Эхо любви. Роман

Сергей Иванович Шишков

Книга «Эхо любви» написана под впечатлением событий детства и путешествий по России. Автор вовлекает героев книги в прекрасный мир уральской природы, где они находят силы противостоять злу фашизма в годы Великой Отечественной войны. Многие из них погибают, оставляя о себе долгую и светлую память. Это книга также о любви и мудрости жизни, которые главный герой Иван Шишков проносит с собой через сложный период послевоенной жизни.

© Сергей Иванович Шишков, 2017

ISBN 978-5-4485-3661-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая. Плыли утки по каналу

Глава 1. Плыли утки по каналу

Бог дал нам память для того, чтобы

у нас всегда были розы в декабре.

Надежда Петровна смотрела в окно, наблюдая, как вдоль берега канала по воде вслед за мамой уткой плыли утята.

Подумав о том, что и она была когда-то маленькой, что и у неё были родители, её пронзило ощущение близости своей мамы, вспомнив, как девочкой залезала к ней на колени и слушала завораживающий голос.

О боже, как давно это было.

Продолжая следить за утиным выводком, женщина улыбнулась тому, как неожиданно глава семейства, плывший рядом, нырнул в воду, показав хвост, словно это был для утят знак, увидев который, все остальные, словно по команде, тоже показали свои хвосты.

Вынырнув, они поплыли к противоположному берегу, где в воде отражался стройный остов высокой колокольни, от которой неожиданно зазвучали колокола.

Надежда Петровна, заметив, что утки, оставив рябь на гладкой поверхности воды, скрылись под мостом, подняла голову и увидела в пролёте под позолоченной кровлей маленького человечка, размахивавшего в такт звона руками.

Его усилием вздыхали басы и рассыпались тысячи колокольчиков, и она вдруг представила, как эти звуки стали кружить над ней, растворяясь в пространстве. Всё более и более доверяясь звону колоколов, она поняла, что это вовсе и не звуки трогали её, а тысячи мелких и неуловимых событий и чувств, скопившихся в ней за многие годы жизни.

Она открывала в себе щемящий душу мир своей прошлой жизни, вспомнив, как в детстве, всякий раз проходя мимо этой колокольни, протягивала нищим копеечку, которую специально для этого события со словами «даёшь нищему — Христу даёшь» вкладывала ей в руку её мама Арина Сергеевна.

А ещё ей вспомнилось, как они после этого заходили в Никольский храм к иконе «Утоли мои печали», перед которой произносили молитву. Она, маленькая девочка, смотрела на чудный лик богородицы и, подражая маме, троекратно крестилась.

Помолившись, они шли домой, где их ожидал Пётр Иванович, её папа.

Перебирая в памяти разные события детства, на какое-то время Надежда Петровна словно растворилась в них.

Она представила себе облик своих родителей, но не могла уловить тонкие черты их лиц, отчего сильно расстроилась, одновременно, понимая, как давно их не стало. Они умерли как-то сразу друг за другом, оставив её с сестрёнкой Катей одних.

Сейчас к ней явилось состояние той растерянности и опустошённости, когда, проснувшись однажды утром, не обнаружила родителей дома. Тогда, чтобы выжить, ей по совету соседей пришлось поступить на курсы медицинских сестёр, а потом на работу в больницу, окунувшись в мир взрослой жизни, и в девятнадцать лет почувствовать всю ответственность за жизнь своей младшей сестры. Работа и забота о сестрёнке заняла всё её время.

Неожиданно на глаза стали накатываться слезы, пеленой закрывая перед ней и вид колокольни, и золотые купола храма, но, выплакавшись, она стала думать о том, как потом круто менялась её жизнь и как в ней родились мысли о создании собственной семьи. Мечты о любви и желание найти того, кто был создан для неё, стали будоражить её сознание. Девушка верила, что такой юноша находился где — то рядом, и что она обязательно найдёт его и сделает всё, чтобы быть преданной ему до конца жизни.

Встреча с ним произошла в больничной палате, где, измеряя температуру тела молодого человека, тот неожиданно коснулся её руки, отчего лёгкие мурашки разбежались по коже.

Первое их свидание позже состоялось в Никольском саду у памятника погибшим морякам, куда ранее подходила она с мамой, поминая гибель своего отца.

Мама рассказывала, как во время шторма, баржа, на которой он служил, перевернулась и утонула на Неве вблизи Васильевского острова у здания Горного института. Никого из находившихся там людей найти не удалось, не нашли и его.

Надежда посвятила Ивана, так звали молодого человека, в эту трагическую историю её отца, отчего тот проникся к ней сочувствием, открыв ей историю и своей жизни.

Тогда она узнала, что родом Иван был из маленького городка Почепа, затерянного где-то в средней полосе России, и приехал в Петербург, чтобы учиться, став студентом Горного института.

Надежда Петровна подумала о том, как иногда мысли превращаются в реальность и как странно всё сместилось к этому зданию, неужели гибель отца была знаком для её мужчин, ведь судьба свела не только её мужа, но и сына с этим заведением, оба они стали геологами.

Их отношения с Иваном развивались стремительно, и, став мужем и женой, счастливо прожили вместе почти два десятилетия. У них родился сын, которого тоже назвали Иваном.

Неожиданно её чувства перенеслись на сына. Вспомнив, как впервые повела мальчика к зданию института, она представила себе тот момент, как они поднимались по высоким гранитным ступеням к белой колоннаде. Солнечный свет, усиливавший белизну колонн, слепил ему глаза, словно оттесняя мальчика в тень, отходящую от колонн, а он уводил её, маму, туда, где была дверь, из которой выходили студенты. Тогда они впервые вместе вошли внутрь высокого светлого зала, где на подставках стояли десятки скульптур, указывавших им путь ещё дальше в другой зал. Войдя туда, мама с сыном оказались в огромном пространстве, заполненном многочисленными витринами с камнями разных цветов и форм.

Там, следуя за сыном, который настойчиво переходил от витрины к витрине, Надежда Петровна впервые поняла, что отныне первенство интересов переходило к нему, и ей оставалось молчаливо следовать за ним, вглядываясь в отдельные детали экспонатов, читая надписи. Она несколько раз пыталась отвлечь его от такого интереса, но мальчик всячески сопротивлялся.

Наконец, он сказал:

— Мама, здесь всё так интересно. Мы придём сюда ещё?

Конечно, мама ответила положительно, а Ваня, придя домой, достал чистую тетрадь и озаглавил её словами «Горы и клады».

Потом, многократно посещая этот и другие музеи города, он заносил в заведённую тетрадь сведения о самых знаменитых коллекциях камней, добытых великими путешественниками.

С тех пор увлечение горным делом продолжало занимать его всё больше и больше, сформировав в нём представление о его будущей профессии.

Через несколько лет он стал студентом, и каждый год с наступлением лета отправлялся на практику, обычно в Карелию.

