Преломление. Обречённые выжить

Сергей Воробьев, 2022

Время течёт и подхватывает своим течением нас, оставляя прошлое в прошлом, не останавливаясь в настоящем и стремительно летя в смутное будущее. Прошлое, лишь оно, может запечатлеться в нашей памяти фрагментами тех или иных событий. И эти события будут проявляться тем ярче, чем ярче, оставшийся после них свет. Он высвечивает нам дорогу, по которой идём вперёд, надеясь увидеть себя новыми людьми, преображёнными новым светом. Именно для этого мы обречены выжить. Именно для этого и даются испытания, которые нужно преодолеть. И мы их преодолеваем, тем самым утверждая жизнь, данную нам Богом.

Антарктида без купюр

Книга судеб бухты Ардли

Заканчивался 1973 год. Наш теплоход обеспечивал 19-ю Антарктическую экспедицию, и мы, преодолев по меридиану всю Атлантику, зашли на один из многочисленных островов Антарктического архипелага, отделённого от Южной Америки самым коварным проливом Дрейка. Остров этот, названный русскими моряками Ватерлоо, находится на стыке двух океанов — Атлантического и Тихого. В юго-западной части острова имеется удобная глубоководная бухта Ардли, на берегу которой в тот год мирно соседствовали всего две научные полярные станции: советская «Беллинсгаузен» и чилийская «Президент Эдуардо Фрей».

Через 35 лет к ним присоседятся полярные станции ещё десяти государств, и остров станет самым заселённым и самым интернациональным на Антарктическом архипелаге. На нём возведут православный храм в честь Святой Троицы, который будет напоминать не только русским, но и южноамериканцам, полякам, украинцам, китайцам и корейцам о бренности и вечности нашего существования.

Со стороны пролива Дрейка остров ограждает протяжённая цепь подводных скал, выступающих местами на поверхность. Побережье здесь изобилует галечными пляжами, на которых можно увидеть лежбища морских слонов. На низких террасах скалистого берега встречаются кости морских животных.

В тот год на одной из прибрежных террас мы обнаружили хорошо сохранившийся скелет кита. Китобои вряд ли были причастны к этой жертве. Скорее всего, его выбросило на берег в силу каких-то природных обстоятельств. Примерно такой я видел в зоологическом музее Ленинграда. Мякоть кита была выклевана птицами, коих на этом острове, да и на соседних островах, не счесть.

Пернатых здесь прорва. И не приведи господи приблизиться любопытствующему к гнездовьям этого прожорливого населения: заклюют и обгадят с головы до ног. Спустя несколько лет после нашего посещения острова зимовщики станции «Беллинсгаузен» рассказывали, что от останков кита не осталось ни косточки. Птицы здесь были уже ни при чём: остатки скелета растащили на сувениры появившиеся после нас с середины семидесятых дотошные туристы.

Первый сувенир — средний китовый позвонок — унёс на своих покатых плечах наш старший судовой кок. Мы с опаской ожидали, не сварит ли он из этого позвонка бульон. Или, не дай бог, сделает студень. Однако кок решил по-другому — использовал позвонок как стул. Позвонок оказался на редкость удобным и устойчивым. За счёт своего веса при качке он стоял как вкопанный.

Когда судно вернулось домой и стало на ремонт в Риге, к нам на пароход по приглашению пришли наши шефы из Латвийской медицинской академии — будущие врачи и медсёстры. Для них всё было ново и интересно. Под занавес наш старший кок от щедрот своего сердца преподнёс им в подарок китовый позвонок, на котором цветными фломастерами расписались все члены экипажа. Вот так частица далёкой Антарктики попала волей судеб на Латвийскую землю к будущим медикам.

Но вернёмся в бухту Ардли, на берегу которой стояли тогда две уже упомянутые полярные станции, находившиеся по обе стороны ручья, вытекающего из озера Китеж, расположенного на верхнем плато. В тот год советской станции «Беллинсгаузен» исполнилось пять лет. Чилийская была на год моложе. По инициативе уже известного в те времена полярника Че наша станция считалась комсомольско-молодёжной. Этот великовозрастный чернобородый комсомолец Че её и возглавлял.

Бросив якоря посреди бухты, наш теплоход приготовился к выгрузке. Выгрузка была штатной на имеющиеся при станции плавсредства, которые к нашему приходу приготовили к эксплуатации. Сюда входили: речной теплоход, плашкоут и вездеход-амфибия. Теплоход, прозванный в народе речным трамвайчиком, запустили сразу же. Он напоминал те трамвайчики пятидесятых годов, которые ходили по Москве-реке, а потом и по Неве. «Минога» — такое негласное название закрепилось за этим теплоходиком, поскольку он был узок и проворен, как упомянутая рыба.

Денно и нощно курсировала «Минога» между берегом и нашей якорной стоянкой. На второй же день её приспособили для буксировки плашкоута — плавающего понтона. Плашкоут провалялся на берегу бухты около года и требовал тщательного осмотра. Всё ржавеет на этом свете, гниёт, разрушается. Поверхностный осмотр плашкоута показал, что он ещё якобы жив и готов к эксплуатации, о чём и сообщил нам по радио сам Че.

Однако время, случай и наша невнимательность, а то и просто безалаберность, внесли свои коррективы в Книгу судеб. В плашкоуте, на его донной поверхности, в каком-то из многочисленных сварных швов образовался незаметный свищ, повлиявший на дальнейший ход событий. Как часто это бывает в жизни — маленькая червоточина меняет ход задуманного сценария почти до неузнаваемости.

В тот год близ станции «Беллинсгаузен» планировалась постройка сварных хранилищ для дизельного топлива. «Минога» прибуксировала плашкоут к борту нашего теплохода. Во время загрузки плашкоут стал непривычно быстро погружаться в воду под тяжестью листового металла, ящиков со сварочным и прочим оборудованием.

