Вам не понять – вы же офицер

Сергей Дейнека, 2023

Последние годы СССР. Дальневосточный авиационный гарнизон. Убийство и иные преступления. Три месяца жизни военного следователя. Имена персонажей и названия географических объектов изменены, но догадки и совпадения не случайны. Юным интернетчикам в помощь концевые сноски.

Глава 5

Место происшествия

Хозяйство Хорышевской тяжелой бомбардировочной авиационной дивизии — жилые дома, штабы, казармы, командные пункты, стоянки самолетов, склады, столовые, автопарки, мастерские, котельные, лазарет, клуб, стрельбище, магазины военторга и райпотребкооперации, почта, примыкающий ко всему этому «шанхай» и т. д. расположены на болотистой равнине. Болотистой она становится к лету, когда подтаивает вечная мерзлота.

Штаб дивизионной АТБ^[33]пребывает в бараке, построенном, как и большинство зданий гарнизона, пленными японцами в послевоенные годы. Напротив входной двери, за перегородкой из оргстекла, мутного от ежедневного протирания, располагается дежурный по части. Узкий коридор барака освещается несколькими тусклыми лампочками и упирается слева в дверь командирского кабинета, а справа — в дверь класса для занятий с личным составом штаба. В коридор выходят двери кабинетов служб и их начальников.

Входим во главе с Уточкиным в штаб базы. Дежурный из-за оргстекла в растерянности таращит глаза на толпу офицеров в фуражках с красными сухопутными околышами, но потом узнаёт Гармонина и в результате задницу от стула не отрывает. Проходим в кабинет командира.

Командир базы, подполковник Мокров, невысок ростом, бодр, подтянут и молодцеват, как будто служит не в авиации, а в пехоте. Резво поднимается навстречу и разражается длинной тирадой.

— Здравия желаю, товарищи офицеры! Ждал, что вы еще вчера зайдете, но потом дошло, что пока ваш Шеф с Командующим вместе меня топчут, не появитесь. Ягодицы мои до сих пор не сходятся. Драли меня, как кота помойного, за разную гарнизонную мерзость, которая у нас местами есть, конечно. Поэтому уж простите за негостеприимность. Знаю! Нынче всё разгребете в дивизии. Пощады не жду. Об одном прошу! Постарайтесь, пожалуйста, к нашему распорядку дня примениться.

Его не перебивают, а он рад стараться и продолжает:

— С размещением, когда Командующий улетит, придумаем что-то получше. А вот кабинет у меня в штабе всего один свободный. Остался от скоропостижно скончавшегося осенью на курорте начальника штаба. Да еще учебный класс в другом конце коридора пустует. В нем я раз в неделю итоги подвожу. Если понравится, тоже занимайте.

— А чего вдруг начштаба помер-то? — интересуется Уточкин.

— Да от любви! Втрескался на пятом десятке старый подполковник в подчиненную. По сей день не знаю, куда ее деть. В службе горючего бухгалтером трудится эта… товарищ прапорщик. Взял он ее с собой в наш авиационный дом свиданий — санаторий Чемитоквадже, позагорать. Ну, прямо на ней он там и помер. Разбила она ему сердце в самом прямом смысле. Одна радость — он давно разведен. Хоть с семьей его мороки нет… Новым начштаба назначен майор Жирков Юрий Иванович. Он пока сидит в своем прежнем кабинете в службе горючего. Специально он, что ли, свою подчиненную предшественнику подложил?.. Шучу, конечно.

Наконец Мокров кое-что говорит и по делу.

— Вам пишущие машинки понадобятся, бумага, дознаватели. Христом-богом молю, попросите у комдива! У меня с этим швах! Машинисток дать могу. Есть две-три скучающие тетки в службах разных, которые по клавишам могут стукать. И транспортом обеспечу. КамАЗ с кунгом для перевозки людей, надеюсь, подойдет? Водителем на нем рядовой Горохов. Лучший водитель в базе. Собственно, Сергей Павлович им уже пользуется. С машиной заморочка лишь одна. С семи до девяти и с шестнадцати до девятнадцати она полковых из дома на службу и со службы домой перевозит. Остальное время ваше, а если совсем туго будет, то я или Жирков свои уазики дадим.