Мама переживала за него, но, привыкшая к отъездам мужа, свыклась и с разъездами сына.

После окончания института горный инженер Иван Шишков поступил на работу в геологический институт, который направил его в экспедицию на Урал.

И вот сейчас Надежда Петровна, погрузившись в воспоминания и глядя на колокольню, подумала о том, как быстро пролетело её время.

Заново проживая его, она пыталась отыскать в нём некую чистоту и подлинную ценность, не заметив, когда прекратился колокольный звон.

Продолжая смотреть в окно, она увидела, как из — под моста вновь выплыли вслед за своими родителями утята. Понаблюдав некоторое время за их плавным и согласованным движением по воде, она подумала о муже.

Надо сказать, что в это лето тысяча девятьсот тридцать девятого года она из-за болезни её сестры осталась в Петербурге, хотя каждое лето вместе с мужем уезжала в Почеп. На этот раз муж Иван Петрович уехал один и пребывал у своих пожилых родителей.

Она знала также, что к нему должен был по окончании экспедиции приехать их сын Иван, которого в детстве почти каждый год привозили к дедушке и бабушке, но в студенческие годы появились другие интересы, поэтому несколько лет подряд он там не появлялся.

Сейчас, сидя у окна и вспоминая разные случаи из своей жизни, она вдруг почувствовала, как в тоске по мужу и сыну и от одиночества стало сжиматься её сердце и, чтобы успокоить себя и почувствовать свою близость к ним, захотела написать им письмо.

Глава 2. Машенька

Иван возвращался из уральской экспедиции в начале августа месяца и рассчитал время так, чтобы вместе с днями отпуска он мог провести некоторое время на родине своего отца Ивана Петровича. Ему очень хотелось увидеть дедушку Петра Гавриловича и бабушку Мавру Анисимовну, а также повзрослевших его друзей, с которыми ранее проводил каждое лето.

Добирался он поездом через Москву, где купил цветной платок для бабушки, две летние рубашки для отца и дедушки, да много московских конфет.

Поезд на вокзал в Почеп прибыл в полдень воскресенья 6 августа. Сердце от волнения трепетало в груди в предчувствии встреч с родными людьми, представляя, как они неожиданно обрадуются его появлению.

Надо сказать, что Ваня в первый раз ехал сюда самостоятельно, ведь ранее он приезжал к бабушке с дедушкой то с мамой, то с папой. Дорогу от вокзала он помнил хорошо, поэтому уверенно шёл к дому. Стояла отличная погода, ярко светило солнце, хотя по небу и проплывали ватные густые облака.

Перейдя по мосту через быструю речку, он дошёл до главной площади с высокой церковью, потом пересёк ещё одну узкую, но шумную от быстроты течения реку, прошёл по извилистой части улицы, откуда открывалось широкое пространство луга, и стал подниматься в гору, где на обрыве увидел старую церковь святого Ильи.

Возле церкви он остановился, чтобы перевести дух, и посмотрел на фреску с изображением святого: седой грозный старик в тяжёлых ниспадающих одеждах, поднявшись над горами и зажав меч в кулаке правой руки, указывал на тёмные тучи, нависшие за его плечами.

В его левой руке находился раскрытый лист, но прочесть то, что в нём написано, Ваня не смог по причине неразборчивости текста.

Возбуждённое состояние молодого человека вовсе не испортилось от сумрачного вида святого пророка, и он продолжил подниматься по улице, ведущей на гору. Поднявшись наверх и сделав ещё один поворот, он узнал школу, где учились его почепские друзья, а за ней сразу свернул в переулок, где и находился его милый сердцу дом.

Перед ним он остановился, ранее открытый двор теперь был закрыт новым забором с высокими проездными двухстворчатыми воротами и калиткой, возведёнными в его отсутствие. Створки ворот красовались между толстыми дубовыми вертикальными опорами. Привлёк его внимание и ряд коротких фигурных дощечек, скреплённых по верху основания ворот.

— Ну, дед Пётр, смастерил такие ворота, каких ни у кого в переулке нет, — произнёс он негромко и нажал на язычок клямки входных ворот.

Дверная задвижка тихо звякнула, и в этот момент Ваня услышал голос бабушки Мавры:

— Ой, кто-то к нам идёт.

Дверь растворилась, и Ваня увидел её, спешащую к нему навстречу. В конце двора с любопытством в его сторону также смотрели отец Иван Петрович и дед Пётр Гаврилович.

— Ой, любимый внучек приехал. Радость явилась в наш дом, — громко нараспев произнесла бабушка и бросилась обнимать его. Расцеловав, она отстранилась от него, продолжая говорить:

— Дай я погляжу на тебя, как давно я своего внучека не видела. Высокий какой! Прямо красавец! Мой дорогой мальчик взрослым стал!

Тут же к ней подошли отец и дед.

— Сын мой прибыл, радость какая к нам явилась! — сказал Иван Петрович и обнял Ваню.

Поцеловал внука и дед Пётр, сказав:

— Я бы и не узнал тебя, как ты вырос.

Тут же вступилась за внука бабушка:

— Ванечку моего родного, да как же не узнать?

Ваня, освободившись от объятий, произнёс:

— Я очень рад вас всех увидеть. Какой крепкий забор вы построили, любо глядеть.

На что дед Пётр ответил:

— Всем миром строили, отец твой очень помог. Теперь все животные и птицы не разбегаются, как раньше. Попробуй, слови их, ведь мы уже старые.

— Ваня устал с дороги, его нужно кормить, пойдёмте все в дом, — сказала бабушка и первой стала подниматься по ступенькам на крыльцо.

Иван пошёл за ней и уже собрался из него вступить в земляные сени, как это было раньше, но вместо них через открытую дверь увидел большую комнату с деревянным полом, а в ней белую русскую печь.

От неожиданности он воскликнул:

— Что видят мои глаза? Такие перемены в доме, прямо хоромы возвели.

— Да, для тебя мужчины старались, — ответила бабушка.

Ваня, положив свою сумку на скамью, стоявшую у стены, подошёл к печи и погладил её рукой. Белый след от мела, которым была выбелена печь, остался на его ладони.

Бабушка, сказав, чтобы он не прикасался к печи, потому что та побелена и пачкает одежду, тут же распахнула находившиеся рядом выкрашенные белые новые двустворчатые двери, добавив:

— Теперь пойдём на кут и в твою комнату.

Ваня, шагнув через высокий порог, оказался в ещё большей комнате, посреди которой стоял большой грубо сколоченный из досок круглый стол. Он обратил внимание и на новый большой комод, к которому примыкал с высокой спинкой мягкий диван. Рядом были расставлены стулья с круглыми сидениями.

Оглядевшись, он произнёс:

— Теперь у вас как в городе, модный комод, диван, чистота и порядок!

Бабушка ответила:

— Твой отец сказал, чтобы было чисто и красиво. Вот мы и постарались. А теперь я покажу твою комнату, — и открыла ещё одну дверь.

