Знакомые истории

Сергей К. Данилов

Сборник рассказов о человеческих отношениях: прекрасных и разных, в сути своей давно хорошо известных, но каждой судьбой открываемых по-новому.

© Сергей К. Данилов, 2017

ISBN 978-5-4485-2927-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

АХ, ЭТИ СЕРЫЕ ГЛАЗА

Старший экономист Алла Карсавина возвращалась домой после зимнего отпуска. Полмесяца она брала летом, ездила дикаркой в Сочи, сейчас провела неделю в небольшом кемпинге при горнолыжной трассе, где обычно в это время года собирается уйма народа. На лыжах Алла стояла неплохо, в том числе и горных, но, увы, пошиковать не удалось — всю отпускную неделю держались сильные морозы. Подъёмник не включали ни разу. Несколько новых знакомств, заведённых в гостиной у камина, трудно отнести к разряду особо удачных: сплошь довольные жизнью улыбчивые женатики, которые целый день могут просидеть на деревянной лавке за пивом, громко обсуждая тонкости альпинистского снаряжения.

В её почти тридцатилетнем возрасте семейное положение сильного пола начинаешь различать без расспросов, по походке, на расстоянии ста метров. Подержанный товар нам не нужен. Изумительно красивая девушка с роскошными золотистыми волосами, широко распахнутыми в мир большими голубоватыми глазами, в уголках которых, к сожалению, поселились не очень заметные до времени гусиные лапки. По замечанию родной мамочки, слишком много прохохотала весёлых лет. За спиной осталась сотня сказочных романов, и все как один кончились ничем. Наверное, поэтому Алла не ударилась в кемпинге во все тяжкие, как в прежние бы времена, хотя один молодой женатик со шкиперской бородкой, в огромных высокогорных ботинках, изображавший из себя плейбоя, очень ей понравился, жутко захотелось тряхнуть стариной, но благоразумие взяло верх, она опомнилась и воздержалась, решила не портить репутацию, ждать ЕГО до самого конца. ОН так и не появился. Мороза испугался, что ли?

И вот вам, пожалуйста, результат: сидит Алла одна-одинёшенька в своём купе, смотрит на пустынный перрон и бесславно ждёт отправления поезда. В каком-то смысле уже приехали. Здравствуйте, девочки! Чёртов поезд должен был отправиться десять минут назад, но после слабеньких подёргиваний и потряхиваний, замер на прежнем месте. Очень холодно сегодня, техника не выдерживает, что подъёмник, что поезд, всё дохнет на корню. А у неё на душе ещё холоднее, просто абсолютный ноль: лёд, камни, безвоздушное пространство.

Была последняя надежда на вагонное знакомство, чтобы ОН и ОНА вдвоём в одном купе оказались, даже элитное нижнее бельё в дорогу напялила, и сама при полном параде, прямо из парикмахерской, с корабля на бал… И что? Городок напрочь вымерз, во всём их вагоне лишь три купе заняты. В соседнем устроился пузатый военный, явно имеющий на неё виды, но стопроцентный женатик. В другом две пожилые женщины. Вот и весь праздничный набор.

«Я как пуля на излёте, — подумала Алла, — лечу, лечу, а цели нет. Скоро о землю шлёпнусь, и все дела»

Она уже решила переодеться в штаны и свитер, иначе с красиво декольтированной грудью ей вечером не отбить атак капитана, который уже сейчас вьётся паутом на голое тело возле открытых дверей её купе и вот-вот, как только проводница соберёт билеты, влетит сюда, ничем потом не выкуришь. И тут вдруг, как в новогодней сказке, на перроне появился ОН. Алла прильнула к холодному стеклу: высокий, стройный, в длинном модном расстёгнутом пальто, с вьющимся до земли белым шарфом, неторопливо и чётко маршировал по снежному насту, пушинкой неся огромный кожаный чемодан. Будто зная наперёд, что без него поезд с места не двинется. Неужели действительно ждали его? Алла — несомненно!

Но кто он? Провожающих нет, какая радость! Лицо молодое, с румянцем на щеках, из-под шапки видны только тёмные брови, прямой нос, шикарные усы и решительный подбородок. Точно, ОН! Как на картинке. Неужели? Неужели другое купе? Неужели опять не судьба? Господи, да сделай же что-нибудь! Хоть раз в жизни выдай замуж нормально! Нет, чего сказку выпрашивать? Это, наверное, и для бога непосильная задача, ладно уж, в будущем пусть и разведёмся, пусть жить одной, от случая к случаю, да воспитывать ребёнка, как все обычные бабы. Но сейчас-то, господи, дай счастья!

День клонится к вечеру. Мороз под сорок. Ликование души неизвестно по каким причинам, и вот не застёгнуто пальто, лицо быстро твердеет и сохнет, случайное выражение схватывается гипсовой маской радости: ах, какая ерунда, когда… что? Шарф метётся у колен. Он один на пустынной сцене перрона. Отправление поезда задерживается. Провожающие не выдержали мороза, нет ни единого человека. Оглушительный капустный хруст снега, нескончаемая цепь вагонов, да справа, за чугунной решёткой редеет чахлый, заброшенный парк, слегка побрызганный малиновым предсумеречным светом.

Повинуясь невесть откуда налетевшим сумасбродным предчувствиям, в мозгу гулом гудит праздник сердца-колокола. Вкручивая каблуки в визжащий наст перрона, идёт он к своему вагону, набрав полную грудь воздуха, без вдоха, без выдоха. Витенька, как всегда, опоздал. Поезд должен был уйти ещё десять минут назад, но либо вокзальные часы врут, либо попросту, на общее счастье, случилась задержка, и, разметнувшись далеко в обе стороны, тёмно-зелёная шеренга вагонов, грязная ещё октябрьской грязью, продолжает мертво стоять на месте, не подозревая, верно, о том, что, в сущности, только его одного и дожидается. Голова и хвост состава потерялись из виду далеко в светлой морозной мгле. За глухими, с зелена стёклами окон, будто через годами отстоенную прозрачность аквариума, поблазнился глубокий взгляд из-под опущенных ресниц, мгновенно поразивший живое живым. Витенька метнулся в сторону аквариумного зазеркалья, полного тёмно-жёлтой воды с подсветкой, где сонными карасями плавали все другие лица: разгадка его вроде необъяснимой жизни вдруг оказалась ужасно близка, — сейчас он поймёт себя по одному только этому лицу, благодаря полноте возникшего внезапно счастья… Но её уже нет, хотя свет случайного взгляда продолжает калиться на сетчатке глаз.

