. Генка быстро записал увиденное на бумажку и повернулся ко мне.

— Ну, а ты как?

— Не знаю, скажу честно, что болел… — промямлил я. — Безумству храбрых, а что дальше?

— А может, безумству храбрых — легко в психушке? — неуверенно предложил Шишкин. — Ведь если храбрый безумствует, то его любой псих испугается!

— Ладно, может, и не спросит, — тихо, со слабой надеждой сказал я.

Только так не бывает. Вот скажите мне, пожалуйста, откуда учителя знают, что ты домашнюю работу не сделал? Всегда делал, и не спрашивали, а тут один раз пропустил, и все — давай отвечай! Так и в этот раз было. Альбина, задрав подбородок, обратилась ко всему классу:

— Ну, как, готовы?

И сразу лес рук. Наши руки тоже там, чтобы из толпы не выделяться. Но у литераторши глаз наметанный и нюх тоже. Хотя разве бывает нюх наметанный? Это просто мы с Генкой так волнуемся. Короче, то ли нюхом, то ли глазом она нашу парочку выцепила.

— Давайте, третья парта, отвечайте, — Альбина, вздернув голову и чуть выпятив нижнюю губу, со снисходительной печалью посмотрела на нас. — Кто первый?

Я, виновато склонив голову, начал вставать.

— Нет-нет, пусть лучше Шишкин, — вдруг прервала мое вставание учительница.

— А вот почему, как только первый, — вскочил Генка, хлопнув крышкой, — Так сразу Шишкин, а не он?

Литераторша сразу выгнула бровь коромыслом и стянула губы в точку. А затем сощурилась на Генку:

— Потому что он, как ты говоришь, может быть, и знает крылатое выражение, а вот ты, Шишкин, почти наверняка — нет.

Она, лихо развернувшись, пошла к учительскому столу.

— А вот и знаю! — радостно объявил мой приятель ей вдогонку.

— Да?! — обернувшись, неподдельно удивилась Альбина.

— Да! — гордо ответил Шишкин и сразу с места в карьер: — Рожденный ползать!..

— Стоп-стоп-стоп, — прервала его литераторша. — Сначала скажи название произведения, затем кто автор и само крылатое выражение.

Генка не ожидал такого подвоха. Со всех сторон сразу сдавленными голосами покатилась лавина подсказок, в которых отчетливо можно было разобрать слово «песня». Генка тряхнул головой и, кашлянув для порядка, выдал:

— Песня! — Пауза. — Горького!

— Ну, допустим, — кивнула Альбина. — А о ком?

— О свободе! — наугад долбанул Шишкин и почти попал.

— Хороший ответ, но я спросила о ком, а не о чем!

— Значит, равенство и братство тоже не подходят… — пробормотал Генка, насупился и замолчал.

— Не подходят, Шишкин, — литераторша подошла к учительскому столу и стала раскладывать какие-то книжки. — Ладно, а крылатое выражение? Если скажешь правильно, поставлю четыре, а если нет — два, не обессудь.

Настал момент истины для Генки. Он выразительно оглянулся на Раскина и тот в ответ энергично закивал головой. Затем почему-то толкнул меня ногой, типа, ну, я готов, и провозгласил:

— Рожденный ползать — летит и плачет!

Весь класс захихикал, а Женька Раскин не выдержал и вскочил:

— Шишкин! — заорал он и захлопал крылышками. — Смотри: вот — летать! А вот так, — Раскин сделал горестную мину и спикировал в парту, — не может!

— Спасибо, Раскин, — холодно произнесла Альбина, — Правильно, крылатое выражение: «Рожденный ползать — летать не может!» Я думала, что ты, Геннадий, это понял еще в спортзале, когда канат снимал! Так что — два, как договаривались.

— А я? — я встал, пытаясь казаться честным.

— Хорошо, а что у тебя?

— Я два дня болел, и у меня была температура! — опустив глаза, промямлил я.

— То есть прочитать «Песню о Соколе» тебе температура помешала?

— Да я выучу…

Литераторша взяла с меня слово, что к следующему уроку я и о Соколе, и о Буревестнике, обе песни вызубрю как из пушки. Я и правда про всех птиц Горького и не только его был готов выучить в этот момент, да и не только песни. Но она тем не менее пока в журнале точку поставила, чтобы я не расслаблялся.

— Эх, ты, — буркнул Генка. — Мог бы тоже двойку получить, я бы папке сказал, что нашей парте четверку на двоих поставили…