Тут, обращаясь к Заму, встревает Гармонин:

— Владислав Андреевич! Насчет машинок, бумаги и дознавателей, которые что-то соображают и на службе не очень заняты, я в полкáх все уже решил. Вот список.

— Уговорили, — отвечает Зам. — Показывайте кабинет.

— Дежурный! Открой кабинет начштаба! — орет Мокров в решетку селектора.

Кабинет покойного начштаба взгляд не радует. Натуральный кладбищенский склеп. Сырой, темный, с зарешеченным окном, выходящим на запад. Дневной свет почти не попадает из-за громадных тополей и густого кустарника, подступивших к зданию штаба с тыльной стороны. За окном еще не зазеленевший кустарник едва скрывает дощатую стену угольного сарая.

Мокров тычет пальцем в окно:

— Возле сарая наши удобства. Для мальчиков слева, для девочек справа. Внутри штаба воды нет. Денег на водопровод и канализацию который год не выделяют. Гоняем за водой посыльного в гостиницу, где вы остановились. Там вода с водокачки и потому чище. Или из колонки, что в «шанхае», воду берем. Там она из скважины и вкуснее.

В кабинете пара сдвинутых письменных столов, столько же стульев, графин, стаканы, телефон гарнизонной АТС, опрокинутая навзничь несгораемая шкатулка-сейф и продавленный, обитый дешевым дерматином, но весьма просторный и длинный раскладной диван без ножек. Вместо них — четвертинки силикатных кирпичей.

— Располагайтесь. С чего начнете? — интересуется Мокров.

— Спасибо за хлопоты. Дайте команду собрать часа через три у вас в классе всех, кто присутствовал при осмотре места происшествия, когда труп нашли.

Мокров выходит и вновь орет: «Дежурный!»

Уточкин продолжает:

— Федотыч! Ступай свои осенние проверки завершать. Работу возобнови с проверки служебных карточек, как вчера сказано было. За обедом встретимся.

Чалдонов удаляется.

— Гармонин! С тебя и Никиты список вопросов, поручения командирам о выделении тех дознавателей, которые в твоем списке. Инструктаж им назначь на вечер или завтрашнее утро. Можешь идти за пишущими машинками и бумагой. Их сюда доставь. Нам оставь протокол позавчерашнего осмотра места происшествия!

— Так я же говорил, что его менты составляли. Начштаба дивизии Собакин меня не нашел, их сначала вызвал, а я участие в осмотре принял, когда меня отыскали.

— Ладно, не оправдывайся, иди с глаз долой! — говорит он Палычу, не выясняя, где тот шлялся накануне. Ясно, что оказаться возле трупа раньше командования можно только, если самому труп найти.

— Есть! — шепчет Гармонин, кивает Никите, и оба удаляются.

— Идем, Степан, на место происшествия, — приглашает Зам. — Где этот автопарк, я не знаю, но язык до Киева доведет. Фотоаппарат с собой? Рулетка и бумага есть? Чернила «Радуга–2» по семнадцать копеек за флакон в авторучку заправлены, надеюсь?

— Владислав Андреевич, вы же знаете, что я пером пишу ученическим номер 115 типа «Пионер». Чернил «Радуга-2» полная непроливашка^[34].

Автопарк АЭР тяготеет к северной оконечности ВПП, которая простирается почти на четыре километра. Параллельно тянутся бетонные рулежные дорожки, к ним примыкают ответвления, ведущие на обвалованные стоянки самолетов. Все это охраняется двумя гарнизонными караулами. За стоянками пространство, именуемое местными жителями Страной дураков, где между мертвыми мерзлотными озерками, покрытыми керосиновой пленкой, топорщится металлоломом гарнизонная свалка.

— Ты видел, как командир базы воспринял вчерашнюю порку, учиненную ему Командующим? — спрашивает Уточкин.

