Жадный, плохой, злой

Сергей Донской

Провокация – излюбленный метод работы скандально известного политика Дубова, возомнившего себя спасителем России. И чем она чудовищнее, тем лучше. Писатель Бодров, не по своей воле оказавшийся в особняке Дубова, понимает, что этого маньяка надо остановить любой ценой. Бодров совсем не кабинетный затворник, за его спиной немалый боевой опыт, и на удар он отвечает двумя. Теперь для подручных Дубова нет вопроса – мочить или не мочить строптивого писателя…

Люди и события, описанные в этой книге, реальны ровно настолько, насколько бывают реальными такие понятия, как «адское пекло» или «райское наслаждение».

Автор

Глава 1

1

Для того чтобы у вас начались крупные неприятности, совсем не обязательно встречать на дороге мужчину с пустым ведром, это я вам авторитетно заявляю. Лично ко мне посланник судьбы явился вообще без всякого ведра, однако мои мытарства от этого не стали легче.

Это произошло жарким августовским днем, когда небо пыталось отгородиться от раскаленной земли белесой дымкой, а листья на деревьях норовили свернуться в трубочки или пожелтеть раньше времени, чтобы для них наконец закончилась невыносимая пытка сухим зноем и изнуряющим безветрием. Есть люди, которым нравится изнывать от жары, они-то и придумали сауну. Но я не относился к числу мазохистов и чувствовал себя грешником на подходе к адскому пеклу.

На термометре было не меньше сорока. На часах — не больше одиннадцати часов утра. Я волочил свою съежившуюся тень по длиннющей улице, в самом конце которой находился малоприметный одноэтажный дом, который я так и не научился считать своим. Прижиться в нем по-настоящему было столь же трудно, как, скажем, в доме-музее Ленина, которым до сих пор тайно гордился подмосковный городок Подольск, куда меня занесла нелегкая. Я ощущал себя здесь совершенно чужим, ненужным и лишним. Чугунной отливкой на местном заводе цветных металлов. Оптовой партией черного перца на кондитерской фабрике. Подводной лодкой, ставшей на рейд посреди речушки Пахры. В общем, не вписывался я в местный колорит, хотя водку пил дешевую, сигареты курил дрянные и даже кое-как научился отличать среди ближайших соседей дядю Пашу от дяди Саши, а Семеновну — от Степановны.

На окраине Подольска хорошо жилось дурашливым гусям, томным коровам, приезжим детишкам и местным мужикам с перебродившей от сивухи кровью. Все прочие откровенно маялись. Даже топиться или вешаться никто не порывался, потому что, разочаровавшись в жизни земной, подольчане не ждали ничего хорошего и от загробного существования.

Примерно так я тоскливо размышлял, размеренно топча свою безропотную тень белыми кроссовками. Ногам в этой обувке было так же комфортно, как в испанских сапогах, применявшихся средневековыми инквизиторами, но ничего более приличного на случай жаркого лета у меня не имелось, поэтому приходилось делать вид, что я завзятый поклонник спортивного образа жизни.

Попеременно ступая по узенькому тротуару, вымощенному потрескавшимися бетонными плитами, мои кроссовки поднимали маленькие облачка сухой пыли, отсчитывая последние шаги до моего дома. Заставил запнуться меня неожиданный оклик, прозвучавший совсем рядом:

— Бодров!

Вскинув было голову, я тут же вернул ее в исходное положение, потому что менял фамилию вовсе не для того, чтобы продолжать с готовностью откликаться на нее. Новая жизнь, новые реалии. И незачем ворошить прошлое. Так и не повернувшись на зов, я зашагал дальше.

— Бодров, — не унимался приветливый мужской голос. — Игорь Михайлович! Постойте, нам надо поговорить.

Пришлось опять оторвать взгляд от пыльных кроссовок, с недоумением окинуть им почти пустынную улицу и остановить глаза на незнакомце, столь навязчиво стремящемся к общению.

— Это вы мне? — Прохладце, прозвучавшей в моем голосе, позавидовал бы сам Никита Михалков, которого приняли по ошибке за не менее усатого и знаменитого Леонида Якубовича.

— Вам, вам, Бодров, — радостно подтвердил незнакомец, не сделав, впрочем, ни одного шага к сближению.

Его зад подпирал бирюзовый капот иномарки. Я тоже не торопился с лобызаниями и объятиями. Стоял на том самом месте, где застиг меня оклик, и хмуро рассматривал мужчину, приклеившегося к своей импортной тачке.

Особое внимание я уделил багровой физиономии, которую обладатель, наверное, считал загорелой, а посторонние — подвергшейся сплошному ожогу второй степени. Если бы кто-нибудь вздумал лепить его бюст, то на уши и щеки ушла бы треть всей замешенной глины, а для носа хватило бы щепоти. Волосы у этого общительного типа были по-цыгански жгуче-черными, но такими реденькими, что ширина бокового пробора приближалась к толщине указательного пальца. Портрет довершали не менее черные усики, настолько нелепые, что их хотелось оторвать к чертовой матери и подарить какому-нибудь итальянскому мафиози. Вместе с зеркальными солнцезащитными очками, в которых отражалась моя фигура, настороженно застывшая на фоне подольского пейзажа.

— Вы обознались, — сухо сообщил я, когда изучение незнакомца мне наскучило.

Брюнет отклеился от своей тачки.

— Хватит умничать, — пробурчал он.

— Меня часто об этом просят, — признался я. — Часто, но недолго и не очень настойчиво. Один такой советчик стал полным калекой — и в физическом смысле, и в моральном.

— Душман! — крикнул брюнет с обидчивой интонацией. Его позорные усики при этом встопорщились до некоторого сходства с настоящими.

