Две любви Саныча

Сергей Кулаков, 2023

В своем новом романе Сергей Кулаков с присущим ему тонким психологизмом рассказывает историю мужчины, примерного семьянина, волею судьбы на долгий срок оказавшегося в одиночестве. Пустившись во все тяжкие, главный герой сначала увлекается одной женщиной, затем – другой, при этом пытается всеми силами сохранить семью. В результате проблемы только нарастают, и разрешение их кажется невозможным…

Глава 3. Знакомство

Нет, не думайте, велосипеда я не изобрел. Просто сел на него и поехал — фигурально, конечно, выражаясь.

И ведь точно, нисколько не разучился! Что и показали дальнейшие события.

Осенило меня утром, дня через три. Почему так долго? Ну, есть же у меня и своя жизнь. Впрочем, тпру. Помним уговор.

В общем, подумал я всесторонне и решил, что лучше варианта, чем классический съем, не найти. Правда, тут мне сильно предстояло напрячься, но что не сделаешь ради лучшего друга? Тем более и самому любопытно было молодость вспомнить, показать, так сказать, класс.

Ну, и показал.

Звоню Санычу.

— Есть идея, — говорю.

— Ну?

Какую гамму чувств может содержать один звук! Целой арии стоит.

— Ты же зарплату на днях получил?

— Получил.

— Значит, деньги есть!

— Ну-у… — ария совсем иного свойства.

Я вообще у друзей деньги одалживаю редко, и всегда отдаю. Но опасения Саныча мне понятны. Без Ларисы его бюджет стал неустойчивым, как вертящийся волчок. И лишние на него претенденты — верный путь жить последнюю неделю до зарплаты на хлебе и воде. То есть, отказывать себе в выпивке и курить дешевые сигареты. А радости жизни еще никто не отменял.

— Не бойся, — поспешил я успокоить друга, — я все продумал.

— Ну? — уже ровнее и ближе к первой арии.

— Нам надо идти в кабак.

— Да? — озадачился Саныч.

— Да, — говорю уверенно. — Снимем баб и решим все проблемы.

Обещание мое прозвучало легко и непринужденно. А попробуй сделай. Были бы мы молодые и неотразимые, как двадцать лет назад, тогда понятно. Иди и бери. А ты не возьмешь, тебя возьмут, проверено.

Но то — молодость.

А каково нам, Санычу с его «лампочкой» и мне со своим всем, не намного лучшим?

— А куда? — поинтересовался Саныч.

— Да хоть куда, — сказал я. — В «Хуторок», например.

Саныч подумал.

— Можно, — сказал с неустойчивым одобрением.

— Ты там был?

— Пил пиво пару раз.

— Ну и как?

— Нормально. Только дорого…

— Так что, не идем?

— Нет, — испугался Саныч. — Пошли. Только… — замялся он.

Ясно, я тоже в себе должного запала не чувствовал. Сложностей много. Одно, просто оторваться в кабаке, никакой высокой цели не ставя. Другое, отправиться туда с этой самой целью. Это как пойти за линию фронта за языком. Без права на ошибку, потому что второго захода не будет. Я Саныча знаю. Если деньги потратит, а языка не возьмет, он туда дорогу навеки забудет. И мне припомнит — память у него на обиды емкая.

От этого поневоле заволнуешься. Навыки я порастерял, у Саныча их вообще нет. Как-то все будет?

«Ладно, выпьем и расправим крылья, — подумал я. — А не расправятся, еще выпьем. Хоть в чем-то преуспеем».

— Я все беру на себя, — сказал я небрежно. — Опыт есть. Ты только поддержи беседу. Это же ты умеешь?

— Умею.

— Ну, все! Значит, в шесть заходи, двинем.

— Ага.

— Только оденься понаряднее. Мы же в заведение идем.

— Угу…

В шесть часов вечера стук в дверь. Я открыл — и чуть не расхохотался в лицо стучавшему.

Обычно Саныч одевается вполне чинно, в тон общей заводской братии, настиранной и наглаженной давней семейной жизнью. Ну, крутит для чего-то деревянные четки в руках, но это старая привычка… Я боролся с ней — бесполезно. В остальном же он незаметен, как панельный дом в микрорайоне. И тем хорош, и больше ничего не требуется. Разве что тенниска посвежее и выходная пара туфель, — примерно это я и имел в виду.

