Дом у реки

Сергей Вячеславович Парамонов, 2021

Усталые путники натыкаются на странный дом у реки. За высоким забором в вольере для собак, они видят ребенка, который лакает еду. Время от времени к миске подбегают животные. Мальчик, как и животные передвигается на четырех костяшках и пытается отогнать не званных гостей от своего завтрака, рыча как зверь. В глубине вольера путники замечают ещё одно живое существо. Это женщина, у которой нет ни рук, ни ног. На шее у женщины строгий ошейник на металлической цепи. Испуганные путники вызывают милицию. Дом у реки таит в себе много загадочных преступлений, в которых предстоит разобраться вначале следователю, а затем и суду. Но понесут ли виновные наказание? Адвокат с прокурором сходятся в судебной баталии, и каждая из сторон пытается убедить суд в своей правоте. Вход идет всё. И прокурор, и адвокат иногда приступают закон, дабы доказать свою версию. Перед глазами читателя развертывается гроссмейстерская партия, черных и белых фигур и каждая из сторон близка к мату. Ничьей быть не может.

Глава 3

Поиски

Как мне потом стало известно, мои поиски продолжались двое суток. В них были задействованы как спасатели, прилетевшие на вертолетах, так и местные жители, которые в течение двух суток прочесывали лес. Всё осложнялось тем, что тайгу заносило снегом, видимости не было никакой. Мороз постоянно крепчал, и с каждой секундой шансы найти меня живой улетучивались. Люди и техника валились с ног и в течение двух дней безрезультатно искали маленькую девочку, пропавшую в тайге. Спасателями был разбит штаб, в который постоянно стекалась информация о моих поисках. Но поиски результатов не дали, и было принято решение прекратить их, так как шансов у маленькой девочки выжить в тайге в тридцатиградусный мороз просто не было. Отец не смирился с решением спасателей и продолжал искать меня. Он квадрат за квадратом на лыжах объезжал свои лесные владенья. Утром третьего дня погода успокоилась, и отец снова стал на лыжи и отправился на мои поиски. Уставший от дальнего перехода, он остановился и снял рюкзак. В следующую секунду ему на голову упала шишка. Отец вскинул голову вверх. Прямо над ним сидела белка Аленка, у которой на груде было белое пятнышко в виде сердечка. Она снова кинула в него шишку, которая на этот раз пролетела мимо. Белка издавала непонятные звуки, кидала в него шишки и удалялась в тайгу. Ему показалось странным поведение белки. Казалось, что она что-то ему хочет сказать. Отец накинул рюкзак и поспешил за белкой. Он двигался за ней несколько минут и уткнулся в небольшой стог сена. Не знаю, было ли это случайным, но именно так папа нашел меня. Он раскидал в стороны замерзшее сено и нашел меня, свернутую калачиком. Взяв меня на руки и бросив рюкзак, он заспешил в обратный путь.

Прошло несколько дней.

Я открыла глаза. Вокруг меня всё белое. Где я? Мои глаза начинают привыкать к свету. Я отчетливо вижу напротив себя кровать, на которой сидит отец. Он опустил голову себе на грудь и, как мне кажется, спит.

— Папочка, — тихо говорю я.

Но он не слышит меня.

— Папа, — говорю я громче.

Он открывает глаза, подходит ко мне и начинает целовать меня в лоб.

— Дусенька, девочка моя, как ты нас напугала.

— Папочка, я ничего не помню. Что случилось? — спрашиваю я.

Он смотрит на меня, и его лицо начинает трястись. Он едва сдерживает слезы на своих глазах.

— Всё хорошо, девочка моя, всё хорошо, — говорит он и отворачивается в сторону.

Я пытаюсь почесать нос, подношу свою правую руку и вижу, что она забинтована, и как мне кажется, не такая, как должна быть. Я пытаюсь пошевелить пальцами правой руки, но я их просто не чувствую. Левая рука тоже забинтована, и я также не чувствую пальцев. Отец смотрит на меня, и на его глазах выступают слезы.

— Дусенька, всё у нас будет хорошо. Всё закончилось, ты, слава богу, жива, — говорит он и большой мужской ладонью вытирает слезы, которые катятся по его обросшим бородой щекам.

Я чуть-чуть приподнимаю голову и смотрю на свои ноги. Их нет. Я вижу лишь обрубки, которые замотаны бинтом, через который проявились красные пятна крови.

