Термидор Андрея Кузнецова

Сергей Моронов, 2019

Мистик Андрей Кузнецов в результате ДТП попадает в иную реальность. В разгаре 1937 год. В Советском Союзе страной управляет коммунистическая партия во главе со Львом Троцким. Андрей пробуждается в личности ревизора комиссии партийного контроля Матвея Синцова. Синцов ведёт расследование заговора перерожденцев-бюрократов из высшей партийной элиты. Но не всё так просто. Неожиданно Синцов сталкивается с пришельцами из глубин космоса…Содержит нецензурную брань.

Ревизор

Матвей Фадеевич Синцов родился в Иркутске в 1907 году, и как он сам писал во всех анкетах, являлся потомственным пролетарием, что было большой редкостью. В те годы промышленности в городе практически не существовало, не считая небольших кирпичных, кожевенных, винокуренных и лесопильных производств. На одном из таких кирпичных заводиков и трудился его отец. Мать нигде не работала, занималась домашним хозяйством и воспитанием пятерых детей.

Жили, как водится, бедно. Двое братьев померли, не дожив и до трёх лет. Старшего, Гришу, повесили по приказу военно-полевого суда ещё в далёком 1906 году, во время первой Русской Революции. Отец и мать тоже не дожили до Советской власти и тихо умерли в нищете и беспросветности. Одна сестрёнка Галя дожила до Октябрьской революции, но погибла уже в 1919 году, когда в Иркутске свирепствовали колчаковцы.

Так уж сложилось, что из всей семьи остался только самый младший Матвей, который принял новую народную власть всей своей широкой мальчишеской душой. Трудные годы детства, боевая юность закалили характер Матвея, сделав из него настоящего бойца, верного идеям большевиков. Уже двенадцатилетним пацанёнком участвовал Матвей в революционной борьбе, исполняя роль связного подпольщиков при власти Колчака.

Затем уже в середине двадцатых годов, едва отметив своё совершеннолетие, записался в ЧОН. Два года боец Частей Особого Назначения Синцов провёл в седле, рубал шашкой, настигал пулей врагов Советской власти, выкуривал из лесов остатки белогвардейских банд. Участвовал в ликвидации разношёрстного вооруженного сброда, что терроризировал всю округу, мешая строить новую жизнь.

В 1929 году по комсомольской путёвке Матвей был направлен на работу в НКВД Сибирского края, став сначала помощником уполномоченного, а затем и оперуполномоченным экономического отдела Управления Революционной Безопасности с постоянной дислокацией в Иркутске. В те годы, после Четвёртой Пролетарской Революции, дискредитировавшие себя органы ОГПУ, были расформированы, а им на замену создано ГУРБ — Главное Управление Революционной Безопасности, которое возглавил видный чекист и соратник товарища Троцкого Блюнкин Яков Григорьевич.

Тогда, в результате тщательных и глобальных чисток чекистского аппарата, особенно остро встал вопрос кадрового голода, и Партия с Комсомолом не остались в стороне, направив в органы молодое пополнение, в которое и попал Матвей.

Работа в УРБ полностью захватила молодого и отважного ЧОНовца. Вновь Матвей находился на переднем крае, но теперь Советская власть доверила ему свою защиту не от явных врагов, а от маскирующихся оборотней, которые только и ждали момента, чтобы всадить своё ядовитое жало в ещё неокрепшее тело Революции.

Обладающий природной смекалкой и крепкой пролетарской хваткой, он как никто другой знал потаённые струны чужой души, умел разговорить любого человека, склонить к чистосердечному раскаянию даже матёрого врага. Эти незаменимые качества, плюс отвага и решительность сделали из товарища Синцова отличного работника ревбезопасности, настоящего профессионала в агентурно-оперативной работе.

К 1934 году на счету оперуполномоченного экономического отдела УРБ было свыше десяти разоблачённых вредительских групп, которые по заданиям иностранных разведок и белогвардейских заграничных центров устраивали диверсии на предприятиях Восточно-Сибирского края. Были выявлены и разоблачены порядка 40 сталинистов, окопавшихся на фабриках и заводах края и притворявшихся честными работниками.

Так что когда в конце 1934 года Матвей Фадеевич Синцов был отозван в распоряжение центрального аппарата ГУРБ НКВД СССР, то он воспринял этот приказ как должное и был готов продолжить борьбу с врагами народа уже в столице Мировой Революции или в любом другом месте, если прикажет Партия. Может даже отправят работать по линии Коминтерна, думалось Матвею, но, как обычно бывает, всё произошло совершенно не так, как мечталось.

По приезду в Москву Матвей был вызван на беседу к товарищу Ежову, председателю Комиссии Партийного Контроля (КПК) при ЦК ВКП(б).

***

Войдя в кабинет председателя КПК, Матвей увидел сидящего за столом человека с широким открытым лбом, густой шевелюрой, зачёсанной назад и пронзительными глазами, которые как рентгеном просветили всю его внутреннюю суть. Так, по крайней мере, показалось Матвею, впервые увидевшему товарища Ежова.

Увидев вошедшего, Ежов встал и направился прямиком к Матвею, застывшему у входной двери. Подошёл, сжал в приветствии обе руки.

— Ну, здравствуй, товарищ Синцов, давно тебя поджидаю, как добрался, как здоровье?

— Здравия желаю, товарищ Ежов, добрался хорошо, здоровье отменное, готов к любому заданию Партии, — отрапортовал Матвей, удивившись, что при таком маленьком росте Ежов обладает чрезвычайно сильными руками.

— Проходи, Матвей Фадеевич, закуривай, да расскажи, как наши доблестные органы борются с контрреволюцией в Восточно-Сибирском крае. Крепко врагов громите?

— Крепко, товарищ Ежов, осознаём всю чрезвычайную ответственность перед Партией и Мировой Революцией.

— Знаю-знаю, наводил справки о тебе Синцов, потому и вызвал к себе. Хочу предложить тебе новую, очень важную и крайне необходимую работу. Ты, давай не стесняйся, закуривай, устраивайся поудобнее, разговор у нас с тобой будет долгим.

— Так точно, товарищ Ежов, готов на любое задание.

— Ну, вот что, хватит тут козырять, давай спокойно, по — домашнему поговорим. Меня называй по имени отчеству — Николай Иванович, договорились?

— Так точно, ну то есть, конечно, Николай Иванович.

— Ну и отлично, скажи мне Матвей Фадеевич, что ты знаешь о Комиссии Партийного Контроля.

— Ну, Комиссия Партийного Контроля следит за тем, как выполняются директивы Партии, как соблюдается Устав Партии, организует чистки в Партии, разбирает персональные дела «перерожденцев», морально разложившихся коммунистов.

— Да, правильно и ещё многим другим, но сейчас не об этом. Одна из основных задач КПК это борьба с бюрократией, с недопущением очередного термидора, понимаешь. Революция двадцать седьмого года произошла потому, что партийный и государственный аппарат к тому времени, развращённый политикой эпигонов Сталина, превратился в махровую советскую бюрократию. Превратился в махровую контрреволюцию и чуть не погубил всё то, ради чего умирали наши товарищи.

— Понимаю, Николай Иванович.

— Если бы не решительность товарища Троцкого и его соратников, то ещё год-два и Революции бы пришёл конец, понимаешь? Всё бы уже закончилось, ничего бы уже не было, все завоевания Октября, все устремления к Мировой Революции и коммунизму сошли бы на нет. СССР представляло бы из себя не временное государство, с опять же временной диктатурой пролетариата, не оплот мирового рабочего движения, а обычное государство, то есть аппарат подавления и угнетения.

— Понимаю.

— Так вот, любой Революции всегда угрожают враги. Есть враги внешние — это империалисты других стран, есть враги внутренние — это старые хозяева, помещики, капиталисты, их слуги и пособники. Есть националисты всех мастей, кулаки, прочие силы реакции. Есть, в конце концов, сталинисты не разделяющие идеи Перманентной Революции. Врагов множество и, если Революция не хочет погибнуть, она должна защитить себя. От одних врагов защищает наша народная армия, от других НКВД. Но есть ещё самый страшный и коварный враг.

— Кто?

— А ты ещё не понял? Это бюрократия! Это самая опасная контрреволюция, потому что бюрократ — это тот же партийный работник, тот же государственный деятель, ратующий за Мировую Революцию, говорящий правильные слова, а на деле… В своей чёрной душе он уже давно переродился из некогда пламенного революционера в старорежимного барина и кровопийцу. Получив власть, он не использует её во благо Революции. Он желает жить в роскоши, окружая себя прислужниками и подхалимами, которые кормятся с его барского стола. Им нет дела ни до Революции, ни до простого народа, который всё ещё не доедает, но на котором всё держится. И больше всего такой барчук боится потерять эту власть. Ведь, потеряв власть, он лишается и тех привилегий, к которым привык, и той роскоши, и того почитания.

— И этот новый барин начинает окружать себя всё новыми бюрократами, которые словно сторожевые псы охраняют его власть, не считаясь при этом ни с чем, попирая все наши революционные идеалы. Ты, как работник органов, наверняка знаешь, как у нас порой попирается принцип выборности, когда выборы того или иного начальника становятся пустой формальностью, когда все голосующие заранее знают, за кого нужно голосовать. Когда голосование «против», может отразиться на их дальнейшей карьере, когда многие просто боятся сказать «нет» начальству.

— Бюрократия как может защищает себя и свою власть, ради этой власти она готова на всё, даже на самое гнусное преступление. Связанные круговой порукой, бюрократы пойдут на любой подлог, на любую подлость. И одно дело, когда таким барчуком становится какой-нибудь зарвавшийся небольшой начальничек, которого рано или поздно прижмут за одно место, либо Партия, либо органы. Другое дело, если таким барином стал первый секретарь обкома или крайкома.