Очень походила на Аньку. Да откуда здесь взяться Аньке? Витенька приехал в городишко на два дня, привёз в военную часть брату-новобранцу два чемодана вещей из дома, и теперь уезжал, довольный свершённой миссией, пустым — в огромном чемодане, который он легко несёт одним пальчиком, лежит только другой, не менее громоздкий, свёрнутый кожаный чемоданище. Здорово ездить налегке! Так что же Анька?

Ничего особенного, просто учатся в одной группе и вместе сидят на лекциях. Как-то на переменке затеяли обычную игру: кто кого пересмотрит не моргнув. Сидели — смотрели всю перемену, а потом ещё и лекцию прихватили. Загипнотизировались. С тех пор часто глядят в глаза друг другу в свободное от учёбы время, и несвободное тоже. У Аньки глаза серые, он их выучил наизусть в подробностях, спроси, всё расскажет, с точностью до количества ресничек. Его уже поднимали преподаватели, устраивали выволочку, что, де, за посмешище здесь устроил? На лекциях надо материал конспектировать, а не… дурью маяться. Не помогает.

Отвернулась? Или просто мираж оконной пыли? Поражённый фантазией не свершившегося, деревянным шагом продолжил свой путь, и снова чей-то взгляд из следующего окна окатил жаром, и всё повторилось, как ныряние в декабрьскую прорубь, полную ледяного крошева. Эти новые глаза — огромные, удивительные, незнакомые. Наверное, он всё же хорош, очень хорош в молодецки расстёгнутом, длинном пальто, с поднятым узким воротником из нерпы. У Витеньки весёлое, чуть порозовевшее на морозе лицо с прямым решительным носом, карие глаза, жёсткие, чёрные, не мальчишечьи усы. Грудь распирает счастье и желание вздохнуть.

Сорвал перчатку, приложился ладонью к чешуйчатой изморози, покрывавшей вагон; невероятное должно произойти немедленно, сейчас же, тут, на месте — слишком много внутри кипящей радости. Запрыгнул в вагон. Тепло как! На всю длину коридора стелется узенькая вишнёво-красная ковровая дорожка с парадными зелёными кантами. Победно отмаршировав по мягкому ворсу до своего купе, не сдерживая улыбки, открыл дверь и легко вошёл. Внутри купе оказалось светло и чисто, как бывает в начале пути в фирменных поездах: салфеточки, занавески, пол ещё не успел высохнуть после влажной уборки. За стеклом неузнаваемо ярко белеет привокзальный парк, отнюдь не заброшенный, но таинственный, романтично-заснеженный. Сиденья мягкие, со светлой кожаной обивкой, кругом поблёскивает никель, он вдохнул, наконец, чувствуя лёгкий, почти неуловимый и приятный запах духов.

Вот оно и случилось! Уже не вагон это — крошечная гостиная, со своей прекрасной хозяйкой, сидящей на правом от входа сидении, у окна. Чуть-чуть — больница из-за холодности казённого блеска металлических покрытий столика, сидений и стен, с дежурной сестрой милосердия. Почти ослепшему от внешнего белого света, теперь на фоне окна и заснеженного парка ему виден только силуэт головы да лежащая на столике рядом с картонкой билета рука, освещена проглянувшим низким солнцем; на запястье свободно держался тоненький узорный браслет, пальцы длинные с розовым лаком на ногтях и нежной кожей.

Вежливо поздоровался, ощущая, как близка ему мягкая подушечка мизинца, к которой хотелось прикоснуться губами, но тут же необходимость в этом отпала — Витенька вдруг начал быстро срастаться с этой прелестной ручкой, оказавшейся где-то глубоко внутри, возле сердца, где она производила безболезненные манипуляции по освобождению пространства, что-то удивительно приятно трогала, перемещала, сразу сливаясь кровью, срастаясь всё в большей степени с ним и уютно погружаясь в него вместе с мягко льющимися по плечам белокурыми волосами, не подходящим для пути театрально нарядным платьем с великолепно оголённой грудью, мягкой мочкой уха, в котором блеснула золотом паутинка серёжки — внутрь, вглубь, и для всего находилось своё единственное, родное место.

Она так смотрит на него! Витенька обернулся бы, коль не знал, что за спиной нет никого и в купе они вдвоём. Да, ему здорово повезло ехать с такой необыкновенно голубоглазой и белокурой красавицей. Не зря мерещилось! Алла смотрела, как заворожённая. Она всё ещё не верила собственным глазам, даже не поздоровалась на его «здравствуйте», лишь кивнула и чуть рот не открыла от восхищения. ОН! Всё, пришёл. Наконец-то! А если не ОН, то пора в монастырь.

Витенька поставил чемодан, снял шапку и скинул пальто. Под пальто оказался школьный ещё костюм с короткими рукавами, тоненькие дудочки брюк, в таком наряде даже мужские усы не производили впечатления. ОН как-то сразу превратился в худого юношу с торчком стоявшими на спине острыми лопатками. Боже, за что? Лет восемнадцать, не больше. О, как она могла так промахнуться? То ли студентик, то ли вообще школьник. Да какая разница? После всего грандиозного, что с ней только что почти случилось — и не случилось, разбираться в этом недоросле нет ни малейшего желания. Сражена наповал, убита. Но в монастырь всё равно не уйдёт!

Поезд тихо тронулся с места. Маневровые тепловозы, водонапорная башня, обшарпанные склады и километры заборов, потом серенькие пригородные домики, утонувшие в снегах, а если чуть повернуть взгляд, то золотистые живые завитки волос над оголённой шеей, светлое, мягкое лицо, с лёгким сиянием от падающих на страницу книги последних лучей солнца, губы маленькие, свежие, чуть подкрашенные, уголками уходящие в припухлости щёк. Глаза широко открыты, и совсем теперь не голубые, а вроде морской волны с малахитовым отливом, волосы непокорные надо лбом и золотая волна на плечах. Снова — тонкие частые осинки на краю заснеженных оврагов, синие дали, бесконечные столбы и провода, провода, провода. Чудесное голубое платье, на ногах маленькие изящные туфельки. А уж ножки… Он быстро отвёл глаза подальше в сторону.