Неприятности начались с того, что управляющий грузовыми лебёдками боцман Миша Таскин не смог ювелирно перенести очередной груз с кислородными баллонами, задев ими за фальшборт теплохода. Баллоны угрожающе накренились, высвободились из удавки стропа и понеслись, яко фугасные бомбы, на плашкоут, стоявший в носовой части теплохода как раз напротив трюма с грузом тротила: ни много ни мало сорок тонн. Страшно представить, если хотя бы один баллон взорвался от удара о стальную палубу плашкоута и стал бы детонатором для находящейся в трюме взрывчатки. При взрыве могло снести с лица земли две полярные станции. И бухта Ардли стала бы пустыней. Конечно, это была бы для нас лёгкая и мгновенная смерть. В то же время нелепая, как и многое в этом мире.

До сих пор вспоминается картинка из безалаберного дворового детства. Пацаны из соседнего двора умыкнули у строителей такой же кислородный баллон, затащили на пятый этаж и сбросили с балкона во двор-колодец. Взрывная волна выбила начисто все стёкла вместе с рамами в домах, окружающих двор, и докатилась до нашей неблизкой школы, разом распахнув фрамуги всех окон. Такова оказалась сила взрыва, превратившего место падения баллона в безрадостную картину, напоминавшую блокадный Ленинград после артобстрела.

Но в Книге судеб для нас была написана иная страница: баллоны не взорвались — пошли по касательной и, ударившись о деревянную тару со сварочным оборудованием, отрикошетили и камнем ушли в тёмные неприютные воды бухты. Это была всего лишь первая дань морскому богу. Мы даже испугаться не успели — только шарахнулись к противоположному борту плашкоута, и он под нашей тяжестью стал медленно крениться — не ровён час перевернётся. Пришлось срочно перемещаться обратно.

Я высвистал второго помощника капитана, отвечающего за погрузку:

— Петрович, смотри, какая комедия намечается. Похоже, вода внутри посудины.

— А ну-ка походи туда-сюда, — предложил Петрович, — посмотрим на её поведение.

Я встал на край борта, и плашкоут стал постепенно, но неотвратимо крениться на этот борт.

— Теперь давай на другой, — скомандовал второй помощник.

На другом борту картина была та же.

Петрович почесал в затылке и, резко махнув рукой, произнёс:

— Авось пронесёт! На перезагрузку времени нет. Цепляй «Миногу»! На стрёме поставим матроса с топором. Начнёт тонуть — руби буксирный трос, не жалей!

Подошла «Минога», зацепили плашкоут стальным тросом, и речной трамвайчик потащил бесценный груз. Как сейчас вижу эту картину: узкий пассажирский теплоходик времён, когда «жить стало лучше и веселей», тащит гружёный плашкоут. Богатырского виду матрос Толик стоит на корме «Миноги», как палач перед плахой: с поднятым пожарным топором на длинном красном топорище.

Будь я резчиком по кости, вырезал бы эту сцену из моржового бивня, как это делают жители Крайнего Севера, изображая оленьи упряжки и перипетии местной охоты.

Сначала всё шло хорошо, и все внимательно следили за процессом. Но как только речной трамвайчик стал делать плавный разворот, чтобы пойти прямым курсом к станции, плашкоут стал неотвратимо крениться и очень быстро перевернулся, сбросив весь груз на дно бухты Ардли. Это была вторая дань морскому богу. Богатырский матрос Толик так и остался с поднятым над головой топором. Рубить буксирный трос не было надобности, так как сам плашкоут не утонул, а просто перевернулся и в сохранности был доставлен на берег.

Я подошёл к Петровичу, на лице которого отражалось тоскливое недоумение.

— Петрович! Объясни мне неумному, почему «Миногу» зацепили так, что пришлось делать разворот? Подцепи плашкоут с другой стороны и — прямой курс на берег. Может быть, и прошёл бы он благополучно на ровном киле.

— Не допетрил! — честно признался Петрович. — Только об этом никому не говори.

У этой истории, к сожалению, был посторонний свидетель — чилийское судно «Пилото Пардо», недалеко от нас вставшее на якорь.

В тот же день, ближе к вечеру, у нас и на чилийце получили сигнал SOS от потерявшего управление судна «Калипсо» с командиром Кусто на борту. В проливе Дрейка у них вышел из строя главный двигатель, и их несло на рифы острова Ватерлоо со стороны Тихоокеанского побережья.

«Пилото Пардо» нёс на себе два морских геликоптера. Чилийцы тут же послали к месту аварии винтокрылую машину под номером 13. Машина эта была замечательная: манёвренная, небольшая, с каплевидной двухместной кабиной и с шасси на двух дутых поплавках, позволяющих ей садиться на водную поверхность. На цилиндрической хвостовой части надпись NAVAL.

Борт № 13 вылетал к Тихоокеанскому побережью несколько раз, и общими усилиями на «Калипсо» удалось запустить главный двигатель. Последним рейсом вертолёт привёз Филиппа Кусто — младшего сына командира «Калипсо». Расстояние до чилийца было не более четверти кабельтова. Когда мы увидели долговязую фигуру и скуластое лицо с крупным «птичьим» носом, то сразу подумали — сам командор пожаловал в гости. Филипп действительно походил на своего отца не только лицом, фигурой, но и жестами, и манерой держаться. В то время он уже владел собственной киностудией в Штатах, а в экспедиции исполнял роль главного оператора. Они снимали тогда очередной фильм под названием «На юг, где лёд и пламя». Съёмки велись в субантарктических водах — в подводных гротах плавающих айсбергов и на островах с действующими вулканами в районе Антарктического полуострова. Отсюда и «лёд и пламя» в названии.

На «Пилото Пардо» организовали брифинг. Филипп, выступая на нём, выразил уверенность, что французские и русские океанологи должны встретиться и обсудить проблемы, касающиеся состояния мировой экосистемы. Позднее, узнав о казусе с затоплением нашего груза и связавшись с отцом по радио, предложил помощь.

