Лабиринты. Роман

Сергей Кучерявый

Эта история о том, как команда экстрасенсов, погружаясь в различные тонкие измерения нашей реальности, боролась с эпидемией опасного вируса 2020-го года. В процессе работ каждый герой раскрывается по-своему, перемежая непростые задачи с глубокими сюжетами драмы.

Глава четвертая

Совершенно бесполезной кажется та армада вопросов, что нетленно присутствует в сознании почти каждого человека. Вероятно, они там бытуют еще с тех времен, которые, в принципе, невозможно хоть как-то даже обозначить. Сколько-то там тысячелетий, эпох, лет до наших дней человек всегда размышлял о небе, о Земле, о стихиях, о жизни и о смерти. Во всякие тяжелые, сложные периоды жизни мысль о смерти почему-то никогда не покидает внутренние пространства человека. И ведь совершенно неважно, какого уровня и в каком статусе находится тот человек. Эти размышления или, скорее, даже фантазии, они то и дело всплывают на горизонте сознания в какие-то острые ассоциативные моменты жизни. А немного после, когда накал уже проходит мимо, не затронув его, эти незыблемые мысли вновь затихают и опускаются на донышко подсознания. И находятся они там до поры до времени, до первого, очередного зова, и неважно до какого: параноидального ли, осмысленного ли или же так, промежуточного требования. Да, смерть как момент — она неизбежна, и любой разумный представитель в той или иной степени об этом факте задумывается. Но вот если бы человеку, скажем, ему известна была бы примерная дата его финальной черты, о чем бы он задумывался тогда? Свалился бы на него, к примеру, внезапно поставленный диагноз или вот волна эпидемии застала бы его врасплох. И вот он стоит с этой охапкой снега за шиворотом. О чем он в этот момент думает? Наверное, все зависит от его качества восприятия жизни. Одни ринутся в последний вояж, с головой окунаясь во все тяжкие. Другие, не имевшие при былой жизни сил, чтобы быть личностью, эти начнут пускать реки слез, охотно принимая от всех сочувствия и ища в этом спасение. А кто-то и вовсе замкнется в себе или, напротив, в срочном порядке ринется завершать какие-то дела, обещания и давно поставленные, но отложенные на неопределенный срок задачи. Особо сложно тупиковые испытания приходятся на тех, кто, имея заболевание, сам, будучи в шкуре теперь уж бесполезного врача, начинает отчетливо понимать и осознавать все происходящие и грядущие стадии развития этого финального трамплина.

Больничный изолятор был смежный: общая дверь, небольшой тамбур и два отдельных лазарета с разделяющей их стеной, в которой имелось окно, отчего замкнутое пространство казалось немного больше. Главврач Николай Николаевич и его друг эпидемиолог Павел Степанович находились вроде бы как под арестом, но карантин допускал несколько иное к ним отношение. Дело никуда не двигалось. Просто шли дни.

— Николаич, а чего ты не бреешься-то? Как папуас ходишь. А?

— Не нравится — не смотри! Я вообще давно уж думал к усам бороду отпустить, да все как-то не до этого было. Хоть перед смертью увлечение.

— Да брось ты, перед какой еще смертью? — потягиваясь на кровати, возмущенно зевал Степаныч.

— А то ты сам не знаешь! — отрезал главврач, раздраженно переключая очередной новостной канал на висевшем под потолком телевизоре. — Какая разница, что обычный суд, что Высший — тамошний суд?

— Ты же врач, мать твою! Ты же сам прекрасно знаешь и понимаешь, что нет там ничего! — в очередной раз за столько лет он вновь пытался оспаривать эту тему. Единственным и кардинальным отличием в этом диалоге было лишь то, что на этот раз их разговор просто не мог закончиться так, как он заканчивался во все предыдущие разы, по одной простой причине. В те разы любое их тупиковое развитие противоположных мнений сглаживалось посредством алкоголя и, соответственно, весь диспут заканчивался пьяными объятиями. Но не в этот раз. И тем не менее Пал Степаныч продолжал подначивать друга:

— Любая наука, любая нормальная философия тебе это в раз докажет! Нет там ничего, никакого суда! И быть не может!

— О-о-о, ты еще Канта вспомни!

— И вспомню! И даже процитирую, если понадобится! — не на шутку заводился Степаныч, изредка болезненно откашливаясь.

— Твоя ошибка, знаешь, в чем заключается? Степаныч! Знаешь? — еще больше раздражал собеседника своей умиротворенностью главврач, явно получая удовольствие от беспокойства оппонента. Он, развалившись, сидел за стеклом напротив и мирно поглаживал отросшую щетину, вероятно, воображая, что у него уже есть симпатичная бородка.

— И в чем же моя ошибка?

— В том, что ты если и смотришь вглубь, то все равно видишь там только поверхность. Только гладь, которая охотно отражает привычную всем материальную реальность. И ты все никак не можешь выйти за эти рамки. Ты вроде оперируешь большим объемом знаний, но все равно перекладываешь их на материю, на осязаемые вещи. Что не всегда есть правильно, мой друг Горацио! Хи-хи…

— А на что мне их еще проецировать, скажи мне на милость? На ту мутную чушь, которую пропагандирует церковь? В которой все так зыбко и неясно, где одно прикрывает другое? Это просто какая-то круговая порука под чьим-то, уверен, весьма выгодным покрывалом! И не более!

— Да я про религию и слова не сказал! Ты сам первый обмолвился, — с намеком на бесполезность разговора нехотя продолжал Николаевич. — Религия — это система, она работает. И нам незачем туда соваться. А тебе, дураку, тот же самый Кант русским языком по-немецки однажды сказал, что Бог находится далеко за гранью нашего понимания! И что не нужно по отношению к этим высоким материям применять свою ущербную человеческую логику. Не нужно!

