Переговорщик

Сергей Григорьевич Гатаулин, 2013

Раз за разом эпидемии уносят всё больше жизней. Все попытки борьбы с вирусами приводят к тому, что на смену одному врагу приходит другой. Но так было, пока государства и люди боролись с болезнями. Как только врагом сделали больных, положение изменилось. Резервации для больных и карантинные зоны стали реальностью, но вопросы остались. Главный из них – стал ли мир после после этого безопаснее и что может произойти, когда больных и заразных станет больше, чем здоровых?

Резервация

Тело Барсука решили оставить до тех пор, пока не выполним задание. Времени на похороны не было, и его затолкали в большой обломок бетонной трубы, торчащий из земли. Затем завалили отверстие ржавыми листами, присыпали землей и мусором. Утрамбовали, как могли. Постояли над холмиком неподалеку от полуразрушенной девятиэтажки в тишине — и двинулись дальше. На обратном пути, если получится, заберем. А вот всеядную тварь с бронебойными зубами решили взять с собой. Колобок недовольно сопел, кривился, но крысу в вещмешок засунул. Донесем, покажем головастикам из научного отдела. Такого экземпляра они наверняка никогда не видели. Пусть отрабатывают свой хлеб, дармоеды!

Одна минута — и дорога удлинилась в разы, бойцы оглядываются через секунду, останавливаясь, прислушиваются к каждому шороху. Косятся на мрачные развалины. Автоматы навскидку, руки напряжены. Оно и понятно — как вспомнишь Барсука, так вздрогнешь. Страшная смерть. Как по мне, так лучше неожиданно и сразу, чтобы без жалости к себе, без соплей и душевных рыданий. Бац! И все!

До леса идти без спешки — минут десять-двадцать, а мой отряд уже больше часа потратил, пробираясь по открытым местам, обходя кучи мусора и канавы, стараясь не приближаться к полуразрушенным зданиям. Началась зона отчуждения, здесь вичи когда-то проживали, пока не ушли в подземку. Кто его знает, что нас ждет? Столько разговоров вокруг мертвых брошенных высоток, — не захочешь, испугаешься.

Бодрятся мои герои, но я-то вижу — трухнули бойцы по полной программе. Да и меня впервые за последнюю пятилетку мандраж взял. Холодный пот по спине, во рту пересохло, язык к небу прилипает. И не то, чтобы страшно умереть. Нет. Страшна неизвестность. В этот район я никогда не заходил, рядом, с другой стороны дороги — да, был, но здесь — никогда. Там, справа, более-менее безопасно, местность открытая, деревьев нет, как и во всем городе, а здесь уже лес скоро и темень, как ночью. Ветер гонит свинцовые тучи, гудит где-то впереди в кронах деревьев. Громадные сгустки черной ваты тяжело ползут по фиолетовому, подсвеченному на горизонте небосклону, собираются в длинные темные полосы. Того и гляди повалит черный снег.

— А кто вообще сказал, что они в лес попрутся? — возмущенно зашипел Доберман.

Впереди показалась черная стена гигантских дубов, и это заставляло его сильно нервничать. Уж очень Доберману не хотелось к деревьям приближаться. Как и мне.

Качнулись колоссы, зашуршала листва, загудело над головой. Вдали, на пределе слышимости, вдруг раздался звонкий детский смех. Нехороший такой, жуткий, словно зовущий в темноту.

— Вопросы есть? — я всмотрелся в испуганное лицо Добермана.

Бравого вояку трясло не по — детски. Нет, он, конечно, не трус. Да и остальные мои подчиненные не робкого десятка. Если в бой — то без вопросов, но здесь лес. Да еще этот смех. Давно вы смех в наше время слышали? А в лесу? То-то же! Вы в лесу вообще никогда не были, как и мои ребята. А Тропаревская чаща, меж тем, не пара мелких елок да десяток хилых берез. Не простой лес, а резервация, зона отчуждения. Как хочешь, так и назови, только смысл от этого не изменится. Заразные в ней живут — скрипушники. Они ее еще очень и давно, лет сто и больше назад облюбовали. Сейчас уже никто и не помнит, как они выглядят, известно лишь, что скрипит у них что-то в груди, когда они говорить пытаются и когда просто дышат, тоже скрипит. Или хрипит, врать не буду, я лично с ними ни разу не сталкивался. И слава Богу!

Они, говорят, распространяют по воздуху один из опасных коронавирусов, не смертельный для молодых, убивающий стариков, и не лечится совсем. Его даже толком исследовать не успели. Или не захотели. Этому-то я очень даже верю. Как посмотрю на наших умников — тошно становится.

Как только этих самых скрипушников армейцы в подземку загнать решили, чтобы здоровых от них оградить, они все, значит, в Тропарево и рванули. Раньше бы их из лесу за день вышибли. Штурмовую бригаду по следу пустили и к концу дня — вся эта шушера в подземке. Но это раньше, а тогда уже настоящих бойцов мало осталось, да и скрипушники — не дураки. Они не с пустыми руками в лес ушли, большинство — служивые, полиционеры, так, кажется, их тогда называли. У них там целая община была. Всю улицу имени какого-то генерала занимала. Вот всем кагалом они там, в Тропаревском лесу, и окопались.

Тогда еще горючка в емкостях под городом оставалась. Техника худо-бедно работала. Подумало наше командование, подумало и решило: пусть живут, только из леса носу не высовывают. Согнали оставшуюся технику и, как могли, огородили Тропарево громадными плитами. Как уж они там жить будут и где жратву брать — их дело. Но вот что странно, скрипушники вроде как и не против оказались, согласились на наши условия без лишних вопросов. Даже договор согласились подписать, по которому ни мы к ним, ни они к нам соваться не должны. Вот что значит служивые люди, а не какая-то рвань гражданская. Даже у заразных дисциплина остается. Только, помимо дисциплины, у них еще и оружия на всех нас здоровых (и даже больше) осталось. Так и оказались они за бетонным забором. Заразные и злые на весь мир, на нас в первую очередь. Они на нас. А мы на них. Хотя, опять-таки, помимо скрипушников, толпа здоровых в Тропарево свалила.

Кого-кого, а здоровых идиотов, которые за заразной швалью куда глаза глядят тащатся, я никогда не смогу понять. Чего им на свободе не живется. Вспоминаю я все, что слышал о скрипушниках, а руки сами к вещмешку тянутся. Достал я маску, ремешки потуже затянул, проверил, чтобы нигде щелей, и только тогда вздохнул свободно. И то ладно. Теперь можно не бояться, только не пораниться бы случайно. Бойцы мои на меня глянули — и без разговоров за масками. Один Колобок остановился, глазам хлопает, рот разевает, как будто воздуха ему не хватает, а сказать ничего не может. Пропил, сволочь, маску из боекомплекта. Ну, ничего, пусть потрясется, а уж потом я ему свою, запасную, отдам. Мой мешок побольше, командирский, в нем все с запасом, на все случаи жизни, значит. И маска в запасе, и перегон для обработки ран. Но вначале пусть поволнуется, гаденыш, чтобы в следующий раз думал, когда пьянствовать будет. Я вздохнул. У самого башка раскалывается со вчерашнего.

Лес, меж тем, не таким уж и страшным оказался. Но это только вначале. Небольшие деревца вокруг развалин, метров через сто пятьдесят — проржавевшая решетка, а дальше зелень навалилась сплошной стеной, ни впереди, ни сверху ничего не видать. Хоть глаз коли.

«Тьфу ты! Накаркаешь, выколют!» — буркнул я мысленно, живо огляделся, выискивая Колобка. Смотрю, заместитель мой плетется сзади кое-как, трясется весь, руки ниже колен, бледный, как вича. Созрел, видать пора. Покопался я в сумке и тяну ему маску.

— Прибудем в казарму, вернешь!

Колобок аж крякнул от радости, маску схватил и засветился весь. Только и осталось, что засмеяться. А это уж, извиняюсь, совсем ни в какие ворота. Два раза за один день чересчур будет. С ума сойдешь. Кто ж в здравом уме ржет в лесу.

— Смирнаа! — зашипел я на него, а он хоть и вытянулся струной, но на роже солнце светит — яйца жарить можно. Протянул я руку к маске, заберу, мол. Побледнел Колобок, забегал глазами, затрясся весь.

