Детство золотое. Повесть

Сергей К. Данилов

Один год из жизни мальчика Мити: начальные и от того особенно яркие впечатления от окружающего, первые радости и горести.

2. Кукушка с голубями и девочки с дафниями

Когда отец из-за болезни слёг и не смог ходить на свой «Металлзавод №1», мама устроилась в артель швеёй-надомницей, дабы иметь хоть какой-то заработок и при всём при том находиться дома.

Её новая деятельность чрезвычайно нравилась Мите.

Ножная швейная машинка переместилась из темноватого угла ближе к окну и теперь день-деньской строчила, как из пулемёта, пробивая брезент специально раскроенных заготовок, сшивая их в рабочие рукавицы. На полу возле машины высилась гора новеньких верхонок, остро пахнущих фабричным брезентом. Он обожал прыгать на неё с разбега, играя в войну под пулемётную трескотню швейной машинки.

В конце недели приезжал на грузовике бригадир артели, весёлый дядька, говорящий шутками-прибаутками, привозил туго связанные пачки заготовок правых и левых половинок рукавиц, с собою забирая готовые верхонки. С каждой пары рукавиц заработок швеи составлял три копейки.

И всё бы хорошо, однако со временем стук машинки начал раздражать больного отца, в результате с надомной грохочущей работой пришлось расстаться.

Стоял апрель, снег сходил с земли, текли ручьи.

Возле дома у них имелся небольшой огородик, где летом произрастали на нескольких грядках морковь, лук, укроп и помидоры с огурцами, а далеко за городом был куплен несколько лет назад мичуринский участок — пять соток чернозема с ранетками, стелющимися яблонями, клубникой-викторией, малиной, крыжовником, смородиной, требующий за собой постоянного ухода.

После похорон и поминок денег в семье совершенно не осталось.

Мама часто задумывалась, глядя перед собой в одну точку, тихо вздыхая. Ей надо было устраиваться на работу, однако в этом случае совершенно некуда деть Митю, потому что на хороших работах мест в детские городские садики не предоставляют, а идти на завод в горячий цех она не хотела. С урожаем на заводе тоже пришлось бы расстаться, потому что без ежедневного ухода да поливки и на грядках ничего не вырастет, и ягода осыплется на землю и пропадёт, в результате все усилия пойдут прахом.

Она постоянно советовалась с тётей Клавой, с тётей Аней, другими соседками, встречаемыми на улице и, в конце концов, решила отложить трудоустройство на осень, вплоть до окончания сбора урожая, который в этом году, судя по завязи смородины и ранетки, должен быть рекордным. Главное, заморозков июньских не случилось: плодовые деревья и ягодные кусты сплошь усыпаны замечательной завязью.

— Перейдём на подножный корм? — предложила мама Мите.

— Перейдём, — с радостью согласился тот, представляя, что с этого дня их семейство начнёт питаться травкой, в обилии везде произрастающей, беря пример с коровок и барашков, и забот не знать со всеми этими супами, пюре и котлетами.

В самом скором времени они действительно перешли на подножный корм, однако не совсем так, как Мите представлялось.

Теперь, когда он просыпался утром, мама уже возвращалась с базара, куда к шести часам относила на продажу корзину с редиской, луком, укропом. На вырученные деньги там же, на базаре приобретались самые необходимые продукты, а оставшуюся мелочь: пятаки с десятиками мама раскладывала на столе, считала, составляя столбики, думала о чём-то и сообщала с облегчением: «Ну, на сегодня нам должно хватить, а завтра — видно будет».

Из сумки вынимались вкуснейшие в мире горячие беляши, а на дне еще находилось с полкило баранины, завернутой в большой лист хрена на обеденный суп. Они завтракали салатом из своей огородной редиски, беляшами со сладким чаем, вкуснее еды Митя себе вообразить не мог.

Сразу после завтрака наступало время набирать воду для вечерней поливки огорода, чтобы за день она хорошенько прогрелась на солнце.

Взяв коромысло и вёдра, мама шла на колонку, Митя вприпрыжку бежал следом. Его помощь простая, но необходимая — открывать и закрывать ворота на улицу, не то может заскочить какая-нибудь уличная собака и вытоптать весь их подножный корм.

