Русский характер

Сергей Донской, 2007

Оборотистый делец Карл Шарко раздобыл пятьсот килограммов алмазов на якутских приисках и переправил все за пределы России, чтобы там нанять ювелиров – тогда ценность алмазов подскочит в сотни раз. Но не знал он, что в это время перед ФСБ поставили задачу возвратить ценности государству. И два спецназовца – Олег Белан и Иван Долото, уже отправились в гости к Шарко, чтобы изъять драгоценности. А в помощь взяли с собой девушку Таню, чтобы она в качестве массажистки вошла к жулику в доверие. Но делец оказался не так прост и приготовил взрывное устройство. Одно нажатие на кнопку пульта, и контейнер с алмазами взлетает на воздух…

Оглавление

Глава 3

Явно не Татьянин день

1

По признанию работников московской автоинспекции, такого кошмара на Лубянской площади они еще не видели. Стоящие в шестнадцать рядов автомобили образовали настоящее вавилонское столпотворение. Причиной стал митинг, устроенный в утренний час пик на проезжей части.

Потрясающие транспарантами пикетчики требовали то ли вернуть на площадь памятник Дзержинскому, то ли не допустить его восстановления, а может, то и другое одновременно. Минут через пятнадцать нарушителей порядка оттеснили к зданию «Детского мира», но к этому времени железный затор намертво сковал прилегающие улицы. Ситуацию усугубляли германские грузовые фуры, рвущиеся к столице, как всегда, с запада. Непомерно длинные, неповоротливые, под завязку набитые бытовой техникой, они напоминали нагромождение вагонов, протиснуться между которыми не сумела бы даже самая миниатюрная малолитражка.

Стало ясно, что это надолго. Оставалось лишь смириться с заточением. Одни водители потянулись за мобильными телефонами, другие задымили сигаретами, третьи включили радио. Настроенные на разные волны, приемники выдавали один и тот же размеренный ритм: тяжелое басовитое уханье, сотрясающее машины и нервные системы их владельцев.

Сизая гарь, струящаяся из великого множества выхлопных труб, образовала призрачное марево, колышущееся над Лубянкой. Был конец июля, так что об утренней прохладе можно было только мечтать. Потные, взвинченные, одурманенные угаром водители то и дело затевали ссоры, выясняя, кто кому поцарапал крыло, кто кому разбил фару и кто за это должен заплатить. Поминали без вины виноватого Пушкина, поминали мать и богомать, поминали еще много кого и чего, вплоть до самого верха вертикали власти, а потом в механическом заторе происходило судорожное движение, и спорщики бросались по машинам… чтобы через некоторое время возобновить перебранку.

Средняя скорость движения на площади не превышала восьми сантиметров в секунду. Словно некий гигантский жернов никак не мог провернуться, скрежеща от напряжения. Ни туда, ни сюда. Казалось, что никто уже никуда никогда не поедет, а все так и останутся сидеть в заглохших машинах, погребенные заживо среди сотен тонн горячего металла.

И никто, ни одна живая или полуживая душа не подозревала, что пикетчики возникли на площади не случайно, что пробка образовалась не сама по себе, что время проведения акции было выверено до минуты. И слава богу. Потому что в противном случае несдобровать бы особе, ставшей причиной описываемых драматических событий.

Ее звали Татьяной, она бессменно носила девичью фамилию Токарева и понятия не имела о том, что вот уже несколько месяцев находится под неусыпным надзором тех, кто контролировал в этой жизни многое, очень многое. В том числе и дорожное движение на бывшей площади Дзержинского, мало изменившейся с тех пор, как она была переименована на миролюбивый купеческий лад.

2

— Призрак коммунизма бродит по Лубянке! — провозгласил из динамиков диджей, после чего затараторил про несанкционированный митинг чекистов-сталинистов, парализовавших движение в центре столицы.

