Жадный, плохой, злой

Сергей Донской

Провокация – излюбленный метод работы скандально известного политика Дубова, возомнившего себя спасителем России. И чем она чудовищнее, тем лучше. Писатель Бодров, не по своей воле оказавшийся в особняке Дубова, понимает, что этого маньяка надо остановить любой ценой. Бодров совсем не кабинетный затворник, за его спиной немалый боевой опыт, и на удар он отвечает двумя. Теперь для подручных Дубова нет вопроса – мочить или не мочить строптивого писателя…

Глава 2

1

За всю дорогу мы не обменялись ни единым словечком — я и Душман. Он пялился на освещенную галогенными фарами дорогу, я в основном любовался его затылком, мысленно нанося по нему удары самыми разнообразными предметами, как тупыми, так и острыми. Наверное, он чувствовал мой убийственный взгляд, но петля, витающая над головой дочурки, связывала мне руки. Поэтому-то и надсмотрщиков ко мне не приставили. Я сам лез в пекло, как это водится на Руси. Добровольно и с песнями.

Езда по шоссе заняла около получаса. Потом начались окольные пути. Темный лес, не менее темные поселки. Каждый раз, когда мы выбирались на открытое пространство, ночное небо слева от меня наливалось болезненным румянцем. Это сверкала-переливалась миллионами огней невидимая Москва.

— Подъезжаем, — соизволил вымолвить Душман. Он произнес это таким торжественным тоном, словно намеревался показать мне все семь чудес света сразу.

Благоговение меня не охватило. Кем бы ни был человек, столь настойчиво желавший пообщаться со мной, я его заранее ненавидел. И не ожидал ничего хорошего от нашей встречи.

Финишная прямая оказалась заасфальтированной настолько скверно, что машину начало подбрасывать, как легкую байдарку на стремнине. Вскоре фары выхватили из темноты бесконечную ограду, увенчанную колючей проволокой. Очень похожие плиты мне доводилось видеть на взлетных полосах аэродромов. Только здешние торчали вертикально. Колония строгого режима? Я подозревал, что это так и есть, пока перед нами не открылись самые обычные на вид железные ворота. Охраняли их не представители доблестных внутренних войск, а двое молоденьких парнишек совершенно не бандитской наружности, хотя и коротко стриженные. Оба в оливковых рубахах с декоративными погончиками и нагрудными карманами, у каждого по черной повязке на рукаве. Если здесь объявлен траур, подумал я, то мое настроение придется очень кстати.

Когда машина проезжала мимо часовых, они синхронно вскинули руки, точно намеревались помахать нам вслед. Насколько я успел заметить, вооружены они были только дубинками, но первое впечатление часто бывает обманчивым.

Вдоль подъездной дорожки, выложенной розоватой плиткой, тянулся низкий кустарник, выглядевший таким ровным, как будто его обработали гигантской бритвой. В сочетании с вытоптанной, как на пастбище, травой такое усердие садовников выглядело по меньшей мере странным.

Трехэтажный дом, к которому доставил меня Душман, ничем не напоминал особняк в новорусском стиле. Длинный, приземистый, серый, он больше всего смахивал на барак или казарму. Над входом болталось черное полотнище, освещенное специальным прожектором. Надо было досмотреть новости до конца, подумал я. В стране объявлен всеобщий траур, а я ничего не знаю.

— Кого оплакиваем? — спросил я Душмана. Не то чтобы я сильно стремился установить с ним контакт. Просто неизвестность терзала меня все сильней, а лучший способ скрыть свою тревогу и страх — куражиться как ни в чем не бывало.

— Совсем тупой? — грубо осведомился он, перехватив мой заинтересованный взгляд. — Это не флаг, а знамя, разве не видишь?

— Теперь вижу, — согласился я, выбравшись из машины. — Тут обосновались пираты?

— Придержи язык и передвигай ногами. — Душман, похоже обиделся. Он даже занес руку, намереваясь подтолкнуть вперед, но встретился с моим взглядом и передумал. — Шагай! — этим окриком он и ограничился.

Я широко улыбнулся, сделал приглашающий жест и распорядился:

— Прошу следовать за мной.

Душману невольно пришлось подчиниться. То ли от его негодующего сопения, то ли от порыва теплого ветерка, но стяг ожил и лениво развернулся во всей своей мрачной красе. Присмотревшись к нему повнимательнее, я действительно не обнаружил на полотнище ни малейших признаков черепа с перекрещенными костями. Возьмите «Черный квадрат» Малевича, наложите на него рубиновую звезду, перечеркнутую сдвоенной эсэсовской молнией, и вы получите представление о потрясном шедевре, открывшемся моему взору.

Мне вдруг почудилось, что я нахожусь среди декораций к музыкальному клипу какой-нибудь фашиствующей группы типа «Рамштайн». Но не подъем от этого я испытал, а уныние. Тем более что до сих пор оставалось загадкой, какая роль будет отведена здесь лично мне.

Нас запустили в дом, и освещение внутри оказалось настолько скудным, что мне даже не пришлось щуриться после ночного путешествия. Щекастого ублюдка с мафиозными усиками я опознал сразу, хотя он стоял в дальнем конце помещения и был переодет в одежду, более приличествующую взрослому мужчине, чем пляжные шлепанцы, великоватые шорты и попугаистая рубаха навыпуск. Теперь этот тип развесил свои щеки поверх стоячего воротника оливкового френча, а под брюками нормальной длины угадывались ботинки изящного фасона. Черной повязке на его рукаве я уже не удивился. Точно такая же красовалась на предплечье привратника, отворившего передо мной дверь.

Повысив голос, чтобы быть хорошо услышанным и правильно понятым, я сказал с упреком:

— Надо было предупредить меня, что у вас намечается бал-маскарад. Я хотя бы лицо размалевал.

— Об этом не беспокойся, Бодров, — плотоядно ухмыльнулся Душман. — Будешь выпендриваться, тебя так разукрасят, что родная дочь не узнает. — Улыбчиво оскалив все свои резцы с клыками, он уточнил: — В морге.

Напоминание о Светочке отбило у меня всякую охоту шутить. Будь у меня уверенность в том, что в случае моей безвременной кончины жену и дочурку оставят в покое, кое-кому из присутствующих не сносить головы — лысой, как бильярдный шар.

— Кто здесь назначил мне свидание? — спросил я, неспешно направляясь к щекастому знакомцу.

В этом помещении, слишком просторном для прихожей и чересчур убогом для холла, явственно пованивало какой-то дезинфекционной гадостью.

Душман двинулся было за мной, но щекастый жестом отослал его обратно. Меня же он удостоил целого монолога:

— Вот и свиделись, Бодров. Не стоило утром Ваньку валять. Человек, который пожелал с тобой встретиться, умеет настоять на своем. Я его личный секретарь. Можешь называть меня Германом Юрьевичем…

— Очень приятно, Геша, — дружелюбно сказал я.

— Герман Юрьевич. — Во время этого уточнения голос и щеки моего собеседника возмущенно дрогнули.

— Конечно, Геша. — Я понимающе кивнул. — Тебя зовут Германом Юрьевичем. А кто твой хозяин, Геша? Только не говори, что это граф Дракула собственной персоной. Я не захватил валидол.

Щекастое лицо цвета бордо недовольно смялось да так и не разгладилось до конца нашего разговора. Незнакомый мне папа Юра воспитал странного сына. Не более грозного, чем земляной червь, но злобного, как кобра. И шипеть он умел громче проколотой шины:

— Послуш-шай, мразь! Прекращ-щай корчить из себя шшута горохового! Здесь и не такие герои привыкают передвигаться на коленях. Не забывай, как и почему ты оказался здесь.

— Я все помню, Геша. — От моей улыбки не осталось и следа. — А если ты еще раз вздумаешь угрожать мне, то сначала позвони домой. У тебя есть жена?

— Есть, а что? — Он растерялся. — Почему это я должен ей звонить?

— Чтобы предупредить: мол, дорогая, явлюсь я к ужину поздно, месяца через полтора, не раньше. Весь загипсованный.

Я не боялся расправы над собой. Страх за Светочку был сильнее, чем чувство самосохранения. Геша, лишенный мною отчества и апломба, почувствовал мою отчаянную решимость, догадался, что обламывать меня не время и не место. Пару секунд он задумчиво глядел куда-то поверх моей головы, явно испытывая искушение кликнуть здешнее траурное воинство на подмогу, но благоразумие взяло в нем верх. Хозяин наверняка не отдавал приказа калечить меня или убивать. Для этого вовсе не обязательно было вытаскивать меня из Подольска. А раз так, то я находился в полной безопасности до того момента, пока я буду представлять для него интерес. И тут моя дерзость могла сослужить мне хорошую службу. Странно, но факт: хозяева ненавидят своих особо усердных жополизов и обожают, когда их ставят на место.

— Нехорошо ты себя ведешь, Бодров. — Геша перестал налегать на шипящие и попытался закусить свои усики, хотя для этого нужно было либо отрастить их подлиннее, либо вывихнуть нижнюю челюсть. — Тебя пригласили в гости, а ты хамишь. Так дела не делаются… Ладно, иди за мной. Босс пока занят, но ты можешь понадобиться ему в любую минуту, а он не любит ждать.

— Как все-таки зовут твоего нетерпеливого босса? — поинтересовался я, послушно совершая восхождение по узкой крутой лестнице с громыхающими металлическими ступенями.

— Обращайся к нему по имени-отчеству, — поучал меня на ходу Геша, уже смирившийся с тем, что для меня он никакой не Юрьевич и не станет им никогда. — Владимир Феликсович. Фамилия у всех на слуху: Дубов.

— Известная личность, — согласился я, когда мы пересчитали ногами все ступени и очутились в торце третьего этажа. А здесь не удержался от ехидного уточнения: — В далеком прошлом.

— В ближайшем будущем тоже, — напыщенно заявил мой провожатый, вызвав у меня скептический смешок. Вход в длинный коридор преграждали две очередные оливковые рубашки с черными повязками. Для посетителей был оборудован специальный закуток, обозначенный явно не декоративной решеткой. Здесь Геша устроил меня в кресле за низеньким столиком, а сам поспешил куда-то с докладом.

Разглядывать потолок или молчаливую парочку почти идентичных истуканов мне наскучило уже через пять секунд. Зато на столике обнаружилось два журнала: один шведский, с лоснящимся женским влагалищем чуть ли не на всю обложку, а другой отечественный, с вдохновенным ликом Дубова, потрясающего кулаком. Справедливости ради должен заметить, что вторую фотографию я разглядывал с большим удовольствием, чем первую.

Звучная фамилия и самодовольная физиономия Дубова одно время являлись такой же обязательной частью политической жизни, как выход клоуна на цирковую арену. Задиристый, здоровенный, с кудрявой седой шевелюрой, он был у всех на виду, вездесущий и неутомимый. Вечно с кем-то спорил, скандалил, сыпал в микрофон непарламентскими выражениями, пылко противоречил своим оппонентам и самому себе. Каждое его появление на телеэкране было интригующим, потому что никто никогда не знал, чего ожидать от Дубова в следующий момент: плевка в нацеленный на него объектив или проникновенного обещания честно распределить свои капиталы между всеми соотечественниками без исключения — по 27 центов на рыло. Президенту он готов был выделить целый доллар. А коммунистам однажды посулил добавку в виде бесплатного погребения, если они дружно повесятся на фонарных столбах.

Хулиганил Дубов на политическом небосклоне несколько лет подряд, но, потерпев разгромное поражение в очередном избирательном марафоне, неожиданно сошел с дистанции и вот уже года три-четыре как сквозь землю провалился вместе со своей партией. Как же она называлась? Помнится, аббревиатура всегда казалась мне забавной.

— ДСП? — пробормотал я, мучительно хмуря лоб. — ГСМ? ЛСД?