Но Саныч постарался! На голове ярко-красная бейсболка, на пузе майка желтая, поверх нее зеленая рыбачья жилетка, внизу какие-то пузырчатые штаны испуганного цвета. Живот перетягивает поясная сумка, в руках брякают четки. На шее золотая цепочка с половинкой разрубленного сердца (вторая половинка у Ларисы), под козырьком бейсболки глухое забрало солнцезащитных очков. И завершают образ мачо лаптеобразные кроссовки на гусеничной подошве. Не то американский шериф на рыбалке, не то рыночный торговец с далеких южных стран. А в общем, дурак дураком.

Я как только взглянул на эту красоту — понял: зря идем. На такое может клюнуть разве что пьяная Баба-яга. Наши же привереды попросту тебя не заметят, как будто тебя на свете нет.

Но я ничего не сказал. Сам виноват, не уточнив смысл слова «понаряднее». Саныч в своем токсикозном состоянии все понял буквально — и вот нарядился. Ответственно подошел к делу, в чем же его упрекать?

К тому же, судя по горделивому выражению лица, он был очень доволен собой. И спросил даже, окинув себя сияющим взором:

— Как, нормально?

— Вполне, — отвернулся я. — Сигареты возьму.

Ладно, пойдем. Настрой-то выпить никуда не делся. А про другое лучше не думать. Спишем все на «бабы-дуры, совсем оборзели, не подступиться». Не очень красиво, согласен, но чем-то надо себя оправдать?

«Хуторок» встретил неотзывчиво. Пятничным вечером ожидалось некоторое движение. А тут — музей восковых фигур. За ближним к дверям столиком чей-то день рожденья кисло мусолился двумя семейными парами, отражаемыми друг другом, как зеркалом. Юные влюбленные в углу поверяли свои тайны двум полупустым пивным бокалам. Бармен, укачанный стойкой, тихо дремал на ее груди.

Нужный элемент отсутствовал, как мы ни вглядывались в темные закоулки зала.

— Лето, — сказал я. — Все на природу едут.

— Наверное, — хмуро отозвался Саныч.

И покосился на выход.

— Еще рано, — промямлил я. — Подтянутся.

— Угу, — мыкнул Саныч, перебирая что-то в кармане.

— Может, на улице посидим? — предложил я.

Домой не хотелось. Как здесь ни тоскливо, но дома еще хуже. Здесь хотя бы есть ожидание события. Дома вообще ничего нет.

— Давай, — рванулся к выходу Саныч.

Я думал, совсем убежит. И я бы его понял.

Нет, задержался.

Снаружи была пристроена открытая терраска на четыре столика, огороженная плетнем. Днем туда лупило солнце, и обычно она пустовала. Но сейчас солнце медленно уходило за дом, террасу по диагонали рассекала пыльная тень, и ближе к стенке можно было сидеть, даже и не слишком потея.

Там мы и пристроились.

— Может, в другое место пойдем? — спросил я, страхуясь от будущих упреков.

— В какое? — скептически посмотрел на меня Саныч.

Верно, вряд ли в другом месте будет лучше. Тут хотя бы люди ходили по улице, создавали иллюзию присутствия. И птички летали — тоже компания. И машины гудели — уютно. Да и, главное, выпить уже хотелось. Куда тянуть?

— Ну что, тогда как обычно? — спросил я.

— Надо было пузырь с собой взять, — сказал Саныч. — Не догадались…

— Возьмем, — кивнул я, чувствуя прилив деловитости. — Магазин рядом. А пока для затравки закажем ихнего. Чтоб потом не придирались.

— Давай, — вроде как расслабился Саныч.

Через полчаса тень стала гуще, а листья на деревьях ярче и значительнее. К тому же произошло важное событие: Саныч снял очки. Голубые его глазки смотрели на мир более оптимистично, чем я ожидал.

— Снял бы ты и кепку, — сказал я. — Тут тени и так хватает.

В сущности, мне было все равно. Рядом из нужных людей никто не появлялся, так что надобности в коррекции образа не имелось.

Саныч посмотрел на меня и неожиданно снял бейсболку. И сразу выявился основательный мужчина, а не ряженый неизвестно кто.

— Наливай! — сказал он решительно.

— Есть! — сдвинул я каблуки.