Кошки не столь опасны, но и они представляют угрозу для свежих посадок: любят бегать по рыхлой земле грядок, разрывая их задними ногами. Только вчера мама выдергала остатки редиски, перекопала землю, заборонила граблями, сделав грядочку ровненькой, посадила новые редисочные семена, полив их из лейки. Теперь грядку надо беречь и охранять как зеницу ока, ведь она даст им будущий подножный корм.

Вёдра на коромысло мама надевает громадные: наполненное водой Митя не может даже одно приподнять от земли, а мама несёт на плечах два, совершая за утро много походов на угол квартала к водопроводной колонке, постепенно наполняя бочку.

Что действительно хорошо, с утра возле колонки очередь маленькая: когда один человек стоит, набирает воду, когда двое. Зато вечером здесь скапливается уйма народу, тогда приходится долго стоять-ждать каждый раз, да и напор утром лучше.

Мама наливает вёдра по самые краешки, играючи взметает коромысло на плечи, несёт, не плеща ни капли. На третьем-четвёртом походе начинает уставать — тянуть при ходьбе шею, а вода потихоньку расплескивается на землю. В Митины прямые обязанности входит вовремя сообщать ей об этом.

По пути они обязательно здороваются с прохожими: тёткой Федосьей, бабой Лизой, спешащими в церковь, откуда доносится утренний колокольный звон, потом дядей Геной, идущим на завод в костюме и при галстуке.

— Здравствуй, Геннадий, — говорит мама, отворачивая в сторону вёдра, чтобы случайно не задеть.

— Здравствуйте, — дядя Гена останавливается. — Ну как, устроилась на работу?

Мама опускает глаза, начинает оправдываться.

— Пока ничего не подыскала. Сейчас сад да огород требуют много времени, только успевай разворачиваться, да и ребёнка куда девать?

— Пойдёшь на завод, устроим в ведомственный садик.

— Нет, к станку не хочу. Не по душе дым, да гарь, да мазут.

— Тунеядствовать тоже нечего. Смотри, так недолго покатиться вниз по наклонной плоскости. За тунеядство статья предусмотрена, в курсе?

Глянув на часы, дядя Гена торопливо кивает и уходит на завод размеренным механическим шагом. Они с мамой идут дальше своей дорогой. Вода из вёдер сильно плещется, Митя громко сообщает об этом, но мама будто не слышит. У неё портится настроение.

— Что топчешься? Открывай калитку! — кричит она. — Нет, чтобы матери помогать, так он ворон считает!

Митя отворил калитку в ограду, закрыл следом и побежал быстрее вперёд — открывать огородную, которую надобно стоять-придерживать, чтобы не ударила с размаха по ведру.

Мама выливает воду, бормоча вслух: «Тунеядство, тунеядство, ну где здесь тунеядство, когда работаешь круглосуточно тягловой лошадью? Бочку одну наполнить — надо десять раз на колонку с коромыслом сбегать, а одной бочки на огород разве хватит? Ещё ванну налить да бачок для дома. Умник нашёлся! Между прочим, мне уже не семнадцать лет, чтобы здесь лямку тянуть да еще на заводе железо ворочать. Без того всю жизнь напролёт, как лошадь, в мыле бегаешь, а он идёт в костюмчике за столом сидеть — чинуша! Тунеядством пеняет. Боится, что денег приду просить в долг».

Она заторопилась на улицу сердито гремя вёдрами, оставив калитку открытой. Чувствуя, что только мешается под ногами и у мамы неважное настроение, Митя более не решился сопровождать её до колонки, остался возле дома.

Молчаливо замкнувшись, мама безостановочно таскала воду, пока бочка, бак и ванная не наполнились до самых краёв.

Вылив последнее ведро, она почти упала на огородную лавочку и зачем-то долго смотрела на цветущие желтыми цветками помидорные кустики. Вдруг улыбнулась Мите, из чего следовало, что настроение её начало подниматься.

— Ничего, сынок, живы будем — не умрём. Солнце высоко стоит, часов десять, никак не меньше. Идём в дорогу собираться, а то народу опять будет на остановке — с автоматом не пробиться.

Их мичуринский участок находится далеко за городом, туда долго добираться. Быстрее всего, конечно, можно доехать на автобусе.

По краям площади располагаются несколько остановок разных маршрутов, и на каждой гудит немалая толпа желающих уехать. В центре площади шеренгой выстроились автобусы.

Когда какой-нибудь из них запускает двигатель и выруливает к остановке, на него тотчас набрасываются люди, числом в несколько раз превышающим количество мест в салоне. Начинается штурм дверей.