Разомлевшая за рулем «восьмерки» Таня переключила радио на другую программу и услышала иную версию событий:

— Сегодня в половине девятого утра, когда москвичи спешили на работу, Лубянская площадь превратилась в арену бушующих страстей. Противники восстановления монумента Железного Феликса блокировали проезжую часть, скандируя: «Даешь святого Николая! Пора увековечить самодержавие!» По сообщениям очевидцев, среди собравшихся был замечен человек, внешне похожий на Никиту Михалкова. Правда, как выяснилось, это оказался лишь двойник знаменитого режиссера — пенсионер Шмелев…

Третья радиостанция окрестила пенсионера Хмелевым и вручила ему лозунг «Возродим парламентскую Россию без монархистов и большевиков».

Четвертая уже отбарабанила горячие новости и передавала не менее горячую сводку погоды:

— Усиливающаяся активность средиземноморских циклонов и антициклонов грозит небывалой жарой, благодаря которой плюсовая отметка в столице может побить прошлогодние топ-рекорды. Сегодня утром метеостанция на ВДНХ зафиксировала температуру двадцать пять градусов выше нуля, но это не предел, солнце поднимается все выше, а несравненная Гюльчатай открыла личико, чтобы порадовать нас своей новой песней о главном!..

— Пыл-пыл-пыл-пылаю, от любви сгораю, — затянула певица и тут же перескочила на октаву выше, отчего тембр ее голоса сделался совершенно невыносимым.

Поморщившись, как будто над самым ухом завизжали тормозные колодки, Таня поспешила настроиться на другую радиоволну, где затор на Лубянке послужил прелюдией к экскурсу в темное прошлое площади. Речь шла о том самом желтом доме на гранитном постаменте, близ которого маялась затертая автомобильными торосами Таня.

Оказывается, дом № 11 по Большой Лубянке принадлежал до революции страховому обществу «Россия», и эта «Россия», как и вся остальная, необъятная, великая, без кавычек, была насильственно захвачена ландскнехтами Дзержинского. Старорежимную вывеску заменили новой, гласившей, что отныне в здании заседает Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Вэ-Че-Ка, как сокращенно называли ее современники, вздрагивая при этом, словно в коротком слове им чудилось щелканье перезаряжаемого «маузера».

Что касается соседнего дома номер два, то его просторные апартаменты чекисты облюбовали чуть позже, но тоже безвозмездно. Они, подобно большевикам, пришли всерьез и надолго.

К концу двадцатых годов работы на Лубянке прибавилось, соответственно вырос и штат сотрудников. Бывший доходный дом пришлось срочно реконструировать. Прямо за ним было построено новое здание, выполненное в стиле конструктивизма. Отныне своим главным фасадом дом чекистов выходил на Фуркасовский переулок, а два его боковых фасада с закругленными углами смотрели на Большую и Малую Лубянку. По замыслу заказчиков, новая постройка была выполнена в форме буквы Ш, как бы говоря «ша!» всем врагам мировой революции.

Во внутреннем дворе соорудили четырехэтажную тюрьму с прогулочными дворами на крыше. Узников доставляли сюда на специальных лифтах или конвоировали по лестничным маршам. Убирали вниз таким же образом; особо опасных — прямиком в знаменитые подвалы, выход откуда предусматривался далеко не для каждого.

Во время горбачевской перестройки были попытки сжечь или вообще снести громадину центрального аппарата КГБ СССР, бросающую тень на первые ростки свободы и демократии. Тогда народу не хватило пороху или же просто хмельного запала. Ограничились тем, что низвергли с постамента Железного Феликса и подвесили его за шею на стальном тросе, приветствуя публичную казнь гоготом и улюлюканьем. Потом отправили его на свалку истории и успокоились, но, как выяснилось, напрасно.

Затаившаяся на Лубянке Федеральная служба безопасности, ставшая преемницей КГБ, помаленьку оклемалась, вышла из комы, принялась поигрывать атрофировавшимися мускулами. Заработали источники финансирования, восстановились утраченные связи с Кремлем, пошли глухие разговоры о необходимости обновить ежовые рукавицы, а на фасаде здания с президентского благословения возникла мемориальная доска в честь Юрия Андропова, провозглашенного «выдающимся советским деятелем»…

Выяснить, что думают по этому поводу в редакции «Эхо Москвы», Тане не довелось, поскольку владелец джипа, застывшего слева по борту, принялся нервно сигналить, вообразив, что этим можно улучшить ситуацию. От избытка чувств он даже высунулся поверх открытой дверцы, пытаясь высмотреть впереди виновников пробки. Его примеру тут же последовали еще человек пять, испытывающих настоятельную необходимость сорвать на ком-то накопившееся раздражение. Козлом отпущения сделали шофера «МАЗа», который непрерывно газовал, наполняя и без того угарный воздух черным чадом.