— Не стоит себя утруждать, — усмехнулся неслышно возвратившийся Геша. — Владимир Феликсович партию давным-давно реорганизовал и переименовал. Пэ-Эр — так она называется теперь. Всего две буквы, Бодров. Думаю, тебе это будет несложно запомнить. — При этом он посмотрел на меня так, словно сильно сомневался в моих умственных способностях.

— Пэ-Эр? — переспросил я. — Насчет «П» мне все ясно, вот она. — Я ткнул пальцем прямехонько в щель, зияющую на обложке порнографического издания. — А что означает «Р»? Расширенная? Или, может быть, рабочая?

Геша поморщился, словно его заставили понюхать что-то непотребное, и сухо сказал:

— Новая партия Дубова носит название «Патриот России». Не забывай, что он является ее лидером и его могут оскорбить твои идиотские каламбуры. Тебя проводят к нему через… — он сверился со своими часами, — …сорок минут.

— И какая программа намечается потом?

— Это зависит от твоего поведения. Мы увидимся снова в любом случае. — Геша мечтательно улыбнулся, прежде чем добавить: — Знаешь, Бодров, я очень надеюсь, что боссу ты не понравишься точно так же, как не нравишься мне.

С этой светлой мечтой он удалился, но меня еще некоторое время не покидало ощущение, что я выслушал не человеческую речь, а зловещее завывание ветра в трубе.

2

Мое вынужденное одиночество скрасил молодой душой человек, почти сорокалетний возраст которого компенсировался бейсболкой, лихо развернутой козырьком назад, и легкомысленными очечками с оранжевыми стеклами. Под его джинсовой безрукавкой угадывалась пухлая безволосая грудь. Когда подобной обзаводятся десятилетние девочки, одноклассники начинают запускать им за пазуху нетерпеливые руки.

Вначале я принял его за такого же посетителя, как я сам, но по поведению подобравшихся охранников догадался, что вижу перед собой человека, не последнего в этом доме. Развалиться на диване с такой вальяжностью не сумела бы даже дорогая шлюха или дешевая поп-звезда.

Не обращая на меня никакого внимания, незнакомец с остервенением поскреб джинсы между ногами, прихватил со стола шведский журнальчик и вновь откинулся назад. По мере того как до него доходило, что именно красуется перед самым его носом, зрачки за оранжевыми стеклышками постепенно темнели и расширялись. Я уж решил, что этот тип опять примется чесать свою промежность и не успокоится, пока там не пройдет зуд, но в это мгновение журнал трескуче разорвался на две половины, и они разлетелись в диаметрально противоположных направлениях. Для этого возмущенному незнакомцу было достаточно взмахнуть руками, как крыльями. Получилось очень похоже на индюка, которому поддали ногой под зад.

— Кто выложил на стол эту гадость?! — пронзительно заверещал он.

Можно было предположить, что вопрос адресован мне, но на него откликнулся один из охранников:

— Ваш отец распорядился. Сказал, что людей интересуют только деньги, секс и политика.

— Да? — вздорно осведомился блюститель нравственности. — Где же тогда деньги?

— Там лежали сто долларов, — проинформировал его охранник. — Спер кто-то.

— А вы здесь для чего поставлены? Мух ловить? — Не дождавшись в ответ ничего, кроме сконфуженного молчания, он подозрительно глянул на меня. Нетрудно было догадаться, что я вижу перед собой родного отпрыска Дубова. Те же вызывающие замашки, та же непокорная кудлатость волос. Его отчество не вызывало ни малейшего сомнения — Владимирович. А имя папаша наверняка подобрал ему редкое и звучное.

Словно прочитав мои мысли, Дубов-младший представился:

— Я Марк. — Произнесено это было с таким апломбом, как если бы передо мной находился сам римский император Марк Аврелий, только что дописавший свой философский трактат «Наедине с собой».

Мне не оставалось ничего другого, как чистосердечно признаться:

— А я Игорь.

— Да знаю я. — Марк пренебрежительно отмахнулся. — Знаю, кто ты такой и зачем находишься здесь.

— Я бы тоже не прочь выяснить, зачем меня пригласили. Может, просветишь темного? — Я «тыкнул» ему с такой непринужденностью, словно мы вместе выпестовали не одно стадо свиней, но он даже глазом не моргнул за своими оранжевыми стекляшками.

— Тебя не пригласили, а доставили, Бодров. — Резкий голос Марка по тембру мало отличался от того, каким любят изъясняться сварливые бабы. От этого его ремарка прозвучала особенно раздражающе. Лучше бы он просто поводил вилкой по стеклу.

— Пусть доставили. — Не желая затевать беспредметный спор, я согласно наклонил голову. — Но с какой целью?

— Ты ведь писатель, — напомнил мне Марк, заметно смягчившийся от подчеркнутого внимания к своей персоне. При этом он развалился на диване еще вольготнее. Если бы он съехал еще хотя бы на пару сантиметров ниже, его поза перестала бы считаться сидячей. Вот в ней он и удосужился довести свою мысль до конца: — У тебя должно быть хорошо развитое воображение, не так ли, Бодров?

Я только развел руками. Мол, мое воображение не может сравниться с твоей прозорливостью.

Валяй, Марк, выкладывай все начистоту, потребовал я мысленно. Не томи меня, Марк. Я должен быть в курсе событий, чтобы выбрать правильную линию поведения при знакомстве с твоим папашей.

— Пересядь сюда. — Он похлопал рукой по кожаной обивке дивана.

Решил со мной посекретничать? Я встал и, перехватив адресованный мне взгляд, неожиданно понял, что имеют в виду женщины, когда говорят о развратных типах, раздевающих их глазами. Марк откровенно пялился на ширинку моих джинсов, он даже очкам позволил соскользнуть на кончик носа, чтобы исключить какой-либо оптический обман. Рука, указавшая мне место посадки, оставалась на прежнем месте, как бы приглашая умостить зад прямо на нее. Вовремя сориентировавшись, я достал из тесных карманов пачку сигарет, зажигалку и снова опустился в кресло.

Марк раздраженно убрал руку, положил ее на свое колено, а потом и вовсе забросил за голову. Я настороженно наблюдал за перемещениями его конечности. Будь это гремучая змея, я и то чувствовал бы себя в большей безопасности. А на месте Дубова я прятал бы такого сына в погребе с картошкой, вместо того чтобы позволять ему свободно разгуливать по дому среди молоденьких охранников.

— Ты что-то хотел мне сказать? — напомнил я, отгородившись от Марка дымовой завесой. Слабая на нее была надежда, но лучше такая преграда, чем совсем никакой.

— Мой отец серьезно болен, — изрек он с озабоченным видом.

Это ты серьезно болен, подумал я, а сам вежливо осведомился:

— Неужели? Надеюсь, у него не СПИД?

— Хуже. Значительно хуже. Мания величия плюс маразм в начальной стадии. Он перестал контролировать свои действия. Ведет себя как малое дитя.

Когда Марк удрученно причмокнул губами, он сам сделался похожим на перекормленного младенца, у которого отняли грудь. Впрочем, когда я вспомнил, что посасывает это создание отнюдь не материнское молочко, у меня пропало всякое желание умиляться.

Оглянувшись на охранников, старательно притворяющихся глухими, я понизил голос и спросил:

— Хочешь сказать, идея привезти меня сюда была бредом сумасшедшего?

— Не совсем. — Марк продолжал разговаривать громко, нимало не заботясь о посторонних ушах, развернутых в нашу сторону. — Отец вбил себе в голову, что человечество не может обойтись без его подробного жизнеописания. Две биографии уже опубликованы. Первая называется «Моя жизнь» и охватывает период до августовского путча. Вторая, «Наше дело правое», прославляет его, как мудрого вождя самой передовой партии на свете. — Марк презрительно скривился. — Пришел твой черед продолжать эту сагу, Бодров. Название отец заготовил: «Патриот России». Так что дело за малым. — Он ехидно захихикал.

Мне было не до смеха.

— Почему я? Какой из меня биограф? У меня плохая память на даты, имена, цифры…

— Отец содержит целую бригаду имиджмейкеров, они перелопатили все книги, изданные за последнее полугодие, и дружно решили, что твой стиль как нельзя лучше отвечает текущему моменту.

— Какому еще моменту? — пасмурно спросил я.

— Текущему, — терпеливо повторил Марк, словно имел дело с недоумком.

— Н-да? — Я кисло улыбнулся. — И в чем же особенность этого момента?

— А вот просмотри последнее отцовское интервью и поймешь, — предложил Марк, швырнув мне единственный журнал, оставшийся на столе.

Я раскрыл его на нужной странице и пробежался глазами по строчкам, пропуская репортерские вопросы. Взгляд выхватывал в тексте отрывочные фразы, а мозг укладывал их в осмысленную мозаичную картину.

…Не существует никакой чеченской проблемы, существует проблема производства напалма… Две-три новых Варфоломеевских ночи, и в России забудут, что такое терроризм, бандитизм и коммунизм… Пора возродить воинственный дух в крови славян… Твердая рука? Видите мой кулак?.. За мной сорок миллионов россиян. По остальным Израиль плачет… Родина в опасности! Пора создавать народные ополчения, как в сорок первом…

Ох и Дубов! Почище фюрера истерику закатил. Перед подобными откровениями так и напрашивался эпиграф: «Собака лает, ветер носит». Закрыв журнал, я метнул его на столик и признался:

— Все это я уже слышал. Разве что тема народных ополчений звучит экстравагантно.

— Это не пустые слова, — возразил Марк. — В легионах «Патриота России» насчитывается уже до тысячи прекрасно обученных юношей.

Я обернулся на задравших носы охранников, с сомнением осмотрел их с головы до пят и деликатно заметил:

— Что ж, военные игры пойдут молодежи на пользу, особенно на свежем воздухе. Лично я тоже когда-то любил играть в солдатиков. Вполне естественное для мужчины увлечение, верно?

Вернув голову в исходное положение, я обнаружил, что Марк опять прожигает взглядом джинсы между моих ног. Вот почему он оставил мой последний вопрос без ответа. В детстве его наверняка интересовали куклы, а не солдатики.

Я закинул ногу за ногу, прикурил новую сигарету и постарался опять напустить побольше дымного тумана. Неохотно переместив взгляд с моей нижней половины на верхнюю, Марк поднялся с дивана и сделал знак следовать за ним. Я подчинился, надеясь, что намечается не совместный поход в сауну. К моему величайшему облегчению, мы остановились на лестничной площадке, на самом краю крутого спуска. Если бы Марк вздумал распускать здесь руки, он переломал бы их вместе с ногами, катясь кубарем вниз.

— Здесь нас никто не услышит, — сообщил он мне с таинственным видом.

Бросив взгляд на лестницу, я машинально прикинул, сколько шума наделает насильно спущенный по ней человек, но возражать не стал, а лишь кивнул с понимающим видом.

— Сегодня или завтра отец засадит тебя писать книгу и предоставит в твое распоряжение все необходимые материалы, — заговорил Марк. — Я должен иметь к ним доступ, но так, чтобы об этом не знала ни одна живая душа.

Я неуверенно покрутил головой.

— Все зависит от требований, которые будут мне выдвинуты. Если с меня возьмут клятву или подписку о неразглашении тайны, то разве я смогу нарушить слово? — воскликнул я с пафосом.

— Не юродствуй, Бодров. — Марк поморщился.

— Я серьезен, как председатель Центробанка, обещающий стабильность рублевого курса.

— Нет, ты юродствуешь, — упорствовал Марк. — Твоя обычная манера поведения, когда ты оказываешься в затруднительном положении. Я ведь читал твои книги, Бодров. Особенно внимательно ту, первую, в которой описаны реальные события.

— Чушь! — возразил я. — Классику нужно знать! — Прикрыв глаза, я начал цитировать наизусть: «Любые совпадения с реально существующими…»

— Отец навел справки, — перебил меня Марк. — Ты написал правду. Это одна из причин, по которой он остановил выбор на тебе… Хочешь три тысячи долларов, Бодров?