— Это ещё что, — наблюдая соседнюю посадочную площадку, где разыгралось очередное столпотворение, сказала мама своей знакомой Павловне, представительного вида старухе в чёрной одежде и чёрном платке, со всегда суровым лицом, — а что тут будет в воскресенье!

— В воскресенье все в сады ринутся, тогда нам здесь делать нечего, — согласилась Павловна, и её лицо стало ещё суровей, почти как у воина-пограничника, если рассматривать черный платок, надвинутый по самые брови, в качестве воинской каски. — А и сейчас зря ждём, только время теряем, надо на трамвае ехать да пешком через лес идти. Вернее будет.

— Подождём немного, вдруг залезем? Вдруг два автобуса по маршруту сразу пустят?

Взгляд Павловны сообщил окружающим, что мама такая же мечтательница, как и её маленький сын, но Митя в данном случае даже и не собирался мечтать про второй автобус. Как можно вообще мечтать про пыльную давку, где нечем дышать?

Конечно, автобус довезёт до самых ворот садоводства, а через лес идти далеко и опасно, ведь там могут встретиться хулиганы и бандиты, это всем известно, но всё равно Мите, как и Павловне, лес нравится гораздо больше, нежели душный, битком набитый автобусный салон, в котором его каждый раз лихотит от запаха бензина, пыли, тесноты, духоты и тряски.

Их автобус должен отправиться по расписанию только через полчаса.

Этого времени вполне достаточно, чтобы прогуляться до Демидовского столба, расположенного неподалеку. Митя уже знает, что столб воздвигнут в честь горнозаводского дела на Алтае, однако после революции вывеску на нем сменили, он сделался памятником героям революции. Тем не менее жители продолжали называть столб Демидовским.

Вокруг очень красиво. Под ногами каменные плиты, а не асфальт. Мама рассказала Мите, что в прошлом веке здесь любил гулять сосланный писатель Достоевский. Он скучал по Петербургу, а окрестности Демидовского столба напоминали ему петербургские виды.

— Он прямо сюда наступал? — указал Митя перед собой.

— Да, прямо сюда.

С великой осторожностью Митя поставил свою ногу, как ему казалось, след в след Фёдору Михайловичу, испытывая при этом неимоверное волнение.

Нагулявшись в своё удовольствие, они вернулись разговаривать с Павловной. Тут один из автобусов в центре площади развернулся, лихо подкатил к их остановке, передние и задние двери открылись. Толпа облепила «душегубку», словно черные муравьи зеленую гусеницу, брошенную прямо на муравьиную кучу, и в первые несколько минут у дверей, даже передних, куда по правилам должны заходить только инвалиды и пассажиры с детьми дошкольного возраста и куда они тоже направились, разыгралось нешуточное сражение, сопровождаемое короткими сдавленными криками. Замелькали вперемешку локти, сумки, рассерженные лица. Полыхнула истошная женская брань.

— Не пойду туда, — объявил Митя.

— Не бойся, дай-ка возьму тебя на руки.

И действительно, мама подхватила его, закинула чуть ли не на плечо (в левой руке у неё большое эмалированное ведро с обеденными припасами), после чего храбро устремилась в гущу сражения к передним дверям. Атмосфера здесь накалена до предела. Перед тем как закрыть от страха глаза, Митя успел заметить, что Павловна осталась стоять на месте с отстранённым, безрадостным выражением. Однако Павловна получает пенсию, кроме того ей помогает дочь, которая хорошо зарабатывает. Попадёт она сегодня в сад и во сколько — не столь для неё важно, как для их маленькой семейки беспомощных тунеядцев, существующих исключительно на подножном корму и Митину пенсию в двадцать рублей. Пенсия по утере кормильца маленькая от того, что начислили ее не с зарплаты, а уже с пенсии отца по инвалидности, которую тот успел получить всего два раза.

Нетрудно догадаться, что и прочие граждане с вёдрами, корзинами, костылями, детьми относились к их же категории, существующих на подножном корму, растущему в садах или ближних деревнях, куда доходит автобус, так что отступать всем некуда, остаётся сражаться до последнего с себе подобными за право уехать. Автобусов мало, а людей слишком много развелось.