— Вот, так-то лучше, — буркнул я, смягчившись, и в этот момент сбоку громко хрустнула ветка.

— Хррр! — раздалось прямо в ухе.

Послышался тонкий свит рассекаемого воздуха. За этим последовал странный чавкающий звук, и на месте распахнутого глаза Колобка возникло большое бурое отверстие. Он даже рот закрыть не успел, постоял уже мертвый мгновение, удерживая в вытянутой руке бесполезную маску, и осел мешком на траву.

Тело еще не коснулось земли, а бойцы мои уже исчезли в темноте. Рухнули на землю вместе с Колобком. Я за ними. Выглядываю из сухой травы и вижу, только стволы торчат. Вот что такое реакция и выучка. Подполз к Колобку, присмотрелся к дырке… и тут меня как молнией по башке. В глазнице гайка, ржавая проволока из кровавого месива торчит. Глубоко зараза погрузилась — дыра величиной с кулак. Жутко стало — это ж с какой силой надо ее запустить, чтобы она кости разбила и внутрь черепа, как в хлебный мякиш, вошла?

Жалко Колобка, мочи нет, а сопли распускать нельзя, некогда грустить, только расслабишься —

тут же вторым неподалеку ляжешь. Пращник засел где-то совсем рядом. Точно бьет, гад!

Полежал я, послушал тишину вокруг и, поднимая голову к небу, только сейчас понял — ночь уже. Как время идет, кажется, только что вышли, а уже ночь.

Луна на секунду показала яркий бок между серых туч и снова пропала. «Черта с два до утра шевельнусь, — решил я. — Окочурюсь от холода, но не шелохнусь, пока день не придет и солнце не появится». Только я о солнце подумал, как сбоку зашуршала трава, и стебли раздвинула испуганная физиономия Щекана.

— Командир, кранты нам! Пора назад валить, — зашептал он, прижимаясь ко мне боком.

Посмотрел я на него и едва шевелю губами:

— Где Доб?

— Здесь я, — донеслось из травы, и с другого боку выполз Доберман. — Что будем делать?

Я прижал палец к губам:

— Дальше идти нельзя, возвратиться сейчас тоже не сможем. Будем ждать утра, — прошептал и, видя, что он открыл рот, шикнул злобно. — Молча ждать!

Так и лежим мы втроем. Прижались друг к другу боками, то ли спасаясь тем самым от страха, то ли борясь с наступающим ночным холодом. Осень на дворе — днем тепло, а к вечеру холод, зуб на зуб не попадает. Ночью вообще — дрянь дело, того и гляди мороз ударит.

Ветер гудит над головой, гуляет в кронах деревьев, а я лежу в траве, стараюсь не шевелиться, только разглядываю мелькающий между фиолетово-черными тучами яркий диск луны. Лежу и думаю о Марте. Ждет, поди, меня, волнуется девочка. Вот закончится эта канитель с погоней, поселимся мы с ней в одном доме с офицерами, в отдельной квартире — я же теперь вроде как лейтенант, мне по чину положено. Задумался я, радужные картинки в голове разглядываю, мечтаю, как мы будем жить — поживать.

— Лейтенант, а вы хотели бы на море побывать? — неожиданно поинтересовался Щекан, прикрывая рот рукой.

— Море! Кто тебе сказал, что оно вообще есть? — зашептал Доберман с другого края.

— А куда ж оно денется? Я фото видел, бабка моя на нем, волны, солнце, тетки кругом почти голые ляжками светят — красотище. Вот бы в то время попасть. Интересно, как все тогда было? Говорят, пока кольцо наглухо не закупорили, и горючка в баках была, машины ездили, а самолеты летали. Тогда на море каждый мог побывать, любому доступно было. Ну, или почти любому. Это потом, когда весь мир от нас отказался, ни бензина, ни газа, какое тут к черту море, выжить бы.

«Расслабились, заговорили! — думаю я, а сам зубами скриплю. — Забыли Колобка! Нужно было его к нашей компании подтащить и уложить рядом — четвертым».

— Молчать! — шиплю, а сам хруст неподалеку слышу, словно ветка под ногой переломилась.

И тут же:

— Хррр!

Бродят гады где-то неподалеку, хрип слышен, кажется прямо над головой. Я сжал кулаки, прекрасно понимая, что ничего сделать сейчас не смогу. В темноте, на чужой территории, не разгуляешься.

И лезет мне в голову вопрос за вопросом. Если это скрипушники, то какого черта они нас еще не повязали? Наверняка, их здесь в сотни раз больше, чем нас. Рисковать не хотят? Правильно, мы ведь тоже не трубой деланные, и калаши наши не игрушечные — жару дадим, мало не покажется.

И вот ведь какая история: на улице холодрыга, рядом бойцы мои зубами стучат, в темноте скрипушники бродят, а в голове у меня солнце светит, волны теплые лениво на берег набегают, камушки приятно шуршат, и Марта моя босиком по воде, как по суше, идет. Улыбается. Лепота! Только кажется мне, что кто-то сверху, с неба, на меня смотрит. Не злобно так, но странно, как будто взгляд этот одновременно и сверху, и изнутри, из головы, идет.

Неприятное ощущение, словно кто-то в голове ковыряется, появилось неожиданно и не хотело исчезать. Вздохнул я — уж больно не хотелось, чтобы теплое море исчезало. И будто услышав мои пожелания, чужой взгляд потух, исчез, как его и не было. Успокоился я, разнежился, песок горячий спиной ощущаю. Лежу, значит, я на берегу и чувствую, как вода к ногам подбирается. Теплая такая, даже горячая, кипяток……

— Хрр! — захрипело над головой.

Раскаленная боль сковала ноги. Открываю глаза.

Черт! Сукин сын, заснул! Какой же ты командир, если на территории врага дрыхнуть себе позволяешь. Утро уже. А где мои бойцы? — Я испугался. Попытался дернуться, но тут же почувствовал крепкие веревочные петли на руках и ногах. Стоило мне пошевелиться, как узлы затянулись еще туже. Присмотрелся, вижу, веревки, обвивавшие запястья и лодыжки, тянутся к ближайшим деревьям. Так и лежу, распятый меж невысоких прочных стволов. И пошевелиться ведь, блин, не могу. Только и остается, что вертеть башкой из стороны в сторону. Огляделся насколько мог. Рядом никого. Ни моих ребят, ни скрипушников. Трава вокруг еще зеленая, деревья, каких возле наших казарм никогда не увидишь. Березки тонкие, поближе, почти над головой, а дальше громадные дубы.

Зло меня взяло, ощущение такое, будто птичка я безмозглая. Залетела дура в охотничьи силки. А чувствовать себя добычей я ой как не люблю, не привык. Всю жизнь охотником себя считал, а тут… Знаю, дергаться бесполезно, но и лежать без движения не могу. Туда, сюда — петли с каждым рывком все туже затягиваются. Порыпался я, подергался и успокоился. Освободиться не получается. Какого лешего силы попусту тратить? Так и так кто-нибудь прийти за мной должен. Не вялиться же они меня оставили. Уфф! Как только в голове эта мысль мелькнула, стало мне, братцы, не по себе, ну невмоготу как гадко. А вдруг они и впрямь, того… сожрут. Ведь с пропитанием у них должно быть не ахти как. Да и что взять с заразных, разве ж они люди? Сожрут, не задумываясь. Рассказывают, в метро пожиратели человечины не редкость, отчего же не допустить, что и скрипушники не прочь полакомиться здоровым врагом. Хотя, какой я им враг. Я возле их резервации пару раз в жизни бывал. А самих скрипушников и вовсе никогда не видел. Правда, если следовать букве устава, то враги мы непримиримые, пожизненные.

Лежу так, думаю. Странно как-то получилось. Не могли же мы все скопом заснуть, да так, что ни почувствовали, как нас вязать начали. Может, все же скрипушники как-то нас усыпили. Но как? Думал, думал, но так ничего и не сообразил. Газ если только пустили. Да, откуда у них сонный газ? Час лежу, как лягушка распятая, два… Голова не болит, значит ни газ. Солнце сквозь плотный строй туч протискивается, но ненадолго, тепла много не дает. Серо в воздухе, пакостно. Да и на душе ничуть не лучше.

