Шуман. Карнавал

Сергей Грохотов, 2009

«Послушайте, уважаемые, вы слишком серьезно смотрите вокруг. От ваших насупленных бровей и выражения мировой скорби на лицах может прокиснуть пиво, даже если оно, по вашему теперешнему обычаю, разлито в металлические банки – не говоря уж о кефире в картонных пакетах. Посмотрите вокруг: как кружится в танце осенняя листва! Послушайте прыгающие синкопы и “кусачие” пунктирные ритмы поездов метро. О, угрюмые филистеры! – вы увязли в своих серых буднях; а вы, бегающие пальцами по клавиатуре ученики училищ и студенты консерваторий, – в своем унылом конкурсном честолюбии. Поднимите глаза на небо, засмейтесь вместе с музыкой юного Шумана! Она столь же молода, прекрасна и непредсказуема, как и без малого двести лет назад!» – так, быть может, воскликнул бы Флорестан, доживи он до сегодняшнего дня…»

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© Грохотов С. В., 2009

© Издательский дом «Классика-XXI», 2009

* * *

«Бал-маскарад — это, пожалуй, высшее, в чем жизнь может подражать игривой поэзии.…Здесь древнейшие обычаи и одежды, воскресши, идут рядом с новыми, самый первобытный дикарь, высшее и низшее сословие, злая карикатура, все, что в другое время никогда не соприкасается, даже разные времена года и религии, все враждебное и дружественное — все сбирается в легкий, веселый хоровод, и этот хоровод великолепно движется, повинуясь ритму музыки — этой страны души, в то время как маски суть лишь телесная оболочка».

Жан-Поль

Люди и маски: «Карнавал» Роберта Шумана

Сергей Грохотов

1/ Родом из «Давидова братства»

«Послушайте, уважаемые, вы слишком серьезно смотрите вокруг. От ваших насупленных бровей и выражения мировой скорби на лицах может прокиснуть пиво, даже если оно, по вашему теперешнему обычаю, разлито в металлические банки — не говоря уж о кефире в картонных пакетах. Посмотрите вокруг: как кружится в танце осенняя листва! Послушайте прыгающие синкопы и “кусачие” пунктирные ритмы поездов метро. О, угрюмые филистеры! — вы увязли в своих серых буднях; а вы, бегающие пальцами по клавиатуре ученики училищ и студенты консерваторий, — в своем унылом конкурсном честолюбии. Поднимите глаза на небо, засмейтесь вместе с музыкой юного Шумана! Она столь же молода, прекрасна и непредсказуема, как и без малого двести лет назад!» — так, быть может, воскликнул бы Флорестан, доживи он до сегодняшнего дня.

«Ах, Флорестан, вечно ты всех осуждаешь и бранишь, — ответил бы ему Эвзебий. — Разве виноваты эти люди в том, что заботы пригнули их головы. Но согласен: пусть музыка расправит их сгорбленные спины и улыбками озарит лица. Пусть ноги их сами пустятся в пляс. Вот сыграй-ка им лучше “Карнавал” Шумана…» И музыка начинает звучать…

Порывистый, ироничный и резкий Флорестан и мечтательный лирик Эвзебий — две карнавальные маски и одновременно две грани души самого Шумана. Перебивая друг друга, захлебываясь, они говорят на страницах шумановских музыкально-критических статей (а точнее — вдохновенных поэм в прозе), которыми был наполнен созданный им в 1834 году «Новый музыкальный журнал» — провозвестник молодого романтического музыкального искусства. Там же мелькают, шутят, спорят и переругиваются другие воображаемые и реальные персонажи: старый мудрый Майстер Раро (прототип его — учитель Шумана, Фридрих Вик); Цилия или Киара или Киарина (его дочь, знаменитая пианистка и впоследствии жена Шумана — Клара); Книф или Юлиус (Юлиус Кнорр) и другие. Объединенные воображением Шумана в боевой союз, Давидсбунд («Давидово братство», названное так в честь библейского царя-песнопевца Давида), они с яростью и задором набрасываются на бездарность и рутину, в которых погрязло музыкальное искусство. Своими союзниками Шуман видит не только друзей из ближнего окружения и музыкантов-современников — например, Мендельсона (в статьях Шумана он фигурирует под именем Меритис), Паганини, Шопена и Берлиоза, но и великих творцов прошлого — Баха, Генделя, Глюка, Бетховена, Шуберта…

Тон, взятый Шуманом с самого начала существования журнала, был весьма необычен для немецкой критической прессы начала XIX века, исповедовавшей корректность и академическое равнодушие. «Неужели же этой проклятой немецкой вежливости хватит еще на столетия?! — восклицает в запальчивости Флорестан в статье под заголовком “Давидсбюндлеры”. — Почему прямо не отвергать бездарных? Почему не выкидывать за борт мелкотравчатых и половинчатых, а с ними заодно и зазнавшихся? Почему не вывешивать предупреждений на тех сочинениях, которым не место там, где начинается критика? Почему авторы не издают собственной газеты против критиков и не призывают их к более грубому обращению с их произведениями? […]

Наконец-то настало время всем нам подняться против того наступательного и оборонительного союза, который заключили друг с другом Пошлость и Упрямство, пока они еще не совсем нас заполонили и пока бедствие это еще не совсем безысходно».

Парадоксальность и резкость суждений Шумана и сейчас могут вызвать у читателя некоторую оторопь. Однако в конечном счете прав оказался Флорестан: «Алмазу прощаешь остроту его граней, закруглять их слишком дорого».

2/ Четыре ноты: предыстория

В созданиях Шумана всегда бывает так: музыка и жизнь, серьезность и ребяческая игра, критическая «злоба дня» и возвышенные размышления о великом и прекрасном — все это нерасторжимо переплетается, буквы перемигиваются со звуками, мелодии перескакивают с одной нотной строчки на другую как воробьи с ветки на ветку, сердечные терзания вдруг находят разрешение в шутке, а задушевные признания сопровождаются юмористической гримасой… И все это погружено в атмосферу таинственности, причудливой недосказанности. Музыка может скрывать в себе странные шифры, цитаты, намеки. Недаром сам композитор писал одному из друзей:

Конец ознакомительного фрагмента.