— Сиротский поезд, — поймав недоуменный вопрос Витеньки, пояснила, — не было провожающих. Совсем не было.

— Холодно.

— Конечно. Но это дела не меняет. Поезд никому не нужных людей, вот угораздило так угораздило. Ведь с таким скоплением несчастливчиков может случиться что угодно, не правда ли?

Вошедшая проводница начала собирать билеты.

— Никто в мороз не поехал, так и провожать не пришли, — тихим голосом обратилась к спутнице в голубом: — В другое купе переходить будете?

— Да, но ближе к ночи. А то скучно совсем одной сидеть, — она улыбнулась Витеньке, как королева пажу.

За чаем выспросила, кто он, где учится, на каком курсе. Витенька всё рассказал, как есть. От её снисходительного тона первоначальное восхищение в нём тоже сбавило градус.

— А вы артистка?

— Почему?

— Одеты так… красиво, и вообще сами… выглядите.

— Нет, я экономист.

— А, понятно.

«Сколько ей может быть лет, если разговаривает с ним, как с маленьким? Но хороша, конечно, ничего не скажешь. Очень красивая девушка двадцати шести лет, а ему всего-то двадцать. Обнаглеть, что ли?»

Узнав, в каких частях служит брат и где работают родители, Алла потеряла к студенту-третьекурснику всяческий интерес. Отвернулась к окну и долго смотрела, как в полутьме быстро, у самого стекла пролетают столбы. Скучно. Витенька тоже решил не наглеть. Слишком красивая взрослая тётенька, ну её. Капитан вылез из своего купе, встал перед их раскрытой дверью, белозубо улыбаясь. «Зубы хорошие, — вздохнула Алла. — Хоть какой-то плюс. — Посмотрела на живот вояки, на погоны. — Лет под сорок, бесхарактерный тюля, подкаблучник, изображает из себя ветреника. Для храбрости уже принял. Ну и чёрт с ним, всё равно терять нечего, пригласит — пойду. Такого отбить можно в два счёта, но если уж уводить от жены, то можно было получше найти. Всё не хотелось. Хотелось своего и по-честному. Да видно, придётся по этой дорожке катиться»

— Пойду посмотрю расписание, когда большие остановки нам предстоят, — сочла нужным оповестить Витеньку, встала и элегантно проскользнула мимо военного.

Не посторонившийся капитан жадно втянул запах духов, сверкнул глазами. Он уже понял, что Витенька человек посторонний, его стесняться нечего. Дамочка выскочила из купе. Началась игра в поддавки? Сейчас проверим. Резво двинул следом. Заговорил прямо в спину, как она хорошо выглядит, и начал перечислять, что именно в ней особенно сильно, до глубины мужской души поражает гусарское воображение. И всё, — больше не отстал. Обратно привёл нежно поддерживая за талию, встали напротив его купе рядом у окна, и капитан говорил не переставая, сыпал шуточки, рассказывал анекдоты.

— Вы, наверное, ракетчик? — спросила девушка с деланным восхищением, — в тайге на командном пункте дежурите, руку на красной кнопке держите?

— Мы? В тайге? Обижаете, мадемуазель. Мы кремлёвские связисты. Видели парад на Красной площади? Вот там и обеспечиваем связь.

Витенька сидел у раскрытой двери, слушал, пока вдруг не услышал:

— А что на ногах стоять, давайте ко мне зайдём, сядем-посидим. Кофе есть с коньячком, лимончик, конфеты, поговорим по душам, вы одна, и я тоже один, как перст… еду, скоротаем вечерок в разговорах на общие темы.

И дверь за ними закрылась. Вот и всё. Как просто. Сначала легко и непринуждённо ему понравилась, а теперь так же просто ушла к толстому вояке. И что таких тюфяков в армии держат? Живот в китель не влазит. Плечи покатые, глазки бегают, щёки рыхлые, тьфу, смотреть противно. А она пошла. Вот дура. И чего в ней хорошего сам Витенька нашёл? Ну, волосы — да, просто отпад, ну, глаза — тоже лазурь небесная, ну, личико, пальцы, уши, шея, талия, ножки. Да всё хорошо, — ума нет. Иначе, с чего бы попёрлась? Кофе с коньяком не видала? Долго Витенька ругал соседку про себя, однако и он успокоился. Смирился. Всё равно собиралась перейти на ночь в другое купе, ушла к капитану. Какое ему, Виктору, до шибко красивой тётеньки дело? Ушла и ушла. Баба из купе — мужчине легче.

За окном тьма хоть глаз коли, он раскатал матрац на своей нижней полке, застелил постель, лёг. Полежал. Встал. Нет, лучше забраться на вторую полку, что тут внизу потом будет, его абсолютно не волнует. Перестелил на верхнюю полку, снял брюки, пиджак, оказался в трико и рубашке, влез, улёгся. Он лично спит, а прочие пусть как хотят. Поезд с шумом и грохотом летит и летит в бесконечном пространстве ночи. Блондинка в соседнем купе хохочет и хохочет, прямо заливается над анекдотами связиста. Фу, наконец-то перестала, а он уж боялся, что всю ночь напропалую будет веселиться. Вот теперь нормально, можно спать.

Задремал ненадолго, потом сразу проснулся, сел, соскочил на пол. Бросился натягивать ботинки. За стенкой негромко визжала женщина, будто сдерживая себя. Голос непохож на соседский, однако определённо из капитанского купе. Ещё какую подселили неуравновешенную? А где тогда Алла? Витенька выскочил в коридор, рванул соседнюю дверь и, слегка качнув корпусом вправо — влево — вперёд — назад, мягко вошёл в купе, сделал, пританцовывая, ещё два шага, оказавшись прямо перед кремлёвским связистом.