— Да разве такое возможно?!

— К сожалению, всё возможно. Если барином станет первый секретарь, то такой удельный князь будет обладать своей армией, своим НКВД. Бюрократию такого масштаба свалить не просто. Круговая порука такого уровня способна на многое. Вот этим тебе и придётся заниматься на новом месте…

***

Так Матвей Фадеевич Синцов стал тайным ревизором особо секретного спецотдела КПК при ЦК ВКП(б). Как объяснил ему Ежов, данный отдел был создан по личному указанию товарища Троцкого и представлял собой закрытую немногочисленную структуру, о целях и задачах которой знали лишь члены Политбюро.

Ревизоры отдела работали по двум направлениям. Первое направление включало в себя периодические плановые агентурно-разведывательные мероприятия в отношении высшего партийного руководства республик, краёв, областей. Второе направление включало те же мероприятия, но уже по поручению Политбюро, что определялось, как правило, поступавшими в ЦК жалобами трудящихся на того или иного высшего партийного руководителя.

***

19 апреля 1937 года в кабинет товарища Ежова вошёл ревизор спецотдела КПК при ЦК ВКП(б) Синцов Матвей Фадеевич.

— А, это уже ты. Ну, давай заходи, кури на вот мои, в ЦК угостили, американские, умеют сволочи папиросы делать.

Ежов был настроен благодушно, что тут же отметил про себя Синцов.

— Я, как только получил вызов, сразу к Вам прибыл.

— Молодец, шустрый ты, Синцов, все бы такие были, коммунизм бы давно построили, — пошутил Ежов.

— Был вчера на приёме у Самого! Что сказать, товарищ Троцкий очень доволен работой нашего спецотдела, так и сказал: «Лучших спецов ты у себя собрал, товарищ Ежов».

— Да так и есть, Николай Иванович.

— Знаю-знаю, что так и есть, ну и, конечно, не слова красивые сказать вызывал, а по делу.

— Да уж, догадался я.

— Хорошо, что догадался, а что исполнителем ты будешь, тоже надеюсь ясно.

— Конечно, Николай Иванович, готов к любому заданию.

— А задание на сей раз будет очень ответственным. Нас интересует первый секретарь Восточно-Сибирского крайкома товарищ Горовой Борис Алексеевич. Знаешь такого?

— Слышал, конечно, всё же в родном моём городе командует.

— Вот именно, что в родном, потому тебя и хочу послать.

— Понятно, готов, хоть завтра.

— Не всё так просто, видишь ли. Этот Горовой, если ты помнишь, старый, проверенный ленинец-троцкист, лично знавший и товарища Ленина, и товарища Троцкого. Мало того, в двадцать шестом спас самого Льва Давидовича от смерти, когда сталинисты хотели обезглавить левую оппозицию. Так что у товарища Троцкого к нему весьма тёплые чувства, и обычных сведений ему маловато будет. Каким-то образом до вождя дошла информация, что этот Горовой перерожденец, что свил там, на вашей иркутской земле, гнездо вражеское, что всё руководство местное там повязано.

— Понятно.

— Понятно — то, понятно, но товарищ Троцкий в это сильно не хочет верить, понимаешь? Так что, если эта информация подтвердится, то какова будет его реакция на наш доклад, мне неизвестно. Хорошо, если окажется, что всё это клевета, а если нет? Поэтому, доказательная база нужна более вещественная, что ли. Лучше привести человека из его окружения, который может всё рассказать самому товарищу Троцкому, но это должен быть настоящий человек. Что ещё? Возможно какие-то фотографии, может записи разговоров. Нужно как-то проникнуть в это логово, а это сделать ой как не просто.

Ежов вышел из-за стола, подошёл к сейфу, из которого достал три объёмных папки.

— Здесь фотографии товарища Горового и его окружения. Оказалось, что он не чужд людским слабостям и очень любит фотографироваться. Вот мы и добыли его фотографии, здесь очень много всего, всё его окружение, все его близкие и родные.

— Так ведь приказ только вчера получили? А откуда уже фотографии?

— Ну, если правду говорить, то вопрос по Горовому товарищ Троцкий поднимал ещё до последнего пленума. Просил собрать там общую информацию, но без конкретики. Вот мы и постарались. У Горового свой постоянный фотограф есть, который его везде сопровождает, так мы этого фотографа под видом воров прошерстили и нашли в квартире тайник. Он, шельмец, оказывается, негативы плёнок зачем-то в тайник прятал, а не уничтожал, как положено по инструкции. Вот нам его хитрожопость и сыграла на руку.

— А кто работал?

— Не наши, это по агентурным связям.

— А что этот человек не может просветить то, что нас интересует?

— Нет, конечно, он далёк от власти, но контакт я тебе дам, можешь его использовать. Теперь по фотографиям. Просмотри всё и составь список тех, кого, возможно, знаешь. Даю тебе целых два дня, потом со списком и фотографиями ко мне. Да, там, на фотографиях есть люди, помеченные крестиком. Это значит, что их либо нет в живых, либо арестованы, как враги народа. Всё, иди, работай, жду в среду…

***

Работа с фотографиями принесла свои плоды. На них Матвей признал несколько человек, но часть была уже помечена крестиками, а из находящихся в строю, интересен оказался только один человек, на которого и решили делать ставку. Судя по многочисленным снимкам, этот старый знакомый был весьма близок с Горовым: вот они на охоте, а вот на рыбалке, а вот за столом, ещё за столом, вот на стрельбище, и ещё, и ещё. Этим человеком был бывший сослуживец по НКВД Устюгов Сергей. С ним Матвея связывали дружеские отношения, по крайней мере, так было до тридцать четвёртого года, пока Синцова не отозвали в Москву. Тут же навели справки и выяснили, что Устюгов по — прежнему в штате УРБ НКВД Восточно-Сибирского края и возглавляет особый отдел ВоенПроизКома имени тов. Преображенского.

Военно-Производственная Коммуна имени товарища Преображенского была сформирована на основе заводов тяжёлого машиностроения имени тов. Смилги, авиационного — имени тов. Троцкого и десятка полтора других, более мелких промышленных предприятий. В коммуне состояло около пяти тысяч работников заводов и фабрик, как правило, молодых мужчин и женщин, до тридцати лет. Как и в любой другой коммуне, коммунары вместе жили, работали и усиленно готовились к будущим войнам, уделяя большое внимание боевой и стрелковой подготовке. По сути, коммуна представляла собой, практически, полноценную дивизию, по типу территориально-милиционной армии.

На этом и решили строить легенду. Матвей, по документам инструктор наркомата обороны, должен был прибыть в коммуну с инспекторской проверкой. Помимо инспектирования он готовился проводить обучение коммунаров тактике ведения боя, стрелковому делу и приёмам самбо. Такая практическая командировка должна была быть длительной, что давало возможность Синцову находиться в коммуне два-три месяца, не вызывая никаких подозрений. За этот время он должен был определить, кто такой первый секретарь — перерожденец или верный делу Мировой Революции ленинец-троцкист.

А для этого было необходимо войти в ближний круг товарища Горового. Вот здесь и должен был помочь старый знакомец Матвея — Сергей Устюгов. Причём, должен был помочь либо добровольно, по собственному желанию, либо планировалась использовать его втёмную. Всё зависело от того, насколько он замаран сам и как воспримет возможную вербовку. В идеале было бы сделать из него агента, действующего не за страх, а за совесть и, при необходимости, использовать его потом как источник информации для непосредственного допроса товарищем Троцким. Всё в данной ситуации зависело от Матвея.

Учитывая особую важность задания, легендирование проводилось на самом высшем уровне. Матвей Синцов был включён в штат наркомата обороны. В начале мая нарком обороны товарищ Тухачевский издал соответствующий приказ, согласно которому десятки настоящих инструкторов поехали в различные коммуны по всему Советскому Союзу проводить инспектирование и оказывать практическую помощь. Так что командировка Синцова была обоснована и выдержала бы любую проверку со стороны.

***

17 мая 1937 года город Иркутск встречал Матвея Фадеевича. Встречал приветливо: ласковое весеннее солнце согревало уже скинувших с себя тёплую одежду прохожих, от чего их лица были приветливы и благодушны. Матвей в военной форме инструктора брёл по родному городу, в котором не был без малого три года, осматривая вроде не изменившиеся, но какие-то другие здания центральных улиц. Прогулявшись по центру, надышавшись, как следует родным иркутским воздухом, Матвей направился в коммуну. ВоенПроизКом имени тов. Преображенского располагался по улице 1-й Советской, на территории бывшего царского военного училища и соседствовал с 4-ой Иркутской военной авиационной школой авиамехаников.

Прибыв в коммуну, Синцов, миновав проходную, направился искать председателя Илларионова, которого обнаружил там же, рядом с проходной. Василий Николаевич оказался невысоким, чуть полноватым мужчиной, на вид лет сорока-сорока пяти. Как принято, был одет в полувоенную форму, без каких-либо знаков различия, на ногах сверкали начищенные сапоги.

Доложившись по всей форме и, предъявив командировочные документы, Матвей рассказал вкратце о своих планах и, по предложению председателя, отправился вместе с ним осматривать коммуну.

ВоенПроизКом имени тов. Преображенского была одна из самых больших и передовых коммун в Восточно-Сибирском крае. Располагалась коммуна на закрытой огороженной территории. Доступ посторонних на территорию был несколько ограничен. Как пояснил председатель, происходил строго по записи — на проходной дежурный фиксировал посетителей в специальный журнал. Сами коммунары входили и выходили беспрепятственно, предъявляя специальные пропуска.