Земля холодная. Понятно, дело к осени. К обеду, правда, раскочегарилось, так, что даже жарко стало. Только ни снять брезентовую с теплой подкладкой куртку, ни расстегнуть — не могу, вот и потею. Ну, да ладно, жарко не холодно, выживу. А вот если… Нет! сожранным быть не хочется.

И чего тянут?

После обеда откуда-то со стороны деревьев шум послышался: зашуршала трава, затрещали ветки. Треск такой, что, если закрыть глаза, можно подумать — лось сквозь кусты ломится. Хотя, откуда здесь лосю взяться? Зверей здесь давно нет и быть не может — сожрали всех. Нет, думаю, этот лось по мою душу. Запрокидываю голову, смотрю на перевернутый кверху ногами мир.

Кусты над головой раздвинулись, а между ними появилась громадная человеческая фигура.

Темно у меня в глазах от притока крови, да и трудно узнать человека, когда у тебя ботинки перед глазами, над головой, а сам человек где-то снизу.

— Серж, это я, Ус!

Ну и хорошо, думаю, погодим пока умирать.

— Фу ты, ну ты! Что смотришь? Развязывай быстрее! Заразные рядом, скрипушники.

А Ус улыбается и пальцем куда-то перед собой тычет.

— Здесь нет никого, — говорит, а сам веревки ножом режет. — За забором они!

Отряхнулся я. Одеревеневшими ногами и руками подвигал, чтобы застоявшуюся кровь разогнать. Дождался, пока раскаленные иглы из пальцев до пяток добрались и превратились в горячую волну, несущуюся к коленям. Встал. Оглянулся и только тогда понял, что мы ведь совсем близко к бетонному забору подошли, еще несколько метров — и уперлись бы в старую покоробившуюся от — ремени надпись: «Стой, опасная зона! Карантин!»

Я-то думал, что до нее еще метров сто, не меньше. Присмотрелся — в плите дырка размером с голову взрослого человека. Стоило только заметить ее, как сработал гадкий рефлекс: знаю, что нельзя близко подходить, а ноги, словно сами собой, к дыре несут.

— Хрр! — донеслось из отверстия, и тут до меня дошло: вот, значит, откуда ночью звуки доносились.

Вспомнил Колобка, замер на месте, поежился — мороз по коже, мураши с кулак величиной по спине. А в башке вопрос: как можно гайку через дырку запустить, чтобы находящемуся с обратной стороны забора человеку точно в глаз попасть? Да не просто попасть, а с такой силой, чтобы череп проломить. Прикинул я вчерашнее наше расположение и ходу от дырки зигзагам, по пути выискивая в траве следы моих ребят. Пошарил глазами по земле и вижу ноги в армейских ботинках. Подошел ближе — Колобок лежит. Лицо почернело, кровь в глазнице засохла, кожа вокруг дырки лохмотьями, а из нее проволока торчит. Вторая глазница пялится мутным выкаченным глазом.

Жуть! Да уж! В одном тебе, Колобок, подфартило — быстро ты умер, наверняка даже не понял, что произошло. Не успел, значит, испугаться. Раз! И гайка в мозгах. Вот только, погоди, думаю, а сам мысленно поднимаю мертвое тело на ноги и к забору подвожу. Если бы гайка прилетела из дырки, тогда угодила бы она в затылок, но никак ни в глаз. Это что же выходит, пращник с нашей стороны засел?

Я пока свои следственные эксперименты проводил, совсем про Уса забыл. А он, придурок, к бетонной плите подобрался и голову в отверстие сует.

— Идиот! — ору я ему, а сам испуганно озираюсь. — Назад!

Не слышит меня сержант. Прилип к отверстию, руки в стену упираются.

Плюнул я на свой страх и рванул на всех парах к нему. Ухватил за крепкий пояс. Тяну. Только толку никакого, здоровенный гад, проще забор уронить, чем его с места сдвинуть. Рукой перед моей мордой машет, отстань мол, задницей меня отталкивает, а голову из дыры не вынимает, как будто кто-то ее с той стороны забора держит.

Черт! А может и вправду кто-то держит! Коварный капкан, скажем, скрипушники придумали. Испуганные мысли ворвались в пустую голову, перед глазами замелькала жуткая картинка. Тяну я тело на себя, а башки нет. Вот появилась, только на месте лица, кровавая каша, как у Колобка.

Постоял Ус, постоял, да как заржет! Спина трясется, руками живот обхватил, но от стены не отрывается.

Я чуть язык от удивления не проглотил. Что он там увидел? И то хорошо, что не капкан.

Насмеялся Ус вволю, оторвался от забора. Оглядывается на меня, а морда довольная, улыбка до ушей. Гаденыш! Я тут за него переживаю, а он.

— Что, — ору, — ты там увидел?

Понимаю, что злиться не на что, а успокоиться не могу.

А он рукой машет и вразвалочку меж берез, как на прогулке, будто рядом дом родной, а не резервация скрипушников.

Тряхнул я головой и хотел уже пойти следом, но не смог. Ноги к земле приросли. Ноги к земле, а взгляд к дыре в плите. Как загипнотизированный — шаг, другой, третий. Знаю — опасно, помню гайку в глазу Колобка, а сделать с собой ничего не могу.

А Ус, кажется, понял мое состояние.

— Найду наших бойцов, пока они глупостей не натворили, — он понимающе улыбнулся и исчез за ближайшими деревьями.

Черт! Заглянуть — не заглянуть? Ненавижу загадки. Лицо Колобка перед глазами, а в голове вопрос. Что же Ус там увидел? Придвинул я голову к отверстию. Проталкивая тяжелый комок в горле, глубоко вздохнул. Принюхался, как будто запах мог подсказать мне, что происходит с той стороны забора, но кроме приторного запаха зелени и мокрой листвы, ничего не почуял. Не дышу. Под щекой холодный шершавый бетон. Еще чуть — чуть, еще. Нет! Не могу. Не стоит оно того! Понимаю, что рискую почем зря, а голова сама в дырку лезет. Загляну. На мгновение, на миг. И сразу назад.

Раз! Деревья, поляна, смех детский слышится. Все! Хватит. Ничего интересного. Сплюнул я и бегом за Усом. Обгоняю, заглядываю в глаза и уже рот открыл.

— Да, ничего такого! Дети играют, — прочитал мои мысли сержант. — Маленькие дети играют в детские игры. Ни в войну с вичами, ни в разведчиков в мертвых районах.

Скривился я — малахольный, что с него взять.

И вот ведь странность какая, думаю о скрипушниках, а детей их представить не могу. Как ни стараюсь, не получается, хоть ты тресни. Вичи — враги, скрипушники — враги, гепаты — враги. А дети их? Дети тоже враги? Тьфу, ты! Ну, не гад ли Ус. Опять в башке бардак.

— Ты как здесь оказался? — спрашиваю, чтобы хоть как-то прогнать противный вопрос из головы.

— Дубинский послал. Велел передать, чтобы без беглецов не возвращались. Под трибунал пойдете! — прорычал Ус, изображая нашего командира.

Не люблю я его кривляний. Особенно, когда он пытается изобразить дядю Сашу. Не заслужил он такого отношения. Да и субординацию еще никто не отменял. Разведчик ты или заградитель, уважай командира! А валять дурака — много ума не надо.

— И еще, — продолжил Ус уже своим голосом. — Майор считает, что вичи за город идут, возможно, хотят организовать там центр сопротивления. Нельзя их за кольцо выпускать.

Я покачал головой — не думаю. Зачем им за кольцо? Если они и сумеют перебраться через ряды колючей проволоки и выкопанные перед остатками кольцевой дороги глубокие рвы, то как им перейти бетонку? Там же пулеметные расчеты через каждые пятьсот метров. Ну, по крайней мере, раньше были. Нет, не прав командир. Я попытался поспорить с майором, но недолго. Я же не тварь неблагодарная, знаю, что такое субординация и уважение. Прав или не прав командир, а приказ выполнить наша группа обязана.

Ус уверенно шагал впереди, не оглядываясь, как будто хорошо знал местность. А я опять отстал и плелся за ним, на негнущихся ногах. Перетянутые веревками, они затекли и сейчас противно зудели — к пальцам приливала горячая кровь, а вместе с ней возвращалась болезненная чувствительность.

