Усену: Странствия Охвы. Цикл «Усену». Книга третья. Том 1

Сергей Маркелов

Эта история жизни, дружбы и трагической любви не только Охвы, но и тех, с кем он повстречался за годы своих странствий…Вы узнаете драматическую историю родителей Ваеко, станете свидетелями становления Максима как главного в округе «Черного Дельца», познакомитесь с отцом Яхси (героя второй книги) и, конечно, узнаете про все события, предшествовавшие первой истории из цикла.Эта книга является «мостиком» между прошлым этого края и тем, что произойдет в ближайшем будущем…

I Заботы одолевают

Именно такими тяжелыми думами был удручен один старенький кот-манул, которого после трудного дня, задержали у входа в свою часть пещерки трое просителей.

— Дедушка Охва, вы обещали, — настаивал на своем самый длиннохвостый и главный из просителей, коим был барсенок.

— Обещали, обещали! — в один голос вторили ему близнецы брат и сестра лисята.

— Ну, обещал, я помню. Но вы посмотрите уже поздний вечер. Тебе Шусик пора отдыхать, а вас, наверное, мама обыскалась.

— Не-а! — ответили на это лисята, а барсенок. недовольно покрутив носом, пробормотал:

— Не хочу я спать!

На что старенький мудрый манул пристально взглянул на них, поняв, что от них так просто ему не уйти, согласился.

— Ну ладно, сорванцы. Совсем не жалеете старика Охву! — проговорил он, нагоняя на себя недовольный вид.

— Так с чего же начать? — почесал затылок манул.

— Дедушка начните с самого начала! — предложил Шусик.

— Сначала говоришь… То бишь с детства?! Дайте-ка припомнить, ага…

— Ну начнем! — набрал полную грудь воздуха Охва, и завел свой рассказ, так долгожданный для троих маленьких слушателей.

«Это началось десять лет назад, точнее, когда я появился на свет.

Шел теплый месяц май, когда моя мама родила троих котят. Я так сказать, был самым младшеньким.

Как только у меня прорезались глазки, и открылись ушки, я впервые услыхал свое имя — Енуохваохолеиш, или просто Охва.

Если честно, я был не только самым младшим, но самым маленьким из братиков. Это стало заметно после нескольких месяцев, которые мы провели в укромной пещерке, в которую и солнечный свет проникал очень редко. Но несмотря на то, что я был меньше и слабее, моя мама не отвернулась от меня».

Здесь Охва немного кашлянул, нечаянно взглянул на Шусика, который немного смутился.

«В возрасте четырех месяцев, она вывела нас на нашу первую охоту. Ох, и наломал я тогда дров: перепугал всех, кого мог, и даже мышки-полевки не поймал. В отличие от моих братьев, которым повезло больше.

Но я не отчаивался и про себя повторял слова мамы:

— Сегодня не получилось — завтра получится.

День за днем я старался изо всех сил, но ничего не получалось. Я все делал, как мама показывала, наблюдал за охотой братишек, но ничего путного из этого не выходило.

Ближе к осени наступили холодные времена. Мы были еще котятами, и не могли полностью самостоятельно охотиться, и маме приходилось брать нас с собой. Только представляете, как тяжело подкрасться к добыче, когда у тебя за спиной трое котят, так и норовили поиграть и пошуметь. Но мама не злилась, она понимала, что мы еще дети и мы еще мало что понимаем.

Не знаю почему, но меня эта проблема вечного недоедания мамы, которая отдавала последние куски нам — ее детишкам, крепко влезла в мою головенку, и я просто не мог ничего не делать, в отличие старших братьев, которым, кажется было все равно. Я жалел ее, и корил себя, за то, что ничем не могу ей помочь. Эта мысль так взволновала меня, что я не мог ни спать, ни есть, и все думал и думал.

Пока, наконец, меня не осенило. Мама кормит меня, а я накормлю ее. Как именно и когда я это сделаю, я не знал, и стал ожидать подходящего момента.

Ждать пришлось недолго. Как только с деревьев стала опадать листва, и стало холодать, пошли дожди. Мама стала оставлять нас дома, а сама в одиночку отправлялась на охоту. Порой несколько часов, иногда почти весь солнечный день, ее не было. Я так преданно и любяще, все это время сидел возле выхода и ждал ее. Мои братья, считали это признаком некой слабости, мол, как они говорили:

— Нам уж в пору самим начинать взрослую жизнь, а ты все привязан к маме.

Конечно, я им ничего не отвечал, но про себя очень злился на них за то, что они совсем не берегут маму, и не беспокоятся за нее, когда она не рядом.