Комната была маленькая с кроватью и тумбочкой с зеркалом, на окнах были повешены светлые шторы. Открыв рукой одну из них, он увидел много жёлтых георгинов, росших в палисаднике.

Видя такую бабушкину заботу о нём, Ваня, не дожидаясь прихода всех родственников, сказал:

— Бабушка, ты у меня самая лучшая, я так тебя люблю, — и, достав из своей сумки платок, купленный в Москве, вручил ей.

Мавра Анисимовна ещё более растрогалась и заплакала:

— Зачем ты деньги потратил? — сквозь слёзы произнесла она и стала надевать платок себе на голову.

А, подойдя к зеркалу, оценила его:

— Какой красивый платок. Мягкий и тёплый. Угодил ты своей бабушке. Спасибо за подарок.

Покрутившись перед зеркалом, она вдруг сказала:

— А теперь мыть руки и к столу. Пойду накрывать обед. Печь у нас хорошая получилась.

Ваня мыл руки, наблюдая за тем, как бабушка, открыв заслонку, ухватом вынимала из печи, пышущей жаром, чугунки, горшки да сковороды и вываливала большой ложкой их содержимое на глубокие тарелки.

Ваня успел помочь бабушке носить их на стол, за которым уселись его отец и дедушка.

Ему было приятно вновь оказаться дома, в кругу родных людей, видеть их заботу, сочувствовать их постаревшим лицам и радоваться их открытости и желанию делать добрые дела.

Сытная и здоровая еда пришла мужчинам по вкусу. Иван давно не ел такого аппетитного борща с косточкой, тушёной картошки с солёным огурцом, драников.

Пётр Гаврилович, желая похвалить свою жену и глядя на неё, сказал:

— Не та хозяйка, что много говорит, а та, что щи варит. Наша хозяйка дом держит крепко, и с печью справляется отлично.

Мавра Анисимовна, услышав похвалу, ответила:

— Для вас стараюсь. Кто голоден, тот и холоден. Знаю, что только поп да петух не евши поют.

Обратившись к Ване, она произнесла:

— Ванечка, ешь-пей, всё своё, домашнее. В экспедициях ты совсем отощал. Я тебе сейчас молочка топлёного принесу. Помнишь, как ты пенку любил? Вот, целый кувшин молока стопила, — она быстро поднялась, а через минуту принесла его в обеих руках.

Поставив на стол подгорелый кувшин, она стала с его внутренней стороны ложкой соскребать подгорелую пенку и класть в чистую кружку. Затем, налив туда густого горячего молока и сказав «Ванечке первому», протянула её ему. Ваня взял в руку кружку и, почувствовав её обжигающую силу, сразу поставил на стол, чтобы потом медленно и с огромным удовольствием мелкими глотками впитывать в себя эти коричневатого цвета протопленные сливки.

Уже после обеда ему стали задавать разные вопросы, на которые он старался отвечать уверенно и по — взрослому. Они в основном касались его экспедиции на Урал.

Пётр Гаврилович в основном расспрашивал об опасностях путешествия и уральских городах. Он сам за свою жизнь ещё никуда не выезжал, поэтому ему было интересно узнать о новых землях.

Иван Петрович больше спрашивал о людях, с которыми Ваня проводил своё время. Ему интересно было узнать о его друзьях, насколько их действия и мысли влияли на развитие его сына.

Только к вечеру, когда солнце уже наклонилось к горизонту, он вышел из дома.

Пахнуло тёплой свежестью предстоящего вечера. Стоя на крыльце дома, он вновь обратил внимание на свежие полосы дощечек, которые чёткими вертикалями оживляли забор, и представил себе двор без этих ворот, как это было раньше. Тогда он иногда после бабушкиной дойки сам выпускал из сарая корову, а та свободно выходила на переулок и включалась в стадо, которым руководил нанятый жителями переулка и всей улицей пастух. Запомнился ему даже не сам пастух, а пуга, длиной метров пяти, которой он больно хлестал коров, чтобы те его слушались, он видел это стоя прямо на открытом дворе.

Пугой, как важным инструментом пастуха, он одно время очень интересовался и даже держал её в руках, но ему было жалко коров, особенно свою Бурёнку, которой, как он думал, тоже доставалось.

Теперь, подумал Иван, отсюда этого уже увидеть невозможно. Замкнутый забором двор сосредоточил его внимание на отдельных деталях, уводивших его в то время, когда приезжал сюда каждое лето. Он любил этот двор, потому что здесь царила свободная от пристального внимания родителей и городской питерской жизни обстановка.

Стоя на крыльце, ему казалось, что оно нисколечко не изменилось: тот же навес, то же топчан — место для ведра воды, которое было всегда наполнено. Как вкусна была тогда холодная вода! Набегаешься с ребятами и скорее к ведру, зачерпнёшь её в кружку и залпом всю опустошишь в себя.

Он и сейчас не удержался и подошёл к ведру. Та же кружка лежала рядом с ведром. Зачерпнув ею воду, внимательно рассмотрел, как она всколыхнулась в цинковом ведре, словно играя с ним.

Выпив воду, Ваня спустился со ступенек крыльца во двор, заметив, что дедушка низким забором отделил его и со стороны огорода, который сильно изменился. Это был скорее не огород, а сад. Те маленькие деревца, которые он видел лет пять назад, выросли и превратились в большие деревья, на которых висели покрасневшие яблоки.

Но прежде чем пройти в сад, он зашёл в сарай. Там тоже всё было по-прежнему: та же пунька, за дверцей которой хрюкал поросёнок, на отдельной широкой полке лежали дедовы инструменты, а в углу были набросаны колотые дрова. Ваня решил по лестнице забраться на чердак в то место, где ранее дедушка хранил сено. Раньше он любил забираться туда. Хорошо было лежать на сухом сене и вдыхать в себя аромат необыкновенных запахов. А ещё он любил через небольшое окошко, вырезанное дедом в самом верху, просматривать окрестности: оттуда хорошо была видна почти половина города и широкая низина с протекавшей посередине рекой.

На чердак он поднялся, но сена не обнаружил, поэтому тут же опустился вниз.

Стоя во дворе, он посмотрел на соседский участок, где стоял недостроенный домик и совершенно пустой огород. Участок принадлежал хозяину по прозвищу Лушка, он точно это запомнил. Дедушка говорил, что своего жилья у него не было, поэтому ему приходилось помогать строить этот дом. Почему дом так и не был достроен, Ваня не знал.

Оглядев его, он прошёл к треугольному навесу, под которым был лаз в погреб. Дверца была открыта, и он заглянул туда. Из темноты глубокой ямы потянуло сыростью, перемешанною с прелым запахом прошлогодних овощей.