— А? — растерялся я. Концовка фразы прозвучала слишком уж неожиданно.

— Три тысячи долларов и полная конфиденциальность, — развил свою мысль Марк. — Соглашайся. Я ведь могу значительно облегчить твою жизнь, а могу и усложнить ее до крайности. Ну, что скажешь? Мы договорились?

Он ждал ответа так нетерпеливо, что пришлось мне выдавить из себя:

— М-м…

С равным успехом это могло означать и «да», и «нет» — вот в чем прелесть междометий. Впрочем, мычать мне больше не пришлось, потому что в следующий момент запыхавшийся охранник доложил, что доступ к телу вождя наконец открыт.

3

Вставшая на дыбы кобылица в кожаной сбруе — вот кого напоминала секретарша, представшая передо мной в приемной Дубова. В таком эротическом наряде да с плеткой-семихвосткой в руках ей бы заправскую садистку в борделе изображать, а не охранять покой спасителя нации. Я завертел головой по сторонам, заподозрив, что попал отнюдь не туда, куда собирался.

— Вас ждут, — напомнила двухметровая кобылица, улыбчиво оскалив зубы до самых десен.

Ее лицо при этом приобрело определенное сходство с лошадиным, но голос оказался певучим, ничуть не напоминающим ржание, которого от нее можно было ожидать. Непринужденно поправив левую грудь, норовящую выпрыгнуть из чашечки черного лифчика, она прошла мимо меня к двери кабинета, чтобы предупредительно открыть ее перед моим носом. Проводив взглядом ее грандиозные веснушчатые ягодицы, разделенные каким-то жалким шнурком, я подумал, что при виде таких пышных форм у неуравновешенного человека запросто могут пробудиться каннибальские инстинкты.

Несмотря на то что разминуться с выпяченными ягодицами мне удалось благополучно, в кабинет я ввалился с несколько очумелым видом, а получив приглашение присесть на стул, опустился на него лишь со второй попытки. Заметив мое состояние, единственный обитатель кабинета удовлетворенно хохотнул за своим столом:

— Впечатлений — море, а, писатель? Мне один умник-психолог порекомендовал эту шокотерапию. На мужиков действует безотказно. Валит наповал! До тебя был следователь из прокуратуры. Так он полное название своей должности забыл, когда в приемной попарился. Они же там все поголовно онанисты или импотенты…

Пока Дубов посвящал меня в тайны сексопатологии, я внимательно разглядывал его, не в силах избавиться от ощущения, что вижу перед собой телевизионное изображение, а не живого человека. Эта заносчиво выпяченная нижняя губа, эти буйные седые кудри, этот длинный нос, вылепленный так, чтобы его было удобно совать в каждую дырку… Казалось, вот-вот голос за кадром сообщит, что время прямого эфира истекло, и физиономия Дубова сменится рекламной заставкой.

Я даже не заметил, как он заговорил о другом, но когда он обратился ко мне с вопросом, был вынужден ляпнуть с самым идиотским видом:

— А?

— Хрен на! Спрашиваю: жрать хочешь? Могу предложить отличный ростбиф из оленины. С кровью. Пища настоящих мужчин.

Машинально воскресив в памяти голые ляжки секретарши, покрытые рябью веснушек, я помотал головой:

— Нет, спасибо. Я ужинал.

— Тогда как насчет пивка? Собственного производства, между прочим.

Пиво «Дубняк» я частенько видел в продаже, но так ни разу и не удосужился его попробовать. Взял однажды с прилавка бутылку с портретом однофамильца, глянул на содержимое и почему-то сильно засомневался, а надо ли его пить. Классические названия типа «Оболонь» или «Балтика» устраивали меня больше.

Я снова покачал головой и ненавязчиво напомнил:

— Время позднее. Если я не ошибаюсь, у вас есть ко мне какое-то дело. Крайне важное.

— С чего ты взял, что дело важное? — насупился Дубов. Напрасно он это сделал. И без того вид у него был то ли болезненный, то ли не очень трезвый.

Я пожал плечами:

— Из-за всяких пустяков никто не стал бы пугать до смерти восьмилетнюю девочку, верно?

Он помолчал, а потом ткнул большим пальцем через плечо и спросил:

— Видишь, что там, писатель?

Такую огромную и подробную карту Российской Федерации я созерцал лишь один раз в жизни, когда судьба случайно занесла меня в кабинет начальника железнодорожного управления. Та, которая занимала всю стену позади Дубова, была испещрена пометками непонятного назначения, разноцветными флажками и маленькими фотопортретами неизвестных мне лиц. Мне подумалось, что примерно так должна видеться Россия из кабинета директора ЦРУ, отслеживающего раскинутую агентурную сеть.

— Когда я спрашиваю, нужно отвечать, — прикрикнул Дубов. — Повторяю! Что находится за моей спиной?

— Карта, — сказал я, пожимая плечами. — Масштаб 1: 750 000.

— Болван! — с чувством произнес Дубов. — Какой же ты писатель? Воображения — ноль! Это же Российская империя! Великая и многострадальная держава. Оптом ее уже продали. Теперь торгуют в розницу. Сегодня она лишь на мне держится, на моем горбу!

В глубине души я сильно усомнился. Помимо кудрявых локонов, у этого человека не было ничего общего с атлантом. Вряд ли Всевышний рискнул доверить его покатым плечам столь ответственную и тяжелую ношу.

Поскольку свои мысли я оставил при себе, Дубов приписал мое молчание благоговейному согласию и возвысил голос еще на три четверти тона:

— Я не вправе жалеть каждую маленькую девочку! Я должен думать о всех сразу, о целом народе! — Его правая рука описала над столом такой порывистый и широкий жест, что едва не смахнула на пол бюст Гитлера, соседствовавший почему-то со статуэткой Будды. — Но я не жалею и себя самого. — Опять понизив голос до уровня доверительной интонации, он предложил: — Присмотрись-ка ко мне хорошенько… Как я выгляжу?

«Дерьмово!» — вот что сказал бы я, если бы вдруг решил по дурости, что от меня ждут искреннего ответа.

— Ну… в сравнении с годовалым бутузом из рекламы памперсов вы, конечно, проигрываете, — так дипломатично выразился я на самом деле.

— Именно! — Он одобрительно кивнул и выпятил губы так, словно намеревался послать мне воздушный поцелуй. — Ты первый сказал мне правду, вместо того чтобы подсластить горькую пилюлю. Молодец, писатель! Уважаю!

— Да любой, кто вас увидит, сразу догадается, что вы не с горного курорта вернулись, — поскромничал я.

— Нет! Даже самые близкие люди мне врут. Подлецы и лицемеры! По их словам, я хорошею с каждым днем. Цвету и пахну. Хотя на самом деле… — Он обреченно махнул рукой.

— Неужели так плохо со здоровьем? — вежливо поинтересовался я, позаботившись, чтобы в моем тоне не прозвучало ни одной радостной нотки.

— Хуже некуда. Все эти годы я работал на износ, и вот результат: рак желудка. Высокопарно выражаясь, аденокарцинома. — Дубов бросил на меня испытующий взгляд, явно опасаясь пропустить тот момент, когда я начну горестно заламывать руки, разрыдаюсь или брякнусь в обморок.

Я усидел. Разве что поерзал на стуле, принимая более удобную позу. С несколько разочарованным видом он спросил:

— Теперь ты догадываешься, зачем понадобился мне?

— Весьма смутно, — признался я. — Намечается что-то вроде предсмертной исповеди? В таком случае, честное слово, лучше бы вы обратились к священнику, а не к писателю.

— Юлишь! — Обогнув стол, он остановился напротив меня и вдруг заорал, обдав меня брызгами слюны и волной перегара: — Ты отлично знаешь, что от тебя требуется! Мой великовозрастный балбес все тебе выложил, пока вы строили друг другу глазки! О чем еще вы шушукались в укромном уголке?

Забросив ногу на ногу, я вынудил собеседника держаться на некотором расстоянии от подошвы своего запыленного башмака, после чего невозмутимо заметил:

— У вас неверная информация. Шушукаться приспичило Марку. Я просто слушал. Потом сказал ему, что в эти игры не играю, вот и все.

— Какие игры? — насторожился Дубов, сделавшись очень похожим на медведя, поднявшегося на дыбы.

— Те, — сказал я, — от которых у женщин дети рождаются, а у мужчин случается выпадение прямой кишки. Извините, но ваш сын только позорит известную фамилию.

Я внутренне напрягся, ожидая реакции собеседника. Учитывая его гонор и импульсивность, ошибка могла обойтись мне дорого. Но я попал в точку.

— Марк — законченный негодяй и подонок! — прошипел Дубов, размашисто направляясь к сервировочному столу на колесиках, уставленному по большей части разнообразными бутылками, а не тарелками. — Проклятый извращенец! Ни одних штанов не пропустит мимо себя!

Юбки его тоже могли бы заинтересовать, добавил я про себя, имея в виду те, которые носят бравые шотландцы, не боящиеся простатита.

Даже если бы я обладал способностью передавать мысли на расстоянии, Дубов все равно не сумел бы уловить ни одной. Слишком уж он был поглощен собственными идеями, требующими немедленного воплощения в жизнь. Жадно хлебнув из квадратной бутылки чего-то золотистого, он тут же приложился к другому горлышку, и, даю голову на отсечение, оттуда полился отнюдь не прохладительный напиток.

— Кха! — произнес он, а после небольшой паузы добавил: — Фу-ух!

Я сочувственно цокнул языком. Называется: поговорили.

От нечего делать я обвел взглядом кабинет. Главной его достопримечательностью являлась стена, увешанная сверху донизу изображениями Дубова в обществе всевозможных колоритных персонажей с узнаваемыми физиономиями. Вот он на футбольном поле среди основного состава «спартаковцев»… А вот за столом с самым лысым и усатым бардом страны… Над убитым лосем с живым батяней-комбатом отечественной попсы… Рука то на плече кубинского диктатора, то на талии российской примадонны, то вообще черт знает где, издали не разберешь. Брюхо чаще всего прикрыто клетчатыми или рябыми пиджаками свободного покроя. Взъерошенная голова стабильно выдвинута на передний план, но иногда торчит где-нибудь сбоку, как, например, на банкете по случаю президентской инаугурации.

Одного лишь снимка не хватало для полноты картины: Дубов в одиночку хлещет водку прямо из бутылки. Именно этим он занялся, когда наспех закусил уже выпитое. Потом, сбросив пиджак, расслабил узел яркого галстука, с наслаждением поводил головой из стороны в сторону и мечтательно произнес:

— Лучше бы Марк алкоголиком стал, чем гомиком.

— Конечно, вдвоем выпивать веселее, — согласился я.

— Не хами, писатель, не надо, — попросил Дубов размягчившимся баском и взгромоздился внушительным задом на обширный стол. — Мой непутевый сын — моя боль. Ты не способен понять. У тебя нет взрослых детей.

— Зато у меня есть дочь Светлана, — напомнил я ровным тоном. — Та самая, которой по вашему приказу накинули на шею петлю из лески.

Он недовольно скривился:

— Про петлю в первый раз слышу. Я только распорядился доставить тебя сюда, остальное меня не касается.

— А меня вот коснулось, — сказал я. — И сильно задело.

Дубов не обратил на мои слова внимания. У него началась та стадия опьянения, когда человек упивается собственным красноречием, а окружающих почти не слышит. Это было функционирование в передающем режиме с отключенным приемом. Односторонняя трансляция. Попробуйте как-нибудь поддержать разговор с автоответчиком, и вы поймете, что я имею в виду.

Послушав его примерно с минуту, я пришел к выводу, что излияния Дубова чем-то напоминают неудержимый жидкий понос.

— Марк — полное дерьмо, — вещал он. — А его жена — настоящая засранка. Славная получилась пара. Не разлей вода.

— Жена? — Я чуть не поперхнулся сигаретным дымом.