— Да с него эта порка как с гуся вода!

— Верно! Здесь «мерзость» не местами, как утверждает Мокров, а повсеместно. Вот, например, что на центральной площади гарнизона, напротив дивизионного клуба и памятника вождю мирового пролетариата, между штабом второго, если не ошибаюсь, полка и политотделом дивизии делает этот бензовоз?

На маленьком перекрестке гарнизонных дорог, мощенных выбракованными аэродромными плитами, ерзает взад-вперед, желая уехать, заблудившийся седельный тягач МАЗ с восемнадцатитонной цистерной-прицепом. Это авиационный топливозаправщик ТЗ-22. Уехать не получается. Он не вписывается в поворот, ограниченный крутыми метровыми кюветами.

— Хрен бы с ним, что он прицеп завалит в кювет, прольет через верхнюю горловину топливо, которое, может быть, еще и загорится. За это мы его в худшем случае посадим, — продолжает Уточкин. — Но как он сюда вообще попал? Почему со стороны аэродрома знак дорожный под названием «кирпич» не поставили? Неужели и на это средств не хватает, как на водопровод и канализацию для штаба базы? И где здешняя комендатура и военный автоинспектор? Просекаешь ситуацию?

— Другое не просекаю. На кой ляд Командующий целых трех представителей отдела службы войск с собой брал? Явно только чтобы «палки»^[35]считать, но не службу войск организовывать.

— Верно мыслишь! Вот посмотрим позже, как караульная служба построена. Ох, много ты тут, Стёпа, увидишь такого, что тебе в Хрекове неведомо было. Вот у нас по ходу движения справа, кажется, караульное помещение!

За дощатым забором виднеется одноэтажный барачного типа домик, на стене которого краснеет табличка: «Караульное помещение». На крыльце сидят и стоят бойцы, курят, входят и выходят в распахнутую настежь дверь.

— Порядка в карауле явно нет. Немудрено автомат скоммуниздить из такой караулки.

— Вот и подскажи Никите, чтобы включил эту версию в план.

Встречный офицер подсказывает направление. Пересекаем железнодорожный подъездной путь, рассекающий надвое складскую зону, поворачиваем налево вдоль складов. Миновав их, справа видим бетонный забор из поставленных на попа аэродромных плит и новенькое здание контрольно-технического пункта (или, по-простому, КТП) при въезде в автопарк аэродромной роты.

Через дорогу от КТП, метрах в тридцати от ворот парка, окруженное с трех сторон болотцем, сиротливо торчит здание, в котором по выступающей над воротами кран-балке узнается авторемонтная мастерская.

Ворота распахнуты. Навстречу никто не выходит. Пара машин рывками (их водители проверяют тормоза) раскатывает вокруг заросшей бурьяном клумбы, разбитой в центре автопарка. В центре клумбы оборудована курилка: пара скамеек, между которыми врыт в землю диск от колеса грузовой машины — типовая армейская «пепельница».

— Сапожники без сапог! — говорю Уточкину. — Со взлетки снег убирают, а в собственном парке за зиму не удосужились сгрести. Глядишь, труп быстрее бы нашелся.

— Найди тут кого-нибудь. Желательно офицера или прапорщика, — предлагает Уточкин.

В коридоре здания КТП два задрота-щегла усердно размазывают мокрыми мешками грязь по кафельному полу. Упертые в пол глаза на вошедшего не поднимают.

Офицера (судя по коричневым ботинкам, торчащим из штанин черного технического обмундирования) нахожу спящим на топчане в комнате дежурного по парку.

— Команди-ир, — окликаю его нежным голосом, — не спи-и, замерзне-ешь! Мы к тебе! — И легонько стучу носком своего башмака по подметке.

Офицер открывает один глаз, озирается, приподняв прямые ноги, поворачивается на пятой точке поперек топчана и садится. Не вставая, сквозь смачный зевок представляется:

— Здра-а-а-вия-а-а желаю! Командир аэродромно-эксплуатационной роты капитан Латышев. Меня в штаб дежурный по вашему указанию вызывал, но, как говорится: «Не спеши выполнять — отменят». Вот я и остался здесь, когда узнал, что вы сами сюда идете. Умотался я с этим трупом да с проверяющими нашими бестолковыми.

