Когда не поздно простить

Сергей Кулаков, 2020

Вполне благополучная жизнь главной героини Риммы Бельской вдруг начинает стремительно рушиться. Череда бесконечных конфликтов, разлад с близкими людьми приводят ее в отчаяние. Все плохо, кажется, впереди тупик и выхода нет. Но он находится… И там, где Римма меньше всего ожидает. Роман «Когда не поздно простить» читается с неослабевающим интересом. Здесь и оригинальный авторский стиль, и яркая сюжетная линия, и характеры обычных людей – наших современников…

Глава четвертая

Римма засыпала соль в солеприемник — восемь ведер, как положено. Два оставила Любке. Лучший на сегодня подарок! Проверила деаэратор: уровень воды в норме. Проверила фильтр. Нормально. В сторону дежурки даже не смотрела. Теперь для нее вход туда закрыт. Навеки. Такого она Валере не простит.

Сейчас это была главная ее мысль. «Такого не прощу. Никогда не прощу. Никогда!»

И все. И нечего об этом говорить.

Сделав все дела, Римма направилась к начальнику. Его кабинет был внизу, возле раздевалки, под лаборантской. Маленький, уютный, теплый, под столом прятался обогреватель. И ноутбук перед носом — удовольствие.

Римма вошла спокойно — начальник все-таки. Но он по лицу ее понял: амба. И отшатнулся от ноутбука, как застуканный за нехорошим.

Бросил взгляд на часы, лицо выразило сожаление: не успел сбежать. Еще бы десять минут…

Римма все рассчитала. И этих десяти минут ему не дала. Она их целиком забрала себе. И все десять минут, без передышки: а-а-а, о-о-о, у-у-у!

И про отбойник этот, вечно невовремя ломающийся! И про то, что все отказываются помогать, хотя работа общая! И про то, что в лаборантской холодно, хотя обещали летом заменить батареи! Который год обещают! А обогревателями пользоваться нельзя, выискивают по всему комбинату нарушителей! А они женщины, мерзнут! А Жанка втихаря пользуется, знаем, где прячет! Ей-то можно, потому что у нее муж в конторе. И вообще, мыло не дают второй месяц уже. А руки вечно грязные. И больше она эту соль долбить не будет! Или чините отбойник, пусть им мужики колют, или она уволится! Ее давно в контору зовут, экономистом, а она тут сидит, табели составляет, и всю текущую документацию ведет. А пусть попробует Светка Трофимова вести — увидите, что будет. Потом никакая бухгалтерия не разберется…

Тут, в теплом кабинете, Римма дала волю и слезам — пришла пора. Плакала и говорила, плакала и говорила, и все с такой болью — начальник только в кресло вжимался и ничего не отвечал. И ждал только, когда этот потоп остановится, если остановится вообще.

Понимал он или нет истинную подоплеку происходящего — Римма не знала. Наверное, нет. Не вник еще. Не донесли. Завтра донесут — в подробностях. И, он, конечно, поймет, отчего Римма тут так разорялась.

Но это завтра. А пока он был целиком в ее власти. И она уж этой властью попользовалась от души. Все высказала, что накопилось, ничего не оставила. И по делу, и без дела валила в кучу, не разбирала. Наябедничала заодно на Жанку, но это ничего. Жанка не так ябедничает, они тут со Светкой Трофимовой прописались, каждый шаг про нее рассказывают, да и про всех остальных. А ябедничать — святое бабское дело, тем более, когда работы касается. Разве она только для себя одной бьется?

Так что пусть слушает.

А что он думал? Отсиживается тут, а бабы горбаться. Мог бы уже тысячу раз отбойник починить или хоть новый достать — начальник ты или нет? Балуешься все со своим компьютером. Балуйся, никто не против. Но надо же и дело делать!

И потом…

Валера не пришел. Но разве об этом скажешь?

И потому: а-а-а, о-о-о, у-у-у! Ровно десять минут.

И когда увидела краем глаза на часах без пяти пять, замолчала и поднялась.

— Я, наверное, вас задерживаю? — спросила она.

