Отдать якорь. Рассказы и мифы

Сергей Воробьев, 2016

Море – великая тайна, которую не могут постичь до конца ни учёные, ни философы, ни старые моряки. Море – это испытание для души человеческой. Не каждый решится уйти в плавание, оторвавшись от привычного берега, а тем более – посвятить жизнь болтанию в морских хлябях. Но кто хоть однажды соприкоснулся с внешней переменчивостью вездесущей воды, коей наполнено всё наше существование, тот обязательно проникнется сопричастностью к этой удивительной субстанции, соединяющей разбросанные по планете острова и материки, насыщающей энергией наше существование и придающей ему нескончаемое движение. Кто заглянул в океан, то заглянул в вечность. Но в книге море – лишь фон и соединяющая нить для представленных здесь сюжетов. Чаще это реальные события, происходившие в разное время и в разных местах нашей планеты. Реже – мифы, у которых есть своя реальная первооснова, со временем превратившаяся в устоявшуюся легенду. Данная книга представлена во втором дополненном издании.

Боб & Кэтти

В начале семидесятых частенько заходили мы в Абердин — шотландский порт на берегу Северного моря. После месяца шатаний по зыбучим водам Атлантики город этот давал нам недолгий приют, где можно было посидеть в припортовом пабе с большой тиснёной кружкой «Гиннеса», эля или тёмного пива «Спешл». А потом походить по магазинам, отоварить свои небольшие деньги, купив себе или своим близким какую-нибудь заграничную вещицу.

Эта, на первый взгляд, незначительная история в упомянутом мной городе, которую я хочу здесь поведать, вряд ли произошла бы, окажись в нашем экипаже первый помощник капитана, он же — помполит. Должность помполита входила в штатные расписания всех советских судов с визированными командами численностью двадцать и более человек. Наш небольшой научный пароход, бывший рыболовный траулер водоизмещением всего-то 450 тонн, слава Богу, не входил в эту категорию, и мы были избавлены от докучливой политической опёки, из-за которой каждый твой шаг оценивался с точки зрения морального кодекса строителя коммунизма. Обязанности помполита нёс парторг нашего судна — старший гидролог Никанорыч, но он слыл своим человеком — сора из избы не выносил.

Боб, зачисленный в штат нашего судна вторым коком, совершал свой первый в жизни рейс. Ещё до захода в Абердин он показал себя с лучшей стороны — быстро привык к качке, готовил при любом крене, причём, готовил добротно и вкусно, всегда вовремя подавал на столы и даже в штормовую погоду умудрялся варить первые блюда. А это не всегда под силу и опытным поварам. Для этого нужно отмерить строго определённое количество воды, зафиксировать кастрюлю на плите специальными бортиками и вовремя прижимать крышку, когда судно резко подкидывало на волне. Иначе супец в один момент может выплеснуться на палубу или, того хуже, ошпарить стряпающего.

Боб оказался самым молодым членом экипажа. Перед рейсом он получил повестку в военкомат, но неожиданный выход в море временно спас его от неминуемой службы. Его предстоящий рейс был всего-навсего трёхмесячной отсрочкой. Он прекрасно понимал, что отсрочка эта — подарок судьбы, возможность посмотреть мир. А мир, как говаривал наш парторг Никанорыч, — это открытая книга, пролистать которую дано не каждому. И Боб переворачивал только первую её страницу.

Все отметили в нём человека лёгкого, я бы даже сказал, весёлого нрава. В руках у нашего нового кока всё спорилось. Камбуз освоил быстро. Уголь для топки плиты с картошкой не путал. Технологию приготовления блюд знал назубок. Не зря с отличием закончил поварское отделение ШМО^[14]. Был он худощав, но скроен ладно. Рост имел средний. Голова ровная, коротко подстриженная, глаза несколько округлой формы и в то же время ироничные, нос прямой, не выделяющийся, губы пухлые и над ними — чёрные, редкие кадетские усики.