— А кто сказал, что мы сюда пошли?

— Да тот же дежурный перезвонил, когда вы из штаба вышли.

— Лукавите, товарищ командир. Дежурный у нас не спрашивал, куда мы направляемся.

— А куда вам еще направляться, если не на место происшествия?.. Старый воин — мудрый воин!

— Вроде того старого коня, что борозды не портит, но глубоко не пашет?..

Капитан вежливо хихикает в ответ, закуривает и продолжает о своем:

— Командующий тут с комдивом вчера на ночь глядя час меня, как те старые кони, перепахивали. Орали попеременно. Допытывались, не надоело ли мне служить и не хочу ли я под трибунал из-за этого Парнеева. Им я не признался, а вам докладываю, что мне так уже тут всё осто^***нело, представить себе не можете! Из восемнадцати календарных одиннадцатый год я этой ротой командую. Пять комдивов при мне сменилось. Один из них при мне от комэска до командарма уже выслужился. А я всё на роте упражняюсь. Впрочем, вы меня об этом, наверное, официально допросите. Пойдемте, расскажу-покажу, что сам знаю.

Подходим к Уточкину. Они с капитаном практически ровесники. Латышев ему снова представляется, докладывает, что прибыл в его распоряжение.

— Здравствуйте, капитан. Как зовут вас?

— Юрий Петрович!

— Мы, Юрий Петрович, хотим, чтобы вы нас с обстановкой в вашем автопарке ознакомили. Где что находится? Кто и чем занимается? Своими мыслями чтобы поделились — как и почему тут труп оказался? Протоколы всякие позже напишем, тем более что тут позавчера милиция что-то составляла.

— Ну да, что-то даже я подписывал. Им я тоже, как просили, все рассказал, что знаю.

— Вот и не сочтите за труд, повторите, пожалуйста! Даже когда раскроем убийство, вам не раз повторять придется. На допросах у нас, потом в суде, не говоря про партсобрание, парткомиссию и тому подобное.

— Понимаю, — тяжко вздыхает ротный. — С чего начнем?

— Давайте по святцам криминалистическим, — предлагаю ему. — Как корифеи сыскного дела рекомендуют: от входа слева направо — по часовой стрелке, от периферии к центру. Что у вас тут за сооружения, сараи, склады, боксы автомобильные, что за техника по парку катается и что стоит возле забора?

— Ну, поехали, — начинает свой рассказ Латышев. — Возле ворот — контрольно-технический пункт. В нем дежурный по парку, назначаемый обычно из солдат и сержантов моей роты, а по выходным или когда полетов много — из офицеров тоже моей роты. С ним службу несут его помощники — три солдата. Три потому, что двое из них, когда полеты в дивизии или кто-то великий на нашем аэродроме находится, выдвигаются в любое время суток в оцепление и перекрывают две подъездные дороги, ведущие на ВПП, чтобы на нее во время взлета-посадки какой-нибудь орел из нашего автобата или соседних войск не выехал. Соблазн, знаете ли, велик у водителей. Все норовят проехать пару-тройку километров по хорошей бетонке, а не петлять-ковылять в объезд по раздолбанным гарнизонным дорогам.

Дальше к КТП, стена к стене, примыкают две будки. Это мои кладовые. В одной уборочный инвентарь — ломы, лопаты, топоры, носилки, тачки, грабли, метлы. В другой разный мелкий дефицит для навесного снегоуборочного оборудования и автозапчасти. Они на сегодня нигде не оприходованы, так как я их запасал, снимая со всякой списанной техники, перед отправкой ее на разбраковку. Это я на тот случай докладываю, если вы и сохранностью материальных средств в моей роте заинтересуетесь.

— А дальше что за проем в заборе? — спрашиваю ротного, хотя и так ясно, что отсутствие двух плит вполне целесообразно. На их месте громоздится пятиметровый сугроб, к которому ведут следы снегоуборочной машины.