Но веселья не получалось. Поднимали рюмки мы исправно, в отработанном годами ритме. Сиди мы в гараже, трещали бы без умолку. А тут роняли скучные фразы и тут же окуривали их дымом, как докучных насекомых, чтобы побыстрее отогнать и забыть.

Почему не клеился разговор? Место не располагало, да. Но дело было не в месте. Саныч тосковал, я видел. Лицо тяжелело у него не от водки, а от груза желаний. Он грустил по женщине, которую хотел.

Я знаю, как это, грустить по женщине. Хочется трогать ее руками. Хочется смотреть, как она раздевается. Хочется ласкать ей грудь. Хочется любить ее жгуче и долго и знать, что это никогда не кончится. И слышать ее запах, как запах самой жизни.

А мы сидели в пыли и жаре и пили водку. И непонятно, зачем вообще забрели сюда, два безоружных зверолова. И Саныч грустил. Хотя крепился и даже взглядом не упрекал меня.

Потом вдруг рядом возникло какое-то движение. Я обернулся.

За соседний столик уселись две женщины. Я только глянул — и увял. Ситуация напомнила старинный анекдот: я столько не выпью.

Одна была маленькая и суетливая. Ее симпатичная мордочка ведьмы была словно в мелкой шелухе от морщин, особенно пугающих, когда она смеялась. Другая была молода и толста до первобытного бесстыдства. В темном длинном платье она расширялась книзу, как пирамида, и лицо ее напоминало диванную подушку с пятнами глаз и рта. Видеть эту подушку совсем не хотелось.

Но Саныч, в отличие от меня, бросал взгляды на соседний столик хоть и без удовольствия, но и без сколько-нибудь заметных огорчений.

Я затревожился.

— Подождем кого получше, — шепнул я.

Мой друг кивнул. Но на соседний столик коситься не перестал. И даже выражение грусти как-то убавилось на его лице, сменившись налетом романтической задумчивости. В общем, ему это шло, и, если бы его одеть чуть скромнее, с ним можно было бы штурмовать вполне нестыдные высоты, — в разумных пределах, естественно.

Я отлучился в магазин, надеясь, что в мое отсутствие кто-нибудь да отвлечет внимание Саныча.

Напрасные надежды.

Пожилая ведьмочка и ее пирамидальная подруга сидели на своих местах, оживленно разговаривали, будто не обращая внимания на то, что, кроме одного грустного туриста, они на террасе одни. И за это я был им по-братски благодарен.

О чем думал Саныч, трудно сказать. Он раскинулся на стуле в позе пациента вытрезвителя, хотя был абсолютно трезв. Желание бодрило его, как нашатырь. Но и действий никаких он не предпринимал, сморенный этим вечером и своими надеждами на него.

Я открыл свежепринесенную бутылку, мы выпили, потом и еще, и еще.

Никто не появлялся. Прохожих мимо нашего плетня проходило все меньше. У машин прощальной насмешкой зажигались фары. Птицы растворились в сумерках, как капли акварели в воде.

Мы усиленно молчали и пили водку. Дамы за соседним столиком шушукались и хохотали.

Становилось завидно. Водка брала свое. Хотелось веселья и какого-нибудь сумасшествия. Даже такого, которого всеми силами стараешься избежать.

— Ну что? — спросил я Саныча. — Зовем?

Он кивнул быстрее, чем я договорил.

Я обернулся на три четверти. Хмель делал мое лицо добрее и дружелюбнее, а лица дам… Нет, лица дам оставались прежними, чуда не произошло. Но отчасти из добродушной жалости, отчасти из пьяного нахальства я вылепил вполне подходящую улыбку и показал ее им.

Соседки притихли, увидев эту улыбку.

Они все поняли.

— Девушки, а может, к нам? — без околичностей спросил я. — Или мы к вам?

Кажется, минуты не прошло, как мы сидели за одним столиком, сгрудив бутылки и закуски.

Тут же легко, как во сне, перезнакомились. Старшую звали Аня, ее подругу — Инна. Стали пить за знакомство, пошел обычный разговор. Нужды сдерживать хмель не было, задачу свою, пусть и с изъяном, я выполнил, поэтому дальше все пошло без моего участия и как-то удивительно целенаправленно.

— Что празднуем? — кажется, спросил я.

Ответа не помню. Бойко отвечала Аня, она же и вела теперь эту ладью.