— «Мисс Столица» не помню какого года. Зовет себя Натали, а на самом деле просто беспородная шавка из Кацапетовки. Тварь редкостная. Жадная и расчетливая сука. Скоро выгоню ее к чертовой матери. Пошла вон! На все четыре стороны!

Пока Дубов распинался перед отсутствующей Натали, я попытался представить себе дражайшую половину Марка. Вместо русской красавицы получался некто азиатской наружности, с волосатой грудью и развитой мускулатурой.

— Ваш сын… бисексуал? — осторожно предположил я.

— Он просто паскудный гомик, — отрезал Дубов. — Самый натуральный педераст. И, что обиднее всего, пассивный.

— Ничего, — утешил я расстроенного папашу, — со временем Марк, может быть, изберет активный образ жизни.

Пропустив мою подковырку мимо ушей, Дубов совершил очередной поход к сервировочному столику и, чего-то там хлебнув, заявил:

— Одна у меня отрада: Ириша, доченька моя. Вот кого я люблю так люблю. Умница, красавица… Да ты ее видел в приемной.

Я чуть не перекусил сигаретный фильтр пополам.

— Эта лош… эта девушка — ваша дочь?

— А то кто же! Говорят, мы с ней похожи, как две капли воды. — В голосе Дубова прозвучала нескрываемая гордость, словно он сам свою Иришу выносил, родил и вскормил грудью. Хотя никакие нормальные родители не позволили бы дочери дефилировать на людях в наряде из секс-шопа.

— Не опасно ли оставлять ее одну в таком… — Не найдя в своем словарном запасе приличного определения, я подсократил фразу: — …в таком виде?

— Иришу? — Дубов захохотал. — Она восточными единоборствами чуть ли не с пеленок занимается. Отважна, сильна, воинственна. Вся в меня. На прошлой неделе ей двадцать стукнуло, амазонке моей. Видал, как вымахала?

Разделив в уме 200 сантиметров Иришиного роста на 20 ее годков, я вынужден был признать:

— Да, приметная… гм… девица. Наверное, много корма требует?

— Что еще за идиотское словечко: корм! — раздраженно воскликнул Дубов и принялся быстро расхаживать по кабинету несколько развинченной походкой подгулявшего биндюжника. Галстук, телепающийся на его плече, едва поспевал следом.

— Я хотел сказать: питание. Всякие там калории, белки с углеводами… Она поэтому секретаршей подрабатывает? Чтобы обеспечить себе полноценный рацион?

— Совсем тупой или прикидываешься? — Дубов замер как вкопанный. — Что я, родную дочь обеспечить не в состоянии?

— Зачем же тогда ей в приемной отираться? — не унимался я.

— Да это так просто, шутки ради. Озорничает Ириша. — Дубов расцвел в улыбке и заговорил тем приторным тоном, который принят у родителей, рассказывающих о проказах своих детишек: — Является ко мне как-то поп в рясе. Представляется здешним архангелом и…

— А не архиереем? — предположил я.

— Какая разница? Ты не перебивай, а слушай сюда! — Дубов нетерпеливо прищелкнул перед собой пальцами и продолжил повествование: — В общем, предлагает мне поп этот в восстановлении храма поучаствовать. Как тут откажешь? Святое дело. Я его из кабинета в приемную выставляю, чтобы у него крыша не поехала, пока я буду при нем банкноты отсчитывать. А в приемной Ириша… — Дубов еле сдерживался, чтобы не расхохотаться раньше времени. — Поп глазами: хлоп! Готов. Стал Иришу в попадьи клеить. Житие, мол, у него без бабы тяжкое. Она ему: говорят, священники кастрированные все, чтобы от благих помыслов не отвлекаться… Он: поклеп!.. Ириша: ладно, проверим. — Тут рассказ прервался первым прорвавшимся наружу прысканьем. — В общем, когда я на шум вышел, поп об стены головой бился! Ириша ему рясу задрала и — о-хо-хо! — на голове узлом завязала. Попляши, святой отец! Верхняя половина как в мешке оказалась, а штаны с трусами — и-хи-хи! — до щиколоток спущены. Мальчики мои обхохотались. Поп целый час выход искал, пока с лестницы не загремел — у-ху-ху… — Наткнувшись на мой взгляд, Дубов вдруг стал серьезен, как перед телекамерой. — Учти, писатель, — сказал он, недобро прищурившись, — эта история не для широких масс. Быдлу нужна вера. Церковь нуждается в быдле. Умный политик этим пользуется. Я ведь денег этому попу все-таки дал. И на храм, и на лечение переломов. Он в обиде не остался.

— Еще бы! — воскликнул я. — Такая честь! Подачку из рук избранника народа получил, с его любимой дочерью пообщался. Она у вас, оказывается, шалунья. Жаль, у меня в молодости такой подружки не было. Уж я бы ей показал пару-тройку веселых приколов! Это ей не со священником развлекаться!

По мере того как звучала моя едкая тирада, лицо Дубова менялось к худшему, словно у него вдруг приключилось прободение язвы. Это означало, что внутри него произошло полное нарушение кислотно-щелочного баланса и душевного равновесия. Именно этого я и добивался. Оскорбленный в лучших чувствах папа Вова вполне мог выставить меня взашей и поискать себе другого придворного биографа, посговорчивей. Существовала также вероятность немедленной расправы надо мной, но была она мизерной, поскольку в Дубове сохранялось слишком много качеств шута горохового, чтобы считать его законченным деспотом. Итак, какую же кару он выберет для меня: позорное изгнание или казнь?

Не последовало ни того, ни другого. Посуровев до некоторого сходства со своими каноническими изображениями на плакатах, Дубов медленно процедил:

— Жалеешь, значит, что не познакомился с Иришей раньше? Что ж, это дело поправимое. Вот кликну ее сейчас и велю тебя тоже без штанов оставить. Гонору сразу поубавится.

Не знаю, какую там он кнопку нажал, а может быть, Ириша слушала наш разговор по громкой связи, но в кабинете она возникла незамедлительно. Сравнить ее с чертиком, выскочившим из табакерки, не позволяли лишь монументальные габариты.

— Тут у меня писатель совсем распоясался, — пожаловался Дубов. — Хорошо бы поучить его кротости и смирению, как залетного попика, помнишь? Я бы и сам его обломал, но он лично с тобой захотел поближе познакомиться. Уважишь гостя?

— Без вопросов, — откликнулась папина дочка Ириша, размашисто шагнув вперед.

Я поспешно вскочил, и отнюдь не этикет был тому причиной. В сидячем положении я ощущал себя перед Иришей жалким пигмеем. Оказавшись на ногах, превратился в маленького проказника, которого собирается отодрать за уши решительно настроенная тетенька. Несдержанный язык поставил меня в крайне неприятное положение. Как можно назвать мужчину, получившего взбучку от юной девицы? Да никак! После такого позора он никто. Дубов придумал наилучший способ указать мне мое место и заставить впредь держать свое недовольство при себе.

— Сам подойдешь или заставишь за собой гоняться по всей комнате? — осведомилась Ириша не предвещающим ничего хорошего тоном.

Из-за бесчисленных веснушек ее молочно-белая кожа казалась покрытой налетом ржавчины. Волосы, заплетенные в тугую косу, обтягивали череп так туго, что он выглядел неестественно маленьким в сравнении с остальной фигурой. При взгляде на ее эротическую амуницию мне вспомнилось выражение «чертова кожа», хотя я понятия не имел, что она представляет собой на самом деле. Золотистые заклепки на черном сверкали, подобно созвездиям в ночном небе. Ботфорты на массивной подошве не придавали Ирише особого изящества, зато позволяли ей горделиво возвышаться надо мной, заранее презирая столь жалкого соперника.

Умп-умп-умп — трижды протопали сапоги-скороходы, приблизив владелицу сразу на три с половиной метра. Она тут же попыталась схватить быка за рога, вернее, меня за волосы. Мне показалось, что я отреагировал молниеносно, но, когда я отпрянул, в Иришином кулаке осталась темная прядь, которая уже никак не могла считаться моей. Машинально проведя рукой по взмокшему лбу, я обнаружил на тыльной стороне ладони ярко-красные мазки крови. Оцарапать меня с равным успехом могли как Иришины ногти бронзового цвета, так и короткие шипы напульсника, который я увидел на ее правом запястье. Хрен редьки не слаще, подумал я, чудом увернувшись от нового броска противницы. При этом я налетел на стул, любезно предложенный мне хозяином кабинета, и с трудом устоял на ногах.

Дубов захлопал в ладоши и пьяно загорланил:

— Браво, писатель! Ты продержался десять секунд. Но на целый раунд тебя не хватит. Скоро останешься с расцарапанной рожей и без штанов!.. Давай, Ириша! Пусть знает наших!

Скверная заваривалась каша. Грозную на вид противницу можно было запросто уложить либо кулаками, либо каким-нибудь увесистым предметом, она бы и пикнуть не успела. Но Дубов умышленно стравил меня с девушкой, вместо того чтобы кликнуть своих желторотых орлов с дубинками. Избив или покалечив Иришу, я подписал бы смертный приговор не только себе, но и своей собственной дочурке. Как говорится, око за око…

Вот и получалось, что я был вынужден лишь обороняться, а наседавшая на меня дылда вела бой без правил. Уже не полагаясь на руки, которые дважды подвели ее, она принялась азартно лягаться ногами, обутыми в высокие ботфорты. Такого кордебалета я еще не видал!

Под восторженные возгласы папаши она загоняла меня в угол. Настоящая техника у Ириши отсутствовала, да она в ней и не нуждалась, поскольку ответных ударов я не наносил, а лишь блокировал те, что были адресованы мне. Ш-шух!.. Ш-шух!.. Черные голенища сапог да белые ляжки мелькали передо мной попеременно, а когда в лицо мне неслась подошва или унизанный кольцами кулак, я успевал подставить раскрытую ладонь, локоть или плечо. Пока успевал.

Свободного пространства для маневров оставалось у меня все меньше, а Ириша сатанела все больше. Едкий запах пота, исходивший от ее разгоряченного тела, кружил голову почище любых «шанелей» с «диорами». В результате энергичных отмашек ногами Иришины кожаные трусы почти исчезли между ее ляжками. Одного прицельного пинка по зажевавшим их губам хватило бы для того, чтобы эта свистопляска прекратилась, но я по-прежнему только оборонялся, поэтому продолжение все следовало и следовало, а хеппи-энд никак не намечался.

В итоге я уперся спиной в стену, и в этот момент — клац! — ботфорт раздробил стекло на одной из фотографий. Это произошло в нескольких сантиметрах от моей правой скулы — один из осколков чиркнул по моей коже.

Твердая преграда отбросила Иришу назад. Прежде чем она успела опустить нелепо задранную ногу, я поймал обеими руками подошву ее ботфорта и, разворачивая его носком к полу, одновременно толкнул от себя. Послушно крутнувшись в воздухе, Ириша понеслась прочь.

Знаете, что такое полет «ласточкой»? Теперь вообразите, что ласточка весит не менее восьмидесяти килограммов и ей придано внезапное ускорение. Ну а грохот, который наделала Ириша, приземлившись животом на письменный стол, превзошел всякое воображение. Это надо было слышать. И видеть.

Папаша взбесившейся кобылицы, только что ржавший, как мерин, досадливо вскрикнул. На пол посыпались канцелярские принадлежности и бутылки, которые Ириша достала ногами в полете. Сама она взвыла, как аварийная сирена, но ненадолго. Вопль прервался, когда Ириша перестала скользить по полировке и оглянулась на меня через плечо. Правильнее было бы написать: через задницу, потому что именно она маячила на переднем плане.

— Все. Теперь тебе… — прозвучало грязное словечко, иллюстрацией к которому послужило то, что раскорячившаяся на столе Ириша невольно выставляла напоказ.