Зажатая в тёмном углу грузным телом капитана, Алла сверкнула взглядом затравленного животного, а увидев рядом Витеньку, точно напугалась ещё больше, даже визжать перестала.

Правой рукой капитан крепко охватил её талию, а левой вытащил из выреза платья одну штучку, как базарная баба-торговка цыпушку из корзины, и весь трясся, обрадовано смеясь, разминая пальцами. Очень красивый узорный лифчик валялся на столике перед ними, между бутылкой коньяка и тарелочкой с аккуратно нарезанными лимонными дольками. Выражение лица девушки быстро переменилось, появилась жалкая мольба: помоги, если сможешь. Она не была уверена и в Витеньке. Капитан тоже оглянулся. Удивлённо. Это кто здесь?

Открыт полностью со всеми своими болевыми точками, да ещё руки заняты. Можно вырубить сразу, можно заставить помучиться. Но первым делом Витенька коленом блокировал возможный удар ногой снизу, и далее молниеносно, расслабленными пальцами пробежал по глазам, носу, щекам и кадыку вояки. Тот дёрнулся назад, стукнувшись затылком о стену. О, пьяная реакция. Вообще никакой противник. Что, однако, не помешало капитану мгновенно догадаться о неприятностях, его поджидающих в самые ближайшие секунды, — мигом оставил дамские прелести. Не до жиру, быть бы живу, вскинул ладошки вверх к плечам, и расплылся добродушной улыбкой: мы тут ничего, так просто сидим, по-дружески балакаем.

Витенька небрежным кивком головы отодвинул его в сторону, предложил руку даме. Проводил до своего купе, прихватив со стола лифчик. От неё тоже попахивало коньяком и лимоном. Откуда-то немедленно возникла проводница, взялась за щёки, сказала грустно: «Ой-ёй-ёй!». Алла опустила растрёпанную голову. Войдя в своё купе, Витенька сразу запрыгнул на вторую полку, лицом к стенке.

— Может, перейдёте в свободное купе? — спросила проводница соболезнуя. — Или к женщинам?

— Спасибо. Мне здесь с… молодым человеком надёжнее будет.

— Понятно. Ну, так даже лучше. Ох, уж эти военные, с ними всегда проблемы, меры-то никакой не знают, напьются до чёртиков и начинают бузить. Молодой человек, вы берите второе одеяло, не беспокойтесь, я к вам селить никого больше не буду.

— Мне и так нормально, — ответил Витенька, не оборачиваясь.

Когда проводница вышла, соседка быстро закрыла дверь на защёлку. Минуты три что-то молча делала стоя, то ли раздевалась, то ли одевалась, потом подняла нижнее сиденье, рылась в своих вещах, потом опустила и, шелестя бумагой, села.

«Книжку читать теперь будет всю ночь? Какая, однако, тяга к просвещению!», — жёлчно думал Витенька. Он не любил спать при свете. Терпел, терпел, повернулся. Прежняя, красиво причёсанная блондинка сидела за столиком, и что-то задумчиво писала на листе. На молчаливый вопрос улыбнулась загадочно и сказала:

— Пишу письмо мужу.

«Оп-па-на!»

— А у вас что, есть муж?

— Не спрашивайте — не совру.

Пышные золотистые волосы чертовски красиво лежат на плечах. Витенька опять почувствовал лёгкое восхищение, вздохнул и отвернулся к стенке.

— Нет у вас мужа, — произнёс он, понимая, что такие вещи нельзя говорить женщинам. — Не было, и никогда не будет.

— Это ещё посмотрим.

Ему показалось, что разбудила она его совсем глубокой ночью. В купе по-прежнему горел свет, Алла стояла одетая в свою блестящую чёрную шубку, смотрела ему в лицо, золотые волосы сногсшибательно блистали на пушистом воротнике.

— Вставайте, Виктор, проводите меня.

— Что? Уже приехали?

— Нет, сейчас будет станция, я хочу отправить письмо немедленно.

Жмурясь, Витенька глянул на часы:

— Да уже одиннадцать, никакая почта не работает.

— Глупый, есть же почтовые ящики.

— И что, так срочно надо отправлять?

— Совершенно срочно. Вставайте, Виктор, я же серьёзно говорю.

Он спрыгнул на нижнее сиденье, сунул ноги в ботинки, начал шнуровать.

— Мне неудобно вам напоминать, однако давайте наденем брюки, вы всё-таки с девушкой пойдёте. Я бы и без вас сходила, но боюсь. Одевайтесь, я отвернусь.

Витенька вынужден был снова натянуть костюм, из которого вырос, накинул пальто и открыл дверь. Поезд уже тормозил длинными, крепкими рывками.

— Там холодно, вот ваша шапка и шарф. Давайте помогу, вы спросонки ничего не соображаете.

И начала примерять шапку, будто покупала в магазине, поворачивая его голову в разные стороны, Витеньке было немного стыдно, но приятно. Потом завязала длинный шарф. Он хотел застегнуть пальто, Алла не позволила.

— Так вы очень хороши, не будем застёгиваться, — и пошутила. — Я умираю: такой мужчина!

Она и правда развеселилась, глаза блестели, как у сумасшедшей.

— И вы тоже наденьте шапку, — счёл необходимым напомнить Витенька, — Мороз-то собачий.

— Ничего, обойдусь, — лихо встряхнула волосами, они взлетели в воздух и снова блестящей волной легли на воротник.

— Всё, идёмте!

Схватила под руку и потащила на выход. Проводница открыла дверь, стояла, улыбалась. «Явно благоволит Алле. Почему?» На узком перроне горели яркие фонари, а дальше за ним чистое белое поле сияло алмазами в ночи. Он спрыгнул со ступеньки в пушистый, только что выпавший снег. Через поле светились окна низеньких изб, утопавших по крыши в сугробах. Рядом с Витенькой на платформе оказалась девчонка в валенках, фуфайке, мохнатой шали. Лицо её в тени, но глаза сверкали восхищённым блеском, почти как у Аллы.

— Помоги мне, пожалуйста, милый, — соседка протянула руки, стоя на подножке.