Будешь много думать о ногах — останешься без головы! Не зевай, приказал я себе.

Впереди, за деревьями, вдруг раздались странные звуки, похожие на сопение борца или сдавленное мычание.

Стоп! Дальше потихоньку, шаг в шаг.

Вот они. Казенные ботинки с выпуклой буквой Z на рифленой подошве, а вместе с ними и торчащие из травы ноги.

— Щекан! — я поспешил к бойцу, но запнулся о веревку.

Щекана, как и меня, распяли между берез. Ус оказался проворнее, и пока я скакал между веревками, взмахнул ножом и освободил мычащего бойца. Через несколько секунд тот уже стоял передо мной навытяжку.

— Ты что же, сукин сын, заснул?! — рявкнул я, забывая, что сам спал как убитый.

— Я не… не знаю, как заснул, не помню…. — Руки дрожат — перенервничал бедолага, пока вялился как рыба на солнце.

— Ищем Добермана! — махнул я рукой в направлении покачивающихся берез.

Разбираться, кто и в чем виноват, не имело смысла. Нужно найти бойца и двигаться дальше.

Через пару минут беспомощный Доберман, опираясь на локоть Уса, вышел из-за деревьев, без вещмешка и оружия. Уж и не знаю, что с ним случилось, но выглядел он отвратительно.

— Ты тоже ничего не помнишь? — спрашиваю я.

Доберман помрачнел, опустил глаза:

— Командир, когда ты неожиданно заснул, я слегка растерялся. А когда Щекан вырубился на полуслове, я трухнул по — серьезному. Хотел разбудить вас, тут меня и накрыло. А дальше… Хрен его знает, что дальше! Прав лейтенант, ничего я не помню.

— Ладно, потом разберемся, а сейчас двигаемся дальше! — приказываю я, а сам жду, когда же мои ребята в себя придут.

Смотрю, энтузиазму во взглядах никакого, дай, думаю, подбодрю.

— Вичи, — говорю, — что-то серьезное планируют. И наш майор очень на нас надеется. Только мы сможем их остановить. Не зря он нас послал — мы лучшие!

Хотел подбодрить, но получилось все с точностью до наоборот. Щекана при упоминании вичей аж перекосило, сморщил он рожу, как будто собственной мочи глотнул. Доберман громко икнул и затрясся, словно неожиданно оказался раздетым на улице в сорокаградусный мороз.

— А ты, лейтенант, сам-то в это веришь? — дрожа и клацая зубами, спросил он.

— Верю, не верю — дело третье. Майора нашего мы подвести не можем. Приказал командир доставить беглецов — доставим. Так что, бойцы, вперед — на мины! Поймаем вичей и сразу назад. Их четверо, и нас теперь четверо, — высказался я, кивая на недовольного Уса.

Кивают и мои бойцы. Вроде соглашаются, а сами головы опустили, сопят, как дети малые, руками одежду теребят. Оружия нет, масок защитных нет.

Я и сам себя голым без автомата чувствую. А они? Думаю, если бы не я сейчас стоял перед ними, разбежались бы мои вояки. Меня они уважают. А может, боятся. Ну, да ладно, их понять можно. Очухаются, отойдут от мандража — двинем дальше.

А вот Ус — сволочь! Вместо того, чтобы поддержать меня, он, мерзавец, задумчиво головой качает и как-то с сомнением бормочет:

— Уж и не знаю, зачем за больными охотиться? Пусть себе за МКАД пробираются. Там ведь и без них заразы хватает.

— Ты что это, гад, делаешь? — шиплю я на него и взглядом испепеляю.

А он лоб наморщил и на забор машет.

— Там они сейчас, у скрипушников, и если им нужно за кольцо, то мы их не сумеем задержать. Если, конечно, напрямки не рвануть через бетонку.

— Ты что несешь? — возмутился я. — Думаешь, полиционеры их к себе пустят?

— Я их лично видел, — Ус в очередной раз кивнул на забор.

Вспоминая, как он ржал, заглядывая в дыру в заборе, я с трудом сдержался, чтобы не влепить ему оплеуху. Чувствую, зло меня в тиски берет. В глазах красный туман, руки трясутся.

— Смирнаа! — ору непонятно зачем.

Достала меня его идиотская улыбка.

— Отставить разговоры и за мной, шагом маарш! — рявкнул я, боясь, как бы бойцы не усомнились в разумности моих приказов.

Впрочем, до сих пор они ни разу не оспаривали мои решения, какими бы глупыми они не казались на первый взгляд.

Шагая вдоль забора (на безопасном расстоянии от него), я не мог не смотреть на бетонку. Мыслями перепрыгивая через нее, я старался найти ответы на засевшие в моей башке вопросы. Как эти скрипушники живут, да еще детей умудряются рожать?

— Странно, почему они еще живут? — Доберман озвучил мои мысли, и это мне почему-то ужасно не понравилось.

Тревожная мысль сверлила сознание, оттесняя все остальные размышления на второй план. Самый неприятный вопрос, который может зародиться в испуганном мозгу любого заградителя или чистильщика — так ли опасны заразные, как мы их представляем? Противный вопрос. Ведь если допустить, что они не опасны, тогда чем мы от них отличаемся…

«Отставить!» — зашипел я мысленно, только теперь моя злость была направлена внутрь себя. Нельзя сейчас, когда нужно быть предельно внимательным, расслабляться. Враг вокруг! Заразные — со всех сторон! Только и ждут, как отомстить нам за то, что не мы сидим за бетонным забором, за колючей проволокой, под землей. Хотя, если подумать, не мы же загнали их в Тропаревскую чащу, не мы затолкали их в подземку, не мы вытеснили их за внешнее кольцо. Они сами выбрали для себя такую жизнь.

— Лейтенант, ты никогда не думал, почему тяжелобольные люди предпочли жизнь в мрачных подземельях нашему здоровому соседству? — Ус, видимо, решил добить меня, удачно выбрал и время, и место, и самое надежное средство для этого.

Очередной его заковыристый вопрос вогнал невытаскиваемый кол в мою и без того переполненную мыслями голову. Ну, ни гад ли? Скрипя зубами, я попытался прогнать ненужные мысли. Понимая, как трудно в таком соседстве думать о чем-нибудь другом, я боялся, что сомнения, поселившиеся в моей голове, заберутся и в головы моих подчиненных.

Пока измученные и недовольные бойцы с кислыми минами тащились за мной, небо потемнело. Редкие облачка, пробегающие по низкому небосклону, собрались в одну пухлую, брюхатую тучу, занявшую полнеба и готовую в любой момент разродиться холодным дождем. Повисев над нашими головами, туча дрогнула и родила яркую ветвистую молнию. Слепящая вспышка мгновенно превратила мир в черно-белую картинку. Пока в глазах плавали желтые пятна, грянул гром, и пошел мелкий противный дождик. Серая мокрая пелена накрыла меня и моих бойцов непроницаемой завесой. Падая в траву, зашуршали дождевые капли, застучали о желтые опавшие листья. Прорезиненная куртка быстро отяжелела, а ботинки, собравшие на себя громадные комья грязи, превратились в большие земляные калоши. Слякоть закопошилась под ногами, захлюпала громко и противно. Настроение окончательно испортилось. Взгляд уперся в землю, приходилось все больше смотреть под ноги, и все меньше вокруг себя.

Голове распухла, десятки вопросов распирали мой череп, и плевать на них уже не получалось. Почему скрипушники пустили вичей на свою территорию? Как беглецам удалось перебраться через трехметровые бетонные стены? И многое, многое другие.

Моросящий дождик очень быстро превратил почву в подлый скользкий ковер. Мокрая трава и раскисшая земля норовили при каждом шаге подставить подножку и бросить тело мордой в землю.

Под ногами противно хлюпало, а холодный ветер бросал водяную взвесь в лицо. Вопросы, вопросы, вопросы. Продолжая распутывать скопившийся в голове клубок, я на минуту забыл об опасности, и этого хватило, чтобы она вспомнила о моем существовании. Я чуть не прозевал глубокий ров. Когда раскисший мягкий край поплыл под ногами, и перед глазами неожиданно возникла глубокая яма, я запоздало взмахнул руками, и если бы не Ус, торчало бы сейчас мое тело, нанизанное на деревянных полусгнивших пиках.