Она принимала горизонтальное положение в несколько приемов. Движения ее были отрывистыми и неуверенными, как у поврежденной механической куклы. Застежка черного лифчика при падении лопнула, но Ириша не собиралась терять время ни на срывание с плеч бесполезных лямок, ни на стыдливые жесты. Позволив паре внушительных грудей болтаться как попало, она сразу направилась ко мне. Распахнутая жилетка, способная обогреть разве что домашнюю болонку, да ботфорты, в каждом из которых эту самую болонку можно было утопить, — вот и все, что осталось на девушке, спешащей ко мне на свидание. Трусы не в счет. Сзади они уже практически отсутствовали, а впереди съежились до размеров младенческой ладошки, которой было явно мало для того, чтобы прикрыть воинственно выставленный вперед лобок.

Я вывел Иришу из равновесия в буквальном смысле, а теперь собирался проделать то же самое в переносном. Потеряв над собой контроль, она даже при своем росте и весе должна была превратиться в ту самую беспомощную девчушку двадцати лет, которой являлась на самом деле. Ее удел лить нюни и распускать сопли, а не драться с мужчинами, решил я, после чего стал смещаться вправо, чтобы выиграть время для морального уничтожения противницы.

— Неужели тебе так хочется заглянуть в штаны взрослого дяди? — укоризненно произнес я, продолжая совершать обход кабинета и тем самым вынуждая Иришу медленно поворачиваться вокруг своей оси. — Ай-яй-яй! В твоем возрасте надо быть скромнее.

Яростно запыхтев, она бросилась на меня. Я поднырнул под ищущую меня руку. Очутившись за Иришиной спиной, я насмешливо предложил:

— Загляни в тот самый магазин, где приобретала свою сбрую и купи себе там… — Снова уклонившись от захвата, я закончил: — …фаллос побольше. Он удовлетворит и твое женское любопытство, и кое-что еще!

Не обернувшись, Ириша сделала лягающееся движение, едва не задев ботфортом неосторожно приблизившегося папочку.

— Еще! — потребовал он. — Ну же!

Допросился! Замысловатый крендель, выписанный в воздухе второй Иришиной ногой, выбил из его руки прихваченную мимоходом бутылку.

— А-а-а! — заорала Ириша от натуги и от бессильной злобы. — Ы-ы-ы! — Она совершила довольно неуклюжий пируэт, тяжело подпрыгнула и поочередно взбрыкнула ботфортами перед моим носом.

При приземлении ее развернуло ко мне задом да еще в придачу согнуло в три погибели, отчего рост ее ненадолго приблизился к среднестатистическому. Этого я ждал с того самого момента, когда выбрал наиболее уязвимое место соперницы и надумал закончить поединок простым, безопасным, но весьма эффективным способом.

Ахиллес, помнится, берег пуще зеницы ока свою пятку. Кощей Бессмертный лелеял единственное имевшееся у него яйцо. Самое уязвимое место Ириши находилось там, куда норовили без остатка втянуться ее прочные кожаные бикини.

Мои руки проворно метнулись к ее талии и заграбастали узенький поясок, на котором держалась вся незатейливая конструкция. Я уже цепко держался за кожаный жгут сзади и спереди, когда Ириша попыталась проделать то же самое, наверняка заподозрив, что я хочу оставить ее без трусов.

Во-первых, она опоздала. Во-вторых, ошиблась. Вместо того чтобы резко дернуть бикини вниз, я проделал прямо противоположное. Рывок — и Иришу подбросило на цыпочки. Еще рывок — и она была вынуждена подпрыгнуть вместе со своим интимным лоскутом, чтобы тот не удлинил ее ноги на пару лишних сантиметров. Уяснив для себя, что чувствует кобыла, которой вожжа попала под хвост, она пронзительно заверещала.

Это было только начало взбучки, устроенной мною вздорной девице. На протяжении минуты Ирину подбрасывало, мотало и раскачивало, как самую неистовую участницу оргии сектантов-трясунов. Я заставил ее поплясать на славу! Думается, Ириша выделывала гораздо более лихие коленца, чем тот несчастный священнослужитель, которого она решила осрамить перед здешними «патриотами России».

— Еще? — приговаривал я, продолжая экзекуцию. — Еще?

— Не-ет!.. Ой!.. Ай!

Кожаная шлея, врезавшаяся в чувствительную промежность, превратила разъяренную фурию в обычную перепуганную девчонку, получающую первую в жизни трепку.

Одновременно с ней подал голос ее папаша. Брошенный мной поясок еще не успел коснуться пола, когда в комнату ввалились те два охранника, которые торчали в коридоре, а в распахнутую дверь донесся топот дополнительных бегущих издалека ног.

Членораздельного приказа Дубов отдать не сумел, но и его возмущенного блеяния хватило для того, чтобы охранники набросились на меня. Первого я сшиб с ног подвернувшимся стулом. Стремительно пройдясь задом наперед по распростертой на полу Ирише, он протаранил гигантский шарообразный аквариум и улегся в луже среди осколков и загубленных им рыбок.

Дубинка второго охранника умело парализовала мою правую руку. Пока я рассматривал ее, удивляясь своей неспособности даже сжать пальцы в кулак, новый удар пришелся по моей шее, а затем на меня обрушился настоящий град, спастись от которого мне удалось лишь нырнув в обморочную темноту.

Уже падая, я смутно осознал, что рискую опуститься на колени и постарался завалиться на бок. Это было последнее осмысленное действие, на которое я оказался способен той проклятой ночкой.

4

Что сказали бы вы, очнувшись на рассвете в незнакомой комнате, на чужой кровати, с руками, прикованными наручниками к ее изголовью? Прочитали бы утреннюю молитву господу? Помянули бы черта? Принялись бы сочинять возмущенный протест в комиссию по правам человека?

Лично я для начала просто застонал. Физиономия моя чувствовала себя почти хорошо (спасибо, Дубов, спасибо, благодетель, что велел своим опричникам не частить дубинками по моей головушке). В остальных частях тела ощущался полнейший дискомфорт. Грудь побаливала как на вдохе, так и на выдохе. Руки прикидывались чужими, плечи гудели.

Раннее солнышко, проглядывающее сквозь листву в окне, рассеяло мрак в комнате, но не в моей душе. Пробежавшись взглядом вокруг себя, я не обнаружил ни единой детали, которая могла бы меня порадовать или хотя бы утешить.

Вдохновенная ряшка господина Дубова на настенном календаре, примерно 50 на 50, была расцвечена, оттенена и разглажена с такой тщательностью, что самая высокооплачиваемая топ-модель не рискнула бы стать рядом, опасаясь показаться потасканной дешевкой. Не мужское лицо, а младенческая попка, и только!

Плакат висел над хлипким на вид столом, который едва выдерживал вес взгроможденного на него компьютера.

Дальний угол комнаты занимала тумба, увенчанная скромной видеодвойкой. Телевизор был не больше компьютерного монитора.

Моя голова, как ни странно, вполне комфортно покоилась на подушке, упакованной в восхитительно свежую наволочку. Вся остальная постель тоже была показательно чистой (до того, как меня, изрядно вывалянного по полу и истоптанного чужими грязными ногами, уложили сверху в одежде и обуви).

Хотя наручники на меня надели гуманные, не самозатягивающиеся, они мешали мне ощущать себя в этом доме желанным гостем. После урока, преподанного Ирише, я вряд ли мог рассчитывать на добрые чувства ее отца. С другой стороны, если бы я позволил ей одержать верх, мое положение тоже не стало бы завидным. Нормальные люди, как правило, стремятся пнуть падших побольнее.

Я понятия не имел, как пройдет моя новая встреча с Дубовым, но твердо знал одно: он ни в коем случае не должен увидеть страх или растерянность на моем лице. Это как показать слабину при встрече с лютым псом: дрогнул, и тебе крышка!

Желая проверить, как поведут себя мои треснувшие по краю губы при попытке улыбнуться, я растянул их во всю ширь, а зубы предельно обнажил.

Когда человек улыбается в обществе, он считается веселым и приятным собеседником. Когда же он скалится неизвестно чему в полном одиночестве, это уже тревожный сигнал. Вот почему женская фигура, приоткрывшая дверь в комнату, при виде широкой ухмылки на моем лице чуть не отпрянула обратно.

Я состроил непроницаемое лицо. Это было проделано так молниеносно, что навестившая меня особа встряхнула светлыми волосами. Наверняка отгоняла безумный образ, который показался ей просто померещившимся.

Объемное голографическое изображение наипервейшей раскрасавицы в мире — вот что видел я перед собой. Если где-то и существовали более притягательные молодые женщины, то для меня это ровным счетом ничего не значило, потому что при виде прекрасной незнакомки все они разом обратились в пустое место.

Как описать загорелую богиню в белоснежном теннисном наряде, с умелым макияжем на лице и волосами, только что уложенными феном? Где взять слова, чтобы передать цвет и форму сосков, норовящих прорваться сквозь тонкую ткань? С чем сравнить ее пупок, выглядывающий из-под короткой маечки так трогательно, что, если бы не наручники, я мог бы не сдержать желание прикоснуться к нему хотя бы одним пальцем? Я даже обрадовался, что прикован к кровати. И ничуть не огорчился тому, что у меня не было ни мыслей, ни слов. Это позволяло мне просто лежать, молчать и пялиться на прекрасное видение во все глаза. Оно благоухало экзотическим ароматом киви, который в последнее время предпочитала моя жена. Дезодорант «Фа», гарантирующий свежесть на протяжении 24 часов.

Пауза продлилась достаточно долго, чтобы мы успели вволю полюбоваться друг другом.

— Досталось? — сочувственно спросило неземное создание, плотно прикрыв дверь за своей спиной.

— Пустяки, — мужественно сказал я.

— Бедненький!..

Пройдясь по комнате пританцовывающей походкой, незнакомка склонилась над столом, делая вид, что заинтересовалась маркой компьютера. Шортики, облегающие отставленный зад, задумчиво качнулись из стороны в сторону. У меня вырвался прерывистый вздох. Есть такая обидная закономерность: чем красивее женщина, тем чаще она принимает солнечные ванны нагишом, но при этом ваши шансы полюбоваться ее сплошным загаром уменьшаются в прямо противоположной пропорции.

— Ничего, если я буду с тобой на «ты»? — Шортики развернулись ко мне передом и приблизились почти вплотную, заслоняя собой все остальное мироздание.

С трудом заставив себя оторвать глаза от волнующего холмика под белой тканью, я устремил их на обращенное ко мне лицо и хрипло согласился:

— Пожалуйста, гм!.. Гм!

— Тебя зовут Игорем, я знаю. Неужели ты и вправду писатель?

— Когда я гляжу на тебя, — сказал я, — остается только пожалеть, что я не стал поэтом. Или скульптором на худой конец.

— Худой конец? — Незнакомка прыснула.

Половину ее очарования как рукой сняло. Я по-прежнему не находил в ее внешности ни одного изъяна, но предвкушение сказки или праздника прошло. Это как если бы ослепительное сияние солнца было омрачено тучкой. При этом солнце остается таким же блистательным, но на него можно смотреть без риска ослепнуть.

— Кто ты, смешливая прелестница? — спросил я, попытавшись сесть на кровати.

Никелированные браслеты грубо напомнили мне, где мое место.

— Я Натали, — сказала моя посетительница, похлопывая ракеткой по смуглой ноге, позолоченной едва заметным пушком.

— Жена Марка? — дошло до меня.

Не успев как следует порадоваться нашему знакомству, я уже помрачнел. Помнится, Дубов обмолвился, что Натали однажды победила в конкурсе красоты, и теперь это не вызывало ни малейших сомнений. Но не забыл я также и дополнительную характеристику, данную свекром снохе. «Жадная и расчетливая сука». Учитывая брак такой редкостной красавицы с совершенно порочным чудовищем, слова Дубова скорее всего были прискорбной правдой. Пусть простят меня милые романтики, но чем ярче натура женщины, тем темнее ее инстинкты.