Наше руководство благородно отказалось от помощи, сославшись на плотный график. Мы форсировали все погрузочно-разгрузочные работы и переброску зимовочных составов, свернули такелаж и, дав серию прощальных гудков, эхом разнёсшихся по бухте Ардли, вышли на просторы Южного океана.

Комсомолец Че, он же экс-начальник станции «Беллинсгаузен», помахал ручкой гостеприимным чилийцам и долговязому Филиппу Кусто. Те с недоумением наблюдали за нашим внезапным отходом, наверняка сожалея, что не состоялась встреча двух научных судов, решающих общие задачи.

Наш экипаж тоже сожалел, что не удалось встретиться с командором Жаком Ивом Кусто и увидеть легендарное CALYPSO, о котором в те годы знал весь мир. По-видимому, эта встреча не была записана в Книгу судеб.

Зато комсомольцу Че в Книге судеб уже было прописано кресло зампредседателя в будущей Государственной Думе.

Штурману Петровичу, почёсывающему свою нечёсаную голову, ничего выдающегося прописано не было. Лишь одна забота о семье и детях.

Филиппу Кусто был начертан трагический финал. Ему оставалось жить всего шесть лет. Он погибнет в 1979 году, участвуя в съёмках на гидроплане «Каталина». Во время приводнения нос машины внезапно «зароется» в воду. Весь экипаж останется целым и невредимым. Только на борту не будет Филиппа Кусто. Его тело так и не найдут.

Командор, Жак Ив Кусто, прокладывал в Книге судеб оптимальный маршрут к восточному побережью острова Кинг-Джордж, на российских картах имеющего второе название — Ватерлоо.

А что мне было прописано в Книге судеб? Этого никто не узнает, в том числе и я. Поскольку прочитать её нам не дано. Следовал ли я указаниям судьбы, трудно сказать. Но судьба точно вручила мне в руки перо, чтобы описать то, что попадалось на моём пути. В этом я не сомневаюсь.

Именины на леднике

Рассказ полярника Вити Никитина

У Вити Боярского был день рождения. Кто его знал тогда, кроме родителей, жены и сотоварищей? Уже потом, спустя полтора десятка лет, когда он пересечёт на лыжах всю Антарктиду, о нём начнут говорить в полярных кругах и за их пределами. Дальнейшие его «похождения» не вписываются в мышление обывателя: многократные походы к Северному полюсу, пересечение Ледовитого океана с востока на запад и пр. и пр. и пр.

16 сентября 1976 года 26-й день рождения Вити Боярского мы отмечали на буровой, стоящей на шельфовом леднике Земли Королевы Мод, в сорока километрах от советской антарктической станции «Новолазаревская».

По этому случаю наш геофизик Володя Степанов сделал фирменные пельмени и торт. Развели спирт. Вечером после буровых работ все собрались в командирском балке^[3] за праздничным столом. Посидели, попели песни под гитару. Начальник нашей станции Лев Иванович по радио поздравил именинника. За стенами балка метель-пурга, пустыня великая ледяная, а здесь свет, друзья, гитарный перезвон, разговоры, еда, тепло, и становится по-настоящему радостно и торжественно, спокойно и легко на душе. Такого чувства нигде больше не испытаешь.

Но вот пора расходиться, завтра утром опять бурение ледяного шельфа, надо выспаться. Два Володи остаются в своём командирском балке, а мы — два Вити — надеваем каэшки^[4], накидываем капюшоны, застёгиваемся поплотней и — в пургу, которая к этому времени разыгралась не на шутку. До нашего балка всего-то метров двадцать будет, но метёт крепко.

Спрыгнули мы на шельф из командирского балка, как десантники с самолёта в слепом прыжке. Лететь, правда, пришлось не больше метра. Однако ничего не видать — сплошной трам-тарарам. Снег и ветер, и больше ничего. Взяли направление на наш балок и пошли в связке, держась друг за друга: именинник впереди, я сзади.

Потом поменялись. Переднему ведь больше достаётся: прессует под капюшон, в глаза, в нос — всё залепляет. Я одной рукой лицо прикрыл, другую вперёд выставил. Идём. Балок вот-вот должен быть. Но рука всё по метели шарит. Что за чёрт?! Неужто промахнулись? От ветра стал задыхаться.

— Витя, куда идти?! — кричу. — Вроде мимо прошли!

— Вправо, — подсказывает он мне.

Пошли вправо. Нет балка! Кошмар! Аж потом прошибло. Дышать всё труднее. Кажется, сейчас вдохнёшь, а пурга в тебя так и польётся водопадом, не удержишь и будешь на одном вдохе пить её, пока не захлебнёшься.

— Витька, это конец! — выдавливаю из себя.

— Не паникуй, дура!!! — орёт. — Морду набью.

Начали кружить в вихре вальса вместе с пургой. Но так можно кружить без конца. Направление вовсе потеряно. Теперь уже было всё равно, куда идти: вперёд, назад, вправо, влево, — всё наугад, всё наудачу. Может быть, балок всего-то в двух метрах. Ну прямо хоть вой. Валюсь в снег.

«Всё, — решаю, — дальше не пойду, бесполезно. Сил нет бороться. Скрючусь здесь, снегом быстро занесёт. Помру спокойно…»

Хапаю ртом воздух вперемежку со снежной крупой — дыхалка совсем подвела.

Витька трясёт меня:

— Вставай, репа старая, не понесу! Слышишь? Вставай!

Поднял меня с трудом. Я ноги еле перебираю. Откуда у Витяя силы? Тянет вперёд. А впереди — ничего, кроме всё той же стены снега.

— Будем кружить, — кричит в ухо Витя, — наткнёмся на что-нибудь, не на балок, так на буровую.