Ну вот, теперь я стал душманом! Если с фамилией Бодров я еще как-то мог примириться, потому что носил ее ни много ни мало тридцать лет, то новое прозвище меня абсолютно не устраивало. Я уж собирался популярно объяснить это своему визави, когда из тонированного автомобиля на свет божий выбрался некто с обритым наголо черепом, зато при мусульманской бороде. Чалма так и просилась на его голову. А выражение лица было полно мрачной решимости, как у религиозного фанатика, поклявшегося на Коране искоренить всех неверных до десятого колена. Возможно, лютый нрав развился в этом относительно молодом человеке от неразумной привычки обряжаться во все черное. При сорокаградусной жаре ношение подобного наряда грозило полнейшей мизантропией. Попробуйте сами одеться в траур, выйти на самый солнцепек и сохранить при этом благодушное настроение. До сих пор в России это не удавалось никому, кроме Михаила д… Артаньяновича Боярского, да и тот заметно осунулся и сдал под своей мушкетерской шляпой.

— Бить? — азартно поинтересовался изнывающий от жары и злобы подмосковный душман, нацелив в меня одновременно свой заросший подбородок и указательный палец с желтым ногтем.

Он явно не был склонен к гамлетовским терзаниям. Бить или не бить? Конечно, бить! Однозначно! К его неудовольствию, команда последовала иная:

— Просто возьми этого умника под локоток и усади рядом с собой на заднее сиденье. — Зеркальные очки щекастого брюнета поймали два солнечных блика и радостно просияли. — Бить пока не надо.

Пока! Это прозвучало не слишком-то обнадеживающе.

— Что вам от меня нужно? — осведомился я, отступив на три шага назад.

Ровно столько же шагов проделал Душман, чтобы приблизиться ко мне, так что дистанция между нами сохранялась та же. Чтобы дотянуться до меня, ему потребовались бы руки длиной с хорошие грабли, а его лапищи оказались несколько короче.

— С тобой хотят поговорить, Бодров, — значительно пояснил заводила в брюках-шортах. Его щеки слегка раздулись.

— По природе я редкостный молчун и затворник, — честно признался я. — К тому же сегодня я не в настроении. Отложим беседу до лучших времен. Скажем, до полной ликвидации последствий чернобыльской катастрофы.

— Остряк? — догадался наконец мой собеседник. — Душман, возьми его. Надоело слушать, как он мелет языком!

Лоснящийся на солнце бритый череп устремился вперед.

— Стой, где стоишь, Ходжа Насреддин, — предупредил я. — У покойников очень быстро отрастают волосы, слыхал об этом? Тебя могут не признать в твоем мусульманском раю. — Говоря это, я пятился от него.

— Насреддин, значит? — зловеще переспросил он, неспешно следуя за мной.

Пятиться задом было не слишком удобно, но я делал вид, что мне к такой манере ходьбы не привыкать. Я даже разговаривать продолжал при этом, заверяя настырного преследователя:

— Честно говоря, на тебя и на твое имя мне насрать, будь ты хоть Сулейманом, хоть шайтаном. Можешь назваться даже Али-Бабой — главное, держись подальше.

Бритоголовый не послушался моего совета.

— Подальше? — тупо переспросил он, а сам вдруг прыгнул вперед.

Все он правильно рассчитал: и дистанцию подходящую выбрал, и вес тела приготовился перенести на левую ногу во время удара. Не учел только, бесшабашный, что я тоже устремлюсь ему навстречу.

Его кулак рассек горячий воздух в каком-нибудь сантиметре от моей головы, а в следующее мгновение эта самая голова врезалась в его смуглое лицо, аккурат между выскобленным до синевы лбом и черной бородой. Там размещался чувствительный нос и полнокровные губы, лопнувшие, подобно двум переспевшим вишням.

Душман не обратил никакого внимания на подобную ерунду. Гораздо сильнее обеспокоила его моя правая пятерня, впившаяся в его промежность с яростью клешни оголодавшего краба. Я до предела сжал пальцы, пару раз рванул все, что они сгребли, из стороны в сторону, а потом убрал руку и стал с любопытством наблюдать за превращением грозного противника в скулящее существо, норовящее бухнуться на колени.

Пришлось придать качающейся фигуре неуверенное равновесие. Это было проделано в два счета: короткий быстрый удар по почкам плюс хлесткая добавка по заросшему волосами кадыку. Душман устоял, потому что не смог решить, куда ему падать: вперед или назад. Пока он таким образом колебался на подгибающихся ногах, я направился прямиком к разжигателю нашей маленькой междуусобной войны.

— Забирай своего джинна и проваливай, — порекомендовал я, сосредоточив все свое недоброе внимание на беспорядочно заметавшихся зеркальных очках. Если они были сработаны из настоящего стекла, а не из дешевой пластмассы, то их обладатель рисковал окриветь на один глаз, как только моему правому кулаку надоело бы бесцельно болтаться над землей.

— Идиот, — прошипел мордастый заводила, позаботившись вначале о том, чтобы отгородиться от меня бирюзовым корпусом своего шикарного авто. Полуспортивная тачка, полубрюки, робкие намеки на полноценный нос и конкретные усы… Этот тип был явно каким-то недоделанным и нравился мне все меньше и меньше, особенно когда открывал свою пасть. — С тобой, придурком, просто хотели побеседовать, вот и все, — бубнил он, озираясь по сторонам. Ты сам полез на рожон, сам нарвался на неприятности. Теперь не обижайся…

— Иди сюда, — предложил я с открытой улыбкой. — Повтори все это мне на ушко тихим проникновенным голосом. Возможно, я осознаю свою вину и перевоспитаюсь.