— Папочка, где мои ножки? — спрашиваю я.

Отец молчит. Он, как ребенок, начинает плакать навзрыд. Он начинает гладить меня по голове, затем обнимает и шепчет на ушко:

— Всё будет хорошо, моя принцесса, мы со всем справимся.

Я постепенно начинаю понимать, что произошло. Отчетливо в моем сознании всплывает картина, как я увидела свою мать ночью с дядей Колей, милиционером. Потом я вижу, как собираюсь и выхожу из дома, чтобы отправиться на дальнюю заимку.

— Папочка, а как я буду жить без своих ножек и ручек? Я же теперь не смогу закончить рисовать свою картину, которую я хотела подарить тебе? — спрашиваю я и смотрю на папу.

— Ничего, девочка моя. Ты её обязательно дорисуешь. Сейчас для тебя главное — покой. Скажи, зачем ты пошла в такую погоду в тайгу? — спрашивает отец и снова вытирает слезы.

— Папочка. Я пошла, чтобы тебе рассказать, — отвечаю я.

— Что рассказать, Дусенька? — спрашивает отец.

— Когда ты ушел на дальнюю заимку, к нам пришел…

В этот момент открывается дверь и в палату входит мать. Моё сердце начинает бешено колотиться.

— Полина, наша малышка пришла в себя, — говорит отец.

Мать подходит ко мне, нагибается и целует в лоб. Она берет стул, пододвигает его к кровати и садится рядом с отцом.

— Борис, ты можешь идти домой, я посижу с Дусей. Ты и так возле её кровати провел двое суток. Тебе надо поесть и поспать, а я посижу с ней, — говорит мать.

— Дуся ты рассказывала, зачем ты пошла в тайгу, — говорит отец.

Я смотрю на мать, но она смотрит на меня с ненавистью.

— Папочка, я просто решила прогуляться, а потом началась вьюга, вот я и заплутала в тайге, — говорю я.

— Борис, иди домой, ещё будет время наговориться, — говорит мать Полина.

— Хорошо, девочки мои, я пошел. Завтра, моя крошка, я приеду к тебе и привезу твоего любимого Михайло Потаповича. Он тебя будет веселить, и всё у нас отныне будет хорошо, — говорит отец, целует меня в щечку и выходит из палаты.

Какое-то время мы с матерью молчим. Она сидит напротив меня и просто смотрит мне в глаза.

— Что ты успела наговорить отцу? — спрашивает мать.

— Ничего, — отвечаю я.

— Запомни, если хоть слово скажешь ему, что видела, я тебя собственными руками придушу, — отвечает мать. — Ты зачем, зараза такая, в тайгу попёрлась? Что теперь с тобой, калекой, делать?

— Мамочка, прости меня, пожалуйста, — говорю я и начинаю плакать.

— Прости. Бог простит, — зло отвечает мать. — Мы теперь всю жизнь с тобой мучиться будем…

Через месяц отец забрал меня из больницы и привез домой. Он на руках внес меня в мою комнату и положил на кроватку.

— Дусенька, а это мой тебе подарок, — говорит отец. И я вижу большую куклу, которая лежит на моей кровати.

— Спасибо, папочка, — говорю я и обнимаю куклу. — Я назову её Варварой, так звали мою медсестру, которая каждые день делала мне перевязки в больнице.

— Ну, Варвара так Варвара, — отвечает отец и гладит меня по голове.