Да, думаю, хрен на неё наткнёшься, будем кружить вокруг да около. Но ответить не могу, сил совсем не осталось. И не паникую, спокойствие какое-то жуткое навалилось. Безразличие.

Сейчас даже смешно. А ведь это была настоящая трагедия. Всё испытал тогда: и страх, и отчаяние, и жалость к себе. Если бы не Витька, не вышли бы.

Правда, надо заметить, наткнулся на кабель-то я. В очередной раз повалился в снег. Решил больше не вставать. Витя, может, один без меня и отыщет балок или в буровую упрётся. А я — пасс. Не ходок. Только вдруг чувствую под собой что-то твёрдое. Рукой шарю — кабель! Целая бухта кабеля. Вспомнил: это ж мы с Володей Утяновым тянули его от балка, да бросили… Потом другой протянули — потоньше. Вот тут-то я испытал такой прилив! Словно сама жизнь ударила хмельной струёй. Считай, заново родился.

По этому-то кабелю, как по канату, мы и притянулись к своему балку. Добрались до двери, над дверью лампа светит — праздник! Ввалились в балок, как два куля, и лежим на полу. Поверишь? — Плакал. Не то от жалости, не то от радости. Такие вот именины! А и действительно, в один день получилось сразу три дня рождения: один у меня, два у Витьки.

Затопили капельницу, залезли в спальники из собачьего меха и — богатырским сном до утра. А утром открываю дверь: кругом чисто, метели как не бывало. Смотрю на мир Божий и думаю: вот где-то здесь мы с Витяем за жизнь вчера боролись, погибали. Может, даже вот на этом месте, где до балка всего-то два метра с небольшим. Какая случайность наша жизнь! Как трагично и смешно многое, что мы делаем. И как иногда легко выбираемся из, казалось бы, безвыходных ситуаций. А в другой раз не можем одолеть самых простых на первый взгляд вещей. Почти никогда об этом не задумываемся. А случись что, начинаем задним числом философствовать.

Читал я как-то раз отчёт одной американской экспедиции. В июне 65-го года при похожих обстоятельствах исчез с лица земли геофизик Карл Диш, было ему 26 лет от роду, ровно как нашему Вите-имениннику. Во время пурги взял он курс на основное здание станции «Мак-Мёрдо», да, видно, промахнулся. Уже потом его следы обнаружили на расстоянии шести с половиной километров от станции. Дальше следы уходили в вечность. Больше никто и никогда не видел Карла Диша на этой планете.

Конечно, красиво умереть не запретишь. Но нелепо, согласитесь! А нам было суждено остаться в живых. Честно скажу, не знаю: что лучше?

Пока, наверное, второе — жить. А дальше — посмотрим.

Такие вот именины…

Чилингаров из «Затерянного мира»

Кто в нынешнее время не слышал о Чилингарове? Можно быть уверенным, что даже тинейджер в мешковатых штанах и с бутылкой пепси, у которого в голове звучит исключительно рэп, а телевизионная передача «Дом-2» является единственным информационным контактом с внешним миром, на вопрос, знает ли он Артура Чилингарова, обязательно ответит: «А то!!!»

Мне пришлось встретиться с легендарным полярником, будущим орденоносцем и депутатом Госдумы, когда он ещё и не мечтал о восхождении на вершину власти. Хотя методично и упорно шёл к ней, возможно и не сознавая этого. В неполные тридцать лет Артур Николаевич был уже начальником созданной им комсомольско-молодёжной дрейфующей станции СП-19 («Северный Полюс — 19»). И в самом начале семидесятых его мужественное бородатое лицо, покрытое изрядным слоем арктического инея, глядело на нас со страниц комсомольских газет и журналов.

Возможно, именно его харизматический образ повлиял на моё решение, пусть и с некоторым опозданием, вступить в комсомол. Некомсомольцев в те времена брали только на комсомольские стройки Сибири. А после срочной службы в ВМФ я пошёл работать в известный всему миру институт Арктики и Антарктики. В то время это учреждение пополнялось современными научно-исследовательскими судами, на одно из которых я и попал в силу судьбоносных обстоятельств.

В 1972 году тот же Чилингаров опять организует комсомольско-молодёжный состав на станции «Беллинсгаузен» в Антарктиде. Тогда самому ему стукнуло уже 33. И «апостолы» его по зимовке были в разных, чаще немолодых летах, но на это закрывали глаза. Комсомолец — он никогда не стареет. И чем бы дитя ни тешилось, лишь бы было в русле политики КПСС.

На следующий год наше судно меняло зимовочный состав чилингаровцев в Антарктиде, и через месяц после выхода из Ленинградской гавани мы бросили якорь в бухте Ардли. На её берегу располагались тогда только две полярные станции: советская «Беллинсгаузен» и чилийская «Президент Эдуардо Фрей». Сейчас таких станций уже с десяток.

Через день в двух кабельтовых от нас встало на якорь чилийское обеспечивающее судно — военный транспорт «Пилото Пардо». На третий день к нам пришёл сигнал SOS с терпящего бедствие французского океанографического судна «Калипсо» с Жаком Ивом Кусто на борту. И наконец, четвёртый день ознаменовался прибытием на борт нашего судна самого Артура Чилингарова.

В промежутке между этими событиями мы, по нашей же безалаберности и разгильдяйству, утопили на глазах у чилийцев в водах бухты Ардли несколько тонн листового металла и дорогое сварочное оборудование. Французский экипаж во главе с Жаком Кусто, устранив с помощью чилийцев технические неполадки на своём судне, был готов оказать нам помощь в подъёме груза — «Калипсо» имело оснащение для такого рода деятельности. Но это же огласка на «всю вселенную»! Поэтому руководство экспедиции категорически не хотело встречаться с известным на весь мир исследователем-подводником.