— Это мы пару плит из забора на зиму извлекаем, чтобы снег не через центральные ворота на дорогу выгребать, а прямиком на пустырь. Там он потом где-то до июня тает, — подтверждает догадку Латышев. — А дальше у нас кочегарка. Обслуживается солдатом из моей роты, отапливает авторемонтную мастерскую, что за забором, КТП и следующее на нашем маршруте сооружение — бокс автомобильный. Бокс рассчитан на хранение двенадцати машин, но реально не отапливался в этот сезон. Прошлой осенью собирались мы его ремонтировать, но не успели. Морозы рано ударили — систему отопления прихватило. Вреда от этого не случилось, так как машины зимой круглые сутки по аэродрому мечутся, движки неделями не глушим. Предполагаю замечание по поводу перерасхода ресурса и топлива. Замечание принимается!

Мы с Уточкиным при этом молчим, а Латышев продолжает:

— Если за зиму средняя температура минус тридцать, то из-за нашей нагрузки, когда ворота не успеваем закрывать, даже при хранении машин в боксе и радиаторы размораживаются и двигатели не запускаются. Поэтому перерасход топлива по сравнению с расходами на ремонт всегда признается оправданным.

За боксом виден еще один проем в ограждении, но несколько меньше, чем ширина аэродромной плиты.

— А здесь тоже снег выгребаете за территорию? — спрашивает ротного Уточкин.

— Здесь снег не выгребаем. Здесь за забором обваловка стоянки примыкает почти вплотную, и подступиться с автокраном не смогли, когда забор строили, чтобы плиту поставить. Вы не беспокойтесь, в парк через этот проем со стороны ВПП никто не ходит. Там за забором вооруженный дежурный по стоянке самолетов смешанной эскадрильи, которая людей, грузы там разные, самого комдива возит, парашютную подготовку дивизии обеспечивает. У них и штаб там сразу за нашим парком. Если успели заметить, за нашим забором мостки от бетонки через болотце к ним ведут.

— Стёпа, включи во все планы выяснение условий службы всех этих дежурных по стоянкам, — говорит негромко Уточкин, пока перемещаемся к следующему сооружению. — В уставах воинских таковые прямо не предусмотрены, хотя, наверное, и не запрещены, а тут они еще и с оружием.

— Это тоже бокс для автомобильной техники, но не отапливаемый, — продолжает Латышев, — в нем автотехника на длительном хранении. Это будущее техническое оснащение моей роты. Охраняется, слава богу, не караулом, а моим же дежурным по парку. Бойцы на нее не покушаются, так как это их спасение на тот случай, если строевая техника вслед за мамонтами вымрет.

Поверили капитану на слово. Окон у бокса нет. Крыша и стены — бетонные плиты и блоки, на плотно пригнанных створках металлических ворот пудовые замки, а оттиски печати материально ответственного лица держатся на основательных, с защитными задвижками металлических бирках, снятых со старых парашютных сумок.

Вдоль южной стены парка вытянулась шеренга разнообразных аэродромных агрегатов. Грейдеры, сенокосилки, шнекороторные снегоочистители, сдувная машина — реактивный авиадвигатель на колесном тракторном шасси. Метрах в трех от сдувной машины шеренгу справа замыкает одноосный прицеп с металлическим бочонком, из каких продают в городах квас или молоко.

— А эта конструкция что здесь делает? Летом пивом торгуете?

— С пивом в Хорышево засада. В Черноямск на пиво выезжаем, но и там оно мерзкое. А эта конструкция — емкость для гербицидов, которыми летом швы между аэродромными плитами проливаем, чтобы трава в них не росла, — поясняет Латышев. — Собственно, товарищи прокуроры, мы к самому месту происшествия и пришли.

— Конкретнее, пожалуйста. Где же тут Парнеев нашелся? — спрашивает Уточкин.

— Смотрите, товарищ подполковник.

