В сторону Новой Зеландии

Сергей Гандлевский, 2019

Поэт и прозаик Сергей Гандлевский собрал под одной обложкой свои путевые очерки. Вот что он сам думает на эту тему: “Вообще-то говоря, допущение, что ремесло писателя имеет хотя бы мало-мальское касательство к расстояниям, которые автор покрывает, почти столь же нелепо, как предположение, что мастерство хирурга или плотника как-то связано с легкостью на подъем и перемещениями специалиста в пространстве… И все-таки многие писатели любили поколесить по свету. Писатель-экскурсовод, в отличие от гида-журналиста, нередко «загораживает» собой достопримечательности, ради которых вроде бы он предпринял путешествие. Удивительное дело, но именно эта странность в хорошем писателе не досаждает”. Иордания, Италия, Куба, США, Марокко глазами Сергея Гандлевского.

Писатель и километраж (2010)

Вообще-то говоря, допущение, что ремесло писателя имеет хотя бы мало-мальское касательство к расстояниям, которые автор покрывает, почти столь же нелепо, как предположение, что мастерство хирурга или плотника как-то связано с легкостью на подъем и перемещениями специалиста в пространстве. Человеку для того, чтобы осуществиться в писательском качестве, нужны перво-наперво не охота к перемене мест, а совсем другие свойства натуры: графоманская жилка (страсть к писанине — расположению слов на бумаге), чувство стиля (расположение этих слов в своем и неповторимом, авторском порядке), инфантилизм (пожизненная невзрослая впечатлительность), ущербность (самочувствие “белой вороны” и как следствие — то жар уничижения, то холод гордыни, порождающие ненормальное честолюбие, жажду обрести вес в собственных глазах и во мнении публики). Примерно такой набор личных качеств и зовется в просторечии литературным талантом. Все прочие особенности характера: широта и мелочность, смелость и робость, ум и глупость, наличие внятного мировоззрения или отсутствие оного, равно как любовь или нелюбовь ко всякого рода экскурсиям, имеют отношение не к писательству как таковому, а к чисто человеческим особенностям того или другого автора, обладателя литературных способностей.

Краеведение и бытописание, цифры и факты — удел принципиально иной отрасли словесности. Сошлюсь на мнение мастера литературного перевода В.П. Голышева: “Возникает впечатление, что, когда ты вводишь новый материал, ты что-то для литературы делаешь. На самом деле — ничего подобного. <…> За счет голого материала получается журналистика”.

Писатель из каких-то своих соображений волен прикинуться журналистом, но… Для настоящего журналиста поездка куда бы то ни было — цель, для писателя — средство: встряска собственного внутреннего содержания, испытанный способ стронуться с профессиональной мертвой точки. Впрочем, с тем же успехом такими плодотворными потрясениями могут стать смена места службы или местожительства, развод, неделя рыбалки или какое-нибудь житейское безобразие. Иными словами, журналист едет за тридевять земель, чтобы описать всякую невидаль, а писатель тайно или явно надеется, что временная перемена образа жизни поможет ему вернуться к его же навязчивой теме, будь то детство, смерть, смысл или бессмыслица бытия и т. п.

Писатель-экскурсовод, в отличие от гида-журналиста, нередко “загораживает” собой достопримечательности, ради которых вроде бы он предпринял путешествие, а любознательный читатель, в свой черед, обзавелся книгой. Удивительное дело, но именно эта странность в хорошем писателе и ценится. “Говори, говори, — мысленно просим мы стоящего автора, — нас увлекает твой монолог, он нас радует или бесит. Не умолкай, разговаривай. Предмет, занимающий твое внимание, — извержение вулкана или порез при бритье — второстепенен… ”

Я, например, в отрочестве прочитав “Фрегат «Палладу»”, уже забыл за давностью лет, какие страны посетил Гончаров, но помню, что классик много брюзжал, на дух не переносил англичан и в совершенно мещанском своем самодурстве пожелал каким-то дальневосточным островитянам маршировать в мундирах европейского покроя вместо того, чтобы ходить в национальных хламидах и писать стихи палочками на табличках. Точь-в-точь по анекдоту о споре военных и гражданских, кто из них умнее, когда военные, торжествуя и как бы закрывая тему, вопрошают: “Раз вы, штатские, такие умные, что ж вы строем не ходите?”

Или другое писательское путешествие — “Путешествие в Арзрум”. Наверняка существуют и более обстоятельные и профессиональные описания Русско-турецкой войны 1828–1829 годов, но у какого исследователя читатель натолкнется на сцену, исполненную такого злодейского юмора? “Увидев меня во фраке, он ("пленный паша. — С. Г.) спросил, кто я таков. Пущин дал мне титул поэта. Паша сложил руки на грудь и поклонился мне, сказав через переводчика: Благословен час, когда встречаем поэта. Поэт брат дервишу. Он не имеет ни отечества, ни благ земных; и между тем как мы, бедные, заботимся о славе, о власти, о сокровищах, он стоит наровне с властелинами земли и ему поклоняются. <…> Выходя из <…> палатки, увидел я молодого человека, полунагого, в бараньей шапке, с дубиною в руке и с мехом <… > за плечами. Он кричал во все горло. Мне сказали, что это брат мой, дервиш, пришедший приветствовать победителей. Его насилу отогнали

Конец ознакомительного фрагмента.