— Перевоспитаешься! — пообещал мой щекастый собеседник, топорща скудную поросль под носиком-пуговкой. — Тебе, скотина безмозглая, рога быстро пообломают. Кровью ссать будешь! Собственными зубами плеваться!

Я пожалел, что не разбил очки, пока они еще находились в пределах досягаемости. Теперь было не до них. Душман уже успел кое-как оклематься, развернулся на сто восемьдесят градусов и направился в нашу сторону. Передвигался он валко, враскорячку, точно передразнивал походку моряка, сошедшего на берег после многодневной болтанки в море. Такой вот — присмиревший, с разбитыми губами — он импонировал мне больше, чем пару минут назад. Я бросил участливый взгляд на его нос, пытаясь определить, распух ли он после столкновения с моим лбом или таким и был задуман при сотворении.

Беззвучно выкинутое лезвие бритвы прервало мои размышления. Сверкая всеми своими солнечными зайчиками сразу, оно приближалось ко мне вместе с заметно озлобившимся Душманом. Он сунулся ко мне явно не для того, чтобы обрить мою голову тоже. Его черная одежда призрачно колыхалась в знойном мареве. Смуглый оттенок его кожи сменился кефирной бледностью, а кровь, запекшаяся на губах и бороде, придавала ему вид вурдалака, у которого не на шутку разыгрался аппетит.

Глупо было соваться к нему с извинениями, увещеваниями или предложениями распить мировую. Вместо этого я шагнул к забору и с треском выдрал из него увесистую штакетину, покрытую давно поблекшей голубой краской. Штакетина описала дугу и звучно врезалась в физиономию оторопевшего Душмана.

Шмяк! После этого смачного удара широкая доска выскользнула из моих пальцев, но не упала на землю. Гвозди, догадался я, когда противник слепо замотал головой, пытаясь избавиться от неожиданного дополнения к своему портрету. Он уже почти отодрал штакетину от своей густой бороды, но довести эту болезненную процедуру до конца так и не успел. Лишь раскрытая бритва осталась валяться там, где удар настиг неугомонного Душмана. Сам он после серии боковых ударов сначала проверил голубой забор на прочность, а потом сполз по нему вниз и присел на корточки, совершенно не стремясь развить наше короткое знакомство. Пыль и колючие шарики репейника оказались не лучшим дополнением к его траурному маскараду. Он растерял добрую половину своего мрачного очарования. Может быть, даже целых две трети.

Честно говоря, я тоже выглядел не ахти как: весь взмок, запыхался с непривычки. Давненько мне не приходилось махать кулаками. Что касается пригорюнившегося в бурьяне Душмана, так ему лучше было вообще не начинать. Он это уже понимал, отчаянный головорез. Глаза на меня не поднимал, лишь пристыженно сопел да осторожно возился с последним кривым гвоздем, прихватившим щеку на манер рыболовного крючка.

— Ты так до второго пришествия будешь колупаться, — посетовал я, склонившись над Душманом, чтобы оказать ему первую медицинскую помощь. А когда злополучная доска оказалась у меня в руках, счел нужным немного его подбодрить: — Не убивайся ты так, Зорро. Шрамы украшают мужчину. Хочешь, добавлю еще парочку? Бесплатно.

Душман решил сохранять высокомерное молчание, хотя оно могло быть истолковано мной как знак согласия. Для этого ему потребовалось немалое мужество, согласитесь. Поэтому я снял вопрос с повестки дня и оставил гордого противника в покое.

В тот самый момент, когда я лениво повернулся к бирюзовой машине, ее двигатель зашелся невообразимым скрежетом. Виной тому были нервозные манипуляции юркнувшего внутрь владельца. Сдав назад, он развернулся, подмяв автомобильным днищем маленькую плантацию фиолетовых мальв. Из-под прокрутившихся вхолостую задних колес вырвался пыльный шлейф, а потом машина рванулась вперед, отъехала на безопасное расстояние и затормозила, издав короткий визг, в котором страх и ненависть смешались в равных пропорциях.

— Я не прощаюсь! — зловеще загорланил обладатель хомячьих щек и пуговичного носа, на котором неизвестно как держалась дужка сверкающих очков. Впрочем, они все же упали, когда он вознамерился высунуться из окна чуть ли не по пояс.

Я притворился обиженным:

— Не хотите сказать мне «до свиданья»? Англичанам еще простительно, такая уж у них традиция… А с вашей стороны это просто хамство!

Багровые щеки моего собеседника возмущенно затряслись, но он больше ничего не сказал. Даже за своими зеркальными стекляшками не рискнул выбраться. Дождался своего изрядно помятого спутника и газанул так, что у проснувшихся дворовых собак случилась коллективная истерика.

Зашвырнув бритву на чужие задворки, я оглянулся по сторонам, желая выяснить, не было ли свидетелей моего триумфа. Две бабульки, навалившиеся на свои калитки, сделали вид, что выискивают в небе отсутствующие облака. Белобрысый шкет поспешно втянул голову в заросли лопухов. А дядя Митя (или Витя?), неизвестно как очутившийся со своим велосипедом прямо за моей спиной, укоризненно произнес:

— Ты чего это, Игорек, на людей кидаешься?

— Поддал с утреца, — соврал я и смущенно почесал затылок.

— А-а! — В этом восклицании прозвучало не только понимание, но и уважение.

Какие только грехи не прощаются на Руси пьянчугам! Любят их, жалеют и понимают. Были бы у меня деньги, свободное время да лишнее здоровье, так я бы не просыхал никогда, ей-богу!