— Глуши мотор, — закричали ему, сопровождая речь руганью и угрожающими жестами. — Душегубку тут устроил, чертяка! Дышать уже нечем! Вырубай к хвостам собачьим, тебе говорят!

— Как же я его вырублю, на хрен, если он потом не заведется ни хрена, — защищался шофер.

Тогда соседи пообещали вырубить его самого, и «МАЗ», издав предсмертный вздох, затих, но накал страстей от этого не убавился. Все чаще, все истеричней звучали клаксоны попавших в ловушку автомобилей, все нервозней и нервозней становились их владельцы.

«Мужчины, — подумала Таня с тем чувством превосходства, которое присуще кошкам, взирающим из укрытия на больших, глупых псов. — Гонору у каждого на десятерых, а выдержки, словно у мальчишек, толпящихся в очереди за мороженым. Ждать не умеют, терпеть не умеют, перед малейшими трудностями пасуют, при банальном насморке валятся замертво и жалобно стонут, а похмелье воспринимают как вселенскую катастрофу. И это — сильный пол? Смешно. Представляю, что творилось бы со всеми этими мифическими героями, доведись им выдержать то, что раз в месяц переживаем мы, женщины. И не под кондиционером в офисном креслице, а здесь, за рулем на солнцепеке, или на рынке с тяжеленными сумками в обеих руках, или в переполненном вагоне метро».

Испытывая почти непреодолимое желание выбраться из машины и бежать, без оглядки бежать домой, где есть душ, отвар ромашки и чистое белье, Таня откинулась на спинку сиденья и зажмурилась, чтобы не видеть творящегося вокруг бедлама. Для нее этот день был критическим во всех отношениях. Как позавчерашний и вчерашний. Как завтрашний, послезавтрашний и послепослезавтрашний, хотя Таня Токарева об этом еще не догадывалась.

Оно и к лучшему. Ей и без будущих неприятностей переживаний хватало. Например, вчерашнего похода в ресторан «Корейская утка».

3

Кормили в «Утке» на славу, так что с желудком у Тани проблем не возникло. Успешно справилась она и с тонкими корейскими палочками для еды, напоминающими вязальные спицы. Не отсидела ноги, мостясь на плоской подушке за столиком высотой с детский табурет. Не подожгла свечкой бумажные флажки и фонарики, не разбила ни одной керамической плошки и даже сдержала визг при виде поданного официантом морского окуня, шевелящего жабрами. Одним словом, ничего предосудительного она не совершила, а расплачивалась за угощение не только деньгами, но и собственными слезами, горькими, жгучими, разъедающими глаза, как тот молотый оранжевый перец, о достоинствах которого распространялся Танин кавалер Митя.

— Корейская кухня, — говорил он, жуя ломтик сырого осьминога, — отличается феноменальной остротой. — Грузинские и мексиканские специи даже рядом не стояли вот с этим. — Митя постучал палочкой по черно-зеленому блюдечку, наполненному сухим порошком, источающим терпкий запах, от которого щекотало в носу. — Красный перец был завезен в Корею сравнительно недавно, кажется, в восемнадцатом веке, но успел завоевать огромную популярность и закупается там мешками…

«Вот так штука, — размышляла Таня, осторожно выковыривая из раковины какого-то скрюченного моллюска, почему-то пахнущего копченым угрем. — Надо же, какой эрудит попался».

Последнее относилось не к моллюску, а к разглагольствующему Мите, хотя, по правде говоря, помыслы Тани в основном были сосредоточены не столько на спутнике, сколько на незнакомых яствах.

