Излом

Сергей Лушников

В романе «Излом» нас снова ждет встреча с капитаном уголовного розыска Максимом Ткаченко. На этот раз ему предстоит расследовать убийство Леонида Хлебодара являющийся сыном председателя передового колхоза края. Произошло жестокое и циничное преступление, выходящее за рамки понимания милиционеров. На арбузном поле найдено тело юноши. Ведется следствие. Но преступник умело замел все следы, ставя следственную группу в тупик. В ходе расследования капитан Ткаченко пытается понять, что привело преступника к убийству молодого парня. Или может быть преступников? И последует ли новый смертельный удар, направленный на семью Хлебодар? Ход следствия и события связанные с расследованием открывают многочисленные тайны, а непредсказуемая развязка романа шокирует даже самого искушенного читателя.

Юг Украины. Август. 1966 год

1

«Черт, опоздал», — недовольно поморщился мужчина, выйдя на пятачок улицы. Сеанс уже начался. Это не входило в его планы. Нужно теперь как-то привлечь к себе внимание односельчан. Задача не из легких, учитывая тот факт, что все зрители внутри и сюжет фильма теперь полностью завладел ими. Еще на подходе к летнему кинотеатру он услышал громкий, но короткий смешок, разнесшийся по залу. «Как там называется фильм? «Берегись автомобиля»? Да, именно так», — вспомнил он яркую афишу, расклеенную еще с самого утра у Дворца культуры. Комедия, кажется. А нашему народу только дай повод посмеяться от души. Пускай повеселится — завтра снова на работу. Начало новой трудовой недели; еще одна неделя, состоящая из колхозных трудодней, со своими обычными трудностями, проблемами, задачами.

Он прибавил шаг, заприметив Марию Поликарпову, которая медленной, старческой походкой шла от летней киноплощадки. Вот — в самый раз. С нее он и начнет.

— Что, Мария Петровна, не понравился фильм? — с ходу спросил он, настигая старушку.

— Да, какой там. Старая я по этим фильмам ходить, да и зрение подводит, — сокрушалась женщина. — Внучку свою проводила. Схожу к Павловне, посижу, дождусь, когда кончится сеанс и обратно домой.

— Понятно, — закивал мужчина, выслушав объяснение старушки.

Она жила со своей внучкой, на отшибе, у самого кладбища. Судьба преподнесла ей суровое и страшное испытание. Ее дочка и зять сгорели при пожаре, а вот единственную внучку удалось спасти. Теперь она осталась с девочкой, заботясь сама об родной кровинке. Фильм закончится поздно, а путь далек — через всю Преображенку. Чего не сделаешь ради любимой внучки.

— Как там Оленька?

— Оленька? Растет себе ребенок. Скоро совсем взрослой станет, — тяжело вздохнула женщина, а затем, словно вспомнив что-то важное, взяла его за локоть, развернула к себе и посмотрела прямо в глаза. — Хорошо, что тебя встретила. Нужна опять твоя помощь.

— Что случилось?

— Радиола моя что-то совсем расстроилась.

— В смысле — расстроилась?

— То работает, то молчит, как немая. Привереда, а не радиола, — взмахнула дряблой ладонью Поликарпова.

— Понятно, Мария Петровна. Сделаем, — заверил старушку мужчина.

— Вот это дело, — оживилась Поликарпова. — Завтра починить сможешь? А то нам с Оленькой как-то скучновато без нее. Вечера скоро пойдут длинные, а на кино не находишься. А, так включим ее и слушаем.

— Только вечером. Раньше не получится.

— Ну, хорошо. Вечером, так вечером. Только приди, не обмани, — потрясла пальцем старушка, одарив его скупой старческой улыбкой.

— Буду обязательно, — и он, прижав женщину за плечи, улыбнулся в ответ, пытаясь развеять ее сомнения.

На том и разошлись. Он поспешил к билетерше, которая уже засобиралась покинуть свое привычное место, в предвкушении подсчета выручки. Он даже представил, как она станет раскладывать полученную мелочь, применяя свою методику: сначала сортирует каждую копеечку по номиналу, потом отсчитывает по рублю, формируя таким образом «столбики». Потом все очень просто. Останется лишь рубли из «столбиков» посчитать. Но сначала пускай вручит ему заветный билет.

— Валюша, извини за опоздание. Что с билетами? Только не говори, что их нет, — и он уже притворно сложил ладони, смотря на билетершу умоляющим взглядом, полным надежды.

Валентина Бровко, с невозмутимым видом вытянула пустующую ленту. Жест короткий и понятный.

«Что же, придется свалять дурака», — он был уверен, что этот барьер ему по плечу, зная простецкий характер девушки. Она всегда его забавляла. И дело не только в ее внешности, хотя именно сейчас он собирался сделать акцент как раз по поводу ее внешнего вида, и начать свою игру. Ему нужно одно — чтобы она его запомнила.

Валентина распустила свои буйные локоны; ее огненная шевелюра никогда не поддавалась никаким стрижкам, ни укладкам. На ее лице, потерявшее к этому времени значительную часть веснушек, застыла тень ожидания. Она догадывалась о его последующих намерениях и потому ее легкий наклон головы, послужил как бы для него сигналом.

Время уходило и ему нужно поскорее попасть внутрь летней киноплощадки, и потому, сверкнув улыбкой, он начал заигрывать.

— Ах, Валя, Валя, Валентина, ты красива как картина, если был бы шанс…

Но его импровизированный стих оборвался жестом Валентины.

— Все — концерт окончен. Иди уже. Но предупреждаю — мест нет.

Он всунул десять копеек в теплую ладонь девушки и наклонился, чтобы поцеловать в щеку, но та вовремя увернулась и зыркнув своими зелеными глазищами, с напускной строгостью произнесла:

— Озорник, давай без этих твоих…

— Валентина, да я же с самыми серьезными намерениями. Нравишься ты мне.

— Болтун, ты. Намеренья у него, — девушка издала смешок и удалилась.

Он засунул сокровенный билет себе в карман, да поглубже. Авось еще пригодится. В летнем кинотеатре не было где яблоку упасть. Сельчане полностью заполнили его. Кто-то фильм смотрел стоя, а некоторые, самые проворные, вон даже принесли лавки из соседних дворов, заняв место прямо на проходе. Ему стоило большого труда протиснуться вперед, под недовольные возмущения, пытаясь подсесть к замеченному им Ивану Борисову, с которым он был в хороших отношениях.

— Подвинься, — шепнул он Ивану, и не став дожидаться ответа, насильно отодвинул мужчину в сторону, отвоевывая себе край сиденья.

— Я думал ты уже не придешь. Ты чего опаздываешь? — вскользь посмотрел на него Борисов и продолжил смотреть на экран.

— Задержался немного.

Происходящее на экране его мало интересовали, несмотря на участие в картине Смоктуновского и Ефремова, одних из самых популярных актеров советского кино. Его интересовало совсем другое. Он стал тщательно смотреть по сторонам, выискивая взглядом того, с кем у него была назначена встреча. Удалось это не сразу, а все из-за наполненного до отказа зала, мешая обзору. Вон он — сидит в окружении своей компании, бесцеремонно сплевывая шелуху от семечек прямо на пол. Высокий, широкоплечий, с красным, угреватым лицом и наглыми, чуть навыкате, темными глазами. Сочно похохатывая, парень с увлечением, явно рисуясь, обсуждал с приятелями, прошедшую только что смешную сцену из кинофильма. Парни смеялись вместе с ним, и смотрели на него по-особому: уважительно, некоторые даже подобострастно. Свита, которая всегда окружала его. Весь в своего отца. Такой же наглый, с недобрым блеском в глазах. Не король делает свиту, а свита короля. Ему ли не знать.

Мужчина поднял голову и посмотрел на небо. Ночь обещала быть темной, как раз ему на руку. Он посмотрел на свои ладони, а затем сжал их в кулаки. Подкравшийся гнев не самый лучший союзник. Его голова и все эмоции должны быть холодными и расчетливыми. Стоит, пожалуй, расслабиться и досмотреть фильм вместе со всеми.