Ров этот выкопали давно, как предупреждение: за ним начинается территория бандитского клана Тепловиков. Лихие ребята уже много десятков лет не давали никому проход, и, чтобы хоть как-то обозначить их территорию и, пусть условно, сдержать в пределах выделенной зоны, в старую канаву забили острые березовые колья. Поначалу у рва дежурили заградители с нашего кордона, но со временем, когда людей не стало хватать даже для охраны мест содержания заразных, посты убрали. Бандиты, они ведь здоровые — какого хрена от них отгораживаться? На нашу территорию они не заходят. Вот только скрипушники. Совсем ведь рядом.

Со временем ров зарос травой. Вертикальные стены обвалились, березовые пики подгнили и пугали только таких задумавшихся идиотов, как я. Теперь это была граница, черта, за которой существовали неписанные законы Тепловиков, и всякий, кто хотел перебраться через нее, должен был подчиниться им или умереть.

Зашел в «Мертвый стан», — заплати, — первый закон. Тепловики взимали солидную мзду, но все, чем можно было рассчитаться за проход через их землю, осталось в наших вещмешках. Получалось, что пути вперед у нас не было, а дорогу назад отрезал приказ майора. Да я и без него не отказался бы от выполнения поставленной задачи. Нельзя не выполнить приказ. Нельзя подводить командира.

Итак, если мы пойдем в обход Мертвого стана, нам ни за что не догнать беглецов до того, как они дойдут до кольца. А платить входной взнос Тепловикам нам нечем. Остается проход в зону на свой страх и риск, а это уже не заурядная экспедиция через нежилой район с полуразрушенными домами и рассказами об оборотнях-людоедах. Это не преследование неопытных в воинском деле вичей. Это гонка по вертикали. И гнать нас будут маститые убийцы, профессионалы своего дела.

Дождь усилился — мелкая взвесь превратилась в сплошную водяную стену, отгородившую нас от окружающего мира.

Прохаживаясь вдоль глубокого рва, я размышлял, перебирая всевозможные варианты нашего дальнейшего поведения; но, сколько ни соображал, ничего лучшего, чем двигать напролом через Мертвую зону, не придумал. Только как сказать об этом моим ребятам? Пока я думал, Щекан с Доберманом устроились под одним из деревьев, недалеко от канавы, и молча наблюдали за моими душевными терзаниями. Идти или не идти? — решал я, поглубже вдыхая холодный, напитанный влагой воздух.

— Идем через зону! — решился и приказал.

Замечая недовольные взгляды, энергично шагнул к самому краю обрыва. Да, видать, слишком резко шагнул. Земля под ногами обвалилась и, теряя опору, я рухнул на спину. Мелькнула перед глазами испуганная физиономия Уса. Только в этот раз сержант не успел схватить меня. Мокрая трава коснулась горячей головы, и я заскользил на заднице по раскисшей земле, стараясь руками задержать стремительное падение. Аварийный спуск готов был превратиться в экстренное погружение — ров заполнился водой — но в последний момент Ус нырнул за мной и поймал меня левой рукой за шиворот, а правой перехватил запястье.

— Держись, командир! — выкрикнул он, без особого труда опуская меня как можно ниже к залитому грязной водой дну.

Как только ноги мои погрузились в размокшую противную жижу, торчащий над головой сержант отпустил мою руку и, оглядываясь куда-то за спину, резко поторопил:

— Следующий!

В ответ на громкий призыв сквозь падающую с небес серую водяную мглу протиснулась голова Добермана. Боец скривился и скользнул вниз. С другой стороны, рядом с плечом Уса, показался возбужденный Щекан, и через несколько секунд рядовые месили грязь рядом со мной на дне рва.

Пока я расчищал полосу для прохождения бойцов, расталкивая гнилые колья в стороны, физиономия Уса, торчащая над краем канавы, исчезла, а на ее месте показались громадные башмаки с массивными рифлеными подошвами. Громко сопя, сержант перевернулся на живот и, вонзая растопыренные пальцы в скользкую грязь, шумно поехал вниз. Доберман и Щекан, вытягивая руки, попытались придержать сержанта за ляжки, чтобы хоть немного приостановить падение. В последний момент Ус оторвал руки от стены, покачнулся и, потеряв равновесие, рухнул на Добермана, утягивая Щекана за собой в мутную лужу.

Занырнули мужики по самые уши. Барахтаются, как слепые котята. Грязь глаза забила. В общем, бардак и шатания среди личного состава.

Ус поднял облепленную грязью голову над мутной поверхностью, выплюнул земляную юшку, растянул губы до ушей. Никак не привыкну к его закидонам. Грязюки полон рот, а он ржет, довольный, как будто сладкого обожрался. А Доберман рядом матерится и на чем свет ругает погоду, майора и… Схватил я его за грудки, рванул на себя и, зажимая рот мокрой ладонью, зашипел:

— Жить надоело?! Услышат, каюк всем нам!

Замер боец, оторопь его взяла, глаза по сторонам бегают, вода по лицу струями, губы сжаты в посиневшую ниточку под красным носом.

Нет, думаю, мало этого, для пущего страху поднимаю глаза к противоположному краю рва; делаю вид, что услышал какие-то звуки сверху, испуганно расширяю глаза, а сам осторожно прижимаюсь спиной к раскисшей стене.

Казалось, Добермана сейчас удар хватит. Проняло, видать — обмер бедолага от страха и Щекана под воду толкает. Тот занырнул в противную муть и шелохнуться боится, только пузыри пускает. Так — то лучше, ребятки! Не буду больше пугать моих архаровцев, они и так созрели. Только рукой машу, изображая, что ослышался.

— Вперед! — шепчу, освобождая место для Уса. — Кто у нас самый здоровый, тот и лестница.

Прошел сержант к стене, вжался спиной в землю, сцепив руки в замок перед собой на уровне живота, слегка присел. Доберман не стал ждать моего приказа — первым шагнул на живую ступеньку. Вставая на руки ногой, он вдруг взлетел — это Ус распрямился и выбросил его из канавы. Вторым в недолгий полет отправился Щекан.

— Теперь я, — Ус вытянул руки вверх. — Мужики, держите!

Поднять стокилограммового мокрого и скользкого сержанта на высоту двух с лишним метров — не вича пристрелить. Сверху упирались Доберман и Щекан, а снизу пыжился я, изображая подставку на четырех ногах и собирая всю грязь с ботинок Уса. Я сопел, толкал спиной, потом плечами, упирался в мокрую землю. Потом снова толкал, пока грудь здоровяка не исчезла за земляной кромкой.

— Командир! — физиономия Уса появилась над моей головой.

Мое тело мгновенно взлетело над грязной водой, и уже через секунду я стоял перед своими бойцами.

— За мной! — приказал я, как только Ус выдернул меня наверх. — Задерживаться нельзя, рано или поздно нас засекут.

Оставалась надежда на то, что ливень в ближайшее время не утихнет, и под его прикрытием мы сумеем обойти Тропаревскую чащу, не встречаясь с Тепловиками.

Попасть в точку выхода вичей из зоны отчуждения — наша первоочередная задача. Именно там мы их и перехватим. Не знаю, почему я так решил, но уверенность в том, что беглецы выйдут из леса в ближней к МКАДу точке, вытолкнула все остальные предположения из моей головы.

Не оборачиваясь, я зашагал вперед.

Серая сырая мгла сужала обзор и мешала движению. Мокрая одежда, тяжелая и холодная, сковывала тела. Ливень не утихал. Приходилось постоянно всматриваться под ноги, чтобы, споткнувшись, не нырнуть носом в очередную лужу. За дождем не была видно даже ближайших деревьев. Только размазанные силуэты, и те появлялись только тогда, когда мы проходили слишком близко от них.

В общем, погода играла нам на руку. Шум бесчисленного числа капель дождя, усиленный шорохом листвы, превращался в гул, давил на уши и заглушал не только звук наших шагов, но и треск ломаемых ветвей. Именно поэтому, когда прямо передо мной возникла стена жавшихся друг к другу молодых деревьев, я, не задумываясь, приказал группе двигаться прямо через нее.