Они врезались в толпу, мгновенно в ней увязли, никуда не продвинувшись, в то время как буквально в двух метрах от них десятки счастливчиков врывались внутрь салона, становясь пассажирами и занимая лучшие места у окон, выставляя в них, словно на показ, довольные лица. Зажатые со всех сторон сердитыми людьми, тоже пытавшимися продвинуться хоть на сантиметр ближе к дверям, Митя с мамой могли только наблюдать, как наполняется пассажирами автобусное пространство за стёклами.

Но постепенно лица счастливчиков, только что глядевших на остановку из окон с выражением полного удовлетворения — «Уффф! Влезли! Теперь уедем!», начинают морщиться, приобретая страдальческие черты: кругом толчея, жара, совершенно нечем дышать. Народу в автобусе, как сельдей в бочке, на голове друг у друга стоят.

Оставшиеся наперебой ругали хама, растолкавшего детных пассажиров, а также инвалидов локтями и нагло залезшего в первую дверь, но что теперь? Теперь кричать бесполезно.

Автобус набился под завязку, из верхних узеньких открытых форточек как-то боком и неудобно торчат головы — высунулись, дышат воздухом. Не желавшие остаться граждане висят гроздьями в дверях, иные болтаются даже без всякой опоры, некуда ногу приспособить на ступеньке.

Шофёр кричит в радио: «Пока не освободите двери, автобус в рейс не выйдёт!».

«Врёшь-пойдёшь, — отвечают ему головы из форточек, — расписание для кого писано?»

— Куда только народ едет? — произнесла мама недовольно. — Мы-то в сад, по насущному делу, пропитания ради, а они куда рвутся?

— Все по насущным делам, — вздохнула Павловна, — от безделья в душегубку на мучение разве полезешь?

Мать опустила Митю с рук.

— Идём на трамвай? — спросил он, довольный и счастливый, что им не удалось запихнуться в автобус.

Через несколько минут они уже ехали в полупустом вагоне на сидячих местах, и никто не ставил им здесь на головы ни ведра, ни корзины. На конечной остановке неторопливо вышли, оглядевшись и повздыхав, двинулись по узкой улочке. Не успели до моста через речку дойти, Павловна запыхалась, сипло задышала и теперь гораздо более походила на умирающую старуху, чем на пожилую умную женщину, не пожелавшую трамбоваться в автобус.

Раздражение матери от неудачной посадки давно исчезло, она только сожалеет о потерянном времени:

— Конечно, в автобусе здорово бы намучились, зато сейчас были на месте.

Перейдя через мост, под которым несла свои мутные воды речка Пивоварка, оказались на опушке соснового бора, где Павловна запросила отдыха под тремя соснами-великанами с красновато-жёлтыми стволами, на ощупь теплыми, будто живыми.

Митя первый присел на реденькую травку, росшую из плотного покрова старых коричневых иголок, бросил взгляд в сторону, на серую песчаную дорогу, уходящую в сторону кладбища.

— Мама, давай зайдём к папе, это ведь не очень далеко.

— В саду работы много, сынок, а нам ещё идти да идти. Как-нибудь на днях обязательно сходим.

Мите ясно, что отца навсегда оставили лежать на кладбище под тяжёлым песком, кроме того он уже ознакомлен и с тем прискорбным обстоятельством, что всем людям без исключения суждено умереть и быть зарытыми собственными родственниками, однако привыкнуть к столь странной жестокости никак не может. Когда задумывает об этом, хочется плакать.

Ему кажется, что если они навестят отцову могилку, тому станет не так страшно и тяжело лежать под землёй. Он их там ждёт всё время, а они проходят мимо, бегут в сад, жалея времени и сил зайти, хотя дорога-просека упирается прямо в кладбище, которого отсюда только по дальности не видно.

Павловна так и не присела — отдыхала стоя, опершись одной рукой на розовую тёплую сосну, другую приложив ко лбу козырьком, как и Митя, глядела на песчаную дорогу, узкой полосой пронзавшую глубину бора.

Дорога уходит вдаль прямо, вроде пущенной стрелы, и сколько хватает глаза, нигде не сворачивает: иногда ныряет вниз и вновь возникает на очередной горке, с обеих сторон её плотно обступают высокие сосны.

В лесу не так жарко, как в городе, воздух свежее, прохладнее, Мите легко и приятно дышать полной грудью. На верхушке соседнего дерева сидит самый настоящий дятел, долбит клювом ствол. Внизу под ним — целая гора шишек.

Где-то совсем близко кукует, как плачет, невидимая кукушка.