Карьера полярного исследователя Чилингарова могла не выдержать такой услуги со стороны капиталистического мира. Предложение француза дождаться его прихода в бухту и оказать нам помощь было проигнорировано. Под предлогом жёсткого графика работ мы очень быстро снялись с якоря и, взяв на борт идейно выдержанного комсомольца Чилингарова с его молодёжным зимовочным составом, ринулись в воды Индийского океана. Таким образом Артур Чилингаров собственноручно исключил из своей насыщенной событиями биографии эпохальную встречу двух известных исследователей нашей планеты — Артура Чилингарова и Жака Ива Кусто.

С Чилингаровым впервые мне удалось встретиться нос к носу во внутреннем коридоре нашего идущего к западному берегу Австралии теплохода. Знаменитый полярник и бывший комсомолец шёл навстречу на твёрдых, растопыренных циркулем ногах.

В то время я находился под неизгладимым впечатлением романа Артура Конана Дойла «Затерянный мир» и, увидев воочию Чилингарова, оторопел: передо мной предстал вылитый профессор Челленджер из упомянутого романа. Как будто автор известной книги списывал портрет своего героя именно с Артура Николаевича. Дело было не только в самих образах, но и в именах и фамилиях писателя и его героя: Артур Николаевич — Артур Конан Дойл, Чилингаров — Челленджер. Звучало похоже. А если вы ещё и откроете роман с описанием внешности профессора Челленджера, то найдёте поразительные совпадения. Создавалось впечатление, что известный писатель долго и хорошо знал Чилингарова и перенёс его образ в свой роман, сделав его самым колоритным персонажем. Тайна этого совпадения была удивительна.

Когда Чилингаров поравнялся со мной, я, замерев от удивления, тем не менее вежливо посторонился. Сначала он будто меня не заметил, но, пройдя мимо, медленно развернулся в полкорпуса и, видя моё оцепенение, довольно улыбнулся: мол, да, это я, Чилингаров-Челленджер из «Затерянного мира»!

И у меня в голове мелькнуло: а почему материк Антарктида не мог оказаться именно тем затерянным миром, в котором очутились герои романа английского писателя? Ведь Антарктида действительно представляет собой далёкий затерянный мир, и в этом мире когда-то, многие тысячи лет назад, росли древовидные папоротники и бродили гигантские доисторические животные, так красочно и живо описанные Конаном Дойлом.

С этого момента Чилингаров стал для меня образом мифическим.

Мы продолжали свой путь на восток — в Австралию для пополнения запасов топлива, воды и продовольствия. Я находился в своём окружении, Чилингаров — в своём. Часто он появлялся на ходовом мостике, наблюдая за неспокойным в тех широтах океаном, ведя нехитрые разговоры с капитаном или его помощниками, несущими ходовую вахту.

В Австралии, в порту Фримантл, судьба свела нас с Чилингаровым в одну четвёрку увольняющихся на берег. В те, не столь уж и далёкие, времена сход на чужой берег был строго регламентирован и расписан помощником капитана по политической части. По его раскладу я попадал в группу вместе с будущим думцем, будущим членкором, просто — членом Британского Королевского общества, героем Советского Союза, героем РФ, кавалером орденов Ленина, Святого Месропа Маштоца и Бернардо О’Хиггинса, а также кавалером ордена Почётного Легиона. Судьба подарила мне пребывание, пусть и кратковременное, в лучах предстоящей славы этого необузданного человека. Будущий орденоносец, кавалер, герой смотрел поверх наших голов в туманную для нас, но ясную для его комсомольского взора даль. Чтобы лучше видеть эту даль, он одолжил у четвёртого помощника капитана большой морской бинокль и твёрдо шествовал с ним к ближайшему фримантлскому пляжу, где волны Индийского океана мерно набегали на белые кварцевые пески.

Конечно же, после длительной зимовки, пусть и не на самой суровой станции Шестого континента, хотелось прогреться на тёплом декабрьском солнце и окунуться в ласковые прибрежные воды. Быстро избавившись от одежд, мы оказывались под испепеляющим южным солнцем. Чилингаров, в чёрных облегающих плавках, с чёрной густой бородой, с чёрным морским десятикратным биноклем на волосатой груди, стремительный в разговоре и во всех своих движениях, выглядел по-комсомольски демократично, резко контрастируя с фланирующими филистерами. Именно в таком виде он больше всего и напоминал любимого персонажа из моей любимой книги. Это был вылитый профессор Челленджер.

Нередко «профессор» подходил к тощим местным девушкам, выползшим погреть свои скудные телеса, наставлял на них почти в упор свой морской бинокль и в опасной близости водил им по контурам женского тела, поднимая при этом большой палец правой руки. Не знаю, чем он восторгался, но смотреть там было не на что. Потомки английских и голландских переселенцев женского пола в западной части Австралии в большей своей части непривлекательны. Однако после длительной зимовки о вкусах не спорят. Тем не менее «ухаживания» при помощи десятикратного бинокля не производили должного впечатления на местных див. В лучшем случае они показывали ему язык. Конечно, и это было кое-что. Если бы эти субтильные создания знали, что появившийся перед ними прототип профессора Челленджера станет со временем зампредом Государственной Думы, членом-корреспондентом и пр., возможно, они вели бы себя по-другому. К сожалению, его старания в этой области не приносили ожидаемых результатов, тогда как в других областях, и особенно в покорении суровых полярных просторов, он всегда был удачлив.

Когда будущий депутат направлял свой бинокль в океанскую даль, что он видел там? Покинутую им станцию «Беллинсгаузен»? Друзей-полярников? Дрейфующие по Южному океану айсберги? Каменные сопки острова Ватерлоо? «Миногу»^[5], которая доставила его на борт нашего судна?.. Именно в такие моменты его крепкая, ладная фигура и начинала притягивать к себе взгляды загорающих «красавиц». На фоне Индийского океана, отрешённый от всех дел, с большим чёрным биноклем у глаз, с демократичной осанкой, — он действительно привлекал к себе «противуположный» пол более, чем вблизи.