— Забавное кино, — обронил он Ивану и звонко засмеялся, подхватывая общий хохот односельчан…

2

Макар Чуприна услышал голоса давно. Со слухом у него всегда был полный порядок. Зрение конечно уже не то, но на это есть причина — возраст, но вот слух… Можно сказать — идеальный. Даже дочка — и та часто повторяла, что слух у него музыкальный, и он мог бы спокойно преподавать в консерватории. То же скажет! Где он, а где консерватория! Нет, ему уж лучше здесь — в поле, чем в пыльных кабинетах.

Чуприна вышел из сторожки, прихватив с собой фонарь. В последнее время детвора, да и не только она, наладились делать «наскоки» на поле. Ему не раз приходилось нагонять их с бахчи. Да и сменщики его часто жаловались на частые «кавалерийские» рейды. Тут нужно держать ухо востро, зная суровый характер Хлебодара. Ведь не понимают, что арбуз еще не созрел, а все лезут, негодяи. Прищурив глаза, он вглядывался в ночную темноту, туда — откуда отчетливо доносились приглушенные голоса. С каждой секундой голоса слышались все отчетливей. Эти уж точно не идут воровать. Значит кто-то из начальства в первую очередь, — промелькнула первая мысль. Решили проверить? Кто? Свистун? Этот может. Водилось такое за Борисом Андреевичем. Пускай идет. Ему нечего волноваться. Он на месте. Обход сделан. Но тогда почему он слышит не один, а два голоса. «Кого ты прихватил с собой, а, Борис Андреевич?» — мысленно спросил Чуприна и стал дожидаться ночных визитеров.

В темноте он уже отчетливо разглядел два темных силуэта. Идут свободно, даже как-то вальяжно. Не похоже на Свистуна. У того шаг прямой, словно у военного. Чуприна включил фонарь и послал луч света вперед — на фигуры непрошеных гостей.

— Макар, да выключи ты свой фонарь, — донеслось до сторожа, и Чуприна сразу же узнал голос.

На сердце отлегло. Значит не агроном. Голос принадлежал Николаю Святковскому — его соседу, а кто же тогда с ним? Гадать пришлось не долго, так как второй визитер громко икнул и произнес:

— Бдительный ты наш. Хорошо, что хоть не пальнул, а то было бы смеху. Пришли два кума и получили бы заряд соли в самые филейные части.

Игорь Буряк — еще один сосед, но только с тыльной стороны двора. Пьяный конечно, но еще держится, раз пришел с Николаем, прямо из села. Но что они тут делают, посреди ночи?

— Вас какого лешего сюда занесло? — спросил Чуприна и выключил фонарь, опустив его вниз.

— Вот решили проведать тебя. А, вдруг тебе страшно одному? — все шутил Игорь, засунув руку внутрь пиджака.

Чуприна выжидательно смотрел на обоих, уже догадываясь, с чем они пожаловали. Вчера провожали в армию сына Николая. Они разошлись лишь под утро. Макар похмелился в одиночку, так как Святковский поехал с сыном на призывной пункт, а Игорь куда-то запропастился. Водилось такое за ним. Мог на несколько суток зайти в «штопор». А теперь выходит, что они нагрянули к нему.

— Держи, — и Буряк протянул бутылку мутной самогонки. — Надеюсь, закусить у тебя найдется?

— Найдем, — вмиг оживился Макар, но ненадолго. Мысли о Свистуне еще были свежи. Он покосился на соседей, и они догадались о причине его настороженности.

— Не дрейф, Макар. Свистун не нагрянет. Ему завтра ехать с Хлебодаром в область с самого утра. Ты что забыл?

Действительно как это он забыл об этом. Ведь еще со среды все в колхозе говорили об их предстоящей поездке. Причина более чем уважительна. Колхозу обещали новую технику, взамен старой, которая в последнее время стала выходить из строя. Ремонтная бригада извелась вся. Ну, а как же без председателя и агронома. Плюс еще завгар колхоза — Семенович Мирон Антипович. Прямо тебе три кита, на которых держался весь колхоз. Им, сам Бог, велел. Подписать бумаги, принять все как полагается.

— И, правда, запамятовал, — почесал свой затылок сторож.

Настроение сразу поднялось, да и ночь скоротает. Подумаешь — бутылка на троих. Посидят, побалагурят и разойдутся.

— Милости прошу к нашему шалашу, — повеселел Макар, приглашая Игоря и Николая в свою сторожку.

— Я же говорил тебе Коля, что Макар нас не обидит, — довольно потирал руки Буряк, отодвинув в сторону чумазую занавеску, первым входя внутрь.

— Сейчас лампу зажгу, — стал суетиться колхозный сторож, подсвечивая себе фонарем.

Сегодняшняя ночь выдалась на редкость темной, как говорят в народе «воровской». Но Макару уже было за пятьдесят, и он не верил во всякие приметы, насчет подобных ночей. Сколько таких ночей уже было в его жизни? Еще одна ночь, которую он благополучно переживет через несколько часов.

Зажженная лампа тускло осветила небольшую сторожку, тем самым вызвав появление мошкары, которая стала непрестанно циркулировать по помещению.

— Вот так и знал, гады, уже налетели, — и Макар звонко хлопнул себя по щеке.

— Ты просто не обращай на их внимания, и они от тебя отстанут, — посоветовал Буряк, усаживаясь на лавку.

Почти всю длину сторожки занимал грубо сбитый стол, который окружали узкие шатучие лавки. Чуприна метнулся к домашней авоське, где еще оставалась нехитрая снедь, которую ему собрала жена на ночное дежурство: помидоры, огурцы, вареные яйца, сало. После вчерашнего аппетита не было и потому почти все осталось нетронутым. И как раз к случаю.

Святковский, не дожидаясь Макара, сам по-хозяйски нашел стаканы и выставил их на стол, предварительно протерши их об край своей рубахи.

— Макар, что ты копошишься, давай уже садись за стол, — подгонял его Николай, отмахиваясь от назойливых комаров.

Буряк в свою очередь закурил сигарету и пускал дым вверх, пытаясь таким образом разогнать собравшеюся тучку мошкары.

— Вот, все готово, — и сторож разложил на простеленную газету свой ночной паек.

— Ну, по первой, — отложил в сторону окурок, Буряк разлил по стаканам и, чокнувшись первым, опустошил содержимое.

— Хороша, — процедил Макар, занюхав пупыристым огурцом из домашнего огорода. — Николай, давай рассказывай, куда отправили твоего Антона?

— Пограничником будет, Антон, — гордо заявил Святковский.

— А где хоть служить будет, не сказали? — допытывался Чуприна.

— Кто же тебе скажет, Макар? Письмо придет, узнаем.

— Граница, это я вам скажу, о-го-го, — Буряк быстро захмелел, и Макар понял, что Игорь уже на «взводе». А ведь завтра, вернее уже сегодня ему на работу. Ой, Игорь, Игорь, доиграется когда-нибудь. Выгонит его Хлебодар, тогда задаст ему его София. Жена у него бойкая, спуску Игорю не даст.

Выпив по второй и рассуждая о перспективе службы Антона Святковского, Игорю вдруг приспичило сходить по нужде.

— Я отойду, до ветру, — язык его заметно заплетался, и Макар кивнул на выход. Чуть пошатываясь Буряк, вышел из сторожки, и они услышали удаляющиеся шаги. Вернулся он буквально через пару минут.

— Макар, я вот что хотел… — затянул Буряк, осоловевшим взглядом смотря на сторожа.

— Не тяни, — не любил Чуприна всех этих недоговорок.

— Я арбуза возьму себе. Одного. Мне больше не унести.

— Куда же тебе больше. Ты бы хоть и тот донес, — ответил за сторожа Святковский, забрасывая в рот шмат сала.

— Да они еще не поспели, Игорь. Через пару деньков будут в самый раз. Я сам тебе завезу домой, — пообещал Макар.

— Поспеет у меня дома, а, сосед? Ну, будь человеком, — приложил свою ладонь к груди Буряк.

— Да, пускай идет, хоть проветрится, — обронил Николай, смотря на Чуприну.

— Ладно, иди, — примирился Макар, махнув рукой. — Только бери с краю, внутрь бахчи не заходи.

— Понял, — Буряк понимающе поднял ладонь и вышел.