Зимние месяцы пролетели достаточно быстро. После этого несчастного случая жизнь нашей семьи изменилась. Родители всё чаще и чаще стали ссориться. После этих ссор отец уходил на дальнюю заимку и по несколько дней проводил там. Когда его не было дома, к нам всё чаще и чаще по ночам стал приезжать дядя Коля-милиционер. Они с матерью пили водку, а потом я всю ночь слушала скрип кровати, доносившийся из соседней комнаты. Я затыкала свои уши, накрывала голову подушкой, но этот скрип всё равно был слышен мне. В те дни, когда папа был дома, мы с ним делали уроки. Раз в месяц моя учительница передавала мне домашние задания по всем предметам, которые я делала с папой. Он из кожаных ремней сделал мне браслет на руку, и в него можно было вставлять ложку, чтобы кушать самой. Но папа, когда был дома, сам кормил меня. Мать Полина первое время тоже кормила меня с ложки, но потом, когда ей это надоело, она заставила отца приставить к моей кровати небольшой столик и сделать мне какое-нибудь приспособление, чтобы я могла сама принимать пищу. Когда папы не было дома, мать ставила миску с едой перед моей кроватью, и я ела сама. Если я разливала суп, то мать била меня резиновым шлангом, обзывая при этом неряхой. Самое трудное для меня было самостоятельно сходить в туалет. Когда папа был дома, я звала его, и он на руках относил меня в туалет. Мать несколько раз первое время помогла мне, но затем она сказала, что я должна быть самостоятельной. Она сказала, что не намерена всю жизнь выносить горшки за мной. Поставив однажды на стол возле кровати банку, она сказала, что я сама должна ходить в туалет в эту банку. Возле кровати она поставила помойное ведро, куда я должна была выливать содержимое банки. Это ведро стояло возле изголовья моей кровати, и я постоянно чувствовала жуткий смрад. Когда с заимки возвращался папа, банка и ведро из моей комнаты выносились, и он помогал мне справить надобности. Но как только он уходил на дальнюю заимку, ведро с банкой снова появлялись в моей комнате. Пришла весна. Снег давно растаял. По вечерам в тайге заливались соловьи, и от их пения на душе становилось хорошо. Я часто сидела возле окна и смотрела за весенней жизнью тайги. Клинья различных птиц возвращались в тайгу, чтобы обзавестись новым потомством, а с первыми холодами стать на крыло и улететь в теплые страны, для того чтобы вернуться сюда через год. Вот уже несколько дней папа был дома. Мне было так хорошо. Он учил со мной уроки, рассказывал дивные и интересные истории. Утром он разбудил меня и вынес к реке. Он усадил меня в кресло, стоящее на берегу реки. Предусмотрительно им уже были закинуты удочки. Мы сидели на берегу реки и смотрели за поплавками, которые подпрыгивали на водной глади. Это был лучший день в моей жизни. Солнышко грело меня своими ласковыми лучами, от чего я жмурилась и улыбалась.

— Дусенька, я накопил уже достаточно денег. Ещё немного, и я поеду в областной центр. Мне сказали, что мы сможем тебе поставить протезы на ноги, а чуть позже и на руки. Потерпи, моя девочка, всё у нас будет хорошо, — сказал отец и обнял меня.

— Спасибо, папочка. Я тогда сама смогу ходить в школу и буду самостоятельной, — ответила я.

— Да ты и так, моя девочка, совсем самостоятельная. Ты посмотри, какую ты картину уже почти дорисовала, — сказал отец. — Ремни на браслете не давят?

— Нет, папочка, не давят, — ответила я.

Дело в том, что папа, когда бывал дома, подставлял к моей кровати мольберт, расставлял краски, вставлял кисть в кожаный браслет, и я уже почти дорисовала свою картину, которую я хотела подарить ему. На ней было изображено озеро в тайге, которое утопало в зелени деревьев. По глади озера скользили белые лебеди, которые поднимались с поверхности воды, оставляя за собой брызги. Один лебедь был черным, и он не собирался устремляться ввысь, так как у него было перебито крыло и он не мог подняться в клин с белыми лебедями. Этот черный лебедь была я. Мне осталось лишь сделать небольшие штрихи на этой картине. И тогда я подарю её папе.

— Кстати, когда ты уже подаришь мне свою картину? — спросил папочка.

— Ну, мне совсем немножко осталось. Ты сегодня уйдешь на заимку, а когда ты вернешься, я тебе её подарю, — ответила я.

— Замечательно, моя крошка, — ответил отец и нежно поцеловал меня в щечку. Мы ещё долго удили рыбу. Клев был хорошим, и вскоре наш садок был полным. Мы сидели на берегу реки и просто болтали с папой. Мне в этот момент было так хорошо. Вскоре мои мучения закончатся, папа уже насобирал денег, и мне скоро установят протезы. Тогда я смогу быть полноценным человеком и вернусь в школу. Пускай первое время будет трудно, но ничего, я справлюсь, я сильная. Пройдет время, и папа будет мной гордиться…

Вечером, перед тем как уйти на дальнюю заимку, он поставил мольберт перед моей кроватью и расставил краски на столе.