А когда, разбежавшись по песчаной полосе, Артур Николаевич нырнул в высокий океанский прибой и на миг исчез в солёной пене набегающих волн, все наблюдающие оценили его стремительность и душевный порыв. Мы тоже присоединились к нему, памятуя слова местных австралийцев не заплывать за линию прибоя, за ней могут поджидать акулы, коих здесь великое множество. Чилингаров мощным кролем заплыл за эту линию, на минуту пощекотав себе и нам нервы, и быстро вернулся назад.

Артура Чилингарова теперь я вижу гораздо чаще. Правда, на экране телевизора. Он или даёт кому-то интервью, или просто сидит одесную председателя Думы, или летит на одномоторном самолёте на Южный полюс, или в глубоководном аппарате погружается на дно Северного Ледовитого океана в точке схождения меридианов. Там он в своей стихии.

Но наш герой, так похожий на профессора Челленджера, слава Богу, давно перешагнул комсомольский возраст и где-нибудь в Средней Азии мог бы сойти за мудрого аксакала. Харизмы на это у Артура Чилингарова хватит.

Когда я вижу его теперь на экране телевизора, то, вспоминая волосатую энергичную фигуру с биноклем на груди, думаю: покажись он хоть раз в таком виде перед Государственной Думой и позови её на покорение неизведанных пространств, страна зажила бы совсем другой жизнью и мы показали бы «кузькину мать» не только Америке, но и всему «затерянному миру».

На который всё более и более становится похож наш русский мир.

Обречённые выжить

Хроника позабытой трагедии

Участники:

Пётр Астахов — начальник станции

Алексей Карпенко — начальник ДЭС (погиб)

Борис Моисеев — начальник буровой

Сергей Кузнецов — механик-дизелист

Сергей Касьянов — механик

Владимир Харлампиев — инженер-электрик

Валентин Морозов — сварщик-электрик

Валерий Головин — радист

Валерий Струсов — хирург

Аркадий Максимов — врач-исследователь

Геннадий Баранов — врач

Анатолий Калмыков — повар

Велло Парк — метеоролог

Иван Козорез — аэролог

Виктор Баланенко — специалист по ионосфере

Николай Фролов — локаторщик

Владимир Панфилов — астроном-геодезист

Валерий Лобанов — инженер-буровик

Пётр Полянский — радиотехник

Михаил Гусев — магнитолог

Дмитрий Дмитриев — инженер-геофизик

Пожар

Двадцати зимовщикам антарктической станции «Восток» на всю жизнь запомнился 1982 год. Он стал вехой, разделившей их жизнь на до и после. К несчастью, двадцать первый зимовщик до «после» не дожил.

В День космонавтики, 12 апреля, на эстакаде, идущей от ДЭС^[6] к буровой станции, велись сварочные работы. По эстакаде, стоящей на вмёрзших в снежный наст столбах, шли кабели, провода и трубы. Сварщики замотали ещё не остывшие сварочные швы теплоизоляцией — старыми ватными матрацами, поужинали и пошли спать. Эти-то матрацы, по всей вероятности, и загорелись через несколько часов. Возможно, огонь закоротил электрокабели и, как по бикфордову шнуру, перекинулся на дизель-электростанцию. Обитавший вместе с другими механиками в ближайшем домике-балке техник-механик Сергей Кузнецов проснулся от запаха гари. Здание ДЭС уже полыхало.

Сергей растормошил своего начальника Алексея Карпенко, дежурившего в ту ночь и дремавшего в штатном режиме. Тот сразу же ринулся в огневище. Начался переполох, от которого проснулись и остальные зимовщики. Но когда все собрались, огонь уже набрал силу. Этому ещё способствовал довольно редкий в тех краях сильный, иссушенный стужей ветер. Огнетушители на морозе не действовали. Пытались закидывать огонь снегом, но результата практически не было никакого. Тушить пожар оказалось нечем: вода в тех местах большой дефицит.

При особо низких температурах и разреженном воздухе люди делали всё возможное на пределе физических сил. Но огонь оказался сильнее. Подоспевший первым Карпенко успел проскочить внутрь горящей станции и остановить дизеля. Однако выйти назад не успел, задохнулся в дыму, не добежав каких-нибудь двух метров до спасительной черты. Спасти его не удалось: бушующее пламя не давало подойти близко к строению. ДЭС, домик из деревянных щитов, обшитый снаружи алюминиевыми листами, а изнутри пенопластом, сгорел вместе с обшивкой, светившейся как вспыхнувший магний. Через 15 минут от ДЭС ничего не осталось. Обгоревшие останки Карпенко нашли на следующий день недалеко от входной двери.

Температура на улице в тот час была — 80 градусов. Через 9 дней наступала полярная ночь. Все признаки её были налицо. При отсутствии звёзд и луны в течение суток не было видно ни зги. До санно-гусеничного поезда, который по плану должен прийти на станцию, оставалось 7 месяцев ожидания. Раньше ноября никто не решится двигаться в сторону полюса — это равносильно самоубийству. Спрашивается, как жить при температурах 60–80 градусов мороза без отопления, воды и электричества более полугода? До ближайшего в Антарктиде жилья — американской станции «Амундсен-Скотт» — 1253 км. В гости не напросишься.

В этот период к погорельцам не мог прилететь ни один самолёт. При таких низких температурах, когда снежный наст превращается в наждак, посадка, а тем более взлёт практически невозможны. К тому же на то время отсутствовала радиосвязь и не было света. Это была настоящая катастрофа. Люди оказались в покинутом Богом мире.

Космическая станция

Два основных дизель-генератора мощностью в ПО кВт, снабжавшие электроэнергией всю станцию, восстановлению не подлежали. Два резервных, находящиеся неподалёку, тоже оказались в зоне пожара. Быстро остывали отопительные батареи и камбузная плита. Большая бочка-электротаялка, в которой из снега получали питьевую воду, больше не функционировала. Обесточились научные приборы. Мороз грозил загубить почти все продукты. А впереди предстояло более 2/3 зимовки.