Он легко подхватил её, чувствуя теплоту стройного тела под шубой, мягко опустил с собою рядом.

— Девочка, ты не скажешь нам, где здесь поблизости есть почтовый ящик? — спросила Алла особенным голосом, каким в детских сказках разговаривают феи.

В искрящемся ночном воздухе её лицо выглядело волшебно молодым, волосы неправдоподобно светились на тёмном меху. Как заворожённая, боясь расстаться с парочкой глазами, девчонка только на мгновение кивнула в сторону, на столб посреди поля. На верхушке столба висел старомодный фонарь в виде тарелки, очень ярко освещая всё заснеженное поле. А внизу синий почтовый ящик. А вокруг сугробы, и ни тропинки к этому ящику.

«Откуда она знала, что именно на этой остановке будет так? Запросто могло ведь не быть ни фонаря, ни поля, ни девчонки, а лишь какой-нибудь встречный товарняк с цистернами нефти.»

И Витенька побрёл, держа письмо в руке, по пышному свежевыпавшему снегу, лёгкому, как тополиный пух, испытывая странное счастье и звон в ушах. Так должно было быть, но когда-нибудь в будущем. Снег сыпался под штанины и сухо щекотал ноги. До ящика метров двадцать. Можно незаметно подсмотреть, узнать адрес, но решил не делать этого. Зачем? Конверт гулко стукнулся о дно совершенно пустого ящика. На нём стояло одно-единственное слово: ТЕБЕ. Витенька повернул обратно. Девчонка сияла, забыв о мокрых рукавичках и замёрзших ногах.

— Милый, ты такой добрый, я так тебя люблю, — Алла зажмурилась и потянулась к нему губами.

Витенька догадался, что весь этот спектакль она устраивает для девчонки, совершив над собой некоторое усилие, подыграл: взял руками холодное, свежее на морозе лицо, осторожно поцеловал губы. Затем помог подняться обратно в вагон, ощущая невероятно близкое тело под шубой, будто она там голая. Поезд тихо двинулся с места. Девчонка ликующе взмахнула варежками, оставшись в счастливом мечтающем прошлом, на краешке серебристого поля, усеянного россыпями драгоценных камней. Проводница гулко задраила металлическую дверь, как люк подводной лодки.

— Ночь на дворе, а ребёнок бегает поезда встречает, — недовольным голосом проворчала она. — Тоже ведь добегается. И куда только родители смотрят?

Они вернулись в купе. За стенкой сладко храпел капитан, выпивший свой коньяк в одиночку. Витенька быстро скинул пальто с шапкой и шарфом, не церемонясь, — брюки, пиджак, запрыгнул на свою полку, отвернулся к стене и попросил:

— Только свет выключите, ладно?

Свет погас немедленно. В голубоватой темноте без ночника она быстро разделась и юркнула под два одеяла.

Спать не хотелось. В зеркале на двери отражались фонари полустанков, которые поезд проскакивал, не замедляя хода. Снова представилось, как заходит в купе ОН, высокий, стройный, с чёрными усами. А может, опустить ему воротник? Опустила воротник — и снова: вот ОН, стройный, высокий, щёки румяные с мороза… Нет, слишком румяные, чувствуется мальчишка, а ну, вышел, вышел в коридор! Так, щёки посмуглее сделаем, пусть даже лёгкая мужественная щетина будет… Нет. Ещё бомжей мне здесь не хватало! Гладко выбрить, сбрызнуть туалетной водой, так, пошёл… вот заходит, легко опускает огромный чемодан, скидывает пальто… Стоп!!! Куда? Не то… Вернём на исходную позицию… А заступник уже уснул. Сопит, как маленький.

Ей жарко. Накушалась коньяка с капитаном, дура. Сняла одно одеяло, свернула, сделала заслон от окна, чтобы холодом не так несло. Вспомнила, как больно хватался пьяный связист, уже до того набравшийся сверх меры, сделалось ужасно обидно, слёзы навернулись, вот ведь скотина какая! Вообще убрала с себя одеяло, осталась лежать на простынке. Эй, ну где ОН там? Входите уже. Ой, нет ещё! Минуточку… Этот кружевной лифчик не нужен. Его грубо сдёрнул капитан — сразу и без разговоров, как дешёвый трофей. Сняла и засунула под подушку, закинула руки за голову: вот теперь пусть ОН входит!

У Витеньки замёрзла голова. От окна дуло. Он проснулся, решил перевернуться в сторону двери, а ноги замотать другим одеялом. Перевернулся и вдруг увидел Аллу! В окне замелькали прожектора, их мощный свет, отразившись от зеркала в двери, высветил всю её почти обнажённую фигуру на нижней полке, голову на закинутых руках. Глаза были широко раскрыты и требовательно глядели прямо перед собой! Как только не холодно? Мягко, неслышной белкой-летягой спланировал вниз.

ОН! Пришёл. Наконец-то!

Из купе они вышли по-семейному, под ручку. Виктор нёс один-единственный чемодан, в котором легко уместились вещи Аллы. Лицо проводницы выражало радостную надежду:

— Счастья вам, — пожелала она на прощание.

С вокзала заехали к Алле, в её однокомнатную квартирку, и жаркая купейная ночь продолжилась там, затянувшись на весь день и вечер. Вечером он вспомнил о родителях, позвонил им, сказал, что задержался у друзей в общежитии и что скоро приедет. Алла слушала, как он это говорит, сидя в комнате на кровати. Поняв, что Виктор сейчас уйдёт, начала одеваться.

— Нет, погоди ещё немного, — сказал молодой человек, вернувшись от телефона. — Я потом, позже, съезжу домой, и сегодня же вернусь к тебе.

И опять снял с неё голубое платье. Позже вечером действительно поехал домой.

— Витенька, где ты был? На тебе лица нет! — воскликнула мама в прихожей.