— Ха, жена! — горькое восклицание Натали прозвучало, как запоздавшее эхо. — Наложница я… Владимир Феликсович насильно окрутил меня со своим сынком. Никакой жизни теперь!

— А что, разве он такой плохой супруг? — спросил я, изображая полное неведение. — Мужик на вид привлекательный, интересный.

— Кто мужик-то?! — презрительно процедила Натали. — Таких мужиков я знаешь где видала?..

Я спрашивать не стал, но Натали все равно сказала. Ее голос сразу утратил всю недавнюю мелодичность. Закрыв глаза, можно было запросто представить на месте собеседницы продавщицу из привокзального ларька, которая в свободное время подрабатывает уличной девкой. Именно такая мне и привиделась. Зато, снова разомкнув веки, я с удовольствием обнаружил перед собой прежнюю очаровательницу, зашедшую поболтать с гостем по пути на теннисный корт. Вот в чем прелесть богатого воображения.

— Ничего не понимаю, — продолжал я ломать комедию. — Разве Марк не мужчина, а переодетая женщина?

— Хуже. Пидор он гнойный, вот кто! Козляра вонючий с вафельницей вместо рта… — Это была лишь прелюдия к короткой эмоциональной речи, осуждающей нетрадиционную сексуальную ориентацию. Я опять закрыл глаза, но распутная девка из ларька уже исчезла. Теперь режущий слух голос принадлежал старой потаскухе, одной из тех алкашек, которых за постоянные фингалы на физиономиях ласково называют «синеглазками».

Если уж выпало счастье общаться с королевой красоты, то пусть она будет иностранкой, подумал я. Плиз… о… кей… гудбай… Этого лексикона более чем достаточно для большой и светлой любви.

— Ты бы денежную компенсацию попросила за свои страдания, — предложил я, не открывая глаз. Мне было больно наблюдать крушение своих идеалов. Я решил, что вновь взгляну на Натали не раньше, чем у нас найдется какая-нибудь более приятная тема для беседы, чем обсуждение пакостных наклонностей ее муженька.

— Я, по-твоему, шлюха? — Судя по оскорбленным ноткам, прозвучавшим в голосе Натали, она сильно комплексовала по этому поводу, как и весь прочий женский пол, начиная с Евы. — Я?! Шлюха?!!

«А кто же еще?» — так отреагировали на вопрос мои автоматически приподнявшиеся брови. Язык же выдал совершенно иной вариант ответа:

— Разумеется, нет, но это еще не повод отказываться от вознаграждения за свои услуги.

Вот так перл я выдал! Мне подумалось, что эта крылатая фраза может стать девизом всех женщин планеты.

Первой оценила мою находку Натали.

— Вообще-то ты прав, — медленно сказала она. — Но я ничего не попросила у этих людей. В этом моя совесть чиста.

Наглую ложь легко принять за правду. Но только не с закрытыми глазами. Когда не видишь собеседника, любая фальшь в его голосе звучит особенно отчетливо. Я не купился на щебетание Натали. Даже если бы Дубов не упомянул накануне о деньгах, отваленных снохе за выполнение обязанностей домашнего секс-терапевта, я все равно не поверил бы в ее бескорыстие. Добрые ангелы и капиталистические отношения — вещи абсолютно несовместимые.

Открыв глаза, я с нежностью посмотрел на Натали, успевшую отложить свою ракетку и присесть на краешек кровати у моих ног.

— Знаешь, — сказал я проникновенно, — ты самая удивительная девушка, которая когда-либо встречалась на моем пути. Прекрасный цветок, гордый и одинокий, вот кого ты мне напоминаешь. О, как я понимаю тебя, как сочувствую!

В ответ на мою мелодраматическую речь Натали застенчиво призналась:

— Тут и впрямь охреневаешь от безделья и одиночества. Просто шизануться можно, честное слово! Педерастический муж, его папаша пришибленный, потом еще эта лосиха Ириша… Мало того, фашистики ихние сопливые в каждую щель подглядывают и дрочат до посинения… Полное собрание сочинений, блин!

Последняя фраза была нежно выдохнута мне в самое ухо, отчего я весь похолодел и замер, а мурашки, напротив, ожили и промчались по моей коже наперегонки, стартовав где-то в районе макушки. Их новая стая сыпанула в разные стороны, когда холеные пальчики Натали непринужденно занялись пуговицей и «молнией» моих джинсов.

— Э!.. Э!..

— Тс-с, не дергайся, — предупредила она шепотом. Ее длинные ногти легонько царапнули мой втянувшийся живот.

Чувствуя, как позвоночник превращается в сплошную заледеневшую сосульку, я спросил:

— Который час, не знаешь?

— Около шести. Все еще спят.

Успокоив меня таким образом, Натали одним рывком стянула с меня все то, что сочла лишним. Натянуть обратно приспущенные джинсы мне в моем положении не удалось бы никак. Беспомощно потрепыхав руками, раскинутыми вдоль спинки кровати, я рассудительно предложил:

— Может, подождем, пока с меня снимут эти дурацкие кандалы?

— Их могут вообще никогда не снять, — возразила Натали, — а я почти месяц была вынуждена обходиться без мужика. Представляешь, каково это?

Я вознамерился поджать коленки к животу или хотя бы перекатиться на бок, но Натали тут же взгромоздилась на мои ноги и счастливо засмеялась. Находись сверху я, а не она, мне, наверное, захотелось бы порадоваться вместе с ней. Но мужчина, которым вертит по своему усмотрению женщина, пусть даже безумно красивая, становится нервозным и даже угрюмым.

— На сегодня хватит, — строго сказал я. — Самое время тебе пойти постучать мячиками на корте. Мне нужно собраться с мыслями перед серьезным разговором с твоими родственничками.

— А хочешь, я погадаю тебе немножко?

Вопрос был задан самым невинным тоном, но я посмотрел на Натали с некоторым подозрением:

— По руке?

— Существуют способы поинтереснее… Ну-ка, посмотрим на твою дорожку…

— Какую еще дорожку?

Натали медленно провела пальцами от моего пупка до самого низа живота, легонько теребя подворачивающуюся под руку поросль. Там, где ее коготки начали путаться в дебрях, она выбрала прядь погуще, намотала ее на указательный палец и подергала, как бы испытывая мою растительность на прочность.

— Это называется дорожкой к теще, — поясняла она, слегка гнусавя при этом. Многие женщины, которых я знал, во время приливов нежности почему-то начинали разговаривать в нос. — Дурацкое название, правда? — спросила она, склоняясь надо мной все ниже. — Дорожка привела меня ни к какой не к теще, а… Угу! Та-ак!.. Кто тут у нас живет?.. Кто это тут прячется?.. Попался, который кусался?.. Вот я тебя сейчас… ам!

И тот несчастный, который никогда не кусался и кусаться не мог, разделил участь библейского Ионы, заглоченного чудо-юдо-рыбой-кит. Натали оторвалась от своего занятия и принялась что-то жарко ворковать.

–…мням-мням-мням, да, мой сладенький? — бубнила она ласково.

— Что ты бормочешь? — спросил я, чтобы не чувствовать себя третьим лишним на этом празднике жизни.

Натали повторила фразу чуть громче, но дикция ее все равно осталась невнятной, потому что теперь ей мешал посторонний предмет во рту.

Наблюдая за возвратно-поступательными движениями светлой головки, я подумал, что ее обладательнице не мешало бы покраситься заново и сделать прическу покороче, чтобы не щекотать волосами животы случайных знакомых. В том, что для Натали это приключение является лишь малозначительным этапом на ее большом жизненном пути, не оставалось никаких сомнений. Настоящее мастерство не забудешь, не пропьешь. Натали ни разу не задела меня зубами, зато я узнал, каковы на ощупь ее гланды, а такая сноровка требовала постоянных упорных тренировок.

Разумеется, мои выводы нельзя было назвать беспристрастными, потому что я не смог оставаться посторонним наблюдателем достаточно долго. Не знаю, что именно стремилась утолить Натали — легкий голод или зверский аппетит, — но через некоторое время я испытал настоятельную потребность помочь ей поскорее насытиться.

Хотя я всячески скрывал свои намерения, чтобы не спугнуть птичку раньше времени, она спохватилась ровно за секунду до того мгновения, когда я собирался издать торжествующий клич. Раз! И головка Натали проворно вспорхнула с моего живота. «С такими экстрасенсорными способностями нужно извержения вулканов предсказывать!» — сердито подумал я.

— Тебе не кажется, что ты слишком спешишь? — спросила Натали с упреком. Можно подумать, она была невинной гимназисточкой, которую ухажер вздумал поцеловать в щечку уже в ходе тридцать девятого свидания.

Вместо того чтобы провалиться под землю от стыда, я честно признался:

— Невозможно удержаться. Ты делаешь это так профессионально!..

Услышав мой сомнительный комплимент, Натали расцвела. Мне вдруг захотелось называть ее Розой. Майской.

— И все равно спешить не надо, — строго сказала она, оглаживая шкодливым язычком свои губы. — Сначала мы должны кое о чем договориться.

Думаете, я удивился выдвинутому условию? Нет, ведь я не был самовлюбленным Кинг-Конгом, чтобы приписывать внезапную страсть прекрасной блондинки своему безграничному очарованию. В первую очередь Натали стремилась выдавить из меня интересующую ее информацию, а потом уже все остальное. Более того, ее вполне мог подослать ко мне Дубов-младший, сделавший пробный заход еще вчера. Все в этом доме чего-то от меня хотели, требовали, домогались. Один я ничего ни у кого не просил. Я просто желал, чтобы меня оставили в покое.

— О чем мы должны договориться? — спросил я с прохладцей. — Только не говори мне, что, как честный человек, я теперь обязан на тебе жениться.

— Да нет же! — отмахнулась Натали от моего предположения, в котором не уловила сарказма. — Речь пойдет о другом.

— А, понимаю! Прежде чем оказать мне маленькую любезность, ты желаешь познакомиться со мной поближе?

— Что-то в этом роде, — согласилась она и нетерпеливо спросила: — Мой свекор поручил тебе написать о нем книгу?

— Откуда ты знаешь? — Выигрывая время для размышлений, я изобразил полнейшее изумление.

— Не ты первый, не ты последний.

Я согласился:

— Да уж, в этом я не сомневаюсь. Только учти, радость моя: в стране не наберется столько настоящих писателей, чтобы их тебе надолго хватило. Советую тебе пополнить свою клиентуру спортсменами, музыкантами и артистами.

Натали выглядела вполне чистенькой и аккуратной, но ей не мешала маленькая проверка на вшивость. Если бы после моего оскорбительного заявления она вспылила и направилась к выходу, я поспешил бы взять свои слова обратно и отнесся бы к ней хоть с каким-то доверием. Но Натали осталась на месте. Лишь цвет ее лица неуловимо изменился, словно она успела незаметно от меня слегка подрумянить скулы.

— Я могу продолжать? — спросила она, убедившись, что к сказанному мне больше нечего добавить.

— Только этого я и жду! Ты ведь прервалась на самом интересном!

— Есть в жизни кое-что поинтереснее и поважнее минета, — философски заметила Натали. — Я говорю о деньгах. Ты ведь не станешь отказываться от денег?

— Никогда! — подтвердил я таким энергичным кивком, что мои оковы отозвались на это движение тихим звяканьем. — Если ты решила еще и приплачивать мне за удовольствие, то я готов принимать тебя трижды в день.

— Наглость какая!

— Ладно, уговорила. Каждый десятый сеанс будет для тебя бесплатным.

— Послушай, ты!!! — Тут Натали задохнулась от негодования, и это получилось у нее очень кстати. Вряд ли я услышал бы что-нибудь лестное в свой адрес.

Я все-таки вывел ее из себя. Правда, никаких демаршей с гордо поднятой головой не последовало. Она ведь так и не добилась поставленной цели. И, смею вас уверить, сексуальные забавы со мной интересовали ее в самую последнюю очередь. Весь этот эротический фарс понадобился ей лишь для того, чтобы сделать меня посговорчивее, вот и все. Она и не подозревала, как часто женщины ловятся на свою же собственную удочку.