Уже через полчаса условия стали близки к космическим. Зимовщиков можно было смело сравнить с экипажем космической станции, потерпевшей аварию. День космонавтики оправдывал своё название.

На раздумья времени не было. Ещё полчаса-час — и всех сковал бы космический холод, превратив в ледяные манекены. Скафандров на «космонавтов» не было. Инструкций на этот счёт тоже не было.

Стартом в борьбе за выживание явился объявленный аврал. Первым оправился от шока начальник группы бурения Борис Моисеев — вспомнил о работающей на солярке капельной печке. Кто-то — о давно уже забытом дизель-генераторе на буровой. Печку тут же затащили в один из жилых балков, растопили. Туда же перенесли всё, что боится мороза. Мороза боялись свежие и консервированные овощи, лекарства, химические реактивы, а также рация.

С дизелем пришлось повозиться. Кузнецов и Моисеев потратили несколько часов, чтобы привести его в чувство. На морозе каменели пальцы. Приходилось отогревать руки в нагретых товарищами рукавицах. Сам изобретатель дизеля немецкий инженер Рудольф Дизель не поверил бы в успех задуманного. Но задуманное становилось явью: в итоге от движка с генератором всего лишь в 1 киловатт получила питание рация. А к исходу следующего дня, с опозданием на 16 часов против штатного выхода в эфир, радист Валерий Головин передал ошеломляющее сообщение о положении на станции «Восток». В столице Советской Антарктиды на станции «Молодежная» начальник 27-й Антарктической экспедиции Рюрик Максимович Галкин, узнав о случившемся, заплакал.

Участник трёх зимовок в Антарктиде Велло Парк сказал тогда своим товарищам:

— Главное — не отчаиваться! Пока у нас есть продукты, а они у нас есть, есть топливо, а оно у нас тоже есть, а также, слава Богу, руки, ноги и головы на месте, мы выживем. Поверьте мне, как старому альпинисту.

За день температуры в помещениях сравнялись с наружными. Работать пришлось семь часов кряду. Долгий полярный опыт говорил, что без риска для здоровья работать в таких условиях можно по 30–40 минут с перерывами на отдых. Но старые правила здесь не годились — вопрос стоял о жизни и смерти. Слава Богу, сохранился запас дизтоплива в 100-литровых бочках, находящихся рядом с ДЭС. В последний момент ветер отвернул от них пламя пожара, изменив направление. Сгорел только укрывавший бочки брезент. Но это в данном случае оказалось благом: загустевшая от мороза до кашеобразного состояния солярка оттаяла и годилась для потребления.

Из старых газовых баллонов и бочек из-под машинного масла смастерили ещё две работающие на соляре печи-капельницы. Инженер-буровик Валерий Лобанов и сварщик-электрик Валентин Морозов приложили здесь свой опыт и умение.

Печи приспособили для обогрева помещения с продуктами и медикаментами. Когда печи растопили, то стало относительно тепло в трёх небольших балках, где и разместился весь коллектив.

После всех проведённых работ начальник станции Пётр Астахов посмотрел на Велло Парка с надеждой:

— Будем выживать?

— Мы на это просто обречены, — ответил неунывающий метеоролог.

Первая битва за тепло увенчалась успехом. Повар Анатолий Калмыков обнадёжил ещё и тем, что пообещал три раза в день готовить горячую пищу на тех жалких самодельных печках, которые имелись в наличии.

Большая земля запрашивала: «Чем можем помочь?..»

Чем она могла им помочь? Рассчитывать приходилось только на себя.

Астахов собрал коллектив и спросил:

— Что ответим Москве?

Молодые полярники, зимовавшие на «Востоке» первый раз, молчали. Это молчание не сулило ничего хорошего.

— Считаю, что острота чрезвычайной ситуации уже сглажена. Отзимуем. Главное — выстоять, — уверил всех Велло Парк.

На том и остановились.

Тепло и сон

Из старых газовых баллонов при помощи электросварки сделали всего пять печей-капельниц, работающих на соляре. Возле них организовали постоянное дежурство, поскольку они отличались повышенной пожароопасностью. Капельницы всё-таки были находкой в тех условиях, хотя и не могли обогреть полностью даже небольшое помещение. Возле печки — жара +25–30 градусов, но всего лишь в двух метрах — ноль, а дальше — и вовсе мороз.

Оставшиеся семь с половиной месяцев проходили почти в космической среде. Во время сна и еды группировались ближе к печкам и только тогда немного отогревались. Единственным, кто спал в отдельном промёрзлом домике без печек, был старый альпинист Велло Парк, привыкший к свежему горному воздуху. При температуре — 25 градусов спать можно было 4–5 часов. Спасал зимний спальный мешок из собачьей шерсти. Пригодился альпинистский опыт: на ногах 4 пары шерстяных носков, сверху — вывернутые мехом внутрь унтята^[7]. По-настоящему замерзал только нос, на который, как известно, унтята не наденешь. У печки Велло спать не мог. Она сильно коптила. Можно было с непривычки задохнуться.

Несмотря на убийственные запахи немытых тел товарищей и спёртую атмосферу, печка манила к себе как единственный источник тепла. Около печек соорудили двухъярусные нары. На верхнем ярусе спали даже в нижнем белье. Зато этим «счастливчикам» доставалась вся копоть и гарь. Нижние дышали относительно нормальным воздухом, но спать приходилось в полной полярной амуниции. Иногда менялись этажами.

При этом находили в себе силы шутить:

— Одно из двух — или задохнусь от гари, или замёрзну. Трудно сказать, что лучше.

Теперь понятно, почему Автовелопарк — так в шутку называли Велло Парка — выбрал себе место для ночлега в отдельном неотапливаемом помещении.