Начальник ошеломленно смотрел на нее. Ему еще не было сорока, мужчина взрослый, но иногда — пацан пацаном. Римме даже неловко стало, что она им так попользовалась. Втемную. Она видела — ему и сказать-то нечего. Уничтожен ее атакой.

А и ничего. Выживет. Пусть закаляется.

— Я пойду, — сказала Римма.

— Угу, — выдавил начальник.

— До свидания.

Римма вышла и задумалась: что бы еще сделать? Такого для себя полезного.

Не нашла ничего лучшего, чем заняться мытьем полов возле фильтров. Но это отняло у нее двадцать минут, а до конца смены — до прихода Любки — еще два часа.

И что делать — одной?

Пошла в лаборантскую. В дежурку же не пойдешь. Туда вообще теперь не пойдешь. Если конечно, Валера не прибежит, не извинится. Но и то надо потом выждать. Повоспитывать его. Он ведь тоже один быстро заскучает. С Костиком им говорить не о чем, Костик только и знает, что свой телефон терзать. А развлекает Валеру Римма.

Пускай теперь развлекает себя сам! Во всех отношениях.

В лаборантской было чисто, светло, зелено от обилия цветов и холодно до ужаса. Окна были большие — зачем они такие? Ветром выдувало все начисто, едва градусов десять держалось. Цветы, как только накатили морозы, сняли с подоконников, расставили на шкафах, на полу. Цветы все любили, и развели их — пропасть. Как оранжерея какая. Теперь боялись, как бы не пропали. Но те ничего, держались.

Римма не поленилась, да она вообще лениться не умела: сходила вниз, набрала теплой воды. Поднялась наверх, полила цветы, хоть чем их согреть.

Долго пила чай с конфетами. Вообще она худела в последнюю неделю. Заметила, что стала поправляться, урезала порции. Но сейчас как без конфет? И так тоска, а тут еще от вкусненького отказываться? Совсем тогда иди и утопись.

Хотелось и выпить, тоже чего-нибудь сладенького, вроде ликера или коньяка. В шкафу был спирт, им выдавали для работы. Валера иногда уламывал ее, и она отливала ему граммов тридцать — никогда больше. За спиртом следили строго все лаборантки, и Римма не хотела давать лишний повод для сплетен.

Заколебалась. Выпить? Начальник уже ушел, да и что ей начальник? Поди, так напуган, рад, что она оставила его в покое.

Пить одной не хотелось, вот что. Как алкашка какая. Да и тоска одной пить. Сиди молча, заливай горе. Этой участи для себя Римма признавать не хотела. Это для других, тех, которые жить не умеют. Она умела. Умела, и других поучить могла. И то, что пить ей сейчас не следовало, знала твердо.

Хотя и хотелось, что скрывать? Валера обидел ее сильно, так обидел — ныло все внутри.

За что он так с ней? Вот что вызывало недоумение. Это не просто так, это мстил за что-то, понятно. Ударил с расчетом, может, и давно задумывал. Значит, держал камень на душе. Но за что? Что она такого сделала? Кажется, только и старалась, чтобы ему угодить.

Мысли бегали по кругу, путались, не давали ответа. Римма сидела одна в большом, белом, холодном кабинете — и погибала.

Читать не хотелось. Холодно, да и какое чтение?

Могла бы посмотреть фильм на планшете, но все уже смотрела. Дважды. Надеялась, что с Валерой будут, как обычно, кроссворды решать.

О, как они любили это пустое дело — кроссворды. Приохотились к ним давно, руку набили — все повторялось бесконечно, — и потому решали быстро, как семечки щелкали. Римма всегда читала, вела игру и ждала, чтобы Валера первый сказал ответ. Уступала ему, так сказать. Она вспоминала быстрее его, знали примерно одинаково, но терпеливо ждала, чтобы он отличился. И только если вспомнить не мог, называла сама. Часами так баловались — получали удовольствие.

Кончилось удовольствие. Поганец этот Валера! И тут ей нагадил.

Больше заняться было нечем.