Латышев проходит к забору между сдувной машиной и бочкой. Поворачивает налево за машину и взбирается на почерневший полуметровой высоты сугроб. От сдувной машины до забора не более полутора метров. Снежный наст под ногами капитана, уплотненный теплыми весенними дождями, зимой имел толщину не менее метра, а ближе к забору и больше.

— Вот здесь его, бедолагу, и нашли.

Латышев показывает рукой себе под ноги, где в сугробе еще различается углубление, напоминающее отпечаток человеческого силуэта. Так называемое «ложе трупа». В головах снег отличается желтизной от остальной серой поверхности «ложа».

Раскладываю вдоль углубления рулетку с разноцветными делениями, поперек кладу раскрашенную масштабную линейку. Сам залезаю на капот сдувной машины и оттуда делаю несколько снимков отпечатка тела на снегу и окрестностей.

— Здесь у забора вся техника списанная, отправки на разбраковку дожидается, — продолжает Латышев. — Вот позавчера, в Светлое Христово Воскресение, поутру пошла одна жертва атеистического воспитания — мой бойчишка «дедушка» Негрецов — к этой сдувной машине, чтобы скрутить с нее какую-то гайку для закрепленной за ним подметальной машины. Подходит — и видит, что из снега под ногами меховой воротник торчит. К меховине у нас отношение трепетное. Мех спросом повышенным пользуется, и тырят его повсеместно, кто ни попадя у всех подряд. А тут, представляете, мех под ногами валяется. Негрецов его потянул вверх, а вслед за воротником из снега голова проломленная вылезла. Боец, даром, что уже дед, даже можно сказать, «гражданин Советского Союза», но с перепугу едва не обгадился! Прибежал на КТП, кричит: «Там! Там! Товарищ капитан! Парнеев там!». Я-то про Парнеева и думать уже позабыл с ноября. А тут на Святую Пасху бес этот ростовский обнаружился.

Мы внимательно слушаем. Капитан с энтузиазмом рассказывает дальше.

— Я к забору прошелся, убедился, что действительно он, и даже лежит чертяка не по-русски — головой, понимаешь, на восток, ногами на запад, а мордой вниз. Руки вдоль туловища вытянул. Мертвый-мертвехонький, а куртка техническая меховая на нем-то новенькая!.. В роте у меня таких не должно было быть в ноябре, так как новобранцам и тем, кто из ШМАСа приходит, у нас новое техническое обмундирование не сразу после прибытия выдают, а когда дембеля уедут, чтобы они у молодых ничего не отняли. И вот еще что! — спохватывается Латышев. — На Парнееве я шапки не увидел. А шапка у него была заметная. Он, хотя и оторва, но пижоном не был и так, как остальные дембеля, головной убор подбирать не стремился — чтобы шапка лишь на маковке сидела, а из-под нее чуб торчал. Наоборот! Носил самую большую в роте, натягивал ее так глубоко, что уши под ней прятались почти полностью — от морозов их берёг. Но клапана при этом у шапки никогда не отворачивал. Я такую манеру только в пехоте видел.

Мы с Уточкиным ротного слушаем, не перебиваем. Он и продолжает:

— Как осмотрелся, так Негрецову и говорю: мол, ты тут постой, не ори и никого к трупу не подпускай метра на три хотя бы. А сам рванул к телефону и давай звонить Мокрову. Тот в дивизию доложил. Из дивизии в милицию позвонили. В итоге через полчаса была тут полна ж^*па огурцов во главе с начальником милиции и начштаба дивизии полковником Собакиным. Я им понятых выделил из солдат последнего призыва, которые про Парнеева разве что какие гарнизонные сплетни слышали. Сам ходил неподалеку, пока они измеряли, фотографировали. Санитарную машину с носилками подогнали. Доктор наш, старлей медслужбы Поросевич, Парнеева погрузил. Вот тут и ваш, в красной фуражке, мордатый такой, нарисовался. Поговорил о чем-то с ментами, к трупу подошел, закурил, — видимо, чтоб не воняло, — и смело так своими ручками перевернул его на носилках со спины на грудь и обратно. Я бы так не смог — труп уж не меньше пяти пудов в обмундировании тянул. Здоров был покойник. Менты со слов вашего офицера записали что-то…

Латышев остановился, что-то припоминая.