— Что ты хотела сказать? Я весь внимание. — Вид у меня был достаточно невинный, чтобы восстановить ее утраченное доверие.

С трудом взяв себя в руки, Натали сказала подрагивающим от сдерживаемого возмущения голосом:

— Я хочу предложить тебе пять тысяч долларов за кое-какую информацию.

Настоящий домашний аукцион, подумал я. Причем Натали переплюнула Марка. Если не продешевить, то можно вернуться из плена на вполне приличной иномарке.

— Мне нужны от тебя сведения определенного рода.

— Мы можем обсудить твое предложение. Но до этого ты должна довести начатое до конца.

Просить Натали дважды не пришлось. Она выполнила мое пожелание, причем так оперативно, что я и пальцем не успел пошевелить в промежутке между стартом и финишем.

— Что за информация тебя интересует? — апатично осведомился я, когда мой маленький каприз был удовлетворен. — Предупреждаю сразу: в разработке ядерных ракет я не участвовал, никаких военных тайн не знаю, в кремлевские сортиры доступа не имею. Какой интерес я могу представлять для американской шпионки?

— Я не американская шпионка!

— Молдавская? Монгольская? На кого работаешь, Натали?

Мои вопросы повисли в воздухе. Дверь внезапно распахнулась, впуская в комнату двухметровую амазонку Иришу, которой пришлось наклонить голову, чтобы не снести макушкой притолоку. От этого вид у нее был бодливый и воинственный.

Вот когда я пожалел, что не умею становиться невидимкой.

5

Готовясь к встрече с заклятым врагом, мужчина должен в первую очередь позаботиться о том, чтобы на нем наличествовали штаны, причем как следует застегнутые. Существуют способы внушить уважение к себе и без всякого оружия, но только не валяясь на кровати со скованными руками и расстегнутой ширинкой.

Ириша, увидев меня в столь жалком и беспомощном состоянии, злорадно осклабилась. Я невольно обратил внимание на ее зубы, которыми можно было без усилий оттяпать любой из моих пальцев, не говоря уж о более деликатных частях тела.

— А ты быстро очухался, Бодров, — признала Ириша не без разочарования в голосе. — С потаскушками забавляешься, выглядишь вполне довольным жизнью… Не слишком ли вольготно ты себя чувствуешь?

— С этими браслетами? — Я пошевелил руками, произведя немелодичное бряцание металла о металл. — Вы специально установили здесь такую допотопную кровать? Чтобы принимать гостей?

— Радуйся, что проснулся не в гробу, — буркнула Ириша, переключая внимание на давно вспорхнувшую с кровати Натали.

Красотка явно испытывала дискомфорт в присутствии родственницы. Подпирая спиной противоположную стену, она незаметно перемещалась в направлении выхода, когда была остановлена Иришиной дланью, придержавшей ее за плечо. В свободной руке современная амазонка держала высокую банку пива. Емкость была солидная, под стать владелице. Эта деталь наводила на мысль, что прошлой ночью перебрал не только Дубов, но и папина дочка.

Сегодня Ириша предпочла обрядиться в футболку и самые банальные спортивные штаны. Судя по габаритам, эти вещи достались ей от тяжелоатлета или располневшего баскетболиста. Когда она нависла над Натали, блондинка превратилась в маленькую хрупкую девочку, застигнутую суровой воспитательницей на месте преступления.

— Ты снова суешь нос туда, куда тебя не просят, — произнесла Ириша внушительно.

— Я только хотела посмотреть на живого писателя, — пискнула Натали.

— Посмотрела? — зловеще спросила Ириша.

— Посмотрела.

— И как он тебе — без штанов?

— Джинсы он без меня снял, — быстро сказала Натали. — Я как застала его в таком виде, так сразу и собралась уходить.

Это со скованными-то руками я снял джинсы? Легкая жалость, которую я испытывал к своей новой знакомой, моментально улетучилась.

— Спортсменка ты наша, — процедила Ириша, чуть не вминая фигурку собеседницы в стену. — Чемпионка по многоборью недотраханная… А помнишь, что я обещала с тобой сделать, если ты будешь путаться у меня под ногами?

— Пусти! — взвизгнула Натали, делая отчаянную попытку прорваться к выходу.

Ириша шутя удержала ее на месте одной рукой, а второй, не выпуская из нее банку, съездила по кукольному личику родственницы. На пол пролилось немного пива, и его хмельной запах разнесся по комнате.

— Помню. — Натали шмыгнула носом, но втянуть обратно смогла только сопельки, а кровавый след все равно перечеркнул нижнюю половину ее лица.

Нет, неправда, что красота — великая сила. Глядя на могучую Иришу и ее деморализованную соперницу, я понял, что сила и красота — два разных понятия, которые плохо уживаются рядом.

— Повтори! — потребовала Ириша.

— Но…

— Повтори, гадина! — Пивная банка угрожающе взмыла над поникшей головой.

— Ты обещала… обещала взять мою ракетку и…

— И?!

–…запихнуть ее мне в…

— Хватит ссориться, девочки, — сказал я примиряющим голосом.

— А ты заткнись, Бодров! — огрызнулась Ириша через плечо. — С тобой у меня будет разговор особый.

К моему облегчению, она не нагнулась за ракеткой, а удовлетворилась своей банкой. Ириша трижды хлебнула из банки пиво и столько же раз припечатала ее к лицу соперницы.

Плюх! Плюх! Плюх! Голова Натали моталась из стороны в сторону, оглашая комнату протестующим визгом. При этом руками она совершенно не защищалась, а держала их опущенными. Это наводило на мысль, что некоторый опыт общения с грозной родственницей она уже имела и переломов боялась больше, чем затрещин.

— Теперь убирайся, — скомандовала Ириша, аккуратно ставя смятую банку на стол. — И ракетку свою прихватить не забудь! Повесь ее над кроватью, любуйся по утрам и вспоминай меня. В следующий раз ты так легко не отделаешься.

Натали исчезла из комнаты с проворством белого привидения.

— Твоя очередь, Бодров, — бросила Ириша, развернувшись ко мне всем своим внушительным фасадом.

— Понравилась вчерашняя трепка? — спросил я. — Мечтаешь о продолжении?

Ириша переместилась ко мне поближе и тоже принялась неспешно разглядывать меня, словно решая про себя, чем станет набивать мое чучело. Уделив особое внимание тому месту, которое купальщики на картинах стыдливо прикрывают ладошками, она признала:

— Да, мечтаю. Только сегодня моя очередь получать удовольствие.

— Вот попал, так попал, — обреченно молвил я. — Вы же меня заездите совсем! В этом доме что, мужчины в дефиците?

Ириша хмыкнула:

— Мужчина ты только для всяких шмакодявок типа Натали. До меня ты не дорос. Так, недоразумение одно.

— Чего же ты тогда от меня хочешь?

Вместо ответа Ириша направилась к столу и принялась методично выдвигать все его ящики. Отыскав в одном из них тупоносые канцелярские ножницы, она продемонстрировала их мне издали, спародировав при этом позу нью-йоркской статуи Свободы.

Я сглотнул слюну, и вышло это у меня довольно шумно. Всего несколько дней назад я прочитал в газете заметку про безумную бабенку, которая оскопила сначала своего любовника, а потом законного муженька. Помнится, я даже подумывал, как получше обыграть этот сюжет в своей новой книге. Но я ничуть не стремился испытать нечто подобное на собственной шкуре.

— Что притих, Бодров? — задорно спросила Ириша. — Даже скучно без твоих шуточек. Ну, выдай что-нибудь веселое.

«Клинк! — тихонько подтвердили ножницы. — Давай, парень, посмеши нас немного! Пока ты еще способен издавать что-нибудь, кроме благого мата».

— А ты сними с меня наручники, тогда и поговорим, — предложил я. Должно быть, такой тон был у Колобка, когда он морочил головы своим туповатым недругам.

Ириша немного посмеялась над моей наивностью и занялась искореженной пивной банкой, которую для начала продырявила, а затем вспорола ножницами. От скрежета металла о жесть меня покоробило. Что это было? Наглядная демонстрация возможностей ножниц? Хитроумный способ их заточки? Неизвестность терзала меня еще сильнее, чем неприятные звуки.

Никак не мог я сообразить, для чего Ирише понадобился огрызок жести, который в конечном итоге оказался у нее в руках. Отчекрыжив кусок банки, она приплюснула его ногой и задумчиво повертела в руках. Внутренняя сторона заготовки тускло поблескивала в лучах солнца, проникавших в комнату, и примагничивала мой взгляд.

— Что мастеришь, юный техник? — спросил я как можно более беззаботным тоном. — Пропуск в кружок «Умелые руки»?.. Медаль трудовой славы?..

— Скоро узнаешь, — пообещала Ириша. — Очень скоро. Раньше, чем тебе хотелось бы.

От ее замогильной интонации мое любопытство как рукой сняло. Безобидная жестянка внушала мне нехорошее предчувствие.

Положив свою загадочную поделку на пол, Ириша взяла ножницы в кулак и продырявила ее одним точным ударом.

Я понял, что возникла срочная необходимость в налаживании контакта со вчерашней противницей. Острая, как ножницы в ее руке.

— Вчера ты меня заставила здорово попотеть, — заговорил я несколько вымученным тоном. — Где ты так научилась ногами махать? Я с подобными девушками еще не сталкивался.

— И не столкнешься, — невозмутимо откликнулась Ириша. — Не думаю, что после знакомства со мной тебя еще будет интересовать женский пол.

В комнате было уже довольно душно, но мне показалось, что по коже прошелся леденящий ветерок. Все меньше мне нравилась сосредоточенность, с которой Ириша занималась своим странным рукоделием. А ее последняя многообещающая реплика засела в мозгу занозой.

— Если хочешь, можно устроить матч-реванш, — тоскливо предложил я, убедившись, что джинсы гипнозу не поддаются и не собираются заползать на мои бедра сами. — Выберешь одежду, более подходящую случаю. Можешь даже взять в свою команду пару обалдуев с дубинками.

Ириша, которая на протяжении последних минут стояла ко мне спиной, не давая полюбоваться плодами своего творчества, мои заигрывания проигнорировала. Но зато доложила, когда вновь развернулась ко мне:

— Готово!

Если она хотела меня порадовать, то это у нее плохо получилось. Настороженно разглядывая кусок жести в Иришиной руке, я никак не мог сообразить, для какой цели в нем проделано отверстие, да еще снабженное по краям многочисленными зазубринами. Они были неровными и очень острыми, вот и все, что я сумел определить.

— Сбоку надрез, видишь? — Ириша легко разомкнула нехитрое изделие и вернула его в исходное положение. — Теперь эта штука легко надевается, а вот снять ее без помощи рук невозможно.

— На что надевается? — тупо спросил я.

— Не догадался?

Ириша приблизилась, поднесла жестянку к лицу и посмотрела на меня сквозь дыру сверху вниз. Диаметр отверстия был таков, что в нем запросто умещался весь ее немигающий глаз целиком. Сообразив, что именно стало объектом ее наблюдения, я, как мог, прикрылся согнутой в колене ногой.

— Твое собственное изобретение? — спросил я, моля господа о каком-нибудь чуде, которое вразумило бы свихнувшуюся девицу и наставило ее на путь истинный. — Не забудь получить патент. Но сначала принято проводить испытания на подопытных кроликах.

— Эта штуковина давно проверена на людях, — успокоила меня Ириша. — Простейшее, но безотказное приспособление. Мне порекомендовал его Душман, помнишь такого?

— Еще бы! — подтвердил я. — Надеюсь, он меня тоже не скоро забудет.