Гарь и копоть

Основным недостатком печей-капельниц было то, что они нещадно чадили, производя сажи чуть ли не по ведру в сутки. От неё, набивавшейся и оседавшей повсюду, не было спасения ни в помещениях, ни вне помещений; сажа стала бичом зимовки, ею пропиталось всё одушевлённое и неодушевлённое в радиусе нескольких километров от станции. Это вызвало удивление и тревогу американцев. Поскольку в те времена на орбите Земли кружили в основном советские и американские спутники, то первыми забили тревогу американцы. Их спутники отметили накрывшее советскую станцию «Восток» чёрное пятно. Наши спутники отмечали его тоже. Но наши знали причину его возникновения, а американцы даже и не догадывались, поскольку мы не раскрывали тайну «чёрной дыры». Ни в прессе, ни в эфире никакой информации на этот счёт не было.

Поговаривали, что президент Соединённых Штатов Рональд Рейган настолько обеспокоился, что, связавшись со своим министром обороны, обсудил возможность повышения боевой готовности войск стратегического назначения. Что там замышляют эти русские — поди разбери.

И действительно, было жутковато видеть на девственно-белом ледяном куполе Антарктиды, не менявшем своего цвета миллионы лет, чёрное, постепенно расползающееся пятно. Да ещё в районе внутриконтинентальной советской станции.

Сами полярники стали похожи на чертей. Друг друга узнавали только по голосу или по походке. Глаза от постоянной копоти стали красными, как у кроликов. Не люди, а некие пришельцы из других галактик.

Баня и кино

Баня — обязательная принадлежность любой полярной станции. До пожара была она и на «Востоке». Но нет электричества, нет и бани. Однако через полтора месяца баньку всё-таки соорудили. На печку, сделанную из газового баллона, насадили бочку, в её днище предварительно вырезали нужное отверстие; места соприкасаний проварили, а низ бочки снабдили сливным патрубком. Получилось что-то вроде самовара. Его загружали кирпичами из снега, которые за день оттаивали, и вода со временем согревалась до помывочной температуры. Хватало её, правда, на трёх-четырёх человек — по три тазика на брата для умывания и последующей стирки. Это была неописуемая радость.

Геофизик Дмитрий Дмитриев впоследствии вспоминал:

— Иногда из банного котла шла вода тёмного цвета, а на поверхности образовывалась плёнка из сажи. Значит, дежурные схалтурили и впотьмах набрали нечистого снега. В таких случаях у баньки был выходной. Приходилось напиливать и привозить чистый снег с дальней периферии.

В этой заиндевевшей бане оттаивал только полок. Там стояла даже тропическая жара, доходившая иногда до +40 и более градусов. При этом пол находился в состоянии вечной мерзлоты. Чтобы согреть ноги и хоть немного пропотеть, на них надевали резиновые сапоги, наполненные горячей водой. Ну а после бани, все знают, жизнь начинается сначала. Настроение сразу поднималось на несколько делений вверх, как в градуснике. Ещё несколько делений добавлял горячий обед и стопка «Столичной», бывшей в те времена элитной водкой.

После бани вокруг глаз оставался несмываемый «макияж». Некоторые женщины могли бы этому только позавидовать. Этот стойкий макияж мог бы придать выразительность глазам. Но для их выразительности нужен ещё и огонь жизни, а там теплился только огонёк.

Для полного счастья распаренные и вымытые полярники надевали на себя приличную одежду, некоторые для торжественности обвязывались галстуками. Велло Парк включал 16-миллиметровый кинопроектор «Украина». Начинался киносеанс. На станции за 25 лет накопился большой фильмофонд. Особенно была интересна кинохроника 60-х: Вознесенский, Евтушенко, Че Гевара, Фидель, но пасаран, Хрущёв, кукуруза, мифическая туфля на столе ООН, Кеннеди, Карибский кризис, советский прорыв в космос. И все понимали — всё можно преодолеть. Была бы баня.

Велло Парк вспоминал:

— Интересная складывалась ситуация. Люди, знавшие о нашем положении и тяжело переживавшие за нас, не спали у себя в комфортабельных, натопленных квартирах. А мы, «осуждённые» на вымирание без права обжалования, помывшись в бане, смотрели историческую кинохронику и художественные фильмы про любовь. Лучшим фильмом считался «Женщина, которая поёт» с любимой тогда всеми Аллой Пугачёвой. Его крутили чаще. «Мимино» был на втором месте.

Продукты

Удивительно, но на станции имелся продукт, который не боялся экстремальных условий антарктического космоса. Это — макароны. Они не испортились даже тогда, когда Велло Парк зарегистрировал однажды температуру в районе станции — 86.6 градуса. Макарон было много. И соответственно, макаронных дней тоже. Частенько подавали на стол макароны по-флотски, макаронную запеканку, макароны отварные с тёртым сыром, суп макаронный и просто макароны как гарнир. Наверняка даже итальянцы не съедали такого количества макарон, которое вынужденно поглощали в тот год «астронавты» южного геомагнитного полюса. Картошка считалась деликатесом. Вся она успела замёрзнуть, и способ её приготовления оставался только один: в замороженном виде её кидали в кипящую воду вместе с кожурой, где она отваривалась. И только после этого картошку можно было растолочь в пюре или даже поджарить. Получалось сладковато, но вполне съедобно.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

3

Балок — щитовой утеплённый домик на полозьях.

4

Каэшка — специальная тёплая ветрозащитная куртка на верблюжьем меху. Название пошло от аббревиатуры КАЭ — Комплексная Антарктическая экспедиция.

5

«Минога» — плавсредство, напоминающее речной трамвайчик, который обеспечивал переброску полярников и отдельных грузов с нашего судна на станцию «Беллинсгаузен» и обратно.

6

ДЭС — дизельная электростанция.

7

Унтята — специальные меховые чулки, вывернутые мехом внутрь.