Я не мог больше медлить, все это стало невыносимым. И однажды вечером дождавшись, пока мы уснем, мама, как всегда отправилась на охоту. Но в этот вечер я не спал. Как только она скрылась из пещеры, я осторожно, чтобы не разбудить братьев, выбежал ей в след. Не желая, чтобы она меня заметила, я скрылся в кустах, листва которых, еще не до конца опавшая, отлично скрыла меня. Как только мама исчезла в вечерней мгле, я отправился в противоположную от нее сторону.

Тогда я хотел поймать хоть кого-нибудь, и принести маме, причем успеть до ее возвращения. Но я тогда и подумать не смел, чем обернется мне, эта ночная охота.

Я все шел и шел вперед, и был так увлечен «охотой», как я это называл, хотя тогда весь дрожал, и меньше всего думал о ней, что и не заметил, как забрел в лес. Снизу, когда ты маленький, тебе ужасно страшно, холодно, и одиноко, все кажется одинаково пугающим. Я был тогда еще слишком юн и глуп, чтобы осознать, что, такому как я, столь темным вечером, путь в лес заказан и причем в качестве добычи.

Но я меньше всего тогда думал об этом. Ведь до того момента, охотились мы, а как это делают другие я и не подозревал. Но к моему счастью, я был слишком мал и тих, чтобы меня приметили рыщущие и пробегающие мимо волки, и множество других хищников по крупнее меня, чьи голоса я прекрасно слышал.

Но как я осознал позже, надо опасаться не тех, кто рычит и кричит во все горло, а тех, кто ведет себя тише воды, ниже травы. Хотя последнее не про них.

Я был не замечен с высоты любого хищника, твердо стоявшего на лапах, но я и не подозревал, что за мной уже наблюдали пара светящихся в темноте глаз, с высоты самой высокой ветки одного из деревьев. Мне и в голову не могло прийти, что, охотясь можно самому стать целью этой охоты.

Совершенно беззвучно, как тень, меня в одно мгновение накрыла тень. Довольно когтистая, и я сразу угодил ей в одну лапу. То был филин, точнее такой же подросток, может постарше меня, который, как и я, решил поохотиться самостоятельно. Но что для одного было нуждой, для него было забавой.

Не успев меня ухватить, как следует, он разжал когти, выпустив меня. Не прошло и нескольких секунд, как он снова набросился. Но к моему счастью, я быстро сообразил, чего от меня хочет эта птичка, и кинулся в сухие заросли кустов. Филин рванул за мной. Но что-то явно у него не заладилось. Так как в следующую секунду он грозно зашипел или заухал, не достигнув меня до кустов. Когда он понял, что потерял меня из виду, взмыл в воздух и уже оттуда, отыскав меня, снова накинулся со сверкающими глазами, прямо на меня.

Я несся, как угорелый, но все же не мог сравниться с его молниеносностью, и вскоре почувствовал, как его когти впиваются мне в спину. Но в тот самый момент, его смертельного пикирования сверху, и его приземления, он толи неудачно сел, толи подвернул лапу, и через секунду рухнул на землю, как подкошенный. Совершенно забыв про добычу, он высвободив меня из своих когтей.

Я, не раздумывая, рванул бежать от него, думая, что птица вновь забавляется. Но спустя минуту я осознал, что преследования нет. Решив поскорее вернуться домой, я огляделся и только сейчас понял, что заблудился.

Не успел я отчаяться, как позади меня раздался волчий вой. Это конечно сейчас я знаю, что это за вой, и кто такие волки, но тогда мне показалось, что это крик боли той самой птицы. Сам не зная, почему, я бросился назад.

Достигнув того места, куда неудачно рухнул хищник, я обнаружил надломанную ветку, столь острую, что смогла ранить филина, отчего как я сделал вывод, он и отпустил меня. Затем мне на глаза попались капельки красной водицы, подобной той, что текла у меня из лапки, когда я ранил ее.

Не успел я что-либо придумать, как позади меня раздалось чье-то рычание, и я, с перепугу, кинулся бежать в ту же сторону, в которой скрылся филин. Я так испугался, что и не заметил, что впереди в кустах пряталась та самая птица, в которую я со всего разбегу и треснулся лбом.

— Ах ты! Пошел прочь! — прошипела птица, но я и встать не успел как рычание стало еще ближе.

Филин умолк. И я, не зная к кому прижаться, бросился к нему. И вот мы оба, с замиранием сердца стали выжидать, что же будет дальше.

А произошло следующее. Не отыскав по запаху источник, волк, который не дошел до нас каких-то несколько шагов, поднял голову и огорченно вздохнул:

— Снова ничего.