Вкусные, необычные, экзотические и красиво приготовленные блюда являлись ее тайной слабостью. Скромной зарплаты аудитора на регулярные походы по ресторанам не хватало, но раз или два в квартал Таня все же выбиралась в какой-нибудь «Шанхайский сюрприз» или «Приют самурая». Это стоило ей внушительной бреши в бюджете и последующей недели строгого поста, однако ради одного такого сказочного вечера Таня была готова рискнуть и содержимым кошелька, и фигурой, и даже местечком в раю, которого ее могли лишить за грех чревоугодия.

Раз уж не прелюбодеяния, то хоть за что-то!

У Тани не было мужа. Не было жениха. Даже какого-нибудь завалящего любовника у нее не имелось тоже.

Плевать, размышляла она в девятнадцатилетнем возрасте. Успеется, думала она в двадцать пять. Поезд ушел или вот-вот уйдет, заподозрила она, приближаясь к тридцатилетнему рубежу.

А кому хочется выглядеть неудачницей? Кому приятно всюду оказываться белой вороной, на которую посматривают подозрительно, презрительно и свысока? Белых ворон заклевывают — и хорошо, если не до смерти. Одиночек оттесняют от праздничного пирога и толкают локтями. Незамужних тридцатилетних женщин обзывают старыми девами, и всякий плюгавый замухрышка ведет себя с ними так, словно они должны скакать от счастья, услышав сомнительный комплимент или недвусмысленное предложение скоротать ночку в чужой постели.

Таня устала от всего этого. Ей надоело врать матери по телефону про свои мнимые успехи на любовном фронте. Все чаще ей хотелось быть как все, все сильнее изнывала она от одиночества. Пытливый глаз сумел бы разглядеть на углах наволочек Тани отметины, оставленные стиснутыми зубами, а чуткое ухо расслышало бы ту тщательно скрываемую дрожь в ее голосе, когда ей доводилось оправдываться:

«Ну и что ж, что не замужем. Зато независима и свободна, как птица!»

Наверное, именно эта свобода побудила Таню разместить в Интернете объявление о поиске спутника жизни? Наверное, стремление к полной независимости подтолкнуло ее к переписке с Митей, которого она увидела сегодня впервые?

4

Широкоплечий, высоченный, здоровенный, но то ли оплывший, то ли заплывший, он поболтал с ней пяток минут возле Александровского сада, а потом усадил в «Тойоту» и повез ужинать в дорогой корейский ресторан. Пока что подобная галантность не давала ему права требовать продолжения банкета в домашней обстановке, однако выслушивать его речи Таня была просто обязана. Так подсказывали ей совесть, правила этикета и хорошее воспитание. Хором подсказывали, слаженно, дружно. Заглушая голос разума.

Да и эрудированный Митя не умолкал ни на минуту.

— Вот ты спрашиваешь, почему перец? — воскликнул он, орудуя стальными палочками до того проворно, словно все свободное время посвящал вязанию.

— Я спрашиваю? — удивилась Таня.

Не глядя на нее, Митя вонзил свою спицу в овощное рагу и продолжил:

— Все в этой жизни должно быть острым, возбуждающим, резким…

— Что касается меня, то я предпочитаю умеренность.

— И азиаты…

— И в еде, и вообще, — туманно закончила мысль Таня.

— И азиаты знают в этом толк, — подытожил Митя. — Корейцы до того пристрастились к перцу, что слова «острый» и «вкусный» сделались для них синонимами. Здорово, да? — Митя облизнулся при виде большущей рыбины, подергивающейся на блюде. — Морской окунь — моя слабость. Тебе хвост или голову?

— Он живой, — забеспокоилась Таня.

— Ну и что?

— Не станем же мы есть живого окуня!

— Почему? — Наморщивший лоб Митя сделался похожим на большого раскормленного ребенка, которому запрещают полакомиться пирожным. На лезвии его столового ножа застыли серебристые блики.

— Если ты прикоснешься к нему, на мою компанию можешь не рассчитывать, — решительно заявила Таня.

— Ты из общества защиты животных?

— Из аудиторской фирмы. Но питаться прыгающей по столу рыбой у нас не принято.

— Повар старался. — В голосе Мити прозвучал неприкрытый упрек.