2

Ввалившись на веранду, я первым делом зачерпнул кружкой холодной воды и одним махом вылил ее внутрь себя. Вторая порция пошла медленнее, что позволило распробовать ее восхитительный колодезный вкус. Третья кружка осталась недопитой. Прислушиваясь к мелодичному бульканью переливающейся во мне воды, я присел на крылечко и закурил.

Откуда щекастый и бритоголовый узнали мою настоящую фамилию? Я надеялся, что она надежно похоронена вместе с моим прошлым, а она вдруг всплыла, волоча за собой вереницу тягостных воспоминаний.

Из истории моих былых похождений, вернее, хождений по мукам, получился бы славный боевик, вот только главную роль я с удовольствием уступил бы любому другому. Перестрелками, погонями и потасовками я был сыт по горло. Утомили меня крупные планы трупов в багровых тонах. Вспышки выстрелов до сих пор снились. Запах порохового дыма мерещился. Одним словом, о продолжении я не подумывал. В этом боевике меня устраивал только хеппи-энд, простенький и незатейливый. На нем моя маленькая семья: я собственной персоной в окружении моей чересчур молодой жены Веры и восьмилетней девочки Светочки, которая по возрасту никак не годится ей в дочери. Все правильно. Это мне Светочка приходится дочерью. Вере она падчерица. Но все равно нам очень хорошо втроем.

Было хорошо, поправился я мысленно. Наша провинциальная идиллия оказалась под угрозой. Повышенный интерес к моим похождениям под прежней фамилией возник слишком рано, чтобы нагроможденную мной гору трупов можно было списать за сроком давности. Добавьте сюда пропавшие двадцать килограммов героина, который, как известно, значительно дороже картошки, даже если ее ввозить в Россию из братской Белоруссии. Что получается? «Полный облом получается», — безрадостно ответил я на свой собственный вопрос.

Как там пел Пол Маккартни, когда был еще никаким не мистером и не сэром, а юным кареглазым херувимчиком со скрипкообразной бас-гитарой? «Вчера все мои тревоги казались такими далекими, а теперь, похоже, они собрались здесь». Красивая песня, трогательная. Интересно, что запел бы старина Пол, доведись ему побывать в моей шкуре?

Я сменил фамилию, место и образ жительства, даже привычки. Но этого оказалось мало. Похоже, чтобы меня оставили в покое, надо перебираться на луну. На темную ее сторону.

Мои милые дамы вряд ли обрадуются, узнав, что им предстоит новая кочевка. Они успели обжиться на новом месте. Вера научилась управляться с электроплиткой, освоила азы кулинарного искусства и свыклась с сомнительными удобствами во дворе. Светочка подружилась со всеми соседскими кошками, собаками, а также с мелюзгой человеческой породы. Теперь она могла, не морщась, выдуть литровую банку молока с пенкой или достать из крапивных дебрей закатившийся туда мяч. Дитя природы!

А ведь всего каких-то полгода назад мы вышли из поезда на маленькой железнодорожной станции, понятия не имея, что нас здесь ждет. Кажется, называлась эта станция Львовской. Автобус отвез нас в Подольск, а потом мы долго блуждали по его окраинам, выискивая подходящий домишко, который сдавался бы целиком. Это оказалось не таким уж простым делом. При виде моих долларовых купюр многие аборигены замыкались в себе, делались подозрительными и несговорчивыми. Смотрели, как на иностранных шпионов, как на врагов народа в эпоху развитого социализма. Когда убежденный алкоголик Петрович позарился на заморскую зелень и перебрался к матери, предоставив в наше распоряжение свою одноэтажную халупу, мы почувствовали себя на седьмом небе. Бродячая собака, которая вдруг обзавелась конурой, не сумела бы обрадоваться сильнее нас.

В доме царили относительная чистота и порядок, потому что супругу Петровича, великомученицу Варвару, схоронили всего за неделю до нашего приезда. Вера сменила постели, а я за пять ходок вынес во двор пустые бутылки и засел писать детектив.

Черновик был закончен через две недели. Потом в течение месяца я упорно долбил клавиши пишущей машинки, приобретенной в Москве. Воспоминания были еще очень свежи, так что получилось очень даже прилично для новичка. В первом же столичном издательстве, куда я приперся со своей рукописью, меня наградили звучным псевдонимом и скромным гонораром. Я воспрянул духом. Купил старенький компьютер с запоздалой реакцией начинающего маразматика и выдал еще один детектив. Псевдоним мне оставили прежний, а гонорар повысили втрое.

Будущее показалось мне ясным и светлым, как погожее утро — утро новой жизни. Я как раз взялся за очередной шедевр, когда мои планы рухнули, подобно карточному домику. И всему виной был щекастый гость. С кем он собирался меня познакомить? Что этим людям от меня нужно? Поскольку ответов на свои вопросы я не знал, мне захотелось немедленно вернуться на улицу и растоптать трусливо брошенные на поле боя очки незнакомца.

Даже в такой малости мне не повезло. Не зря говорят: пришла беда, отворяй ворота. Зеркальными очками успел завладеть дядя Витя (или Митя?). Гордо водрузив их на свой пупырчатый нос, он выписывал по улице кренделя на своей дребезжащей лайбе и тихонько напевал про мгновения, которые свистят, как пули у виска. Это я спровоцировал его своим ложным признанием в употреблении горячительных напитков. Впечатлительный Митя-Витя тоже пожелал употребить аперитив. Теперь внутри него скопилось примерно столько же градусов, сколько их было снаружи. Сорок на сорок. Идеальный баланс.

— Игорек! — крикнул он, проезжая в опасной близости от столба, за который я вовремя успел отпрянуть. — Самое время добавить!