— Ты следы ищи, следы. Не мог же он улететь, — послышался еще один голос где-то рядом, явно принадлежащий волку постарше.

— Они обрываются. Видать все же смог, — закончил он, и вскоре оба волка удалились.

А филин, не понимая, почему его следы вдруг волшебным образом исчезли, перевел взгляд на меня. Ибо я умудрился, пока бежал, собрать своими лапками все капельки крови, а при падении, так и вовсе все стер. Его удивлению не было конца, как и моему страху.

И вот мы оба не сводили друг с друга глаз, пока волки рыскали рядом, а когда ударились, филин, отстранив меня от себя крылом, молвил:

— Ступай домой!

А сам стал осматривать свою рану, из которой еще торчал кусок ветки. А я вне себя, от пережитого, в конец, потеряв все ориентиры, без задней мысли подошел к нему и одним резким движением вырвал эту ветку из его крыла. Он вскрикнул от боли. И не успел он понять, что стало легче, а я выпустить из лапок ветку, как на меня, со всего размаху обрушилась еще одна птица, куда больше этой. Как я позже узнал, то была его мама, которая, заметив, отсутствие сына, кинулась за ним. Но завидев рыщущих волков, притаилась на дереве. И лишь с их уходом и криком сына обнаружила его и тут же бросилась ему на помощь. Эта птица вмиг бы меня разорвала, если бы в следующее мгновение на нее не набросилась моя мама. Завязалась драка, которая, не успев разгореться, была тут же остановлена криками двоих сыновей:

— Мама стой!

И хоть манул и филин, давние враги, обе матери, дослушав до конца рассказ своих детей, которые перебивая друг друга, все им рассказали, молча разошлись по сторонам. И забрав нас, лишь чуть кивнули друг другу, и тут же молча удалились.

Всю дорогу домой я молчал, боясь поднять глаза на маму. И лишь тихие слезы, говорили от моего лица. А когда мама остановила меня, уже возле входа в убежище, и утерла своей лапкой мои слезы, молвила:

— Милый мой, Охви, я знаю и вижу, что ты стараешься мне помочь, изо всех сил. Но впредь делай это аккуратнее и осторожнее. Ты еще многого не знаешь, и еще многое тебе предстоит узнать. А пока ты еще ребенок, так радуйся детству, как некогда радовалась и я, и оставь заботы взрослым.

После чего она нежно обняла меня. Я вытер об ее шерстку остатки слез, быстро побежал в пещерку, под хлопок маминой лапки по попе. В пещере меня ждали обеспокоенные братья, от которых мне пришлось выслушать куда более резкий и осуждающий выговор, чем от мамы.

После этого случая они уже не обращались со мной как с нерадивым и охотно звали меня участвовать во все свои игры и охоты, которые скажу я вам, стали куда удачливее…»

Запнулся Охва, так как в пещеру ворвалась мать-лисица, и с криком кинулась к близнецам:

— Вы хоть знаете, какой час!? Уже темень, а они все разгуливают одни.

— Но мама, — протянули лисята, одновременно обиженно и стыдливо.

— Ни каких мама! Марш домой! А ты Охва, тоже хорош, знаешь, что они еще дети малые, все судачишь свои рассказы, — накинулась с криком мать на Охву, который хранил молчание.

— Не ругайте его, это все я. Я уговорил его рассказать нам историю! — заступился за него Шусик, отчего мать немного потупив взгляд, перевела его на Охву и, взяв себя в лапы, уже спокойнее проговорила:

— Прости Охва, я погорячилась.

— Ничего, впредь это послужит мне уроком! — улыбнулся ей Охва. — И кстати дети, хотел договорить.

«Это и позволило нам всем вчетвером пережить ту холодную и голодную зиму»

Закончил рассказ Охва, и проводив до выхода мать-лисицу и ее детей.

— Спасибо Шусик, выручил, — так же улыбаясь, проговорил Охва, и направился в свой дальний уголок, в который только он и мог пролезть.

— А ты, что не ложишься? Продолжения сегодня не будет, — послышался голос Охвы из темноты, которого хоть и не было видно, но ему было все хорошо видно.

— Что-то не спиться, — коротко ответил Шусик, сидя к нему спиной, возле входа в пещеру, довольно печальным тоном, который был знаком Охве, и он, не став его уговаривать, пожелав спокойной ночи, тихо засопел.

А Шусик еще долго сидел возле входа в пещеру, не сводя глаз с улицы, в которой хоть и невозможно было что-то разглядеть, но все искал взглядом кого-то и в ушах его эхом звучали слова Охвы.

— Они вернуться, вернуться…