«Кукушка, кукушка, скажи, сколько мне лет жить осталось?» — спросил Митя, подражая матери, и, затаив дыхание, слушал нескончаемое кукование.

Жить предстояло немало лет, от сердца отлегло, ему не хочется быть закопанным в глубокую могилу, и страшно даже думать, что мама бросит на его гроб горсть песка. Как бы глубок не был мёртвый сон, он бы обязательно проснулся от этого стука и очень долго плакал в темноте под землёй.

Они отправились по еле заметной тропинке через лес. В сыроватых низинах росла высокая густая трава, усеянная множеством фиолетовых цветов. Мама называла их кукушкиными слёзками. Крохотные ягодки мелкой лесной земляники очень вкусные и, к сожалению, встречаются гораздо реже цветов. Павловна увидела на обочине гриб маслёнок, а мама нашла несколько сыроежек, которые, несмотря на название, сырыми есть совершенно невозможно.

Как-то раз Митя пробовал пожевать сыроежки, но сразу выплюнул и подумал, что такое вкусное название им присвоили, должно быть, очень-очень голодные люди.

— Если дожди пройдут, грибов за три дня нарастёт столько, что только успевай корзинами таскать. Скоро и боровики должны пойти.

Грибы Митю ничем не привлекали: пахнут невкусно, на вид некрасивые; в данный момент его интересовало другое.

— А почему цветы кукушкиными слёзками называются? Они ведь синенькие и не похожи на слёзы.

— Все птички весной вьют гнёзда, одна кукушка поленилась, не стала вить, снесла яйцо в чужое гнёздо. Другая птичка высидела кукушонка вместе с собственными птенцами, тут кукушка прилетела забрать своего птенца, но он её не признал за мать, пришлось ей улететь ни с чем. Летит, кукует, плачет, а из слёз её вырастают цветы, которые с тех пор и называются кукушкиными слёзками.

После рассказа заунывное кукование казалось особенно трогательным.

Через лес шли очень долго. Митя начал спрашивать: «Скоро придём в сад? Половину прошли?» — «Нет, пока третью часть». Теперь он устал больше всех, даже сильнее Павловны.

Тропинка то лезет в горку, то бежит вниз. Наконец перешли железнодорожную колею, шпалы которой засыпаны красивой разноцветной галькой. Митя поднял несколько штук и спрятал в карманы. Железная дорога — это как раз половина пути, пришла пора устроить привал, посидеть на пенёчках.

Мама умеет жонглировать тремя камешками, а у Мити и с двумя никак не получается. Сколько не пробовал подбрасывать их — камешки падают на землю. Ну что же, тогда идём дальше.

Птички поют и поют со всех сторон, как не устают? Митя страшно устал. Да, в следующий раз они, конечно же, поедут на автобусе, он согласен. И пусть ему только попробуют поставить на голову корзину, как в прошлый раз, уж он так заорёт! Молчать не будет.

Неожиданно лес поредел, открылось широкое поле аэродрома со взлетными полосами, над которым летали маленькие серебристые самолётики. На самом аэродроме длинными ровными рядами стоят настоящие большие самолёты с красными звёздами. Изумительная картина! Петь хочется: «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед!».

Миновав аэродром и еще несколько полей, перешли через шоссе — вот наконец-то и садоводство. Зайдя в ворота, Павловна с ними раскланялась, свернула на свою дорожку, а они зашагали вперед по центральной широкой аллее. Садовых участков много, никаких заборчиков меж ними нет, в лучшем случае отделяются друг от друга натянутой проволокой.

У них здесь множество знакомых, мама то и дело приостанавливается, чтобы поздороваться. Вон благообразный старичок в старомодном кителе, парусиновых светлых брюках, широкополой соломенной шляпе рыхлит тяпкой землю вокруг кустов смородины. Мама и с ним поздоровалась:

— Здравствуйте, Дмитрий Данилыч!

— День добрый!

О, так они почти дошли!

Своего тёзку Дмитрия Данилыча Митя прекрасно знает. Он единственный из ближних соседей имеет на крыше своего аккуратного домика ещё один, маленький, похожий на сказочный, в котором живут голуби, воркующие на высоком шесте и совершенно свободно гуляющие по крыше круглый день. Помахав симпатичному старичку рукой, Митя вознамерился тотчас направиться к нему в гости, но мама не разрешила, потому что первым делом надо зайти в свой сад, посмотреть, что да как.