Я задрал голову, полюбовался ослепительным солнцем в зените и усомнился:

— Жарковато для возлияний. Может быть, попозже, вечерком?

На самом деле мне вдруг чертовски захотелось вылакать полный стакан теплой водки. Я просто надеялся, что сосед согласится с моими доводами, образумится сам, да и меня удержит от опрометчивого шага. Но Митя-Витя был не из тех, кого могут напугать погодные условия. Он не собирался ждать милостей от природы в виде освежающей вечерней прохлады.

— Зачем попозже? — крикнул он задорно. — У меня с собой!

— А закуска? — упорствовал я из последних сил.

— Вот тебе закуска! — Проезжая под развесистой яблоней, Митя-Витя ловко сорвал кособокий червивый плод и торжествующе потряс им в воздухе.

На этом его джигитовка закончилась. Мстительно пнув норовистого железного коня, сбросившего его на землю, Митя-Витя прихромал к калитке моего дома и опустился рядом на серую лавку. Сам он весь был точно такого же неопределенного цвета. Лишь полная бутылка водки маняще сверкала в его заскорузлой руке. Откуда и когда она была извлечена, я понятия не имел.

— Оп-ля, — воскликнул Митя-Витя. На лавке возле бутылки моментально возник мутноватый стакан. Ну как было не выпить с таким кудесником?

Поочередно выпили. Крякнули с полуминутным интервалом. Дружно захрустели своими половинками яблока.

— Как жизнь, дядя…итя? — вежливо спросил я, намеренно проглотив первую букву имени соседа.

— Я вообще-то с утра был Николаем, — невозмутимо сообщил он, любуясь на просвет водочными остатками в бутылке. — А жизнь моя все равно хреновая, Игорек. То майка короткая, то конец длинный. Все едино получаюсь я с голой жопой, как ни крути. Спасибо родному правительству. — Сосед смачно харкнул в пыль.

— А здоровье как? — не унимался я, поскольку ритуал распития бутылки на двоих подразумевал обязательную задушевную беседу.

Сдвинув очки на лоб, дядя Коля признался:

— Никак. Здоровье постоянно поправлять надо, а где ж таких деньжищ набраться?

Драгоценная микстура наполнила стакан, церемонно поднесенный к моему носу. Я справился и с этой порцией, но не так легко и красиво, как мой напарник. У того даже лицо не дрогнуло после употребления внутрь. Разве что взгляд печально затуманился, но это скорее всего было вызвано сознанием того прискорбного факта, что бутылки опустошаются быстро, а карманы пополняются медленно.

Я закурил, разогнал ладонью дымовую завесу перед собой и обнаружил, что дядя Коля искоса поглядывает на меня с таким видом, будто ему не терпится выдать какое-то пьяное откровение.

— Хочешь что-то спросить? — Я приподнял брови.

— Не-а, — откликнулся он. — Наоборот, сказать одну вещь хочу.

— Так говори.

Вместо этого дядя Коля все же действительно задал вопрос:

— Тебе убивать приходилось, Игорек? — Не успел я опровергнуть это предположение, как он сам же и заключил: — Приходилось… Эх, бля!

— С чего ты взял? — Мне было лень изображать удивление, а тем более возмущение.

— По глазам вижу, — буркнул дядя Коля. — У сынка моего точно такие же. Чечню прошел, Дагестан. Теперь днем в потолок глядит, а по ночам зубами скрежещет. Прямо волк в неволе. Места себе не находит… Так он священный долг перед Родиной выполнял, а ты зачем грех на душу взял?

Я вздрогнул от такой неожиданной прозорливости собеседника и тут же обозлился:

— Долг? Родина?.. Ты же сам на нее плевал, на Родину!

— Ни хрена подобного! — отрезал дядя Коля. — На Родину — нет, на правительство — да! Большая разница. Он встал и пошел прочь. Походка его была нетвердая, зато осанка на удивление прямая.

— Эй! — крикнул я удаляющейся спине. — Давай еще один пузырь возьмем. Я угощаю.

Дядя Коля замер как вкопанный. Медленно обернулся. Погрозил мне пальцем и сказал с искренностью смертельно пьяного человека:

— Завязывай с этим, Игорек. Погубишь ты себя.

— Водкой? — Насмешливая интонация далась мне с трудом.

— Кровью, — сурово уточнил дядя Коля, прежде чем пойти дальше.

Больше я его не окликал, молча смотрел вслед удаляющейся фигуре и думал: «Ему хорошо. Проспится — все позабудет. А я? Как быть мне с моими проклятущими воспоминаниями?»

Ответа не было. Да я на него и не надеялся.

3

Вера и Светочка вернулись с речки, когда я сидел перед экраном компьютера и тупо раскладывал пасьянс за пасьянсом, ни один из которых так и не сошелся.

— А папа опять играется, вместо того чтобы писать, — наябедничала Светочка замешкавшейся на веранде Вере.

— Я думаю, — возразил я. — Творю. Не то что некоторые праздношатающиеся лентяйки.

— Мы ничего не праздновали и не шатались, а рыбу ловили, — оскорбилась Светочка. — Вот!

Заглянув в продемонстрированный полиэтиленовый пакет, я высказал предположение, что вижу перед собой пиявок или головастиков, за что слаженный женский хор наградил меня возмущенной отповедью. Впрочем, морить меня в наказание голодом добытчицы не стали. Головастики, оказавшиеся плотвичками, угодили на сковороду. На столе появилась и более существенная снедь: хлеб, лук, помидоры, вчерашний суп. Я подумал, что, если когда-нибудь возьмусь описывать наш обед, обязательно добавлю котлеты или хотя бы колбасу, а суп заменю окрошкой со сметаной.