— А дальше что? — спрашивает Уточкин.

— Ну что? Труп увезли, менты измерять всё вокруг и записывать продолжали. Возле них полковник Собакин крутился-крутился, крутился-крутился, носом всё шмыгал и шмыгал, да и говорит: «Как это так? Труп увезли, а мертвечиной пахнет, хотя труп всю зиму в сугробе, как в морозилке, провалялся и пахнуть не может! Ну-ка, — говорит, — принюхайтесь все повнимательнее! Может тут где-нибудь еще один труп лежит?» Все по его команде, даже я, грешный, носы кто задрал, а кто к земле опустил, и давай принюхиваться. Я так ничего и не учуял, а Собакин всё нюхать продолжал. Я работы в парке остановил и весь свой личный состав построил, пересчитал и отправил в казарму, чтобы меньше потом сплетен и пересудов было о том, кто да что видел, да чтобы над Собакиным не ржали. Уж больно он забавно носом водил вокруг бочки! То с наветренной стороны подойдет, то с подветренной. Ваш, да менты тоже смотрят на Собакина и смехом давятся. А он все же унюхал! Полез на этот бочонок для гербицидов и орет мне: «Капитан! Неси какой-нибудь крючок и фонарик — тут сильнее пахнет. Сюда, наверное, второй труп засунули. Будем светить и шарить. Сварщиков вызывай — бочонок резать будем!» Резать, однако, не пришлось — я со света зажмурился, чтобы в темном бочонке видно было, внутри присмотрелся, а там лежит себе одеяло — обычное солдатское, темно-синее с серыми полосками. У меня в роте до недавнего времени такие были.

Латышев переводит дыхание, как будто вновь мертвечину понюхал. Мы вопросительно смотрим на него.

— Вытащил я одеяло-то, а на нем вонючие пятна — бурые и серо-зеленые. С первого взгляда менты и доктор признали, что это кровь и мозги. А один из моих бойцов, которого я понятым определил, с севера Арканской области призванный, потомственный охотник-промысловик, ментовскому-то подполковнику и говорит, что от отпечатка носков сапог в сугробе вдоль забора след как лыжня — снежный наст, уплотненный до того, как труп снегом засыпало! А это, говорит, значит, что труп сюда к забору доставлен волоком за воротник, наверное, в просвет между бочкой и машиной. И тащили его, видимо, завернутым в это самое одеяло — вот откуда на нем и кровь с мозгами. Менты это записали, а ваш офицер понятого этого едва не расцеловал. «Отпуск тебе, — говорит, — у комдива выхлопочу за наблюдательность». А вот и позавчерашние понятые на КТП подтянулись.

— Скажите, Юрий Петрович, — спрашиваю капитана, — а какие повреждения на трупе были видны?

— Голова справа на затылке помята была, а больше вроде бы и ничего. Обмундирование на трупе новое, в другом Парнеев не ходил. Но подмокшее, так как с утра потеплело и первый дождь в воскресенье прошел. Крови я не видел. Ну и на спине напротив сердца пара небольших порезов, как от заточки. Их все присутствующие видели.

Латышев рассказ заканчивает.

Понятые ничего не дополняют.

Иду на КТП и сажусь оформлять протокол дополнительного осмотра места происшествия.

Уточкин минут пять стоит за спиной и смотрит через плечо, что я пишу. Вскоре он понимает, наверное, что пишу я все правильно и уходит в «нумера», то есть в профилакторий, — читать припасенную книжку. А я наконец достаю свой кофейный набор, отправляю бойца за водой и отдыхаю от слегка обрыдших за истекшие сутки коллег, с которыми никогда ранее так много времени рядом не проводил.

Напившись кофею и увлекшись писаниной, пропускаю обед.