Да и не хотелось. В голове билось одно: как он смел да за что? А ухо ловило звуки снаружи: не идет? И дикие мысли лезли в голову, и мутно проглядывалось будущее: как теперь будет?

Когда в лаборантскую вошла Любка, Римма чуть не кинулась ей на шею. Хоть кто-то пришел, живой человек! А то она была в таком состоянии — Жанке бы обрадовалась.

— Пливет, — чуть картавя сказала, глянув на нее улыбчиво, Любка.

Что, знает уже? Не может быть.

Кто донес?

Но, присмотревшись к Любке, Римма поняла, что та улыбается по каким-то своим причинам.

— Ты чего радостная такая?

Любка была красива. Располнела с возрастом, но лицо ее было красиво — картинно красиво. И стать она сохранила царскую, дано же человеку. Хотя и болела тяжело, и операцию перенесла, и беды ее не обходили. Последняя хоть кого бы прибила. Муж Любкин, Вовчик, офицер в чине капитана, ревновал ее страшно. Сын уже служит, а он как в молодости. Даже еще больше. Пил крепко оттого. Но и не только. Ладно… Пошла она в середине осени с подругой прогуляться. А чего не прогуляться? Сын в армии, больше детей нет, мужу еды полный стол оставила. Имею право! Ну, и задержалась. Говорила, знакомых встретила, заболталась. Кто его там знает? Может, и заболталась. Но муж, озверев от ожидания, взял да и поджег дом. Они в частом секторе жили, дом был хороший, недавно ремонт сделали — денег вбухали. Он и раньше ей грозил, гонял не раз, драться лез. Трезвый — человек как человек. А как выпьет — сумасшедший. И вот до чего додумался.

Все сгорело. И ремонт, и мебель, и кухня — все. Пока пожарные приехали, от дома только задняя часть осталась. Какие-то вещи, одежда уцелели. А так — одни головешки. И две кошки сгорели — по ним Любка больше всего убивалась. И Вовчик как отрезвел тоже. Говорит, ревел как маленький. И по дому, и по котам, и вообще. Руки на себя наложить хотел. Его со службы чуть не поперли. Любка переехала жить к родителям. На развод подала. Вовчик умолял, на коленях стоял. Закодировался. Не простила. К сыну ездила, тот сказал: «Вернусь, убью». Парень здоровый, да еще в спецназе служит. И за мать обиделся, и за дом — где теперь жить? У родителей Любки две комнаты всего, она еще туда-сюда, а сын придет, его куда? И на папашу у него зуб, так что жди всякого.

Но Любка, поплакав первое время — вся зареванная ходила, — как-то и оправилась после. Опять похорошела, и глаза ее, серые, прозрачные, смотрели на мир с кошачьей прямотой и загадочностью. И улыбаться стала, молодо освещаясь, и засмеется — так вся целиком.

Отходчив человек. Тем и жив.

— Так… — махнула Любка рукой на вопрос Риммы. — У вас тут чего?

— А, — ответила Римма, — ничего хорошего.

Любка внимательней присмотрелась к Римме, к столу, увидела бумажные гробики от конфет, среди них траурную урну чашки — что-то поняла. Быстро скинула серую, козью шубу, присела к столу.

— С Валерой поссорилась?

Вот что значит подруга.

— Да ну его… — отвернулась было Римма.

— Рассказывай!

— Да что тут рассказывать?

— Римма! — шутливо стукнула пальцем по столу Любка.

И хоть в их дружбе ведущей была Римма, а Любка только ведомой — и по возрасту, на двенадцать лет младше, и по отношению к жизни, — Римма сейчас охотно подчинилась ее нажиму.

И рассказала все.

А что утаивать? Все равно все узнают. Тут тайны умирают быстро, сутки жизни максимум.

— Да… — протянула Любка по окончании рассказа. — Что это с ним?

Они переглянулись с Риммой особенными взглядами: что-то произошло странное. Любка тоже давно здесь работала, все механизмы отношений понимала до тонкости, ей ничего объяснять не нужно. И раз Валера не пришел — беда.