Рыболов, может, и старался, — ответила Таня, накрывая окуня салфеткой, словно саваном. — Но при чем тут повар?

— Он соскребал чешую! — воскликнул Митя. — Чистил и надрезал рыбу так, чтобы не повредить внутренностей. А ты…

— А я лучше скушаю что-нибудь попроще, — сказала Таня, перебарывая подступившую к горлу тошноту. — Вот хотя бы этих засушенных червячков.

— Это не червячки, а лапша.

С такой интонацией мог бы сказать слон: это не шланг, а хобот.

— Обиделся? — спросила Таня, трогая Митю за руку.

— Да нет, — пожал он плечами. — Залить тебе лапшу бульоном?

— Сама справлюсь.

— Дело хозяйское. — Митя взглянул на часы.

— Все-таки обиделся, — вздохнула Таня. — Ладно, не принимай близко к сердцу. Сейчас я уйду, а ты ешь свою рыбу.

Она открыла сумочку, чтобы достать кошелек.

— Что ты собираешься делать? — обеспокоился Митя.

«Запереться в туалете и сменить наконец эту проклятую прокладку», — мысленно ответила Таня.

— Внести свою долю, — произнесла она вслух. — Мы ведь цивилизованные люди. Каждый платит сам за себя.

— Это не признак культуры, это… это… — Не находя от возмущения слов, Митя покраснел, тогда как кончик его носа сохранил восковой цвет.

«Господи, да ведь он мне не просто активно не нравится, он мне просто противен, — пронеслось в мозгу Тани. — Крутить шуры-муры с этим бледноносым? Фи! Ни за какие коврижки».

— Переписка и личное общение не одно и то же, верно? — спросила она примирительно. — Ну познакомились, ну посидели. Это не повод тратиться на глупую бабу, ничего не смыслящую в морских деликатесах. Тем более что мы находимся в заведении не из дешевых.

— Пустяки, — махнул рукой Митя, и сделал это так небрежно, что Татьяна его даже немножечко зауважала. — Давай не будем говорить о деньгах. — Он накрыл ее руку своей, призывая оставить кошелек в покое. — По-моему, существует немало куда более интересных тем.

О красном перце?

— Например? — спросила Таня, подавив приступ специфической раздражительности в менструальный период.

— Известно ли тебе, какой чай пьют корейцы? — осведомился скрестивший руки на груди Митя. — Полагаю, что нет. Так вот, в Стране утренней свежести давно отказались от потребления чая в чистом виде. Чайные церемонии слишком тесно связаны с буддистскими традициями враждебных государств: Китая и Японии.

— Они враждуют? — догадалась Таня.

— Ага. Еще Ким Ир Сен призвал соотечественников отказаться от «чуждого национальному самосознанию» чая, перейдя на нейтральный кофе или на отвары из ячменя, женьшеня, арахиса, корицы. — Митя поискал взглядом официанта. — Напиток, который я намереваюсь заказать, называется сэнъганчха, что означает «чай из имбиря».

— Ты, наверное, часто бываешь в этом ресторане? — предположила Таня.

Зрачки Мити заметались, как пара рыбок в аквариуме, в который запустила лапу кошка.

— Зачем мне тут бывать? — спросил он с деланым равнодушием.

— Так хорошо разбираешься в корейской кухне.

Лесть заставила Митю расслабиться.

— Пустяки. — Он повторил свой эффектный взмах рукой. — Корейских ресторанов в Москве ого-го сколько. Японских и китайских тоже валом. — На лице Мити возникла мечтательная улыбка. — На всю жизнь хватит.

«В сравнении с этим обжорой ты невинное дитя», — сказала себе Таня.

— Официант ждет, — сказала она Мите.