Оторвав у подгоревшей рыбешки голову, Вера отправила ее в рот целиком и, похрустев немного, осведомилась:

— Где был? Чем занимался?

— Гулял. — Я повертел в руках плотвичку величиной с палец, отложил ее подальше и вплотную занялся супом.

— С кем гулял? — Вера бросила на меня пристальный взгляд.

— Тихо сам с собою… Сцену одну обдумывал.

— Постельную небось?

— В такую жару? — Я негодующе фыркнул. — Нет уж, благодарю покорно. У меня, слава богу, по сюжету не секс наметился, а потасовка.

— Ага, — понимающе кивнула Вера. — Поэтому у тебя кулаки и сбиты, да?

Машинально бросив взгляд на поврежденные костяшки пальцев, я уткнулся в тарелку. Иногда мне хотелось назвать жену Веркой, как в ту пору, когда она предпочитала имидж язвительной стервы.

Светочка посмотрела-посмотрела на нас и решила встать на мою сторону.

— А кое-кто опять голышом купался, — доложила она, готовя плацдарм для моего ответного наступления.

— Ты тоже, — напомнила Вера.

— Я маленькая!

— Вот именно. Маленькая, а туда же. Рано тебе еще голой задницей сверкать. Постыдилась бы.

Потрясенная таким парадоксальным выводом, Светочка выронила надкушенный помидор. Одержав первую маленькую победу, Вера взялась за меня, сверля мою переносицу взглядом своих прозрачных глаз.

— Ну, что случилось, Игорь? — спросила она. — Выкладывай начистоту.

— Ничего не случилось. — Я сделал вид, что всецело поглощен изучением содержимого своей тарелки. Супа в ней осталось самая малость, так что выглядело это не слишком убедительно.

— А по какому поводу выпивал? — не унималась Вера.

— Просто так. От скуки.

— Очень мило! От скуки выпил, потом помолотил немного кулаками в стену, да? — Заметив, что я собираюсь отмалчиваться, Вера сузила глаза и поставила диагноз: — Алкоголизм плюс буйное помешательство на этой почве. Светик, сходи, пожалуйста, на веранду и спрячь топор подальше.

Моя дочь, только что поднявшая помидор со стола, уронила его снова, на этот раз на пол.

— Зачем? — испуганно спросила она.

— Тетя Вера шутит. — Я погладил Светочку по шелковистым волосам. — Не обращай внимания.

— Я тебе не фикус в кадке, чтобы не обращать на меня внимания! — Голос Веры прозвучал значительно громче, чем перезвон вилки, которую она запустила в стену за моей спиной. Ее губы дрожали, как будто она недавно искупалась не в Пахре, а в Ледовитом океане. — Что происходит, Игорь? Зачем ты темнишь? Неужели я не заслуживаю права знать правду?

Глянув через плечо на вилку, я выцедил последнюю ложку супа, дожевал хлеб и спокойно сказал:

— Ремня ты заслуживаешь. Однажды я тебя пожалел, а теперь это выходит боком.

Трах-тарарах! Следующим метательным снарядом стала пустая кастрюля. Вера швырнула ее об пол с такой силой, что крышка еще добрую минуту раскручивалась посреди комнаты, вообразив себя юлой. Но я и моя дочь давно вышли из того возраста, когда это кажется забавным. Тоном, ровным, как натянутая струна, я сказал притихшей Светочке:

— Это называется истерикой. Напои тетю Веру холодной водичкой.

— Да ну вас! — Дочь решительно выбралась из-за стола, укоризненно посмотрела на нас обоих и покачала головой. — И как вам только не стыдно! Хуже маленьких, честное слово!

С этими словами она направилась к выходу, звучно впечатывая босые пятки в половицы.

— Ты куда? — осведомился.

— Гулять. А то наберусь у вас плохих привычек. — Пестрое платьице исчезло за дверью.

Как же она повзрослела, подумал я с грустной нежностью. Еще года три назад ее прощальная фраза прозвучала бы совсем по-детски: «пьохие пьивычки». А теперь она топает пятками и показывает характер. Скоро превратится в настоящую маленькую леди и тоже примется громыхать посудой.

— Игорь. — Верин голос прозвучал виновато, но не настолько, чтобы немедленно одаривать ее смягчившимся взглядом.

— Что? — Я уставился в маленькое окошко, выходящее в палисадник.

— Давай поговорим спокойно.

— Давай, — согласился я. — Я буду бить тарелки, которые стоят на столе, а ты возьми себе чистые из шкафчика. Хороший у нас разговор получится. Задушевный.

Вера подобрала разбросанные по полу предметы, помялась смущенно и выдавила из себя почти беззвучное:

— Извини. Просто я чувствую, что что-то произошло, и…

— Ничего особенного не произошло, — перебил я ее. — Так, ерунда. Поцапался с местной шпаной.

— И все? — На Верином лице промелькнуло явное облегчение.

— И все, — подтвердил я кивком. — Но… — Озвучив свою паузу дробным перестуком пальцев по столу, я неохотно продолжил: — Нам лучше отсюда уехать. На Подольске свет клином не сошелся.

— Ясно, — сказала Вера упавшим голосом. — Все начинается сначала? Опять гонки на выживание? — В ее голосе не прозвучало ни малейшей надежды на отрицательный ответ, а подтверждение своим опасениям она боялась услышать.

Поэтому я промолчал.

На стенах комнаты висели десятки черно-белых фотографий абсолютно чужих нам людей. Застывшие взгляды, ни тени улыбки на серых лицах. Вера казалась одним из этих унылых портретов.

— Пойдем, — ласково шепнул я, обогнув стол, чтобы взять ее за руку.