Он дошёл и до маленькой баньки, построенной в дальнем углу огорода, причём, проходя мимо деревьев, восхищённо смотрел на сочные красные яблоки, под тяжестью которых почти до картофельной ботвы свисали ветки. Его глаза выискивали среди них самые крупные, спелые и наливные, к одному из которых потянулась его рука. Сорвав и оглядев яблоко, он не удержался и откусил его. Сочный и кисло-сладкий вкус вызвал его одобрительную улыбку.

Прогулявшись по саду, ему захотелось пройти к краю горы, туда, откуда открывался широкий до самого горизонта луг. Пройдя через огороды соседей, он остановился на обрыве и, стоя, внимательно вглядывался в длинную подсвеченную золотым закатом солнца ленту реки, отметив те места, где ранее почти каждое лето вместе с местными мальчишками и девчонками купался и рыбачил.

Ваня особо выделил Сорокин вир, глубокую яму на старом русле, где они ловили рыбу. Тогда в детстве говорили, что на дне ямы жил в человеческий рост сом, плававший по ночам. Он вспомнил, как во время ночного праздника Ивана Купала после прыжков через костёр ходили смотреть на него, правда, сам он его не увидел, но верил, что сом живёт там. Это подтверждал один из мальчиков, рассказывавший, что видел огромный хвост, плеснувший по воде. Все ему тогда поверили.

Иван представил себе также неглубокую Мальцеву яму, где они любили купаться. Там была всегда чистая вода и мелкий песок. Это был настоящий лягушатник, где всякий раз купалось несколько десятков мальчишек и девчонок.

Там русло реки раздваивалось на новое и старое. Старое было мелким и со спокойным течением, основное же русло было таким быстрым, что переплыть его рисковали немногие мальчики.

В верхнем течении реки он отметил и ещё одно место, которое мальчики любили посещать. Называлось оно Грудок. От него они по быстрой воде на камышовых плотах любили спускаться вплоть до Мальцевой ямы. Это было самым любимым их развлечением. Правда, для этого нужно было заранее нарезать длинных камышей, а потом связать их снопами и соединить между собой. Три-четыре таких снопа выдерживали тридцать-сорок килограммов веса каждого мальчика. Иван, вспомнив это, улыбнулся, ощутив в себе ребёнка, стремительно несущегося вниз по воде под тёплыми брызгами хрустальной воды и чувствуя себя победителем этой водной стихии.

Он вспомнил также и ещё один случай, когда однажды, прибежав туда, на высоком берегу реки увидел много взрослых людей. Это были археологи. Проявляя сильное любопытство, мальчики всей гурьбой отправились к ним. Там пожилой и бородатый мужчина рассказал им о древних людях, живших на этих местах, показав найденные орудия их труда, что стало первым и серьёзным для него открытием, погрузившего его в мир далёкой истории.

Он, придя домой, взволнованно пытался донести рассказ археологов до своей бабушки, на что та равнодушно ответила:

— Ванечка, на моей памяти в Грудке никто никогда не жил, и даже слухов об этом не было. Не верь этим, как ты сказал, археологам.

Тогда он даже обиделся на бабушку, которая не захотела его понять, но сам задумался над тем, как в неизвестность времени уходят люди.

Сейчас он каким-то щемящим чувством начал понимать, как в глухую память уходит его детство.

Неожиданно его уединение нарушили шорохи шагов, услышав которые, он обернулся. К нему шёл Иван Петрович, его отец.

Подойдя, тот сказал:

— Ваня, я тоже люблю это место. Когда твоя мама приезжала в Почеп, мы приходили сюда вместе. У тебя очень хорошая мама, кстати, она прислала нам письмо, но я пришёл тебе также сказать, что приходила Машенька, соседская девочка, помнишь, вы в детстве гуляли вместе. Она сказала, что хотела видеть тебя.

— Хорошо, я тоже хочу увидеть её, — ответил Иван.

Возвратившись в дом, бабушка пояснила, что Машенька, не дождавшись его, ушла к себе домой, обещая прийти завтра.

Иван решил не откладывать встречу и увидеть её сейчас.

Он вышел за калитку и обратил внимание на распахнутые окна дома, в котором жила Маша. Она сидела у окна, а увидев Ивана, громко сказала:

— Ваня, ты ли это? Иди сюда. Я к твоей бабушке заходила, но тебя не застала.

Подойдя к окну поближе, он ответил:

— Вот приехал, соскучился по старикам.

Девушка, не дав ему договорить, продолжила:

— Давно тебя не было, я уж думала, что забыл нас. Бабушка и дедушка очень печалились о тебе. Я к ним часто захожу. Надолго к нам?

Иван ответил, что пока не знает, сколько времени он пробудет в Почепе и предложил ей выйти из дома.

— Хорошо, сейчас выйду, — сказала она и закрыла окно.

Через несколько минут наружная дверь дома открылась и девушка вышла.

Иван удивился, как она изменилась. Тогда в детстве Маша была немного полноватой, такой румяной булочкой со звонким голоском, сейчас же она показалась ему стройной и очень привлекательной. А когда он близко рассмотрел её лицо, то как-то замешкался и про себя задумчиво произнес:

— Вот, я и приехал…

Она же с радостью в голосе сказала:

— Здравствуй, Ваня!

— Здравствуй, Машенька, — ответил он и почувствовал сильный прилив тепла.

— Чем занимаешься? — спросила она.

Иван сбивчиво стал отвечать на её вопросы, рассказывая об учёбе, о работе в геологическом институте и своей первой экспедиции.

Машенька тоже рассказала о себе: она в это лето окончила учёбу в школе, получив аттестат зрелости, но пока не решила, что делать дальше.

Молодые люди в этот вечер долго вспоминали своё детство, общих друзей и места, где они играли и проводили время.

А ночью Ивану приснился сон, будто видел он Мальцеву яму и купающихся в ней детей. Наблюдая за ними с высокого берега, он неожиданно в стороне от них, там, где протекала журчащая и чистая вода, увидел купающуюся среди белых и жёлтых кувшинок девушку. Она была в белой мокрой сорочке, сквозь которую просвечивались необычайной красоты все формы женской фигуры. Неожиданно та медленно направилась в его сторону, подступая к нему всё ближе и ближе. Иван хотел идти к ней навстречу, но тело не двигалось с места, сердце же вырывалось из груди и билось настолько громко, что он проснулся.

Была ночь. В темноте, которая на некоторое время не давала ему вырваться из этого состояния, он отчётливо увидел, что эта соблазнительная девушка была похожа на Машеньку, образ которой не выходил у него из головы до самого утра.

С рассветом, когда солнце уже пробивалось сквозь сито занавесок, прикрывавших свет в окне его комнаты, Иван поднялся с постели и выглянул в окно. На него из палисадника ярким жёлтым букетом смотрели георгины, освещённые солнцем. На душе стало так радостно, что хотелось петь и улыбаться.

Он вышел из дома, открыл калитку и увидел Машеньку, поливавшую цветы у своего дома. Она была в простом ситцевом платье, которое, как показалось Ивану, ей очень шло. Он остановился и залюбовался ею. Как-то по — особенному вновь защемило его сердце.