— Может, совсем ему плохо было? — предположила самое простое Любка.

— Ну… было плохо, — согласилась Римма. — Сидел никакой. Но понимал же все! Видел, что собираемся. Я позвала его отдельно…

— Может, слишком резко позвала? — улыбнулась Любка.

Она знала характер Риммы, и сходу угадала причину.

Одну из причин. Потому что Римма, хоть и брала ее в расчет, вовсе не полагала, что эта причина главная.

— Да нет, — ответила Римма. — Как обычно.

— Ясно! — воскликнула Любка. — А он мутный. Вот и обиделся.

— Но не до такой же степени! — возразила Римма.

— Ну да, — согласилась Любка. — Чтоб на соль не пошел? Наверное, очень сильно обиделся.

И она снова улыбнулась.

— Что это все улыбаешься? — подозрительно посмотрела на нее Римма.

Людка снова махнула рукой.

— Не обращай внимания. Тебе рада.

Она приобняла Римму за плечи.

— Да брось ты, подруга! Не бери в голову. Все они дураки одинаковые. Отойдет — первым прибежит.

Римма тоже так думала. Хотела думать. Так думать было правильно. Это лучше, чем накручивать себя.

— Ты же знаешь, они как нарежутся — все герои, а потом на коленях ползают.

Любка передернулась, вспомнив о своем.

— Звонил? — спросила Римма.

— Звонил, — вздохнула Любка.

— Что хочет?

— Чтоб заявление забрала.

— А ты?

— Не дождешься, говорю.

— Молодец! — кивнула Римма. — Не вздумай ему уступить. Сколько раз он обещал? А толку.

— Да, — затуманившись, ответила Любка.

Она немного помолчала, перебирая фантики на столе.

— Он хочет дом отстроить, — сказала она.

— Что? — изумилась Римма. — Дом?

— Ну да, — кивнула Любка. — там же фундамент весь целый. И задняя стенка осталась. И полный сарай всяких материалов — сарай же не сгорел.

Римма вытаращила глаза.

— Да он знает, сколько денег надо — дом отстроить?

— Он говорит, кредит возьмет. Узнавал в банке, ему дадут. Только небольшой, занимать по знакомым придется… Он все посчитал. Говорит, ради меня все сделает. Только чтоб я вернулась.

— И что? — от изумления Римма забыла про свое горе. — Ты веришь ему?

Любка замялась, опустила голову, замолчала.

— Не знаю… Он так просит.

— Люба! — воскликнула потрясенная Римма. — После того, что он сделал, я бы с ним вообще не разговаривала. Сколько ты от него вытерпела! И опять ему веришь?

— Да не верю я! — взмолилась Любка. — Но он так просит… И не пьет уже три месяца.

— И что? Три месяца — срок? Он и раньше бросал. На полгода хватало — максимум.

— Я тоже ему так говорю.

Любка посмотрела Римме в глаза. В глазах — детская растерянность и мольба.

— Люба! — сказала твердо Римма. — Не вздумай ему уступить. Это лишь бы тебя вернуть. Потом все по новой пойдет. Опять будешь голосить. Оно тебе надо?

— Не надо, — эхом отозвалась Любка. — Но если бы ты слышала, как он говорит… Говорит и плачет. Я никогда его таким не видела.

— Не видела? Ты что, встречалась с ним?

Любка спохватилась, но было поздно. Она покраснела.

— Да… Виделись… Недолго.

Римма так разозлилась — чуть кулаком не стукнула.

— Ты же мне клялась, что если когда и увидишь его, так только в суде!

— Да… — мялась Любка, мучаясь под свирепым взглядом Риммы. — Но он так просил…

— Да они все просят! — взорвалась Римма. — Когда им надо. А потом плюют в морду и делают, что хотят.

Любка со страхом покосилась на нее.

— Ты домой не пойдешь?

— Пойду! — выкрикнула Римма.

Она вдруг поняла, что Любка боится ее.