Ириша кивнула:

— Он и не забыл. Потому-то и посоветовал, как сделать тебя сговорчивым… Пять лет назад Душман занимался контрабандой анаши и попал в плен к афганцам. У них там в горах было немного развлечений, и они всегда старались придумать для каждого пленника что-нибудь особенное. Пивом афганцы, как сам понимаешь, не баловались, но у них были банки из-под коки и пепси…

Я понимающе кивнул, хотя слушал Иришин рассказ вполуха. Вводная фраза занимала меня куда больше продолжения. «Сделать тебя сговорчивым…» Это означало, что Ириша, как и все прочие обитатели здешнего осиного гнезда, чего-то от меня домогается, а не тупо мстит за пережитое унижение. Корявая жестянка понадобилась ей лишь как средство устрашения, которое вряд ли будет пущено в ход. Что ж, Ириша высветила свой козырь. Теперь исход опасной игры зависел от моего умения блефовать. Рассказчица тем временем добралась до главной изюминки своего повествования.

–…все мужское достоинство просовывается в отверстие таким образом, что целиком оказывается поверх жестянки, — вещала она, неотрывно следя за моей реакцией. — Это очень удобно. Один рывок, и причиндалы можно подавать на блюдечке.

— Голь на выдумки хитра, — прокомментировал я услышанное. — И что же, это убогое кушанье считается у диких горцев деликатесом? В таком случае брали бы пример у испанцев. Те лакомятся бычьими яйцами, а они раз в пять крупнее.

Уголки Иришиных губ поползли вниз, когда она не обнаружила на моем лице признаков паники. Глядя мне в глаза, она зловеще сказала:

— Афганцы не едят яиц, ни бычьих, ни человеческих. Они скармливают члены пленникам.

— Сырыми? — скривился я от отвращения.

Иришину мину тоже нельзя было назвать сладкой.

— Не уточняла. Одно знаю точно: до того, как умереть от потери крови, человек успевает сожрать часть самого себя.

— Твой Душман стойкий малый, — произнес я с уважением. — Мало того, что съел такую гадость, не подавившись, так еще и выжить умудрился. Или он в плену все же чужие члены жевал?

— Душман ислам принял, тем и спасся. А ты лучше о себе беспокойся, Бодров. Самое время.

Ее зад вдавил мои колени в матрас. Рука потянулась к моему совершенно беззащитному органу, съежившемуся в ожидании болезненной ампутации.

— Обращайся с моим дружком осторожно, — предупредил я Иришу. — Его реакция на прикосновение дамских пальчиков может оказаться бурной и непредсказуемой.

— Ничего, — усмехнулась она. — Больше этих проблем у тебя не будет. Их источник я сейчас удалю. С корнем.

— Сделай милость, — сказал я, глядя с напускным безразличием в потолок. — Одна морока от этого дела. Сплошные расходы и нервотрепка.

— Ты, кажется, не очень хорошо понимаешь, что тебя ожидает, — сердито сказала Ириша.

— Да все я понимаю! — Моя попытка махнуть рукой закончилась тем, что браслет наручников возвратил ее на прежнее место. — Давай рви, не тяни жилы! — Я распалял себя все сильнее, как упившийся спиртом революционный матрос на допросе у белогвардейцев. — Надоело все! Каждый, кому не лень, командует, понукает! Папе твоему книгу пиши! Марку и его жене информацию сливай! Теперь ты со своими угрозами! А вот хрен вам всем! Перебьетесь!

— Погоди! — возбужденно перебила меня Ириша. — Марк и Натали тоже на тебя наезжали?

«Тоже!» Она проговорилась. Я не ошибся в своих предположениях. Ириша в этой истории была таким же заинтересованным лицом, как ее братец и свояченица.

— Ходят вокруг да около твои родственнички, вынюхивают что-то, — как бы неохотно признался я. — Говорят, Дубов в мое распоряжение какие-то сверхсекретные материалы предоставит, а им очень хочется с ними ознакомиться… Слушай, это случайно не твои детские снимки из семейного альбома? Ирина Владимировна Дубова в чем мать родила. Она же на горшке и с пальцем в носу… Выходит, не зря мне деньги предлагали…

— Много? — быстро спросила Ириша.

— Порядочно.

— А ты?

— А я их послал обоих. По очереди.

— Неподкупный, значит? Интере-е-сно…

Ее пальцы задумчиво теребили предмет, чересчур чуткий и отзывчивый к подобному вниманию.

— Руку бы убрала, — буркнул я. — Напрягает она меня очень. Не чувствуешь, что ли?

Чего-чего, а румянец на щеках этой боевой девицы я не ожидал увидеть! Он проступил на Иришиной коже через секунду после того как она поспешно отдернула свою проказливую руку, а затем охватил ее лицо от скул до самой шеи. Ах, какие нежности, скажите пожалуйста! Обещая оторвать мне член, она и бровью не повела, а просто подержаться за него считала ниже своего целомудренного достоинства.

По мере того как веснушки опять постепенно проступали на Иришиной коже, она принимала вид все более озабоченный и деловитый. Наконец, когда ее лицо окрасилось в прежний цвет свежей домашней ряженки, она заговорила:

— Послушай, Бодров… Если я оставлю тебя в покое и скажу отцу, что вчерашний инцидент исчерпан, ты можешь оказать мне одну любезность?

— Без штанов? — язвительно осведомился я.

Старательно отводя взгляд, Ириша встала, натянула на меня джинсы и застегнула «молнию» таким порывистым движением, что едва не кастрировала меня без всяких азиатских премудростей. Отшвырнув в сторону разочарованно звякнувшую жестянку, она тихо сказала:

— Мой отец при смерти.

— Знаю, — откликнулся я, — у него рак.

— Жить ему около трех месяцев осталось, — продолжала Ириша монотонным голосом. — Некоторые врачи отводят ему еще меньше времени, но больше трех месяцев не обещает никто… Вот он и решил превратить свою смерть в такую же сенсацию, какой была его жизнь в последние годы. Вывернуть наизнанку всю правду о большой политике, вывалять ее в грязи, а потом еще наложить сверху большущую вонючую кучу — вот что задумал отец.

— Достойная цель, — одобрил я, — и, что особенно приятно, светлая. Народ проглотит такое с восторгом.

— Никто ничего не проглотит, — произнесла Ириша с мрачной решимостью. — Эта книга никогда не будет выпущена.

— Почему? — удивился я. — Любое издательство рукопись с руками оторвет!

— Рукописи тоже не будет. Вот об этом я и хочу с тобой поговорить.

— Поговори, — разрешил я. Одетому, мне легко удалось перехватить инициативу в свои руки. Пусть они пока были в наручниках, но я смотрел в будущее с оптимизмом декабриста, получившего пожизненный срок. Оковы рухнут, и у входа нас встретит радостно свобода. Приблизительно так.

Голос Ириши вернул меня на землю:

— Скорее всего уже сегодня отец засадит тебя за работу. Соглашайся. Никто не узнает, чем ты занимаешься за компьютером: творишь или дурака валяешь в виртуальной реальности. Время от времени отца можно знакомить с короткими отрывками. Пусть видит результаты твоей работы и ни о чем не беспокоится.

Я с сомнением хмыкнул:

— А если он захочет прочитать весь текст?

— Не распечатывай его.

— Он сам откроет нужный файл.

— Введи пароль.

— Тогда он просто станет у меня над душой и станет наблюдать, как я работаю.

— Ты выставишь его за дверь, — безмятежно заявила Ириша. — Скажешь, что присутствие постороннего может отпугнуть вдохновение. — Она пренебрежительно пожала плечами. — Люди творческих профессий всегда с какими-нибудь причудами, так что отец ничего не заподозрит.

— Ладно, что потом? — спросил я тоном человека, который признает, что его удалось убедить, но только наполовину.

На данном этапе Иришу и это устраивало.

— Потом моего отца положат в клинику, — пояснила она, — а ты удалишь созданные файлы в «корзину» и очистишь ее, вот и все. В последние дни жизни отцу будет не до тебя и не до твоей книги, это я тебе гарантирую. Специалисты полагают, что умирать он будет трудно и мучительно. Но тебе на это плевать, верно? Тебя, наверное, больше волнует размер твоего гонорара? — Убедившись, что я не собираюсь отнекиваться, Ириша сообщила: — Отец собирается заплатить тебе за свою биографию десять тысяч долларов. Я дам тебе столько же за то, чтобы эта биография не появилась на свет. Выбирай. Только учти при этом, что лично я умирать не собираюсь. — В последних словах прозвучала неприкрытая угроза.

— Слушай, а почему тебя так беспокоит эта книга? — поинтересовался я, не спеша давать однозначный ответ.

Покусав губы, Ириша сказала:

— У отца вполне приличное состояние, которое я хочу сохранить и приумножить. Если разразится скандал, то обязательно всплывут кое-какие счета, которым огласка противопоказана. Отцу, может быть, теперь на деньги наплевать, а мне нет. У меня нет рака, понимаешь? — Она уже почти кричала. — И лишние враги, которых стремится нажить себе этот старый дурак, мне ни к чему! Я хочу жить спокойно!

— Похвальное намерение, — одобрил я. — Что ж, считай, что я…

— Согласен?

Я укоризненно покачал головой:

— Не так быстро, сударыня. Пока что я согласен подумать, вот и все.

Подойдя к окну, она заслонила собой почти весь свет и превратилась на некоторое время в молчаливый темный силуэт. Мне надоело наблюдать за ней, неудобно вывернув шею, и я уже собирался устроиться поудобнее, когда услышал тихое:

— Эх, Бодров, Бодров… Грязи в мире и без этой книги хватает, зачем ее подбрасывать еще?

Я вспомнил, чем закончился мой отказ просто повидаться с Дубовым, представил, как отреагирует он, если поймет, что я вожу его за нос, и упрямо покачал головой:

— Это же будет бомба. У меня появится громкое имя.

Почему-то, услышав про бомбу, Ириша вздрогнула, но тут же овладела собой.

— Имя? На могильной плите оно появится, — скептически хмыкнула Ириша, принимаясь мерить комнату шагами. — Неужели ты не понимаешь, что отец тебя подставляет, как и меня? — воскликнула она, наконец, с горечью в голосе. — Его не станет, а крайними останемся все мы! В том числе и ты, ты!

Инстинктивно втянув живот, чтобы его случайно не проткнул тычущий в меня указательный палец, я напомнил:

— Совсем недавно ты собиралась лишить меня детородного органа, а теперь вдруг обеспокоена моей судьбой. С чего бы это?

— В первую очередь я своей собственной судьбой обеспокоена, — угрюмо напомнила Ириша.

Сомневаться в этом у меня не было причин. Под подобным заявлением могло бы подписаться все человечество, хотя обычно распространяться на эту тему не принято.

— Вот что, — сказал я, — давай перенесем нашу беседу на потом. Сама понимаешь, после всего, что со мной приключилось за неполные сутки, у меня голова кругом идет.

— Договорились. — Ириша кивнула. — Сейчас я пойду разбужу отца и велю ему тебя освободить. Есть хочешь?

— Нарезку по-афгански? — саркастически осведомился я.

— Забудь. Не собиралась я тебя увечить. Просто пугала.

— А щупала меня тогда зачем? Из женского любопытства?

— Говорю тебе: забудь! — Ириша повысила голос и притопнула ногой так, что комната слегка вздрогнула. Ее будущему супругу можно было только посочувствовать. Вместе с его родней.

— Все, все! — заблажил я с притворным ужасом. — Слушаюсь и повинуюсь.

— Так-то лучше, — сказала Ириша, и по ее лицу было заметно, что ей и в самом деле нравится, когда перед ней лебезят. — Таким ты мне больше нравишься. Не разочаруй меня, Бодров. Как следует обдумай мое предложение. И держись подальше от Марка с Натали. Слышал поговорку, что муж и жена — одна сатана? Так это про них сказано.

Произнеся это напутствие, она величественно удалилась, а я остался размышлять о роли писателя в современном обществе. В свете последних событий роль эта вырисовывалась совсем незавидная.