Ус, как живой таран, вломился в плотную чащу переплетенных стволов, ветвей и влажной листвы. Свой автомат он передал мне. Это было наше единственное оружие, если не считать длинной ржавой арматуры, которую Щекан отыскал в траве, пока Ус тащил меня из ямы. Был еще тяжелый тесак. В руках сержанта он превратился в мачете и сейчас выписывал петлеобразные зигзаги.

— Шифф! Шифф! — шипел рассекаемый воздух. Звенели разрезаемые ветви. Шуршала падающая листва. Летели во все стороны длинные нити воды, срывающиеся с острого лезвия. За спиной Уса оставалась широкая просека, хотя временами мне казалось, что орудие Уса прорубает коридор и в падающей с небес водяной стене.

Вглядываясь в непроницаемую пелену дождя, я не какое-то время забыл о своих бойцах, а когда обратил на них внимание, удивился. Мои ребята не робкого десятка, но сейчас я не мог поверить, что передо мной опытные вояки, а не зеленые новобранцы. Доберман пугливо озирался, Щекан заметно нервничал и периодически подталкивал в спину Уса. Пытаясь найти причину излишней суеты, я вспомнил свои мысли в момент, когда ощутил себя распятым между березами. Все сразу встало на свои места. Кого не ужаснет угроза быть съеденным инфицированными. Застреленным, убитым любым другим способом, но не съеденным же. Впрочем, может, это только мой мозг родит такие страхи.

Как бы оно ни было, но сейчас бойцы явно были выбиты из привычной колеи. Они нервничали и путались. Думаю, если бы не деревья и кусты, мои ребята рванули бы через зону бегом, хотя уж кому-кому, а им-то должно быть известно, что спешка и суета на чужой территории до добра не доведут. Те, кто об этом забывал, быстро расставались с жизнью. Осторожность и спокойствие — залог успеха и долгой жизни любого бойца.

Березовый молодняк закончился так же неожиданно, как и начался. Обрубки ветвей больше не мелькали перед глазами. Идти стало гораздо легче, но это-то меня и настораживало. Видимость улучшилась, но не только для нас. Боясь, что мои вояки бросятся вперед бегом, я приказал всем остановиться и пошарил по карманам. Неожиданно рука моя наткнулась на брикет сухого пайка, и я удивился: как он оказался в куртке?

Я едва не сел на задницу. Каким образом еда могла уцелеть после того, как наше оружие и вещмешки перекочевали в руки скрипушников? Я пошарил в карманах куртки в надежде отыскать еще что-нибудь полезное. Но нет — больше ничего.

— И все-таки не пойму я, зачем майору больные, если у него под боком их как грязи? — Ус устроился на почерневшем от времени пне. — Подожди, пока солнце выглянет, и бери любого, — продолжил он, развязывая свой вещмешок.

Доберман обернулся к сержанту. Пожал плечами, как будто вопрос предназначался ему. Достал из кармана сухпай.

Я в немом удивлении вытаращился на запечатанный брикет — неужели скрипушники не удосужились проверить наши карманы и проворонили продукты? Как ни старался, но понять, каким образом мой сухой паек из вещмешка перекочевал в карман куртки, не мог. Если, конечно, не предположить, что его туда переложили сами скрипушники. Поверить в это я не мог, да и не хотел — чего уж врать. Это что же тогда значит, пожалели они меня что ли? Ха! И Добермана, значит, пожалели.

— Последнее забирают друг у друга только звери, — заявил Ус, разглядывая мою вытянувшуюся физиономию.

— Как же, звери! Ты нашим орлам с гарнизона это скажи. Думаешь, скрипушники оставили жратву, чтобы убедить нас в том, что они не звери? — я злился. — Зачем им это?

— А что если они так живут — по-людски? — вопросом на вопрос ответил Ус.

— Скрипушники — по-людски? — я скривился. — Не смеши!

Молчание повисло в воздухе. Если, конечно, можно называть воздухом серую водяную пелену, окружавшую нас со всех сторон.

Я больше не смотрел в сторону Уса.

Ну не идиот ли? Я злился — не мог допустить, что враг может быть милосерден даже там, где любой из нас без малейших сомнений всадил бы пулю в лоб любому заразному. Просто так — подстраховаться.

Попытки найти даже самое неправдоподобное объяснение результата не дали. Не мог продуктовый брикет попасть в мой карман. Никак не мог! Если только… Нет, но это полный бред! Я с надеждой посмотрел на Щекана и медленно спросил:

— А твой сухпай где?

Тот похлопал себя по карманам и полез за пазуху.

— Твою же мать! — вырвалось у меня, когда перед глазами появился запечатанный брикет. — Это что же получается?

— Получается, что они вас от самих себя защищали, — буркнул Ус и раздраженно продолжил. — Оружие отняли, а жратву оставили. Будь у вас автоматы, вы бы вынудили их убивать. А им этого не хотелось. Иначе…

Я раздраженно отмахнулся:

— А ты откуда знаешь, что им не хотелось, а что хотелось? Жратву оставили? Как же, как же! Приступить к приему пищи! — приказал я, ощущая себя полным идиотом.

Говорить не хотелось. Сунув обломок сухого брикета в рот, я стал ждать, когда слюна растворит безвкусный спрессованный брусок.

— Больше привалов не будет. На марше без приказа не спешить. Всем понятно? — повернулся я к Усу, замечая отстраненную улыбку на его задумчивой физиономии.

Он наверняка был уверен в своей правоте, — я с трудом проглотил противную кашу, имеющую привкус пригоревшей гречи с кусками хрустящего на зубах, прогорклого сала.

Короткий привал закончился, и наш маленький отряд продолжил движение. Первый — Доберман. За ним Щекан и Ус. Следом уже я с автоматом наперевес. Чуть приотстал — нужно видеть всю группу.

В голове рождались странные мысли, появлялись неприятные вопросы. А если заражусь, что тогда буду делать? Спрашивая себя и не находя ответа, я скрипел зубами. Оставаться одному наедине с тревожными мыслями не хотелось, и я поспешил вдогонку за сержантом.

— Если они такие добрые, то зачем маски забрали? — спросил я с вызовом, и тут же вздрогнул, понимая, что же меня все это время угнетало. Если они лазили по нашим карманам, а мы в это время были без масок, то они могли передать нам свою заразу.

Прогоняя страшное предположение, я не выдержал и застонал. Безумный крик, стоило вспомнить, где мы находимся, застрял в моем горле.

Ус, не обращая внимания на мой стон, скоро ответил:

— Может, думали, что без масок вы дальше не пойдете? Может, хотели одного, чтобы вы быстрее оставили их в покое и вернулись туда, откуда пришли? А насчет заразы, — сержант секунду помолчал, как бы решаясь, говорить или нет, и только после этого уверенно добавил: — Не думаю, что они так страшны, как мы их…

Я остановился:

— Как это?

В это время Ус замер как вкопанный и, прижимая палец к губам, длинно зашипел, призывая всех к тишине:

— Чшш!

Свистящий звук раздался где-то недалеко.

— Лежать! — взвизгнул я, падая на землю.

Но было поздно. Из мокрой серости выскользнул небольшой камень и ударил Добермана в висок.

Мое тело коснулось земли, и я откатился в сторону. Сжимая холодный и влажный рифленый рожок, повел стволом калаша. Глупо палить в невидимого противника, когда у тебя с патронами тухляк, но, чтобы предупредить Тепловиков, что и мы не беспомощны, я все-таки выстрелил одиночным наугад, примерно в том направлении, откуда бил пращник.

Сквозь шелест дождя послышались чавкающие звуки удаляющихся шагов. Снайпер один и, понятно, не решится показаться нам на глаза. Затаится неподалеку и будет ждать своих.

Подползая к Доберману, я вгляделся в неподвижную бледную физиономию. Кровь на виске. Яркое алое пятно на белом неподвижном лице быстро бледнело. Ручейки, розовеющие под струями дождя, быстро стекали на землю.

Вначале гайка Колобку, теперь камень-кругляш Доберману. Что же это получается, ров этот — только для нас, чтоб не совались в Мертвый стан. А бандитам он не помеха — свободно убивают и с той, и с другой стороны.

Зачем же мы его рыли?

— Нужно уходить, пока другие стрелки не прибыли, — прошептал я и, поворачиваясь к Усу, кивнул в сторону плотной кучки невысоких кустов.

