Комета Магницкого – 1

Сергей К. Данилов

Детство Виктор Магницкий провёл в детдоме, юность в общежитии, молодость – то в евро-квартире, то в строительном вагончике. Трудовой путь героя романа обычен для новейших времён: от научного сотрудника до уличного продавца мороженого. Пробиваясь сквозь бытовые неустройства, кои судьбоносная планида во множестве подбрасывает человеку, он старается не упускать из вида заветный образ семейного благоустройства, изобретённый им ещё на детдомовских задворках.

2. Послеобеденное счастье

Личное счастье началось сразу после обеденного перерыва, когда Виктор заглянул к Забаве — рассказать Бориске анекдот, который вспомнил только что, да и слышал не долее трёх дней назад. Забавы на месте не оказалось, по случаю длинных белых ночей подающий большие надежды теоретик семнадцатого отдела ускакал пить лимонад в опытный цех к автомату с бесплатной газированной водой, который наконец-то заправили смородиновым сиропом. Тем самым выпал из институтской жизни с её дежурными анекдотами и блиц-партией в бильярд под занавес сорокаминутного обеденного перерыва.

А меж тем жизнь в его рабочей комнате, носившей в среде младшего научного персонала название «забавной», ни на секундочку не прекращала бить июньским искристым ключом. Только Магницкий приоткрыл солидную дверь, как через хорошо промытые на недавнем субботнике стёкла точно в зрачки ударило яркое белое солнце. Пришлось даже зажмуриться, будто бы от счастья. Будто бы только что слопал четыре сочных, вкусных, горяченьких беляшика, запивая их сладким какао, и после этого, едва успев обтереть пальцы салфеткой, сразу увидел в непосредственной близи девушку неземной красоты.

Так зажмуренным и вошёл в большую, светлую комнату, имевшую четырёхметровой высоты потолки, огромные, с распахнутыми створками окна, за которыми ещё парил в воздухе случайно уцелевший тополёвый пух, вроде бы основательно прибитый ночной грозой. В комнате восемь однотумбовых столов, один двухтумбовый — заведующего сектором Черкизова, шкаф и куча отобедавшего народа, мирно проводящего свободное время в приятных разговорах. Выражением своего счастливого лица он никого не собирался обманывать: были и четыре беляшика не более десяти минут назад, и какао, и салфетки, и даже девушка, как ни странно, имелась в непосредственной близи. И даже, представьте себе, не одна, а сразу штук семь, как на подбор высокие, стройные, в тончайших летних платьях, пронизанных лучами яркого света. Толпятся в центре комнаты, закатываясь жизнерадостным смехом.

— Что вы тут веселитесь? По какому поводу? Небось, премию квартальную пообещали сто процентов?

Девушки, молодые специалистки, только-только после университета, румяные, весёлые, как горячие пирожки с персиковым джемом. Смотреть на них холостому мужчине чрезвычайно приятно, а вот жениться не рекомендуется. Допустим, женишься сдуру на одной, куда остальных потом девать прикажете? О чём беззвучно вопиёт пример сидящего в одной комнате со специалистками Борьки Забавы, и трудности, по его словам, кратно возрастают с мая по август, когда руки-ноги у специалисток становятся оголёнными, длинными, ужасно близкими; куда ни кинь взор — всюду, как на витрине, раскинулось нежное женское тело, местами призывно извивается, вроде бы весьма доступное, а тронуть нельзя.

— После обеда здорово тебе размечталось, — угадала физически крепкая спортсменка Мила, — премию ему подавай. Ишь чего захотел!

Мила — комсорг отдела, со всеми на дружеской ноге, сейчас единственная из девушек облачена в джинсы. При встречах в длинных, тёмных институтских коридорах с молодыми людьми подходящего комсомольского возраста вместо рукопожатия она проводит прямой правый в солнечное сплетение, который сопровождается вопросом: «Комсомольские взносы сдал? — И безотносительно смысла последующего ответа назидательно добавляет: — Иди теперь мочу сдавай!».

— Точно, — примирительным тоном согласился Магницкий, уже многократно учёный комсоргом, — нет так нет, а скажите, девчонки, почему в кафе на Площади перестали пирожки с персиковым джемом продавать? Вы не в курсе?

— Кто о чём, а лысый о гребёнке, — вставила шпильку Люси пренебрежительным тоном.

Мигом убрав с лица улыбку, Виктор предался грустным размышлениям. Вон Забава не утерпел — женился, теперь локти кусает, ибо сидит в одной комнате с семью красавицами, и деваться ему абсолютно некуда, разве что бегать на опытное производство пить холодную газированную воду. Впрочем, Бориска не теряется: все семь, как одна, обслуживают его в высшей степени нестандартные выдумки, ибо девочки — программистки, а Забава — теоретик, фонтанирующий идеями двадцать четыре часа в сутки, как вычислительный центр, в отличие от городского фонтана с цветомузыкой, который на ночь и на зиму предусмотрительно отключают. Идеи Забавы большей частью сумасбродные, «за гранью разума», — так выражается молодое поколение программисток, когда приходится им составлять вполне реальные программы, следуя моделям Бориски, объясняя которые, тот заводит глаза под потолок, а ладонями творит свой воздушный замок из первых же подвернувшихся под руку функций интегрального вида.