Она же продолжала поливать цветы, не обратив на него никакого внимания, но когда закончила это делать, то выпрямилась и повернулась к нему лицом.

Заметив его, сказала:

— Ваня, ты не спишь. Какая хорошая погода сегодня. Пойдём на речку купаться? Девчонки тоже обещали пойти.

Иван ответил согласием.

Целый день они провели на Мальцевой яме, вместе купаясь и загорая. Он рассматривал её лицо, тело, старался ловить каждый жест. Всё в ней ему нравилось.

Все последующие дни они тоже проводили вместе, оказывая друг другу знаки внимания. Через несколько недель пребывания его в Почепе, Машенька полностью завладела его сердцем.

В один из дней, когда они гуляли по берегу реки, налетел сильный ветер, и грозовая туча застала их врасплох. Они бежали от реки до первого дома, оказавшегося у них на пути. Мокрые, но весёлые, они оказались под одним навесом.

Молнии были настолько сильными, что Машенька от испуга прижалась к Ване, а тот от неожиданности обнял её и поцеловал.

Маша покраснела, и хотела отдалиться от него, но следующий удар грома заставил её прижаться к нему ещё сильнее.

Он держал её в таком положении долго, пока не стихла гроза, а потом неожиданно вымолвил:

— Машенька, я очень люблю тебя.

Она посмотрела на него как-то испуганно, их взгляды встретились. Сильный заряд неведомой ей энергии проник в самое сердце, отчего она тут же опустила глаза.

Они стояли так молча, не шевелясь, до тех пор, пока дождь совсем прекратился, и солнце снова стало выглядывать из-за туч.

Первым заговорил Иван. Он дрожащим и тихим голосом стал произносить слова, которые, как ему показалось, вкладывались в его уста кем-то другим:

— Машенька, я не хочу тебя отпускать от себя. Во мне загорается новое и непонятное чувство, которое исходит из самой глубинной части моей души. Оно никому ещё не принадлежало. Кажется, ты становишься его владелицей. Ты растворяешься во мне, словно сахар в воде и, мне кажется, это начало нашей вечности. Ко мне пришло такое ощущение, словно мы стали единым и нераздельным целым и началом нашей будущей жизни. Мне так хочется, чтобы эти минуты счастья были с нами всегда.

Машенька ничего не ответила на эти его слова, только своей рукой взяла его руку и сильно прижала к своей груди.

Постояв ещё немного, она, отстранив руку, тихо сказала:

— Ванечка, пора идти домой, мне тоже очень хорошо с тобой.

Шли они с ощущением того, словно между ними произошло что-то очень важное, но запретное и тайное.

Весь оставшийся вечер Ваня ходил задумчивым, думая, что обидел девушку своим признанием. Он выходил на улицу, желая увидеть свою Машеньку, которая так и не показалась ему на глаза.

А в это время девушка по-своему переживала случившееся событие. Никогда и никому она не открывала своих чувств, понимая, что открывшись, станет страдать по нему ещё сильнее, тем более, что вскоре предстоял его отъезд из Почепа в Ленинград. Любовь и долгая разлука для неё будут невыносимы.

В эту ночь ни Иван, ни Машенька не уснули. Они думали о том, какой будет их новая встреча. Чувство любви бурлило и дробилось в них, в котором важны были даже самые мелкие и отдельные детали.

Ваня решил, что не сможет оставить свою Машеньку в Почепе одну, и готовился об этом ей сказать наутро.

Эта ночь тянулась для него слишком долго, и лишь только забрезжило, он был уже на ногах. Он хотел видеть её и надеялся на то, что она согласится быть его женой и поехать с ним в Ленинград.

Она вышла из дома только к полудню и, увидев Ваню, тихо поздоровалась, добавив, что плохо себя чувствует. Ваня стал расспрашивать её о здоровье, на что Машенька сказала:

— Ничего страшного, это пройдёт.

И всё же он попросил её выйти к нему на улицу, сказав, что у него очень важный есть разговор. Она обещала выйти через час.

Как мучительно ждать, когда сердце кричит в ожидании важных событий.

Она вышла к нему в белом платье и тихим спокойным голосом сказала:

— Я готова выслушать тебя, Ваня.

Иван почувствовал, как сильно забилось в груди его сердце, но, справившись с волнением, произнёс:

— Пойдём, погуляем с тобой, я хочу тебе сказать очень важные слова. Всю ночь я думал об этом и очень ждал этой встречи.

Она согласилась прогуляться, но не долго. Отойдя от дома, он стал говорить о своей сильной любви к ней, сказав самые главные слова:

— Мне очень хочется, чтобы ты стала мне женой, и мы поехали бы вместе со мной в Ленинград. Я обещаю тебе счастливую жизнь и заявляю, что буду вечно любить тебя.

После таких слов, она сказала:

— Ваня, хорошо, пойдём в город (так в Почепе называли центральную площадь), там и обсудим.

И они гуляли, открывая свои чувства друг другу, договорившись сыграть свадьбу прямо в Почепе.

В этот же вечер Ваня объявил об этом своим родителям, для которых такой поворот событий хотя и стал неожиданным, но отговаривать его они не стали.

Уже на следующий день его отец Иван Петрович, бабушка Мавра Анисимовна, дедушка Пётр Гаврилович были у родителей Маши. В их присутствии Ваня попросил у мамы Машеньки Прасковьи Ильиничны и папы Емельяна Ивановича разрешение на их свадьбу.

Несмотря на то, что неожиданное решение молодых стало потрясением для родителей, они всё же договорились сыграть её.

Тогда же Ваня написал письмо и своей маме. Оно было коротким, извещавшей её о предстоящем торжестве. Он просил у неё прощения за то, что всё так неожиданно и скоро получилось.

Времени до отъезда в Ленинград оставалось не более двух недель, поэтому на следующий день молодые уже были в загсе.

Свадьба Ивана Шишкова и Машеньки Сыроквашиной состоялась в субботу 23 сентября за три дня до их отъезда из Почепа в Ленинград.

В этот день с утра и до полудня молодые не видели друг друга, так договорились их родители, чтобы представить молодых в их свадебных нарядах.

Первым в доме невесты появился Ваня в новом костюме. Иван Петрович заранее сводил сына к знакомой портнихе, сшившей для него двубортный чёрный шерстяной костюм и белую рубашку.

Невеста же вышла в белом платье с кружевными подборками и с накинутым на голову кружевным платком, что было очень красиво.

В загс, держа друг друга за руку, они пошли без свидетелей. По дороге они останавливались вначале возле каменного двухэтажного здания школы, в которой училась Машенька, потом возле деревянной церкви Покрова Богородицы напротив школы.

У Вани было такое ощущение, словно Машенька молчаливо спрашивала совета у них, будучи неуверенной в своих действиях.

Они шли дальше, Ваня крепко держал её руку, а она старалась выдержать темп его быстрого хода.