— Хорошо, умник. Объясни мне тогда, почему существуют войны, убийцы разные, вся эта грязь, которая у нас повсюду, куда ни плюнь? Объясни! — часто мелькая перед окном и отрывисто жестикулируя, Степаныч распалялся до предела.

— Опять двадцать пять! Как до тебя не дойдет, что простая подмена вопроса искажает твою тугодумную картину мира! Не, почему? Не, за что мне такое? А для чего?! Для чего мне это надо?! Элементарно, Степаныч! И тогда вся грязь заставляет мозг иначе работать, если он есть, конечно, хи-хи… Все, абсолютно все придумано высшим разумом, чтобы нам тут нескучно жилось, — вновь главврач хихикнул, тем самым показывая, что он уже устал от этого трезвого разговора. — И деньги твои любимые, и эпидемию эту тоже дали нам для чего-то. Хотя, чисто с профессиональной точки зрения, я никак не могу понять, почему вакцина себя так повела? Такого просто не должно было случиться! Да еще такой эффект — паралич, легкие… Не могу понять. Ну, вероятно, уже и не надо, раз так!

— Да потому, что я это сделал! Я добавил в нее еще один компонент, в этот, сука, коктейль Молотова! — с криком взорвался Павел Степанович. — Когда она после согласования находилась у нас в лаборатории в эпидемиологии! Мне предложили, я согласился!

— Кто тебе предложил? Кто тебе вообще мог такое предложить? Ты чего несешь, придурок? — слегка на повышенных тонах недоумевая, выдал главврач.

— А ты сам не догадываешься кто? Я не спрашивал, для чего, для кого все это понадобилось! Просто выбрал из двух зол то, в котором и вознаграждение есть нехилое, и карьера! А вакцину против того, что у нас сейчас, с тобой мы уже получили! Скоро выйдем отсюда здоровые, — смягчившись, словно вышедший на волю фурункул, Степаныч горделиво растекался, наивно предвкушая пополнения запасов своего тщеславия. — Прости, ну не мог я тебе раньше этого рассказать. Ну не мог, пойми.

— Хрен мы отсюда выйдем, — тяжело проговорил Николай Николаевич, крепко обхватив голову обеими руками. Он потерянно и беспорядочно водил ладонями по лицу, по волосам, и при этом неразборчиво он все что-то бормотал: — Ты… Ты скажи… Тебе сколько лет? Двадцать? Ты что, пацан зеленый?

— Чего ты взъелся? Я знаю, что ты не перевариваешь власть в любом ее проявлении, в любых ее погонах, поэтому и не стал заранее тебе ничего говорить. Я же знаю тебя.

— Нет, ты не проститутка! — огненной лавой взорвался Николаич. Он с грохотом ринулся к стеклу, словно бы хищник в клетке. Да так, что его собеседник тут же отскочил. — Ты урод! Ты конченый урод! Ты сам понимаешь, что ты сделал?

— Чего ты орешь? Все нормально будет! — сквозь кашель пытался вставить тот.

— В крематории нам нормально будет! Какая, на хрен, вакцина? Кто там о тебе, сука, вспомнит? Я теперь понял! Я! Теперь я все понял! Теперь все пазлы сошлись! — непрекращаемым потоком дико выдавал Николай. — Посмотри, ублюдок, эту вакцину, которую по официальной версии я утвердил, в которую ты, тварина, положил гос., сука, заказ… Посмотри, она уехала в страны Европы как гуманитарная помощь! Прежний, изначальный вирус… Да черт бы с ним! Его можно было одолеть! И я это сделал! И ты это знаешь! Ты понимаешь, что все это сейчас значит? Ты взгляни, взгляни на Европу, посмотри! Откуда у них там столько больных взялось, причем внезапно? Они теперь там пачками умирают! А симптомы все идентичны нашим с тобой! Не знаешь, откуда это все взялось? Не заметил, нет? Они у нас с тобой один в один! Если бы ты хоть каплю разбирался в медицине, не в твоих вонючих бумажонках, а в настоящей практике, то ты бы давно понял, что тебя использовали как презерватив и там же бросили, где-то в подворотне. — Весь красный, вспотевший от волнения главврач стремительно терял силы. Он, тяжело дыша, опустился на одно колено, пытаясь хоть как-то собраться.

— Не гони волну! Это вполне может быть совпадение! Они гарантию дали, что не оставят нас, и, знаешь, я им верю!

— Тебя что, опыт коммунизма ничему не научил? Там тоже все искренне верили в светлое будущее. И что? — уже хрипя, он продолжал выходить из себя. Почти в беспамятстве Николай Николаевич кричал и без разбора ударял о стену руками. — Нет, ты не проститутка, ты — Иуда! Погнался за монетой! По трупам пошел за гребаной копейкой!

Главврач, опираясь на стену, урывками близился к полу, задыхаясь и корчась то ли от начала активной фазы вируса, то ли от полного нервного истощения. Он слабел и менялся буквально на глазах. Степаныч смотрел на него каким-то растерянным детским взглядом, в котором легко можно было прочесть искренность, привязанность к другу и одновременно полное непонимание всего того масштаба, что начинал их неизбежно сдавливать. Да, в сердце, во взгляде его еще теплилась любовь. Она, вероятно, там была всегда. Но вот связь с головой, с его реальностью она давно уж потеряла. Поэтому он стоял и продолжал просто не понимать всей серьезности слов, сказанных о нем. Он не понимал положения дел и не понимал даже того, что скоро наступит конец.