— Разливай, Макар. По последней, и по домам, а то вон — скоро и рассвет. Начальства завтра не будет, авось прорвемся, — Святковский уже приготовил себе бутерброд, положив кусок помидора и сала на краюшку хлеба.

— Прорвемся, Николай. Где наша не пропадала, — согласился сторож, и едва прикоснувшись граненым стаканом с соседом, одним глотком выпил налитое спиртное, после чего приложил тыльную сторону руки к своим губам.

— Вон и наш ночной охотник за арбузами вернулся, — произнес Николай и, застыл со стаканом в руке, уставившись на вошедшего Буряка, тем самым заставив обернуться и Чуприну.

— Что с тобой, Игорь? Черта увидел? — криво ухмыльнулся Святковский, пристально вглядываясь в лицо односельчанина. Две пары глаз уставились на Буряка.

Тот дышал тяжело и прерывисто, как будто за ним гнались. Глаза его были на выкате, рот полуоткрыт, а по подбородку текла слюня.

— Там… лежит… — залепетал мужчина и резко умолк, словно боясь продолжить.

— Ну, все. Допился мужик. Мерещится ему что-то, — сторож поднялся и подошел к Буряку. Что-то в его облике ему не понравилось, в отличие от Николая. И дело было даже не в тусклом освещении сторожки. Лицо Игоря выражало неподдельный ужас и страх. Чуприне даже показалось, что тот мелко дрожит, точно его прошиб озноб.

— Кто лежит? Что ты там увидел? — насторожился Макар, чувствуя, что на душе стало как — то не по себе.

— Ленька… — выдавил из себя Буряк и стал медленно оседать, прямо у порога.

— Что за хрень, — первым выбежал Чуприна, а за ним и Святковский, так и не допив свой стакан.

Кругом стояла тишина — глухая и какая-то давящая. Но его пугала не тишина, а приближающийся туман — один из первых августовских туманов — предвестник приближающейся осени. Он шел от реки: густой, липкий, как говорят «поземный». Пелена шла клочьями, окружая их своим безмолвием, и от увиденной картины Макару стало почему-то тревожно.

— Черт, фонарь забыл, — Чуприна уже засобирался вернуться, но затем, нервно взмахнув рукой, поспешил на бахчу. Святковский шел рядом, всматриваясь вперед — туда, откуда пришел Игорь Буряк.

Бахчевое поле находилось сразу за кукурузным полем, разделенное широкой полосой перепаханной земли. Накрывший их туман мешал обзору, но Чуприне он не стал помехой. Поле он знал, как свои пять пальцев, ступая уверенно и быстро. Прищуренный взгляд охватывал каждый метр. Наконец Макар различил силуэт. Так и есть. На поле, среди арбузов лежало тело. Поза его была неестественна и какая-то странная. Вернее она была отчетливо белой.

— Ты это видишь? — Николай стал рядом с ним и взял за локоть.

— Вижу, — тихо ответил сторож, почему-то удивляясь своему осипшему голосу.

— Он что — голый? — Святковский вытянул голову и замер, смотря на тело завороженным взглядом.

— Пошли, — и, взяв Николая за руку, Макар повел его за собой. Двигался он так, словно шел по минному полю.

Подойдя к телу буквально на расстояние метра, оба застыли, не решаясь ступать дальше, словно перед ними стояла непреодолимая стена. Но первым все-таки не выдержал Святковский и, отбросив охватившее его оцепенение, сделал шаг вперед. Затем медленно наклонился и присел рядом с телом, не подающее очевидных признаков жизни.

— Ну, что там, Коля? — осторожно спросил Макар, продолжая оставаться на месте.

— Твою мать, Макар, — голос Святковского заметно дрожал, а затем он резко вскочил на ноги и попятился назад, к Макару.

— Что ты молчишь? Говори? — Чуприне даже пришлось потрясти Николая чтобы привести того в чувства.

— Ленька там… и он, кажется мертвый… — заплетаясь на каждом слове, промолвил Святковский точно так же как и несколькими минутами ранее Игорь Буряк.

— Да какой Ленька? Ты, внятно можешь сказать?

Услышав фамилию, Макар почувствовал, как по его телу пробежали мурашки, и он в один миг протрезвел. Сердце учащенно забилось, а ноги почему-то стали ватными, непослушными. Он прекрасно понимал, в какой они сейчас ситуации. Мысли находились в полном хаосе, и ему стоило огромного труда привести их хоть в какой-нибудь порядок.

— Вот что, Коля, — обратился он к Святковскому. — Берешь Игоря и пулей домой. Никому ни слова. Утром выходите на работу, как всегда.

— А ты? — наконец вышел из ступора Николай.

— Я тут сам во всем разберусь. Главное — молчите. Ну, что стоишь? Не слышал что ли?

— Понял, — залепетал Святковский и пошел обратно к сторожке.

Макар Чуприна продолжал стоять на месте и смотрел на распростертое тело парня. Так продолжалось около минуты. Затем он вытер свои губы и тихо запричитал:

— Беда, беда. Кто же это сделал?

3

Я резко проснулся. В комнате еще стояли сумерки. Я протянул руку и взял с тумбочки часы. Половина пятого. Из открытой форточки потянуло свежей августовской прохладой. Решительно откинул одеяло и в одних трусах и майке так и застыл на месте, гадая, что все-таки потревожило меня. Какая-то трель. Нет — это была не трель. Звонок. Точно. Телефонный звонок. Вот он раздался снова. Значит, это был не сон.

Но меня уже опередила мама. Она стояла в коридоре и держала в руке телефонную трубку; ее лицо при этом было встревожено. Все никак не привыкнет к таким вот неожиданным звонкам.

— Кто там, мама?

— Из управления, — тихо ответила мама и протянула мне трубку, продолжая оставаться на месте.

Я настроился услышать плохие новости и не ошибся, после того как приложил трубку. До меня донесся голос сержанта Волошина — дежурного по управлению.

— Товарищ капитан, сержант Волошин беспокоит… — но я не дал ему закончить.

— Не тяни, Володя. Что случилось? — с ходу спросил я.

— Тарасенко срочно всех собирает. Машина за вами уже выехала.

— Что за пожар?

— Убийство, Максим Анатольевич, — ответил сержант и отключился.

В ушах еще несколько секунд стоял тревожный голос дежурного. Убийство. Это слово приводило в дрожь и сеяло страх и панику. И оно несло горе — открытое и безжалостное. Я все никак не мог привыкнуть к тому, что кто-то еще осознанно шел на это тяжкое преступление, лишая человека самого святого — жизни. И всякий раз, приступая к расследованию убийства, я понимал, что мне предстоит узнать — что же побудило преступника или преступников совершить это деяние. Именно деяние, другого слова я не находил, чтобы отметить убийство. И преступник ведь ходит среди нас, дышит одним воздухом, смотрит одни и те же фильмы, читает те же газеты и журналы. Но как узнать, почему в его сознании возникает такая дикая и страшная идея? Мои размышления прервал голос матери.

— Максим, тебе нужно ехать? — осторожно спросила, внимательно смотря на меня. — Прямо сейчас?

— Да, мама, прямо сейчас, — точно эхо ответил я.

Собирался я скоро, под взволнованные и частые взгляды матери. Она лишь тяжело вздыхала и поправляла тонкую вязаную кофточку, накинутую поверх ее ночной рубашки. Волновалась, как впрочем, каждый раз, когда я собирался на службу. Но сегодня был особый случай. Этот ранний звонок нес в себе тревогу, не только одному мне — всему отделу, раз собирал полковник Тарасенко. Попрощавшись с матерью, я покинул квартиру и поспешил на улицу.

В это время наш двор, как обычно, был тих и пустынен. Его простор тонул в предрассветном сумраке. Кругом спали дома. Лишь в квартире нашего дворника Сыпко уже горел свет. К подъезду дома уже подъезжала знакомая «Волга».

Два желтых глаза ее подфарников загадочно светились, словно щурясь. За рулем находился Филиппов Федор Захарович, но все управление, включая и самого полковника Тарасенко, называли его просто — Захарыч. Человек уважаемый и почитаемый, несмотря на то, что работал водителем. На мой вопрос Филиппов поделился той информацией, которую успел узнать еще до отъезда: «Лев Иванович уже на месте. Знаю только одно. Убийство произошло не в городе. Так что ничего конкретного тебе не скажу, Максим Анатольевич. Приедешь и все узнаешь на месте».