И вот они уже стоят перед пожилой женщине в строгом костюме, из уст которой произносились приятные слова о верности и любви, об ответственности друг перед другом.

Наконец, им был вручён простой листочек, который они стали рассматривать уже на обратном пути по дороге домой. Вначале его рассмотрела Машенька, которая с какой-то растерянной улыбкой передала его Ване, сказав:

— Ванечка, теперь я твоя жена, а ты мой муж, и фамилия у меня твоя. Я так волнуюсь, теперь мы и день, и ночь должны быть вместе. Всё делать вместе, как это необычно, но я буду тебе верной женой.

Ваня, рассмотрев свидетельство о браке, ответил ей:

— Да, ты моя жена. Я люблю тебя, — и поцеловал её губы.

Потом добавил:

— Скоро мы уедем в Ленинград, где нас ждёт моя мама Надежда Петровна. Тебе понравится мой город.

Когда они вернулись домой, то увидели многих гостей из числа родственников и соседей. Их поздравляли, говорили лестные слова.

В этот день молодые в основном были заняты собой, и всё остальное торжество проходило как бы рядом с ними. Их поздравляли, но голова их была переполнена эмоциями и слова пролетали мимо, им кричали «горько», заставляя целоваться, но они скромно закрывались руками, наслаждаясь друг другом.

Ближе к вечеру Ваня сказал:

— Машенька, давай убежим от гостей, — что они вскоре и сделали.

Пока гости были заняты собой, они вышли из-за стола и в свадебных одеждах по узенькой крутой дорожке спустились с горы и направились к заветным местам их детства и юности, к реке, где они ранее проводили своё время.

На берегу реки у Сорокина вира, самого глубокого с сильным течением места, они поклялись, что будут вечно любить друг друга и вместе делить радость и горе, а затем вспоминали разные эпизоды своего детства и целовались, целовались, целовались.

Они прощались со своим прошлым, строили планы для своей новой будущей жизни.

Домой пришли тогда, когда на горизонте осталась только узкая светлая полоска заката, а многие гости уже разошлись.

Их вновь усадили за стол, поздравляли, говорили напутственные слова. Закончилось застолье за полночь, после чего для брачной ночи им отвели ту половину дома, в которую впервые ввела Ивана его бабушка Мавра Анисимовна.

Через два дня они уезжали из Почепа.

В первый раз Машенька, домашняя и неискушённая жизнью девочка, покидала родителей, беспокоясь и за себя, и за них.

Муж успокаивал жену, говорил о своей любви к ней, о том, что он покажет любимой женщине самый лучший город на свете, где живёт и ждёт их приезда его мама Надежда Петровна.

Родители Маши, мама, Прасковья Ильинична, и отец, Емельян Иванович, обнимая дочь, хотя и плакали, но надеялись, что Иван сделает её жизнь счастливой.

Рано утром молодые уселись на подводу, и лошадь повезла их на железнодорожный вокзал.

Провожал их Иван Петрович, который в этот раз вместе с ними в Ленинград не поехал, оставшись со своими старенькими родителями, чтобы помочь им справиться с уборкой урожая. На вокзале он помог молодым погрузить в вагон багаж, попрощался с ними, обещая вернуться в Ленинград примерно через месяц.

В поезде Машенька погрустнела, в основном смотрела в окно, за которым мелькали деревья и среди них иногда небольшие деревенские домики, низенькие, часто с соломенными крышами. Иван, понимая её чувства, обнял её, ласково положил свою руку ей на плечи. Она, почувствовав его тепло, прижалась к нему и, словно в материнской постели, уснула.

Проснулась, когда Иван, нежно поглаживая её, сказал:

— Машенька, просыпайся. Мы приехали.

Путь после Брянска её уже не тревожил, она полностью доверилась своему мужу.

Утром следующего дня, когда поезд медленно приближался к платформе вокзала в Ленинграде, Иван заметил силуэт Надежды Петровны, встречавшей их.

Взяв Машу за руку, он сказал:

— Машенька, посмотри, нас встречает мама.

Маша, пока ехала в поезде, придумывала себе всякие варианты встречи с ней и, увидев за окошком женщину среднего роста в шляпке и пальто, уже готова была сказать заготовленные слова приветствия, среди которых на первом месте стояло слово «мама». Она желала уважать и даже любить её.

Выйдя из вагона, сын обнял и поцеловал мать, потом представил свою жену:

— Моя Машенька, люби и оберегай её так, как меня в детстве.

— Здравствуй, Машенька! С приездом тебя! — сказала мама и притянула её к себе.

От этих тёплых слов у Маши на душе спало напряжение, ведь она так переживала за первую встречу со свекровью, помня слова своей мамы: «Будь с ней ласковой, никогда не отвечай грубостью».

— Здравствуйте, мама. Я очень рада встрече с вами, — тепло произнесла она.

Все вместе они вышли на привокзальную площадь, а затем пошли к остановке троллейбуса.

По пути первой вновь заговорила свекровь, засыпав Машу вопросами:

— Машенька, хорошо ли вы доехали? Тепло ли было в поезде? Заботился ли о тебе в пути наш Ванечка?

На что она ответила просто и нежно одновременно:

— Наш Ванечка самый заботливый. Он мне так много о вас рассказывал.

После таких ответных слов свекровь взяла невестку под руку и больше не отпускала её от себя.

Вскоре пришёл троллейбус, дверь открылась, и все вошли в вагон.

Иван, расположив багаж рядом с собой, разместился отдельно, а Надежда Петровна села рядом с Машенькой, смотревшей в окно, не отрывая своего взгляда от мелькавших перед ней домов.

— Такие большие и красивые дома и совсем нет деревьев, — сказала она.

Надежда Петровна ответила:

— Да, Машенька, это город Ленинград.

Машенька продолжала смотреть в окно машины, и Иван не посмел отвлечь её от этого интереса до тех пор, пока они не доехали до последней остановки.

Вскоре все уже поднимались по лестнице в квартиру, где Маша, указав на узоры чугунных лестничных маршей и старинную резную дверь, сказала:

— Красиво!

Так началась её жизнь в новой семье, где Надежда Петровна умилялась детской чистоте и непосредственности невестки, а невестка в свою очередь восхищалась манерами поведения свекрови, умением разговаривать по — ленинградски, с уважительным тактом к её недостаткам в произношении слов.

Когда Маша смущённо употребляла слова с произношением на «Г» как растяжное и мягкое «ГХ», Надежда Петровна мило улыбалась и говорила:

— Машенька, «ГХ» оставим в прошлом, а, ступив на ленинградскую землю, мы гордо скажем «КГ».

Для Маши незнакомый город показался таким большим, что выйти самостоятельно из квартиры поначалу она не желала, боясь заблудиться и не найти дорогу домой.

В Почепе все дороги сходились вместе, а здесь, куда ни посмотри, везде дома, улицы, да каналы, устремлённые вдаль.

— Заглядишься и потеряешься, — думала она.