Спохватившись, он сделал заказ, после чего, натянуто улыбаясь, попросил разрешения отлучиться в туалет. Оно было дано с благосклонной улыбкой, а вот разрешения вернуться за стол Митя получить забыл, поэтому в зале так больше и не появился. Расплачиваться за романтический ужин довелось Татьяне, расплачиваться за двоих — на виду у обслуги, собравшейся на шум, поднятый официантом, требующим недостающие сто рублей. Угомонился он только после того, как получил взамен новенький калькулятор «Кассиопи». При этом азиатские лица сотрудников «Корейской утки» были традиционно непроницаемыми, но глаза пылали таким негодованием, таким праведным гневом, что еще долго Танины уши сохраняли цвет петушиных гребешков, а на ощупь были раскаленными, словно их нагревали кварцевой лампой.

Домой она возвращалась пешком, через весь город, припадая на расшатавшийся каблук. Поминала злым тихим словом Митю, ругала себя за доверчивость, предвкушала, как подключится дома к Интернету, войдет на сайт знакомств и удалит данные о себе вместе с фотографией.

Но дома она включила не компьютер, а душ. Струи горячей воды расслабили тело, накопившиеся обиды, переживания отступили на задний план и сделались призрачнее пара, клубящегося над ванной. Спала Таня крепко, и снилось ей что-то хорошее. Утром, несмотря на недомогание, она была бодрой и полной решимости изменить жизнь к лучшему.

Жаль, что так хорошо начавшийся день закончился изнуряющим стоянием в автомобильной пробке. Хотя кто сказал, что день закончился? Он продолжался и был для Тани Токаревой, между прочим, рабочим, а не каким-то там еще. И на работу она опоздала.

5

В офисе выяснилось, что в утреннем заторе застряло не менее трети сотрудников фирмы «Баланс Плюс». Прячась за мониторами, как за щитками пулеметов, они обменивались впечатлениями от пережитого. Младшему экономисту Дарькиной помяли крыло «Опеля». Менеджеру Лепехину, упорно именующему себя специалистом по консалтингу, пришлось добираться на работу по МКАД, где он был оштрафован за превышение скорости. Бухгалтер Багрянцев потерял в сутолоке документы и страшно переживал по этому поводу, поскольку его отпуск в Турции оказался под угрозой срыва.

Краем уха прислушиваясь к разговорам, Таня открыла папку, в которой хранились финансовые отчеты кондитерской фабрики «Сладомир», но приступить к работе не успела.

— Токареву к Эсфирь Борисовне, — пропела заглянувшая в комнату секретарша.

Эсфирь Борисовна Полуянь была директором фирмы. Внешне она походила на сильно состарившегося батьку Махно, зачем-то обрядившегося в женское платье, но характер у нее был легкий, отношение к подчиненным — самое демократическое, интеллект высокий, а язык до того остер, что в ее присутствии мужчины старались помалкивать. Тане импонировала Эсфирь Борисовна, и эта симпатия была взаимной. В директорский кабинет она вошла с легким сердцем, приглашение присесть приняла с достоинством, на общие вопросы ответила без запинки.

— А теперь о главном, — сказала Эсфирь Борисовна, глядя почему-то не на собеседницу, а на свои замысловато переплетенные пальцы с коротко остриженными ногтями.

— Слушаю вас, — подобралась Таня.

— Для фирмы начинаются трудные времена, Токарева. Поскольку вы являетесь одним из наших опытнейших сотрудников, вы должны понимать это лучше, чем кто-либо другой.

— По правде говоря, не совсем. Если я не ошибаюсь, то за прошлый квартал рентабельность компании выросла на два процента.

— А почему не на двадцать? — желчно осведомилась Эсфирь Борисовна. — Почему не на сто двадцать два?

— Ну, не знаю, — растерялась Таня.

— Вот видите, не знаете. И это говорит Токарева, без пяти минут начальница отдела!

Странный получался разговор, совершенно неожиданный и какой-то беспредметный. Да и выражение лица директрисы было непривычным. Беседуя с Таней, она неотрывно смотрела на свои руки и еле заметно морщилась, словно от зубной боли. Что можно было противопоставить незаслуженному упреку, выдвинутому Эсфирь Борисовной? Все, что пришло Тане в голову, это:

— Я стараюсь.

— Все стараются, Токарева, — прозвучало в ответ. — Но важны не затраченные усилия. Важен конечный результат.