Машина помчалась по пустынным и от этого казавшимся шире улицам, обгоняя редкие, только выползшие после сна, умытые первые троллейбусы и трамваи. У управления городской милиции уже стоял квадратный зеленый пикап с красной милицейской полосой и длинной антенной. Окна управления ярко светились, словно там шла киносъемка.

На пороге нервно расхаживал полковник Тарасенко. Заприметив меня, Лев Иванович пошел навстречу. Я смотрел на его широкое, чуть оплывшее лицо, на плотно сжатые, толстые губы, пытаясь понять, в каком он расположении духа. Возраст, а было полковнику пятьдесят восемь, уже не мог скрывать все его эмоции, которые так ясно читались, когда ты остаешься с ним один на один. Сейчас он был взвинчен, и не было никакого намека на невозмутимость, которой он славился раньше. Тарасенко иногда был вспыльчив, но он быстро отходил и все его проявления несдержанности как-то проходили для нас незаметно и не несли злого умысла.

— Прибыл? — сухо констатировал он, даже не подав руки, лишний раз, подтверждая мое предположение. И виной всему — произошедшее убийство. Я сделал первый вывод. Убийство — судя по всему не простое, а впрочем, какое убийство можно назвать простым? За ним всегда стояли человеческие судьбы и поступки, которые привели преступника на зыбкую почву, за которой неизменно должна быть кара. Ведь грань уже пройдена, и что-то вернуть назад — уже не получиться. С этим жить преступнику, а память не сотрет его деяние.

— Где случилось убийство? — не скрою, мне хотелось поскорее получить информацию о произошедшем, но отмашка полковника и его прохладный тон, охладили мой порыв.

— Все расскажу по дороге. Сейчас главное — поскорее выехать на место.

— Лев Иванович, тогда кого дожидаемся? — спросил я полковника, еще осипшим от сна голосом.

— Кинологов, черт бы их побрал, — обронил раздраженно полковник, смотря по сторонам.

Я уже заметил приближающихся к нам ребят из моего отдела: Гришу Шеремету, Аркадия Головина и Виктора Рыбася. Все в сборе кроме Федорчука. Мой непосредственный начальник отдела уголовного розыска — Федорчук Федор Степанович, в данное время находился на курсах, в Киеве. Его командировка должна закончиться послезавтра, вернее уже завтра, а рабочая неделя начнется уже со среды. Начнем без него, не впервой.

Ребята остановились возле нас и стали тихо переговариваться, косясь на Тарасенко, ожидая от него команды. Я подошел к ним и поздоровался, пытаясь выведать хоть что-то о произошедшем убийстве. Но узнал лишь одно — убийство произошло в Преображенке, в поселке, расположенном в тридцати километрах от города. А в остальном они были в полном неведении.

— Кто сегодня дежурит из экспертов? — попытался я выяснить у Тарасенко, вернувшись снова к нему.

— Нестор Ростиславович, — полковник безотрывно смотрел на площадку перед управлением, ожидая прибытие кинологов с собаками.

Нестор Ростиславович Негода — наш самый старый и самый опытный эксперт-криминалист. Личность незаурядная. Педант до мозга костей, отличавшийся неотступностью от выполнения своих обязательств. У Негоды напрочь отсутствовали зависть и лицемерие, к тому же у него присутствовало редкое сострадание к тем, кто живет дурно. Ворчун — которых еще поискать, но человек весьма интересный, как не крути. Мне нравилось его компания и общение не вызывало трудностей, хотя это удавалось не всем. Даже и не знаю, чем я заслужил у него такого отношения ко мне, помня с какими трудностями, сталкивались наши ребята, общаясь с Негодой. При этом не только в рабочих моментах, но и в простом общении за пределами управления.

Вот появился и сам Негода, в окружении своего спутника — молодого фотографа, у которого на шее висел модный «Ленинград» 1964 года выпуска. Вполне надежный и практичный аппарат. Я следил за новинками техники, особенно всего, что касалось радиодела, попутно изучая и фотоприборы, к которым в последнее время стал питать не меньший интерес.

Негода с фотографом сразу заняли место в машине, без чьей-либо команды — им команды не нужны. Работники другого сорта с не менее важными задачами.

Наконец рассветную тишину взорвал лай собак — прибыли кинологи, и Тарасенко облегченно вздохнул. Все в сборе — пора и выезжать.

Так и тронулись, друг за другом. Первой ехала машина со мной и Тарасенко, за нами — ребята из отдела, эксперты потянулись третьими. На спецмашине — кинологи, и замыкала всю эту колонну «труповозка». За годы своей службы такого каравана я еще не помню. Осталось только одно — дождаться информации от Тарасенко.

Лев Иванович, как только мы отъехали от управления, достал свой платок и вытер широкий, морщинистый лоб, а затем небрежно бросил его на переднюю панель машины. Молчал, как впрочем, и я. Понимал, что право первого голоса принадлежит полковнику. Молчанка длилась недолго — минут пять, пока не показались окраины города. Город просыпался — тяжело, медленно, как всегда после выходных. Сумерки отступали, на рассветном небе проплывали небольшие облака, бросая легкую, как кисея тень, на просыпающуюся землю. Вон и виден первый луч, встающий на востоке Солнца, едва видимый, но уже с той особой тональностью, придавая небу светлый, кисельный оттенок. Но кто-то уже не сможет увидеть этого чуда природы, погрузившись в вечную темноту. Оборвалась еще одна жизнь, вздохнул я от этой мысли, и мое проявление чувств было замечено полковником, который как я и предполагал первым нарушил наше безмолвие.

— Что капитан вздыхаешь так тяжело?

— Предчувствие, товарищ полковник, — честно признался я, вспомнив обеспокоенное лицо матери, сжимающая трубку, и последующие минуты, вплоть до отъезда от управления. Какое-то странное чувство было на душе. Тревога — не тревога, волнение — не волнение. Хотя оно — волнение всегда присутствовало, когда выезжаешь на убийство, понимая, что это моя работа, а меня ждет запутанное, сложное дело. Каждый раз, приступая к расследованию преступления, я неизменно ощущал пугающую, непроницаемую темноту, которую я обязан рассеять и найти виновного.

— В нашей деле предчувствие — не последняя вещь, — продолжил за меня Тарасенко. — И ты не ошибся. Меня оно тоже не покидает, черт бы его побрал, учитывая тот факт, что нам предстоит увидеть.

— Все так плохо, Лев Иванович? — насторожился я, ощущая в тоне полковника напряжение.

— Плохо, Максим не то слово. Едем в Преображенку.

Преображенка была на слуху. Село славилось своим колхозом — «Светлый путь». Колхоз был большим, богатым, при этом награжденный еще Орденом Ленина, молва о котором гремела не только в нашем крае, но и далеко за его пределами. Он стал крупным многоотраслевым хозяйством, а руководил им — Хлебодар Яков Ильич — гордость области, да и, пожалуй, всей республики. Поселок стал образцом настоящего развитого социализма. Чего только стоил один лишь Дворец культуры, музыкальная школа и собственный пансионат, предназначенный как раз для работников колхоза. В нем даже были свои собственные «Икарусы». Я был там всего один раз, и меня поразила красота и порядок, царящая вокруг. Эдакое маленькое государство в государстве. И теперь наш путь лежит туда. Это уже ЧП, но дальнейшие слова полковника вообще повергли меня в состояние грогги.

— Убили сына председателя. Понимаешь, Максим Анатольевич?

Вопрос так и повис в воздухе, накаляя и до того напряженную ситуацию. Представить подобное я никак не мог. Дело теперь действительно приобретало характер особого значения и можно смело утверждать, что оно будет стоять на контроле на самом высшем партийном уровне. Вот почему такая спешка и задействованы силы всего нашего управления. Не районного, а именно нашего — городского. Лишить жизни сына председателя передового колхоза — поступок отчаянный и дерзкий, открытый вызов. Час от часу не легче. Теперь мне стало понятно настроение полковника. И нам предстоит тяжелая работа, в чем я не сомневался, раз преступник пошел на такое тяжкое преступление. Итог первый. Нас ожидают изнурительные дни и ночи, пока не будет установлен преступник или преступники. Нужно будет закатать рукава и «пахать» в самом прямом смысле слова. Рыть землю и добыть результат. А результат должен быть один — суд и приговор. Перспектива ближайших дней меня конечно не пугала. Но то, что будет нелегко, я был почему-то уверен на все сто процентов.