Окна их квартиры выходили на высокую окрашенную в бирюзовый цвет колокольню, откуда каждый день слышался чистый перезвон колоколов, что очень нравилось Маше. Далее виднелся собор, сияющие золотом купола которого также привлекали её внимание.

Первый раз они вошли в него втроём: свекровь, муж и она. Только что отзвучали колокола, и люди шли туда молча, больше женщины в платочках.

Иван, остановившись перед собором, стал рассказывать о нём. И пусть жена мало что запомнила из рассказа мужа, главное то, что она была всей душой с ним и со всем тем, что окружало её в ту минуту.

Иван предложил войти внутрь, но так как верхняя церковь была закрыта, пошли в нижнюю, Никольскую. Повеяло стариной. Людей было много, они стояли перед алтарём, где только что началась вечерняя служба. Распевная молитва молодого батюшки, тёплые взгляды устремлённых на него людей, фрески по стенам и сводам, строгие очертания икон с доверчивыми глазами святых, горящие лампадки и запах ладана, соединившиеся воедино под купольным пространством церкви, погрузило Машу в состояние полной покорности всему происходившему вокруг неё. Иван подвёл Машу к иконе святителя Николая. И хотя на них святой смотрел отрешённым взглядом, она почувствовала доброту и любовь, исходящих от него.

В конце осени приехал и Иван Петрович, который принял Машу, как свою родную дочь.

Почти два года Маша жила в Ленинграде, ставшем для неё почти родным городом. Муж окружал её заботой и лаской, свекровь учила домашним делам, а свёкор знакомил с красотой зданий города.

Невестка никогда не перечила новым членам семьи, которые в свою очередь искренне полюбили её.

Маша уже не произносила свои «ГХ», а в одежде полностью превратилась в городскую даму. Научилась и самостоятельно выходить в город.

Но однажды она почувствовала себя плохо, у неё закружилась голова. Надежда Петровна, увидев это, просила её не выходить из дома и сходить вместе с ней к врачу. Вскоре все поняли причину головокружения: она ждала ребёнка. Свекровь оказывала ей всяческое внимание и помощь. Все готовились к этому волнительному и радостному событию в их жизни.

Но Маша загрустила. Вдалеке от родной мамы, намечаемые желанные перемены у неё стали сопровождаться волнением, тревогой и даже смятением.

Это был страх перед неизвестностью и новым этапом своих отношений с мужем.

Это было беспокойство и за собственную безопасность и за состояние своего будущего ребенка.

Много странных вопросов задавала она себе в эти дни, наконец, не выдержав, попросила мужа отвезти её в Почеп.

— Свекровь, какая бы она не была хорошей и даже замечательной, всё равно не может быть лучше родной матери, — рассуждала про себя будущая мама.

Сколько не уговаривали Машу родить ребёнка в Ленинграде, она твердила своё:

— Я люблю вас, но боюсь. А вдруг, умру. Отвезите меня к маме. Ивану пришлось взять отпуск и везти жену на её родину.

Вскоре Маша родила своего первенца в доме родителей, и наступило время дать ему имя, для чего нужно было идти в церковь.

Почеп — город небольшой, в основном деревянный, c центром, застроенным каменными купеческими домами. Родители Маши жили в деревянной его части на Покровщине, названной по небольшой церкви Покрова, стоявшей недалеко от дома на перекрёстке дорог.

С поиском имени произошла история, которую потом долго обсуждали в семье. Батюшка Тимофей, подбирая мальчику имя, долго листал церковную книгу со святыми именами, а потом сказал:

— Что ж, имя мы ему определили и очень редкое, Лупа.

Мама и бабушки, присутствовавшие в церкви и ожидавшие услышать от него достойное имя, попросили повторить.

— Лупа…, Лупа, — съязвил батюшка.

Мавра Анисимовна, тоже получившая в церкви своё имя, которое ей не нравилось, не выдержала и сказала:

— Боюсь, что это имя может не понравиться нашим дедам, а особенно Емельяну Ивановичу. Это подтвердила и Прасковья Ильинична, сказав, что в гневе он может причинить вред и нам, и вам, батюшка.

Она понимала, о чём говорила, ведь на Покровщине все друг друга знали, а Емельян Иванович с молодых лет был настоящим богатырём и иногда в подпитии своим грозным видом любил устанавливать справедливость. Его уважали и побаивались соседи, зная, что в этот момент лучше с ним не спорить, потому что бывали случаи, когда он пускал в ход свои кулаки. Говорили, что под его тяжёлую руку попался однажды и батюшка Тимофей, затаивший на него злобу. Теперь выдался удачный случай расквитаться с ним. И хотя в этот день, женщины ушли из церкви ни с чем, уступать женщины не собиралась. На следующий день они вновь, не сказав ни слова мужчинам, явились в церковь. Инициативу взяла на себя Мавра Анисимовна, которая встретив попа, сказала:

— Батюшка, вы дали моему внуку имя Лупа, а вот Емельяну Ивановичу оно не понравилось. Он кричал и произносил угрожающие слова: «Я отлупаю этого батюшку завтра же». Прошу не доводить до греха и сменить имя.

Батюшка, почуяв недоброе настроение женщин, неожиданно ангельским голоском произнёс:

— Матушки мои, так это же я пошутил! Вот сейчас мы откроем святые книги и вместе подберём ему другое имя.

Он вновь достал ту же истрёпанную тетрадь, переписанную кем — то от руки, полистал её и сказал:

— Вот, смотрите, какое великое имя открылось нам, Сергей, — и начал рассказывать женщинам о православном святом Сергии Радонежском, построившем со своим братом на берегу реки посреди глухого леса первую церковь во имя Святой Троицы, в которой долго и усердно молился.

Чем больше он говорил о нём, тем энергичнее и увлекательнее была его речь.

— Вопли и мольбы его дошли до Господа, и Он, Милосердный, для спасения нашей земли воздвиг преподобного Сергия», — говорил батюшка и ещё долго повествовал женщинам о том, как тот спас Отечество от иноземного порабощения.

Мать и дочь слушали его внимательно, открывая в себе новую доселе неведомую страницу этой святой жизни.

Батюшка, увидев в глазах простых женщин заинтересованность, с новой энергией поведал им, как преподобный Сергий тихими и кроткими словами объединял всех людей вокруг себя, действуя на самые загрубелые и ожесточённые сердца, примирял враждующих между собой князей и своим нравственным влиянием и молитвой вдохнул в народ силу и веру.

Женщины искренне представляли себе, как к этому святому шли люди с разными скорбями и прошениями, и как его любвеобильное сердце отзывалось народному горю.

Отец Тимофей, показав образ с его изображением, заключил:

— Преподобный Сергий не умер, он только переселился от земли на Небо и там не забывает своих соотечественников, — и перекрестился.