Присмотревшись, я решил, что в молодости она была очень даже хорошенькая. Но, когда она встала и пошла зачем-то в кафе, открылись плоские пустоты штанишек на ее нешироком заду. Это было печально, хотя, судя по виду Саныча, печаль его как раз и покинула.

Я успокоился и отдался чужим веслам. Быстро темнело, было смешно и нескучно. Терраса все глубже опускалась в космические глубины ночи. Голоса женщин мешались с запахом их духов и с летом, плавно и бездумно кружившимся вокруг нас. И в этом кружении я пропадал, как в обмороке.

А потом вдруг все изменилось, в ноздри мне ударило знакомым запахом, и я увидел, что мы сидим в гараже у Саныча. В том же составе, и на столе высится шеренга из бутылок, приобретенных явно не на наши средства.

Инна сидела возле меня на шатком табурете, прочно рассиженном Вовой Брагиным. Саныч с Аней как-то интенсивно и парно передвигались взад-вперед, из чего было ясно, что выбор уже сделан.

Наливали, пили, курили безостановочно. Саныч и его «выбор» все куда-то бесконечно выходили, судачили на свежем воздухе. Я не вникал. Я сбросил с себя всякую ответственность и отдыхал, ровно ни о чем не думая.

Но рядом сидела девушка, и меня это к чему-то да обязывало. В моем восприятии она была не более чем собутыльник. Столь крупные формы я не мог обнимать даже мысленно. Но все же мы были людьми, а людям, да еще пьющим, положено разговаривать.

В течение следующих пяти минут выяснилось, что она замужем, что муж ее сейчас в отъезде, а ребенок у матери, и она проводит вечер с сослуживицей, а живет поблизости — дом через две остановки.

Про дом было неинтересно, я никуда не собирался. Но сказал, совершенно не думая:

— Обманывать нельзя.

— Можно, — спокойно возразила она.

Я очнулся и посмотрел на нее внимательнее. Вместо диванной подушки я вдруг увидел яркие темные глаза. Красивые глаза, и ума в них было гораздо больше, чем того требовали гаражные реалии.

— Что ты здесь делаешь? — спросил я.

— То же, что и ты, — ответила она, не удивившись идиотизму вопроса.

— То есть пьешь? — уточнил я.

— Нет, — сказала она. — Хорошо провожу время.

Она была умна, да еще и остроумна, и это меня отрезвило на время.

Вернулись в который раз Саныч с Аней. Они держались чинно, как верующие в храме, но что-то с ними уже произошло. Лицо Саныча счастья пока не выражало, но в горделиво нахмуренных бровях ясно читалась гарантия надежды.

Голова Ани словно приклеилась к его плечу, и говорила эта голова неумолчно. От меня она будто пряталась, или я на нее не смотрел — неважно. Важно было то, что она находилась у плеча Саныча, и, судя по всему, там она собиралась пребывать и далее.

Добрый путь!

Меня тянуло поговорить с Инной. Но вместо этого мы начали целоваться. Может, я хотел подать пример Санычу, не помню. Или Инна, скорее всего, хотела подать пример мне.

Не вставая со своих мест, мы целовались, как школьники, без объятий.

Полные женщины знают толк в поцелуях. Лакомки, они и здесь продолжают свой пир. Они всасывают губы, как пастилу. И смакуют, не торопясь проглотить.

У нас ничего не могло получиться. Глупая затея. Хмель — он дурачил ее, не я. Как только моя рука втыкалась в гирлянду складок на ее боку, она тут же отдергивалась, как от горячего. И с этим я ничего не мог поделать. Я привык к другому, и невозможно было изменить свой тактильный набор, не содрав с себя заживо кожи.

Кажется, она об этом догадывалась. Мне было неловко. Она ведь многим желанна, говорил я себе. Вон, муж есть, наверняка, поклонники. А целуется как! Что из того, что ее талия на несколько сантиметров шире чьих-то там предпочтений? Получается, мы любим не человека, а сантиметры? Стыдно и нечестно.

Но это было пустое. Поцелуи продолжались, но уже и заканчивались, в отличие от выпивки. Ее, к счастью, было в избытке, и она меня в конце концов и переманила, верная, как старая любовница.

Остаток вечера задержался только в памяти Саныча. Я от него был счастливо избавлен. Как-то доехал домой, как-то улегся, даже раздевшись, — и все.