Ну и пусть боится. Дура. Поверила этому идиоту. Дом он построит. Как бы не так. Небось, уже задумал что-то пакостное. Как все они задумывают.

— Но ты зря так, Римма, — робко сказала Любка. — Он и вправду изменился. Если бы ты его послушала…

— Не хочу я его слушать, — отрезала Римма. — Не верю я твоему Вовчику, и тебе верить не советую. Он тебе голову дурит, а ты уши развесила.

— Да не верю я… — пробормотала Любка.

Римме на миг стало ее жалко. Чего накинулась? Бедная девка мучается, а она — кричать. Все Валера виноват! Довел до чего гад. Лучшую подругу чуть не растерзала. Хотя — и подругу надо поучить. Уж больно слаба на уговоры. Только пошепчут на ушко — и поплыла вся. Делай с ней, что хочешь. А потом — крики и слезы.

— И не верь, — гоня жалость, сурово приказала Римма. — Если ты его снова простишь, я на тебя обижусь. И помогать не буду. Слышишь?

— Слышу, — отозвалась Любка.

— Держись твердо. Решила бросить — бросай.

Римма улыбнулась, погладила Любку по голове.

— Да ты таких Вовчиков сто найдешь! На чёрта тебе этот алкаш?

Любка глянула Римме в глаза — отстраненно.

— Там скользко, — сказала она. — Иди осторожно.

— Я знаю, — ответила Римма. — Я всегда осторожна.

Расстались хорошо. Прошлись еще по Михалычу: тоже, старый козел, хорош. Как так, лезет со своими лапами, ласковый — оторви да брось. А как до дела доходит, начинает из себя инвалида строить, про болячки свои ныть. Хорошо хоть соли успел наколоть, прежде чем удрать. А мог бы и раньше психануть. Коз-зел.

Любке еще предстояло на соли убиваться. Но у нее хоть операторы — мужики нормальные. Оба с понятием и не задохлики какие. Хотя и Любке хватит. До ночи провозятся.

— Там два ведра почти полных, — наказывала Римма, одеваясь. — Фильтр не сработался, но ты посмотри…

— Ага, — кивала Любка, — хорошо.

И посматривала на Римму нетерпеливо.

Римме показалось, что та рада была, наконец, ее выпроводить. Ну, понятно. Получила за Вовчика, вот и дуется. А как ты думала? Молчать буду? После того, как ты сто раз тут ревела, жаловалась и клялась мне: никогда-никогда? Если ты забыла, то я помню. И тебе, дуре, не дам забыть. Потом же еще и благодарить будешь.

В норковой шубе, в норковой же круглой шапке, в дорогих замшевых сапогах Римма смотрелась очень внушительно. Любка, несмотря что подруга, взирала с завистью. Другие пережить не могли. А Римма себя не стесняла. Она получала тут чепуху, даже не снимала с карточки. Зато получал муж — и в этом была ее сила.

— Валеру не будешь ждать? — спросила с улыбкой Любка.

Знала, что не будет, но улыбкой давала понять, что ничего страшного не произошло, перемелется.

Римма нахмурилась в ответ — не тянуло ее улыбаться. И из-за Валеры, и Любка неожиданно расстроила со своим Вовчиком. Как предала, что ли. Еще одна.

— Сам дорогу знает, — сухо ответила она.

Любка кивнула.

— Ну да.

Римма хотела выйти через заднюю дверь, ту, что была возле кабинета начальника. Но решила выходить через переднюю — пусть видит. Спустилась вниз, прошла мимо дежурки — и вдоль котлов устремилась к двери. Знала, что Костик увидит ее и доложит Валере. Она не ждала, что Валера побежит следом. Не в его привычках. Но пусть знает, что она уходит, не дожидаясь его. Это четкое послание, и он прочтет его верно.

И сделает выводы.

Пусть только не сделает!

Открыв дверь и пропищав напоследок зуммером, Римма вышла в ночь.

Одна.

Редко ей приходилось возвращаться с работы одной. По пальцам можно пересчитать. А вот так, зимой, ночью — никогда. Но просить же не будешь: проводи. Какое! Это после случившегося? Щас.