Проживали коммунары в общежитиях казарменного типа, по десять человек в кубрике. Таких кубриков в одном здании общежития насчитывалось пятнадцать. По пять на первом, втором и третьем этажах. На каждом этаже присутствовали туалет, душ и небольшая общая кухня. Проживали в общежитиях по принципу работы на одном предприятии.

На территории ВоенПроизКома находился свой детский дом, где жили дети, рождённые в коммуне. Клуб, магазин, парикмахерская, две общих столовых, стадион, спортивные залы, свой автопарк, общежитие для молодых семей и другие объекты обеспечивали автономную жизнь коммунаров. Обслуживающий персонал жил также в основном на территории ВоенПроизКома.

— Вот, — рассказывал председатель, — Здесь мы и живём. На работу коммунаров развозит наш же автопарк. Питаются в столовых, кому не хватило, могут взять в нашем же магазине. Здесь же у нас стираются, стригутся, моются. Всё есть, и танцы бывают, и кино крутим, и кружки разные есть. Само собой спортивная и боевая подготовка, это у нас хорошо поставлено. Оружейная своя, тир, полоса препятствий, сам всё увидишь.

— Понятно, а подскажи Василий Николаевич, в магазине-то всё купить можно или только обязательный минимум? — задал вопрос с намёком Матвей.

— В коммуне, как ты понимаешь, полностью отсутствует денежный оборот. В магазине тоже всё по спецталонам, а так всё, что надо для жизни, всё есть, — не заметил намёка Илларионов, — Тебе, как временному члену коммуны, тоже выдадим талоны.

— А как у вас тут поставлено с порядком? Бузотёры есть, кражи случаются?

— Нет, у нас тут тихо в этом плане. Выпивать народ, конечно, выпивает, кто же запретит. Но всё в меру стараются. А если кто и переберёт, бывали такие случаи, то его на следующий день так пропесочат в стенгазете коммунарской, что одним махом всё желание выпить отшибает. А за порядком у нас следят: патруль свой есть, коммунары по очереди дежурят. Опять же особый отдел здесь есть, они шпионов и врагов отлавливают. Да и вообще, народ у нас по большей части ответственный, комсомольцы как-никак, понимание имеют.

Матвей с председателем подошли к плацу, здесь же находилось трёхэтажное кирпичное здание с вывеской «Штаб». Рядом стояли отлитые из бронзы фигуры — символы Мировой Революции — Ленин и Троцкий. Владимир Ильич стоял, широко расставив ноги, вытянув правую руку вперёд. Лев Давидович, закинув руки за спину, задумчиво смотрел вперёд, куда в светлое будущее указывал Ленин.

— Здесь у нас штаб коммуны, пойдём, оформим тебя, а там уже отведу в общежитие, отдыхать. А завтра уже с утра и приступишь.

— Хорошо, договорились, а куда на постой определишь?

— В общежитие для молодых семей, там как раз свободных комнат достаточно.

— Это что же, молодые семьи в коммуне отсутствуют?

— Да нет, конечно, присутствуют, но понимаешь какая штука. Вот женятся вроде, мы им комнату выделяем, так они поживут недели три-четыре, натешатся, как говорится, отыграют свой медовый месяц и всё, назад в казарму просятся, там ведь настоящие друзья — товарищи.

— А как же супружеский долг? Детей же, как я понял, рожают.

— Рожают, а как же, но это дело-то нехитрое, пришли вон в общежитие на час-два, сделали дело и в казарму, к своим.

— А как же дети, воспитание?

— А детей коммуна воспитывает, новых людей делаем, бойцов Мировой Революции. Так что можно сказать, что староукладная жизнь в коммуне отсутствует полностью. Не о своём думаем, о мировом. В коммунизм ведь идём, а там семьи не будет, там будет полностью свободная личность, не отягощённая разными бытовыми оковами.

— Да, интересно у вас, можно сказать уже в будущем живёте.

— Не без этого… Вот здесь у нас распределительный отдел, бухгалтерия, секретариат, здесь особый отдела размещается, — показывал на двери председатель.

В этот момент дверь особого отдела открылась, и из неё вышел мужчина в форме работника УРБ НКВД. Присмотревшись, Матвей понял, что это Устюгов.

— Серёжа?! Ты?! Откуда здесь?! — изображая радостное удивление, воскликнул Синцов.

— Матвей?! Не может быть! — обрадованно закричал Устюгов и ринулся в объятья Синцова.

Вволю наобнимавшись и нахлопавшись друг друга по спине, старые друзья утихомирились, и Устюгов пояснил недоумевающему председателю:

— Друг это мой, Матвей, вместе в НКВД служили, до тридцать четвёртого года. Где же тебя носило-то? — уже обращаясь к Синцову, вопрошал Сергей Устюгов.

— Приехал вот сюда с проверкой и практической помощью. Я же теперь в наркомате обороны работаю, инструктором боевой подготовки. А, ты, что же получается, здесь теперь служишь?

— Здесь, здесь в особом отделе. Николаич, ты друга моего, куда поселить решил? — обращаясь к председателю, спросил Устюгов.

— Так куда, известно куда, в общежитие для молодых.

— Ты давай на третий этаж, в угловую комнату, подальше от туалета. Там как раз тишина и покой, охов-вздохов не слышно, — как лось заржал Устюгов на пару с председателем.

— Ну вот и договорились, а вечером я к тебе, Матвей, зайду, посидим, покалякаем. А сейчас, извини, брат, дела, — и, помахав рукой, Сергей удалился.

— А ты что же, Матвей Фадеевич, выходит, отсюда сам, с Иркутска? — спросил председатель, — Что же сразу не сказал? А семья здесь?

— Семьи нет, все при Николашке померли, одна сестрёнка Революцию увидела, да и та при Колчаке сгинула, погибла, стало быть.

— Да-а-а, ну извини, не знал.

— А не сказал, не знаю, повода не было, да и какая разница, сейчас-то ведь в Москве работаю. Иркутска, почитай, три года не видел, забыл уже всё, — отшутился Матвей.

— Может ты и прав, ну пойдём регистрироваться, пару фотографий в честь приезда, и можно в общежитие…

***

Матвей готовился к встрече Устюгова. Нарезая привезённый из Москвы наркоматовский паёк, он усиленно размышлял:

«Встреча вроде прошла хорошо, без наигранности, я вроде не сплоховал, отыграл вчистую, комар носа не подточит. Сергей, на мой взгляд, был искренен, обрадовался меня увидев. Или всё же хорошая игра, я ведь играл. Да нет, вряд ли, я-то знал, с кем встречусь, а он нет, для него это было неожиданно. А если знал? Да нет, откуда, хотя почему не знал. Ведь могли из Москвы сообщить по линии ревбезопасности, что, мол, прибывает в командировку инструктор наркомата обороны, некий Синцов Матвей Фадеевич. Тогда зачем такая наигранность? Да, могли сообщить, а могли и не сообщать, или ещё могли сообщить, не называя фамилии. Всё могло быть.

Как теперь вести себя? Как-как, для начала выпить рассказать о себе, в смысле легенду, расспросить его. Хорошо бы фотографии принёс показать, если так и сделает, то можно начать прокачивать по первому лицу. А если не принесёт? Тогда незаметно напроситься в гости, там — то уж точно покажет. В любом случае, Горовым следует интересоваться, только если это не вызовет даже малейшего подозрения. Да, ставки слишком высоки».

***

Устюгов появился около восьми вечера. Пришёл не с пустыми рукавами, с собой была бутылка водки, сало, лук, хлеб, селёдка. «Да не густо, паёк — то у них, видать, простой, не наш наркоматовский», — обрадовался Матвей. Пока его старый товарищ не походил на бюрократа-перерожденца. Достав свои столичные изыски, Матвей вызвал неподдельное восхищение у Сергея, который, потирая руки, заговорил об удачливой избранности московских товарищей. При этом в словах его не было ни грамма зависти или враждебности, что ещё больше успокоило Матвея.

Друзья приступили к трапезе и часа два болтали, перебивая друг друга, вспоминая прошлое и рассказывая о себе.

— Вот так я с тридцать четвёртого и работаю здесь в коммуне. Как ты в Москву перебрался, так я сюда. А про тебя, Матвей, говорили, что из органов попёрли, я уж грешным делом подумывал, а не враг ли ты оказался. Ты уж меня строго не суди за это, хорошо, что не враг.

— Да нет, враки всё это. Никто меня никуда не гнал. Поработал я в центральном аппарате, да не понравилось, если честно. Нету там той свободы действия, всё как под микроскопом, а чуть что и сам понимаешь… А тут как раз набирали инструкторов, чтоб и боевой опыт был, и рукопашная подготовка, и стрельба. Чтоб и по линии Коминтерна работать могли, и здесь, дома. А ты же мой опыт ЧОНа знаешь, ну и предложили. А что, работа интересная, командировки, не скажу куда, но… понимать должен. Да что я о себе, ты-то как здесь? Поди, не работа, а сплошной отдых?

— Брось ты, Матвей, какой отдых? Ты что, наоборот один геморрой, с этой коммуной. Людей ведь новых воспитывают. А для чего? Для Мировой Революции. И как ты думаешь, наши враги будут на это спокойно смотреть? Ты не представляешь, сколько я здесь уже всякой швали отловил. Месяца не проходит без задержаний: то шпиона внедрят, то сталинисты недобитые пропаганду вражескую ведут. То урки под видом пролетариев заселяются, чтоб значит, баб коммунарских оприходовать, да под шумок магазин или оружейку вынести. А недавно вообще церковников-сектантов прижал, развели здесь агитацию, понимаешь.

— А как коммунары к этому всему? Неужели клюют?