В экипаже его приняли, а старпом по-отечески благоволил к нему: часто хвалил за вкусную еду, подбадривал в трудных ситуациях, любил поговорить с ним «за жизнь». Старпом был уже в годах. По отношению к молодым членам экипажа нередко обращался «сынок», а к Бобу так и подавно.

— Сынок, — говаривал он, придя на обед, — чего ты нам сварганил сегодня?

— Суп «рататуй» и макароны по-скотски, — отвечал Боб гормональным баритоном, — а на третье, как всегда, компот из сухофруктов с бромом.

Боб быстро перенял морские фразеологизмы и к месту ими пользовался.

— Палец в рот ему не клади, — радовался старпом, — первый раз в море, а будто сто лет уже «мариманит». Молодец!

Боб жил в самой привилегированной каюте рядового состава — каюте мотористов. Она располагалась в кормовой части под главной надстройкой, где меньше всего качало, — своего рода эпицентр относительной стабильности, вокруг которого происходили мотания в пространстве всех других частей нашего валкого судна. Эта четырёхместная каюта в условиях очень ограниченного судового пространства считалась роскошью, поскольку даже некоторые представители из научного отряда жили в носовом шестиместном кубрике. Роскошь состояла ещё и в том, что до места работы — рукой подать. С горшка на работу, как любил говаривать наш «дед».

Единственным недостатком являлась повышенная шумность. Шумность исходила от машинного отделения, находящегося сразу за железной переборкой, где постоянно крутились на полных оборотах два дизеля: главный, приводящий в движение гребной винт, и вспомогательный — для динамо. Один из двухъярусных коечных блоков мотористов как раз прилегал к машинному отделению. А тонкая металлическая перегородка, разделявшая эти смежные помещения, представляла своего рода мембрану, усиливающую грохот дизелей. Спать рядом с этой перегородкой равносильно тому, как если бы по ней, как по наковальне, постоянно и одновременно стучали кувалдой и молотком. Кувалда — это главный двигатель, молоток — вспомогательный. Мне и Бобу (ему уступили место, считавшееся «привилегией» первого рейса) как раз и довелось коротать часы ночного отдыха рядом с этой наковальней. Времена относительного спокойствия наступали лишь в периоды заходов в порты. Тогда отключалась кувалда, и оставался только молоток.

Со временем мы, конечно, привыкли к этой стукотне. А лично я привык настолько, что первые дни на берегу в тишине просто не мог заснуть, и непродолжительный сон накатывал только тогда, когда под окнами проходил тяжёлый МАЗ^[15].

В столицу графства Эбердин мы вошли на полной воде. По-другому в порт войти невозможно, поскольку приливно-отливная зона в тех местах достигает нескольких метров. В дельте реки Ди были устроены специальные доки, отделённые от Северного моря шлюзами, по верхней кромке которых проходили арочные переходные мосты. Наш пароход встал в большом закрытом доке, отделанном по краям серо-синим гранитом.

В город пошли втроём: старпом, Боб и я. Принципа группового увольнения на берег, несмотря на все наши вольности, капитан отменить не мог. Послаблением было только одно — группы подбирались сами, кто с кем хотел, а не принудительно, как требовала партийная инструкция, что для тех времён считалось большой вольностью.

Первым делом мы зашли в портовую таверну «Нью Инн». Там за столиками уже сидела половина нашего экипажа, потягивая из высоких стеклянных кружек эль или ирландский «Гиннес».

У молодой улыбчивой официантки, подошедшей к нам без заминок, мы тоже заказали «Гиннес».

Через пять минут на специальных картонных кружочках появились три кружки из толстого стекла с очень тёмным содержимым. Жареный ячмень, из которого готовят это пиво, делает его почти чёрным, а обязательная густая шапка желтовато-бурой пены создаёт очень респектабельный контраст с основным продуктом потребления. Тёмный тягучий напиток можно было и пить, и есть одновременно, настолько он был густым и насыщенным.

— Да-а, такого пивка у нас не попьёшь, — слизывая с пухлых славянских губ сугубо шотландскую пену, проговорил довольный и улыбающийся Боб.