Она не поинтересовалась, куда я ее веду. Единственным местом в доме, где можно было укрыться летом от дневной духоты и не вовремя возвратившейся Светочки, был для нас погреб. Подпольный секс стал нашей доброй традицией, матрас, расстеленный на холодном земляном полу, — брачным ложем. Чисто спартанский комфорт. Зато из погреба мы ни разу не выбирались вспотевшими.

Откинулась крышка люка, открывая зияющий черный квадрат. Визгливо пропели под нашими ногами ступени деревянной лестницы. В таинственном полумраке вспорхнула огромной бабочкой футболка Веры, заменявшая ей платье.

Стоило мне лишь поддеть ладонями половинки Вериной попки, как она послушно привстала на цыпочки, словно желала сравняться со мной ростом. Я же, наоборот, слегка присел, оказавшись при этом даже ниже ее. А когда я снова выпрямился, Веру подбросило вверх. Она то приподнималась, то снова опускалась, повинуясь моим размеренным движениям. Ее ноги переплелись за моей спиной, а руки крепко-накрепко обхватили мою шею. Точно так же она цеплялась бы за ствол дерева, раскачиваемого ураганным ветром. Даже глаза зажмурила, чтобы избежать головокружения.

— Замри, — попросил я, когда почувствовал, что мы взяли слишком уж бурный темп.

— Фигушки! — Вера энергично запрыгала на мне, как бы пробуя на прочность сук, на котором сидела. Выражение ее физиономии было при этом азартным и мстительным одновременно.

Она явно решила со мной поквитаться за нежелание поговорить начистоту. Стоило мне лишь согласиться на предложенный ею ритм и заторопиться приблизить тот самый миг, который я только что оттягивал, как Вера обвисла на мне, безвольно болтаясь на моей шее. Впечатление было такое, что ее внезапно сморил сон. Я попытался усердствовать за двоих, но с равным успехом можно было тормошить любой из мешков картошки, наваленных в дальнем конце погреба.

— Что случилось? — пропыхтел я, прислонив Веру к деревянному стеллажу, чтобы частично уменьшить свою нагрузку.

— Ничего не случилось. — Она продолжала оставаться безучастным балластом. — Между прочим, я наш недавний разговор цитирую. Только теперь мы поменялись ролями.

— Ага! — понимающе воскликнул я, валясь вместе с Верой на матрас, который до этого топтал ногами.

4

Смотавшись на почту, я приобрел местную газетенку, выискал в ней нужное объявление и заказал по телефону на завтра грузовую «Газель», которая должна была увезти все мое семейство и наш небогатый скарб в неизвестном направлении. Конечного пункта маршрута не знал пока даже я сам, так что за полную секретность поездки можно было совершенно не опасаться.

На сборы нам требовалось максимум полтора часа. Если даже вычесть из остающегося времени сон, то все равно этого томительного времени оставалось так много, что его хотелось поскорее убить любым доступным мне способом.

Из возможных в Подольске видов культурного досуга в моем распоряжении имелось ровно два. Литература и телевидение.

Нашу домашнюю библиотеку можно было считать подобранной со вкусом. По десять экземпляров моих обеих опубликованных книг, это раз. Затем распадающийся томик Стивена Кинга, который был приобретен еще на курганском вокзале, и кипа детских комиксов, привезенных мною Светочке из Москвы. Вера довольствовалась пухлыми «Космополитенами», в которых каждый раз открывала для себя что-нибудь новое и полезное: то рецепт запеканки из папайи в кокосовом молоке, то расценки средиземноморских курортов. От прежних хозяев осталась подборка журналов «Огонек» двадцатилетней давности, «Энциклопедия домашнего быта» и Библия, начинающаяся с 78-й страницы.

Я попросил Веру включить портативный телевизор, погнутая антенна которого исправно ловила все столичные программы. Как раз подводились итоги новостей за неделю. Благообразный мужчина с пшеничными английскими усиками на чересчур крупном лице посмотрел мне в глаза поверх явно мешающих ему очков и доверительно предложил:

— Давайте поразмышляем вместе… Можно ли… э-э… считать участившиеся нападки правоохранительных органов на частный бизнес цепью трагических случайностей? Что это: ряд недоразумений или… э-э… все же новая политика государства? Если предположить последнее, то не приведет ли такой курс к полному крушению… э-э… выстраданных народом идеалов?..

Прежде чем задать очередной вопрос, мужчина старательно пережевывал собственные губы вместе с усами. От этого казалось, что в паузах он обдумывает, как бы половчее соврать. Размышлять с ним вместе мне абсолютно не хотелось. Астрологический вещун Павел Глоба и то вызывал у меня больше доверия.

— Скучаешь? — осведомилась Вера, временно прекратив месить тесто на столе, который являлся для нас кухонным и обеденным одновременно.

На моей памяти это была ее вторая кулинарная попытка подобного рода. То, что получилось у Веры в прошлый раз, не пожелала есть даже приблудная кошка Дашка. Но Вера упрямо именовала сие подгоревшее безобразие кулебякой, потому что под таким названием оно, видите ли, проходило в домашней энциклопедии.

Руки надо повыдергивать сочинителям этих идиотских рецептов, подумал я и протяжно зевнул.

Пришла Светочка. Но выглядела она так непривычно, что меня будто холодной водой окатили, затем встряхнули и резко поставили на ноги.

— Что с тобой? — крикнул я, пересекая комнату в два прыжка. — Тебя обидели?

Я крепко держал ее за поникшие плечи, не позволяя отвернуться для того, чтобы спрятать навернувшиеся на глаза слезы.

— Нет, — прошептала Светочка, — меня не обидели. Только испугали очень.