Не успел я договорить, а Щекан уже полз к сгустку переплетенных стеблей, вжимаясь мордой в мокрую грязную траву и быстро вихляя тощей задницей.

Двинул и я следом, но на полпути к укрытию услышал возню за спиной и остановился. Поворачиваюсь, коснулся взглядом Добермана, и возмущенно уставился на Уса, нависшего над его неподвижным телом. Сержант приноравливался поудобнее перехватить тело рядового.

Он что, мертвяка тащить на себе собрался?

— Брось! — зашипел я, замахал рукой.

Неужели он не понимает, что далеко уйти с такой обузой не получиться? Я вдруг вспомнил нашего майора и, подражая его манере отдавать приказы, рявкнул:

— Сержант Ус, отставить! Ко мне… — И чуть было не добавил «бегом марш!», но вовремя остановился.

Дождь неожиданно прекратился, стих шелест падающих капель, а вместо него со стороны тепловиков послышался знакомый свист — так звучит раскручиваемая праща.

— Ко мне! — рявкнул я. Не целясь, выстрелил на звук и в тот же миг вздрогнул — локоть обожгла раскаленная боль. Руку напрочь парализовало.

Меткий чертяка попался, точно бьет. Такому и автомата не нужно. Только почему не убивает?

Ус с большой неохотой подчинился приказу, понял, что будет следующим, в кого пращник точно не промажет; бросил Добермана и, что-то бормоча, неуклюже пополз за мной. Когда густые заросли сомкнулись за его спиной, он в отчаянии замотал головой из стороны в сторону.

— Он был еще жив, лейтенант! — делая ударение на моем звании, он, казалось, хотел отползти подальше от меня, тем самым демонстрируя свое отношение к моим приказам.

Желтеющие листья надежно скрывали нас от снайпера-пращника, но, несмотря на это, Ус не решался подняться с земли.

— Мы его бросили! — повторял он, беззвучно барабаня кулаками по мягкой земле.

Я начинал злиться и, хотя мне самому не нравилось, что мы вынуждены оставить Добермана, раздраженно процедил:

— Ты хотел остаться с ним и лежать рядом с дыркой в башке?

Не найдя что ответить, Ус виновато уткнулся глазами в мокрую землю и едва заметно пожал плечами.

— Ладно, отставить сопли! Если его до сих пор не убили, то, нужно думать, не убьют и дальше. Живой он им нужен. Позже вытащим! — пообещал я, хотя сам не особо верил тому, что говорю.

Да и были причины сомневаться. Что можно сделать с одним автоматом на троих? Единственное место, где нас не должны искать, находится здесь, решил я. Никто не поверит, что мы, имея силы, не вступили в бой, и уж тем более никто не подумает, что, не имея их, мы не удираем со всех ног, чтобы оказаться как можно дальше отсюда. Вот только отсиживаться в кустах у нас времени нет.

Я осторожно подполз к самому краю зеленого укрытия. Высунул голову из кустов. И именно в этот момент впереди мелькнула фигура пращника. Низкорослый мужик тащил за ноги безвольное тело Добермана. Пока я ловил его на мушку, он исчез за деревьями. Чертова рука! Локоть опух, пальцы с трудом подчиняются моим приказам. Тут не то что метиться, — шевельнуть и то с трудом удается.

Сзади заскрипела трава. Не дожидаясь, пока Ус подползет ближе и обнаружит исчезновение Добермана, я метнулся ему навстречу. Теперь можно было подняться на ноги — пращник еще некоторое время будет занят своей ношей.

— Вперед! — кивая перед собой, скомандовал я.

Ус на мгновение заглянул мне в глаза и, как показалось, все понял. Молча кивнул, проворно вскакивая, двинулся за мной. Теперь все зависело от времени, которое понадобится пращнику, чтобы добраться до своих. Это если он был один, а если не один, тогда…

Я вспомнил приказ майора. Конечно же, как я мог сомневаться? Выполнение задания — прежде всего. Важнее жизни умирающего бойца, важнее даже моей собственной жизни. Я больше не старался сдерживать себя и перешел на бег. Мокрые ветки больно хлестали по лицу, но я не обращал на них внимания — все мои мысли были заняты беглецами. Нужно догнать заразных, иначе…

А что, собственно, иначе? Ну, проберутся они за кольцевую дорогу. Можно подумать, там своих вичей не хватает. Нет, прав Ус, что-то здесь не так, не простые, значит, это вичи. Не зря ведь майор приказал: доставить живыми. Размышляя на ходу, я совсем забыл об осторожности и, когда неожиданный рывок остановил мой бег, не сдержался.

— Черт! — выкрикнул я.

Резкая боль ударила в стопу. Что-то (или кто-то) с громким щелчком схватило меня за ногу, впилось в ботинок и, разрывая кожу, дернуло назад. Инерция бросила тело вперед, и если бы не железная хватка Уса, лежать бы мне с разбитой мордой в грязи — успел поймать меня сержант. Вынужденный остановиться, он опустил голову. Разглядывая громадный капкан, в пасти которого торчала моя нога, укоризненно покачал головой. Наклонился, с трудом разжал железные тиски с большими, острыми, треугольными зубьями, на которых осталась алела моя кровь. Несколько красных пятнышек — несерьезно. Да и боль быстро стихла, стоило только холодной воде проникнуть через рваную дырку в ботинке.

— Нужно осмотреть рану, — заявил Щекан.

— Потом! — отмахнулся я и осторожно пошевелил стопой.

Боль нехотя вернулась, обожгла мокрые пальцы и, разливаясь по ноге, двинулась к щиколотке.

— Все потом! — повторил я бодро и зашагал мимо берез.

Высокие белые стволы — со всех сторон. Стоят, заляпанные черными пятнами, так близко друг к другу, что плотные кроны закрывают небо непроницаемым зонтом, и только когда мы проходим через небольшие поляны, мрак у их оснований на какое-то время рассеивается.

Метров через триста пришло ощущение, что мы не одни. В полумраке чащи что-то произошло. Что-то, что меня насторожило. Я, замер, озираясь по сторонам, попытался определить, откуда исходит угроза. Без толку — никаких движений, только шорох листвы и редкий хруст ветки вдалеке. Вот еще один, теперь гораздо ближе и откуда-то сверху. Кажется, что звучит прямо над головой. Медленно поднимая глаза, я столкнулся с внимательным взглядом испуганного мальчишки. Тот прятался на высоте нескольких метров, среди ветвей, едва заметный на фоне густой листвы. Понимая, что его обнаружили, паренек заорал благим матом и полез по стволу еще выше, к самой верхушке березы. Искаженное криком лицо смотрело в одну сторону — туда, где исчез пращник. Видимо, малолетний наблюдатель ждал сигнала.

— Ах ты, дрянь! — вскидывая автомат, я попытался совладать с тяжелой, непослушной рукой.

Онемевший палец коснулся спускового крючка, но в тот же миг перед лицом возникла разъяренная физиономия Уса. Громадная ладонь закрыла дуло автомата.

— Ты что делаешь? — зашипел он, и мне показалось, что сержант с трудом сдерживает себя, чтобы не дать мне по морде. — Он ведь ребенок!

— Это ты что делаешь? Если этот уродец сейчас же не заткнется, то через десять минут здесь будет весь Мертвый стан.

Ус нахмурился. Я был прав, но он никак не хотел соглашаться с необходимостью убивать мальчишку. А тот продолжал заливаться соловьем. То завывая, то переходя на свист, он словно напрашивался на пулю.

— Ладно, уходим, — кивнул я нехотя.

Довольный Ус хлопнул глазами, одобрительно качнул головой и рванул вперед, торопясь увести меня подальше от визгливого сопляка.

Черт, нельзя же так! Ведь скоро совсем хребет потеряю. И что тогда? В рядовые? Майор наш не потерпит соплей и сантиментов — сразу разжалует, не посмотрит на наши с ним дружеские отношения. И будет прав. Прощай тогда мечта о квартире со всеми удобствами, с бойцами возле подъезда и высокой изгородью перед домом, через которую ни одна тварь при всем своем желании не перелезет. Прощай спокойная жизнь, прощай долгожданный ребенок. Не в казарме же его рожать. Хотя, Марта и к этому готова…

Ну уж нет! Больше не позволю Усу помыкать собой, даже если передо мной будет его мать, без колебания выстрелю. И пусть идет он со своей совестью куда подальше. Сердце, видишь ли, у меня есть. Сердце в наше время — орган бесполезный, если к нему прислушиваться, жить невозможно будет.