И Римма смело двинулась вперед.

Через территорию комбината пробиралась медленно. Под ногами мерзлые бугры, обломки кирпичей, снежные заносы, огрызки льда, растертые машинами. Дорога называется! Пока до проходной доберешься — от сапог одни махры останутся. Освещение скудное, приходилось подсвечивать себе фонариком. Здесь все с фонариками ходили, привыкли.

Пройдя через проходную, пошла быстрее. Думала, по асфальту, но по асфальту — лишние полкилометра. И ветер в лицо — вот что остановило. Пошла, как ходили обычно: напрямую, через деревню.

И быстро раскаялась.

Идти через деревню было откровенно страшно. Римма даже не ожидала, что ей будет так не по себе. Громадная фигура Валеры, вечно бредущая следом за ней, настолько внушила ей мысль о безопасности дороги, что она как-то этой дороги и не замечала.

Теперь же шла и боялась, как маленькая девочка.

Боялась всего.

Переулков. Узких, черных, как норы, откуда мог вывалиться, кто угодно.

Кустов. Они шевелились под ветром. И казалось, что кто-то таится в них, и лезет навстречу, раздвигая сучья нетерпеливыми, крючковатыми пальцами.

Машин. Редких, но оттого еще более опасных. А что они ездят по ночи, когда все нормальные люди давно дома сидят? Ясно, кто ездит…

Собак. Те хрипло лаяли на нее из-за заборов, передавая друг другу по цепочке. А что, если выскочит которая? И шубу порвет, и все другое. Ужас!

И когда впереди вдруг показались два шатающихся собачьих силуэта, Римма застыла на месте. Все. Конец.

Собаки шли прямо на нее, опуская головы то выше, то ниже — будто подкрадываясь к добыче. Это были, скорее всего, обычные деревенские барбосы, но в этой ночи, в безлюдье и зловещем завывании ветра они показались Римме настоящими людоедами — чистые звери.

Она остановилась. Они неуклонно, беззвучно приближались, то низко припадая к земле, то резко вскидывая головы, вырастая до устрашающих размеров. От темноты оба казались черными, как смоль, и от этого еще более звероподобными.

Цепенея от страха, Римма оглянулась.

Никого.

Тогда она направила на них фонарик — прямо в морды. Может, отпугнет?

Фонарик высветил глаза, блеснувшие ртутной зеленью, узловатые лапы — но никак не остановил их приближение.

И Римма, оледенев от ужаса, использовала свое самое грозное оружие, о котором она в страхе совсем позабыла. Но страх же ей о нем и напомнил.

— Пошли вон! — вдруг гаркнула она, когда первый пес, забирая вправо, намеревался пробежать между ней и забором или заскочить в тыл, как ей показалось.

Крик был такой силы, что собаки рванули в разные стороны, и одна даже взвизгнула, — несчастная.

Путь был свободен.

Одержав столь легкую победу и чувствуя небольшие угрызения совести — напугала бедных псин, а они, поди, голодные, замерзли совсем, — Римма дальше уже пошла спокойнее.

Но шла и проклинала Валеру.

Все по его вине! Идет тут одна, мучается. Пьяницы, бандиты со всех сторон. Темень. Собаки вот лезут… Едва шубу не порвали. Бросил ее. А ей отбивайся. Вон, ноги еще трясутся. Ему что, он такой бугай, топает себе и топает, кто на него полезет, он сам кого хочешь напугает, а она иди и бойся, кто его знает, кто еще в этой темноте встретится. Бессовестный! На соли бросил, здесь бросил, скот, только просить умеет, а вот как с ней поступает…

Пройдя почти всю деревню — пролетев, — Римма увидела радугу огней над железнодорожной станцией и успокоилась. Пошла уже медленнее, легче. Посматривала на дома за заборами, темные, в земле плотно осевшие, на светящиеся в них окна, желтые, голубые, розовые, на голые деревья в садах, будто обнявшиеся скрюченными ветками, чтобы согреться, и думала, постоянно думала.