Их выкрашенный синей краской домик мал даже в сравнении с домиком Дмитрия Данилыча, но тоже чрезвычайно красивый. В нём нет веранды, внутри находится только одна маленькая комнатка: небольшая кровать занимает её половину, по стенам стоят стол и две табуретки.

— Слава богу, добрались, — вздыхает мама, отворяя дверь, — сейчас приготовлю обед и пойду работать. Работы — непочатый край. Давай, Митя, устанавливай таганок, похлёбку сварим из баранинки с ключика.

Кострище расположено на краю сада. Здесь в твёрдой, как камень, земле есть дырка, куда надо воткнуть длинную прочную палку, на которой будет висеть котелок, подставить под неё специальную рогатинку. Искать дрова для костра — его любимая забота. В лесу Митя подобрал сухую валежину и принёс с собой на плече, значит, задел положен. Мама навесила котелок с холодной водой и мясом, развела под ним огонь, едва достававший днища котелка.

Пока он искал в округе и подкладывал сухие веточки, она чистила картошку, мыла крупу, разрезала луковицу и принесла с грядки большую тарелку красных ягод.

— Митя, смотри, какая крупная земляника у нас поспела. Самая-самая первая, поэтому сладкая необыкновенно. Попробуй-ка.

В голубом небе маленькие серебристые самолётики рисовали длинные белые линии. Иногда линии были двойными, а изредка даже тройными, что означало: в бой пошло целое звено.

Скоро суп с ключика готов, он очень вкусно пахнет. Сняв котелок с палки, мама говорит: «Пойдём обедать к Дмитрию Данилычу, а то на своем чае он совсем зачахнет».

Дмитрий Данилыч приходу соседей всегда рад:

— Как раз примус раскочегарил, у меня к чаю вкусное печенье имеется.

— Сначала суп поедим, потом чай будем пить.

В соседском домике пахнет травами, висящими вдоль стен небольшими сухими веничками, прохладно и нет мух. Кроме свисающих с потолка клейких лент, на подоконнике — блюдце с желтоватой жидкостью и кусочками грибов мухоморов.

— Осторожнее, руками не трогать, — напоминает Данилыч, — мушиная погибель для человека тоже ядовита. Сегодня у нас будет королевский обед, по такому случаю достанем серебряные ложки. Кстати, который час? Интересуемся временем, молодой человек? Тогда для вас, думаю, представят интерес эти часы.

Он достал из карманчика большой круглый предмет, размером с луковицу, на цепочке, нажал невидимую кнопку, крышка открылась, и на всеобщее обозрение предстал циферблат с изящными цифрами и старинными стрелками.

— Настоящие швейцарские. Однако время поспело, прошу всех к столу.

За обедом Митя не утерпел с вопросом:

— Данилыч, ты раньше купцом был?

— Не совсем чтобы купцом, хотя к торговле отношение имел самое, что ни на есть, непосредственное. В прежние времена, друг мой, я служил приказчиком, эта должность вроде нынешнего старшего продавца будет, если изъясняться современным языком.

К своим четырём годам Митя достаточно навидался самых разных продавцов: и в хлебном магазине, и в продуктовых, уличных продавщиц мороженого, лимонада — все они были тётеньками.

Даже смешно сказать, что Дмитрий Данилыч — продавец, приказчик — другое дело.

И на обычного садовода, приехавшего после работы в сад скорей полить грядки, прополоть, перекопать, подкормить, собрать, он тоже не очень-то похож. Слишком аккуратный, чистенький, даже изящный, с ровно подстриженной седой серебристой головой и бородкой, точный, как его швейцарские часы, и чай на травах у Данилыча необыкновенно вкусный, и говорит он, конечно же, иначе, слишком вежливо для продавщиц-тётенек, и с превеликим удовольствием. Ему нравится рассказывать Мите всякие особенные, интересные истории из прежней жизни.

Быстро выпив свой чай, мама уходит — у неё очень много работы в саду. Дмитрий Данилыч не торопится идти рыхлить, стало слишком жарко, пришла пора отдохнуть. Они с Митей начинают беседу о голубях. Данилыч перечислил породы, какие у него имеются, какие бывали прежде и какие он знает вообще, потом переходит к историям про своих любимых почтовых голубей, которых знает великое множество. Он хочет, чтобы у Мити тоже были голуби, для чего собирается подарить ему пару, но предварительно требует оборудовать голубятню дома в сарае. Делать голубятню Митя не умеет, поэтому даже и пробовать не начинал, следовательно, в очередной раз услышав, что голубятни нет, старик откладывает чудесный дар на потом.