— Мы с тобой договорились. Я вернусь через два дня, и ты подаришь мне свою картину, — сказал папа и улыбнулся.

— Да, договорились, сэр, — ответила я.

В этот день я очень устала и легла спать пораньше. Посреди ночи меня разбудили громкие голоса. Судя по всему, в гости опять пришел дядя Коля, и они с матерью сидели на кухне и пили водку. Я прислушалась.

— Вот ты скажи мне, Поля, ты ещё молодая женщина. Почему ты должна ухаживать за калекой? Сдай её лучше в детский дом. Зачем гробить свою судьбу. Или вон река рядом, мало ли что может случиться с калекой на берегу, — сказал дядя Коля.

— Да что ты говоришь, Николай? Она же всё-таки дочь мне как-никак. Это Борис думает, что она его кровинушка. А я в этом не уверена. Я ведь девка раньше видная была. Я жила в райцентре, хахалей было, ты не представляешь. Я-то до любви ох какая охотная, ну и спала со всеми подряд. А тут он в моей жизни появился. Мне это не мешало гулять на стороне и удовлетворять свою похоть. А потом я поняла, что забеременела. А тут Борька рядом, ну и поженились. А так сказать на сто процентов, что Дуська от него, я не могу. А в детский дом я её не отдам. Мне сейчас опекунство в райсовете оформляют, ну и пенсию на инвалида, а это неплохие деньги. Так что пусть Борька за ней горшки всю жизнь таскает, мне-то что. Давай выпьем, — сказала мать.

После услышанного откровения выпившей матери моё сердце заколотилось. Я, чтобы не было слышно, уткнулась лицом в подушку и зарыдала навзрыд. А что если я не родная папе? Что будет дальше? Может, самой доползти до речки, благо она рядом, и утонуть? Тогда всем будет легче, и мне не придется мучиться всю жизнь. Я попыталась уснуть. Но через некоторое время из соседней комнаты послышались скрип и стоны. Подвыпившая мать, уже ничего не стесняясь, стонала во весь голос…

Проснувшись утром, я увидела на столе возле своей кровати банку для туалета, рядом с которой стояла миска, по всей видимости, со вчерашними объедками с застолья матери с дядей Колей. Немного подкрепившись объедками, я попыталась сходить в банку. Было неудобно, и я пролила немного жидкости на кровать. Матери, по всей видимости, не было в избе. Может, она пошла доить Зорьку. Я на своих обрубках пододвинулась на кровати к мольберту, надела на руку кожаный браслет, вставила кисточку и принялась дорисовывать картину для папы. Завтра он вернется с заимки, и я подарю ему свой шедевр. Работа полностью увлекла меня, и я потерялась во времени. Я случайно зацепила баночку с красной краской, и она упала на пол, и масляное пятно растеклось по ковру, который лежал возле моей кровати. Да если мать увидит, то она меня прибьет за то, что я испачкала ковер, пронеслось у меня в голове. Надо это всё убрать. До этого я ни разу сама не слезала с кровати, но сейчас это надо было сделать, чтобы не получить от матери. Я перевернулась на живот и стала медленно сползать вниз с кровати. Держаться было нечем, и я грохнулась навзничь, зацепив при этом мольберт и еще несколько раскрытых баночек с красками. Всё это рухнуло сверху на меня. В этот момент я услышала, как дверь в избу отрылась. На пороге я увидела мать Полину. По её выражению лица было видно, что она ещё слегка пьяная. Она молча прошла в комнату, достала резиновый шланг и стала бить меня им по всем частям тела.

— Ах ты, паскуда такая, и что тебе не сидится. Весь ковер своими красками уделала. Что мне теперь с ним делать?

— Мамочка, пожалуйста, не бей меня, я сейчас все уберу, — взмолилась я.

— Уберет она, ишь какая. Куда тебе, калеке безрукой? Всё, закончилось мое терпение. Ты мне всю жизнь искалечила, тварь такая. Художница безрукая. Всё, — сказала мать и пошла на кухню.

Через минуту она вернулась в мою комнату. В её руках я увидела нож, лезвие которого поблескивало. У матери было злое выражение лица.

— Мамочка, пожалуйста, не убивай меня, я больше не буду, — взмолилась я.

— Не будешь, уже не будешь, — зло сказала мать и подошла вплотную ко мне.

Я вскинула руки или то, что от них осталось, и прикрыла голову и закрыла глаза.