Мама не знала, что нет не только лица. Всего прежнего Витеньки больше не было. И на это смешное обращение он лишь устало усмехнулся. Его тревожило странное чувство, будто отсутствовал здесь лет двадцать, и вот совершенно случайно заехал, а тут всё по-прежнему, и мама всё так же сейчас начнёт уговаривать попробовать варёного мяса, салат и паровые котлеты, которые раньше он не переносил, но которые были, конечно же, полезнее жареных, и заранее бояться, что не станет есть суп, а потому закричит с кухни: «Я уже налила!». Дивясь самому себе, начал рассказывать о поездке, а родители смотрели на странного Витеньку, ничего не понимая. Мама бросилась накрывать стол, его усадили, принялись кормить, по привычке уговаривая попробовать то и это.

Виктор молча смёл первое-второе-третье, потом всё, что было на столе, заглянул в холодильник, не закрывая дверку и не чувствуя вкуса, быстро расправился с варёной свеклой и морковью, приготовленными для завтрашнего винегрета. Пустую тарелку задумчиво вернул обратно на полку, вытащил остатки колбасы, сыра, сметаны, сел за стол и всё съел с хлебом. Испуганные родители принялись в четыре руки мазать бутерброды с маслом, он лопал, словно не замечая, запивал сладким чаем, и при этом смотрел страшно голодными глазами. Когда масло в маслёнке кончилось, сразу сказал правду:

— Я женился сегодня.

Папа вздёрнул брови, а мама так и села на ближний стул.

— На ком? — поинтересовался папа с каким-то нервным смешком.

— На девушке, конечно, — кратко пояснил сынок.

— На Ане? — пришла в себя мама.

— На Алле. И перехожу жить к ней, на днях мы подадим заявление в загс.

— А откуда… А когда ты с ней познакомился?

— Вчера вечером, в поезде. Ну, ладно, мне пора. А то троллейбусы не пойдут, придётся пешком.

— Так ты уйдёшь???

— Конечно, мам, собери по-быстрому вещи в чемодан: носки, трусы, рубашки, ну, всё необходимое.

Мама кинулась собирать вещи. Наконец-то в пришедшем незнакомце она узнала сына. Собираться Витенька по-прежнему не умел.

— Я завтра же позвоню, — сказал он, выходя из квартиры и здорово согнувшись под тяжестью чемодана.

— Сегодня! — грозно потребовал папа. — Как приедешь, чтобы сразу позвонил, а то ведь я сам позвоню! И поговорю серьёзно!

Телефон они всё же с него стребовали, но больше ничего. Следующими, кому довелось ощутить изменения, произошедшие в Витеньке, оказались партнеры на занятиях в спортивной секции. Здесь он имел легкомысленную кличку «Танцор», ибо бойцом был техничным, это признавали все, но при работе на полном контакте летал битой грушей, многократно оттачивая технику падений. А тут буквально за какие-нибудь полгода всем вдруг стало с ним трудно. Прозвище видоизменилось, Витенька сделался «Танцующим носорогом». Пришлось тренеру взять его в спарринг-партнёры, и уже у него для напарника от двух слов осталось только одно, просто «Носорог», под этим именем Виктор и вошёл в анналы местного каратэ. А в учёбе всё осталось по-прежнему, лишь перестал играть в гляделки с Анькой, но как учился на тройки с четвёрками, так и продолжил это несложное дело. Через два месяца состоялась свадьба. Витенька настолько внешне переменился, что родители с трудом признавали своего мальчика в весьма крепком серьёзном парне, когда тот забегал в гости «чего-нибудь перекусить». Витенька страшно много ел («Она его не кормит!», — возмущалась мама), кажется, ещё вырос и уж точно раздался в плечах. Откуда ни возьмись появился мощный торс и грубоватый мужской голос, лицо стало твёрже, смуглее, исчезли ямочки и румянец. Совсем взрослый мужчина. Даже Алле слегка не по себе сознавать, как за столь короткий срок ОН выполнил практически все её фантазии того милого вечера, когда лежала на нижней полке вагонного купе полуголая и гоняла его туда-сюда, перекраивая на ходу под себя. Теперь никто не мог сказать, что она старше Виктора почти на десять лет. Он выглядел на двадцать шесть, она на двадцать пять. (Уже пятый год подряд.) И всё чудесно!

Свадьба состоялась в лучшем ресторане города. Невеста затмила окружающий мир невероятной, сказочной красотой. Родители уже знали её настоящий возраст и боялись худшего — явного позора, а она оказалась голубоглазой златовласой принцессой, куда там всем мисс мира вместе взятым, и папа первым мгновенно уяснил суть дела: хлопнул Виктора по плечу и подмигнул: молодец, знай наших! Мама как бы тоже слегка вышла из комы, но предпочла сохранять на протяжении свадьбы скорбный вид, впрочем, скорее по привычке. Да и как, скажите, с такими-то кругами под глазами, после затяжного непрерывного двухмесячного плача, сразу удариться в веселье?

Невеста понравилась обоим. Но что за свадьба без драки? Да ещё такая многочисленная и разношёрстная: с двухсторонней немалой роднёй, студентами, спортсменами и коллегами. Была приглашена вся студенческая группа Виктора, все и пришли, кроме Аньки. Когда толпа вовсю танцевала, а простой народ уже перестал отличать жениха от шафера, к Виктору подошёл хромоватый официант с простодушным рязанским лицом. Вежливо склонился к уху, переорал музыку: «Вас ждут в дамском туалете!». Этот официант исполнял какие-то вспомогательные функции помощника тамады или что-то в этом роде, и буквально только что принимал самое активное участие в воровстве невесты, которую Виктору всё же удалось вернуть — с большим уроном для чужих боков, всего за сто рублей и бутылку шампанского. И теперь он взглянул на простецкое лицо официанта с подозрением.

— Кто ждёт?

Хромой приложил ладонь к его уху так, чтобы звук не ушёл в сторону Аллы, и сообщил подробности:

— Вас ожидает дама, не беспокойтесь, я провожу!

— Если опять провокация, вторую ногу сломаю, — щедро пообещал Виктор, но всё же встал, сказал Алле: — Отойду буквально на секунду, не исчезай, ладно?

После чего отправился за хромым в дамский туалет.

Показывая, что работает на высшем организационном уровне, официант повесил на двери табличку: «Закрыто по техническим причинам», и выпрямился рядом на часах.