То же сделали и женщины. Батюшка пояснил также и то, почему мальчику, родившемуся осенним днём первого октября, даётся такое имя, сказав, что православная церковь отмечает память рождения Сергия Радонежского в день восьмого октября, который являлся ближайшей датой ко дню рождения мальчика.

— Согласны ли вы, чтобы имя в честь Величайшего святого земли русской преподобного Сергия Радонежского было у вашего сына? — спросил он.

Как тут не согласиться. С этим именем и вернулись они домой. Через несколько дней в этой же церкви состоялось и крещение мальчика.

Вскоре Иван уехал в Ленинград, но через месяц, уладив дела на своей работе, вновь приехал в Почеп. Ему предстояла двухмесячная командировка в центральные районы страны.

Каждые выходные дни он возвращался к своей семье, брал сына на руки, высоко поднимал его, приговаривая:

— Мой высокочтимый сын.

Жене это нравилось, но она добавляла:

— Наш любимый сыночек.

Муж всячески оберегал свою жену от излишних забот, находясь рядом с ней и сыном, наблюдая, как смачно всасывал тот губками материнское молоко.

Всё шло хорошо, однако вновь подходило время отъезда мужа в Ленинград, заканчивалась его командировка.

Встал вопрос: где жить ребёнку дальше? Все понимали, что перевозить трёхмесячного ребёнка в Ленинград было нежелательно, на чём настаивали бабушки Прасковья и Мавра, хотя Машенька очень хотела быть рядом с мужем. И всё же решили, что по достижении ребёнку годовалого возраста, он пока останется в Почепе.

— Здесь на чистом воздухе в привычной для мамы обстановке он будет развиваться лучше, — подвела черту Мавра Анисимовна.

С этим согласился и Иван, хотя свекровь Надежда Петровна очень хотела видеть своего внука в Ленинграде.

Наступило время отъезда Ивана. Тяжёлую сумку разных припасов из погреба из солений и варений пришлось взять с собой. Приготовили подарки и для Надежды Петровны: Прасковья Ильинична отправила ей большой фарфоровый чайник, а Емельян Иванович большую банку мёда.

Маша связала большой вязаный пуховый платок с именной надписью «Моей маме, Надежде Петровне».

Расставание было трогательным. Маша смотрела на мужа ласково, давала наставления, чтобы он помогал своей маме, а сам одевался тепло.

Напоследок, она прижалась к мужу и сквозь слёзы сказала:

— Пиши чаще. Я буду очень скучать без тебя.

Муж обещал писать и поскорее вернуться обратно.

Подъехавший на лошади сосед Павел увёз Ивана Ивановича на железнодорожный вокзал.

Время без Ивана в Почепе тянулось медленно. Молодая мама всё своё внимание уделяла ребёнку, гуляла с ним, по времени кормила, а потом оставляла спать на свежем воздухе. На ночь она укладывала его в подвешенную у своей кровати люльку, которая свободно раскачиваясь, успокаивая ребёнка. Люлька крепилась с таким расчётом, чтобы во сне можно было до неё дотянуться рукой.

Вскоре муж прислал первое и очень ожидаемое женой письмо, извещавшее о благополучном прибытии в Ленинград.

Иван особо отметил то, что Надежда Петровна бережно сохранила убранства их комнаты.

Он подчеркнул слова Надежды Петровны о том, что она очень хочет увидеть маленького Серёженьку, по её выражению «моего кнопоточка».

Особенно Маше понравились слова, с которых Иван начал своё письмо:

— «Здравствуй, мой светлячок, моя любимая и единственная на всю жизнь Машенька», а закончил: «Мамулька, моя дорогая, я целую твои губки и щёчки, и всю, всю тебя обнимаю. Твой Иван Шишков».

Она тут же присела к столику и стала отвечать ему такими же нежными и трогательными словами:

«Ванюшка, мой родной, ты, словно из сказки, явился на моё счастье. От твоих слов засветилось всё вокруг и отразилось на улыбке нашего сыночка. Он уже смеётся и тянется к тебе своими маленькими ручонками. Твоё письмо звучит у меня в ушах, как музыка, не понимаю, читаю я его или пою. Я запомнила его наизусть».

Далее она написала про погоду, о том, как они вместе с сыном соблюдают режимы сна, бодрствования и прогулок.

— «Помнишь за погребом, где малина густая растёт, где мы часто сидели и мечтали о нашем будущем? Мы ходим туда с сыночком каждый день и вспоминаем самые лучшие минуты нашей с тобой жизни», — писала она.

Письма приходили от мужа каждую неделю, она отвечала ему всё с такой же любовью и нежностью, отмечая, что их сыночек подрастает, уже отвечает на улыбку мамы, держит головку хорошо.

Так незаметно пролетел месяц, второй, третий…

По-прежнему от мужа приходили письма, по-прежнему на них отвечала жена, подробно извещая мужа обо всех изменениях в развитии сына.

И вот, наконец, настал момент, когда Иван, не выдержав разлуки, вновь нежданно явился перед своей Машенькой. Он ехал в свою вторую геологическую командировку на Урал, и по пути захотел увидеть свою семью.

Он привёз подарки для бабушек и дедушек, одежду для малыша, которую выбрала Надежда Петровна, и конечно подарки для Маши.

Надежда Петровна подарила Маше модное осеннее пальто, чтобы, как было сказано в письме «Машенька утверждала себя столичной горожанкой».

Все соседские подружки были в восторге от её одежды и очень завидовали Маше в её замужестве.

Муж тоже любовался её красотой, весёлым нравом, хозяйственной сметливостью, материнской заботой о ребёнке и о нём самом.

Часто они выходили погулять все вместе на природу, подальше от дома.

В Почепе в мае уже хорошо пригревало солнышко, ведь весна здесь наступает почти на месяц раньше, чем в Ленинграде. Маше становилось ещё теплее от объятий Ивана. Так хотелось жить и радовать всех вокруг. Они брали своего сыночка и уходили наслаждаться первой травкой на пригорках, весенним солнцем.

Им нравилось любоваться и открытым видом с горы на широкую долину, посреди которой протекала река, за которой виднелись высокие валы старинной крепости. Иван чувствовал себя здесь настоящим отцом и мужем.

Но быстро пролетели и эти счастливые дни, потому что наступил срок окончания его пребывания в Почепе.

Маша загрустила и не хотела отпускать от себя мужа, предлагая ему сменить работу, не понимая его профессии. Он обещал подумать, но подвести ждущих его в Москве геологов не мог. Ему предстояла встреча с ними на первом Всесоюзном совещании геологов, куда в начале июня сорок первого года пригласили и его.

Грустными глазами смотрели на отъезжающего Ивана жена, а при прощании кинулась ему на шею и неожиданно прокричала:

— Я буду молиться за тебя, и ждать, ждать, ждать. Пиши чаще. Теперь нас трое. Ты наш навсегда. Не забывай нас.

Он успокаивал жену и говорил, что очень любит её и скоро приедет, чтобы забрать их и уже больше никогда не разлучаться.