— А коммунары они что, молодые же, вот их то в одну крайность, то в другую тянет. А я выпутывай их. Они, значит, рыло своё везде, где не надо суют, а я их вытаскивай, людей этих новых. Суки они. Не все конечно, но… Хватит, Матвей, не наступай на мозоль больную. Давай лучше фотографии покажу, принёс я тут, погляди, как живу.

Пока рассматривали фотографии, Матвей в очередной раз оценил, что Устюгов остался таким же, как раньше, рубаха-парнем, даже сейчас в беседе допускал крамольные высказывания про коммунаров. «Значит, не боится меня, принимает за своего, это хорошо, доверие это главное, так дальше пойдёт, можно подумать о добровольной вербовке», — довольный собой размышлял Матвей, рассматривая очередную фотографию.

Примерно ещё через двадцать минут просмотра, настроение Матвея начало меняться в противоположную сторону. До него, наконец, стало доходить, что с фотографиями что-то не то. Нет, фотографии были обычными, но вот ни на одной из них не было Горового. Была и ещё одна странность, ни на одном фото Матвей не обнаружил заскобленное лезвием лицо. «Что это среди массы знакомых не оказалось ни одного врага народа? Или ты их не считаешь врагами, поэтому и не ретушируешь?» — думал Матвей. Первое положительное впечатление об Устюгове начало улетучиваться. Синцов стал подозревать нехорошее.

«С вербовкой придётся повременить, но надо прояснять, почему нет фото Горового. Умысел это или случайность?», — так думал Матвей, вспоминая обилие фотографий, где Устюгов был рядом с Горовым.

— А что Серёжа, ты же у нас парень одинокий, а как отдыхаешь? — начал издалека Матвей.

— Ты, если про девок, то не думай, я же на виду, власти нашей Советской представитель. Но если интересуешься, по дружбе могу наколку дать. Домик в предместье Рабочем, на Баррикад ещё работает, никак закрыть не могут или не хотят. Там Марьяна всем заправляет, да ты знаешь же её, давно она этим делом промышляет.

— Да не об этом я, ты что, с дуба рухнул? — ответил Матвей, а сам подумал, вот ведь Мировая Революция, коммуны, а рядом, пожалуйста, дом терпимости, который никак закрыть не могут, да и сам-то район ещё тот, бандиты и жулики всех мастей, ночью даже милиция по одному не ходит.

— А о чём же тогда?

— Охота, рыбалка разве не отдых? Мне вот в Москве очень этого не хватает. Никак вырваться не могу.

— Так и мне особо времени-то нет, всё работа. Да и если я по охотам, да рыбалкам ходить начну, кто же тогда врагов ловить будет? — отшутился Устюгов.

— А как с начальством у тебя? Ладите?

— А что мне с ним ладить-то, где я и где начальство, у них свои заботы, у меня работа конкретная. Справляюсь я неплохо, результаты хорошие, в ударниках хожу, но не более того, с командирами не столуюсь.

— А кто у вас сейчас НКВД командует?

— Зирин Мирон Савельевич, в тридцать пятом из ГУРБ пришёл, там он в секретно-политическом работал. Особым отделом Иванов командует, ты его не знаешь, он Зирина человек.

–В тридцать пятом? Это тогда же первый секретарь крайкома поменялся? Горовой же у вас теперь? Как он тебе?

— Да, Горовой, нормальный мужик, настоящий коммунист, троцкист, короче уважаемый человек, он в конце тридцать четвёртого пришёл.

— Общался с ним? Говорят, он с самим Троцким вместе на бронепоезде ездил во время Гражданской.

— Не знаю, не общался. Да и кто меня к Горовому подпустит, у него охрана, человек он занятой. Видел его вблизи разок, когда он в коммуну приезжал.

— Да, у начальства своя жизнь, ну что сидим? Давай наливай, выпьем ещё по маленькой.

— Ну, давай, Матвей Фадеич, за тебя, пусть твоя командировка удачной будет. А про Марьянку на ус намотай, всё-таки надолго приехал, а бабы наши коммунарские обхождение любят, с ними надо попотеть, чтобы в койку-то уложить.

— Хорошо, намотаю, ладно, Сергей, закругляться пора, завтра на работу с утра и мне, и тебе. А ещё проветрить надо бы, а то накурили так, что хоть топор вешай. Так что ещё по одной и спать…

***

После ухода Устюгова Матвей сидел в глубокой задумчивости.

«Как же так, — думал он, — неужели Сергей оказался замаранным. Почему он так отрицает близкое знакомство с Горовым и с тем же Зириным, ведь если судить по добытым фотографиям они все в одной связке, в одной компании. Нечисто здесь получается. Нужно что-то думать. Кстати, почему он мне так настойчиво на Марьянку намекал? А если я клюну и пойду к проституткам, а тут, например, облава милицейская и вот представитель наркомата обороны, коммунист, застукан в гнезде разврата. Я бы сказал, что лучше материала для вербовки и представить нельзя. А может это и есть тот вариант, попробую-ка я подставиться под эту вербовку, если, конечно, я прав»…

***

Следующие четыре дня Матвей полностью отдался работе с коммунарами. Эта работа увлекала и притягивала. Своей молодостью, задором и готовностью к борьбе молодые юноши и девушки заражали Синцова, вели его за собой в каком-то живом, неутомимом потоке, где энергия хлестала через край, где рушилось патриархальное, устаревшее, но рождалось новое, полное жизни и силы.

Матвей не кривил душой, да и это временное погружение в легенду было необходимо, чтобы наблюдающий за ним исподтишка враг, поверил, потерял бдительность. По крайней мере так интуитивно чувствовал Синцов. Дни пролетали один за другим, насыщенные и полезные. Коммунары узнавали много нового, показывали себя, учились у инструктора. Стрельба, приёмы самбо, тактические приёмы ведения боя в условиях города, леса, ограниченного пространства…

Молодые парни и девушки с жадностью впитывали новые знания, так необходимые им в будущем, когда Мировая Революция призовёт их в свои ряды. Когда они, не щадя своей жизни, понесут пламя революционной борьбы, когда будут гибнуть в борьбе с проклятым империализмом, с реакционными кругами западных стран, угнетающих своих рабочих и крестьян. Не раз и не два молодые коммунары задавали вопросы инструктору и с напряжённым вниманием слушали его ответы, высказывали свои убеждения.

— А скажите, товарищ инструктор, будет война с Германией или нет?

— С Германией — никогда, а вот с фашистами, захватившими там власть, вполне возможно. Вы посмотрите, как Гитлер наращивает боевую мощь, как вся немецкая промышленность перешла на рельсы милитаризации. Готовятся они к войне, явно готовятся.

— Но мы же победим, наша рабоче-крестьянская армия самая сильная в мире! А мы территориальная народная армия, мы тоже многое знаем и умеем, а уж отваги нам не занимать. Да и пролетариат немецкий… не останется же он в стороне, если Гитлер на нас нападёт.

— Не должен остаться, на то он и пролетариат. А в Германии, если помните историю революционной борьбы, рабочие всегда повышенной сознательностью обладали, — отвечал Синцов, — Но продали их социал-демократы, погубили в двадцать третьем немецкую революцию.

— А сейчас, — продолжал Матвей, — национал-социалисты запудрили им мозги, обманывают рабочих фашисты, представили они пролетариату другого врага — евреев. А кто истинный, настоящий враг рабочих?

— Известно кто, империалисты, капиталисты, фабриканты всех мастей, все, кто забрал в свои руки средства производства, кто использует наёмный труд и заставляет рабочих вкалывать за гроши, кто наваривается на рабском труде, извлекая сверхприбыли и богатея с каждым днём.

— Молодцы, ребята, сразу видно, что политзанятия не пропускаете, что серьёзно относитесь к политической подготовке.

— Конечно, мы же понимаем свою ответственность перед Мировой Революцией.

— С такими орлами мы к Коммунизму с каждым днём всё ближе. А кто ещё тормозит нас, кто ещё является врагом нашего светлого будущего? Империалистов и прочих буржуев вы назвали, а кто ещё?

— Бандиты, воры, убийцы.

— Церковники, сектанты всякие.

— Нэпманы недобитые, кулаки.

— Всякая белогвардейская сволочь.

— Сталинисты, вредители, шпионы.

— Бюрократия, перерожденцы.

— Да, всё правильно, все эти враги ещё есть, ещё не всех раскрыли наши доблестные органы. Я вот тоже, бывший наркомвнуделец, и не понаслышке знаю, что значит выявить замаскировавшегося врага. Вот так спрячется эта гнида среди рабочих на фабрике и вредит исподтишка, подленько так. Сам слова правильные на собраниях говорит, партийный билет под сердцем носит, а как не видит никто, то гадить начинает. Подкинет стружку металлическую в масло двигателя станка, а в результате авария, срыв плана, жертвы среди невинных людей.

— Давить этих сволочей надо!

— Согласен, давить, но как ты их определишь, как выявишь, они же плакаты не носят, типа я вредитель и враг народа.

— А как же их тогда вычислить-то?

— Вычисляют, на то они и органы, есть способы. Но самым главным я считаю, связь ревбезопасности и пролетариата. Нельзя быть равнодушным в наше время, нельзя быть успокоенным. Помнить, что враг не дремлет, — это ваша и обязанность и долг. Долг перед Партией, долг перед Мировой Революцией. Заметили что-то не то, что-то не так, не поленитесь, сообщите в особый отдел. Там люди знающие, они во всём разберутся. А если, вдруг, ошибётесь, не беда, бдительность лишней не бывает.