— Кто сообщил об убийстве? Уже что-то известно? — ко мне вернулся инстинкт опера, прогоняя прочь все мысли, пытаясь сосредоточиться на главном.

— Сообщил сторож, так как труп нашли на бахче. Но есть одно но… — Тарасенко замолчал и я принял паузу, как предвестника чего-то неординарного, выходящего за грань понимания.

Не дождавшись от меня отклика, полковник продолжил.

— Тело сына председателя обнаружили, как оказалось голым, без единого предмета одежды на нем.

— Как голым? — не поверил я всему услышанному, и мое воображение уже рисовало весьма неприглядную и непристойную картину, от которой так и веяло мрачностью и какой-то чертовщиной, как будто это произошло не в наше время, а в каком-то средневековье, когда правили дикие, жестокие законы.

— Вот в том то и дело, Максим, — полковник словно читал мои мысли, подчеркнув своей фразой то, о чем я думал.

— Вы знали сына Хлебодара?

В том, что Тарасенко был лично знаком с председателем «Светлого пути», я не сомневался. Они пересекались на партийных собраниях, областных съездах, да и часто на городских праздниках, устраиваемых по тому или иному поводу. Я лишь видел фото Хлебодара на страницах газет, лицо которого довольно таки часто мелькало в прессе. Еще его снимок висел на городской доске почета, среди таких же передовиков производства, прославляющих наш край. Его лицо мне помнилось волевым, устремленным, как и подобает быть управленцу, руководящим передовым колхозом области.

— Нет. Не знал.

— А что можете сказать о самом Хлебодаре?

Тарасенко повернулся ко мне, окинул меня каким-то странным взглядом, затем немного задумался, и лишь после этого стал говорить.

— Якова Ильича я знаю давно. Лет пятнадцать, как только он стал во главе колхоза. Человек он конечно не простой. Но сам понимаешь, поднять колхоз до такого уровня, нужна крепкая рука хозяйственника. Напорист. Любит быть первым. Его «я» всегда на первом месте. Инициативен. Для него не существует слова «нет». Иногда крут, ты надеюсь, понимаешь, о чем я?

Я кивнул, продолжая слушать характеристику председателя и теперь уже отца, потерявшего сына.

— Прямой в общении. Может и крепкое словечко сказать в разговоре.

— Фронтовик? — об том факте из жизни Хлебодара у меня был пробел. Статьи читал, но вот запамятовал.

— Воевал, конечно.

— Сын то, небось, у него взрослый… — и я осекся на мгновение, а затем вставил — … был. Семья там… своя.

— Вот тут ты ошибаешься, капитан. Насколько я помню, то женился Яков Ильич поздно, а соответственно детки пошли то же поздние. Старший сын помниться этим летом школу закончил. Вот его как раз и убили.

— Еще дети есть у председателя?

— Вроде бы, да, но вот кто не помню.

Беда непомерная, несоизмеримая. Терять детей — дело неправильное, даже можно сказать жуткое, страшное. Нет сильнее горя, чем утрата родной кровинушки. И моя мысль невольно перевернулась в сторону матери убитого. Ведь она дала ему жизнь, которую кто-то оборвал, навсегда зарождая в ее сердце и душе постоянную боль и муку.

— С супругой Хлебодара пересекались? — не стерпел я и поинтересовался насчет второй половинки председателя, которой выпало самое суровое и тяжкое испытание.

— Виделись несколько раз. Дай Бог памяти, как же ее зовут то… — но Тарасенко быстро порывшись в своей памяти, вспомнил имя жены Хлебодара. — Наталья. Точно. Наталья Митрофановна. Верно. Женщина спокойная, кроткая. Бедная Наталья Митрофановна. Горе то, какое, — искренне опечалился Тарасенко, выразив свое сочувствие, и мы вновь умолкли, погрузившись в осознание лиха, которое нагрянуло на семью Хлебодар.

Вот и показалась развилка, ведущая в Преображенку. А ведь совсем недавно я ехал в этом же направлении, когда начинались поиски гражданина Якубы. Было это в июле, а мне казалось, что все события происходили буквально вчера — так свежи были воспоминания. Только тогда мой путь лежал в Лиманское — еще один колхоз, расположенный в западной части района. Невольно передо мной вспыли образы безрукого председателя Оноприенко и говорливого, такого добродушного, гостеприимного Гонцовского. Проехав еще с пару километров, нас встретил указатель на колхоз «Светлый путь» — массивная железобетонная конструкция, которая словно дает подсказку путнику, куда он въезжает.

Я посмотрел на свои наручные часы, приобретенные на премиальные за выполнение того июльского дела: сложного и запутанного. Почему — то я был уверен, и это не было моей оперативной интуицией, что меня ожидает не менее запутанное расследование.

На горизонте показалась Преображенка. Рассеивающийся туман можно было сравнить с миражом. Дома поселка то выплывали, то снова покрывались белой паутиной тумана. Что-то мистическое было во всем этом. Только назойливая мысль никуда не уходила, продолжая преследовать меня. И конечно была она связана с произошедшим убийством. На обочине нас поджидал низенький человечек, подняв над собой руку, привлекая к себе внимание. Свободной рукой он держал велосипед, который был чуть-чуть ниже его, и я задался немым вопросом: «Достает ли мужчина до педалей?», учитывая его маленький рост и такие же маленькие ноги.

— Это за нами, — произнес Тарасенко и велел притормозить у обочины.

Мужичок, схватив свое транспортное средство, поспешил к нам, при этом тщательно приглядываясь к идущей колонне. Притормозив возле мужчины, Тарасенко, широко открыв дверь, ступил на еще влажную землю — последствие тумана.

Мужичок как-то нервно кивнул, да так сильно, что с его переносицы едва не слетели такие же крохотные очочки.

— Зд — ра-вс-тв — уй-те, — заметно заикаясь, произнес встречающий нас мужчина. Волнуется что ли? Или убийство так подействовало на него?

— Доб… — машинально начал полковник, но осекся на полуслове, понимая, что слово «доброе» в данной ситуации будет неуместно. Какое же оно доброе, если тут такое! — Это вы нас проведете?

— Дд — а, — и голова мужичка мелко затряслась.

Я догадался, что мужчина страдает заиканием, хотя изначально его поведение я принял как результат волнения или смятения, вызванное произошедшим событием, которое взбудоражит без сомнения все население Преображенки.

— З — а мн — ой, — махнул заика, и лихо вскочив на велосипед, словно циркач, покрутил на проселочную дорогу, которая видно и вела к тому месту, где и был обнаружен труп сына председателя. Вот такой нам выдался провожатый.

— Кто это? — спросил я полковника, как только мы ввязались за нашим проводником.

— Местный почтальон. Сторож с баштана первым делом бросился на почту, чтобы позвонить в управление, а после звонка, направил его нам навстречу, чтобы показать место.

— Смекалистый сторож, — похвалил я пока неизвестного сторожа, который действовал весьма правильно и решительно.

— Посмотрим скоро на этого, как ты говоришь, смекалистого. Лишь бы он ничего не начудил.

Я понял, к чему вел Тарасенко, продолжая всматриваться в горизонт. Наш провожатый так лихо ехал на велосипеде, что мы едва поспевали за ним. Сразу видно — человек здешний, абориген — одним словом, и знает все вокруг, как свои пять пальцев. Миновав сбросной канал, маленький и узкий, служивший как я понял для орошения полей, перед нами предстало поле кукурузы — царицы полей, любимица бывшего генерального секретаря, отводя именно этой культуре передовые позиции в развитии сельского хозяйства.

Стебли росли один к одному, а початки уже налились спелостью. Эти высокие сочные стебли, с почти готовыми плодами, шли аккуратными ровными рядами, тесно примыкая один к другому. Сквозь открытое окно я слышал, как тихо шелестели, зеленые мечевидные листья.