Виктор вошёл, увидел Аньку, стоявшую возле раковины и глядевшую на себя в зеркало, обрадовался ей:

— О, пришла, молодец! А я подумал — неровён час, обиделась на что-нибудь, пойдём, там места есть.

Но Анька только смотрела исподлобья и молчала. Сегодня Витенька почему-то не выдержал её взгляда. Опустил глаза на белый кафельный пол.

— Предал, да? — взялась она за гладкие лацканы новенького свадебного пиджака, безбоязненно комкая их в кулачки.

— Кого? — удивился он, осторожно перехватив её руки.

— Любовь нашу! — воскликнула Анька, вырвала свой правый локоть, и с треском влепила пощёчину.

Тут в туалет прорвались сразу несколько страждущих женщин, хромоногий переоценил свои возможности по сдерживанию дамского напора, Анька зарыдала, а он вышел вон, горя неравномерным румянцем. Прямо перед ним стояла невеста в белом, с удивлением разглядывая жениха, разгневанно покидавшего женский туалет. Хромоногий официант поспешно ретировался к гардеробу.

— Своей смертью ты не умрёшь! — предрёк ему вослед Виктор, и пояснил Алле: — Да так, очередной розыгрыш устроили, пойдём за стол к гостям.

За столом опять кричали «Горько!».

Через семь месяцев после свадьбы родилась ОНА. Алла долгое время не доверяла своему счастью, относилась ко всему с лёгкой усмешкой, боялась сурочить, не желая привыкнуть к хорошему, снова потерять и страдать, но после того, как это свершилось, отступать было некуда. У неё был ОН и ОНА, а сама она — красивейшая женщина на земле, любимая мужем, всеми родственниками, и от того очень счастливая. Даже свекровка и та потеряла голову от счастья, готова была выполнить любое её желание, лишь бы дали поводиться с внучкой. Внучка была нарасхват.

Виктор окончил институт ни шатко, ни валко, два последних года подрабатывая на стройке. Зато дела на работе, куда он пришёл с новеньким дипломом, пошли очень хорошо, и в двадцать пять лет стал главным инженером строительно-монтажного управления, имея в активе не только медвежий бас вкупе с внушительной внешностью, но и способность управлять сотней людей так, чтобы абсолютное большинство их считали его не «парнем, что надо», а «мужиком, каких мало». Таким его создала Алла. Понимая это, он был ей благодарен, что избежал обычного периода разброда и шатаний, колебаний, поисков себя, неуверенности в своих силах. У него есть семья, две девушки, с которыми ему замечательно живётся, и для них он сделает всё необходимое, и даже в десять раз больше требуемого! Пусть никто не сомневается! А никто в нём и не сомневался.

Семейное счастье длилось долго, очень долго — пока ей не исполнилось тридцать семь, а Виктору двадцать семь. Он к этому времени стал уже настоящим руководителем и входил в узкий круг серьёзных мужчин города вполне самостоятельной фигурой. Начиная с их свадьбы и по сей день муж всегда выглядел немного старше её, чуть-чуть, буквально самую малость, это было очень удобно, и никаких вопросов у знакомых даже не возникало, как однажды грянул гром среди ясного неба: она вдруг ощутила, что заметно постарела по сравнению с ним. Внезапно, как бы ни с чего. Это она-то, так следящая за собой? Алла ничего не могла понять. Неужели — всё? Но почему? Да нет, не может быть, самые-самые годы пришли! Она умножила свои старания по омоложению лица, сначала терапевтическими мерами, без счёту бросая деньги на кремы, маски, массажи, потом настала пора микрохирургии: убрала морщинки у глаз, на шее, сделала подтяжку. Всё возможное и невозможное свершила, что от неё зависело, с единственной целью: остаться милой, любимой и единственной, пока не поняла, что дело, оказывается, вовсе и не в ней.

Это не она старела, это он вдруг начал катастрофически молодеть! Первый раз Алла заметила невероятное совершенно случайно, потому что произошло оно прямо у неё на глазах. Вечером Виктор говорил с кем-то по телефону, и вдруг расхохотался непривычно звонким мальчишеским голоском. Алла бросила удивлённый взгляд — и заметила, что не только голос изменился у мужа, но и ямочки на щеках вынырнули, и глаза блестят не привычной деловой сталью, а задорной весенней лужицей. Виктор поймал изучающий супружеский взгляд, бурно залился краской. Покраснел, как девушка на выданье от неловкого слова. Это он-то? Который даже в гневе всегда умел сохранить лицо? Она всё поняла и не стала ничего выяснять. Зачем? Бесполезно. Каким всеобъемлющим было счастье, настолько точно предрешён его близкий конец. Зря надеялась, что бог по доброте душевной перевыполнил давнюю её отчаянную мольбу, снизошёл к неуверенной дурочке, а оказалось, что всевышний тоже действует строго в рамках договора, давая не меньше, но и не больше прошенного, а значит, ей наперёд теперь известно: он уйдёт.

Да, это был уже не ОН, а просто муж, он. Алла перестала летать на крыльях и начала ждать развязки. Но ещё три года Виктор медленно и верно молодел, а она жила осторожно, боясь неловким движением разрушить воздушный замок, оставшийся без фундамента, пока в один ужасный день брак сам собою не рухнул. Ей было уже сорок, ему тридцать, они прожили вместе десять лет. Он ушёл к своей бывшей однокурснице, сказав, что первая любовь не стареет. Какая такая любовь? Где она была столько-то лет? Муж промолчал. Так молча и ушёл. После этого мать с отцом отказались разговаривать с ним даже по телефону, трубка передавалась брату или падала на рычаг, но что его по-настоящему угнетало — это появившееся во взгляде дочери выражение, сродни тому, какое было у Аллы, притиснутой в углу капитаном. Перед ней, единственной он чувствовал себя навсегда виноватым, однако изменить ничего уже было нельзя.