Из-за стола они вышли на веранду.

— Можно покачаюсь в гамаке? — спросил Митя.

Данилыч не в состоянии отказать маленькому другу. Гамак привязан на длину всей веранды от одного столба до другого, очень прочно. Когда в нём находишься, возникает удивительно приятное чувство невесомости, ибо внизу под тобой нет никакой опоры. Взяв веревочку, привязанную к столбу, легко потянуть себя вбок, от чего гамак начинает раскачиваться.

Тем временем старый садовод стал кормить голубей, которые слетались к нему, садясь на плечи, даже на голову, он их не сгонял, давая клевать пшено прямо из ладони. После чего улегся в гамак, расположенный в тенёчке веранды, тихонько покачиваясь, словно на волнах, и прикрыв веки. Еле заметный ветерок перебирал серебристые пушистые волосы на голове Данилыча. Два белых голубя сидят у него на плечах, приподняв крылья, покачиваются вместе с гамаком.

От удивительной картины веет высшим благополучием, покоем и счастьем.

Митя стоял, тихо умиляясь, но скоро ощутил самую настоящую скуку и, вздохнув, отправился к своему саду. По дороге заметил, что у огромного ржавого бака, наполненного до краев водой, стоят две девочки в красивых розовых платьях, башмачках и белых гольфиках. Запустив руки по локти в мутную воду, они сосредоточенно что-то разглядывали, время от времени вытаскивая сачки, сделанные из алюминиевой проволоки и марли.

Подойдя к ним, Митя самым вежливым образом поинтересовался:

— Здравствуйте. Что вы тут делаете?

— Привет, малявка, — хихикнула маленькая, ростом с Митю, если не ниже.

Митя не хотел ссориться, проглотил оскорбление и улыбнулся.

— Не видишь, что ли? — ответила та, что повыше. — Дафний ловим для аквариумных рыбок.

Он осторожно заглянул за ржавый край. С близи было заметно, что в воде плавают мириады крошечных полупрозрачных существ, живых крупинок. А вдруг они кусаются? Девчонка безбоязненно вытряхнула содержимое сачка в стеклянную литровую банку с прозрачной водой, и очередная порция крупинок перекочевала туда, где и так уже плавало огромное их множество.

— Хорош, — сказала другая, — вполне достаточно.

— Нет, надо еще.

— А ваши рыбки не боятся этих дафний?

— Наоборот, они их едят. Очень любят, примерно как мы — пирожные, знаешь, как гоняются за ними по аквариуму?

Мите тут же размечталось иметь аквариум с рыбками и дафниями, хотя голубей, конечно же, хотелось гораздо сильнее. Но там всё упирается в голубятню, которую он не умеет строить и вряд ли в скором времени научится. Эх, будь у него хоть самая маленькая голубятня, Данилыч не стал бы ждать ни минуты, сразу подарил бы ему лучшую свою пару. Надо всё же попробовать приспособить под крышей сарая какой-нибудь ящик с дверцей, взять молоток, гвозди, выпилить в стене сарая под крышей дырку, приколотить изнутри к стене, затем приделать на крыше шест, куда могут садиться голуби, чтобы их не достали кошки, и стать настоящим голубятником. А уж после того как-нибудь при случае завести с мамой осторожненько разговор про аквариум и рыбок.

— Можно я половлю вашим сачком для вас дафний?

— Рискни, — согласилась старшая, очень белобрысая, с двумя торчащими передними зубами, — но если утопишь сачок, полезешь доставать, понял?

— Понял, — Митя принял от неё драгоценное изобретение человеческих рук.

— Ты хочешь разводить рыбок? — спросила белобрысая, после того как Митя благополучно выпустил второй раз наловленных дафний в банку и полез в бак за третьей. — У нас дома есть много маленьких гуппёшек, мы можем тебе дать.

— Продать, — поправила младшая.

— Да, продать, — согласилась старшая.

От неожиданной радости Митя выронил сачок и тот медленно пошёл ко дну. Ему удалось подпрыгнуть и схватить его за марлю.

— Продайте мне рыбок, пожалуйста.