— Пиво отменное, — подтвердил я, — но зато у них космических кораблей нет.

— И воблы, — добавил старпом.

— Это точно, — подтвердили с соседнего столика. — А я всё думаю, чего не хватает? — Воблы!

— Воблу будешь дома есть с «Жигулёвским», — наставительно заметил старпом, — а здесь жуй солёный арахис с «Гиннесом». Как, сынок, — повернулся он к Бобу, — нравится здешняя капиталистическая жизнь?

— Скучно здесь, по-моему, — отозвался Боб, — как-то всё очень размеренно, морду уж точно никто не набьёт.

— Это точно, — прозвучал тот же голос из параллельной компании, — и девки у них никакие — тонкие да мелкие. Не женился бы ни на одной. Вот только «Гиннес» у них и хорош, а остальное так — лабуда.

После таверны мы направились в город. Боб и я решили расширить свой гардероб — купить себе если не шотландскую юбку, которую здесь называют «килт», то хотя бы приличные штаны из синтетической ткани и свитер из местной овцы. Мы остановились у витрины небольшого магазина, в которой были вывешены, наверное, все продаваемые вещи. К каждой вещи прицеплен ценник с ценами в гинеях. Мы долго не могли перевести их на фунты, пока за спиной не услышали голос:

— Гинея есть немножко дороже фунта, но здесь можно торговаться.

Мы повернулись и увидели девушку совсем небольшого роста, с приятным и в то же время совершенно обыкновенным лицом. Короткие волосы, гладко расчёсанные на две половины, только-только прикрывали уши. На ней было застёгнутое на все пуговки коротенькое пальтишко тёмно-серого, почти чёрного цвета. Её миндалевидные глаза, по-детски удивленные, внимательно разглядывали нашего молодого кока.

— Сынок, к тебе обращаются, — подсказал старпом.

— А Вы кто? — неожиданно спросил Боб.

— Я Кэтти, — ответила девушка, — живу в этом городе, русский учу давно. Вы из России? Моряки? Я вам могу чем-то помочь?

— Катя?! — удивился Боб, — да ещё в Абердине! Это здорово! Конечно, мы русские моряки, и нам нужна помощь. Мы ничего не петрим в ваших ценах.

— Петрим? — переспросила Кэтти.

— Ну, да! Не понимаем, дорого это или наоборот. Помогите нам, Катя.

— А как вас зовут?

— Меня — Боб. Это — Палыч, — указал он на меня, — а это наш старпом Валентин Сидорыч.

— Я так и думала…

— Что думала? — не понял наш молодой кок.

— Что тебя зовут Боб. А это твой отец? — кивнула она на старпома.

— Почему отец? — зычно захохотал названый сын.

— Это потому, что тебя «сынком» обозвал, — догадался старпом.

Мы все засмеялись.

— Ну, сынок, похоже, приглянулся ты этой англичанке. Глаз с тебя не сводит.

— Да и Боб, гляди, зацвёл, — сказал я на ухо старпому.

Боб с подачи Кэтти приобрёл себе плотный, рябой шотландский свитер, а я белые териленовые штаны, которые, как уверяла хозяйка магазина, никогда не мнутся. Она с остервенением мяла их в руках, но они всё равно принимали безупречную гладкую структуру.

— Штаны явно не для нашего климата, — сделал заключение старпом, — а в Рио-де-Жанейро у нас заходы не планируются.

— Зато практические, и летом хорошо, — заметила наша новая знакомая.

— Практичные, — поправил её Боб.

— Я русский знаю не идеально, — смутилась Кэтти.

— Нет-нет, — запротестовал наш повар, — что Вы! Если бы я знал так английский… Вы же говорите почти без акцента.

Мы всей компанией пошли по узкой, идущей вверх улице, и маленькая Кэтти стала объяснять нам то, о чём мы даже не догадывались:

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

14

Школа морского обучения

15

МАЗ — тяжёлый пятитонный грузовик Московского Автомобильного завода с очень шумным выхлопом.