А на самом деле всё произошло случайно. Виктор заметил Аньку в длинной очереди к соседней кассе в универсаме, точнее, сначала почувствовал на щеке обжигающий серый взгляд, повернулся и увидел её. Смотрел, смотрел — нет, не поворачивается. Так и не пожелала. Глупая девушка, однокашники же, такое знакомство глупо не поддерживать, когда-нибудь и он бы ей обязательно пригодился. Для своих ребят Виктор ничего не пожалеет, всем поможет. Вот, кстати, её бывшему мужу, их же одногруппнику, уже помогал. И здороваются они всегда за руку, и даже пару раз гуляли в общих компаниях, какие могут быть претензии между своими людьми? А эта нос воротит. Ну и чёрт с тобой! Расплатился в кассе, быстро выскочил на улицу, сел в машину, и тут на крыльце образовалась Анька с двумя сумками в руках. Ищущим взором обшарила толпу прохожих, ничего не нашла, и потащилась на автобусную остановку. Да, хорошая мысля приходит опосля. Желаем приятного пути! Поздоровалась бы — подвёз бы обязательно. А так — нет, не станет даже окликать, не в его правилах. Аккуратно развернулся и уехал. Но независимо от того, что думал, предпринял действия совершенно в ином направлении: вдруг со всем своим организаторским талантом взялся за проведение вечера встречи на пятилетие окончания института. Создал оргкомиссию, бесплатно предоставил помещение ведомственного кафе, влупил кучу собственных денег, чтобы сделать взносы участников чисто символическими. Анька жила со своими родителями-пенсионерами, работала на мелкой технической должности.

Оргкомиссия пригласила на вечер встречи всех без исключения, разослав именные открытки, кроме того, сделали объявление в газете, по радио и на телевидении. Все были поставлены в известность, почти все пришли, в том числе и Анька. Стол получился отменным, культурно-развлекательная программа — как на студенческом капустнике. Виктор решил за вечер выпить один бокал красного вина, но потихоньку, чокаясь со всеми. Когда очередь дошла до Аньки, бокал оказался пуст.

— Как всегда, — сказала Анька, — на меня тебя никогда не хватает.

Виктор посмотрел ей в глаза и усмехнулся — её бывший муж тоже был на встрече, с ним Виктор уже чокнулся.

— Да, не получается у нас с тобой напиться как следует, давай хоть поговорим, что ли!

Они присели в сторонке, народ уже вовсю танцевал, Виктор посмотрел ей в глаза и затих. Количество ресничек стало меньше, а может, это из-за того, что она гуще их теперь мажет?

Оставшийся вечер так и просидели молча на отшибе от веселья, на приём к нему пытались пробиться раздухарившиеся однокашники, но два члена оргкомиссии пресекали эти попытки в корне, ненавязчиво охраняя уединённость. Что касается бывшего мужа, тот уехал раньше всех, что-то заторопился, видно, дела. А они ушли последними. Как организатор он решал необходимые вопросы по уборке помещения приглашёнными сотрудниками, и отвез её домой на служебной машине. На прощание они ещё минут пятнадцать постояли — смотрели друг на друга возле её дверей. Молча. Потом шофёр тоже молча отвёз его, встревоженного и смущённого, домой.

Жене Виктор ничего не сказал. Что говорить? Слов не было, один долгий взгляд продолжительностью в целый вечер. Только вот как-то не по себе. С чего бы это? Он чувствовал глупую неуверенность, какую сто лет уже не ощущал. Два дня пребывал в задумчивости, на третий позвонил Аньке и предложил встретиться. Она отказалась. Виктор не настаивал. Всё правильно, так и надо. Но к пяти часам поехал встречать её с работы, опять посидели молча в кафе, потом гуляли, как школьники, в запущенном старом парке на окраине города мимо разломанных скамеек. Оба имели вид несколько потерянный и были явно недовольны тем, что с ними происходит. Небось не маленькие, предчувствовали, каким боком всё потом выйдет. Но поздно, поздно размышлять бездумным головам, когда две руки давно нашли, стиснули друг друга, обнялись крепко, неразлучно.

На следующий день и головы так закружились, что пришлось срочно снимать квартиру. На три года стали тайными, даже сверх тайными любовниками. Меняли явки, конспиративные квартиры, иногда дело доходило просто до смешного: встречались среди бела дня на улице на пять минут — просто посмотреть друг на друга и разойтись. Наступила ужасная жизнь. Поразительно радостная и дико плохая, нестерпимая для всех троих. В конце концов он всё-таки ушёл к Аньке. Точнее говоря, они сняли очередную квартиру и стали жить вместе. Впрочем, квартирный вопрос его совершенно не занимал. Ему предложили возглавить очень крупную стройку, и он согласился. Что им с Анькой квартира? Тьфу. Будет. И ещё не одна.

Новая секретарша начальника управления Верочка прибежала с утра в канцелярию забрать почту.

— Наш начальник такой весёлый мужчина, — сказала она Матильде Афанасьевне, — представляете, вчера сделала опечатку в одном документе, так он минут десять над ней хохотал не переставая, а потом подарил мне орфографический словарь, и даже подписал его: «Секретарше — от шефа. Больше, Верочка, меня так не смешите!». Вы слышали, он женится на молодой? Как романтично…

Матильда Афанасьевна, почётная пенсионерка организации с седой лошадиной чёлкой и седыми усами под вдумчивым носом пережила на своём месте четырёх начальников управления, и даже не улыбнулась с утра жизнерадостной секретарше.

— А ты знаешь, сколько было твоему шефу, когда он женился на прежней жене? — спросила она сощурившись.

— Нет, а сколько?

— Двадцать. Женился студентом на тридцатилетней женщине.

— Боже мой! Неужели правда?

— А знаешь, сколько ему сейчас лет?

Верочка потупилась. Она знала, но не хотела выдавать производственную тайну. Матильде Афанасьевне шестьдесят два, ей на тайны плевать.

— Ему сейчас тридцать, и он снова женится на тридцатилетней!

— Как интересно…

— А знаешь, на ком он женится, когда ему будет под сорок?

— Ну, что вы такое, Матильда Афанасьевна, говорите?

— Если не будешь делать орфографических ошибок, увидишь, голубушка, сама — снова на тридцатилетней, у него явный бзик на тридцатилеток. Кстати, тебе, Верочка, сейчас сколько?

— Ну, двадцать.

— Тогда открываются блестящие перспективы. Учи орфографию — и вперёд, дерзай!

Ох и язва эта Матильда Афанасьевна!