— Мы покупали в зоомагазине, там дорого стоит, три рубля пара. Но тебе дешевле отдадим, за рубль пару.

— У меня нет рубля, — признался Митя, жутко огорчившись.

— А копейки у тебя есть?

— Копейки есть, только дома.

— Рыбки у нас тоже дома. В следующий раз привезём тебе парочку гуппий в банке сюда, а ты не забудь деньги, хорошо?

— Хорошо, — ответил Митя, улыбнувшись невероятной удаче.

Что ни говори, прекрасное место — сад! Дмитрий Данилыч обещал ему пару голубей, как только он выстроит гнездо, а эти девочки продадут пару рыбок.

— Аквариум у вас есть?

— Нет.

— Ничего, сначала пусть живут в трёхлитровой банке, потом купите аквариум.

Девчонки ушли, забрав сачок с банкой, кишащей дафниями, которых так любили кушать рыбки.

Дмитрий Данилыч продолжал почивать в гамаке. Чтобы ему лучше спалось, Митя слегка качнул гамак, потом прогнал неизвестно откуда взявшуюся крадущуюся кошку, явно имевшую пакостные мысли в отношении мирно сидящих на веранде голубей.

Грядки моркови были уже прополоты и политы, мама черпала из бочки воду лейкой: поливала лук, чеснок, редиску, огурцы и кустики помидоров, недавно высаженные в открытый грунт.

— Скоро должны воду дать, надо успеть всю эту разлить, чтобы потом набрать снова. Конечно, по жаре нехорошо поливать, вода с грядок сразу испаряется, а куда деваться? Как там Дмитрий Данилыч?

— Спит в гамаке. А голуби на нём сидят.

— Пусть отдохнёт. У него жизнь нелёгкая: старенький, помощи ждать неоткуда, детей нет, только внук остался, да и тот…

— У Данилыча есть внук? А почему его не приводят в сад? Мы бы с ним играли!

— Взрослый уже. Из тюрьмы недавно вышел. Данилыч жаловался, что внук-тюремщик перешёл в его квартиру жить, и теперь что ни день — пьянки-гулянки ежедневно устраивает, деньги на водку требует, пенсию отбирает да ещё и бьёт старика. Ты только смотри не скажи Данилычу, он обидится, что я тебе рассказала.

Над садами поплыл звонкий долгий звук. Ещё и ещё.

Это на водокачке ударили в рельсу.

— Сейчас воду пустят, я буду бочки наполнять, а ты сбегай, разбуди Данилыча, у него, небось, тоже воды нет.

Когда начало темнеть, они засобирались на автобусную остановку. Мама надёргала на продажу целую охапку лука — острые зелёные пёрышки с маленькими белыми головками — и большущую кучу укропа. Укроп в саду повсюду растет в изобилии, даже на дорожках, его проходилось выпалывать, как сорняк.

Первый урожай клубники-виктории состоял из того, что уже съел Митя, и литровой баночки очень крупных сладчайших ягод необыкновенно приятного запаха и вкуса: «Поедим дома с молоком».

Домой они пришли уже поздним вечером, когда летнее солнце медленно перелазило через забор к соседям. Оставив вещи в сенцах, кинулись поливать огород.

В саду земля черная, а в огороде — песочная, за день сильно раскаляется, разутой ступнёй в полдень не ступить, оттого и растения здесь требуют обильной поливки, иначе листья у них «свариваются», обвисают, словно тряпочки. За жаркий день ванна нагрелась, вода в ней чистейшая, прозрачная, эх, чудесно будет купаться!

Поливая огород, мама вычерпала бочку до дна, даже наклонила её на край ведра, приподняла снизу, и вся вода до последней капельки переливалась в ведро.

Значит, завтра с утра ей снова таскать воду на коромыслах с колонки. А хорошо бы прошел дождичек тёплый, без града, тогда можно будет вечером не поливать. Вообще, чтобы питаться подножным кормом, приходится очень много воды на коромысле таскать, или «ишачить», как говорила мама и тут же добавляла: «Спина трещит, зато ни от кого не зависишь».

Больше всего в жизни ей нравится ни от кого не зависеть, и судя по всему, она всю бы жизнь с удовольствием прожила на подножном корму, но даже Мите известно из её же рассказов, что вряд ли такое счастье возможно в их суровом сибирском климате с коротеньким летом и длинной-предлинной морозной зимой, которую он тем не менее почему-то очень ждал.