— Да мы завсегда, если видим, что инженер какой работу тормозит, мы и в партком, и в нашу комсомольскую ячейку всегда сообщаем. Были же уже случаи, когда вредителей на чистую воду мы выводили и на заводе, и даже здесь, в коммуне…

***

В субботу Синцов решил, что пора действовать и после обеда вышел за пределы коммуны, уже в гражданской, неприметной одежде. Погуляв по городу, посетив музей, полюбовавшись на красавицу Ангару, Матвей обнаружил, что его «вели». «Вели» очень осторожно и профессионально, не будь он в полной боевой готовности, вряд ли распознал бы слежку. Обнаруженное наблюдение подтверждало его подозрения и по Устюгову, и по Горовому. Вряд ли Зирин по собственной инициативе дал бы команду вести разработку московского инструктора.

Далее путь Матвея Фадеича лежал в предместье Рабочее, в подпольный публичный дом, где всем заправляла Марьяна, женщина во всех отношениях сильная и властная, державшая своих подопечных в строгости, но никогда не злоупотреблявшая своей властью, решавшая всё по справедливости. О Марьяне Синцов знал давно, ещё в период работы в УРБ. Знал он также и то, что Марьяна была осведомителем в управлении ревбезопасности, что и дало ей возможность заниматься своим криминальным промыслом до сих пор.

Марьяна встретила Матвея приветливо, даже чересчур приветливо, что не мог не отметить Синцов. «Переигрывает, однако, — подумал он, — Ну, ладно, подыграем». Предложила свою лучшую воспитанницу, с которой Матвей и удалился в комнату. Там Василиса, так звали девушку, предложила выпить по рюмочке коньяку, за знакомство и, очаровывая Синцова своими едва прикрытыми прелестями, завела неторопливый разговор о делах житейских. Через пять минут неторопливой речи, Матвей почувствовал, что начала кружится голова.

«Вот оно, началось…» — успел подумать Матвей и провалился в чёрную пустоту.

***

Когда чернота небытия расступилась, впустив звуки и свет, Матвей осознал, что он ещё жив и находится в больничной палате. По крайней мере, об этом говорила окружающая обстановка, специфические запахи и доктор в медицинском халате, склонившийся над ним.

— Ну-с, мил человек, очнулся. Как себя чувствуете, где болит? — поинтересовался доктор,

— Меня, кстати, Аркадий Фёдорович зовут, ваш лечащий врач.

— Матвей Синцов я, здравствуйте, доктор, что со мной? Голова болит, да ломает всего, — ответил Матвей.

— Что-что, отравили Вас чем-то, пьёте всякую гадость, да ещё в таких местах, — осуждающе ответил доктор.

— В каких местах? — машинально спросил Матвей.

— Что всю память отшибло? Как записано в анамнезе: доставлен в бессознательном состоянии из подпольного публичного дома, где предположительно был отравлен проституткой. Задержанная, гражданка Куликова Василиса, показала, что подлила в коньяк какую-то бесцветную жидкость, принятую последней за снотворное, которую приобрела у неизвестных лиц, — прочитал доктор.

— Так что отравили Вас, гражданин…, — Аркадий Фёдорович, вновь углубился в записи, — …Синцов, неизвестным химическим препаратом. Но всё позади, опасность для здоровья миновала, сегодня отлежитесь, а завтра всё на работу, Вас и так заждались.

— А что сегодня за день?

— Сегодня понедельник, двадцать четвёртое мая, ну всё готовьтесь к процедурам, надо ещё всю заразу из Вас вывести…

***

Во вторник в первой половине дня Матвей прибыл в коммуну. Голова всё ещё была тяжёлой, и немного подташнивало. В штабе коммуны его уже ждали. В кабинете особого отдела помимо Устюгова сидели два человека, представившихся работниками уголовного розыска местного районного отдела НКВД.

Увидев Матвея, Устюгов утянул его тут же в коридор, оставив милиционеров за дверью в своём кабинете.

— Что случилось, Матвей? — взволнованно спросил Устюгов.

— Да, что-что, сходил к Марьянке, как ты советовал, — усмехнувшись, ответил Синцов.

— Не может быть, — удивлённо ахнул Устюгов, — мне сказали, что отравила проститутка, но чтобы у Марьяны, она же на нас, на ревбезопасность работает. Как такое может быть? Я тебе её советовал, думал, тут уж не будет никаких сюрпризов.

— А тебя не смутило, что она на меня донести бы могла?

— Да брось ты, откуда она узнала бы, кто ты? К ней полгорода ходит, потихоньку конечно. И у всех всё нормально, а тут…

— Ну-ну, может, ты и прав, конечно, а как милиция там оказалась, не знаешь случаем?

— Не-е-е, вообще ничего не понимаю, всё как-то сразу совпало.

— Может, кто постарался? Сначала отрава, потом облава, странно всё это, не находишь?

— Всё может быть, выясним, но я не при делах, верь мне.

— Поживём, посмотрим. Ладно, пойдём к гостям, заждались уж, поди.

***

Оперативники из райотдела НКВД, задав пару уточняющих вопросов, довольно вежливо пригласили Синцова проехать с ними в отдел для оформления бумаг и проведения очной ставки с задержанной проституткой.

Пока ехали до милиции, Матвей пытался размышлять. «Что же всё-таки за гусь этот мой дружок? С одной стороны, явно скрывает свою связь с Горовым и Зириным. С другой, его сегодняшняя реакция и ответы. Чего-чего, а такого я не ожидал. Может, я зря его подозреваю. Может, действительно, он не участвует ни в каких подставах, а про Горового молчит по каким-то своим непонятным мне причинам? С уверенностью можно сказать только одно — меня пасут и хотят подставить, точнее уже подставили, всё ведь только начинается. Ну, что ж, поиграем в ваши игры, неизвестные товарищи, а там и разберёмся, кто друг, а кто враг».

***

В отделе уголовного розыска работали скоро и продуктивно. С Матвея сняли показания, провели очную ставку. На очной ставке девица, чуть не отправившая Синцова на тот свет, ревела, как белуга. Умоляла простить её, заламывая худые бледные руки, обещала исправиться и стать полноценным гражданином страны Советов. Про своё преступление, только и твердила, что не знала, что так получится, думала, что подмешала в коньяк снотворное, что он, клиент, просто уснёт, а она выпотрошит его бумажник. Ничего более страшного произойти не могло. Участие в содеянном Марьяны, она полностью отрицала, клялась, что делала всё по своему усмотрению.

Матвей сидел на очной ставке и не верил ни одному слову этой злополучной Василисы. В голове не укладывалось, что она сама могла пойти на это. Да ещё в борделе и без ведома Марьяны. Это ведь всё равно, что вывеску на бордель повесить, мол, приходите милиционеры, здесь публичный дом. Ну, допустим, уснул бы Матвей, а проснувшись, обнаружил пропажу денег и что, он бы просто ушёл? Нет, конечно, он бы требовал деньги назад, поднял бы шум, и даже если бы не вызвал милицию, то уж репутацию этому подпольному заведению испортил бы навсегда. Да за это Василису из-под земли бы достали и четвертовали тут же, у бандитов разговор короткий. Никак не получалось, что Марьяна здесь ни при чём. Ладно, решил в итоге Матвей, спросим и Марьяну, но по-другому.

Когда же проститутку отправили в камеру, Матвея пригласили пройти в кабинет начальника РО НКВД. Начальник, высокий, уже пожилой мужчина, вышел навстречу из-за стола, выгнав всех остальных из кабинета.

— Здравствуйте, товарищ Синцов, рад познакомиться, не так часто к нам заходят московские товарищи, да ещё из наркомата обороны. Меня зовут Саёлкин Николай Анатольевич.

— Матвей Фадеевич, рад знакомству.

— Да, попали Вы в ситуацию, — практически без предисловий начал Саёлкин, — да и мы с Вами тоже попали. Надо же так, что именно в этот день решили облаву на притон Марьяны устроить, прикрыть её преступную деятельность. И с одной стороны, я безмерно рад, что Вас, можно сказать, случайно, спасли от смерти, а с другой… Если честно, я даже не знаю, как мне поступить, тупик какой-то.

— Что за тупик? — изображая искреннее непонимание, спросил Матвей.

— Ну как же, ведь по долгу службы я обязан поставить в известность о происшедшем с Вами и своё вышестоящее руководство, и партийные органы края, и наркомат обороны. А как Вы это видите? Я должен ведь сообщить, что при ликвидации подпольного дома терпимости, в комнате с проституткой был обнаружен инструктор наркомата обороны, коммунист Матвей Фадеевич Синцов. Как на это отреагируют и Ваше начальство, и партийные органы?

— Да-а-а, плохо это, а может как-то можно не сообщать? — продолжал изображать непонимание ситуации Матвей.

— Дорогой мой, да как же я не сообщу, меня же тогда самого по этапу пустят. Вы же сами бывший оперативный работник, неужели не понимаете?

— Да, понимаю, конечно, но…, — Матвей как мог, тянул резину, отметив, что этот Саёлкин, прекрасно осведомлён о его прошлом и, похоже, подталкивает его на попытку решить всё в обход инструкций. А тем самым завязнуть ещё больше.

— А раз понимаете, то говорю откровенно, мне до боли не хочется рушить Вам карьеру и жизнь, но долг есть долг.

— Так может просто умолчать, о том, что я был у проститутки, можно же обставить так, что всё это произошло в общественной столовой, что меня хотели ограбить и отравили, подсыпав отраву в еду. За мной дело не станет, я в долгу оставаться не люблю, отплачу всем, чем могу.

— Да, что Вы товарищ Синцов, да я бы с радостью, но обстоятельства против. Куда же я фотографии-то дену?

— Какие ещё фотографии? — не понял Матвей.

— Ну как же, вот эти, — ответил Саёлкин, выложив перед Синцовым стопку снимков, — А ведь негативы мы так и не нашли, всё перерыли, а их нет.

