Время в судьбе: Святейший Сергий, патриарх Московский и всея Руси

Сергей Львович Фирсов, 2005

Книга посвящена исследованию вопроса о корнях «сергианства» в русской церковной традиции. Автор рассматривает его на фоне биографии Патриарха Московского и всея Руси Сергия (Страгородского; 1943–1944) – одного изсамых ярких и противоречивых иерархов XX столетия. При этом предлагаемая вниманию читателей книга – не биография Патриарха Сергия. С.Л. Фирсов обращается к основным вехам жизни Патриарха лишь для объяснения феномена «сергианства», понимаемого им как «новое издание» старой болезни – своего рода извращенный атеизмом «византийский грех», стремление Православной Церкви найти себе место в политической структуре государства и, одновременно, стремление государства оказывать влияние на ход внутрицерковных дел. Книга адресована всем, кто интересуется историей Русской Православной Церкви, вопросами взаимоотношений Церкви и государства.

I

Вспоминая на закате своих дней тех современников, с которыми свела его жизнь, граф С.Ю. Витте как-то обмолвился, что человек — крайне сложное существо, которое определить не только фразой, но и целыми страницами достаточно трудно. «Нет такого негодяя, — писал он, — который когда-нибудь не помыслил и даже не сделал чего-либо хорошего. Нет также такого честнейшего и благороднейшего человека (конечно, не святого), который когда-либо дурно не помыслил и даже при известном стечении обстоятельств не сделал гадости. Нет также и дурака, который когда-либо не сказал и даже не сделал чего-либо умного и нет такого умного, который когда-либо не сказал и не сделал чего-либо глупого. Чтобы определить человека, — выводил из всего сказанного Витте, — надо писать роман его жизни, а потому всякое определение человека — это только штрихи, в отдаленной степени определяющие его фигуру».

Суд современников обычно скоропалителен и несправедлив. Действительно, — «большое видится на расстоянии». Чем значительнее личность, тем сложнее о ней судить. И дело вовсе не в том, что современники излишне «субъективны» и «пристрастны» — гораздо хуже, когда в том же можно обвинить потомков. Они, имея в качестве союзника опыт прошедших лет, зачастую впадают в «соблазн» уверить прежде всего себя в собственной объективности и беспристрастности, наивно полагая, что право на оценку им дало время, что они, отделенные от предмета своих изысканий десятилетиями и столетиями, уже в силу этого бесстрастны. Впрочем, есть одно исключение: если исследователь заранее знает, что он должен доказать, каким своего «героя» он должен представить читающей публике; иначе говоря, когда выполняется «социальный заказ». К сожалению, каждое время требует исполнения своего «социального заказа», имеет претензии на своих героев. Стремление во что бы то ни стало доказать (т. е. нарисовать объективную картину), как правило, не дает возможности исследователю осознать, что подобное принципиально невозможно, что понять мотивацию поступков другого — тем более великого — человека возможно, лишь разобравшись в собственных субъективных переживаниях, связанных с изучаемой эпохой. Если ученый отдает себе в этом отчет, он, обычно, с успехом выполняет поставленную задачу «реконструкции» прошлого, умело помещая в нем исторические персонажи. Если же это не получается, вместо исследования выходит историческая справка с заранее предопределенными выводами и заключениями.

Но вернемся к современникам. Оценивать выдающуюся личность им в каком-то смысле проще, чем последующим поколениям. Современники видят мелочи (или то, что таковыми считается), обращают на них пристальное внимание и, зачастую, через призму этих мелочей смотрят на героев своего времени. А у каждого времени, как известно, они свои. Современника может в выдающемся человеке оскорблять то, что потомков будет в нем восхищать, и наоборот. Поэтому, думается, почувствовать — в истории значит не меньше, чем понять. Это тем более относится к религиозным деятелям, в жизни которых иррациональное начало всегда играло исключительную роль. Получается странное (на первый взгляд) сочетание: рациональное, закономерное, по возможности последовательное (без чего реальная политика не мыслима) сочетается у крупного религиозного деятеля с верой в Промысл Божий, в невозможность до конца постигнуть Божественные предначертания. Все это в полной мере мы можем наблюдать, изучая жизнь и деятельность одного из самых известных русских православных иерархов XX столетия Патриарха Сергия (И.Н. Страгородского; 1867–1944).

Характерным признаком метафизических истин, состоящих из тезы и антитезы, является противоречивость. Противоречивость свойственна также и религиозно-философским исканиям. Исследователь и биограф творчества В.В. Розанова Э. Голлербах, обративший на это внимание, характеризуя отношения своего героя к Льву Толстому, привел слова последнего, записанные М. Горьким: «Так называемые великие люди всегда страшно противоречивы. Это им прощается вместе со всякой другой глупостью. Хотя противоречие не глупость: дурак упрям, но противоречить не умеет»^[3]. Я решил привести эти слова именно потому, что они, по моему убеждению, могут относиться и к Патриарху Сергию, вся жизнь которого являет собой пример непрерывной цепи противоречий и вопиющих поступков, вызывавших к названному иерарху достаточно противоречивые чувства. Антиномии Патриарха Сергия, наблюдаемые в течение всей его жизни, — и до революции 1917 г., и в чудовищные для Церкви и для него лично годы Советской власти, не должны рассматриваться только как иллюстрация личной слабости Патриарха, его исключительной «приземленное™». Вероятно, можно говорить о том, что его противоречивость в определенном смысле является отражением более глубоких противоречий, в тисках которых более двух с половиной столетий и находилась Православная Российская Церковь.

Человек — дитя своего времени, вне временного контекста мы ничего не поймем ни в нем самом, ни в побудительных причинах принятых им решений и сказанных им слов. Время — тот фон, на котором только и можно увидеть подлинное лицо человека, узнать, что вызывало его страхи, что питало его оптимизм…

Примечания

3

Голлербах Э., В.В. Розанов. Жизнь и творчество. Париж, 1976. С.25.