— Забавы нет, вот и отдыхаем, — весело оскалилась Мила. — Кстати, Витька, ты почему уклоняешься?

— От чего?

— Будто не знаешь, от чего, от уплаты комсомольских взносов, разумеется!

Магницкий моментально напряг живот, бросив обеспокоенный взгляд на правую руку комсорга. Вроде кулак не сжатый. Хотя и с левой может запросто врезать. Говорит, что советский человек должен быть гармонично развитым…

— Комсомольские — ерунда, главное, чтобы от алиментов не уклонялся. Настоящий мужчина не должен уклоняться от алиментов ни вправо ни влево, — подмигнула Лариса, по кличке Пума, с безумно красивыми огромными глазами и точно кошачьей мягкостью движений, — вот женишься ты, Виктор, на… Люське, к примеру, родишь ей быстренько ребёнка, а потом сбежишь, как заяц… к Миле, и если после всего того будешь уклоняться мне от алиментов — пеняй на себя!

— Девушки, я давно вышел вон из комсомольского возраста. Пожилой, серьёзный человек, какие могут быть взносы?

— И сколько же тебе, Витёк, лет?

— Сколько-сколько… много. Двадцать семь стукнуло. Полных двадцать семь. В комсомоле состоят до двадцати семи?

— Включительно.

— Исключительно. Ныне я просто беспартийный человек, и взятки с меня гладки. К тому же ни разу не женатый. Во искупление этого общественного греха честно плачу налог за бездетность.

— Эх ты, уклонист, — рассердилась Раиса, — двадцать восьмой год мужику валит, а он не женат. У тебя задержка в развитии? Даун, что ли?

— Он не даун, он мэ-нэ-эс, — констатировала Мила, — наукой увлекается.

— Девчонки, а давайте его прямо сейчас женим?

Лицо младшего научного сотрудника вновь украсило безотчётно-радостное выражение.

— В смысле? — удивился он. — Каким, позвольте вас спросить, образом? Только, граждане, не забывайте, у меня своего угла нет, в общежитии живу…

— Это к делу не относится, произведём над тобой акт инициации, и все дела. Раз из комсомольского возраста вышел, пора, Магницкий, быть тебе не мальчиком, но чьим-то мужем. Пора!

— Пора пришла — она влюбилась!

Не успел Магницкий толком порадоваться неведомой инициации, которая будет проводиться девичьими оголёнными руками (о кулаках Милы как-то не подумалось), случилось приятное событие, вроде первой фазы грядущего счастья: от девичьего кольца мягким шажком отделилась угловатая фигура Пумы, сделала шаг к нему и, оказавшись в непосредственной близи от мэнээса, вопросительно заглянула в глаза и, не дождавшись ответа, приложила ухо к его груди чуть пониже горла. Почти как доктор, слушающий без медицинских приборов хрип простуженного дыхания. Тут же с головой окатила тёплая морская волна: Виктор даже выпрямился и вытянул шею, чтобы не захлебнуться.

Денёк выдался солнечный, комната полыхала ярким июнем, девушки продолжали веселиться, толпясь вокруг них, как будто именинников. Иные поглядывали скорее сконфуженно, что-то говоря друг другу, не слышно что, слух Магницкого отключился временной контузией.

Необыкновенно хорошо стало жить. От близких чёрных, гладко-блестящих волос, необыкновенно приятно пахнущих, возникло ощущение редкостной удачи. Пума гладила тонкими пальцами по галстуку, приговаривая: «Миленький мой». Вот-вот, да, это правда, вот оно — самое настоящее счастье, без обмана! Отняла голову на секунду, посмотрела исподлобья снизу вверх вопросительно, произнесла что-то вроде: «Жить будет». Магницкий слышал её голос вдалеке, как после контузии, и уточнил:

— С кем? Хочу с тобой.

— Здрасьте вам, — вмешалась Мила, — Лариса у нас замужем, поздно спохватился, дорогой. Ты на других-то посмотри. Народ на выбор.

— Миленький мой, — снова прилегла Пума, сверкая актёрски-радостными глазами.

Тут дверь приоткрылась, просунулась Забавина голова:

— Виктор, выйди срочно на минуту.

Тот лишь слабо отмахнулся: «Уйди, не мешай. Видишь, человеку хорошо?».

— Виктор, вопрос жизни и смерти решается.

Невесомая птица счастья вспорхнула, отлетев прочь.