И где-то здесь, среди всего этого засеянного царства, лежал совсем еще юный парень, мальчишка даже, который уже не сумеет насладиться всеми прелестями жизни. На душе как-то сразу стало тяжело, словно кто-то невидимый сдавливал меня так, отчего мое дыхание стало прерывистым и глубоким.

Впереди замаячила полевая сторожка — ветхое зданьице, построенное на скорую руку, на сезон полевых работ. Мы подъезжали, и я вмиг почувствовал, как в машине зависло напряжение. И не только у нас с Тарасенко, но и видавшего многое нашего водителя — Филиппова, прошедшего войну, смотря смерти прямо в глаза.

Проводник сбавил ходу, а затем и вовсе остановился около сторожки. Так же ловко соскочил с велосипеда, как и, запрыгнув на него, он, взмахнув рукой вперед и проследив за его жестом, мы заметили на арбузном поле одинокую фигуру. Со стороны казалось, что человек замер, как-будто вкопанный; никаких движений, даже в нашу сторону. А ведь ему было слышно, что подъезжают машины. Вид смерти так заворожил? — подумал я, покидая уютное и такое теплое, насиженное сиденье «Волги», навстречу прохладному, еще пропитанному туманом воздуху, проникающему сквозь наши одежды. Съежившись от подкараулившей нас утренней свежести, я пошел к месту, где как я понял и был обнаружен труп сына председателя колхоза «Светлый путь».

4

Каждое место, где совершилось убийство, для меня было некой особенной зоной. И название ей — зона смерти. Изолированная область, которая же конечно в моем восприятии отличалась от окружающей среды. В ней — в моей воображаемой зоне смерти, существовали невидимые границы, которые пересекались с линиями жизни — еще пульсирующими, не успевшими полностью отойти в тот — иной мир, о котором так часто говорят, когда умирает человек. Для меня она была еще эфемерной, ощутимой, только протяни руку и вдыхай то особое амбре, которой так насыщена смерть.

Загорелое тело сразу бросалось в глаза, еще задолго до того, как мы к нему подступили. Оно — тело, казалось чьим-то нелепым розыгрышем, находясь среди налитых, темно-зеленых арбузов, покрытые каплями росы, отчего они казались бутафорскими, словно сделанные из папье-маше, ну прямо привезенные из отдела игрушек.

Я обернулся и посмотрел назад. Мои коллеги шли врассыпную, словно прочесывали поле. Кинологи вели на длинных поводках немецких овчарок, которые, странное дело, почему-то молчали. Обычно они лаяли и показывали свой характер. Но не в этот раз. Тишину нарушала тихая ходьба, и едва различимый шепот.

Мы подошли к телу и обступили его, создавая полукруг. Поза парня была какой-то неестественной. Голова лежала прямо возле арбуза, касаясь об темно — зеленую кору ягоды. Затылок парня был выстрижен, так как диктовала нынешняя мода. Мне удалось рассмотреть большое родимое пятно у правого уха. Левая рука была заложена под тело. Нагое тело. Правая же вытянута вперед, словно последнее, что хотел сделать парень, так это попытаться схватить клочок земли, судя по тому, как были сжаты его пальцы.

Левая нога чуть согнута, правая лежала ровно вдоль тела. Пятки чистые, без какого-нибудь намека на то, что весь путь он преодолел босиком. Вокруг тела я не увидел никаких видимых следов.

Но поражало не это, а, то, что сразу повергло, и не только меня одного, в настоящий шок. От всего увиденного по телу побежали мурашки, хотя на своем веку мне удалось повидать не мало. Все тело парня было усыпано пшеницей. Мелкой — зернистой, канареечно-желтого цвета. Особенно резко зерна выделялись на белых, не покрытых загаром ягодицах. А вот увиденная следующая картинка была настолько грубой и одновременно пошлой, нелицеприятной, что хотелось поскорее ее забыть и выкинуть из своей памяти навсегда.

В анальном отверстии парня торчал кукурузный початок. Очищенный от листьев, как будто тот, кто это сделал, готовился специально, пытаясь таким образом унизить парня. Мои мысли разбросались по углам, и чтобы привести себя в порядок понадобилось около минуты. То же самое происходило и с Тарасенко, смотревший на голое тело парня так долго, словно он подвергся гипнозу.

И отвернувшись в сторону, мне не сразу удалось вытеснить из своего восприятия запечатлевшую мизансцену: тревогу на лице полковника, недоуменные взгляды коллег, кинологов, поскуливание собак у их ног, топтание на месте экспертов, косившиеся на Тарасенко, ожидающие команду, готовые приступить к своей работе.

И лишь отвернувшись в сторону, я заметил фигуру сторожа, затаившегося чуть в стороне от нас. Ему было достаточно того, что он оставался наедине с телом парня, подвергнув себя, пожалуй, страшному испытанию.

Вид у него был одновременно встревоженный и какой-то потерянный, словно он потерял родного человека. Он стоял, слегка покачиваясь, худой и небритый. На лице его между багровыми скулами пролегал длинный и белый, словно отмороженный нос, глаза припухшие, совиные. Ночка ему действительно выдалась еще та. Он как-то мутно посмотрел на меня, а затем отвел взгляд в сторону.

Наконец, Тарасенко дал команду. Первыми пошли эксперты. Нестор Ростиславович ступал аккуратно, бесшумно, словно шел по минному полю. За ним неотрывной тенью следовал фотограф, проверяя свой фотоаппарат. Видно, что он волнуется, и пытается всячески это скрыть.

Кинологи принялись раздавать команды застоявшимся собакам, которые в свою очередь четко улавливали каждый звук. Поводки натянулись, и обученные псы ринулись на поиски.

Ребята из отдела двинулись последними — прочесывать территорию. Шли устало, медленно, находясь еще под впечатлением всего увиденного.

Любой предмет, даже любая соринка, комочек земли, окурок — все могло нести на себе след разыгравшихся тут ночных событий, послужить единственной ниточкой, ведущей к разгадке того, что произошло.

Такой осмотр требовал сил и времени, но главное — он требовал нервов, требовал непрерывного напряжения. Только бы ничего не пропустить, даже самого малого и на первый взгляд не стоящего беглого, мимолетного внимания. Даже я — привыкший к таким вот осмотрам ловил себя порой на невольном, желании что-то, совсем пустяковое, пропустить. Тарасенко как-то осторожно тронул меня за локоть и повел за собой — к сторожу, как к единственному очевидцу.

— Полковник Тарасенко, а это капитан уголовного розыска — Максим Анатольевич Ткаченко, — начал полковник, сосредоточив все свое внимание на фигуре сторожа.

Сторож лишь покорно кивнул головой и внутренне напрягся. Лицо стало сосредоточенным и вытянутым, понимал важность предстоящего разговора.

— Это вы обнаружили тело? — последовал первый вопрос.

— Я, — голос сторожа слегка дрожал. Я понимал его волнение.

— Представьтесь, пожалуйста, — продолжал полковник. Чтобы он вел допрос — дело весьма редкое, а, следовательно, стоило оно пристального внимания. Я попутно наблюдал за экспертами, пытаясь ничего не упускать из вида.

Негода склонился над трупом, при этом его лысина и складки шеи побагровели от напряжения.

— Макар Антонович Чуприна, — голос мужчина приобретал четкость.

— Вы здесь работаете сторожем?

— Да. Сторожем, — повторил Чуприна.

Пожилой эксперт протянул руку к шее мертвеца. Плоть, к которой он коснулся, была конечно же, холодной, а кровь внутри нее уже давно застыла.

— Личность убитого вам известна?

— Конечно, — сразу ответил Чуприна без малейшей заминки.

— Спрошу больше для проформы. Кто это?

— Леонид Хлебодар. Сын на…

— Достаточно, — оборвал его полковник.

— Когда вы обнаружили тело? Точное время можете указать?

— Ну, — замялся сторож и ему на выручку пришел сам полковник.

— Если не можете сказать точно, то хотя бы приблизительно.

Соображал Макар Чуприна недолго — несколько секунд. Лоб наморщился, а под глазами сразу же образовались мешки, делая его каким — то старым, уставшим.