— Я готова отчитаться о проделанной работе, — произнесла Таня дрогнувшим от обиды голосом. — В прошлом месяце у меня было шесть заказов на аудиторские проверки, а в этом…

— Не надо отчитываться, Токарева. И оправдываться не надо. — Прежде чем продолжить, Эсфирь Борисовна встала и подошла к окну. — Вам известно, сколько мне лет?

— Шестьдесят во…

— Молчите! Женщины моего возраста не любят, когда им напоминают такие вещи.

— Но вы сами спросили! — воскликнула Таня уже не просто подрагивающим, а вибрирующим голосом.

— Только для того, чтобы вы поняли, в какое время я жила и работала. У нас в сберкассе на стене висел плакат: «Болтун — находка для шпиона». — Эсфирь Борисовна оглянулась через плечо. Солнечный свет, бьющий сквозь пластины жалюзи, отбрасывал на ее лицо причудливые тени. Как будто директриса из-за решетки с Таней общалась, роняя фразу за фразой. — Это был правильный плакат. Шпионов действительно хватало, а болтунов — хватали. И участь тех, кто не умел держать язык за зубами, была печальной. Берусь предположить, что настоящих шпионов карали не так строго, как тех, кто разглашал государственную тайну.

Налившаяся румянцем, Таня встала, не чуя под собой ног.

— Эсфирь Борисовна! — звонко произнесла она. — Вы меня в чем-то подозреваете? Вы хотите сказать, что я приторговываю конфиденциальными сведениями о предприятиях? Вступила в сговор с конкурентами или жуликами?

— Да нет же! — воскликнула Эсфирь Борисовна, отвернувшись к окну. — Никто вас ни в чем не обвиняет, Токарева. Я просто объясняю, что жила во времена тотального контроля за каждым. Страх перед НКВД и КГБ у меня в крови. И я ничего не могу с этим поделать, ничего! Я старый человек и остаток жизни хочу провести спокойно. Ясно?

— Нет, — призналась Таня, ощущая себя героиней какого-то сюрреалистического фильма. — У вас ко мне претензии?

— У меня? — Крутнувшаяся волчком Эсфирь Борисовна резко округлила глаза. — Лично у меня к вам претензий нет. Вернее, есть. Масса претензий.

— Но каких?

— Во-первых, вы сегодня опоздали на работу, Токарева!

— А во-вторых? — прищурилась Таня.

— А во-вторых, то же самое произошло в марте, — погрозила пальцем Эсфирь Борисовна. — И в декабре. Три опоздания за неполный календарный год. Не слишком ли вызывающе для ведущего специалиста? Для специалиста, которому я доверяю, как самой себе?

«Она в панике, — поняла Таня. — Ей ужасно не хочется делать мне выговор, но она отчего-то настроена сделать меня без вины виноватой. Что происходит? Для чего были намеки на КГБ и шпионов?»

— Это все? — собственный голос донесся до нее словно издалека.

— А вам мало, Токарева? — холодно спросила Эсфирь Борисовна.

— Вполне достаточно, — так же холодно ответила Таня. — Я могу быть свободна?

— Ну, в свободе вас, кажется, пока никто не ограничивает. — Реплика была пронизана неожиданным сочувствием.

— Спасибо, Эсфирь Борисовна.

— А вот благодарить меня не за что. Вы уволены, Токарева.

Вот так гром с ясного неба! Таня помотала головой, как будто только что вынырнула из воды и еще не вполне адекватно воспринимала происходящее на поверхности.

— Я не ослышалась? — спросила она.

— Нет, — отрезала Эсфирь Борисовна. И, дождавшись, когда за вспыхнувшей Таней захлопнется дверь, тихо добавила: — К моему величайшему прискорбию.

Слова упали в пустоту, и Эсфирь Борисовна была рада, что в этот момент ее никто не видит и не слышит. Выполнив то, что от нее требовалось, она постарела сразу на десяток лет. Вскоре морщины разгладятся, а шрам на сердце останется навсегда. В чем, в чем, а в этом Эсфирь Борисовна не сомневалась. Как и в том, что ее бывшую сотрудницу Таню Токареву ожидают новые и куда более серьезные неприятности.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я