Вдруг я услышала, как стальной клинок что-то режет. Я открыла глаза и увидела, что мать ножом кромсает мой рисунок.

— Мама, не надо, прости, я больше не буду, — закричала я и заплакала. — Это же подарок для папочки.

— Замолчи, тварь такая, ты больше не будешь. С этого дня ты будешь спать на полу. Понятно? — спросила зло мать.

— Да, мамочка, я всё поняла, — ответила я.

Мать тем временем стащила матрас с кровати и закинула его в угол. Потом взяла подушку и одеяло и бросила сверху. Она взяла банку со стола и помойное ведро и поставила вплотную к моему новому месту для сна.

— Теперь ты будешь спать здесь, чтобы ты, не дай бог, опять не упала с кровати. И если ты ещё что-нибудь когда-нибудь испачкаешь, я тебя в речке утоплю. Я из тебя дурь-то выбью, — сказала мать, взяла резиновый шланг и стала бить меня, не глядя, куда прилетают её удары…

На следующий день вернулся отец. Матери не было в избе, когда он вернулся. Он зашел ко мне в комнату и увидел, что за время его отсутствия мое место пребывания изменилось.

— Что случилось, доченька? — ласково спросил он и взял меня на руки.

Я обняла его за шею своими обрубками и заплакала.

— Что случилось, моя хорошая? Что за синяки у тебя? — спросил папа.

— Папочка, я вчера упала с кровати и перевернула краски, — ответила я.

— Я спрашиваю, откуда синяки? Тебя что, мать лупила? — спросил папа.

— Нет, я просто когда на пол упала, то ударилась, а мама здесь ни при чем, — ответила я и заплакала.

Отец приподнял мою майку и увидел, что по всему телу остались борозды от ударов резиновым шлангом.

— Дусенька, не бойся, расскажи мне всё, — сказал папа.

Я больше не могла врать папе и рассказала всё, что последнее время скрывала от него. Я рассказала о ночных приходах дяди Коли, я рассказала, что происходит со мной, когда его нет дома, я рассказала о том, что мать вчера говорила, что, может, я не его дочка, и главное, я рассказала, почему тогда пошла на дальнюю заимку… Зачем я тогда это рассказала?

Отец несколько минут сидел молча, сильно обняв меня. Он молчал и лишь гладил меня по волосам своей огромной ладонью.

— Запомни, Дусенька, ты моя единственная дочка. Всегда такой была и всегда такой останешься, что бы ни случилось. Мать не слушай. У нас с тобой всё будет хорошо. Скоро мы поставим тебе протезы, и ты будешь играть в футбол, — сказал папа. Он перенес меня на мою кроватку, уложил и вышел из избы. Через какое-то время я услышала крики матери на улице. Она истошно кричала долгое время. Было слышно, что она кричала от боли. Её крики навсегда врезались в моё сознание. Через некоторое время дверь в избу открылась, и в дверях появился отец. Его лицо было бледным. Он за волосы тащил за собой мать, которая ползла на четвереньках. Её лицо было сплошным месивом. Глаза начинали заплывать от синяков, которые начинали нависать над глазами. Губы у неё были разбиты, и, как я потом увидела, не было во рту нескольких зубов. Отец за волосы подтащил её к моей кровати.

— Проси прощения, паскуда, или я тебя удавлю, — сквозь зубы процедил отец.

Мне было страшно смотреть за этой картиной. Мать на карачках подползла к моей кровати и стала своим окровавленными губами целовать мои обрубки рук и ног, оставляя на них кровавый след.

— Прости меня, дочь, ради бога, прости, — говорила мать. Её взгляд был затуманенный.

— Клянись, сволочь, что больше ни один волосок не упадет с её головы, — сказал грозно металлическим голосом отец.

— Я клянусь, — ответила мать своими окровавленными губами.

— Моли бога, чтобы я тебя сегодня не прибил, — сказал отец и отпустил патлы матери. Она в ту же секунду, не поднимаясь на ноги, стала на четвереньках пятиться назад, и вскоре за ней хлопнула дверь в избу.

С тех пор отец стал выпивать. Он по-прежнему хорошо относился ко мне, но по ночам я слышала, как он избивал мать. Она кричала и просила его, чтобы он её не бил, но он вымещал на ней всё своё зло. Всё это продолжалось несколько месяцев…