Матвей глянул на фотографии и чуть не лишился дара речи. На многочисленных снимках был он, причём абсолютно голый и в самых разных развратных позах. На некоторых фотографиях вместе с ним красовалась полуголая Василиса, при этом её позы только усиливали градус срама и пошлости.

«Да, вот они козыри и козыри убийственные», — справившись с первоначальным шоком, подумал Матвей.

«Ну, вот вы себя и проявили, теперь всё, я с вас не слезу, — уже довольный собой решил Синцов, — Ну, давай, начальничек, продолжай вербовку».

Перед начальником РО НКВД разворачивалась совершенно другая сцена. Матвей откинул в сторону стопку фотографий, от чего те разлетелись по полу. Сам же сидел, обхватив голову руками и что-то шептал, качаясь из стороны в сторону.

— Что же делать Николай Анатольевич? — с мольбой в голосе начал Синцов и, вдруг, бухнулся на колени, — Не губи, прошу, не губи, я всё… всё для тебя сделаю.

Саёлкин присел к Матвею, обнял его и по-отечески проникновенно заговорил:

— Не я решаю, пойми, не я. Всё, что могу для тебя сделать, это ничего не предпринимать самому. Все материалы Зирину направлю, с ним решай, я думаю, столкуетесь, он мужик правильный и с пониманием, а я не могу, не мой уровень, уж извини.

«Ага, значит ты только пешка, а вербовать будет Зирин, ну что ж, товарищ начальник НКВД края, я готов, я уже сломлен, я уже тряпка, бери меня тёпленького», — азарт охотника овладел Синцовым, а вслух он промямлил:

— Спасибо, Николай Анатольевич, спасибо, век не забуду…

***

Разговор с начальником НКВД Восточно-Сибирского края состоялся на следующий день. В коммуну утром прибыла машина с двумя громилами из управления революционной безопасности. Синцова они застали в кабинете особого отдела коммуны, где Устюгов, как мог, успокаивал своего находящегося на грани нервного срыва товарища.

— Ты, Матвей, не хорони себя раньше времени, с Зириным можно решить, поговори с ним по душам откровенно, не всё ещё потеряно, — успокаивал Устюгов своего враз постаревшего друга.

«Ну вот, — думал в это время Матвей, изображая из себя безвольную, сломленную тряпку, — Теперь и ты доложишь Зирину, что я окончательно сломался».

В это время в кабинет протиснулись две гориллы в форме ревбезопасности:

— Товарищ Синцов, Вас вызывает товарищ Зирин, прошу следовать за нами.

«Даже здесь обставляют всё так, что выхода у меня нет, вон ведь каких обезьян за мной отправил. Да, психологи у Вас, товарищ Зирин, хорошие», — про себя ухмыльнулся Матвей и на ватных ногах поплёлся за чекистами.

***

Сорокалетний, высокий, по — военному подтянутый Мирон Савельевич Зирин сидел за огромным дубовым столом, на котором выделялись чёрные начальственные телефоны, роскошные письменные принадлежности и стопки папок с бумагами. Огромная хрустальная пепельница с окурками папирос разместилась слева и отчаянно дымила.

Мирон Савельевич был погружён в чтение бумаг, с папиросой в зубах. Молча выслушал доклад подчинённых, махнул рукой, отослав их из кабинета. Исподлобья глянул на оставшегося в одиночестве Синцова, снова погрузился в чтение, не проронив ни слова.

Так продолжалось порядка двадцати пяти-тридцати минут. Зирин читал бумаги и беспрерывно курил, всем своим видом показывая, что занят сверхважным делом и до стоящего в дверях Синцова, ему просто нет дела.

Матвей стоял и ждал, ухмыляясь про себя, этот приём был ему хорошо известен: Зирин как бы показывал всю ничтожность Матвея, его полную зависимость от своей воли. Наконец, начальник НКВД края отложил бумаги и «заметил» Синцова.

— Что кобель похотливый, стыдно? — начал унижать Матвея Зирин.

— Коммунист, б..дь нашёлся. Да ты, сука, знаешь, каким должен быть коммунист? А ты, поганец, помнишь слова товарища Дзержинского, про чистые руки? Ты какого х.я попёрся в этот гадюшник? Что сперма в голову ударила? Из-за таких б..дей, как ты, все идеалы Мировой Революции теперь замараны. Понимаешь, что ты сделал? И что я могу с тобой, мерзавцем, сделать? Здесь одним партбилетом не отделаешься, здесь перерождение корячится, предал ты наши идеалы, променял на шлюху. Что, сладкой жизни захотелось? Ты же не просто враг, ты враг Революции, понимаешь ты это?

— Понимаю, товарищ Зирин, всё осознал, готов искупить, на всё готов, — лепетал Матвей, изображая страх и отчаяние.

Поорав ещё минут пять, Зирин успокоился и уже совершенно другим голосом приказал Синцову сесть поближе и даже дал закурить.

— Что осознаёшь и раскаиваешься, я вижу, но мне-то что прикажешь делать? Я ведь должен прямиком товарищу Тухачевскому обо всём доложить. А это для тебя всё, конец, понимаешь? Вижу, понимаешь. И что мне делать, подписать тебе приговор? Жалко тебя, гниду, ведь не враг же ты, просто извращенец, судя по фотографиям.

— Товарищ Зирин, да это же меня бессознательного фотографировали.

— Я-то понимаю, ты это в комиссии партийного контроля расскажи. Там в КПК тебя послушают и пожалеют, да?

— Мирон Савельич, не губи, всё для тебя сделаю, оступился я, но готов искупить, любой ценой.

— Предлагаешь мне подставиться? О тебе умолчу, а другие донесут и что, мне местами с тобой меняться?

— Так никто не узнает, я же с Саёлкиным говорил, он сказал, что всё от Вас зависит.

— А если кто Горовому доложит? Первый секретарь настоящий коммунист, он тебя за этот позор мокрого места не оставит.

— Что же делать?

— А шлюха эта, которая тебя напоила, она, что безъязыкая что ли?

— Да с ней я решу, — ответил Матвей, начиная понимать, к чему его хочет склонить Зирин, но отступать было нельзя.

— Ну, если решишь, тогда можно рискнуть. Хорошо, что негативы у нас. Значит, давай сделаем так. Завтра поедем в загородную резиденцию крайкома. Там поговоришь с Горовым, он уже знает о твоей ситуации. Одно у нас слабое звено — проститутка. Вот убедишь Горового, что закроешь с ней вопрос, тогда и решим всё сообща. А пока иди, отсыпайся, но не в коммуну, здесь переночуешь, в камере, чтобы прочувствовать, что тебя ждёт, если оступишься.

***

Рано утром Матвея разбудил надзиратель, приказав собираться. Через полчаса в камеру вошёл Зирин, в сопровождении тех самых гориллоподобных чекистов.

— Проснулся? Вчерашний разговор не забыл?

— Так точно, товарищ Зирин, не забыл, готов искупить любой ценой, — с подобострастием отрапортовал Синцов.

— Вчера разговаривал по тебе с Первым. Борис Алексеевич готов тебя выслушать и принять решение. Но сперва нужно решить с проституткой, она знает слишком много, да что я тебе объясняю, сам всё понимать должен, ты же чекист опытный, хоть и руки у тебя грязные. Так что считай это главным условием, если готов его выполнить, будет тебе разговор с Горовым. Если нет, то тогда не обессудь, отправим тебя по инстанциям.

— Я готов всё решить, — твёрдо ответил Синцов, поняв, что его решили повязать кровью.

— Тогда бери, — Синцов кивнул на одного из чекистов, — Ямбаев выдай ему.

Матвей подошёл к чекисту. Тот, кого назвали Ямбаевым, протянул Синцову свою огромную руку, в которой находилась кобура. Матвей взял кобуру, открыл, достал пистолет ТТ, он оказался незаряженным. Снаряжённая обойма была тут же.

«Что зассали заряженный давать. Ага, в кобуре дали, значит без отпечатков. Да, крепко они меня обложили, девку жаль, конечно, но сама виновата, да и выбора у меня, похоже, нет. Эх, вас бы сейчас вместо той дуры положить…», — мелькнула крамольная мысль разнести голову Зирину и его гориллам, но Матвей её поскорее отринул.

— Ты заряжать не торопись, на месте сделаешь, а то у меня помощники шибко нервные, могут не сдержаться, — словно прочитав мысли Синцова, произнёс Зирин, — Ну что, пошли.

Пройдя по длинному коридору, они, удалившись от камер с заключёнными, попали в тупиковый коридор подвала. Остановившись возле железной двери, Зирин предложил Матвею заглянуть в камеру. Синцов посмотрел через специальное отверстие для наблюдения. В камере был стол и привинченная к полу табуретка, на которой сидела та самая проститутка — Куликова Василиса.

— Ей сказали, что сегодня на воле будет, вот сидит, ждёт своего спасителя, — нехорошо пошутил Зирин, — Не передумал пока?

— Нет, — ответил Матвей, заряжая пистолет.

Дверь открыл надзиратель. На шум засовов Василиса обернулась. Лицо, полное надежды на спасение, преобразилось. Недоумение, вызванное появлением Синцова с пистолетом в руке, сменилось откровенным ужасом. Словно, подкошенная, Василиса бухнулась на колени и, протянув руки к Матвею начала было молить о пощаде, но он не дал ей такой возможности. Подняв руку с ТТ, Синцов выстрелил три раза в грудь и голову своей жертвы. Откинутая выстрелами проститутка, замерла в неестественной позе, дёрнувшись пару раз в предсмертной судороге.

Синцов убрал пистолет в кобуру и, выйдя из камеры, передал Ямбаеву. Зирин дал команду надзирателю позвонить Сабурову, чтобы тот убрался здесь.