— Кто? — Короткий вопрос еле протиснулся сквозь мое сдавленное горло.

— Дядя один. — Она прерывисто вздохнула. — Сам лысый совсем, а борода, как у разбойника. И вся щека исцарапана.

Душман, сообразил я, метнувшись к двери. Светочкин голосок остановил меня на пороге:

— Его там нет. Он велел передать записку, а сам сел в машину и уехал. — Новый вздох сотряс худенькую фигурку моей дочери.

— Где записка? — спросил я. — Давай ее сюда.

Эмоции, переполнявшие меня, внезапно куда-то подевались. В моей душе сделалось пусто, как в шарике, из которого выпустили воздух. Как в свежевырытой могиле, которая еще только ждет свой гроб.

Расправляя перед глазами лист бумаги, я слышал над ухом встревоженное дыхание Веры и едва сдерживал желание поддеть ее подбородок плечом. На листе виднелись следы многократных сгибов, как будто послание специально готовилось таким образом, чтобы оно могло уместиться в маленькой детской ладошке. Текст был набран четким компьютерным шрифтом и отпечатан на лазерном принтере.

«Бодров! Выйдешь на улицу в 21.00 и сядешь в машину, которая будет тебя ждать. До встречи».

— Прямо-таки послание Фантомаса, — прокомментировал я прочитанное, надеясь, что голос мой беззаботен и ироничен. — Просто обхохочешься! — Вспомнив, как проделывал это зеленолицый злодей из древнего французского фильма, я размеренно произнес: — Ха, ха, ха!

— Кто такой Фантомас? — спросили Вера и Света в один голос. Они обе были из другой эпохи, где ничего страшнее кариеса и несвежего дыхания не наблюдалось.

— Это такой импортный Карабас-Барабас, — пояснил я, обращаясь в основном к дочери, глазенки которой блестели уже не от слез, а от проснувшегося любопытства.

— А Карабас кто?

Ну да, имя этого персонажа тоже был для Светочки пустым звуком. Былые сказочные герои давно повымирали, как мамонты. Детворе осталось восторгаться кретинскими шуточками Бивеса и Батхеда, методично гонять по экранам 16-битных героев да мечтать, что однажды они все поголовно станут маленькими принцами или принцессами шоу-бизнеса. Все это машинально пронеслось в моей голове, но ответ я так и не успел придумать, потому что в глаза мне вдруг бросилась одна деталь, которую я до этого не заметил.

Толстая прозрачная леска слегка зеленоватого оттенка, способная выдержать на весу стокилограммового сома. Она была завязана в петлю, только узел соорудили не скользящий, а затянули его намертво. Петля охватывала тоненькую шею Светочки. Свободный конец свисал за ее спиной до самого пола.

— Дай нож, — велел я Вере и только потом обратился к дочери: — Откуда у тебя это украшение?

— Тот бородатый дядя сначала дал мне записку, а потом надел на меня эту гадость. — Светочка с трудом втиснула палец между леской и горлом, подергала и призналась: — Никак не развязывается. Я старалась-старалась…

— Убери руку, — попросил я. Лишь когда лезвие ножа осторожно перерезало леску, я задышал полной грудью, словно до этого удавка находилась на моей собственной шее. Впрочем, когда я заговорил снова, голос мой звучал немного искаженно: — Этот бородатый дядя, этот… — С трудом проглотив эпитеты, которые так и просились на мой язык, я закончил: — Он что-нибудь передал мне на словах?

— Да! — оживилась Светочка. — Вспомнила! Если ты заупрямишься, меня подвесят на точно такой же леске. И предупредил, что петля отрежет мою славную головку. Разве такое может быть, папа?

Меня словно железным ломом в сердце саданули. Пока я безмолвно хватал ртом загустевший воздух, на помощь пришла Вера.

— Больше слушай всяких больных идиотов! — презрительно воскликнула она, увлекая Светочку к столу. — И не надейся, что из-за подобной ерунды я позволю тебе отлынивать от работы. Сейчас я займусь начинкой, а ты — тестом.

Вера всегда была твердо убеждена в том, что сюсюканье и всякие телячьи нежности только ослабляют людей, мешают им собраться в моменты опасности. Вот и ко мне она обратилась тоном, в котором трудно было заподозрить сочувствие:

— Ты поедешь?

Светочка гремела умывальником на веранде, разыгрывать перед ней невозмутимость и спокойствие пока что не было никакой необходимости, поэтому я мрачно процедил:

— Куда я денусь?

— Может быть, мы все-таки успеем скрыться?

Я посмотрел на валяющуюся у моих ног леску и медленно покачал головой:

— От таких приглашений не отказываются, Вера.

— Я бы поехала с тобой, — сказала она, — но ведь ты скажешь, что мне придется позаботиться о Светочке, да?

— Да. Считай, что уже сказал.

Повернувшись к Вере спиной, я отправился в соседнюю комнату, куда никто из нас обычно не заходил. В ней умерла хозяйка дома, и здесь всегда было темно и прохладно из-за наглухо зашторенных окон. В полумраке призрачно белела горка подушек, ни на одну из которых я не решился бы положить голову. В углу таинственно мерцали кустарные оклады дешевых иконок.

Я выбрал среди репродукций изображение Христа. Темный лик, пронзительный взгляд, маленький рот, незнакомый с улыбкой. У такого — сурового и отчужденного — невозможно было просить помощи и защиты. Оставалось уповать только на себя самого. Вернувшись в гостиную, я нацепил на запястье браслет часов, сунул в рот сигарету и приготовился ждать. Со стороны мое состояние походило на дрему. Но я никому бы не пожелал узнать то, что творилось в моей душе или виделось мне под сомкнутыми веками.