Почти на закате покидаю автопарк. В штабе дивизии узнаю, где подразделение, которое в любой летной части отвечает за фотолабораторную обработку данных объективного контроля и материалов воздушной разведки.

Бойцы в этой аэрофотолаборатории честно признаются, что проявочный бачок для фотопленки из «наземного» фотоаппарата держали в руках очень давно, так как километры аэрофотопленки с «разведданными» они обрабатывают в проявочных машинах и ваннах гораздо большего размера. Возиться же с полутора метрами обычной пленки им не просто хлопотно, а рискованно, что заслуживает понимания, поскольку они пленку боятся запороть. Со своими личными фотопроблемами они, оказывается, ходят в клуб к киномеханику Янису.

Отправляюсь в клуб.

Киномеханик Янис — базовский боец — встречает настороженно и предупредительно.

Умудряется заискивающе заглядывать в глаза снизу вверх, при том, что сам ростом явно выше.

Пленку проявляет и распечатывает мгновенно.

Догадываюсь, что ему ужас как хочется прикоснуться к тайне следствия. Для налаживания контакта ограничиваюсь короткой политинформацией на тему Латвийского национального пробуждения.

Нацмен млеет!

Из-под руки Яниса забираю с собой не только проявленную пленку и отпечатки, пригодные для протокола, но и отпечатки выбракованные — тайну ему не разглашаю, но улыбка не слезает с конопатой, лупоглазой физиономии фотографа. После проявки и распечатки следователю пленки авторитет чмошного бойца в солдатских массах резко возрастает! Это же надо — заезжий «прокурор» почти его земляк: у него теща в Риге живет!

В штаб базы добираюсь, кляня ослепляющие встречные и благословляя машины попутные за подсветку узкой пешеходной дорожки. Фонари в гарнизоне — роскошь. Они светятся только возле штабов, столовых, клуба и по периметру строевых плацов напротив казарм.

Вспоминаются слова Командующего о страхе, поселившемся в военном городке, и самому тоже становится жутковато.

Если Парнеева убили не одногодки-сослуживцы, которые уже уволились и разъехались по домам, то убийца — к гадалке не ходи! — где-то рядом. Он уже видел шарахающихся по гарнизону офицеров в фуражках с красными околышами и подумал, наверное: не отследить ли их поодиночке на какой-нибудь узкой стежке-дорожке?

А отслеживать-то что два пальца обо^***ть — пристроиться позади в пяти шагах на неосвещенном тротуаре, улучить момент, когда машин попутных нет, спрятаться за спиной прокурора от слепящего света машины встречной, приблизиться к жертве, когда та поравняется с придорожным кустом, зажать локтевым сгибом ей рот и одновременно вонзить между лопаток заточку. Затем столкнуть обмякшее после коротких судорог тело в черноту придорожной канавы, а на следующий день спокойно стоять в строю, или сидеть на совещании в штабе, или в учебном классе, или в технической или летной столовой, или в гарнизонном клубе… да наблюдать за следующим прокурором и тихо посмеиваться над обращениями прокуроров к «армейской общественности» с просьбами о содействии в установлении преступника.

Однако! Чего это меня так на литературщину поперло?..

Примечания

33

АТБ — авиационно-техническая база. В зависимости от масштабов — отдельный батальон (ОБАТО или база второго разряда) или полк (база первого разряда) авиационно-технического обслуживания (АТО). Как правило, ОБАТО обслуживает отдельно дислоцированный авиаполк, а полк АТО — авиадивизию, полки которой базируются на один аэродром.

34

Непроливашка — тип чернильниц, которые школьники годов до 70-х ХХ века носили с собой в школу в мешочках-кисетах. Чернила заливались дома или в классе из «дежурной» бутылки так, чтобы поверхность их в чернильнице была ниже направленной внутрь горловины — тогда при наклоне или опрокидывании чернильницы они не выплескивались.

35

«Палка» — не то, что некоторые подумали в силу испорченности, а обиходное название учтенного за воинской частью преступления. Произошло от вертикальной отметки — цифры «1» в таблице статистической отчетности о совершенных преступлениях.