«Сейчас труп вывезут и бросят где-нибудь в городе. Милиция его обнаружит и если что, то убийца, то есть он, будет найден и разоблачён. Крепко же они за меня взялись, но почему такие реверансы вокруг обычного инструктора, хоть и наркомата обороны», — Матвей понял одно, что он пока ничего не понимает.

То, что его могут вербануть не вызывало поначалу никаких подозрений. Это обычное дело, особенно для обюрократившейся местной элиты. Тем более он сам на это пошёл. Но одно дело поймать на проститутке, нагнать жути, а затем спасти от неприятностей, это один момент, здесь всё понятно, это бы и начальник райотдела НКВД мог бы провернуть. А здесь какая-то просто изощрённая комбинация, да ещё с кровью, с убийством. Так вербуют для чего-то серьёзного, чтобы с крючка уже не соскочить, здесь положительным отзывом о ситуации в крае не отделаешься.

«Ладно, посмотрим, что Горовой скажет, рано или поздно, но карты они должны же открыть», — с такой мыслью Синцова затолкали в семиместный чёрный лимузин «ЗИС-101» и всей «дружной» компанией поехали в загородную резиденцию Горового.

***

Примерно в 10.00 «ЗИС» въехал на огороженную высоким забором с колючей проволокой территорию. Загородная резиденция крайкома Партии находилась в живописном месте в лесу, на берегу реки Ангары. Вооружённая охрана на КПП хорошо знала автомобиль Зирина, поэтому пропустила без проверки, а охранники в форме НКВД отдали честь, вытянувшись в струнку.

Выйдя из машины, Матвей осмотрелся. Да, действительно, место было подобрано со вкусом. Сосны, лиственница соседствовали с берёзами и осиной, иногда попадался кедр. Среди этого зелёного царства прятались небольшие двухэтажные домики, в которых отдыхали от праведных трудов партийные начальники края. Дорожки сновали между деревьев, соединяя разбросанные домики в единую систему. Необыкновенно чистый воздух пьянил и, казалось, что в этом месте нет ни борьбы, ни смертей, ни даже Мировой Революции. Где-то рядом в стороне должен был быть спуск к Ангаре. Какая там рыбалка, с завистью подумал Матвей. Здесь, в этом зелёном раю, хотелось забыть всё на свете, слиться с природой и не покидать этого места до конца своих дней.

Зирин подтолкнул размечтавшегося Матвея:

— Что встал, как истукан, пошли, ждут нас.

Пройдя метров сто по вымощенным камнем дорожкам, Зирин и Синцов вышли на полянку, где возвышался трёхэтажный особняк, с прилегающей к нему территорией для отдыха, с беседками, кострищем, каменным мангалом и прочими атрибутами красивой курортной жизни. Гориллообразные чекисты при этом куда-то испарились, видимо этот особняк был не по их рангу.

Матвея и Зирина встретил обходительный, до невозможности вежливый пожилой мужчина. Поприветствовав гостей лёгким поклоном, пригласил их в беседку, где был накрыт стол, предложив позавтракать. После чего незаметно удалился, оставив их одних.

Матвей смотрел на стол и не верил глазам:

«Вот же живёт партийное начальство!», — вспоминая скудное питание в ВоенПроизКоме, да и свой московский паёк, хоть и богаче коммунарского, но не идущий ни в какое сравнение с тем, что ему предложили сейчас. На столе помимо сливочного масла, белого хлеба и варёных яиц, благоухали малосольный омуль, жареная щука, красная икра. Всё это было разложено в белоснежную фарфоровую посуду, а в хрустальном запотевшем графине переливалась и играла светом водка.

— Да ты не тушуйся, ешь, — усмехнулся Зирин, видимо прочитав мысли Матвея.

— Ты, Синцов, привыкай, если сговоришься с Борисом Алексеевичем, то глядишь, так каждый день завтракать сможешь. Давай по рюмочке бахнем, для аппетиту, так сказать.

Матвей чокнулся и выпил ледяной водки с Зириным, закусил икрой и начал усиленно жевать, поглощая пищу, одновременно пытаясь сосредоточиться и привести разбегающиеся мысли в порядок.

«Ты смотри, как они меня обложили. На контрасте работают, суки! Сначала давление, камера, компромат, убийство, теперь вот райское место, буржуйская еда, панибратское отношение. Нет, что-то им от меня надо, слишком большие ресурсы для обычного инструктора. Я всё-таки прав, сейчас должен по идее появиться Горовой, чтобы закончить вербовку».

Так пролетел час, потом ещё один. Насытившись, выпив по сто пятьдесят грамм водки, Матвей и Зирин дремали в тени беседки. Их разбудил насмешливый баритон:

— Что черти, набили брюхо и спать, а кто Мировую Революцию вершить будет!

Открыв глаза, Матвей увидел вскочившего и вытянувшегося во фрунт Зирина, поднялся и встал по стойке смирно сам, изучая подошедшего к ним первого секретаря крайкома, пока начальник НКВД докладывал тому обстановку в городе.

Борис Алексеевич Горовой был невысоким, полноватым мужчиной, лет пятидесяти — пятидесяти пяти, с крупными чертами лица и большими лобными залысинами. Был одет, по-летнему легко, в светлую хлопчатобумажную рубашку с коротким рукавом и светлые брюки. На ногах красовались сандалии.

— Хорошо, Зирин, понял я тебя, ну ты иди-ка пока займи себя чем-нибудь, а я вот с товарищем из Москвы пообщаюсь, — Горовой расположился в беседке и, дождавшись когда Зирин уйдёт, продолжил:

— Зовут меня Борис Алексеевич, первый секретарь Восточно-Сибирского крайкома Партии. А ты, значит, и есть Матвей Фадеевич Синцов, инструктор из Москвы? — скорее для проформы спросил Горовой.

— Так точно, инструктор наркомата обороны, прибыл к вам в командировку для оказания практической помощи коммунарам, — отрапортовал Синцов.

— Ну и как наши коммунары? Как подготовка боевая, хорошо наши инструктора работают?

— Да, в принципе нормально, есть, конечно, небольшие недочёты, но исправим в рабочем порядке.

— Хорошо, если так. А ты, кстати, давно у Тухачевского работаешь? Я так понял, что ты же здесь в Иркутске раньше работал, в ревбезопасности?

— Так точно, работал здесь, а с тридцать пятого в наркомате обороны.

— Ага, понятно, ездишь по стране часто?

— Да, не то чтобы часто, но бывает.

— Хорошо. Ты ведь, наверняка, на хорошем счету там в Москве?

— Так точно.

— Да-а-а, а тут вот сплоховал, да?

–…

— Ну, что замолчал-то, сказать нечего?

— Так точно, нечего. Виноват я.

— Виноват! Ты, брат, обосрался, причём обосрался по полной. Тебя же по-хорошему в камеру следовало отправить. А то работник наркомата! Ты же примером должен быть для нашей революционной молодёжи, а ты какой ей пример показываешь?

— Простите, Борис Алексеевич, чёрт попутал.

— Чёрт то есть виноват? Ладно, всё это лирика, не за тем я тебя сюда привёз. Да и чтобы иллюзий вредных у тебя не возникало, сообщаю тебе, что сегодня в 11.15 сотрудники уголовного розыска обнаружили труп некой гражданки Куликовой Василисы. Помнишь такую?

Матвей кивнул в ответ, уже понимая, к чему клонит Горовой.

— Так вот, представляешь, её буквально вчера вечером отпустили под подписку, а сегодня уже нашли мёртвой. Застрелили её из ТТ, а пистолет этот самый нашли тут же недалеко, убийца его видимо потерял, когда убегал с места преступления. Но, я думаю, что на том стволе его пальчики-то остались, так что мы это убийство быстро раскрутим. Дело я приказал в УРБ передать, Зирину, значит, под контроль. Понимаешь, какая штука выходит?

— Понимаю, Борис Алексеевич, всё понимаю, — уже спокойно ответил Синцов.

— Ну, вот, вижу теперь, что всё осознаёшь, всё понимаешь, а то заладил — так точно, да чёрт попутал. Ты же сам чекист бывший, два плюс два сложить сможешь. Так что давай поговорим откровенно.

— Давайте, Борис Алексеевич, я готов.

— Сейчас за твою жизнь, я бы и копейки не дал, тебя с любого конца зацепить можно, хошь перерожденцем объявляй, хошь — убийцей, следы заметающим. Ты сейчас у меня вот где, — Горовой показал Матвею кулак, — Захочу сей момент растопчу, захочу, помилую.

— Я это очень хорошо понимаю, товарищ первый секретарь, я уже говорил, что готов искупить.

— Нужен мне человек, вроде тебя в Москве для одного деликатного дела. Справишься, докажешь мне свою преданность, тогда уже по-другому поговорим. В нужде жить не будешь, у меня возможности безграничные, и прикрыть тебя смогу, если что, у меня друзей много, а помощников ещё больше. Я ведь с самим Троцким Революцию делал, сталинистов в расход пускал.

— Времени всё обдумать у тебя было достаточно, так что на раздумье не дам ни минуты. Отвечай здесь и сейчас, будешь мне служить, служить безоглядно и до конца?

— Буду, Борис Алексеевич, я уже всё для себя решил.

— Собственно другого ответа я и не ждал. Ты, Матвейка, не ссы, кто со мной в одной упряжке, тот всегда на коне и о решении своём ещё никто не пожалел, ни Зирин, ни дружок твой Устюгов.

«Надо же, Матвейка, а как ты других своих холопов называешь интересно, они у тебя все Серёжки да Мирошки или для кого-то исключения делаешь. Сразу показал, кто здесь хозяин, ни дать ни взять, барин», — думал Матвей, испытывая к Горовому всё возрастающую ненависть.