Молоденький паренек — фотограф делал снимки. Он то приседал, то подымался, принимая странные позы — такова специфика его работы.

Я прислушивался к голосам.

— После двух. Ближе к трем часам, во время обхода, — заявил сторож, а его совиный взгляд ушел, куда на сторону.

— Во время обхода? — брови Тарасенко взметнулись вверх.

— Ну, да.

— И как часто вы делаете ваши обходы?

— Каждый час.

— В этом есть необходимость?

— Пацанва шалит. Арбузы срывают.

— Часто шалят?

— Бывает, — закивал Чуприна.

— И этой ночью шалили?

— Нет.

Я про себя пометил этот факт. А вдруг сторож пропустил вылазку пацанов на арбузное поле? Мог и не заметить. Сельская ребятня ушлая, смекалистая, знают в округе все и могли спокойно уйти с поля незамеченными, с зелеными трофеями под мышками. Но тогда работы хоть отбавляй. Попробуй найти этих «диверсантов». Не признаются, если не прижать, конечно. Тарасенко продолжал, но смотрел вперед — туда, куда пошли кинологи с собаками.

Туман окончательно развеялся и я поймал себя на мысли, что преступник как и туман — пришел, а затем испарился, развеялся, оставив после себя смертельный след. Вернее тело.

— Как был расположен труп?

— Да, вот так же, — махнул в сторону тела Чуприна.

Я следил за Негодой. Эксперт теперь осторожно, двумя пальцами, взял за запястье руку парня, а другой рукой вытаскивал из кармана пиджака большую лупу на тонкой черной ручке. При этом снова его складки на шее и затылке побагровели.

— Никого или ничего подозрительного не заметили? — полковник пристально вглядывался в усталое лицо сторожа.

— Нет, — пожал плечами Макар Чуприна.

— После того как вы обнаружили тело, что вы делали дальше?

— Побежал на почту, чтобы доложить о… — и сторож умолк, не найдя подходящего слова. Или не хотел его произносить вслух.

— И тело оставили?

— А что мне нужно было поступить как то иначе? — впервые в голосе сторожа прозвучали нервные нотки. Шалят нервишки. Шалят.

Эксперт, тщательно осмотрев тело, выпрямился и, отдуваясь, поправил сползшие на нос очки с сильными стеклами. Фотограф не останавливался, щелкая кадр за кадром.

Вопрос Чуприны завис в воздухе и, полковник, проведя ладонью по толстой шее, задал следующий вопрос.

— Когда вы вернулись обратно, тело оставалось в таком же положении? Ничего не изменилось?

— Да.

— Вы ничего не трогали, не поднимали ли что-то с места обнаружения трупа? К телу не прикасались?

Утвердительный кивок головы.

— Когда шли на почту и возвращались назад, никого не встретили по дороге?

Вот теперь сторож ответил на удивление скоро, будто знал заранее о том, что его спросят.

Я заметил, что сторож стал потирать пальцы рук. Нервничает что ли? Или не договаривает что-то?

Послышался лай собак, короткий и резкий, а затем все утихло. Но как только оборвался лай, на смену ему пришел какой-то жужжащий звук.

— Кроме работника почты вы с кем-нибудь еще делились о вашей… находке, — полковник старательно подбирал слова, чуть запнувшись, остановившись на варианте со словом «находка».

— Я только Спиридоновичу и все, — сказал, как отрезал сторож.

— Выходит, что Яков Ильич ничего не знает? — цепкий взгляд пронзительных глаз Тарасенко буравил сторожа.

Тот лишь отрицательно помахал головой.

Я прекрасно понимал Чуприну. С такой новостью пожаловать в дом председателя, помня слова полковника о суровом характере Хлебодаре — себе хуже. В древние времена за плохую весть могли и голову отсечь. Не решился сторож, смалодушничал, но я его не осуждал.

— Понятно, — произнес Тарасенко так, как будто подводя предварительный итог. А выходило одно — итог этот пока для нас малоутешительный. Надежда была на кинологов, которые возможно найдут след. А вот тогда можно будет и плясать от него. Главное — зацепиться, а моток уже смотаем, лишь бы нити не оборвались в самом начале. Мы знали, что преступление надо раскрывать по горячим следам, и первые часы много значат для поимки преступника.

Тем временем Нестор Ростиславович стал аккуратно перекладывать тело на спину.

Я в свою очередь тоже внимательно смотрел на тело Леонида Хлебодара. Бронзовая кожа, крупные черты лица. Физически крепок, вон какие развитые мышцы на руках и груди. Для своих семнадцати лет парень был крепким и сильным, голыми руками его не возьмешь. Нужна сила не меньшая. Стоит, пожалуй, призадуматься об этом. Но как бы мне не хотелось, мой взгляд все равно останавливался на трех ранах на теле парня. Кожа вокруг них была еще синей, а сгустки засохшей крови обрамляли раны, словно полипы. Одна из нанесенных ран была в область сердца, а две другие — в район печени и почек. Самые жизненно важные органы человеческого организма. Значит преступник… или все-таки преступники, принимая во внимания антропологические данные парня, физически были сильны и хорошо знакомы с анатомией тела, а, следовательно, обладают познаниями в медицине. Чем больше я здесь находился, тем все сильнее во мне утверждалось мнение, что мы имеем дело с изощренными убийцами, которые тщательно готовили свой смертельный удар. «Или все-таки убийца?» — метались мои мысли, словно на распутье.

Негода закончил осмотр, снял свои очки, потер переносицу. Я видел, как трудно для него далась вся процедура. Сдает старичок. Возраст. Тут уж ничего не поделаешь. Фотограф щелкнул еще, и стал перезаряжать аппарат.

— Вы закончили? — проявляя нетерпение, спросил Тарасенко.

— Последний снимок, товарищ полковник, — торопливо ответил фотограф, опускаясь на одно колено.

Нестор Ростиславович закрыл свой чемоданчик и двинулся к нам. Возвращались и кинологи со своими верными спутниками. Но мы обратили свой слух на тот жужжащий звук, раздаваемый несколькими минутами ранее. К сторожке подъехала еще одна «Волга».

— Прокурорские пожаловали, — сказал полковник, прищуривая свои кустистые брови. — Так, что ты, Нестор Ростиславович свои слова побереги для всех, чтобы дважды не повторяться. Видишь, кто пожаловал.

Наши отношения с «прокурорскими», как выразился Тарасенко, были вполне рабочими, нормальными. Делали мы общее дело и палки в колеса друг другу не ставили, да и дорогу то же не перебегали.

Еще издали я увидел, что к нам направлялись двое — главный прокурор — Заховайло Михаил Леонтьевич, с которым я был шапочно знаком, и следователь прокураторы — Мельник Ярослав Богданович. В отличие от Заховайло, с Ярославом Мельником мы пересекались по нескольким совместным делам. Старше меня на десяток лет. Характер у него вроде бы ничего, но как по мне иногда его заносит. Привык навязывать свои идеи, не считаясь с мнением других. Есть такой тип работников, которых можно встретить повсюду, и не только в наших силовых структурах. Но мне как-то удавалось миновать все рифы, созданные Мельником, и поэтому наши отношения были в норме, если можно так сказать. В наших кругах ходил слух, что кто-то из его родственников занимает высокий чин в республиканской прокуратуре. И потому к восхождению по карьерной лестнице Мельника относились со снисхождением. Этому факту я не придавал особого значения. А уже кто там стоит за его спиной, для меня так вообще вопрос второстепенный.

Заховайло, как и подобает по статусу подошел первым. Он был высок, широкоплеч, но при этом слегка сутулясь. Волосы давно седые и со времени нашей последней встречи стали чуть более длиннее. Кроме того, у него появилась болезненная тучность, но взгляд оставался все таким — же острым, как и раньше. Под стать Заховайло, Мельник не уступал ему в росте, и даже был чуточку выше. Смуглый и темноволосый, без единого намека на седину, с мягкими карими глазами. Он был одет в красивый костюм, который смотрелся как то неуместно среди всего происходящего.