— Правильное решение, лейтенант, — оборачиваясь на ходу, Ус взмахнул громадным тесаком.

— Иди, давай, умник!

Я злился и не мог понять причин своего раздражения. Может, виноваты ошибки, следовавшие одна за другой и превратившие наш поход в сплошную череду бестолковых решений, а может, крамольные мысли — лезут в голову, хоть башкой в березу с разгона. Не привык я столько думать, а здесь, как заведенный: одна мысль сменяет другую.

Соберись, а то затянувшийся поход окончится скорыми похоронами, и будет лежать твое тело в какой-нибудь трубе, как и тело Барсука. Одергивая себя, я поторопил товарищей — крикливый пацан все же замолчал. Дождался гаденыш своих, а может, устал орать. Это мы узнаем в самое ближайшее время. Хотя, лучше бы не знать вовсе. Одно хорошо, патрон сэкономил.

Как назло, разболелась нога. Заныла. Тяжко так. Потом задергала, боль, как зубная, только по всей икре, от пятки до колена. С каждым шагом — все сильнее, пока — через полкилометра — не превратилась в нескончаемый поток невыносимых пульсаций, раскаленным гвоздем пронзающих конечность от кончиков пальцев до ляжки.

Черт! Как же больно! Нужно осмотреть рану, обработать, если… Но где взять для этого время — тепловики уже знают о нашем появлении. Даже не глядя, я знал, что без перевязки не обойтись, ощущал, что пальцы на ногах распухли так, что с трудом помещаются в свободные армейские ботинки.

Дело дрянь! Через полкилометра на смену обжигающей боли пришел леденящий мандраж. Очевидно, случилось худшее, и в рану попала инфекция. Липкий холодный пот крупными жирными каплями полз по спине, озноб накатывал волнами, всякий раз превращая тело в подобие живого трясущегося студня — волна за волной. Но я все еще пытался бежать, хромая и постанывая, с трудом, но терпел.

— Лейтенант, с вами все в порядке? — робко поинтересовался Щекан, когда я в очередной раз остановился, чтобы отдышаться.

Ус впереди резко тоже встал, поворачиваясь, вперил испуганные глаза в мое лицо. Знал бы кто, как не понравился мне его взгляд. Хотя, могу предположить, что так же, как ему не понравилась моя перекошенная болью физиономия.

Приближаясь вплотную, Ус приложил руку к моему лбу, нахмурился и недовольно покачал головой.

— Нужно было сразу обработать рану!

— Это я и без тебя знаю, — огрызнулся я. — Лучше скажи, в твоем мешке есть аптечка?

Ус еще больше нахмурил брови и исподлобья посмотрел на мою ногу.

— Антибиотиков точно нет. Только бинты и немного перегона для обработки ран. Все это — мертвому припарка. Нужно что-нибудь убойное. С тебя пот бежит, хоть выжимай.

Лихорадка накатывала длинными волнами, вот и сейчас холодный вал вновь прошелся по всему телу, заставляя дрожать каждую мышцу, каждую клетку обессиленного организма. Ноги, точно ватные, подкосились, навалилось серое беспамятство.

Не знаю, сколько времени я пробыл в отключке, но, когда очнулся, ощутил затылком мокрую землю. Открыл глаза, увидел над головой темнеющее небо и взлохмаченную шевелюру Уса. Шумно сопя, он колдовал над моей ногой. Опуская глаза, я в ужасе замер. Носок, покрытый скользкой сине-зеленой слизью, валялся около развороченного капканом ботинка. Вот уж воистину, что такое не везет и как с ним бороться? Надо ж было так вляпаться.

Сквозь влажные бинты виднелась фиолетовая раздувшаяся нога, гнойный зеленый нарыв выполз из-под марлевой повязки и, похоже, не собирался на этом останавливаться. Скоро вся нога будет такой же.

Ус заметил, что я пришел в себя, тяжело вздохнул и виновато развел руками:

— Нужно было сразу обработать рану.

После этого он достал из вещмешка пузатую фляжку и зачем-то обильно смочил рану перегоном. И тут я окончательно струхнул — стопа, пока я был без сознания, напрочь потеряла чувствительность. Да и лихорадка теперь не давала расслабиться ни на секунду. Тело тряслось, зубы клацали без остановки.

— Заражение крови! — выдохнул я, вспоминая курсы по оказанию первой помощи.

Каждый чистильщик должен был знать признаки основных и самых опасных заболеваний. Хотя, кто нынче их не знает. Вот и я знал, что недуг мой не передается от человека к человеку, но легче от этого не становилось. В наших условиях — это смертельный приговор.

— Ты это, — пробормотал я, глядя на Уса, — не переводи добро на говно, лучше давай внутрь. Замерз я.

Смотрит сержант на меня, а в его больших влажных глазах плещется жалость. Добрый, зараза! Невмоготу смотреть не его сочувствие. Плюнуть в морду хочется. Ну, нельзя быть таким в наше время!

— Плохо, что задание провалили, не оправдали, значит, надежды нашего командира, — шепчу я, а он только пренебрежительно отмахивается.

Нашел о ком думать. Оно и понятно, не любит он майора. И этого я тоже никогда не понимал. Ведь командир для нас все. Он, как отец, как знамя, как…

— Не об этом нужно думать, — нахмурился Ус. — Если срочно, прямо сейчас, ничего не предпринять, кранты тебе, Серега, — говорит это, а сам тесаком себя по колену лупасит.

Вижу, сказать что-то хочет, но не решается. Дай, думаю, помогу.

— Предпринять? — повторяю за ним и вымученно улыбаюсь, как могу.

Пытаюсь справиться с трясучкой:

— Ты что же, предлагаешь ногу… тесаком?

Ус дернулся, как ужаленный, но виноватое выражение лица никуда не исчезло.

— Скрипушники, они больные, — сказал и замолк. — А значит, должны дружить с медициной. Ну, чтобы выживать, — закончил он после секундной паузы, поглядывая при этом куда-то вверх и за мою спину.

— Ты соображаешь, что несешь? — я не дал ему продолжить.

Мысль пришла. Страшная мысль. Я только начал понимать, о чем он говорит, но уже не мог справиться с собой. Злость заполнила меня без остатка. Я так разозлился, что даже клацать зубами перестал.

— Просить помощи у скрипушников?

Слова превратились в шипение. Я закашлялся, а когда успокоился, проследил за взглядом Уса.

Дырка в бетонной плите, на высоте человеческого роста. На какой-то миг мне даже показалось, что он какие-то знаки подает, а дырка такая же, как та, возле которой Колобка кончили. Вот только не было там заросшей травой канавы, на дне которой я сейчас лежал.

— Ты тащил меня сюда, чтобы отдать скрипушникам? — удивился я, с трудом ворочая распухшим, шершавым языком.

Нога пылала. На смену липкому, холодному ознобу пришел жар. Заледенелое тело, быстро нагреваясь, раздулось до размеров Вселенной. Мысли, путаясь, выталкивали на поверхность сознания злобные рожи, покрытые гнойными язвами. Из темноты небытия всплыли лица мертвых бойцов: Барсук, с рыхлыми кусками мяса на месте лица, Колобок, с гайкой вместо глаза и окровавленной проволокой, торчащей из щеки. Один Доберман явился без крови, постоял перед глазами бледный и, криво улыбнувшись, стал медленно удаляться, а вместе с ним уходили ощущение собственного тела и мир, окружающий меня. Я умер. Хотя, какое-то время еще различал чьи-то глухие голоса, то удаляющиеся, то приближающиеся тусклыми фонариками из бесконечно-темного далека.

— Тащим к забору? — мигнул один.

— Но, сержант?! — запротестовал другой.

— К забору, я сказал!

— Ты как хочешь, а я не пойду!

Голоса переговаривались, препирались где-то в темноте, в стороне — там, где находилось мое мертвое тело.

— Хррр! — донеслось удивительно рядом, прямо в голове, и кто-то большой и сильный выключил свет…