— Что я должен буду сделать? — уже вслух ответил Синцов.

— Потом, всё потом, главное принципиальное согласие твоё нужно было, а там так привычное для тебя дело. Есть у меня там недруг один, никак подобраться к нему не могу, вот ты и исполнишь его, но так по-тихому, подсыплешь порошочек один этому человечку, значит, и всё. Готов сделать это, не обосрёшься?

— Готов, Борис Алексеевич, а кого нужно устранить?

— Я же сказал потом, всему своё время. А сейчас иди, отдыхай, вечером банкет ожидается.

***

Матвей, оставшись в одиночестве, спустился к Ангаре, где сидя на камнях, уже в спокойной обстановке занялся анализом последних невероятно насыщенных событиями дней.

То, что он вынес из этого анализа, выглядело совершенно неприглядно. Минимальная задача была выполнена, но результаты превзошли все предположения. Горовой оказался не просто перерожденцем, расплодившим в крае бюрократию. Уже за это предательство Мировой Революции его можно было смело ставить к стенке. Но всё оказалось гораздо страшнее, здесь вырисовывался заговор, настоящий заговор с участием первых лиц НКВД и крайкома Партии.

То, как вербовали Матвея, говорило о масштабах этой организации и абсолютной уверенности её участников в своей неуязвимости. Ведь доставить освобождённую из-под стражи преступницу в НКВД, организовать её расстрел в подвале, вывезти труп в город, где всё обставить как настоящее убийство, невозможно без свидетелей. В один этот акт должно быть вовлечено несколько человек, скорее всего сотрудников УРБ, которые впоследствии будут молчать о своём участии в этом акте. Таким образом, можно сделать вывод, что участвующие в акции люди, так или иначе, вовлечены в организацию.

Удивляла и одновременно пугала цель вербовки. Получалось, что Матвея вербовали для ликвидации какого-то ответственного работника наркомата обороны, иначе зачем такая кутерьма. Интересно, рассуждал Матвей, а что если бы я действительно ликвидировал работника наркомата, что было бы со мной. Опять же было не ясно, зачем его, только что завербованного приглашать на банкет, где явно будут участники организации. Неужели тоже психологический ход, мол, вот мы какие, ничего не боимся и ты теперь один из нас, так, что ли. Интересно, кто их так натаскивает. Чем этот Горовой после Октябрьской Революции занимался, может как раз психологическими разработками, это же направление как раз курировал Троцкий.

Хотелось как можно скорее оказаться в Москве, чтобы доложить Ежову, но Синцов понимал, что торопиться в этом деле нельзя. Выходить же на Ежова по телефону было крайне опасно, вряд ли его теперь оставят здесь без наблюдения. Оставался открытым вопрос получения доказательств. Первоначальные надежды на Устюгова, как на возможного информатора для товарища Троцкого были отброшены Матвеем, исходя из действий последнего. Видимо он был настолько сильно втянут в этот заговор, что обратного пути у него не было. Впрочем, чему тут удивляться, если его самого подсадили на такой крючок, что не будь он тайным ревизором, выбора у него бы уже не существовало.

***

Банкет на открытом воздухе затянулся до глубокой ночи. Как и ожидал Матвей, на этой вакханалии присутствовало человек шестьдесят, можно сказать вся верхушка края. Здесь были сплошь руководители партийных органов, Восточно-Сибирского совнаркома, промышленных предприятий, Иркутского военного гарнизона. Среди знакомых лиц Матвей отметил Зирина, Устюгова, председателя коммуны Илларионова. Были и другие непонятные личности, не относящиеся к руководству края.

Банкет начался с поднятия тостов за здоровье товарища Троцкого, за победу Мировой Революции. Но уже через минут двадцать после начала, Мировая Революция была забыта, и во главу угла встал товарищ Горовой, которого называли отцом, вождём, покровителем и пели ему такие дифирамбы, что Матвею порой хотелось заткнуть уши и бежать подальше отсюда, чтобы не слышать эту приторную, постыдную лесть. Сам же Горовой просто светился от счастья, когда слышал очередные слащавые восхваления. Тот самый личный фотограф трудился во всю, только успевая щёлкать затвором фотоаппарата и менять кассеты фотоплёнки.

Стол ломился от кулинарных изысков, по сравнению с которыми утренний завтрак казался жалкой пародией на еду. Обслуживали банкет около десятка официантов, без устали снующих туда-сюда то с новыми закусками, то с пустыми бутылками. Водка лилось рекой, и через пару часов этого пиршества опьяневшая бюрократия, насытившись «хлебом», возжелала «зрелищ». Зазвучала весёлая музыка. Невесть откуда появились полуголые девицы. Выскочив на импровизированную сцену, начали танцевать, высоко задирая ноги и изображая подобие канкана. Разгорячённые зрители, дыша парами алкоголя, приходили в неистовство, когда очередная девица, задрав ногу, открывала взору едва прикрытое сокровенное место.

После неистовства танца, банкет продолжился, но уже с участием танцовщиц и других барышень, которые заполонили своими откровенными нарядами банкетную лужайку. Водка опять полилась рекой, опять зазвучали тосты в честь Горового. Дальнейшее действо банкета переросло в откровенный разврат, то там, то здесь слышался женский визг, хохот, чьё-то фырканье и рычание. Бегали полуголые девицы, за ними гонялись пьяные в дым руководители, падали, блевали, засыпали здесь же на траве.

Надо отдать должное, но эти этапы банкета уже не фиксировались фотографом для будущего музея Мировой Революции. Уже ближе к рассвету гости постепенно расползлись по гостевым домикам. Тех, кто не смог, уносила прислуга и телохранители. Женская «гвардия» под руководством той самой Марьяны была собрана вместе, посажена в автобус и вывезена с территории резиденции. За всё время банкета Матвей так и не пообщался ни с Устюговым, ни с Илларионовым.

***

В коммуну Матвей вернулся только в субботу. Всю пятницу он провёл в загородной резиденции. С Горовым уже не виделся, поговорил с Зириным, который приказал Синцову возвращаться в коммуну и продолжать выполнять командировочное задание, все дальнейшие инструкции он должен был получить позже.

Председатель коммуны вёл себя как ни в чём не бывало, ни жестом, ни словом не обмолвился о банкете. Отношение Илларионова к Матвею тоже никак не изменилось, как догадался Матвей, это была обычная практика конспирации. На рабочих местах все вели себя как истинные коммунисты, все силы отдающие приближению Мировой Революции. В резиденции Горового всё менялось, там местная элита сбрасывала свои маски и становилась тем, чем была всегда — махровой советской бюрократией.

Матвей старался понять, имеют ли эти новые советские бюрократы прямое отношение к заговору, которым руководит Горовой, но так и не пришёл к однозначному ответу. То, что зажравшиеся чиновники держатся за власть любой ценой, пускаясь во все тяжкие, было одно, и характеризовало их как перерожденцев. Но вот участвовали ли они в планировании убийств, как, например, тот же Горовой или Зирин, Матвей достоверно сказать не мог. Впрочем, перерождение уже считалось страшным предательством делу Мировой Революции и каралось самым жёстким способом, вплоть до высшей меры. Возможно, страх и ожидание этой неминуемой расплаты, заставляли местную элиту учинять такие вакханалии, чтобы хоть на время забыться в угаре опьянения и разврата.

В эту же субботу Матвей попытался объясниться с Устюговым. Но тот от разговора увильнул, сказав, что, мол, извини, так надо было, служба. И добавил, что такие разговоры у них вести не принято, а так как Матвей теперь один из них, то на него это правило распространяется в не меньшей степени.

В общем, с понедельника Синцов вновь приступил к своим занятиям с коммунарами, обучая этих чистых, не замаранных грязью перерождения и заговора парней и девушек тактике и стратегии, стрельбе и приёмам самбо.

***

Пролетела ещё одна неделя, и в субботу утром Матвея вызвал к себе в кабинет Устюгов. В кабинете особого отдела коммуны кроме хозяина находились уже знакомые ему гориллообразные чекисты и доктор Аркадий Фёдорович, который лечил Синцова после отравления. Чекисты сообщили, что Матвея вызывает к себе Зирин, но они подождут, так как его пришёл осмотреть доктор. Аркадий Фёдорович задал несколько вопросов о самочувствии Матвея, послушал, постучал молоточком, измерил давление.

— Ну, что ж, товарищ Синцов, процесс выздоровления налицо, через пару дней будете совершенно здоровы. Но я бы поставил Вам укольчик общеукрепляющий, так сказать, в завершении лечения. Закатайте рукав, — закончил говорить Аркадий Фёдорович и принялся готовить шприц.

— Да не надо, доктор, я чувствую себя хорошо, так что приберегите укол для другого, — ответил Матвей, чувствуя в воздухе повисшее напряжение.

— Нет-нет, и не вздумайте отказываться, я врач, я знаю что делаю! Немедленно закатайте рукав! — разозлился Аркадий Фёдорович.

— Да, отстаньте Вы от меня, не нужны мне никакие уколы, всё, доктор, мне пора, меня вон начальство ждёт, — запротестовал Матвей, ощущая приближение беды.

Встал из-за стола и уверенным шагом направился к дверям. Чекисты, до этого безучастно стоявшие у дверей, неожиданно пришли в действие и набросились на Синцова, заломив ему руки. Повалив на пол, они скрутили Матвея. Доктор с помощью Устюгова, закатал рукав и воткнул в вздувшуюся от напряжённой борьбы вену шприц. Препарат медленно вошёл в кровь Матвея, от чего перед глазами всё поплыло, и он провалился в чёрную пустоту…