Мы обменялись короткими рукопожатиями, и Тарасенко с Заховайло сразу отошли в сторону, и стали о чем-то перешептываться. Мельник же без всякого замешательства и робости стал рассматривать тело Леонида Хлебодара. Взгляд его был недолгим, и как мне показалось, в какой-то момент по его лицу пробежала тень, которую я принял как симптом нервозности. На его шее вздулись вены, и он подавил судорожный ком в горле, судя по тому, как дернулся его кадык. Молчал, понимал, что мельница теперь такая закрутиться, что не горюй.

— Что скажешь, Нестор Ростиславович? — спросил Тарасенко эксперта, проведя ладонью по своей бритой голове, как только они с Заховайло снова присоединились к нам.

Негода снова насадил свои очки на тонкий и длинный нос, сухо кивнул присоединившимся к нам Заховайло и Мельнику, и, посматривая на нас, стал говорить: медленно, растянуто, понимая значимость всего, что он сейчас скажет.

— Начну по порядку. Судя по степени окоченения, смерть наступила в промежутке от двенадцати до двух ночи. Все удары нанесены спереди. И их было три, и, судя по ранам, он не был захвачен врасплох. Удары сильные и точные. Больше и не требовалось. Место, где сейчас труп, не является местом убийства, так что убили его не здесь. Затем труп перенесли или перевезли. Теперь о способе убийства. Углубление от ран глубокие, проникающие в самые важные органы, а в нашем случае это — сердце, печень и почки. Так что смерть наступила мгновенно, и мучился он недолго. Об орудии убийства могу сказать одно. Это колюще-режущее орудие, у которого острый конец и с таким же острым лезвием. Но одним. Например — кинжал, финский нож, даже штык-нож, или та же заточка. Вокруг тела есть отпечатки подошв, но возможно это и отпечатки сторожа. Ведь это он обнаружил тело. Нужно проверить, но как видите почва слишком сухая. Была бы влажной — след бы отпечатывался отчетливее. Ботва арбуза не нарушена. Все на месте. Что касаемо следов борьбы, то таковых не обнаружил, под ногтями лишь частицы почвы. Вот откуда эта почва, отсюда или с другого места, скажу лишь после анализа. Так что ничем пока не порадую. Улик никаких не обнаружил. Но это только предварительное, понимаете, заключение. Полную информацию получите после судебно-медицинского исследования трупа.

Нестор Негода умолк, но продолжал смотреть на нас — ждал вопросов. Первым не выдержал Тарасенко.

— Так говорите, все произошло быстро?

— Зависит от того, какой удар нанесли первым. И настолько сильно. Я пока не могу с твердой уверенностью сказать что-то конкретнее. Все — после полного обследования.

— Скажите, Нестор Ростиславович, с этим мог справиться один человек или все — таки возможен вариант, что преступников было двое или больше? — спросил Заховайло, пристально смотря на эксперта.

Негода не торопился с ответом. Обдумывал. Эксперт никогда не разбрасывался словами попусту. Каждое оброненное им слово имело вес и значение.

— Если предположить что это совершил один человек, то тогда он обладает точным, поставленным ударом, как у мясника или забойщика. Надеюсь, вы понимаете товарищи, о чем я говорю. Что касаемо его силы, то признаюсь, что это мог совершить и один человек, но физически сильный, крепкий, даже умелый. Да, умелый. Так нанести удары мог только человек подготовленный, с опытом. Мог ли он самостоятельно перенести труп? Вполне, но тогда вам нужно искать рослого и крепкого мужчину.

— Мужчину? — переспросил Мельник.

— Уж не думаете, вы, что это мог совершить его ровесник? — вопросом ответил эксперт, тем самым дав нам почву для размышлений. И в его вопросе была доля правды. При этом доля большая, как по моему мнению. Я не видел убийцу в облике юноши, пускай и сильнее и крепче убитого Леонида Хлебодара. Возможно, их было несколько. Один держал, другой наносил удары. Но в эту версию я, почему — то не верил. Следов борьбы ведь не обнаружено, а своим ровесникам я думаю, Хлебодар бы просто так не отдался — без борьбы. Еще один факт не давал покоя. Все удары нанесены спереди. Значит, Леонид знал убийцу лично, раз встретил смерть лицо к лицу. Глаза в глаза, так сказать. Но если принять это к сведению, то теперь у нас появляется ниточка, пускай и тоненькая, которая возможно со временем станет очень важной, перспективной, дающая ответы на многочисленные вопросы. Причины насильственной смерти почти всегда ясны: если где и есть тайны, то в мотивах преступления.

Об этом думал не я один, судя по тому воцарившемуся молчанию. Люди все с опытом и потому пытались сразу сопоставить обнаруженные факты и строить первые версии — робкие, зыбкие, но версии.

— Скажу даже больше, — продолжал делиться своими соображениями Негода, — удары были не спонтанны, не хаотичны, как в бытовой, пьяной драке. Преступник или преступники готовились, а значит, напрашивается очевидное — убийство спланированное. Есть еще одна немаловажная деталь — отсутствие одежды на теле жертвы. Кроме этого все раны практически стерильно чисты, как будто их тщательно обмыли водой. Примите это во внимание.

Но все и так прекрасно понимали, что мы столкнулись с преступником или группой лиц, которые умышленно шли на убийство.

— Нестор Ростиславович, а как насчет этого… ну, кукурузного початка? — Заховайло нарочно долго подбирал слова, пытаясь как-то скрасить неприглядность и щепетильность сложившейся ситуации.

— Никаких следов на початке я не обнаружил. Но акцентирую ваше внимание на то, что початок этот свеж и вероятнее всего сорван, возможно, даже вон из соседнего поля, — махнул в сторону кукурузной плантации Негода, и мы как по команде посмотрели в ту сторону, словно зрители за вистом фокусника. — Все проверю и напишу в заключении.

Тарасенко переминался с ноги на ногу, как будто пребывая в нерешительности. Но все-же он задал тот вопрос, который вертелся у нас на языках, — прямо спросить не хватило смелости. Даже и не знаю почему. По себе могу судить, что молчал я по простой причине. С таким вот случаем столкнулся я впервые.

— Был ли контакт, Нестор Ростиславович? Вы, понимаете, о чем я?

— Я вас понял, Лев Иванович. На первый взгляд полового контакта не было, — Негода не церемонился и вещи называл своими именами. Профессия обязывала. — Ну, мне нужно провести полное исследование тела. Привезем тело в морг и тогда я смогу точно ответить на все ваши вопросы. Если у вас больше нет вопросов, то тело уже можно забрать?

— Подождите, Нестор Ростиславович. Еще одна формальность и тогда все — увозите тело.

— Максим пошли кого-нибудь из ребят за понятыми. Только пускай не мешкают и предупредят, чтобы не болтали. Надеюсь, ты понял?

За понятыми вызвался поехать Гриша Шеремета и Виктор Рыбась. К нам уже возвращались кинологи, и скажу честно, мы возлагали на их большие надежды. Любая обнаруженная ими улика, деталь, мелочь, предмет, который на первый взгляд ничего не значил, в итоге может оказаться той единственной зацепкой, а зацепка в нашем деле — главное.

Но нас ожидало разочарование. Собаки к глубокому нашему огорчению след вообще не взяли. Пометались на все четыре стороны, но все безрезультатно. И помехой стал не только туман, ведь настолько я знал, что пасмурная и безветренная погода способствует длительному сохранению запаха. Но видимо и преступник или преступники (все-таки я не откидывал этот вариант) поспособствовали этому. Есть множество способов сбить собак со следа. Дело с каждой минутой принимало все больше запутанный характер, и я понял, что нам — вот так с ходу, по горячим следам, которых собственно говоря, и не было, найти убийц не получиться.

Есть в нашем деле одно правило. И касается оно орудия убийства. Найдешь орудие — значит, появится след. В нашем же случае сокрытие орудия убийства свидетельствовало о трезвости мысли преступника. Обычно, в состоянии сильного душевного волнения злоумышленники или злоумышленник чаще всего в панике бросали оружие на месте своего преступления, не всегда по — раскаянию, а вроде потому, что удивляется содеянному собственными руками. Но не в нашем случае. Как говорят «не с нашим счастьем». Оперативно-розыскным. Бывает и такое счастье, когда опыт ничего не значит, а интуиция обманывает.

Конец ознакомительного фрагмента.